Часть 7

Часть VII

      Я подхожу к своему дому, но входить не спешу. Как коротка жизнь, и какими длинными бывают одинокие вечера. Справиться с ощущением сиротства души мне помогает стремление к знанию, что выводит за пределы чувственного мира. При этом случаются вечера, когда сознание обреченности коротать жизнь без семьи и друзей становится нестерпимым.

      Мечты о той, которая разделила бы мои чувства, мысли, с особенной силой воскресают в весенние теплые дни, когда ликующее пение птиц, вновь распускающиеся деревья, аромат цветов – всё кричит о радостях жизни. Тут уж своя пустая комната, куда я возвращаюсь из раза в раз, видится совсем уж неприютной - то тупик, из которого нет выхода.

       Когда особенно тоскливо, говорят, нужно вспомнить что-нибудь хорошее, и я вновь и вновь воскрешаю в памяти неожиданно случившуюся встречу: я еду в шестиместной карете запряженной двумя лошадями. Возчик, по просьбе пассажира, останавливается в любом месте, где тому нужно сойти, или придерживает коней по призывному взмаху руки прохожего. Вот он остановился, чтобы вошла женщина… Я смотрел на неё не в силах отвести взгляд; то была та самая сеньора, о которой я не перестаю мечтать. Я узнал её грустные, глядящие за пределы этого мира, глаза. Она совсем близко и я могу разглядеть её…, сеньора смотрит на меня – неужели  узнала?! Два года прошло с тех пор, когда я её первый раз увидел, она тогда улыбнулась мне… Понимаю, неприлично вот так в упор смотреть на женщину, но не могу отвести взгляд. В свете пурпурового предзакатного неба она особенно хороша. В карете несколько свободных мест, рядом со мной тоже свободное место и я молю Провидение, чтобы та, которую я не могу забыть, села рядом. Если не рядом, то хотя бы так, чтобы мог видеть лицо властительницы моих дум. Должно быть, мой молчаливый призыв был услышан - она села напротив. То ли показалось, то ли на самом деле: легкая улыбка тронула её губы. И я забыл обо всем на свете, не смущало и её обручальное кольцо. Всякий раз, когда кучер останавливал свой экипаж, я замирал - вдруг сойдет моя случайно воплотившаяся мечта. Наш экипаж снова пускался в дорогу – и я радовался: ещё чуть-чуть моя госпожа будет рядом. Когда сеньора поднялась, чтобы покинуть карету, я едва удержал себя, чтобы не броситься следом. Спасением стали наплывающие строчки стихов:

                                 Меня покинув, поднялась в закат

                                 Та чьи ланиты жемчуг и гранат.

                                 Та, что влечет влюбленные сердца,

                                 Чьих уст не иссякает аромат.

                                  В её деснице – обнаженный меч,

                                  А копья наготове – и разят.

                                  Она – газель, бегущая к ручью:

                                  Холодной влаги жаждет её взгляд.

                                  Её румяна – лук и тетива:

                                  Из них, как стрелы, молнии летят.

                                  И в час, когда прикажет облакам,

                                  Хрустальным ливнем слезы заблестят.

                                  Слезам небес не удивляйся, друг!

                                  В сравненье с ними мои слезы – град.   

        Я бы бросился следом за своей на мгновенье воплотившейся мечтой и не испугался бы её мужа, и был готов сражаться с ним на шпагах и быть заколотым, но… Но вспомнил свое отражение в зеркале: от виска до щеки расползлось безобразное красное пятно. Мне только и оставалось смотреть вслед удаляющейся женщине и усмехаться своему уродству.  Вернусь домой, посмотрю на себя в зеркало, и в который раз придется убедиться в своей обреченности. Я ничего не знаю о снова встретившейся удивительной не похожей на других женщине, а если бы и знал, ну хотя бы где она живет, всё равно не стал бы поджидать её у ворот.

        Оглянулся на сидящих рядом пассажиров, по их равнодушным лицам понял, они и не подозревают о смятении моей души.

                                    А те, кто рядом – глухи: ничего

                                    Страдания ближнего им не говорят!

Давно смирившись с безнадежностью, я думаю о том, что счастье и несчастье рядом; счастье мечтать о той, за которой я бы отправился хоть куда, и несчастье знать, что если и доведется увидеть свою то реальную или воображаемую возлюбленную, то это будет всего лишь случайная мимолетная встреча.

                                     Как встретить старость грустную тому,

                                     Кто одинок все дни свои подряд?

                                     И обретет  ли тот ночной покой,

                                     Из-за кого бессонные не спят?

                                                                      Пер.Х.Дашевский

         Сколько бы я ни убеждал себя в невозможности наших свиданий, в бесплодности не оставляющих меня желаний я снова и снова представляю её в своих объятьях:                                                       

   

                                Амнон* - страдалец я! В бреду Тамар зову.

                                В её сетях я бьюсь во сне и наяву.

                                Ведите поскорей её ко мне, друзья!

                                Прошу лишь об одном: возденьте на главу

                                Ей царственный венец, и золото – на грудь.

                                О, друг мой! Кубок дать ей в руки не забудь!

                                Чтобы гасить огонь тех дней, когда она

                                С горящею стрелой спустила тетиву.

                                                                             Пер. Х.Дашевский                                      

                    

         «На что мне надеяться ещё, и как долго – ведь всё ещё день, и время не истекло? ...Ведь, не дождавшись гилеадского бальзама, умрет тот больной, чья душа поражена».* (* Гилеадский бальзам упомянут в кн. Бытия 37:25, по преданию он обладал чудодейственными целебными свойствами).  Что наши страдания в земном существовании перед бесконечностью времени. Обреченный, изуродовавшей меня мучительной, неизлечимой болезнью, я перенес желание женской привязанности в область мечты, в другое – счастливое воплощение. Снова и снова утешаюсь учением неоплатоников о том, что человек заслуживает спасения путем познания, которое достигается уходом от материальности и слиянием с духовностью, оно-то и поднимает нас к своему Источнику.

                       Я тот, кто подписан, кто дал зарок,

                       И не отступит в предназначенный срок, -

                       Хоть в сердце страх, что к дерзновениям готов,

                       И душе нестерпим телесный покров, -

----------------------------------------------------------------------------------------------

                       Кто познанье избрал от юных пор, -

                       Пусть сплав судеб семижды наперекор;

                       Что построишь, судьба разорит, сломав,

                       Ограды, рассады твои размолов.

                       Ты достиг бы если бы время не жгло, -

                       Порождения дней – оковы оков,

                       До вершины достиг бы души и ума,

                       До сокровищ глубин – познанья краев.

                       Знай, что не раскрою потаенность тайн,

                       Не сгубив себя проникновеньем трудов:

                       Вот вчера вновь добыл я истины горсть,

                       А уж время настало взимать оброк.

                       И покуда жив – я верховым в пути,

                        Хоть не даст мне упряжи время даров, -

                        Не устанет сердце в испытаньях времен,

                        Но свершит, не нарушив, данный зарок.

                        Я страшился, друзья, того, что грядет –

                        Ведь только то, что страшит, то воздаст нам рок.*

                                                                   *Перевод М.Генделева         

        Я придумал свою любовь. Нет, я не страдаю, ведь и не надеялся на счастливый исход. Сколько раз говорил себе: пораженный отталкивающей болезнью не могу рассчитывать на взаимность. Однако думать о ней могу. Она поселилась во мне; то сон, мечта, которую не в силах сделать реальностью, но разве можно подрезать крылья мечте и приказать сну не являться. Любовь, равно и занятия наукой, стихи предполагают глубинную, сущностную причастность и только тогда увлечение становится судьбой.  Встретятся наши души в другом – справедливом мире…  

       Я снова и снова обращаюсь к Богу, подобно шестнадцатилетнему, когда писал стихотворение «Зори моих молитв».  

                                         Утро исканий моих

                                         Зори моих молитв

                                         Вновь обращены к Тебе,

                                         Кто нерушим и велик.

                                         Ты мне опора и крепость

                                         Вот я устрашенный Тобой

                                         Всевидящему открыты

                                         Все помышления мои.

                                         Что сможет слово иль сердце

                                         Сокрытие силы глубин?

                                         Но песню благодарения

                                         Пред ликом неба прими

                                         Да будет допета песня

                                         Рассветов, закатов, мольбы

                                         Доколе дыханье от Бога

                                         Ещё в человечьей груди.*  

                                                     *Перевод М.Генделева

.

     Жизнь в стихах – другая реальность.  Сколько раз пытался вообразить себя счастливым - не получается. Будь у меня семья, я бы наверное, растворился  в заботе о близких. Это лучше, чем постоянно пребывать наедине с собой. Сознание своей несостоятельности, ощущение  бессилия перемежаются чувством взлета, вдохновением; и тогда прозрение, воля побеждают уныние. Вспоминаю, что Платон не случайно ближе всех к Богу поместил поэта, который внемлет и поёт. И я,  как в юности, могу сказать о себе:

                    Я поэт, мне подвластен упрямец аруз*,

                    Я как арфа златая для бардов и муз!

                    Моя песнь – украшенье для царской короны,

                    Диадема на самый изысканный вкус!*

                                                                * Пер. С. Цинберга

*аруз – система стихосложения в арабской литературной теории, основана на чередовании долгих и кратких слогов.

       Если не изменять себе и идти по выбранной дороге, то в трудные минуты спускается ангел и идет с тобой рядом, он поможет увидеть цель своего пути. Мои стихи и теологические размышления обращены к человеку из прошлого, настоящего и будущего.

       Даже в самые тяжелые минуты, когда болезнь приковывает к постели, я не хочу и не могу оказаться на месте невежд, воображение которых не простирается за пределы желаний плоти. За отчаяньем следуют взлеты, надежда на воздаяние:

              Твои два мира, между которыми Ты положил Предел:

              Один для трудов, второй – для воздаяния…

     Воля Бога творит мир, и человек волевым усилием делает себя:

                Ты мудр, и от Премудрости Твоей

                отделил Ты предустановленную Волю,

                сделав действующей и творящей…*

                                      *Пер В.Н.Нечипуренко

      Когда ни воспоминания, ни изыскания ума не приносят облегчения, прошу Вседержителя дать мне силы преодолеть нестерпимую боль в одинокой холодной постели.

               

                Не гонись за химерою Разума – и

                Явь постелит и ляжет с тобой, калека!

                Состраданья к Душе моей, други, прошу.

                Ей тяжкие муки несносны!*

                                                           *М. Генделев

       Казалось бы, разум – химера, но он же содержание нашего сознания. И развивается разум человека в границах его отдельной жизни. В общенациональном плане разворачивается в диалоге с Богом в течении тысячелетий. Представляю службу Первосвященника в Иерусалимском Храме, когда молитва иудеев, пришедших со всех концов земли Израиля, обращалась в одно упование, мольбу.

