Часть 8

Часть VIII

 Бессонница – верная гостья - не оставляет меня, стараюсь спастись от неё чтением любимых книг –  не получается, не могу справиться с ощущением тревоги. Вот и сейчас: давно за полночь, свеча догорела, я закрываю глаза и мысленно вживаюсь в судьбы людей, сверх усилия которых чуть было, не изменило ход истории. Последнее время часто думаю о восстании Бар Кохбы, и заново переживаю его поражение. Как будто от моего решения быть или не быть восстанию, сейчас, десять веков спустя, зависит жизнь тысяч казненных тогда соплеменников и случившееся рассеяние. Должно быть, каждый, уходя в повстанческий отряд, говорил своей семье: «Если не я, то кто же защитит нашу веру и независимость Иудеи». Говорил и о том, что даже если не много шансов на победу не следует добровольно становиться рабами». Не всех принимал в своё войско ревнитель Бога, лишь мужественных, стойких, готовых пожертвовать собой. Римляне не могли устоять перед его победоносным войском. Однако восстание потерпело поражение из-за доверчивости Бар Кохбы. Я его понимаю; я бы тоже в предлагавших свою помощь самаритянах не увидел врагов, которые в критический момент открыли ворота римлянам.

       Положим, не было восстания и не было рассеяния; евреи остались на своей земле. Вряд ли хватило бы сил противостоять вере завоевателей. В галуте, где мы обособлены от других, легче сохранить свою веру. Ничего не проходит бесследно. Протест, воля народа, отвага неустрашимых воинов, тех кто восстал и погиб в войне с Римом, величайшей империи того времени, не пропали, они воплотились в сознание народа, поднялась в небо – в сферу Разума и в будущем мы снова обретем свою страну. «Мы живем не только прошлым и настоящим, но и будущим духовным возрождением на своей земле», - говорил отец. Не случись восстания, не было бы рассеяния, но политика уступок Риму привела бы к утрате самого главного – духовной независимости.

       Решимость, готовность идти на риск ради высокой цели касается не только исторических событий, но и отдельного человека. В новом моем воплощении энергия сегодняшних мыслей и желаний материализуется, мечта станет реальностью: я постигну переход от высшего интуитивного знания к нашей земной миссии. Свяжутся времена, и я снова встречу сеньору, повергшую меня в радостную отрешенность. В следующей жизни каждый окажется на своем месте, мы будем счастливы; ведь душа мира питается счастьем человека.  

       Будучи правоверным иудеем, я не пишу в шабат, всего лишь читаю или размышляю о тайнах души, о том, что скрывается за пределами времени – о вечности. Мысли о том, что человек создан по образу Бога и этим определяется его духовный потенциал, не спасают от чувства неприкаянности; очень уж неуютно в шабат одному быть в доме. Вспоминаю псалом: «Кто поднимется на гору Господа? …У кого чисты руки и непорочно сердце, кто не склонял к суете души своей*». (*Псалом 24:16) Зимой рано темнеет, а с темнотой наступает гавдала – разделение дня, посвященного отдыху, размышлению и молитве, от прочих дней недели.   «Соблюдение шабата и наших праздников, - говорил отец, - свидетельство мирового порядка и обязанности еврея стать соучастником Всевышнего в совершенствовании Творения. Подобно союзу народа Израиля с Создателем, наше настоящее неотделимо от прошлого, оно же определяет и будущее».

       С исходом шабата зайдет Ибн Хамид, он один из немногих, который не только интересуется моими стихами, но и платит мне деньги за уроки стихосложения. Начинает Хамид свой визит с заверения в том, что он чрезмерно расположен ко мне во всех отношениях. Не знаю, чего больше в его сладких речах; почитания ученика к учителю или зависти. Мне становится не по себе, когда он с вожделением кладет свою тяжелую мясистую руку на мои исписанные стихами листы, словно желает присвоить их. Так и видится, как сжимаются строчки в его кулаке. Раздражает и то, что он всех не мусульман называет «неверными», евреи для него не намного лучше христиан; хоть мы и не угрожаем, в отличие от тех, захватить власть в Севилье.

