Часть 2

Часть II

       Если полностью посвятить себя возвышенным размышлениям, душа воспарит над плотью. Не помню, кому из наших еврейских мудрецов принадлежат слова: «Кто достиг высочайшей степени духовного одиночества, кто способен пребывать наедине с Богом, тот дошел до стадии жить среди заурядных людей». Для того чтобы говорить на языке мирян и при этом черпать силу жизни из первоисточника всего сущего требуются знания ученого и самоотверженность человека идущего дорогой познания. Следует переступить границу телесного существования; ведь человек в собственном смысле это его душа, которая происходит из высшего Разума. Однако, есть и другое мнение; люди достигают святости не только мистическим единением с Бесконечным, но и через реальную жизнь с её естественными проявлениями. Ну, а поскольку у меня нет, и не было выбора, ничего не оставалось кроме как обращаться к Небесам и делиться своей скорбью с незримым собеседником:

                              Веселье мое забота прогнала, и

                              Радость мою стон оттеснил,

                              И как увижу смех – так плачет сердце

                              о жизни, что вырвана у меня.

                              Друг мой, разве шестнадцатилетнему

                              скорбеть и плакать о дне смерти,

                             Тому, кто в юности должен тянуться

                             за щечкой румяной словно роза?

                      

                             Приговорило меня сердце с ранних лет,

                             и потому душа моя согбенна,

                            Оно сделало разумение и наставление

                            долей своей, и душу мою беспокойную

                            раздражением наполнило…*

----------------------------------------------------------------------------------------------------* Пер. С.Парижский

      Сиротство, болезнь, неприкаянность и всегдашняя сосредоточенность –  всё, чем я богат:

                                Мой голос прерывается от боли

                                И не веселье – стон в моем глаголе,

                                Увижу радость – о своей заплачу,

                                Подобной цвету сорванному доле.*

                                                                       * Пер Шлома Кроль

       И ещё нужда, сознание зависимости от богатых меценатов, которым нужно угодить своими стихами. Да, собственно, кто я такой? Всего лишь нетерпимый раздражительный человек.  А если бы был благополучным - здоровым, богатым, красивым? Может быть, таким и был в предыдущем воплощении, и не устоял перед соблазнами жизни. Наверное, я менял женщин в поисках сумасшедших страстей, без счета тратил деньги, и не обратил внимания на мальчика оборванца, что бежал за мной со словами: «Сеньор! Возьми меня в услужение! Только за хлеб и воду. Всего лишь один кусок хлеба!» Я ушел тогда из этого мира банкротом с расслабленной волей и неутоленной жаждой любви. Кто знает, не искупаю ли я в настоящей жизни прошлые грехи? Зачем человеку приходить и мучиться, если не для искупления и просветления. Может быть, душе, частице Бога, дается то или иное тело и задание, которое должно быть выполнено именно при данных условиях.

      Подобные рассуждения не утешают. Пытаюсь, и не могу представить себя счастливым. Изуродованный болезнью, я вряд ли у кого-нибудь могу вызвать нежные чувства, ведь я тоже не устремился бы вслед за женщиной с такими безобразными пятнами на лице. Будь у меня семья, я, наверное, посвятил бы себя заботе о близких. И не осталось бы времени и душевных сил на погоню за мудростью. Утешаюсь тем, что мое уединение лепит душу, словно скульптор придает форму своему изваянию. Другими словами, я утвердился в своем пути и часто, не сознавая того, отсекаю мелочные дела, мысли, пустые знакомства.

      Тоска неприкаянности перемежается минутами вдохновения, уже в шестнадцать лет я знал о своей избранности:

                               Да, я смело Судьбу вызываю на бой,

                               Пусть неведомы сроки мои и кануны,

                               Пусть грохочет потоп над моей головой –

                               В моем сердце не дрогнут певучие струны…*

                                                                         * Пер. В.Лазариса

       Человек поднимается к Богу или Бог спускается к человеку? Я так и не нашел ответ на вопрос: предопределение ли ведет меня или я, устремившись постичь непознаваемое - излияние духа в материю и его возвращение к Творцу, сам сделал себя неприкаянным в физическом мире с его злом и противоречиями. Нет, я не выбирал свою бедную радостями жизнь, так случилось.

                              Пристало ль мне уже в шестнадцать лет

                              Прослыть певцом житейских мук и бед,

                              Не лучше ль, как ровесники мои,

                              Встречать беспечно вечер и рассвет?

                              Но рано ощутил я сердца власть,

                              Стать праведным и мудрым дал обет.

                              И рано юности огонь погас,

                              И в скорби я увидел яркий свет.

                              Стенанья, плач мою стесняют грудь,

                              Когда веселью я гляжу вослед.

                              Но слезы – ложь! Надежда – лишь обман!

                              В них никакого облегченья нет.

                              Когда ж судьбой бальзам мне будет дан,

                              Что исцеляет от смертельных ран?*

                                                                   *Пер. С.Парижский                               

       Почти двадцать лет минуло с написания этих строчек; в стихах моя биография - биография души. Я не перестаю надеяться на чудо, на чудо прозрения, на мысленное слияние с Богом – переход от своей конечности к Бесконечному.  Случившаяся на днях нечаянная встреча с удивительной незнакомкой вернула меня к мыслям о своей обреченности в этом преходящем мире природы и надежд. Снова и снова твержу себе: следует возвыситься над чувственностью, желанием близости; представить, что я только дух и тогда не будет причин для страданий. Как бы то ни было «поэзию мою толкает моя тревога, и радость мою теснит страдание моё».