      Достало бы сил переложить на стихи все шестьсот тринадцать заповедей. Моя поэзия бесконечная молитва, обращенная к Вседержителю; «Распахни мое сердце, дай уразуметь Тебя».

      С помощью обращения к Разуму мы прорываемся за пределы видимой реальности. В мысленном видении строения мира, в космическом чувстве  преодолевается подавленность, избавляешься от своей конкретности во времени и месте. Освободившись от чувства  ограниченности, забываешь о бедах и поднимаешься над судьбой. И ничто мне тогда не мешает любить свою сеньору в воображении. Ведь любовь это состояние души, а вовсе не материальная данность.  «Человек должен приложить усилие, чтобы оторваться от материи, - и только тогда, когда человек, таким образом, приблизится к Богу, Бог поможет ему дойти до конца пути и возьмет его к себе на вечную жизнь. Да святится Он и будет благословен! Амен».

       Мы богоподобны в той мере, в какой наделены разумом и волей. «И сказал Бог: Создадим человека по нашему образу и нашему подобию…»* (*Берешит 1:26) Вспоминаю по этому поводу наставления отца брать пример с «великих», он не раз возвращался к рассказам о Хасдае ибн Шапруте, который самостоятельно день и ночь изучал медицину и стал личным врачом эмира Абд ар-Рахмана третьего. И это притом, что мусульманин не должен вверять свое тело лекарю другой веры, потому как тот может получить контроль над его душой. Также и при королевском дворе предыдущих властителей издавали указы, запрещающие христианам прибегать к помощи врачей иудеев, однако неисполнение этих указов начиналось с самого короля.  

       К разуму и воле удачливого Хасдая следует прибавить везение; – на его время пришлось правление просвещенного Абд ар-Рахмана третьего, который в девятьсот двадцать девятом году присвоил себе высший  титул Халифа и Повелителя правоверных. До этого времени этот титул был исключительным правом багдадского халифа. Мудрый правитель объединил мусульманскую Испанию, примирил различные группы населения. Взяв себе имя Аль Назир, что означает «гарант религии Бога», он объявил собственный независимый Кордовский халифат. Кордову сделал политической и культурной столицей, ею восхищались послы и путешественники из разных стран. Знаток литературы и философии, поэт и любитель наук, он посылал своих придворных в Сирию, Ирак, Египет дабы те за любую цену покупали рукописи для его драгоценной библиотеки. При полной терпимости к иноверцам наука, образование в дни правления Абд ар-Рахмана третьего процветали. Много добра сделал этот халиф; подданные отвечали благочестием и достойным поведением. Этот правитель первый ввел обычай являться визирям в его дворец и высказывать свое мнение по различным вопросам.

       Удивительно, сколь много зависит от просвещенного монарха, на время его правления приходится расцвет страны; в домах появился водопровод, на улицах горели фонари, и исправно работала система орошения.  Военным делам уделял мало внимания, всё больше заботился о просвещении подданных. Тогда же мавританцами овладела страсть к учению. И то же самое племя, которое в пылу фанатизма в восьмом веке уничтожило остатки Александрийской библиотеки, начинает собирать и переводить рукописи греческих и римских мудрецов.

      От арабских властителей Абд ар-Рахман третий отличался не только умом, но и внешностью; у него были синие глаза, светлая кожа и белокурые рыжеватые волосы. В нем текла также баскская кровь; из басков была его мать и мать отца. Я слышал о родстве басков с кавказскими народами, проживающими на территории царства Иберии, оно же - Картли – Грузия, где евреи селились, так же, как и в Испании в десятом веке до нового летоисчисления. Древняя Испания тоже называлась Иберией, об этом можно прочесть у античных и византийских историков.  До нашествия мусульман баски были голубоглазыми и светловолосыми. Евреи также до нашествия мусульман были голубоглазыми и светловолосыми. Есть и некоторая общность языка, например, слово «аба» у нас означает «отец», у басков - «предок».* (*Поиски баскско-еврейских связей не прекратились по сей день. В 1900 году вышла книга французского аббата Ж. Эспаньоля, в которой автор доказывает, что баски произошли от евреев. Во времена Инквизиции испанские районы басков служили убежищем для евреев).  

        Вот только недолгим был век царствования мудрого халифа и его сына Аль Хакама второго во время правления которых было переведено множество книг с древнегреческого и латинского языков на арабский, они же создали в Кордове библиотеку из четырех сот тысяч томов. Уже следующий правитель провел ревизию уникальной библиотеки и велел уничтожить книги, которые ему показались слишком вольнодумными. Вскоре в Кордове установилась власть нескольких знатных семейств, между которыми не было согласия. Вот тогда-то воспользовавшись распрями правителей северо-африканские берберы осадили город, разрушили и разграбили дворцы, дома. Столица Андалусии перестала быть одним из процветающих городов Испании.

       Сто лет прошло со времени правления Абд ар-Рахмана третьего, постигшего единство Творца независимо от того или иного вероисповедания. Будучи открытым человеком, знатоком античной и еврейской мудрости, он привлекал к своему двору известных ученых Востока. Пригласил и Хасдая ибн Шапрута – его, еврея, называл своим братом в лоне Аллаха, и тот до самой смерти оставался приближенным советником халифа, министром финансов и министром иностранных дел. Хасдаю - личному врачу правителя приписывается открытие утраченного секрета чудодейственного корня ал-фарук, который считается у арабов панацеей от всех хворей.  Он же – талмудист, переводчик со знанием древнееврейского, арабского, латинского, греческого языков, будучи человеком иудейского вероисповедания, получил титул Наси – Князя и стал главой над всеми евреями халифата.  Благодаря усилиям Хасдая наша культура в Испании получила те же права, что и арабская. Он создал интеллектуальный центр, который мог соперничать со школами Востока; поэты, философы, талмудисты, ученые боролись за чистоту древнееврейского языка и нравственные установки нашего Закона. К Наси за помощью обращались евреи и других стран. Щедрый меценат и мечтатель – переписывался с правителем Хазарского каганата в надежде на восстановление единого Израиля.

       Разум простирается в безбрежный космос, а тело хочет тепла, пищи, любви. При мысли о том, что это не только тело, но и душа просит любви, я заставляю себя вернуться к соображениям о том, что высшая цель предназначения человека – приобщиться к активному Интеллекту. Ум совершенного человека и Интеллект становятся одним и тем же и образуют вокруг земли мыслящий пласт, который формируется историческим развитием человечества, его трудом, разумом.  Эта, поднявшаяся над землей мыслящая оболочка, своеобразная космическая сила оказывает влияние на развитие сознания людей и на всё происходящее в мире. В основе настоящего представления учение Плотина о эманации Единого (непознаваемой Первосущности)  в Мировой Ум и Мировую Душу, с последующим возвращением их в Единое. Под Единым Плотин разумел идею блага, а я представляю Бога, что открылся евреям.

        Душе человека присуще стремление соединиться с высшим сиянием мудрости. Сначала Единое Плотина выделяет из себя Мировой Ум заключающий в себе мир идей, затем производит из себя Мировую Душу, которая дробится на отдельные души и творит чувственный мир. Достигнув определенной степени развития существа чувственного мира начинают осознавать собственную неполноту и стремиться к приобщению, а затем и слиянию с Единым. Учение Плотина можно толковать следующим образом: человек стремится выйти в сферу Разума, над которой располагается Престол Славы – там тайна и основание – цель странствия души.  «Кто приблизится к обители Твоей, когда вознес Ты над сферой Разума Престол Славы, под которым находится местопребывание для благочестивых душ». Здесь, если на то будет Воля Бога,  человек  «проникшись сладостью плода разума» восстанавливает свои силы; то Рай, где растет древо познания, и где нет ничего общего с другими видами наслаждения. «В грядущем мире нет ни еды, ни питья, ни размножения, ни занятий, ни ревности, ни ненависти, ни соперничества; на головах праведных венцы, и они восседают, наслаждаясь присутствием Господа»*. (*Берахот 17а)

       Над Престолом Славы, она же единая универсальная Материя, порождающая всё многообразие вещей, находится Трон Могущества, над которым царит один Бог. К Нему, несмотря на Его непознаваемость, можно стремиться, другими словами, перенести свою жизнь в идеальное измерение. Именно так представляется мне устройство мира и отношение человека с Создателем. На ум приходит Логос Филона Александрийского, под которым

он разумел мудрость, что вдохновляет пророка и мудреца, то есть посредника между Богом и человеком. Филон полагал, что подобную роль посредника когда-то выполнял первосвященник в Храме.  Для стоиков Логос – огненная душа космоса, состоящая из тонкой материи и обладающая формосозидающей способностью.

      А чувства? Куда деваются чувства, тоска, боль, надежда в этом безбрежном космосе? И неизбывное желание близости с моей сеньорой, когда два человека станут как один. И моё отчаянье, сознание обреченности…

                            Так доколь уповать? Доколь

                             Полыхать вам, гнева огни?

                             Кому излиться, кому

                             рассказать, как несносны дни!

                             К кому припаду: утешь!

                             Руку помощи протяни.*

                                                          * М.Генделев

       Как часто мечта обращается в невыносимую реальность, утрату надежды. Я уже в двадцать лет писал об этом:

                            Издох я? В пустыне? Каб!

                            мой дом – яма, в нем хорони

                            того, кто юн, нищ, одинок,

                            без друга, да и без родни!

                            Пожалуй, что Разум один –

                            Кому прихожусь я сродни…*

                                               *М. Генделев    

       С одной стороны в нижнем мире происходит всё то, что уже предрешено в мире верхнем, с другой – судьба верхнего мира определяется самостоятельностью и мужеством нижнего мира; то есть неустрашимостью человека, его готовностью жить, не ведая своего будущего. Устремленность, верность себе помогают идти к концу дней моих.

                        Ведь Душа поклялась: не утихнуть – доколь

                        Суть Его непостижима уму человека!*  

                                                                   *Пер. М.Генделева

      Я ли хозяин своей судьбы? Моя жизнь непрерывный поиск и усилие вернуться к исходному единству с Богом. Тоска по запредельному знанию спасает меня от сиротства души. «Познание – восхождение ступень за ступенью к началу всего. Плод этих усилий – избавление от смерти и соединение с Источником Жизни. Мысли о необходимости осуществления в чувственном эмпирическом мире целей, имеющих основу в мире сверхчувственном, умопостигаемом спасают от неопределенности, хаоса и страданий этого мира». Если какие-либо бытовые дела отвлекают от раздумий, я утрачиваю ощущение независимости. Любой творческий процесс обусловлен волевым началом и предполагает восхождение. Смятение души выражается в зависимости от страстей. Провидение меня не испытывало ни желанием богатства, ни приязнью женщин. Оно же хранит меня; однажды в потемках забрел в незнакомое пустынное место и как обычно смотрел вверх – на звезды, а не себе под ноги. Что-то вдруг заставило меня остановиться, пригляделся и увидел прямо перед собой огромную яму, ещё шаг и оказался бы в ней.