      Вот и сейчас по громкому стуку в дверь узнаю о его приходе. Ибн Хамид по-хозяйски оглядывается и в который раз бесцеремонно заявляет:

      -Неуютно у тебя, комната похожа на контору неудачника; голый пол, голые стены, только и есть книги да бумаги. Я тебе отдам свой ковер, он ещё в порядке, а у тебя будет смотреться совсем новым; застелешь им свой щербатый пол.

      Я молчу, и Хамид продолжает:

      -Несмотря на то, что Аллах не дал тебе счастья родиться правоверным рабом, ты мне как брат.

      -Бог дал мне счастья родиться иудеем. Насколько я знаю, Аллах – производная от имени отца Мухаммеда – Абдула, что означает имя идола. И тогда получается, что раб Аллаха – раб идола. Как бы ни было, у каждого народа своя вера, и это для того, чтобы состязались в добрых делах.

       -Безумные твои слова, нас мусульман, намного больше, чем вас иудеев и христиан, мы завоюем мир, - заявил гость и жестом благодетеля, прощающего грехи неразумному, протянул мне корзинку с фруктами из своего сада.

      Смотрит на меня в ожидании слов благодарности. Не дождавшись, заявляет, изо всех сил стараясь придать голосу благодушное выражение:

      -Бедный ты человек, эта жалкая комната, и та не твоя.

      -Бедный это тот, кто хочет быть богатым, а мне не нужно богатства; всё необходимое у меня есть.

      -Ну да ладно, не сердись, не об этом речь. Сейчас, когда в стране наша власть, твои единоверцы чувствуют себя вольготно.  Сколько бы освободилось при дворе халифа почетных мест, не будь здесь евреев.

      Должно быть, только об этом и думал пока шел ко мне. Хочу выгнать наглого Хамида, но терплю; ведь я должен быть ему благодарен за фрукты и деньги, что оставляет после каждого урока.

       -Мухаммед – гонитель евреев, а мы его последователи, - продолжает гость, - прими ислам, и я сам позабочусь, чтобы твоя нищая хибара сменилась на достойное жильё.

       -Для этого я должен отказаться от нашего учения, которое вы взяли за основу вашей веры. Не будь Торы, не было бы и Корана. Что же касается моей хибары, так не ты ли сколько раз повторял, что моя житейски неустроенная судьба символ победы духа. Вот и сейчас, тебе не терпится -заглядываешь в лист с еще не законченным стихом.

      - У тебя редкий дар тонко и глубоко чувствовать, - примирительно заговорил гость, - с такой чувствительностью трудно жить, но в ней, в твоей боли и страдании источник вдохновения. Я не дурак, понимаю. А то бы, зачем мне ходить сюда.

        Я ничего не ответил. И Хамид продолжает:

        -Ты не слышал, говорят, на днях откроется базар рабов? Целый корабль привезли.

        -Не слышал.

        -Хочу купить себе новую невольницу - здоровую послушную. А то ум начинает в бороде путаться и всё от того, что не хватает молодой жены для утешения.

        -Так ведь твои жены ещё не старые, - сказал я. Про себя же подумал: мусульмане с их наложницами не часто бывают благородными рыцарями, у которых одна дама сердца.

        -Те, которые в моем гареме приелись и не спасают от тоски. Это всё равно, что каждый день есть одно и то же блюдо.

        Я молчу, думая о том, что глубокая привязанность не зависит ни от времени, ни от обстоятельств и не имеет возраста; человек молод душой, пока может любить. А если и есть различия в чувствах мужчины и женщины, то они, наверное, касаются низшего физического уровня, а в мире духа все на равных.

        - Конечно, лучше купить образованную рабыню, - продолжает гость, - но грамотная стоит столько же, сколько две неграмотных. Опять же, очень юные мне не по карману. В прошлый раз на невольничьем рынке любовался черкешенкой. Её, как и всех рабынь, вывели на помост обнаженной; и чем больше я её рассматривал, тем больше прелестей открывал в ней. Купил эту жемчужину евнух в гарем для своего престарелого повелителя, - тяжело вздохнул Хамид.  

