Песня Асафа
Песня Асафа
«Вспомни Свою общину, обретённую Тобою издавна, ведь спасал Ты колено наследия Своего, эту гору - Цион, на которой Ты обитаешь.
Встань, пройди по вечным развалинам - всё осквернил в Храме враг». (Теилим 74.)
В окно дербентской тюрьмы с холодным мартовским дождём проникает ночь. В шепоте дождя слышит Асаф песни царя Давида и повторяет:
«К святым, что в этой земле, к могучим моё стремление».
Вглядывется в полумрак, видит узкие улочки Вильно, здание училища, где укрепился в Торе и понял смысл своей жизни.
- Все мои планы, все надежды были в этом, Тора и народ, жил этим. Большевики не лучше исламских фанатиков. Да, я создал «Еврейский комитет» и евреи два года дышали свободно. Расстреляют? Худо келэ, Его воля над нами. Жил не зря и умру с Его именем. Детей жаль. И Сусанну. И маму. Может быть, позволят с ней проститься? Асаф открыл молитвенник, но читать стал по памяти. Когда дошёл до благословения «Шема колену...» снова явился мираж - еврейские улицы Вильно. Заходит в дом, его встречают братья Гилядовы. Что-то кричат, он не слышит.
Теперь в комнате один. Перед ним Гемара, смотрит: шестнадцатый лист «Бава Батра».
Пыльная дорога подступает к самому окну. Вдалеке, чуть ли не в самую пыль катится большое круглое солнце. Багровый луч проникает через решётку окна и ложится на руку.
- Несчастья поразили Иова: разбойники лишили имущества, в буре погибли сыновья, сам заболел мучительной экземой. Услышали Элифаз, Билдад и Цофар и поспешили к нему с утешением.
Как случилось, что три друга пришли одновременно из трёх разных стран? Наверное, их души были так велики, что знали, именно сейчас он в беде, нужна помощь.
Скоро, после осенних праздников уедут братья Гилядовы, и некому будет ободрить меня, как ободряли и утешали друзья Иова?
Асаф опустил голову на руки: «Разум говорит - сиди, учись! А сердце рвётся домой, в Дербент».
По совету рабби Яангиля стал переводить Теилим и некоторые молитвы с иврита на горский язык. Теперь задумал перевести весь сидур и написать комментарии.
Возможно ли это? Иврит одним словом, одним дыханием передаёт сложную мысль, как найти подобные слова в другом языке?
- Асаф, брат мой, - ворвался в комнату Ёмин, - рав согласен отдать мне Рахель! Он отпустит её со мной в Нальчик.
- О, Худо, - поднял руки Асаф, - велики Твои деяния! Еврейская девушка из Вильно поедет
на дикий Кавказ, из большого тёплого дома с водопроводом и канализацией в горный аул, где женщины черпают воду из реки, сами пекут хлеб и топят печи кизяком.
Поздравляю тебя, хотя и не завидую. Почему? Подумай, Ёмин, разве сумеет Рахель жить так, как живут наши женщины, приученные с детства тяжело работать на всю семью?
- Ты сомневаешься в ней? Она днём и ночью мечтает о Кавказе и горские девочки будут бегать к ней на уроки иврита и мицвот.
- Минха, минха! - закричал кто-то из ребят, и друзья поспешили в учебный зал. Ёмина окружили, что-то говорят, поздравляют, потом вошёл рав и дал команду начинать молитву.
В конце месяца Элул лучшие выпускники раввинского училища в Вильно получили «смиху». Бывшие студенты, теперь они сами будут учить и наставлять евреев.
Сразу после праздника Суккот уехали Борух и Гомииль Гилядовы, а неделю спустя провожали в дальнюю дорогу на Кавказ Ёмина и его жену, ребецен Рахель. Её стали звать «ребецен» потому, что Ёмин тоже получил «смиху», горские евреи говорят - «достур», то есть диплом, и стал равом.
Асаф остался один. Конечно, были друзья, «хеврута», напарник, вместе с которым учил Гемару. Но всё равно одинок, ведь только Ёмин понимал его мысли и тоже мечтал жить для своего народа. Иногда евреи Вильно приглашали студентов на свои семейные торжества. Жаль было времени, но «Рош ешива», директор, посылал говорить драшу.
Однажды Асафа привели в дом богатого мецената доктора Гинцбурга на вечер «брит Ицхак». В большом зале за длинными столами сидели знатные евреи Вильно, учителя иешив и аврехим.