      Иду по центральной самой людной улице Валенсии с мечетями, минаретами, изящными зданиями с арочными кровлями, живыми изгородями, яркими цветниками, а на обочине дороги крупные душистые розы растут, как сорная трава, сами собой. За кованными железными решетками оград состоятельных горожан видны фонтаны, роскошные сады. Не заметил, как оказался в районе простолюдинов, где узкие извилистые улочки дробятся на тесное пространство отдельных построек для каждой семьи; здесь не просто разминуться с груженым поклажей ослом.

       Далее старая часть города.  Недалеко от выстроенной римлянами цитадели за мавританскими   двориками с кадками и горшками цветов, обнесенный стеной, еврейский квартал – Иудерия. Такие же, покрытые каменным ковром из кирпича и кусков лавы улицы, невысокие близко стоящие дома, словно жмутся друг к другу, на случай опасности.

       По дороге к моему пристанищу синагога, чудом уцелевшая со времен христианского правления. Далее пекарня, чей устоявшийся запах свежевыпеченного хлеба распространяется далеко за пределами квартала. Перед наступлением шабата у цирюльника много работы, сейчас он не сидит на пороге своей лавки в ожидании клиентов. Не трусят по улицам мулы, нет груженых телег, смолк шум ткацких станков, и собаки в предвкушении остатков субботней трапезы разбрелись по своим дворам.  

       Через час евреи потянутся к синагоге, потемневшие от времени стены которой внутри помещения сияют белизной и украшены стихами Псалмов. Буквы иврита написанные красной и синей краской, легко читаются с любого места. Здесь в общей молитве происходит слияние душ; община не умирает, её единство превосходит физическое существование отдельного человека. Я знаю, молитва наедине с собой менее действенна, но иначе у меня не всегда получается; в обращении к Богу невольно проговариваются ещё не написанные строчки стихов.   

       Как бы там ни было, безотносительно к Магомеду, у нас достоинство человека определяется не весом его кошелька, а душевными качествами, знаниями, интеллектом. Мне не доводилось встречать неграмотного еврея; а ученый всегда был наиболее уважаемой личностью. Завидным женихом считается талмид хахам**, не зависимо от того богат ли он. Не помню, в каком тексте сказано: «Весь мир существует благодаря дыханию учеников». Только усилия в постижении мудрости отвращают от мира гнев Божий.

       Наши богачи заботятся о своём добром имени: дают деньги на содержание школ, синагог, на устройство свадеб бедных невест. И мы постоянно собираем пожертвования, чтобы где-то в другой стране выкупить единоверца из рабства или за кого-то уплатить долги. Есть, как учит трактат Авот, корона царства, есть, передаваемая по наследству, корона священства.  При этом несравненно выше корона мудрости нашего Священного Писания, которая достигается собственными усилиями человека любого происхождения. И ещё выше корона доброго имени. И кто же герой? «Тот, кто контролирует свои дурные побуждения. Кто исправил одну свою плохую привычку, намного достойнее похвалы, чем тот, кто завоевал город».   

       Всякий раз, когда вижу накрытых талесами мужчин, расходящихся после субботней молитвы, я завидую простым ремесленникам; они благословят детей и сядут за праздничную трапезу. Пусть они будут здоровы и успешны, и пусть их не мучит, как меня, бессонница. Если бы болезнь не изуродовала мое лицо, я бы, наверное, подобно всем молодым людям, женился и, подчиняясь необходимости кормить семью, занялся бы каким-нибудь ремеслом или торговлей. Нет, в торговле я бы не преуспел. Ремесленник тоже из меня не получился бы – работа руками не моё призвание. И меламедом*** не смог бы стать по причине недостатка терпения. Спасибо отцу, приобщил меня к мыслям мудрецов. Вряд ли бы я сам методом проб и ошибок нашел выход своим склонностям ума и души.

        Снова и снова я повторяю слова о том, что «главное в накоплении знаний состоит в приобщении к тайне Творения и осознании себя в мире».  В стремлении к духовному постижению, постоянному я стараюсь приучить себя к отказу от материального, преходящего. Мудрец довольствуется своим положением и не поддается временной страсти. 

*освещение субботнего дня

**брачный договор

       В кого вселится моя душа в следующем воплощении? Я где-то читал, что учение о переселении душ соотносится с идеей справедливости. Вопрос «Почему Господь дает иному грешнику счастливую участь, тогда как другой праведник влачит жалкое существование?»  неразрешим без надежды на воздаяние в следующей жизни. Мои сверх усилия представить будущее посещение этого мира рисуют одну и ту же картину: я снова приду с тем же максимализмом и желанием разгадать тайну творения мира и человека. И с тем же вопросом: «возможно ли стать независимым от людей?» Говорят, каждый несет тайный след предыдущих воплощений своей души в линиях на ладонях, на лбу и в особенностях телосложения. Может случиться, что я окажусь женщиной с теми же, что и сейчас глубокими морщинами на лбу, тем же  пытливым взглядом и характером - нетерпимым, раздражительным. Характер ли результат неустроенной жизни, или неблагополучная жизнь – следствие дурного характера? Как бы то ни было, внешний облик во многом свидетельствует о склонностях человека. Пример тому пифагорейская школа, прием куда определялся некоторыми физиогномическими критериями, выражением лица.