        -И ни к кому из твоих бывших и настоящих жен ты не прикипел душой? – спросил я. При этом думал о юной черкешенке; тяжело ей придется среди ревнивых жен, да и готовность покориться сластолюбивому старцу не поможет воспринимать гарем местом наслаждений  

        Мой ученик грузный с клочковатой пегой бородой и недобрыми глазами    отрицательно мотнул головой.

        -Ну да, любить труднее, чем желать быть любимым, - заметил я. - Однако, кто склонен всего лишь к телесным утехам, оскудевает мыслью; чем больше у тебя будет женщин, тем меньше останется желания и сил писать стихи.

        -То-то меня всё больше одолевает усталость и тоска. Может, не в женщинах дело, старость надвигается. Не потому ли стал увлекаться стихами, и больше внимания уделяю поэтам, которые задевают трагическую сторону жизни. Скажи, за что Аллах наградил тебя столь редким даром? Мне не раз приходила в голову мысль: если этот дар забрать у одного человека, то он окажется у другого. Ты ведь сам пишешь о единстве материи во всех её формах, и даже дух развивается из материи…  

       -Верно, пишу. И интеллект тоже материальная данность, то есть материя, облаченная в соответствующую форму.

       -Положим, я заберу твою жизнь, убью и закопаю под смоковницей в своем саду. Тогда с плодами, которые вырастут на этом дереве, ко мне перейдет твой талант.

      -Ты хочешь сказать, что зависть ко мне отравляет тебе жизнь. Но оказаться на моем месте ты не хочешь.

     - Не хочу. Зато ты независим, настолько независим, что никогда не врешь. За такую роскошь нужно расплачиваться. Только какой толк в том, что сейчас твои гимны находят признание, пройдет несколько лет, и забудут тебя. И умрешь ты одиноким в этой бедной комнате, а мои последние дни скрасят красивые молодые женщины.

     Его откровенность трогает меня. Отвечаю тем же:

     -Я не выбирал жизнь отшельника и не свыкся с ней. Живу, как могу.

     Мой собеседник молчит, а я, поддавшись желанию увидеть в каждом человеке что-нибудь хорошее, пытаюсь представить его в младенческом возрасте: толстым улыбчивым карапузом.

    Гость то ли мне, то ли себе говорит: 

    – Повествуют наши добрые предки, да будет доволен ими Аллах, братом правоверному может быть только мусульманин. Ты не в счет, тебе Бог дал высокий дар слова, и ты поделишься им со мной. И да вознаградит тебя Аллах за это, Он вознаграждает нас за благие поступки, и мы благодарим, Он наказывает нас за недостойные деяния, и мы терпим.

       Я кожей ощущаю за словами гостя неприязнь, но молчу, и тот продолжает:

     - Преходящи блага этого мира: победы сменяются поражением, благоденствие горем, ты сегодня мудрец, или по-вашему – хахам, а завтра по воле Аллаха лишишься разума. Как бы там ни было, правоверного мусульманина в будущем мире ждут девушки прекрасней, чем наложницы шаха.

       -Каждому своё, - сдерживая раздражение, говорю я, - ты в будущем мире ждешь девушек, а я, подобно всякому иудею, жду встречи с Богом.

       Хамид умолк, будто ему вложили в рот камень, его зависть ко мне обернулось неприязнью. Сколько раз замечал написанные мной строчки в его стихах, но молчал. Сейчас же на его многократные заявления о своей правоверности, я прочёл недавно написанное послание, адресованное к похитителю стихов:

                  

                           Украв мой стих, ты отрицаешь ныне?

                           Разрушив благочестия ограды,

                           Чужим кичишься ты в своей гордыне.

                           Чтобы снискать в нем помощь и награды?

