Рабби Давид

Рабби Давид

Шабат шалом, братья мои. Какой у нас год, две тысячи первый? А по еврейскому календарю? Верно, пять тысяч семьсот шестьдесят первый. Я хочу вернуть вас назад, на сто семьдесят лет. Только не в зиму, а в лето, в месяц Элул.

Правда, в горах снег и летом лежит под ногами, на каменной тропе, а на перевалах лёд под снегом.

Не знаю, как тогда назывался перевал от Безенги к Белой речке, не важно. Дорога не очень трудная, свану достаточно было бы двух дней, но рабби Давиду и рабби Бениягу трёх не хватало.

Шли по перевалу, а не по большой дороге, чтобы не попасть в руки чеченских разбойников. Ноша у них небольшая, но ценная: свиток Торы и несколько пар тэфилин для маленькой еврейской общины в Кабарде.

Рано утром слева показались вершины Каргашиля, а прямо выросли серые склоны Шитхалы.

Со вчерашнего дня смутная тревога сдавливала сердце рабби Давида. Голубой воздух струился от восходящего солнца вниз, к тёмному ущелью.

А на гребне горы, которую путники только что преодолели, стояли люди.

Рабби Давид показал на них рукой: «Надо спешить, нас преследуют. Пойдём к ручью, потом вниз по воде, чтобы не оставить следов».

Прошло немного времени, уже можно было различить лица преследователей. Легли в засаду, зарядили кремниевое ружьё и пистоль.

Первая пуля срезала ветку облепихи над головой Бениягу, вторая попала в голову.

Рабби Давид увидел бандита, поднявшегося над обрывом, и выстрелом сбил его в воду. Река подхватила труп и понесла, ударяя его о камни. Рабби Давид отполз в сторону, перезарядил ружьё и снова выстрелил.

Сколько их было, бандитов, четверо? Через мгновение увидел как двое, оставшихся в живых, убегают, припадая к камням, по правому берегу реки.

Он встал во весь рост, прицелился, понял, что так далеко пуля не достанет, опустил ружьё и склонился над товарищем, над другом, с которым шесть лет учился в иешиве.

Вместе они после погрома, потеряв всех родных, бежали в Еврейскую Слободу. Потом вместе защищали еврейские дома в Эндэри от бешеных воинов ислама.

Теперь остался один, родных нет и друга, брата, потерял.

Несколько раз спускался рабби Давид к воде, наполнял кожаный мешок и выливал на тело друга, потом рыл каменистую землю и плакал над могилой в кустах зелёной облепихи:

־ Бениягу, брат, твоя чистая душа идёт в Ган Эден, но как я без тебя? Шэма Исроэль Ашем Элокену, Ашем Эхад...

Прочитал Теилим на начальные буквы имени друга: «Ба ме изке наар»... «Как юноше найти свой путь? Соблюдать Твои заповеди? Всем сердцем к Тебе стремился, не дай мне уклониться от Твоих заповедей!» Прочитал Ашкаву, поцеловал плоский камень, который втащил на могилу, и стал спускаться по течению ручья.

На закате показались белые саманные дома еврейского посёлка. Маленькая еврейская община прилепила их к крутому берегу, чтобы враги не могли внезапно ворваться и устроить погром. С праздника Суккот евреи заняли круговую оборону и ждали вестей из Кубы.

Рабби Давид шёл по тропе между домами, дети бежали за ним и кричали: «Омо! Омо!» Каждая семья хотела бы принять его, но рабби Нофтоли Койн протянул руки в приветствии и повёл к своему столу.

С приходом рабби Давида община стала сильней. Читали Тору согласно алахе, а мальчики с 13 лет возлагли тэфилин. И ещё он принёс письма от родных из Персии, из Кубы, из Дербента.

В это время Россия воевала с кавказскими племенами. Евреи очень страдали от этой войны. Воинственные мусульмане грабили их и заставляли принимать ислам.

В долине, там, где был аул тогланов, на земле кабардинского князя Асланбека Кайтукина, русские построили крепость Нальчик. Евреи маленькой общины с Белой речки обратились к коменданту, чтобы пустил под защиту крепостных стен. Им дали место на берегу реки, ниже русской слободы и занесли в списки временных жителей. Евреи выделывали кожу и выменивали её на хлеб, на оружие, на домашний скот и на ткани. Каждый месяц принимали одну или две семьи переселенцев из Дагестана, из Азербайджана и даже из Персии.

Через год, за неделю до 17 Тамуза рабби Давид повёл под хупу Гевалд, дочь рабби Исмаила. Жениха сопровождал друг, Циткиил «Пантук», сын рабби Нофтоли Акоина, с которым они сблизились с первых дней знакомства

Рабби Нофтоли с женой, сыном и младшим братом Шомоилом переселился из Эндэри в Кабарду в 5585 (1825) году. А в следующее лето недалеко от Вольного аула чеченцы захватили Шомоила и продали в рабство. Искали его, надеялись выкупить - пропал бесследно.

