Введение

                                

                                 ПЛАЧ И ПЕСНЯ ДУШИ

    

                                                                             Дина Ратнер, Иерусалим

                                                                             Тел.  077-765-67-07

      В книге израильской и российской писательницы, д-ра философии               Дины Ратнер читаем о первом еврейском философе европейского средневековья Шломо ибн Гвироле. Представление о мироздании, связь между бесконечным Творцом и конечным человеком, сознание бессмертия души – вопросы, размышление над которыми является содержанием жизни и творчества мыслителя и поэта. Несмотря на трудные, порой невыносимые условия и одиночество длиною в жизнь Ибн Гвироль верит в бессмертие разума, разумной части души. Воля Бога творит мир и человек волевым усилием делает себя. Раздумья, проникновенные стихи о вечных чувствах, надежде и мольбе небес. В данном контексте не суть важно, чего ты достиг, а то – к чему стремится твоя душа.

       В двух других рассказах читателю также представляется возможность подумать над вопросом: «мы выбираем свою судьбу или судьба выбирает нас».

Художник Моше Гимеин

                      Книга посвящается поэту, лейтенанту Рони Вейцнеру погибшему в войну Судного дня                                                 

מקדשה משורר סגן רון'  ו''צנר נפל במלחמת יומ הכ'פור'מ

    

«ТО, ЧТО СТРАШИТ, ТО ВОЗДАСТ НАМ РОК…» *

Шломо ибн Гвироль

                                                                                

                                                                                

                                                                           

                       «Под мистикой я понимаю связь с Богом, внутреннее сознание                                                                                                

                         Божественного присутствия. В чем заключается сущность     

                         этого опыта и как можно его адекватно описать составляет

                         великую загадку, разгадать которую пытались как сами

                         мистики, так и историки. Отсутствие автобиографического

                         элемента служит помехой для понимания психологического

                         аспекта еврейской мистики».

                                                                                                    Гершом Шолем

                       

                         «Дурак обвиняет других; умный обвиняет себя; мудрый

                           же не обвиняет никого, ибо он разговаривает с Небесами».

                                                                                                Шломо ибн Гвироль 

        

                                                                                                                                       

             

       Я их еще издали заметил, они шли мне навстречу; высокие, тонкие. В этой группе необычных, словно с другой планеты, людей я сразу выделил сеньору средних лет и невольно улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ – мне низкорослому уроду. Я поспешил, пока не пройдут мимо, перевести взгляд на спутника поразившей меня сеньоры – хотел увидеть счастливого человека. И недоумевал его скучному, будничному выражению лица, словно обладание такой чарующей женщиной, само собой разумеется. Дети подросткового возраста, что шли перед ними, должно быть, сын и дочь, тоже высокого роста. Я не оглянулся на эту возвышающуюся над прохожими группу; боялся утратить видение улыбки той, что секунду назад была рядом. Так боятся неосторожным движением расплескать полное до краев ведро воды. Увижу ли ещё когда-нибудь эту откликнувшуюся на мой восторг удивительную незнакомку.

        Впрочем, в Валенсии я мало с кем знаком, вынужденный своими соплеменниками уехать из Сарагосы, поселился здесь недавно. Дав волю воображению, представил, будто только что прошедшая мимо женщина любит меня, и мы с ней не можем наглядеться друг на друга, подобно моим родителям. С какой нежностью мама смотрела на отца! Земная связь мужчины и женщины, души которых нашли друг друга в бесконечности времени, способствует гармонии в Высшем мире.

      Усмехнувшись своим несбыточным мечтам о близости с той, глаза которой будто видят, что скрыто от других, я постарался вернуться к своему всегдашнему ощущению одиночества. Вернуться к самоотверженности аскета, который стремится уяснить порядок мироустройства; знание это выводит за пределы чувственного мира, освобождает от страданий и соединяет с Творцом - источником жизни. Однако сколько бы я ни убеждал себя, что в победе «разумной души» над «животной душой» заключается усовершенствование человека, смысл и счастье жизни, я не могу победить желание оказаться рядом с женщиной, глаза которой переселили меня в заоблачную даль, где на мгновенье соединились наши души. Я говорю себе, что свобода предпочтительней наслаждений тела, и счастье – результат мудрости, а хочу её реальную - во плоти.