                           Когда на небе солнце светит ярко,

                           То могут ли затмить его плеяды?

                           В моих глазах поступок твой ничтожен:

                           Не вычерпаешь кадкой водопады.*  

                                                                *Пер. Ш. Кроля

        - Ты! Ты! – Гневно выкрикнул гость, - ты и все вы живете здесь в покое и довольстве благодаря нашей милости! Мы защищаем вас от носителей креста. Кем вы были без нас!? Отверженные, презираемые! Аллах отвернулся от вас, Он больше не любит израильский народ.

        - Союз между народом Израиля и Создателем всего сущего не может быть разорван, - отвечаю я, стараясь сохранить спокойствие. При этом думаю: Хамид прав, мы, и в самом деле, нашей вольготной жизнью в Испании обязаны звезде и полумесяцу, что сменили крест.

         Мой ученик молча поклонился и ушел. В его последнем взгляде я увидел затаенную неприязнь араба, принадлежащего к господствующей нации. Будучи не бедным человеком, он наслаждается всеми утехами, которые можно купить за деньги. Будь его воля, купил бы и чувства поэта, но они не продаются. За несколько занятий по теории стихосложения Хамид оставляет золотой динар, что позволяет мне оплачивать жилье и содержание. Получается – он мне нужен больше чем я ему. Вот только после его визитов не могу преодолеть ощущение насилия; в который раз ночью во сне видится его, упирающаяся мне в лоб, могучая каменная голова, и я просыпаюсь с ощущением обреченности. Хорошо, что встречаемся не часто, а то после двухчасового занятия с этим правоверным надолго теряю себя.

     Однако, Хамид прав в том, что я иудей, не имеющий своего государства, не должен забывать, что живу здесь милостью мусульманских правителей. Казалось бы, ничто не угрожает их власти, ни местное городское население, ни крестьяне; даже беднейший из них имеет вдоволь хлеба, вина и солнца. В недрах земли железо, медь, серебро, золото, мрамор – всё служит жизненным благам, роскоши. Но долго ли продлится власть халифа? При возросшем богатстве немногие из его подданных способны на жертвы во имя единства; собственные интересы важней. И пока изнеженные роскошью приближенные шаха наслаждаются утехами жизни, христианские рыцари собирают в горах ополчения, чтобы вернуть завоеванные арабами города.

       Не трудно представить: армия разбита, эмир бежал. История повторяется: несколько веков назад мятежи непокорной знати против королевской власти ослабили вестготское государство. Не доблесть мусульманских воинов, а междоусобицы – причина завоевания Андалусии. Также и сейчас враждующие друг с другом мусульманские правители не смогут противостоять натиску врага. История повторится и в отношении к нам; снова вспыхнет тлеющая ненависть к сановникам иудеям и к процветающей еврейской общине. Не будет способствовать терпимости христиан и наша вера, наша обособленность, обычаи.

       В четвертом веке готы, одни из предков испанцев, были арианами, они не признавали Христа - бога сына едино сущим Богу отцу. Затем католики насильно обратили ариан в свою веру и стали добиваться изгнания иудеев из страны. Евреи, обосновавшиеся в Испании более тысячи лет назад, никогда не чувствовали себя на равных с местным населением. Вынужденные приспосабливаться, уступать, подчиняться, не знали, когда и по какой причине благоволение властей может смениться немилостью. Никто не был уверен, что в недалеком будущем нам снова не предстоит изгнание; синагоги разрушат, улицы переименуют, сожгут наши книги и самые ценные свитки. Одна цивилизация сменит другую. Всё непостоянно как летучие пески пустыни. Перестроят мечети, вместо пения муэдзина будет раздаваться звон колоколов. При этом небо, горы, море останутся те же, те же восходы и закаты. И также расцветут весной заросли моего любимого ярко желтого дрота, медовый запах которого распространяется по всему городу. И будет идти за плугом пахарь, как он шел во времена правления вестготов, римлян и в бронзовом веке. И всё так же иудей, будет держаться за свою веру, и не исчезнет тоска человека по недостижимым запредельным мирам.   