        На улицу выхожу по вечерам; в темноте не видны пятна на моем лице и голова после напряженного дня утрачивает ясность, мысли путаются. Тут уж ничего не остается, как бродить в привычном одиночестве. Хоть бы издали увидеть ту, мысли о которой не оставляют меня. Удивительно как в нас сочетается метафизическая причастность Абсолюту и желание земных радостей.  В молитве – в восхождении души к сверхразумному экстазу я стараюсь прийти к полному единению с Творцом, однако мне при этом не удавалось забыть себя. Не может человек отринуть своё беспокойство, тоску и превратиться в часть универсального духа.

        Только однажды нечто подобное случилось со мной: мне приснилась музыка. Я сидел за столом, положив голову на сложенные руки, должно быть, задремал, потому как услышал тихие едва различимые звуки.  Музыка становилась громче, плотней, она заполняла комнату и всё больше овладевала мной. Я утратил ощущение себя; обо всем забыл, и стало удивительно хорошо. Однако, откуда эта райская музыка? И чем больше музыка захватывала меня, тем настойчивей сопротивлялся ей, желая узнать её происхождение. Воля взяла верх над естественным порывом отдаться удивительным звукам; после нескольких попыток освободиться из восхитительного плена, я, наконец, сделал сверхусилие и проснулся – в комнате оказалась тишина, пугающая своей пустотой. Тут же пожалел, что очнулся, снова стараясь вернуть утраченную музыку, закрыл глаза и, как прежде, положил голову на сложенные на столе руки, но, увы…Ничего, кроме тишины не услышал.   

         Что это было? Никогда ничего подобного со мной не случалось. Может, то ангел смерти увлекал меня в прекрасное небытие, а может, то было преддверие блаженства, которое наступит с приходом Машиаха? Приход Машиаха это не только надежда на вмешательство извне, но и собственное духовное продвижение. При этом согласно философии секты Терапевтов, учение, которое разделял Филон Александрийский, высшее познание возможно не только путем усилия человеческого ума, но также является результатом разрыва тех земных цепей, которые ограничивают и связывают наш дух.

       Если мысли, сменяя друг друга, не дают уснуть в течение ночи, то ближе к утру, я не будучи в силах засесть за работу, отправляюсь к морю. В предрассветном тумане всё зыбко: серая дымка, серое небо, серое фиолетового отлива море. Равновесное состояние моря, неба, земли. Под размеренный гул моря и плеск набегающей волны непосильные мысли отпускают меня и я, освобожденный, направляюсь домой - подобно улитке уползаю в свою раковину.

       В сером предрассветном небе серебристый косяк журавлей, им нужно долететь до стоянки пока не набрал силу жар поднимающегося солнца. Рыбаки идут к морю проверить расставленные с вечера сети. Мы уже не раз шли друг другу навстречу, и я вижу себя их глазами: невысокого роста, худой и неизменно задумчивый. Одежда на мне самая простая, по ней не определишь из какого сословия её хозяин. Обо мне ходит молва, что я колдун, тайный каббалист; практикуя различные формы магии, сделал себе для услужения женщину голема. Это неправда, правда же состоит в том, что я, будучи одиноким, действительно мечтаю о женщине, но в отличие от голема – наделенной душой, умом, чтобы с ней можно было разговаривать. И вообще я живу в состоянии незавершенности – самая лучший стих ещё не написан, и ожидаемая любовь всего лишь на уровне воображения. Может быть, в следующем воплощении она станет реальностью.

      Вновь и вновь поднимаю глаза в светлеющее небо, удивительно гармоничен мир. И насколько несовершенен человек, которому не всегда удаётся справиться с печалью. Тоска по участию ближнего сильнее, чем желание удалиться от мира и жить в одиночестве. При этом успех среди людей вторичен, главное чувство восхождения; я повторяю слова псалмопевца: «Причисли меня к тем, чей удел в жизни вечной. И удостой меня быть освещенным светом Твоего лика».* (*Псалом 17:14) Всякий раз, когда тяжело справиться с действительностью, приказываю себе быть стойким. Наши поступки, состояние души сказываются на мире горним, и тот в свою очередь воздействует на всё, что происходит на земле.

       По дороге к дому увидел невдалеке в кустах неподвижно стоящую красную корову. Не наваждение ли?! Ведь появление красной коровы означает приход Машиаха, когда, наконец, настанет гармония конечного человека с Бесконечным. Я вглядываюсь в невесть откуда взявшуюся гостью. Та словно замерла. В ярком свете уже поднявшегося солнца я искал и не находил ни одного пятнышка другого – не огненно-рыжего цвета. Даже если есть хоть один волосок не красного цвета, такая корова не годится для очистительной жертвы. Корова не шевелилась. Я смотрел, словно, завороженный. Не видение ли? Вдруг у неё дрогнуло ухо, и я увидел его белое основание. Нет, это не та долгожданная сплошь красная корова, пеплом которой израильтяне очищались и очистятся от нечистоты, следом за ней не придет Машиах и ещё не настанет рай на земле.* (*См. Бамидбар, гл. 19)

      То ли я возвращаюсь к привычным мыслям, то ли мысли возвращаются ко мне. Или мы сами выстраиваем свою жизнь, или обстоятельства определяют то, что с нами происходит? При рождении ребенка душа нисходит из высших сфер и соединяется с материей, могущей быть основой греха, от которого можно освободиться силой познания.  По мере приближения смерти душа, обогащенная знаниями, уже не та, что появляется при рождении.

       Мыслью я простираюсь в мироздание, а тело моё всё больше утрачивает подвижность. Отринуть бы болящую плоть. Я где-то читал о том, что первоначально человек был чисто духовным существом. Как бы то ни было, нужно стараться очистить свой замутненный материей разум и постепенно подниматься к высшему познанию.

      Всякий раз повторяется одно и то же – в ночь полнолуния не могу уснуть. То ли ночное светило рождает беспокойство, то ли беспокойство одушевляет этот таинственный свет в ночи, что представляется участливым, влекущим. Не в силах отвести глаза от огромной желтой луны на черном небе, всё больше ощущаю свою невесомость; мысли, видения путаются, и уже не знаю мы ли придумываем свою жизнь или… Почему волки воют и собаки лают на луну? Тоже тоскуют?

       В голове прокручивается одна и та же у кого-то вычитанная фраза: «Разум – крылья Души, её причина, Душа – причина Природы, а Природа – причина частных существований. Всевышний – причина всех причин, Он их Создатель». Когда не спится, невольно листаешь всю свою жизнь; я всегда был требователен к себе, экономил время - спешил постичь непостижимую волю Творца. В детстве мнил себя центром Вселенной, ходил по улице с ощущением, что стоит поднять руки и взлечу… Интересно, о чем думает моя госпожа ночью, когда одна и не может уснуть? Впрочем, она, наверное, не бывает одна. Может быть, я её только придумал? Вообразил такой, какую хочу.

        Сейчас, когда участившиеся боли парализуют мысли, чувствую себя банкротом, но как бы ни было тяжело, не хотел бы оказаться на месте невежд, предпочитающих всего лишь радости плоти. Настроение меняется; недавнее чувство причастности мирозданию, экстаз, сменяется сознанием своей несостоятельности, конечности. Возникает страх, ощущение, что даже высшая, интуитивная ступень познания не избавляет от страданий, бессмысленности усилий.  

       Я, распластанный болью, в замкнутом пространстве комнаты стараюсь взять верх над собственным бессилием, пытаюсь вообразить странствие бессмертной души, которая отождествляется с частицей мысли Бога. При всех моих усилиях, я будучи конечным, ограниченным не могу   познать Бесконечного. Какое несоответствие высокого назначения человека с уязвимостью плоти, скорым увяданием и необходимостью терпеть изнуряющую боль. В который раз кричу к Тебе, Господи:

                         Жестока боль, плоть мою круша.

                         Изошел я, жизнь мне не хороша –

                         где душе сокрыться, в какой тиши,

                         где отдохновенье найдет душа.

                         Дабы дух казнился и чахла плоть,

                         подошли втроем, как для дележа:

                         Грех, Недуг, Одиночество –

                         кто кольца их рук не бежал, дрожа?

                         Океан я им? Я морской им змей?

                         Кость моя им медь, железо ножа?

                         По чьему ж наследству меня гнетут

                         эти трое, алчущие платежа?

                         Почему ж за грех я один терплю,

                         а с других не взыщешь Ты ни гроша?

                         Вот мой труд, смотри! Вот страданье мое –

                         Ведь – орел плененный моя душа,

                         ведь я раб Твой, мне отпущенья нет,

                         век живу я – волей Твоей дыша.*

                                                       *Пер. М.Генделева

       Кем бы я ни был в прошлом воплощении, сейчас я снова в пути… Бессмертна мысль, кто-то думал, чувствовал подобно мне и тоже понимал необходимость усовершенствовать себя, чтобы удостоиться разговора с Ним. Или то не диалог, а монолог? Может быть, кто-то сейчас читает мои стихи или поэму «Царская корона» о судьбе человека, и может быть, кто-то воспринимает мир так же как я, и он согласен со мной в том, что цель телесного существования в совершенствовании и возвышении души; это относится и к наказанию, посланному Богом. 

      Любовь также – возвышение души, обретение универсального смысла. Тайна моей возлюбленной в том, что она мне видится неповторимой личностью, со своим интеллектом, душевной мудростью. Господи, Тебе ведомы мои помыслы: я хочу быть любимым, хочу познать Волю Твою, и чтобы не было в мире обездоленных судеб. Не было бы и вражды, и исполнялась бы независимо от вероисповедания заповедь: «Не делай другому того, чего ты не хочешь, чтобы делали тебе». В этом и есть победа здравого смысла, разума. Господи, хочу быть Тебе в помощь, хоть и знаю, что Ты всемогущ и в моей помощи не нуждаешься.