       Удаляясь от места, где встретились наши глаза, я всё больше сутулюсь, шаги становятся медленными, тяжелыми. Наверное, так человек, потеряв надежду на спасение, уходит не оглядываясь. Мой дом на этот раз представился особенно неприютным. Я обрадовался даже пауку, висящему в углу под потолком – единственному живому существу, разделявшему мои будни. Сами собой, появились мысли о присутствии в действительности следов Высших Миров, о религиозно-космическом оправдании любви. То переход от одержимости эросом к просветленной любви, открывающей сверхчувственный идеальный мир. Я стараюсь представить себя в этом идеальном мире счастливым – и не получается. «Ты же, - уговариваю я себя, - посвятил жизнь делам духовным и избегаешь дел земных. Вечные ценности духовной жизни могут ли сравниться с бренностью плотских желаний? Волей Бога сотворен мир, и усилием воли человек делает себя».

        В детстве я едва поспевал за своим воображением. Слушая рассказы родителей о наших праотцах, я приобщался к откровению Авраама, постигшего единое начало мира; видел себя Ицхаком готовым безропотно лечь на жертвенный костер; Иаковом на лестнице в небо, по которой спускались и поднимались ангелы. Разговаривать с Богом можно только один на один; лестница Иакова мне представляется символом восхождения к абсолютному знанию. «К Создателю можно приблизиться сверх напряжением ума и души», - говорил отец, благословенна его память. При этом чувства подчиняются разуму. Это с одной стороны, с другой – разум во многом определяется чувствами; ведь предметом осмысления являются наши переживания, в противном случае не о чем было бы размышлять. Другими словами: мысль зарождается в сердце.

      Отец рассказывал о загадке мироздания, которая влечет человека за грань реальности. Говорил и о том, что где бы мы ни жили, мы чувствуем себя изгнанными из небесного города - Иерусалима. При этом пребывание Бога с еврейским народом продолжается также сейчас в изгнании, и чтобы Он не оставил нас, необходима нравственная чистота; как мы живем с Всевышним, так и Он пребывает с нами. В плоть и кровь вошло и стало руководством жизни повторяемое моим наставником изречение вавилонского законоучителя Рава, жившего восемьсот лет назад: «десятью качествами был сотворен мир: мудростью, вниманием, знанием, силой, зовом, могуществом, справедливостью, правом, любовью и состраданием». Мудрость на первом месте, о чем сказано: «Господь создал меня в начале Своего пути, прежде созданий Своих, искони. От века я избрана княжить, от начала, прежде бытия земли». (Притчи 8:22-23) 

       Помню в Малаге, где я родился, мы с отцом утром на берегу моря подходили к самой кромке воды, всматривались в искрящуюся водную даль, медленно выплывающее из-за морской глади солнце. На рассвете розовели, утратившие земное притяжение, дома, светлели ещё не сбросившие ночную дрёму дальние, покрытые густой зеленью, горы.  Я мало что понимал в мыслях отца вслух об Интеллекте, рождающемся из сочетания первичной материи и первичной формы, о Душе – производной Интеллекта и развивающейся в процессе познания. Вернее, Интеллект – производная, Душа первична. Словно, вспомнив обо мне, пятилетнем мальчике, что стоял с ним на морском берегу, отец переключался на наставления о необходимости изучать все науки. «И только, связав воедино всё познанное людьми, можно приблизиться к разгадке тайны творения мира и человека», - говорил он. Я не признавался отцу, что слово «интеллект», которое он часто повторял, представлялось мне серым лохматым зверем, владеющим мыслями и чувствами всех живущих на земле. С большей охотой я думал о людях, старых и молодых, что шли навстречу, когда мы возвращались с прогулки домой; придумывал им судьбы. Меня занимала жизнь не только великих: знатоков медицины, астрономов, философов, о которых вспоминал мой наставник, но и простых людей, и тех, что ушли в мир иной. Например, актеров, игравших в римском театре, развалины которого сохранились у нас в Малаге. При виде, словно обкусанных временем каменных стен, пустых, обвалившихся, когда-то заполненных зрителями ярусов, я пытался вжиться в состояние актеров-рабов, судьба которых зависела от их таланта. Если плохо играли – подвергались публичной порке, а если хорошо – отпускались на волю. Как бы там ни было, во всех представлениях, посвященных античным богам, я хотел победы добрых людей над злыми.