Когда назвали его имя, он встал, прочитал про себя первую строку «Шема...» и заговорил, чётко выделяя звуки айн, Ией и хет.
- Наши учителя включили трактат «Авода зара» в раздел «Незикин», в раздел рассматривающий ущербы потому, что трудно измерить ущерб, который причиняет миру, сотворённому Всевышним, служитель «авода зара».
Сказано в святой Торе, в книге «Шемот», глава 20, пасук 5: «Не поклоняйся (идолам) и не служи им, ибо я - Ашем, Всесильный твой... карающий за вину отцов детей до третьего и до четвёртого поколения...»
Двадцать шестой лист трактата выясняет, может ли еврейская женщина пользоваться услугами акушерки-идолопоклонницы.
Рабби Меир запрещает: «Нет, это опасно». Но мудрецы говорят, что можно - в присутствии еврейских женщин.
«Если акушерка мумхе, то есть хорошо знает свою работу, - возражает рабби Меир, - она может убить ребёнка, и никто не догадается о причине смерти. То же и с кормилицей из идолопоклонников. Что помешает ей вместе с материнским молоком дать ребёнку яд? «Другой вопрос. Еврейка может принимать роды у идолопоклонницы? «Да, - отвечает рабби Йосеф, - за плату. И за плату может кормить её ребёнка. Ведь если она откажет без уважительной причины, они ещё больше возненавидят и будут преследовать евреев».
А в шаббат? «Даже в шаббат, - отвечают наши мудрецы, - еврейка может принимать роды у идолопоклонницы, только плату пусть возьмёт на следующий день».
Как же быть, если требуется помощь врачей «мумаров», евреев, изменивших Торе и перешедших в другую религию?
Некоторые евреи изменяют вере под действием соблазнов, другие намеренно и по злобе предают и доносят на наш народ.
Если обратимся к сказанному рабби Иегудой, то, может быть, можно было бы принять лечение от мумара, если он совершил измену под гнётом обстоятельств.
Не будем делать вывод, перейдём к следующему вопросу.
Можно ли доверить нееврею или мумару делать брит мила?
«Нет, - говорят наши Учителя, - моэль обязательно должен быть евреем.» Потому что это заповедь для еврея. Некоторые заповеди мы можем выполнять чужими руками, например, послать пожертвование с посыльным-нееврем.
В данном случае Гемара рассматривает такое условие, что даже женщина-еврейка не может делать ребёнку брит, на неё не распространяется выполнение такой важной заповеди.
А теперь я напомню уважаемой общине слова нашего учителя, гаона Элиягу: «У праведника святы все его дела, и духовные и физические, от рождения, до смерти, даже еда».
Последние годы евреи забывают об опасности, подстерегающей нас от самого рождения, о влиянии нееврейских благодетелей, которые будто бы заботятся о наших детях, но кормят их нечистой духовной пищей, книгами, подобными яду. Не следует доверять их лицемерному участию. Ущерб от него неизмерим.
От рождения до смерти Благословенный требует от нас святости. Не испачкаем свои уста чужой нам пищей и руки свои чужими делами! Благословит он сидящих здесь и весь народ Израиля для великого служения Ему! Амен.
Слова Асафа понравились, его поздравляли.
Днём он занимался по программе училища, а вечером писал на линованных листах слова горско-еврейского языка, подбирая варианты из наречий дербентских, нальчикских и кубинских евреев. Надо было создать универсальный горско-еврейский язык, понятный во всех поселениях. За основу взял словарь своего учителя, рабби Яакова Ицхаки.
Через год сидур был готов.
Окончилось холодное сырое лето. Часто болела голова, и уставали глаза. Вставали читать сэлихот в полночь, и Асаф не высыпался.
Поэтому обрадовался, когда доктор Гинцбург пригласил его на свою дачу в Клайпеду.
После обеда он не вернулся в свою комнату, а пошёл к морю, на Куршскую косу.
На тёмнозелёных волнах крутилась белая пена, можно было бы представить, что это Каспий, но запах воздуха был другой, а старый полуразрушенный замок и каменные стены портовых складов вызвали отчуждение.
- Каждый человек, - думал Асаф, - должен быть на своём месте. Попечительский совет предлагает остаться, продолжать занятия и преподавать в еврейской школе. Нет и нет. Я поеду учить наших горских мальчиков. Я научу их ивриту и объясню Гемару на горском языке. Мы с Ёмином создадим в Дербенте настоящую горскую иешиву.