        После меня останутся груды рукописей, что свалены сейчас на стуле в углу комнаты. Угнетает сознание, что труд, которому отдаю жизнь, никому не понадобится. Впрочем, кто знает, не воздаст ли рок за то, что работаю вопреки страху не востребованности и забвения моих трудов. О чем бы я ни писал, меня не оставляют мысли о бессмертии души и страданиях плоти. Согласно Саади Гаону, душа – тонкая и нежная субстанция отделяется от тела в момент смерти, когда-нибудь она снова соединится с телом, чтобы получить наказание или награду. В следующем воплощении я буду любим прекрасной незнакомкой. В который раз хочу представить себя счастливым и не могу. Справедлива ли обреченность человека на одиночество? Теме божественной справедливости Саадия Гаон придает особое значение, ибо видит в ней ответ на вечный вопрос о невинном страдальце. По мнению Гаона, ни одно страдание не окажется напрасным или забытым перед Господом; воскресение мертвых и воздаяние с точки зрения Божественной справедливости ему кажется необходимым.

       Греют душу вспоминания о Иекутиэле бен Ицхаке, благословенна память праведника. Имя его толкуется как «благочестие в отношении Бога». Память вновь и вновь возвращает его слова: «Супругов, - говорил мой незабвенный друг, -  связывает внутренняя причастность друг другу, если этого нет, не может один вдохнуть в другого свои мысли, желания; вот и жена не счастлива со мной, у нас с ней нечто вроде договора о ненападении». Так оно и было - его душа рвалось к звёздам, она же не отрывалась от земли. Иекутиэль, был удивительным человеком, бесконечно добрым, чутким; помощь его не унижала меня; давал деньги так, будто не он мне, а я ему оказываю благодеяние. Занимаясь астрономией, считал, что в высших сферах учение о звездах и метафизика представляют единую область. Мы с ним разделяли мнение еврейских мудрецов о том, что «Если человек невежда в естественных науках, он во сто крат больший невежда в Торе, ибо Тора и наука неразрывные части единого целого».

       Библейский Бог и Бог философов – один и тот же, я в своих философских размышлениях никогда не отклонялся от Бога Торы – личностного Бога – единой высшей Сущности, первичной силы; она же, несотворенная причина и начало всех вещей – источник жизни. Основа нашей веры – поклонение невидимому чисто духовному Богу, здесь интуиция философа неотделима от религиозного откровения. Напрасно наши раввины озабочены тем, что я смешиваю религию и науку; ведь понимая законы существования мира, его устройство можно дойти до созерцания Всевышнего.

       Вот и Иекутиэль говорил о том, что активный разум связан с космологической системой; в поэме «Царская корона» я в память моего друга посвятил космологии самые проникновенные строки. «Поднимите глаза ваши в высоту небес и посмотрите, кто сотворил их!» - призывал пророк Исайя. Он же упрекал народ в нерадении к подобного рода исследованиям и в преданности суетным делам и наслаждениям. «Поняв устройство и единство мира, приблизитесь к познанию Бога – творца Вселенной»*, - говорил он. (*Мировоззрение талмудистов, т. 1, СПб, 1874, с.9) Именно       поэтому свою поэму «Царская корона» я начинаю со слов о вечности Создателя:

                         Дивны деяния Твои, и душа моя знает вполне:

                         Твои, Господи, величие, и сила, и красота, и победа, и

                                   великолепие,

                         Твои, Господи, царство, и превосходство над всем, и

                                   богатство, и слава.

                         Твои создания от высших до нижних свидетельствуют,               

                                   Что «они-то сгинут, а Ты – пребудешь»*.

                                                                    *Тегелим102:27)                                         

                                                                     Пер. Дм. Щедровицкого

     Вне сомненья единство и предвечность Творца – то начало и сущность мироздания:

                         Ты – предвечен. И чувства, взирая на чудо,

                         Отменяют свои – «как», «зачем» и «откуда».

                         Ты – предвечен, и знаешь лишь сам Свою суть:

                         Разве Вечность вмещает ещё кто-нибудь?

                        Ты предвечен: вне времени Ты обитаешь,

                        Вне пространства в местах непостижимых витаешь.

                        Ты предвечен. Сие недоступно уму:

                        Бездну таинств удастся ли измерить кому?*  

                                                          *Пер. Дм. Щедровицкого

        Заканчиваю поэму мольбой о прощении за свою слабость и несовершенство. Представляю первосвященника в Иерусалимском Храме: в знак раскаяния за весь народ, он, подобно моему отцу, бьёт себя в грудь и шепчет молитвы. Вот и я в Судный день, в день обновления души исповедуюсь в грехах и прошу прощения за те прегрешения, которые возможно кто-нибудь совершил из народа моего; каждый еврей несет ответственность за всех единоверцев, равно и они за него.                             

      

                          Боже, я знаю, что мои грехи неисчислимы.

                          И проступки мои бесконечны.

                          Но я упомяну их и исповедуюсь:

                          Я провинился против Торы Твоей,

                          Презрел Твои заповеди,

                          Грешил и сердцем и устами,

                          Искажал пути Твои и заблуждался,

                          За добро, что делал Ты мне, платил злом.

                          Не достоин я Твоих милостей.

                          И света Твоих истин, что говоришь Ты мне.

                          Во истину Боже, благодарю Тебя!

                          Да будет воля Твоя укротить мой жестокий нрав.

                          Отврати лик от грехов моих,

       Однажды меня привел в её дом, случайно встретившийся на улице давнишний знакомый Ашер. Нас с ним связывала память о прошлом, о научном обществе, которое собиралась в доме Икутиэля.  Спустя десять с лишним лет Ашер, всё также смотрелся щёголем: по последней моде камзол украшенный серебряными пряжками, изящные башмаки. Он позвал с собой, сказав, что мои стихи там, куда он идет, знают и будут рады увидеть автора. Я оказался в гостиной своей сеньоры и чуть ли не потерял дар речи от неожиданности. Затем оглядевшись, поразился обилием книг. Ашер объяснил, что хозяйка дома получила книги от отца в качестве приданого; будучи скромным школьным учителем, тот владел библиотекой достойной аристократов. И это при том, что профессия учителя не дает высокий статус и большой доход.  Книги на пергаменте и на бумаге не редкость, тем не менее, считаются признаком богатства; их получают по наследству, заказывают копии, приобретают на рынках у торговцев.

       В тот же вечер я узнал, что мою прекрасную даму зовут Рахель.  Говорила она мало, предоставив эту возможность гостям. Однако, по отдельным словам можно было судить о её осведомленности в разных областях, о знании литературы на арабском и на иврите. Еврейские женщины более свободны и образованы, чем женщины в мусульманском мире.

      Собравшихся в зале гостей Ашер отрекомендовал всех сразу как ценителей поэзии. Не по душе мне многолюдные сборища, где чувствую себя особенно неприкаянным, обособленным от других. Сел я в дальний полутемный угол, откуда, надеялся, не будут видны обезображивающее лицо пятна, а без них я вполне привлекателен: выразительные глаза, высокий лоб, волевой красиво очерченный рот. Должно быть, усилия преодолевать страдания сделало мужественным моё лицо.

        Не страшась недовольства мужа, плотного человека с увесистой головой на короткой шее, я смотрел на свою госпожу – хотел насмотреться впрок. По не выразительному, словно застывшему взгляду хозяина дома трудно было отгадать состояние его души.

       Не сон ли это, - думал я, - не снится ли мне обожаемая женщина, по обмолвкам и замечаниям которой очевиден её ум, проницательность. Впрочем, вся жизнь – сон. Говорят, что мужчины не любят умных женщин, это не правда, ибо тот, кто стремится к мудрости, не боится умной жены. Мне показалось, или то было на самом деле, Рахель несколько раз оглянулась на меня. Должно быть, мой сосредоточенный взгляд и аскетическая худоба привлекли ее внимание. А может быть, вспомнила мои устремленные на неё глаза при наших редких случайных встречах.

      При большом скоплении народа я обычно молчу, и не потому, что нечего сказать или медленно говорю, взвешивая каждое слово. Впрочем, бываю и бойким, и красноречивым, ну а поскольку такая необходимость случается не часто, предпочитаю слушать и наблюдать. Я ведь еще в юности, наблюдая за разными людьми, составлял о них представления по манере говорить и, конечно, по внешнему облику. Тяжелая голова и могучая грудь супруга моей госпожи свидетельствуют о его практическом складе ума. Её же, напротив, можно отнести к мечтателям, людям не от мира сего:  отрешенный взгляд, медлительные движения. Мы с ней похожи грустью в глазах, обостренной чувствительностью, выражающейся в тонких чертах лица, подвижной мимике.

       Воспоминания скрашивают ощущение безнадежности. Вот уж который день я поднимаюсь с постели огромным напряжением воли. Мне страшно, мой безмолвный крик в пустоте ночи перемежается обрывками видений, и сон не идет ко мне. Смирись, – говорю я себе, - у каждого свой предел. Куда девалась моя отрешенность от этого мира?! Хочу жить! Просто жить, смотреть в бездонную голубизну небес, радоваться солнцу и                                         нарождающемуся месяцу, и как в детстве чувствовать, что жизнь бесконечна.

      Воспоминания – моё спасение. В который раз мысленно возвращаюсь к разговору с воспевающим любовь Ибн Хазмом, и в памяти всплывают строчки его стихов. Он также считал, что влечение возникает при сходстве природных качеств, отражающих сходство душ. Об этом интуитивном постижении, он писал в сочинении «Ожерелье голубки»: «…если душа не различит за внешностью ничего с собой сходного, её любовь не переходит пределов внешности, а это страсть, а не любовь». Страсть не облагораживает человека и она недолговечна, более красивая женщина может сменить предыдущую. В случае же, когда в другом узнаем себя, мы с этим человеком не расстаёмся, вернее - мысленно не расстаемся, поскольку не всегда вольны одну судьбу разделить на двоих. Вот и за моей случайной счастливой встречей последовали лишь воспоминания. Ибн Хазм писал о страдании расставания: «Нет бедствий, среди бедствий сей жизни равного разлуке, и если бы душа могла молвить из-за разлуки хоть слово, то кроме стона и рыданий она бы ничего не сказала».  Не помню, какой-то мудрец говорил о том же: «Разлука сестра смерти», другой возразил: «Нет, смерть – сестра разлуки».

      Память снова вернула меня к дому моей сеньоры. Будучи прикованным к постели, я вижу через редкую железную ограду покинутого дома гранатовое дерево с ярко красными цветами, кричащими о радости жизни, а в душе моей сознание обреченности. И в который раз стараюсь воскресить видения наших встреч, особенно последней. Я шел по улице, погруженный в свои мысли и до меня донеслось, словно дуновение ветра, едва различимое, моё имя. Я остановился в недоумении – не послышалось ли. Оглянулся и увидел её совсем близко! Тут же почувствовал своё лицо, вспыхнувшее неожиданной радостью. Должно быть, мой восторг передался и ей; глаза моей возлюбленной засветились. Мы стояли друг перед другом, и было ощущение, что продолжаем только что прерванный диалог; она говорила о моих стихах, о том, что мои мысли, настроения близки ей. Я спешил насладиться близостью той, ощущение присутствия которой не оставляет меня, хотел вобрать в себя звук её голоса, запомнить серо-карие, устремленные на меня, глаза. Тот случай был и счастьем и страданием. Я был счастлив, забыв обо всем на свете, но в следующую минуту мы разошлись в разные стороны. Ошеломленный удивительной встречей, страдал, ибо предчувствовал, что подобный миг больше не повторится. Утешусь ли, если забуду мою возлюбленную? Нет, забвение опустошит душу.  