       «Римляне всё взяли у греков, - рассказывал отец, - и театр тоже; всё те же языческие боги и главный из них – Зевс – разрешитель конфликтов и вершитель судеб».    Хорошо сохранившийся сказочный римский дворец, который был построен тысячу лет назад, мне казался обителью муз и светлых ангелов. А за стенами крепости мавританских правителей Малаги, что была рядом с развалинами римского театра, я воображал танцующих у мраморного фонтана девушек в одеждах цветов радуги. Домой мы возвращались улицей с необхватными деревьями, сквозь листву которых просвечивали потемневшие от времени дома с цветными витражами и витиеватыми решетками, за которыми я старался разглядеть их обитателей.

       Валенсия, где я оказался спустя тридцать лет, подобно Малаге, красивый старинный город на берегу моря, основан римлянами в сто тридцать восьмом году до нового летоисчисления. Римский период закончился через пять столетий, когда город завоевали кочующие племена вестготов – приверженцев арианского течения христианской религии; другими словами - христиан, не признававших божественное происхождение Христа. В семьсот четырнадцатом году Валенсия была захвачена мусульманскими маврами. Здесь, подобно Малаге, меняющее цвет море: светлое, лазурное, опаловое с морщинками ряби. Похожие песчаные и скалистые берега и тоже развалины римского театра. В центре города шумная разноязычная рыночная площадь с цветистым изобилием товаров. Чуть поодаль тесные улочки, петляющие между каменными стенами, где чтобы увидеть небо нужно запрокинуть голову.

       Когда шел к дому, в котором снял комнату, и где как всегда, окажусь наедине со своими мыслями, я думал о женщине, которая несколько минут назад улыбнулась мне. Что в ней удивительного? Необыкновенной красавицей не назовешь. Так что же? Наверное, глаза, от которых трудно отвести взгляд, словно, она видит то, что за пределами материального мира. Душа человека с такими глазами не состарится.

       Сущность человека – его душа, происходящая от Высшего Разума, который можно отождествить с Мировой душой. Непостижимая Мировая душа над нашим миром, а здесь – на земле у каждого -  своя роль; кому-то назначено играть короля, а кому-то шута при дворе монарха. По-разному они видят мир и любят по-разному; может случиться, что в обожании шута идея - сущность любви - воплощается в большей степени чем во внимании пресыщенного короля. И, конечно же, себя я видел в роли шута.

       Случайно встретившаяся женщина напомнила об идеях Платона - вечных неизменных сущностях. Античный философ, живший полторы тысячи лет назад, утверждал, что всё постигается путем воспоминаний неких прообразов. Вот и сеньору, которую сегодня встретил, вспомнил. Иначе, почему она показалась мне знакомой, будто когда-то в прошлой жизни мы были близки и обязательно будем вместе в будущей.

       Мои представления об идеальных отношениях мужчины и женщины - не только плод воображения, но и впечатления реальной жизни. С первых дней, как помню себя, воспринимал маму и отца нераздельными; связанные незримым притяжением, они, подобно шарикам ртути, разделившись, тут же стремились друг к другу. Мир под любящими взглядами родителей казался совершенным. Совершенство мира я видел и в чудесных историях, которые они рассказывали мне: про царя Соломона, понимавшего язык птиц и зверей; про царицу Савскую, приехавшую из другого царства познакомиться с мудрецом. «Мудрость –наставлял меня отец, - источник жизни, глубокое проникновение в сущность вещей. Это посредник между Богом и осязаемой реальностью, источник добра, вдохновения. Когда Соломон, ещё мальчиком, был помазан на царство, Бог явился ему во сне и обещал исполнить любое его желание. Соломон попросил сердце мудрое; мудрость приходит к ищущим её. В притчах Соломона сказано: «Блажен человек, нашедший мудрость и человек, приобретший разум!»* (*Мишлей 3:13-14)».  

       Провидение   хранило отца, бежавшего в тысяча тринадцатом году из Кордовы. Бежал вместе со своими единоверцами от погромов вторгшихся туда североафриканских племен берберов.  Дикие кочевники, лишь недавно обращенные в ислам, разграбили дома богатых горожан, лавки, склады. Разорившиеся люди селились в Гранаде, Малаге, Толедо. Отец выбрал юг Испании – цветущий город Малагу, что входит во владения Гренадского халифата. Там я и появился на свет спустя семь лет.