       В нескольких шагах от моего дома растет иерусалимская сосна, свое название она получила благодаря способности выживания. Если начнется пожар, то шишки расположенные под прямым углом к ветке от высокой температуры тут же раскроются и выбросят на землю семена. Сосна сгорит, но прорастут её семена. Так же погибают поколенья моих единоверцев с надеждой, что их потомки выживут и окажутся на своей земле, которая снова потечет молоком и медом.  Мечта о Иерусалиме хранится в веках, ведь ещё в Писании нам было обещано возвращение. Библейский пророк Овадия говорил о тех, что окажутся здесь - в Сефарде, он же возвещал спасение Израилю на горе Сион, где дому Иакова будет возвращено его наследие.* (*Овадия 1:117)

       Совсем недавно мое пребывание в этой убогой хибаре разделял птенец сороки, я его звал «качо», потому что он издавал звуки похожие на «кач-кач-кач». Весной птенец выпал из гнезда, что на высоком кипарисе рядом с иерусалимской сосной, я успел подобрать его прежде, чем схватила уличная кошка. Кормил птичку, разговаривал с ней, и она чувствовала себя вольготно. Когда ложился – вспархивала мне на грудь, ходила по мне, ела из моих рук и вообще стала хозяйкой в доме. Стоило поднести кусочек мяса или сыра, сорочонок широко разевал клюв и тут же заглатывал. Наверное, считал меня своей мамой. Крылышки отрастали, сначала птенец взлетел на спинку стула, потом мне на плечо и скоро стал летать под потолком. К осени крылья окрепли, и он стал прислушиваться к перекличке сорок, гнезда которых на деревьях неподалеку. Потом мой черный сорочонок стал улетать из дому, но всегда возвращался. Я спешил накормить его, и он снова улетал. Я звал: «качо-качо-качо», птенец откликался теми же звуками. Со временем на мой зов стал откликаться всё реже, наверное, сработал инстинкт – почувствовал, что его настоящий дом на верхушке кипариса. Теперь не откликается. Стараюсь разглядеть его среди сорок – не получается. Главное, мой питомец научился летать, остальному научится у своих сородичей. Боюсь за него, он так доверчив к людям, только бы собака не тронула, кошка б не съела.

       Не могу я найти своё место среди людей, вот и посвятил свою жизнь познанию. А может, наоборот, мысли о воспарении души к Источнику жизни, доходящее до аскетизма стремление к духовным ценностям отдалили меня от мирской суеты. Я всё меньше надеюсь на исцеление от своей  болезни. Более того, она всё сильнее овладевает мной; всё чаще приступы нестерпимой боли, всё ярче, заметнее бурые пятна на щеках, шее, на теле.  За что мне такое наказание?! Неужели эта проклятая хворь послана для того, чтобы миновать соблазны? Я их и так сторонился, ибо всегда знал, что надо мной «глаз видящий, ухо слышащее, и все мои дела записаны в книгу».

      Став почти независимым от искушения плоти, могу погрузиться в глубины духа. Могу не отвлекаться от мыслей о «вечном» и всеми силами стремиться постичь  божественную сущность что за пределами будней. И в то же время сознаю невозможность познать Творца, ибо Он бесконечен и превыше всего.

       Приступы адовых болей, когда смерть представляется избавлением, гасят всякие желания, мысли. Голова становится тяжелой, боль вдавливает голову в подушку, мысли мои – вспышки света гаснут в темноте. Устремления и надежды сворачиваются жухлыми осенними листьями, которые уносит ветер. Неужели все усилия человека ни к чему не ведут? Бог поселил Адама в раю с условием, что тот не будет пробовать плоды древа познания. Однако Всевышнему, ведающему будущее, было известно, как поступит Адам. Получается, что человеку самому следует познать суть жизни путем проб и ошибок, для чего он и был изгнан из рая. Только у меня нет больше сил оставаться в этом мире и терпеть усиливающуюся боль. Хочется поскорее уйти, вырваться за пределы чувственной реальности; «И возвратится прах в землю, чем был он, а дух возвратится к Богу, Который его дал»* (*Коэлет 12:7

                     Иль душа человека прошумит да погаснет

                    – лишь жертвенный дым будет к небу

                     всходить до скончания века… *

                                                                    * Пер. М.Генделева

      Что человек как не прах земной, с другой стороны он образ и подобие Бога. Сколько бы я ни уговаривал себя сделать сверх усилие и подняться над своей телесностью - преодолеть материальность, измучившая меня давнишняя хворь парализует желание жить. Я устал от постоянного страха приступов боли. Устал и от непонимания, враждебного отношения коллег по перу. Нет отклика моим мыслям, я словно, в пустоте, я ничто. «Всё суета, - сказано в Экклезиасте, - нет выгоды человеку от всех дел, над которыми он трудился под солнцем». И тут же приходят на ум, придающие жизни смысл и, таким образом, спасающие от безнадежности слова наших мудрецов: Под солнцем – в мире преходящем нет выгоды, а над солнцем – в мире вечном есть выгода. Если человек ограничивает себя многострадальным и быстротечным земным существованием, жизнь его лишена смысла.  