       Свойства притяжения к женщине настолько неуловимы, что недоступны описанию, это что-то вроде дыхания жизни. Прав Ибн Хазм, говоривший, что «сущность любви может узреть лишь человек, который сам любит». В арабских стихах часто повторяется сюжет: поэт путешествует по пустыне и натыкается на едва заметные следы жилья, в которых он узнает покинутую стоянку своей возлюбленной. Вот так же и я, в цветах гранатового дерева узнаю о её присутствии в оставленном доме. Как тут не разделить с суфийскими поэтами их жалобы на муки расставания. Сетуя на безнадежность своего чувства, они воспевают прекрасную женщину, сравнивают её с солнцем, свечой, а себя с мотыльком, сгорающим в пламени свечи.

      Нет, я не потерял свою сеньору, разве можно потерять ту, которой не владеешь. Ну, а в воображении можно присвоить её – мою земную и неземную любовь. Да и мои бедные событиями будни, не есть ли предвосхищение запредельной жизни и всё, что я могу сделать, так это надеяться на воздаяние в обители вечного пребывания. И в то же время мы не только не спешим покинуть этот мир, но и страшимся этого. Плотин по этому поводу говорил, что наш реальный чувственный мир – неразумен и зол, в то же время он признавал его восхитительным. В самом деле, если бы я не встретил свою прекрасную даму во плоти, я бы не представлял идеальный, причастный божественной сущности, первообраз неодолимого влечения.

       Я всё понимаю, Господи, но почему же так больно; душа моя скулит подобно покинутому псу.  В предисловии своего трактата о любви Ибн Хазм писал: «Да не возложит Аллах на нас того, что нам не под силу! Да подаст Он нам от благой своей помощи указание, ведущее к повиновению Ему. Да не поручит Он нас нашей слабой решимости, немощным силам, ветхим построениям, изменчивым воззрениям, злой воле, малой проницательности и порочным страстям».  Все эти свойства нашей природы могут проявиться в разных ситуациях.  У Ибн Хазма – непревзойденного арабского поэта можно прочесть о верности, измене, сродстве душ, о том, что сходное обычно притягивает сходное и подобное доверяется подобному. «Пара для души возникает из неё же».

       О том же можно прочесть у неоплатоников: истинное влечение это проявление свойства души, состояние духовного единения, которое заканчивается только со смертью. В конечном счете, у Ибн Хазма преобладает точка зрения, восходящая к учению Платона о том, что любовь соединение двух половинок души, созданных первоначально как единая сфера. При этом взаимное узнавание, притяжение друг к другу происходит через глаза, взгляд. Платоническая любовь, когда нежность побеждает грубую чувственность, свидетельствует о склонности к мистицизму и аскетической жизни.

       Другие арабские поэты, сочинения которых попадались мне на глаза, превозносят силу, активные действия, победы на поле боя – то, что составляет эталон мусульманского общества, ничего общего не имеющий с философскими раздумьями, тоске по идеалу. Именно устремленностью к идеалу отличаются мои стихи, единоверцы их признают, признают за мной и владение библейским ивритом. А вот философские размышления, неотделимые от переживаний и ничего общего не имеющие со слепой верой, считают ересью.   

      Когда нет сил справиться с болью и сознание обреченности парализует  вдохновение, я стараюсь отключиться - выпасть из действительности и направить свои мысли в другой – заоблачный мир; вернуться к вечному Источнику, который представляется мне реальней осязаемого бытия. Каким образом соединить духовное начало человека с его материальным воплощением? Если прилепится душа к Богу не стану чувствительным ни к бедности, ни к славе, ни к оскорблениям со стороны коллег по перу.

       Мои стихи это общение с Творцом – источником жизни. Особенно стараюсь устранить границу между ощущением своей конечности и бесконечностью когда пишу пиюты. При этом как бы я ни хотел преодолеть эту границу, не могу забыть себя материального, страждущего. Раньше пиюты – старейшие творения синагогальной службы предназначались для украшения регулярных обязательных молитв, сейчас же литургическая поэзия, гимны для субботы, праздников, постов становятся частью общественного богослужения сопровождающей или заменяющей молитву.

      Я искал вдохновения в трактатах Саадия Гаона. Будучи первым еврейским философом рационалистом, он пытался примирить наше Святое Писание и философию; утверждал, что разум и откровение не противоречат друг другу. Он же ввел философские  размышления и в литургическую поэзию, где библейский язык гибкий, ясный передаёт искренность чувств и мыслей.

       Обычно автор сам во время службы в синагоге читает свои стихи. Мои же религиозные гимны читают другие, потому как красивый статный человек с замечательным голосом производит больше впечатления. На голос я не жалуюсь, а вот из-за отсутствия красоты не я, а кантор произносит мои пиюты, многие из которых вошли в ритуальную службу.

      Трудно, невозможно выразить в словах переживание единения с Богом. Описанию же Его величия и могущества мне помогает созерцание чуда мироздания, когда я невольно повторяю: «Дивны деяния Твои, Господи…» . Я благодарю Создателя  при виде дрожащих на иголках сосны капель  после дождя, за пробившийся сквозь тучу луч солнца, за утренний животворящий воздух, за ощущение причастности миру; это и есть моё счастье, обретаемое в единстве с Творцом. И выстроились строчки пиюта:

                        Он один и нет другого Ему подобного

                        без начала и конца.

                        У Него сила и власть,

                        Он мой избавитель,

                        Мой оплот в час беды.

                        Мой удел, когда я воззову к Нему.

                        В Его руку вложу душу свою.

                        Всевышний со мной, и я не буду бояться…*

                                                               *Пер. З.Плавскина

       

       Сейчас, измученный болью, я всё больше думаю о бессилии и несовершенстве человека, о его невольных грехах и надежде на спасение души: «В молитве моей будет польза человеку, ибо в ней наученье прямоте и заслуга». Все перед лицом вечности, жизнь бесконечна, мы передаем эстафету нереализованной мечты, желаний, мыслей; может быть, кто-то подхватит их.     

       Подобно страдальцу Иову я в который раз спрашиваю: «Разве ходил я путями лжи, и нога моя поспешала к обману? Так пусть Он взвесит меня на верных весах и узнает Бог мою невиновность»* (*Иов 31:5-7). И ничего не остается Иову как  замолкнуть, получив на вопрос о причине своих страданий ответ Всемогущего: «Мой разум – не твой разум… Где ты был, когда Я основал землю?.. Открылись ли тебе врата смерти?.. Знаешь ли ты законы неба?..»* (*Иов 38, 39) Сколько страдальцев в этом мире смиряются и утешаются этими словами. Да и утешаются ли? Разве что надеждой на спасение путем возвышения духа и мыслью о воздаянии в другом воплощении.

                   Твои – тайны, которых не могут постигнуть разумом и

                         Мысль и жизнь, неподвластная уничтожению...

                  

                  Твои – два мира, между которыми Ты установил границу:

                        Первый – для трудов, второй – для воздаяния.

                  Твое - воздаяние, что хранишь Ты для праведников и

                         скрываешь его.*

                                                                  *Пер. В.Н.Нечипуренко

      Моя религиозно-философская поэма «Царский венец» о высшей Божественной воле и её воплощении в реальности нашей жизни, о мироздании и судьбе души человека, о стремлении к совершенству, склонности к греху и подверженности соблазнам подлунного мира.  Начинаю с осанны в честь Творца:

                     Ты премудрый. Премудрость – источник жизни,

                                                                         Тобой излучаемый;

                     И пред Твоею мудростью всяк человек – глупец.

                     Твоя премудрость древнее самой древней мудрости,

                     Премудрость всегда стояла рядом с Тобой…*

                                                                          * Пер. З.Плавскин

           

       Гимны восхваления Богу перемежаются просьбами, покаянием. Мысленное восхождение к престолу Всевышнего – к непостижимой для человеческого разума тайне, и в то же время -  смирение, смятение души, ибо не достаёт у меня сил возвыситься над оковами плоти. И просьбы о прощении: «Пусть качество милосердия Твоего пересилит правосудие».

                        Бог мой, падаю лицом я, когда вспоминаю,

                        что прогневал Тебя, ибо за всё добро,

                        которым вознаграждал меня – злом воздал Тебе.

                        Ибо сотворил меня не по необходимости,

                        а от щедрости, и не поневоле, а волею и любовью.*

                                                                               * Пер. Вл. Лазариса

    У пророка Йешаягу сказано: «Ибо лишь грехи ваши произвели разделение между вами и Богом вашим, и проступки ваши закрыли лицо Его от вас…»*. (*Йешаягу 59:2) Для меня, столь болезненно сознающего собственные недостатки и прегрешения, невыносимо видеть, что многие из окружающих неспособны к самокритике, и при этом считают себя праведными, поскольку внешне соблюдают предписания. Они не задаются вопросом о справедливости не только по поводу судьбы отдельного человека, но и в отношении гибели тысяч и тысяч из избранного Богом народа. Понять бы, отчего была истреблена огромная еврейская община в Египте, ведь люди оказались там по необходимости: бежали от уничтожения римлянами.

      Боль, отчаянье, с которым Филон Александрий рассказывал о погромах в Александрии, рвут сердце и по сей день; я почти дословно помню его описание событий тысячелетней давности: «Страдания же, выпавшие на нашу долю, настолько превосходили всякую меру, что слова «оскорбленье» или «глумленье», в их точном смысле, здесь не приемлемы. Да и вообще, мне кажется, нет слов, способных описать невиданную жестокость наших гонителей, в сравнении с которой даже отношение победителей к побежденным на войне, когда безжалостность естественна, покажется мягкой».  

       Не просто пройти мимо даже одного обездоленного человека, тем более трудно постичь мученическую смерть многих. Требование справедливости –естественная потребность человека Торы. Наше сознание сродни зачинателю нашей веры – Аврааму, что кричал Богу: «Судия всей земли! Неужели погубишь праведника с нечестивцем?!» Не понимаю тех, которые не задаются подобными вопросами и претендуют на благочестие всего лишь исполнением внешних атрибутов поклонения. Человек может возвыситься над своими бедствиями, но не над страданиями других.