       Моё существование – ощущение безнадежности и возрождение воли к жизни. Соотношение творящей мир воли Бога и воли человека в делании самого себя даёт представление о целесообразности - наши усилия не бесплодны.  Можно начинать снизу - с земного реального мира и затем подниматься к постижению Творца – «Царскому Венцу». А можно наоборот: идти сверху - сначала усвоить Премудрость, которую Господь создал в начале пути Своего* (*См. Мишлей 8:14:22), и затем стараться реализовать её в жизни. В любом случае не прекращается диалог между Богом и человеком.

      Интуитивное познание Высшего у неоплатоников представляется рядом ступеней при переходе от Единого и всеобщего к материи. В противном случае не может быть объяснено происхождение конечного от Бесконечного. Другими словами, от Сущности, возвышающейся над всяким бытием и не поддающейся никакому определению к реальности нашего мира.  Аристотель, которому часто следуют арабские и еврейские философы, учил: «В Боге мыслитель, который мыслит, и предмет мысли – абсолютно тождественны. У человека же предмет мысли остаётся абстрактным, то есть удерживается лишь идея этого предмета, для которой характерно субъективное существование в разуме, а не объективное – вне его». Должно быть, есть основания говорить о том, что чем в большей степени независимые доводы мыслителей совпадут, тем больше их итог приблизится к объективной значимости, сокращающей расстояния между разумом Бога и разумом людей. В этом смысле можно начинать не с размышления, а с готовности принять волю Творца, которая стала для нас Законом: «сначала примем, потом исполним». Не этой ли готовностью объясняется стойкость еврейского народа в тысячелетнем рассеянии.    

       Когда я захвачен чтением, поглощен какой-либо мыслью я не чувствую себя одиноким, но, если боль парализуя тело, берет верх над сознанием появляется чувство страха, оставленности. Я и в юности, вместо того, чтобы отправиться к девушкам, как делали мои сверстники, не мог оторваться от книг. При этом не замечал, что расплачиваюсь за свою одержимость здоровьем. Книги, совершенствующие душу, стали способом моего существования; никогда не пребывал в праздности, спешил познать тайну Вселенной, как будто смертный может познать её.

       Третья заключительная часть моей поэмы «Царская корона» состоит из покаяния, мольбы. Контраст между величием Творца и бессилием человека, его склонностью к греху, не мешает мне – верующему иудею обратиться к Богу с исповедью и упованием:

                      Шлю я мольбу к Тебе, лишь заблестит восход,

                      Льну ввечеру к Тебе, моей души оплот.

                      О Грозный, пред Тобой я в страхе предстаю,

                      Ведь мысли сердца все Ты знаешь наперед.

                      Могу ли сердцем я и языком своим

                      Тебя воспеть? И что мой дух и мой живот?

                      От уст людей Тебе приятна песнь и я

                      пою, пока душа во мне живет.*

                                               *Пер. Ш. Кроля

     При всей своей несостоятельности я благодарю Тебя за веру, за то, что дал мне свободу воли, возможность выбирать себя; «мир полон чудес, но чудес разума». Начни я жить сначала я бы также старался постичь самое главное: Сущность, которая определяет существование этого мира. Я старался, но не мог преодолел гневливость и вожделение; и потому полагаюсь только на милость Твою. «Да будет Воля Твоя, Господи, Бог мой, обуздать наклонность злую мою, и укрыть лицо Твое от грехов моих и проступков, не погубить меня в половине дней моих»*. (*Тегилим 102:24)  

     Очищение от греха достигается сокрушенным сердцем. Доверие и любовь к Тебе возвышают человека, побеждают страх. Я снова и снова взываю к Тебе: «Отмени наказание, останови усиливающуюся слепоту, которая, наверное, следствие моей болезни. Я еще не подготовлен к смерти».