        Чтобы отвлечься от боли, стараюсь вспомнить что-нибудь хорошее в моей жизни. Возвращаю видения детства; вот мы с отцом на берегу моря вглядываемся в далекий едва различимый горизонт, где вода смыкается с небом. Или идем по тропинке в гору среди нагретых солнцем сосен; струящийся живительный воздух, запах смолы, пение птиц. Впереди холмы покрытые виноградниками, дальше темный густой лес и светящиеся снеговые вершины гор. Мы вбираем в себя это великолепие, растворяемся в нем. И я мысленно повторяю за отцом: «Дивны деяния Твои, Господи…»

        Не помню, было ли то на самом деле или мне только привиделось: я с мамой иду по нескончаемой черной степи, вокруг ни деревца, ни кустика. Время от времени из-за облаков проглядывает краешек луны и степь начинает белеть в её свете. Мы с мамой одни, но мне не страшно, я ощущаю свою причастность ночному светилу и этому бесконечному пространству. Должно быть, это и есть космическое религиозное чувство. Кто-то ещё, глядя в таинственное, манящее лицо луны, почувствует ничтожность своих желаний и целей.    

      Наблюдая чудесный порядок в мире природы, усилием воли пытаюсь преодолеть границу своего материального существования и приобщиться к Мировой Душе, освобождающей от страданий и соединяющей с Первоосновой бытия. Боль отступает и снова возрождается желание оставаться в этом мире, где столь совершенные законы природы не могут существовать без Творца создавшего их.*(*О том, что вера, граничащая с глубоким чувством в высший Разум, раскрывающим себя в мире законов природы, говорил и Эйнштейн). Возвращается и сознание своей сверхзадачи -  познать непознаваемое.

       При всех измышлениях ума тоска по сопричастности, сердечные переживания нас волнуют не меньше. Подобно всякому мужчине я не могу относиться равнодушно к мужу недавно встреченной сеньоры, ибо он занимает мое место. Невольно мерцает надежда: она полюбит мои стихи и меня. Если это и случится, то не раньше, чем в другом - новом воплощении, и тогда мы не разойдемся в разные стороны – каждый в свою жизнь; она – к мужу, а я к своим писаниям, которыми мысленно делюсь с ней. Радость союза мужчины и женщины это, главным образом, духовное единство. Мы будем вместе: двое как один. Не в наших ли мудрых книгах написано: «Пусть сердце твое будет весело… Иди туда, куда влечет тебя твоё сердце, куда устремлены твои взоры…» Кончается это напутствие словами: «и будь уверен, что за всё это Господь вызовет тебя на суд Свой».* (*Коэлет 11:9) Я не боюсь суда, потому как помыслы мои чисты.

       В минуты воскресшей надежды вспоминается юношеское нетерпение, когда становилось невмоготу сидеть за книгами, и я спешил выйти из дому, уповая встретить ту, что станет единственной в моей жизни. Однако не находил я отклика в глазах идущих навстречу прелестниц, они улыбались, но не мне. Мне же только и оставалось – в стихах избыть свою неприкаянность.

  

                            Моя песнь подталкивается заботой,

                            Моя радость – стоном.

                            Когда вижу улыбку, мое сердце

                            плачет о моей погубленной жизни.

                            Друг мой, неужели подобает

                            плакать о дне смерти шестнадцатилетнему

                            юноше, который должен увлекаться детскими

                            забавами и сиять румянцем щек?*

 *Пер. В.Н.Нечипуренко

  

        Случалось, я забывался, и надежда змеёй заползала в сердце - желаемое брало верх над действительностью. В такие минуты я смотрел на себя в зеркало; и то, что видел в нем, отрезвляло меня. От ощущения безнадежности спасала страсть к знаниям, она помогала преодолеть горести, сиротство души. Кто-то из античных философов сказал: «человек это то, что он ест». Это не правда.  Человек это то, о чем он думает. Я разделяю по этому поводу мнение Сократа: «Мудрец, питаясь хлебом и водой, состязается в блаженстве с Зевсом».

       На жизнь я зарабатываю писанием стихов на заказ по случаю семейных торжеств, чаще приходится сочинять печальные элегии по умершим родственникам. Мог бы зарабатывать больше и снять удобное жильё, но на устройство быта жалко времени. Не хочу отвлекаться от своих занятий, делавших меня причастным постижению вневременной мудрости; чувство взлета, прозрения не может сравниться с погоней за материальным благополучием.  Свою дорогу к звездам и выше я осознал ещё в отрочестве:

                            Ценнее нет мудрости в мире, и я бы

                            глубоко себя презирал, если бы

                            сердце моё мудрость отвергло, и,

                            слизню подобно, я бы ползал

                            за успехами жизни.*

                                                              *Пер. С. Парижский

  

       Я всё про себя знаю: нетерпимый, резкий в общении, ссорюсь даже с теми немногими, кто проявляет ко мне интерес. Неудержимое желание говорить то, о чем думаю, невозможность идти на компромисс всякий раз возвращают меня к самому себе, к обособленности от окружающих. Зато «врата мудрости, неприступные для сынов народа моего, широко раскрыты предо мной». В минуты прозрения, предощущения переклички мыслей в веках, благодарю Создателя за дух, стремление к постижению, за то, что «я есть!»:   

                               Я даже до рожденья своего

                               Твоею был любовью окружен,

                               Ты сотворил меня из ничего

                               И жадный рот мне вырезал ножом.