       Моё желание знать, что от чего происходит в этом мире и философские размышления о грехе и воздаянии считались сарагоскими стихоплетами пустыми. Не приветствовались они и раввинами, что обостряло чувство отверженности. Здесь, в Валенсии я ни с кем не разговариваю на подобные темы, да и никто не может понять смысл тысяч и тысяч невинных жертв на протяжении нашей истории. Что мои мысли и вопросы перед величием Творца:

                              Шею склонив и преклонив колена,

                              Я в страхе пред Тобой стою смиренно.

                              Лишь малый червь я пред Тобой, все дни

                              Свои во мгле влачащий земного плена.*

                                                               * Пер. Шломо Кроль  

       Живу с ощущением Твоей тайны и надеждой на её постижение; свет сокрытый в мире сем откроется в будущем мире. Я и в людях ищу проявление этого сокрытого света; не только в мужчинах, но и в женщинах. Не увидел я его в жене Икутиэля, пусть ему будет хорошо там – среди праведников. Помню, каких усилий стоило сдержать раздражение, слушая болтовню жены моего несостоявшегося приятеля Абаса. Должно быть, моя личная неустроенность не только от того, что обликом  неказист, но и из-за привередливости - в земных женщинах ищу интеллект – то, что выходит за пределы материального мира. Такое случается, но не часто; именно это я увидел в своей сеньоре.

       Чувство сиротства усугубляется и сознанием чужеродности страны, в которой живу:                   

  

                        Вот уж тысячу лет я в изгнании, филину друг,

                        По пустыне скитаюсь,

                                             мой путь словно замкнутый круг.

                        Возвести же конец мне,

                                           о ангел святой Даниила!

                        Не разверзлись уста.

                        Скрыт конец. Жизнь, как прежде, постыла…*

                                                                    *Пер. С.Парижского

      Как бы ни была тяжела жизнь, меня с юности не покидает сознание своей избранности, и оно не зависит от признания окружающих:

                            Тот я, кто меч нацепив на бедро,

                             в рог протрубив, что принял зарок –

                             он не из тех, кто с пути своего

                             отвернет, малодушия не поборов,

                             ибо мудрость звездой путеводной избрал,

                             юн когда ещё был и младобород,

                             что с того, что дел моих выжег сад –

                             вор времен, жесточе всех воров…*

                                                                *Пер. М.Генделева

      Отпустившая было боль, снова принялась за меня, она лишает сна и возможности сосредоточиться. Может быть, через эти муки, отрешение от жизни плоти и готовности принять свою судьбу я постигну, наконец, высшее знание:

                            Только помни: могилы не переступив,

                            сокровенных достигнуть нельзя миров…

      Однако, что есть человек с его сверх усилием ума и души перед непостижимостью Проведения:

                             Серебро ли мысли блеснет впотьмах,

                             как заря приходит взыскать оброк.

                             Жив? – В погоню мысли встань в стременах,

                             день покуда топчется у ворот,

                             ибо дух мой – времени не слабей,

                             и пока в седле я – храню зарок!

                             Но всегда настигнет, о други, нас    

                             в роковой наш час беспощадный рок.*

                                                                        *Пер. М.Генделева  

        Сколько раз, проходя мимо лавки цирюльника, я заходил к нему, хоть    ещё не было нужды стричься или править бороду.  Просто приятно, когда кто-нибудь обходителен с тобой, говорит хорошие слова. Вот и сейчас Симон сидит на пороге своей парикмахерской и приветливо машет мне рукой. Может зайти? Да нет, ведь ещё недели не прошло со дня визита к нему. Что у нас общего? Иногда мне кажется, что он не прочь выдать за меня свою дочь. Женись я на ней и не пришлось бы возвращаться в шабат из синагоги в пустой дом. И сидел бы я за празднично накрытым столом. Вот она устроенная жизнь, что ждала бы меня: каждый вечер я не спеша ужинаю в кругу семьи, не наспех жую из-за экономии времени лишь то, что под руку попадётся. Я привязан к семейному очагу пусть без большой любви к жене. Однако, дочка цирюльника не интересна мне; и дело не во внешней красоте, очень уж она заземлена. Я стану раздражаться на её излишнее внимании к подробностям быта, на некстати сказанное слово; она будет мне мешать. И ей тоже не сладко придется со мной. Совместная жизнь, основанная всего лишь на утилитарных потребностях, на страхе одиночества не принесет радости. Женщину, которая может оказаться рядом, я представляю соучастницей своим мыслям. И потому выбираю неразделенную любовь к пусть и не юной замужней даме. Сколько раз усилием воли решал задушить, вырвать из сердца свою привязанность к лишь воображаемой возлюбленной, но тогда возникает сознание не силы, а бессилия, пустоты.

       Особенно нестерпимо ощущение одиночества в замкнутом пространстве своей комнаты зимой, когда на улицу лишний раз не выйдешь. Вот и сегодня ночью были заморозки, холодный резкий ветер выдул тепло потухшей жаровни. Нужно купить дрова, но боюсь истратить последние деньги; никогда не знаешь, удастся ли получить заказ. Сознание своей зависимости от богатых меценатов угнетает, появляется мания преследования. Почему все мои усилия ни к чему не ведут, почему всё так безысходно?! Я устал. Что бы я ни делал, всё рассыпается в руках моих.

       Я - правоверный иудей, соблюдаю наши законы чистоты; хожу в микву, не забываю делать омовение рук перед едой; при этом нечистота, которая более всего беспокоит меня, проистекает от внутренней силы вожделения, оно  заставляет  жаждать того, от чего должен отказаться. Следует очистить свою душу от злой наклонности – Сатаны, что нисходит на землю и соблазняет. И тогда сила разумной души возьмет верх над вожделеющей, которую Платон сравнивал с необъезженной лошадью, при этом ум он называл кормчим души. 

       Сколько бы себе ни говорил, что нравственное развитие начинается с обуздания животного начала, я понимаю: даже хорошо обученная лошадь порой бывает неуправляемой и опасной. «Если удостоится человек тайны самообладания, будет он удостоен и тайны сосредоточения, и далее приобщится к Духу Божьему. И станет он нечувствительным ни к славе, ни к поношениям со стороны людей». Однако молитвой и покаянием не всегда удается преодолеть злые помыслы, и тогда единственная надежда на милосердие Бога. Следует искреннее признать, что мы не в состоянии полностью совладать с искушением, и в некоторых случаях не способны с ним справиться. Было бы самонадеянностью думать, что можно достигнуть высшей степени чистоты и единения с Богом без Его милосердия. Истинное покаяние происходит из признания собственного бессилия…

                  Бог мой, если грех мой носимый так велик, что сделаю для

                          имени Твоего?

                  И если не уповаю на милосердие Твое, кто пощадит меня,

                          кроме Тебя?

                  Поэтому если убьешь меня, на Тебя уповаю.

                  И если найдешь грех мой, убегу от Тебя к Тебе и скроюсь

                          от гнева Твоего в тени Твоей…

           

                  И когда устанавливаешь Ты все грехи мои, положи

                          на чашу вторую невзгоды мои.

                  И когда вспоминаешь Ты злобу мою и бунтарство,

                          вспомни горе мое и страдание мое… * (* Свиток Эйха 3:19)

            

                 Да будет воля Твоя, Господи, Бог мой, обратить на меня

                          милосердие Твое

                И вернуть меня к полному покаянию перед лицом

                         Твоим… *    

                                                                                 * В.Нечипуренко

       Мне только и остается молиться о том, чтобы Бог обратил глаза свои на меня с добротой. Аристотелю не всегда удавалось провести различия между желанием и воображением, поскольку воображение сопутствует желанию. Может быть, воображение даже первично, потому как часто предваряет наши влечения, не всегда осознанные реакции. Вот бы мне достало сил превозмочь спонтанно возникающий гнев, подавить раздражительность, нетерпимость.    Священнослужители в Храме могли искупать людские грехи, но когда речь идет об отсутствии самоконтроля, здесь каждый должен сам отвечать за себя.

В трактате «О нравственности», то есть о облагораживании свойств души, я рассматриваю добродетели и пороки с физиологической точки зрения, соотношу их с чувственностью и темпераментом.

       Снова и снова перебираю в памяти всё, что случилось в жизни – вот она судьба моей души, где полет воображения сменяется непосильной действительностью. При этом Создатель дал человеку свободу воли, дабы всякий смертный мог жить по своему рассудку. Именно поэтому каждому воздастся по его делам его. Мы подвержены соблазну, греху; при наличии же свободы воли злая наклонность, вожделение должны быть побеждены силой духа. Если недостает своей силы, только и остается молить Провидение о милосердии к слабому, зависимому человеку:

                  Со дня рождения своего он притеснен и страдает,

                  пораженный, избитый Богом и измученный…

                  Со дня выхода его из утробы матери печаль – ночь его и

                  стон – день его… всякий час – несчастия…*

                                                                       *Пер. М.Генделева

      Сейчас, в данную минуту моё самое большое упование избавиться от приступов невыносимой боли, так и не названной врачами болезни:

                          Боль моя велика и рана неизлечима,

                          Силы покинули меня, и я весь ослаб,

                          Нет спасения, и нет убежища души моей,

                          Нет места покоя моего, не найду его никак.*

                                                                      *Пер. М.Генделева

     Неужели я обречен на страдания? Ещё в юные годы я обращался к Всевышнему с  мольбой:

                          Взгляни же на мучения раба Твоего,

                          На то, что душа его –

                          Пойманная в сети птица!

   И где бы я ни был, бесприютность, болезнь настигают меня:

                          Ты в поход, вояка – так в прах копьё.

                          Ты в побег – паденья тебе урок.

                          Хоть в Сиянья Храма от своры бед

                          Попроси приюта – настигнет рок.*

                                                             *Пер. М.Генделева

       Зато в минуты вдохновения, что сродни откровению – постижению божественной сущности мироздания, я забываю все беды, появляется чувство независимости, самодостаточности. Свои философские размышления, стихи я часто сопровождаю словами псалмопевца: «Да будут во благоволение слова уст моих и размышление сердца моего перед лицом Твоим, Господи, Скала моя и Избавитель мой».* (*Тегилим 19:15)

      Чувство свободы, просветление ума не всегда подвластны желанию. Оживляющее душу вдохновение иногда надолго покидает меня и тогда опустошенный, отчаявшийся я снова и снова обращаюсь к Божественному милосердию: «Господь, Господь. Бог милосердный и милостивый, долготерпеливый, великий в милости и истине, сохраняющий милость для тысяч поколений, прощающий нечестие, преступление и грех и очищающий…». Помоги! Мне больше не на кого уповать.