                          Поэтому прошу, Бог мой, помни эти невзгоды,

                          которые находят на человека,         

                          и если я делал зло, Ты облагодетельствуй

                          последние дни мои, и не воздай

                          меру за меру человеку, чьи грехи безмерны

                          и который к смерти идет без желания.*

                                                            *Пер. В.Нечипуренко

       Врачи так и не смогли определить съедающую меня болезнь. Должно быть, то безжалостная дань, что плачу за пренебрежение плотью. Однако изначально у меня не было выбора. Или был? Например, мог жениться на ничем не привлекательной дочке цирюльника, но это не только не сделало бы меня счастливым, но и утратил бы единственное, чем обладаю – свободу. Не помню, кто из философов писал: «Принадлежность себе, возможность распоряжаться своей жизнью предполагает мужество, гордость, творчество».

       Господи, суди меня не поиском вины, не за дела, а по милости Твоей. Да и как можно судить человека столь обделенного. Да сжалится Господь в своем милосердии, прежде чем страдания погубят верующего. И если суждено умереть, пусть мои грехи будут отпущены за перенесенные беды. «Атрибутом милосердия Твоего суди меня, не гневом Твоим, чтобы умалить меня»* (*Ирмеягу 10: 24). Единственное прибежище доброта Твоя: «… И за полу милосердия Твоего буду держаться, пока не помилуешь меня. И не отпущу Тебя, пока не благословишь меня»* (*Бырейшит 32:28). И ещё прошу Тебя: пусть не канут в забвение мои труды, и будет у меня признание в этом мире и жизнь в мире грядущем.

       «Да предоставит Господь возможность искреннего покаяния и изменение помыслов с тем, чтобы я духовно обновленный, смог увидеть во блаженстве избранных Твоих и участвовать в восстановлении Иерусалимского Храма».

                               Да будут во благоволение слова уст моих

                                и размышление сердца моего перед лицом

                                Твоим, Господи, скала моя и Избавитель мой.

       Когда осталось две ночи от месяца элуля – последнего месяца еврейского календаря я закончил поэму «Царская корона», она стала моим духовным завещанием и просьбой о милосердии.

                 И да будет воля Твоя помиловать меня и быть близ меня…

                 И от грехов моих очисти меня, и от лица Твоего не

                 отсылай меня…

                 И к высоте позови меня, и между благочестивыми посади меня.

                 И с сосчитанными людьми мира, чей удел - в жизни, посчитай меня.* (Ср. Тегилим 17:14) И сияния в свете лица Твоего удостой меня.

                 И возврати жизнь мою, и из бездны земли возврати меня, и

                 подними меня.* (*Ср. Тегилим 71:20)

                                                                       Пер. В.Нечипуренко

       Процесс Творения мира непрерывен от своего чистого Источника до самого дна мироздания, затем возвращается назад к своему непостижимому Началу. Вот и душа моя, минуя созвездия, поднимется к престолу Всевышнего:

                                  Умру – и с Душою сольюсь,

                                   ликуя, в престола тени;

                                   мне ль плоти не презирать

                                   за бренность покровов – взгляни:

                                  как весел я в дни беды,

                                  как плачу в победы дни;

                                  и лишь отпадут когда

                                  плоти моей ремни –

        

                                  узнаю: за стоном – покой,

                                  за гладом – тучные дни!*

                                                   *Пер. М.Генделева                                                                                      

       Мои мысли, искания дают освобождение от смерти, утешают, возвышают. То выражение страсти познания - самой великой страсти человека. И появляется спокойная готовность принять этот мир таким, какой он есть, и надежда на возвращение души в новом обличье. «И когда из мира этого выведешь меня, в жизнь мира грядущего введи меня».

                 И помни меня в памяти и благоволи народу Твоему, и в

                       строительстве Храма Твоего,

                 чтобы увидеть  во блаженстве избранных Твоих, и очисти

                       меня, чтобы искать Святая Святых* Твою,

                 опустошенную и разрушенную** и чтобы лелеять её

                       камни и пыль,

*Внутренняя часть Иерусалимского Храма.

**Ср.Иешаягу 61:4