       В Малаге оказался и бежавший из Кордовы двадцатилетний Шмуэль Ибн Нагрела, в будущем государственный деятель, полководец, поэт, талмудист и нагид*. (* Духовный глава еврейской общины в мусульманских странах в средние века) Отец восхищался его происхождением из рода царя Давида, и, конечно, его ученостью. Помимо еврейского и арабского образования, Шмуэль усвоил светские науки – философию, математику, логику, изучал литературу, языки. Подобная ученость для осевших в Испании евреев Палестины не была редкостью; потомственные интеллектуалы осваивали точные и гуманитарные науки.

        Ко времени начала моих серьезных занятий, математика казалась мне чем-то вроде формулы, определяющей закон строения мира, неким каркасом, в который вписываются звезды, солнце, луна. Жизнь людей, их разум, желания я относил к области философии и поэзии. Я знал, что люди не вечны, меня занимал вопрос: «куда деваются их мысли, мечты, когда они уходят из этого мира?» Себя я воображал не только бессмертным свидетелем происходящего, но и призванным дать ответ на все ещё не решенные вопросы.   

       Как бы я ни старался быть похожим на всесторонне образованного и прославившегося в будущем Шмуэля ибн Нагрела, не мог я, подобно ему, заняться торговым делом. В Малаге, - вспоминали все знавшие Шмуэля двадцатилетним после бегства из Кордовы, - он открыл небольшую лавку пряностей и удивлял покупателей владением несколькими языками и осведомленностью в законах наших отцов. Его сравнивали с удачливым евреем Хасдаем ибн Шапрутом – врачом, тайным советником, выдающимся дипломатом, - и прочили скромному владельцу лавки пряностей подобный взлет. Так и случилось, слухи о его необыкновенных способностях дошли до халифа Абу аль-Арифа, который сделал Шмуэля своим секретарем. Старый правитель незадолго до смерти рекомендовал умного образованного помощника Хаббусу - королю Гренады, и тот назначил Шмуэля визирем, в ведомстве которого была административная, политическая и военная области. С этого времени, примерно с тысяча двадцать седьмого года, евреи стали называть своего покровителя и защитника ха-Нагидом, то есть «предводителем».

       Предводитель не всемогущ, он может защитить единоверцев всего лишь на время своего правления, но не в его власти гарантировать им безопасность и благополучие впредь. От меня мало что зависит, однако при виде несчастливых людей, именно на них обращено моё внимание, я чувствую себя виноватым за их неустроенность. В соседнем доме живет семья часовщика – маленького толстого человека с низкорослой женой, двумя толстыми девочками подростками и избалованным кудрявым мальчиком. Девочки наперебой ублажают малыша, а тот капризничает, надувает губки, кидает игрушки, и сестрички тут же бросаются их поднимать. Не могу представить счастливыми этих пухлых приземистых девочек, что пошли в круглого, словно, пузырь, отца; трудно ему будет найти им женихов.

        А я, маленького роста, в кого пошел? Ведь мои родители высокие, статные. По каким законам каждой душе даётся то или иное облачение? И есть ли у каждого определенная роль, которую надлежит исполнить? Как бы то ни было, я низкорослый, болезненный, раздражительный человек и жажда независимости у меня превращается в неуживчивость. В юности часто ловил себя на предощущении, что мне предстоит быть не участником жизни, а обособленным от людей, исследователем  связи, существующей между Творцом и Его творением – Бесконечным и конечным человеком.

                           Кто познает тайны Твои,

                                       когда создал Ты для тела необходимые средства

                                       воздействий Твоих?

                           И дал ему глаза, чтобы увидеть знаки Твои,

                                       и уши, чтобы слышать угрозы Твои,

                                       и мысль, чтобы понимать малую толику тайн Твоих,

                                       и уста, чтобы возглашать хвалу Тебе,

                                       и язык, чтобы поведать каждому приходящему о

                                       могуществе Твоем.

                          Как сегодня я, «раб Твой, сын рабы Твоей»*,                                  возвещаю по бессилию языка моего малейшую часть                                   превосходств Твоих.**

---------------------------------------------------------------------------------

*Тегелим 116:16                                    

**См. В.Н.Нечипуренко Царская корона. Ростов на Дону 2005