       Бесконечно длится ночь. Должно быть, горести и надежды людей во многом сходны. В памяти всплывают просьбы-молитвы Саадии Гаона: «Увидь мою бедность, а не мои прегрешения… и увидь мои труды, а не мою лживость…, пусть мои горести станут искуплением моих грехов, а мои страдания платой за мои проступки». Когда отчаянье отступает, мир наполняется смыслом, исчезает угнетающее чувство зависимости от работодателей, критиканов и  я вновь возвращаюсь к повседневным привычным словам простой веры: «Бог мой! Убереги язык мой от злословия и уста мои от лживых речей… Раскрой моё сердце для Торы Твоей, и да устремится душа моя к исполнению Твоих заповедей…»* (*Берахот 17а завершающая часть Амиды).

       В окне, усыпанное звездами ночное небо. Где в этой бесконечности место для отдельной души? Разгадать бы конечное существование человека в беспредельности Бога. И где грядущий мир, в котором праведные наслаждаются сиянием Шехины, и вечная радость над их головами? Поскольку радость приходит с разумением и приобретением интеллекта,  можно думать, что она, в некотором смысле, переход к грядущему празднику, по дороге к которому я прошел ад земной жизни и преодолел искушения плотских соблазнов.

       С точки зрения вечности высшее благо – интуитивное постижение себя в Боге. Снова возвращается, отпустившая было боль, не дает забыть о себе. Снова возвращается невольный страх близкого конца:

                        Ты все хочешь узнать – и на помощь я силы зову –

                        Для чего разорвал я одежду и пеплом посыпал главу?

                        Я не плачу по мертвому и не скорблю по нему,

                        Ибо каждый умрет – не суметь откупиться ему.

                        Я горюю о том, что удел мой – болезнь и кровать,

                        Я не встану, и вновь без меня будут Тору читать…*

                                                                                        * Пер. В. Лазариса

      Тихая спокойная готовность умереть в тридцать лет перемежается недоумением, протестом; может быть Божья воля не в безропотном подчинении. Трудно принять жизнь такой, какая она есть - с её несчастьями и несправедливостью. Велик соблазн, подобно Аврааму, призвать высшего Судью к ответу, напомнить Ему о Его совершенстве. Эти дерзкие мысли сменяются надеждой на милосердие Творца.

                                                                                   

                       За все грехи прости меня, мой Бог,

                       Хотя никто Твою не знает меру,

                       Но в доброту Твою храню я веру,

                       Так не суди же прах у Твоих ног.

                       И, если я приговорен Тобой,

                       Убереги меня от исполненья,

                       Пускай болезнь мне будет искупленьем

                       И выкупом от смерти - эта боль.*

                                                                   *Пер. В.Лазариса

       Рассеивается чернота за окном, завывания ветра стали тише и скоро я увижу в окне светлеющее утреннее небо. Ещё не рассветет, как откроется дверь рядом стоящего дома, где живут мои добрые соседи. За три года, что снимаю здесь комнату, усвоил их расписание: первым уйдет из дому добродушный, всегда приветливый  Акива, он работает в порту и спешит к началу разгрузки прибывших ночью судов.

       Старик, отец Акивы, рассказывал мне, что и он был грузчиком; Валенсия издавна портовый город. Сейчас город расцвел и стал одним из центров Средиземной торговли; здесь разгружают корабли с рабами, благовониями, ценными металлами. Отсюда везут шелка, сукно, знаменитые вина, ковры, посуду из тончайшего стекла. И, конечно, испанские маслины, которые славятся ещё с римских времен. Вывозят и привнесенные сюда арабами культуры: рис, сахарный тростник, шелковицу. «Поощрение торговли – одна из причин благоденствия страны» - так заключил свое повествование ещё сохранивший физическую силу и ясность ума девяностолетний старик.   В молодости ему доводилось наниматься матросом на торговые суда. От него я слышал, что сейчас евреям в Испании живется лучше, чем в других странах, где ему доводилось бывать. Лучше не только в материальном смысле, но и в гражданских правах.

       Бывший матрос рассказывал и о том, что в разных странах наши соплеменники разнятся внешним обликом; здесь у мужчин и женщин, особенно у женщин, прекрасные светлые лица. И манера поведения разная, еврейки Испании отличаются от евреек Европы - те суетные, всегда озабочены, а у наших женщин движения спокойные, держатся с достоинством. Сходство же в том…, - старик задумался и затем продолжал, -  где бы мы ни жили, у многих из наших грусть в глазах; ну да это, наверное, вековая грусть, которая отличает рассеянных по миру, говорящих на разных языках иудеев. В каждой стране свои наряды, обычаи, порядки; при этом мы едины в обращении к Богу, в молитве: «Шма Исраэль…».

       Для того чтобы подняться с кровати я должен осторожно, чтобы не растревожить боль, повернуться на живот и медленно сползать пока нога не коснется пола. Какое несоответствие уязвимости плоти и дерзости духа; я ничтожный обреченный неизлечимой болезнью на медленное умирание, и я же дерзаю познать сущность Твою, Господи. Я посвятил свою жизнь познанию, дабы душа, освободившись от оков плоти, могла соединиться с «Источником жизни». Вот бы ещё усилием воли абстрагироваться от боли и чувства заброшенности. Духовная жизнь важнее несчастий этого мира; и я, подобно заклинателю, повторяю строчки, написанные ещё в юности:

                             Да, я смело Судьбу вызываю на бой,

                             Пусть неведомы сроки мои и кануны,

                             Пусть грохочет поток над моей головой –

                             В моем сердце не дрогнут певучие струны.

                             Это храброе сердце пока ещё юно,

                             Но глубокой и зоркой полно прямотой.*

                                                                          *Пер. В. Лазариса

       И Ты, Всесильный – мой всегдашний собеседник давал мне вдохновение, приближал к Себе, «душа моя драгоценна была в глазах Твоих»:

                            И дал мне веру совершенную, чтобы верить, что Ты –

                                    Бог истинный,

                                    И Закон Твой – истина, и пророки Твои – истинные.

                            И не дал мне доли с мятежниками Твоими, и врагами    

                                     Твоими, и народом подлым,

                                     поносящим имя Твое,

                            который Закон Твой осмеивает и служителей Твоих

                                     оспаривает…*

                                                                              *Пер. В. Нечипуренко

                     

       Так ли уж отлична фантазия от действительности? Идеальная любовь, рожденная моим воображением, может быть даже долговечней плотской близости. Есть же мнение, что долгая совместная жизнь губит любовь. Однако так может случиться у людей пресыщенных. По мне, напротив, чем дольше близость, тем прочней единство. «Моя госпожа, - мысленно обращаюсь я к своей возлюбленной, - в мечтах уединяется моя душа с твоей душой».  Вновь и вновь воскрешаю в памяти нашу первую случайную встречу, когда мы на главной улице города шли навстречу друг другу. Её приветливая улыбка перенесла меня тогда в счастливую отрешенность. В следующую секунду мы разошлись в разные стороны, но в том мелькнувшем мгновенье мне почудилось постоянство и вечность.

      Когда воображение заносит меня далеко и представление душевной близости с моей сеньорой невольно сменяется мучительным желанием слияния тел, я обращаюсь к Всевышнему за помощью дабы справиться со своим естеством. При этом если боль разжимает свои оковы, выхожу на улицу, где в холод, ветер и дождь брожу пока не окоченею, и тогда поспешность, с которой возвращаюсь в дом, вытесняет греховные мысли.

       Вот уже третьи сутки идет дождь, в комнате сумрачно, сиротливо. В окне черной растрепанной ветром тряпкой пролетела ворона, гнется под ветром верхушка сосны. Быстро темнеет, будто и не было яркого солнечного неба. Окажись сейчас моя сеньора рядом, я бы укутал её пледом и читал бы ей свои стихи – молитвы одинокой души. В мечтах я устраняю невозможность наших встреч, разность судеб. Как бы то ни было, я благодарен моей возлюбленной за то, что думаю о ней, представляю возможность нечаянной встречи. А где кончается воображение и начинается реальность.

      Ураганные дождливые ночи сменились тихими безветренными. Я выхожу на улицу и вглядываюсь в мерцание звёзд. Всплывают в памяти слова псалмопевца: «Небеса рассказывают о славе Бога, и о деянии рук Его повествует свод небесный».* (*Псалом 19:2) Прислушиваясь к легким шорохам деревьев, пытаюсь вникнуть в их естество – безмолвных свидетелей и участников нашей жизни. Какой контраст – красота природы, величие мира и уязвимость человека, его малости и бесплодности страстей.

      Когда боль, моя ненавистная гостья, забыв обо мне, уступает место бессоннице, брожу по городу пока в сизом, рассеивающемся тумане проступят очертания гор и посветлеют их синие вершины. Затем заря над куполами деревьев и розовато-сиреневыми домами превратит их, ещё не утративших небесную синь, в зыбкие миражи. Ещё мгновенье и станут различимыми оттенки зелени олив, виноградников, зарослей кактуса. На светлеющем небе белые штрихи облаков, тающая белая луна, и пока я дойду до своего дома, она растает, а утренняя прохлада сменится набирающим силу зноем.

      В который раз перед лицом неизменного величия природы невольно думаю о том, что наша временная земная жизнь всего лишь вспышка в вечности. Справиться бы с зависимостью от обстоятельств, со своим естеством, и с раздражительностью – одним из тяжких грехов. Чувство греха мешает ощущению свободы, сближению с Вседержителем.  

                  Недостоин я всех милостей и всей истины, которыми

                             наделил Ты –

                        раба Твоего, воистину Господь – Бог мой, хвала Тебе!

                 Ибо поместил Ты в меня душу святую, а я делами злыми её

                             запятнал,

                        и наклонностью своей злой осквернил её и загрязнил.

                Но знаю я, что если грешил, не Тебе, а себе я вредил.

                Но искуситель мой злой стоит по правую руку, чтоб

                               совратить меня,

                        не позволяя мне взбодрить дух мой и подготовить мой

                               покой.

                И уж давно веду его в двойной узде, рассчитывая и

                               стараясь вернуть его

                        из моря страсти на сушу, - и не могу …*          

                                                                   * Пер. В. Нечипуренко

       Искушения плоти подчиняют, оскверняют мысли. Только и остаётся уповать на милосердие Бога; силой веры жив праведник. Сознание малости и ничтожности своих невзгод особенно очевидно на берегу моря под бесконечный однообразный гул набегающей волны.  Погружаясь в собственное «я» и перелистывая страницы своей бедной радостями жизни, переступаю границы собственного существования. Что есть «я» в череде смены лет? Вижу себя со стороны и пытаюсь, за бессилием и неприютностью прозреть смысл божественного Провидения – свидетеля моих мыслей, а кроме мыслей у меня ничего нет.              