                               Кто плоть мою в сосуде замесил?

                               Кто в грудь мою горящий дух вселил?

                               Кто мое тело смерил и отлил?

                               Кто подарил мне зрение и слух?

                               Кого я в сердце вечно берегу?

                               Всей мудростью обязан я кому?

                               Я – только глина на Твоем кругу,

                               Во всем Тебе подвластен одному.

                               Не утаив греха ни одного,

                               Я пред Тобою стою, преображен,

                               Ведь даже до рожденья своего

                               Я был Твоей любовью окружен.

                                                                                 Пер. В.Лазариса

.

       «Ты бы на землю спустился, хватит в облаках долю свою искать - там мир бесплотных духов», - высмеивали мои чувства и мысли друзья-поэты. Советовали обратить свои помыслы на конкретные, практичные заботы, или подсуетиться в поисках заказов на написание хвалебных од, благодаря которым можно приобрести друзей, опять же за них хорошо платят. «Ведь сколько радостей можно купить за деньги, не живи отшельником, - наставляли они. - Что с тобой будет потом?» Потом со мной будет тоже, что и со всеми. Ну а за деньги можно купить всего лишь радости плоти, которые на земле, разум же пребывает на небесах:

                                К высотам небес устремлен мой путь

                                И среди светил и созвездий

                                Я свой шатер воздвиг…

       Я и в элегиях, которые заказывают родственники человека, ушедшего в лучший мир, стараюсь воплотить его душу. Прежде чем засесть за эту работу, подобную труду каменотеса вырубающего надгробие, выспрашиваю у наследников о характере, поступках покойного. Ищу в  жизни того, кто уже не с нами, пусть даже не реализованный, но высший смысл – идею, поднимающую над повседневностью. Помню, с каким отдохновением  писал элегию на смерть в Вавилоне в тысяча тридцать восьмом году последнего  Гаи – Гаона интерпретатора Талмуда. В отличие от многих, он не был догматиком; его принципы применяются согласно обстоятельствам текущего времени. Будучи также верховным судьей Сурской и Пумпедитской академий мудрец обладал и судебными полномочиями. Изучал весь круг тогдашней учености и на все богословские вопросы смотрел глазами философски-просвещенного человека; считал, что правду следует воспринимать от всех, не исключая иноверцев и даже язычников; истина универсальна и не может принадлежать к какой-либо отдельной культуре. Арабы называли Гаона «мутекаллимом», то есть ученым. Рассказывают о его удачных диспутах с мусульманскими философами. Блестящий логический ум! Я воображал мудреца воплощением Божьей справедливости, о которой грезили одинокие в пустыне еврейские пастухи, вглядываясь в звездное небо над головой. Именно одним из этих блуждающих пастухов я представляю себя в предыдущем воплощении.

       Гаи-Гаон считал, что древние мистики и пророки «вовсе не восходили на небеса, но видели и созерцали чертоги своего сердца». Другими словами, он говорил о внутреннем видении, об осознании и проявлении высшего «Я» человека. Взаимодействие между Абсолютом и физическим миром мудрец описывал в категориях двадцати двух букв еврейского алфавита и десяти сфирот, составляющих космическое древо жизни. Этот подход получил признание в вавилонской традиции прошлого века. Будучи не только первоклассным ученым, но и литератором, последний духовный лидер еврейского народа почитался в Персии, Египте, Испании. С его смертью «Отсечен рог – слава и почет Вавилона, бывшего царем всех стран».

       Так случилось, что мой стих на смерть столь прославленного Гаона затмил даже элегию Шмуэля ха-Нагида. Самого непревзойденного ха-Нагида!

      Я помню восторженные рассказы отца о мудрости и дипломатических способностях Шмуэля ха-Нагида, который стал знаменитым царедворцем. Что я – одинокий, нищий, больной по сравнению с одаренным судьбой сановником? Он покровительствует наукам и искусствам, делает щедрые пожертвования еврейским общинам, синагогам, библиотекам и известен во всех мусульманских странах. Зато в стихах я взял реванш! «Здесь я краса всех тех, чьи сердца жаждут мудрости тайны…»

                                  Я князь,

                                  а стих - мне раб…

                                  и песнь моя –

                                  как венец для царей.

        Мы в сегодняшний день несем всё, что пережили вчера. Сознание своих творческих возможностей, мысли о том, что удача и слава ещё впереди, сменялись депрессией, ощущением бессилия, пустоты. Вот и сейчас в холодный осенний вечер не хочется выходить из дому, сгорбившись, втянув голову в плечи, сижу у жаровни с дотлевающими углями.