Играет зурна, плачет зурна, ведут невесту под хупу. Дети и женщины танцуют перед невестой, кидают рис и медные монеты. А у Давида перед глазами лицо друга, рабби Бениягу, который остался лежать на берегу горного ручья.

Прошла неделя «Шева бэрахот». Возле дома рабби Нофтоли выкопали квадратную канаву, закидали ёё камнями с речки и залили раствором извести и песка. Потом на ровную площадку завезли две арбы глины, залили водой и пустили детей месить босыми ногами, подкидывая для связки жёлтую солому.

Когда масса хорошо размешалась, друзья рабби Давида отлили в деревянных формах большие саманные блоки. После 9 Ава возвели стены дома для молодых.

Много лет спустя в 20 минутах ходьбы от этого места, около железнодорожной станции, точно так же месили глину и строили дом для правнука рабби Нофтоли Акоина, для рабби Ники, рабби Гильада Нофтоли бен Дониила. Благословенна память праведника - коена, талмид хахама и кабалиста из Нальчика.

В советское время в Нальчике духовными вождями были рабби Нахмииль бен рабби Хизкия Амиров, учитель Гомиил бен Ицхак и рабби Ники.

Ники - на языке горских евреев - счастье. Почему его так звали? Не знаю.

Посмотрите на это лицо и получите заряд большой жизненной силы, мудрости и спокойствия. Разве не счастье быть рядом с таким человеком

О рабби Ники рассказывает раввин горской общины в городе Нацрат Илит, рабби Мардахай Гилядов. Рабби Мардахай был последним раввином Нальчика, пока не опустел еврейский квартал, «Еврейская колонка», а в еврейских домах не поселились кабардинцы и чечены.

- Когда я пришёл работать в нимаз, стал встречаться с рабби Ники. Он был раввином общины, делал кидушин, рисовал красивые кэтубот и писал там, что. хупу поставили между двумя реками, такая была традиция.

Он был очень спокойный человек, говорил мало, только то, что важно для дела. Много читал, конечно на святом языке, особенные книги, старые, были и рукописные. Кроме него только рабби Саадиё Шаулов понимал, о чём они.

Похоронили рабби Гильада-Ники бен Дониила Нофтоли на Масличной горе, hap Зейтим, в Ирушалаиме среди других великих праведников Израиля.

Рабби Саадиё тоже тихий был. Перед праздниками в нимазе много работы, несут резать кур, баранов. Он долго, очень старательно точил и проверял свои ножи. Потом пил чай и связанного барана водой поил. Потом молитву читал перед шэхитой. Когда разделывал на куски, проверял, чтобы не было сомнений в том, что мясо кошерное. Наши евреи горячие, нетерпеливые, но он ни на кого не сердился, говорил: «Ашем знает, что человеку нужно». Мудрый был, глубоко знал Тору.

А ещё раньше были братья Гилядовы: дед мой, рабби Борух, рабби Ёмин и Гомииль. Они учились в иешиве, в Вильно. Рабби Ёмин бен рабби Ицхак был очень хорошим учителем. Самые бестолковые ученики через год читали и писали на иврите. Подумайте, каким талмид хахамом он был, как его уважали, если рав ашкеназской иешивы в Вильно отдал за него свою дочь, Рахель, и отпустил её на дикий Кавказ.

Она учила горских женщин читать, писать, обучала еврейским законам. В начале тридцатых годов рабби Ёмин и Рахель умерли от голода.

Камуил Исаакович Гилядов, Гомииль, восемь лет учился в вильненской иешиве. В 1907 году вернулся в Нальчик. После смерти отца, рабби Ицхака, он отдал свой дом и двор еврейской школе. Много-много лет был её директором и учителем.

Харедимные евреи возмущались, что он помогал сионистам, встречался с Герцелем, сбрил бороду. Он великолепно знал не только иврит, но идиш, турецкий язык, русский язык, кабардинский, балкарский. Нас он обучал ивриту и горско-еврейскому языку по учебнику, который сам написал. Он не был раввином, но помог многим евреям остаться евреями после революции и в сталинскую эпоху.

В 1942 году немцы вошли в Нальчик и расстреляли ашкеназских евреев на территории ипподрома. Горские евреи, благодаря внешнему сходству с другими народами Кавказа, получили отстрочку. Раввины искали разные способы сохранения не только жизни людей, но и священных книг и свитков Торы.