Он поднял глаза - две большие серые чайки играли над морем, разлетались в разные стороны и сходились в стремительном полёте.
- Нет и нет! - повторял Асаф, - еду домой.
Прикрыл Асаф глаза, видит себя уже в Дербенте, его встречает рабби Элиягу hа-Нухи. Рав обнимает, целует его, поздравляет с приездом и с дипломом. Провёл Асафа к своему столу и взял в руки рукопись сидура.
Открыл наугад раздел каббалат шаббат, мизмор 95, «Леху нэранэна...» Читает: «Биёт рина хуним ари Худо...» Улыбается: «Оставь, - говорит, - завтра получишь ответ, а пока расскажи, что учили, есть ли ещё горские евреи в Вильно?»
Беседа шла долго, оба были рады встрече. Только не сумел рав Элиягу найти ему работу в училище или в синагоге.
Потом были другие встречи, в Хасав-юрте, в Петровске, в Грозном, в Нальчике. Встретил своего тёзку, Асафа Агарунова, бредившего сионистскими идеями.
Мататиягу Богатырёв и Шломо Мардехаев обрадовались, что стипендия, которую они давали юноше, оправдала себя, и сообща издали сидур.
В предисловии рабби Асаф написал:
Верю в то, что наш Б-г, которому мы молимся, не забудет нас, выполнит большое желание тысячелетия ждавших его. Тогда не будет необходимости в переводе с нашего языка на другие языки, тогда все мы будем говорить и писать на том языке, на котором говорили и писали наши деды и наши пророки, на своем языке по своему желанию. Амен.
Дербент, 15 дня месяца Тамуз 1908 года».
Жизнь Асафа раскручивалась, как спираль будильника, который он когда-то разобрал. Первая мировая война всколыхнула весь мир.
Открыли еврейскую школу в Дербенте. Потом он уехал в Самарканд и такую же школу открыл там. В марте 1917 года создали Еврейский национальный комитет, и Асаф стал его председателем.
Он ходил из синагоги в синагогу.
- Нам нужны свои, еврейские школы и типографии, - говорил он, - мы должны вернуть евреям священный язык. Мы должны обеспечить бедных и защитить наши поселения от погромов.
Вечером, после выступления в большой дербентской синагоге, рабби Яшайя Рабинович посадил его рядом с собой:
- Сын мой, Асаф, - говорит, - не доверяй большевикам, никому не доверяй кроме Ашема. Убегай от евреев, которые заменили Тору новыми правилами. Они жестокие, ни отца, ни брата не пощадят.
Сбылись его слова, В 1918 году рабби Яшайю арестовали чекисты, били, издевались. А потом пришла его, Асафа, очередь.
Больше месяца ждал суда в старой каменной тюрьме. Жена и Ядидья писали с воли: «Заплатим, устроим побег...»
«Нет, - отвечал, - я не преступник, если убегу, значит виновен».
Суд был скорым, три малограмотных горца-большевика объявили: «Расстрел».
Дверь камеры заскрипела. Солдат просунул голову, сказал, что переводят в другую тюрьму, и велел выходить с вещами. Асаф сложил книги в мешок, пощупал тэфилин и пошёл.
Было совсем темно. Дорога раскисла от дождя, и, когда он скользил, солдаты с двух сторон поддерживали и не давали упасть.
Он увидел, что проходят мимо родного дома и, неожиданно, получает разрешение зайти и проститься с мамой. Она как будто ждала, дверь была открыта. Руки её легли на его склонённую голову, когда он стал просить, чтобы она простила его и помогла Сусанне вырастить детей.
Как солдатам удалось оторвать их друг от друга?!
Остановились у входа в еврейское кладбище. Дали ему лопату и велели копать. Дождь заполнил весь мокрый холодный мир. Уже нечем было дышать. Солдаты велели вылезти из ямы, отошли от него на несколько шагов и по приказу из мглы открыли огонь.
Рабби Асаф бен рабби Ютам Пинхасов родился в 1884 году в Дербенте. Учился у рабби Яакова Ицхаки. В 1908 г. окончил раввинское училище в Вильно и получил диплом учителя и раввина. Учил еврейских мальчиков в Дербенте и в Самарканде. Автор уникального горско-еврейского сидура. В 1917 году создал «Еврейский национальный комитет». В 1920 году большевики распустили комитет, а его приговорили к расстрелу. В марте 1920 года расстреляли. На следующий день после казни реабилитировали.