       Невольно вспоминаю о том, что не был я признан в Сарагосе шумными коллегами по перу; они вовсе и не коллеги, а противники, досаждающие своими советами: «не так живешь, не о том и не так пишешь». Ну да, я в своих стихах обращался не к ним, а к воображаемому читателю; писал о своих настроениях, изливал душу по поводу нашего тысячелетнего изгнания, не только физического, но и духовного. Большинство из тех, кто окружал меня, воспринимают поэзию как ремесло по созданию красиво оформленного произведения, которым можно любоваться, не особенно вдумываясь в его смысл.  Ругали меня все вместе – дружно в один голос.

      Я как-то прочитал под видом своего отрывок из стихотворения «Приглашение на пир» Дунаша ха-Леви бен Лабрата, который был учеником Саадии Гаона в Багдаде, а затем с середины прошлого века поселился в Испании и жил при дворе Ибн Шапрута в Кордове. В авторитете прославленного Дунаша никто не сомневался. Настроение признанного поэта созвучно моему; для него также развалины на святой Земле привлекательней красот и изобилия Испании.  В его строчках  горечь изгнания и неуместность веселья и вина когда у нас нет Родины и «Господень Храм врагу принадлежит». 

                                    Он мне сказал: Мой брат,

                                    Проснись и пей вино,

                                    Пока цветет гранат

                                    И фиников полно.

                                    Мы будем есть щербет

                                    И чаши поднимать,

                                    Которым счета нет

                                    И дна не увидать… 

                                                                   Пер. В.Лазариса   

По ходу чтения я пропускал некоторые куплеты, дабы слушатели не догадались, чьи они. И вот ответ поэта на приглашение друзей предаваться веселью:

                                   Но я ответил: «Срам

                                   Тому, кто пьян лежит,

                                                                                                         

                                   Когда Господень Храм

                                   Врагу принадлежит!

                                   Твои слова глупы,

                                   И что с тебя возьмешь:

                                   Твои глаза слепы,

                                   И мыслей ни на грош.

                                   Божественный Закон            

                                   Тобою позабыт,

                                   Ты счастлив, а Сион

                                   Весь лисами разрыт.

                                   И как мы можем пить,

                                   И как глаза поднять,

                                   Когда нам негде жить

                                   И негде умирать!

                                                     Пер. В.Лазарис

       Последние строчки вызвали у присутствующих стихоплетов дружные обвинения в пессимизме. Когда же я сказал, что это стих Дунаша ха-Леви, веселая компания смутилась, но не надолго, затем все пришли к решению о том, что пока человек в этом мире, он должен наслаждаться всеми радостями жизни и не оглядываться назад, на землю, которая давно не наша. На их слова я заявил, что свою судьбу не отделяю от галута и прочел недавно написанные строчки:

                                 Есть у всего конец, но нет

                                 конца у зла.

                                 Несчастиям моим и ранам

                                 нет числа.

                                 Судьба меня в галут, в

                                 изгнанье занесла, и в грязь,

                                 и в тяжкий труд,

                                 как вьючного осла.

                                Нет лодки, чтоб уплыть, и

                                нет в руке весла,

                                и Божьей Воли нет, чтоб

                                наш народ спасла…

                                                         Пер.    Э. Левин

       Не только этот, но и следующий мой стих на тему изгнания также не вызвал одобрения у собратьев по перу. Для меня же тоска по утраченной Родине, неприкаянность души на чужбине –  упование будущего, когда народ станет в Израиле единым, свободным и снова окажется хозяином своей судьбы.

       

                                 О бедной пленнице молю я,

                                 Боже мой.

                                

                                 В Сионе рождена, она в стране

                                 чужой.

                                  Взята врагами в плен и,

                                  сделалась рабой,

                                  Страдать обречена

                                  безжалостной судьбой.

                                  Когда же Элия - пророк и

                                  вестник Твой,

                                   

                                  Благую весть неся, вернет

                                  Её домой…

                                                Пер. Эрнст Левин

       Меня снова обвинили в плаксивом настроении, занудстве. Но о чем же нам писать как не о изгнании в настоящем и надежде на будущее. Обвинили и в том, что пренебрегаю естественными отношениями – любовью. Это правда, у меня нет опыта отношения с женщинами. Наставляли: «Если человек любит Бога большинство других страстей уместны и ведут к добру – к веселью и радостям плоти. А от твоего уныния и соблазнов разума ничего хорошего не будет». Мне бы смолчать, или объяснить, что мой аскетизм вынужденный. А то, что они называют «соблазнами разума» - ничто иное, как следование наставлениям наших мудрецов о том, что приобретенные естественные и метафизические знания готовят душу к будущему миру. Короче, всё больше раздражаясь, я стал доказывать свою правоту и наговорил всяких дерзостей.

       В очередной раз, ругая себя за невоздержанность, утешался тем, что, несмотря на все напасти, могу оставаться со своими мыслями, трудами – то чему отдаю жизнь; человек конечен, мысль бесконечна. О том же говорил царь Соломон, мудрость которого вне времени: «И увидел я, что нет ничего лучшего, чем радоваться человеку делам своим, ибо это доля его».* (*Коэлет 3:22)

       Ну а что до того, что мой образ жизни и философские воззрения чужды окружающим, так ведь не было согласия между иудеями и тысячу лет назад. Саддукеи не верили в бессмертие души и потому предпочитали заботиться лишь о своем земном благополучии. При этом насмехались над фарисеями, которые, не страшились разных лишений, уповая на возвращение души к Богу.    