Рабби Нахмииль Амиров, главный раввин Нальчика, и его! брат, рабби Шомоиль, приготовили деревянные гробы, уложили в них все книги из нимаза и повезли на кладбище. На гробах была надпись «тиф», которая напугала немцев, и они временно оставили евреев в покое.

Рабби Давид назвал своего первенца Гешей, по имени первого из «Трей асар», двенадцати еврейских пророков, Ошеа.

После брит-мила женщины унесли ребёнка, гости разошлись, только Циткиил сидел на ковре в углу комнаты и читал «Сефер горалот». Рабби Давид закрыл двери и сел рядом.

-    Знаешь, когда я учился в Ирушалаиме, в иешиве «Бейт Эль», узнал особую молитву Рашаша, благословен был праведник, «Искра души великого hа-АРИ». Если болит душа, я повторяю её слова и открываются ворота времени. Я вижу тех, кто пойдёт по этой земле через пятьдесят, сто и двести лет после нас.

-    Алаха запрещает предсказывать будущее, -  возразил Циткиил.

-    Ты прав, нельзя влиять на несвершившиеся события, но нет запрета видеть дела своих потомков. Закрыв глаза, вижу наших внуков, умирающих от голода, детей их на полях битвы, и вижу последующие поколения, свободные и счастливые, возвращённые в Эрец Исраэль. Это успокаивает.

Циткиил не успел ответить, послышалась русская речь, двери распахнулись. В комнату ворвались русские солдаты, схватили рабби Давида под руки и поволокли на улицу.

На ходу он успел взять мешочек с тэфилин и книгу «Мишнаёт». Просил, чтобы позволили надеть тулуп, но они обругали его и повели по снежной дороге вверх, к военной казарме.

Часовой пропустил их в длинное кирпичное здание. В конце коридора рабби Давида втолкнули в тёмный карцер и замкнули железую дверь.

В каменном ящике, намного меньше человеческого роста по высоте и длине, можно было только сидеть. Из грязного земляного пола выступал чурбак. Рабби Давид сел и прислонился к ледяной стене. Посмотрел на маленькое окошко без стекла, подумал - можно читать. Но что случилось? Почему его арестовали?

Быстро пришла ночь, без лампы или свечи. Вечернюю молитву шептал в полной темноте. Обхватил плечи руками и пел старые еврейские песни. Засыпал на короткое время, но тело дрожало от холода, и он тут же просыпался.

Когда почувствовал, что начинается новый день, возложил тэфилин, сел у окна на шапку и долго молился. Кто-то открыл железную дверь поставил кувшин с водой и кусок хлеба, завёрнутый в тряпку. Он омыл руки, поел хлеб, запил водой и стал учить мишну.

Шли дни, рабби Давид выделял только шаббаты, сегодня четвёртый. Никто его ни о чём не спрашивал, а дежурный солдат на вопросы не отвечал. Ноги давно потеряли чувствительность, теперь он с трудом подползал к ржавому ведру, чтобы оправиться.

Пока рабби Давид был в карцере, староста общины и два его помощника пытались узнать, в чём его вина, за что арестовали. Но комендант не стал с ними разговаривать и запретил передавать еду и тёплые вещи.

На следующий день после четвёртого шаббата солдаты вытащили его в коридор и на носилках отнесли домой. Следом за ними шёл офицер. Не глядя на собравшихся евреев, он положил на стол десять рублей и поспешил в казарму.

Рабби Давида переложили на большую деревянную тахту, ближе к жарко растопленной печи. Рахмииль растёр его уксусом и напоил солёным калмыцким чаем с молоком. Потом жена Гевалд принесла сына, он смотрел на мальчика и шептал благословения.

Благословения, отлетали от него, превращались в голубой дым, свивались в кольца и заполняли комнату. В голубом дыму, в бездонных небесах исчезли жена, сын и люди, сидевшие на скамейке у стены.

Он идёт по берегу ручья по накатанной дороге. Весь правый склон захватили красные маки. Из солнца и маков вышел навстречу Бениягу.

Смеётся и машет рукой. Обернулся он, видит за ним идут дети, много детей, подошли, стали кругом. Вглядывается в лица, на кого они похожи? И засмеялся: «Конечно на меня!»

Здесь сделаем остановку до следующего шаббата.

Что было дальше? Дети вырастают, дети детей тоже вырастают. Как говорил царь Шеломо - идёт поколение за поколением, а Тора остаётся.

Мы сидим в этой старой кубинской синагоге и не знаем, о чём думали в такой же шаббат ваши отцы. О чём думал рабби Ихиель Сави в свой последний шаббат, когда стоял на биме и читал Тору. О чём думал, когда не хватило ему дыхания жить дальше и сердце его остановилось. Он сидел здесь, на этой скамейке.

Будет благословенной память праведников, наших отцов. Чтобы мы были достойны их. Шаббат шалом!