       Из всей компании стихоплетов один Ахим – верткий, суетный пустослов,  не ругает мои стихи, не то чтобы зачитывается ими, просто от скуки прилепился ко мне. Впрочем, тешу себя надеждой – может быть ему со мной интересней, чем с другими.  Как-то, будучи больным, я несколько недель не посещал наше литературное содружество, так он навестил меня и принес замечательный пирог с маком. За этим кашерным, необыкновенно вкусным пирогом он специально отправился на другой конец Иудерии к прославленному кондитеру Менаше.

       -Напрасно ты так далеко ходил, я не гурман, мне без разницы что есть, - сказал я, предвкушая вкус пирога.

       -Так ведь ты сам такой не купишь! - Проговорил мой гость, возбужденно шагая по комнате. Он казался механическим человечком, руки и ноги которого на шарнирах и движутся помимо его воли; не остановится, пока не кончится заряд.

       - Спасибо, конечно, но мне жалко твоего времени. Не стоило беспокоиться.

       -А мне все равно нечего делать и рад тебе услужить. Я, если хочешь знать, в прошлой жизни был слугой, вот и теперь тоже… прислуживаю.

       -Ну что ты такое говоришь, ты не слуга, ты товарищ мне, и я благодарен за заботу.  Почему решил, что был слугой?

       -Чувствую себя в услужении кому ни попадя. Может оттого, что не сам принимаю решения, всегда выполнял указания других.

       Глядя в светло голубые, почти бесцветные водянистые глаза Ахима, я мысленно соглашался с его словами, он и в самом деле, будучи не самостоятельным в своих суждениях,  ищет к кому бы прилепиться. Как я ни старался, не находилось у нас общих тем для беседы, всякий раз он переходил на разговоры о устройстве быта и потребностях плоти.

       -Ну что ты, всё о преходящем, земном, - однажды заметил я. - Подними глаза!

       -Тебе хорошо в облаках летать, - обозлился приятель, - живешь в свое удовольствие, а на мне семья, дети.

        -Я бы с радостью обзавелся семьей, но…, не пришлось. И дети здесь ни при чем.  

        В который раз чувствую, что после общения с Ахимом на душе становилось пусто, тоскливо. Однако благодарен ему за внимание; ведь мне больше не к кому обратиться в случае крайней нужды.

        Преодолевая скуку, я старался выказать интерес к его бесконечным повествованиям о городских сплетнях; например, кто с кем проводит время, кем пополнились гаремы наших властителей. Если Ахим замечал, что я всего лишь притворяюсь заинтересованным слушателем, он раздражался, обвинял в узости интересов, неприспособленности к жизни. В основном его интересовали подробности пребывания танцовщиц во дворцах правоверных. Когда же выяснилось, что я не знаю его любимую примадонну,  разозлился:

       -Как же так?! Все знают, а ты не знаешь! Она местная! Не из тех, что покупают на невольническом рынке. Хорошо сложена, как куколка! Курносенькая! Не часто встретишь испанку с вздернутым носом! Представляешь?!

       -Не представляю.

       -Не большого росточка! Смелая, задорная и смешная, говорит, что если праведных мусульман ждут в будущем мире девственницы, то наградой томящимся в гареме женщинам там - в заоблачном мире будут сильные страстные юноши. Её звать Кармелита.

       - Извини, не знаю.

       - Ограниченный ты человек!

       -Но я знаю что-то другое! – Раздраженно, проговорил я. И тут же пожалел о своей резкости, мне бы смолчать.

       -Покровитель сеньоры Кармелиты раззолотил потолки над её головой, нога её ступает по роскошным коврам. Мне не доводилось видеть столь искусную танцовщицу. Её знают все! А то, что знаешь ты, никому не интересно!

        Должно быть,  Ахим усмотрел в отсутствии внимания к его любимой примадонне пренебрежение к своей особе и потерял ко мне интерес. Иногда кажется, что в наших отношениях он, пользуясь моей беспомощностью в быту, хотел взять реванш. Став мне необходимым, надеялся из прислужника превратиться в хозяина.  

       После этого, вовсе не дружеского разговора, я желая компенсировать отсутствие интереса к танцовщице,  повел Ахима в синагогу, где в ближайший шабат должны были исполнять мой новый литургический гимн «Владыка мира». По дороге в нетерпении услышать его мнение, напевал свой гимн:

                          Он – Бог мой, вечно живой мой избавитель,

                                           Оплот судьбы моей в час беды.

                          Он знамя моё и моё прибежище,

                                            Опора моя в день, когда я взываю к Нему.

                          Ему я вручаю душу свою…  

                          

        Мой спутник всю дорогу молчал, молчал и в синагоге, где поющий раввин подбирал музыку к моему стиху. По дороге обратно он, почему-то был мрачен и старался поскорей расстаться со мной. Я же, наоборот, хотел делиться с ним своей радостью. Каждый счастлив, когда его стихи находят отклик! Это ли не подарок!

        Спустя несколько дней раввин отказался петь мой гимн и не стал объяснять причину. Не знаю, что случилось. Может быть, Ахим, с которым я спешил поделиться своей радостью, наговорил на меня то, что могло отпугнуть раввина. Например, сказал, что читаю неоплатоников, почитаю Аристотеля, и вообще – не правоверный иудей.

       После этого случая Ахим не только потерял ко мне интерес, но и стал относиться так, будто я его заклятый враг. При встречах на собраниях любителей поэзии на все мои высказывания реагировал однозначно: «Не считаю ли я себя самым умным из присутствующих?!» Ответь я: «да считаю» - оскорбил бы всех, если бы сказал: «нет, не считаю», то зачем бы я говорил своё, отличное от других, мнение. Ахим перебивал меня нелепыми замечаниями, и как злобная визгливая собачонка кидался со своими возражениями, уточнениями, которые обычно были некстати, ибо чаще всего не понимал, о чем идёт речь. Впрочем, я и раньше чувствовал его неприязнь ко мне.  Всегда доверял своей интуиции, о чем и писал в «Жемчужинах мудрости»:  «Хотите знать кто вам друг и кто враг? Посмотрите вглубь вашего сердца». 

       Мне не раз приходили в голову мысли о том, почему, за какие заслуги Ахиму ничем не примечательному, более чем посредственному человеку, Бог дал здоровье, много детей? При этом он ещё недоволен, мол, дети требуют больших расходов. Как тут не почувствовать себя причастным страдающему Иову, который на свой крик к Богу о справедливости получил ответ: «Мой ум – не твой ум…». Да и кто я такой, чтобы постигнуть промысел небес.

               Бог мой, я стыжусь и смущаюсь стоять перед лицом Твоим,

               зная, что какова самодостаточность величия Твоего,

               таков предел нищеты и низости моей.

               И какова мощь силы Твоей, такова слабость силы моей.

               И какова Твоя полнота, таков недостаток моего познания.*

                                                                  * Пер. В.Н. Нечипуренко

         

       А если бы у меня был выбор: отречься от себя и оказаться на месте Ахима с его скудоумием и проворством в мелких торговых делах, с более чем непривлекательной женой, схожей с ним чем-то крысиным; того и гляди зашевелят усами вынюхивая добычу. При этом, должно быть в качестве отвлекающего маневра, она не закрывает рта - все время говорит с одинаково бессмысленной улыбкой. Едва сдерживаюсь, чтобы не крикнуть ей: «закрой рот!» Нет, я просто не могу оказаться на месте моего противника, то есть быть им; а его неприязнь ко мне - зависть безликого человека. Он как-то рассказал свой сон, где видел себя в роли слуги, взявшего реванш над господином:

      -В следующем воплощении, - говорил он, - я стану повелевать, мне будут возносить хвалу и воспевать величие. Я одолею властителя, и у меня будет много рабов, со страхом ожидающих приказаний; моя сила возьмет верх над законной властью.

       Глядя в его, казалось, невидящие пятна на месте глаз, я ответил:

      -В следующем воплощении ты будешь мусульманином, у них отношения строятся не иначе как раб и повелитель. А у евреев нельзя унижать слугу – все равны перед лицом Создателя, желавшего иметь дело со свободными людьми.

       -Пошел ты к черту! - Обозлился Ахим на мои слова. Сверкнули черные точки зрачков на водянистой прозрачности его глаз.

       Мне бы не отвечать на безумные надежды честолюбца, мечтающего властью над людьми компенсировать пустоту души. Однако, то, о чем думаю, проговаривается само собой и не имеет значение, кто стоит передо мной; будь то даже богатый и знатный человек, от которого зависит моё благополучие. В этой нетерпимости и заключается способность наживать врагов.  

      Примечательно, что власти домогаются самые опасные агрессивные люди, при этом остальные граждане, как бы они не негодовали, будут вынуждены подчиниться. В конце - концов, народ святой это не значит, что каждый святой.  

       Грустно всякий раз возвращаться в своё одинокое жилье. Хочется ощутить живое тепло, вот я и разговариваю с бездомными собаками, глажу их, они откликаются на моё внимание, ласку. Стоят, пригнув голову, а когда хочу уйти, заглядывают мне в глаза; не позову ли с собой. Ухожу с чувством неловкости – обманул доверие, надежду. Чувствую себя той же собакой на безлюдной улице, которая ждет: кто бы протянул руку - погладил.  

      Часто вспоминаю отца, кажется, будто иду по намеченной им дороге. Вот и поэма «Царская корона», над которой сейчас работаю, во многом выстраивается согласно беседам с моим главным наставником. Иногда, кажется, что додумываю его мысли. В первой части поэмы, состоящей из отдельных стихов, восхваление Творцу; «Да будет моё прославление короной на Твоей голове. И да будет моя молитва желанна Тебе, как воскурение».  Во второй части – описываю строение Вселенной от Земли до трона Вседержителя. В третьей – покаяние в прегрешениях; «жертва Богу дух сокрушенный». Моя философская система утверждает единство материи в различных её формах, и дух развивается из материи, которая создана посредством воли Бога. Вселенную – от высших пределов духовного до низших границ физического мира образует одна и та же материя и чем дальше она удалена от Первоисточника, тем менее духовной становится.