     Последнее время всё чаще мучают приступы боли, боль ссужает пространство, только и остается: комната, кровать и давно надоевший вид из окна: крыльцо соседнего дома и раскачивающийся на ветру кипарис. Особенно невыносима тоска затворничества, когда подолгу не могу встать с постели.  Жалко времени болеть, всё кажется, додумаю, пойму, проникну в замысел Творения. С немощью тела умирает дух – ни мыслей, ни желаний. Моисей ушел умирать на гору, вот бы и мне вырваться из замкнутого пространства комнаты. Вспоминаются давно написанные строчки, словно вздох воскресают слова:                              

                                                                     

                      Время! Прочь! Руки прочь от Разумных Земли!

                      Поверни Колесо вспять, земная телега!

                      Время! Хватит пропалывать нас! Сорняки

                      отличить не умея от кедра побега!»*

                                                            *Пер М.Генделева

       Невыносимо лежать без сна в безмолвной черноте ночи. Боль усиливается, нет у меня больше сил терпеть. Я прошу смерти, я не хочу больше жить, я устал; смерть не страшна, она избавление от страданий, унизительной беспомощности. Душа освободится от болящей беспомощной плоти. Должно быть, каждый, пораженный недугом человек, подобно мне, думает о том, что тело разрушается, а душа остается той же. Лежу неподвижно – я умер, я не сопротивляюсь боли, и она постепенно отпускает. Возвращается беспокойство за рукописи, сложенные в углу комнаты. Сохранит ли их кто-нибудь? Или труд, на который я положил жизнь, сгодится всего лишь на растопку печи?

       Боль отпускает и возвращается надежда: услышат меня, пусть не сейчас, через века, кто-то узнает себя в моих стихах. Возвращается желание участия, любви. Медленно с усилием сползаю с постели, сначала одну ногу опускаю на пол, затем другую. Вот я уже на коленях перевожу дух и, опираясь на стенку, поднимаюсь. Прием отработан, теперь по стенке передвигаюсь к двери. Дверь у меня не заперта; если ночью Бог возьмет мою душу, соседи смогут зайти. Я им и деньги оставил на всякий случай; ибо не знаю о своем последнем часе.
       Соседи мои замечательные люди, твердо стоят на ногах и молятся они о благополучии здесь – на земле. Вот и я, как ни силился постичь небесный – идеальный мир, не смог изменить свою природу земных желаний и страстей. Подобно всем людям, хочу, чтобы рядом был близкий человек, чтобы он радовался мне, хочу быть нужным и не беспокоиться по поводу отсутствия хлеба в корзине на завтрашний день.   

      Умостившись на стуле, что стоит перед окном, в который раз буду свидетелем неизменного распорядка жизни моих добрых соседей. Чуть свет осторожно, чтобы не разбудить домашних, закроет за собой дверь хозяин, что спешит в порт к разгрузке кораблей. Спустя часа два выпорхнет длинноногая девочка, лет десяти. Когда она вернется из школы, солнце уже перейдёт на другую половину неба. Я, немощный тридцатилетний человек,  кажусь ей чем-то вроде оживших мощей; смотрит на меня с ужасом. Принесет приготовленный мамой обед и спешит убежать.  Будущее этой славной конопатой Симхе, подобно мне в её возрасте, должно быть, рисуется сплошным праздником. Через три-четыре года девчушку сосватают. Интересно, кого бы она предпочла, если б сама выбирала мужа? Вызвал бы её симпатию человек, одержимый страстью познания? Он бы расширил и обогатил ее духовный мир. Или предпочла бы кого-нибудь из привычного окружения ремесленников? В любом случае выбрала бы рослого, красивого. 

       Мама Симхи  миловидная религиозная женщина; потупленный взгляд, всегдашнее темное платье, и неизменный чепчик. Она придет ко мне, когда проводит своих домашних; принесет воды, сменит бельё и унесет грязную посуду. Затем, переделав свою домашнюю работу, сядет за ткацкий станок, за которым сидели её мать и бабушка. Устоявшееся годами привычное ремесло спасает от необходимости что-либо предпринимать в поисках заработка.   Это я и те, кто одержим философскими исканиями, зависим от практичных деловых людей, а не они от нас. Мы, устремленные ввысь, ищущие духовных основ бытия, кормимся их трудами. Мне только и остается просить для своих соседей мирной жизни, и чтобы наши законы, будучи мостом между человеком и божественным источником, охраняли их поколенья.

       Я тоже хочу простого устоявшегося быта, но я не мог бы изо дня в день делать одну и ту же механическую работу, и не смог бы проявлять терпение и гибкость в переговорах с портовыми рабочими о цене за перевозку грузов; вообще не умею торговаться. Иногда кажется, что люди вроде моих милых соседей, вряд ли тратящих время на размышления о таинствах потусторонней жизни, владеют особым умением жить. Может быть, то недоступная мне мудрость смирения. Вера для них - опыт переживания и следование нашему еврейскому предписанию: относись к ближнему как к самому себе. К самому себе я отношусь чрезвычайно сурово, отсюда не следует, что к другим должен относиться также. В любом случае эту заповедь понимаю как запрет делать другому то, чего не хочу, чтобы делали мне. Именно так мои деликатные хозяева относятся к людям и ко мне в частности.

       Я пытаюсь представить себя на месте добродушного супруга моей хозяйки – не получается, даже мысленно не могу оказаться на его месте. Не помогает и учение о переселении душ; не хватает воображения сказать о себе подобно Эмпедоклу: «Я был юношей и девушкой, орлицей в небе и рыбой в море».

      Наверное, и для меня единение с другим человеком возможно, но это при условии, если моя одинокая отрешенная душа найдет подобную ей душу. И здесь не важны различия ни в положении в обществе, ни в достатке. Может быть, такое единство было у некоторых членов Кумранской общины на берегу Соленого моря. Не имея ни денег, ни собственности они считали себя богатейшими, ибо полагали, что умеренность в потребностях равносильна изобилию.  Во время войны с римлянами при обороне крепости Массада многие из кумранитов погибли, оставшиеся ушли в предместье Александрии, где основали секту Терапевтов – врачевали души, пораженные трудноизлечимыми недугами: жадностью, завистью, злобой и другими страстями и пороками. Именно у этих отшельников «граждан небес и космоса» Филон, принадлежавший к одному из богатейших и влиятельнейших еврейских кругов Александрии, искал осуществления своего идеала духовного совершенства в скромной и созерцательной жизни.     

      Я всегда ставил выше себя человека, который натерпелся бед больше меня, представлял его одиноким страдальцем, ищущим прибежища от безысходности не в этом, а в другом мире. Мне казалось, Авнер, старый сапожник горбун, что живет в нескольких минутах от меня и, которого в любое время можно застать в его пропахшей клеем и кожей мастерской, разделит со мной соображения о идеальном - воображаемом мире, о том, что смысл нашего пребывания здесь – на земле определяется связью с Всевышним, то есть совершенствованием сознания. Должно быть, и для Авнера желание Творца: «…благочестия хочу Я, а не жертвоприношений, и познания больше чем всесожжений»* (*Ошейа 6:6-7) - жизненная установка.

       Я рисовал в воображении его судьбу; вот он, подросток, старший сын в семье; вынужден учиться сапожному ремеслу, чтобы помогать отцу. Вот он юноша, а вот с седой бородой… И сидит он из года в год над старыми башмаками. А устремления души сохранились, и подобно царю Давиду, он может сказать: «Близок Бог ко всем, кто взывает к Нему, ко всем, кто искренне Его зовет»* (*Псалмы 145:18).

       Со временем сестры и братья выросли и отделились. Авнер остался один в одряхлевшем от времени маленьком домике покойных родителей. Сейчас его усохшего, склоненного над работой, не сразу разглядишь среди полок, заставленных старыми башмаками и заваленных обрезками кожи. Он, наверное, подобно мне, тоже старается думать о том, что мы в некотором смысле не зависим от обстоятельств, то есть сами определяем состояние нашей души. При этом неважно чего ты достиг, главное, к чему устремлены твои помыслы. Слова нашего Священного Писания: «Не одним хлебом живет человек, но всяким словом, исходящим из уст Бога живет человек»* (*Дварим 8:3) и для Авнера больше чем для кого-либо не пустой звук.  В области духа все на равных, не сведущий в науках простой сапожник может обладать высокой душой. Наверное, мой молчаливый сосед так же, как и я, обречен на непонимание окружающих, и потому нетерпим в отношениях с людьми и тоже тоскует в поисках друга. Конечно же, он будет рад найти во мне близкого по духу человека.

       Однако Авнер, не отрываясь от починки очередного башмака, на мои слова о том, что мы, лишенные земных радостей, усовершенствуем себя и закаляем характер, раздраженно заметил:

      -Тебе хорошо рассуждать, ведь у тебя нет горба.

      Я хотел ему сказать теплые дружеские слова, однако постеснялся своих чувств и заговорил о тоске по вечному разуму, об умении вести диалог со своими мыслями, о конечном существовании человека в бесконечности времени.

       Наконец, Авнер поднял глаза от своей работы, и я в них увидел боль и насмешку. Не слушая меня, он заговорил о своём:

      -Богу, который управляет миром и природой – не до людей, и к провидению, ведающему нашими судьбами – не докричаться.  

       Помолчав, он стал подробно рассказывать о своих болезнях и, обнажая одну ногу за другой, стал показывать свои язвы. Я сочувствовал. Потом хотел вернуться к разговору о воплощении в человеке Божественной сущности, о бессмертии разума, и о том, что у человека две жизни; одна материальная, другая – духовная перед лицом Вседержителя и наш разум является отражением Его Разума.

      Согласно нашей вере относиться к ближнему как к самому себе, я хотел поделиться с Авнером своими соображениями, обратить его внимание на размышления, выводящие за пределы земного существования; чем надеялся облегчить ему жизнь.

         -Ну да, - в раздумье проговорил собеседник, - приближаясь к Всевышнему в страхе и трепете, я вступаю с Ним в переговоры. Не могу  принять этот мир с его злом и незаслуженным страданием. Я хочу получить ответ, хочу напомнить Ему о Его совершенстве и справедливости…  

         -А пока, в этом мире, - сказал я, - нам только и остается идти, падать, подниматься и снова идти…

       Авнер прервал меня горестным восклицанием:

       -Я не такой ученый, чтобы рассуждать и искать оправдание бедам, которые происходят в мире, а если всё предопределено и у каждого своя судьба, то и говорить не о чем.

       -Да, но при этом, как считали наши мудрецы, есть свобода воли. Наша жизнь приобретает смысл возможностью выбора …

        -О каком выборе ты говоришь!? – С раздражением прервал меня собеседник.

        -Я говорю о способности мыслить. Принимать решение есть у всех и это важнее чем разница в образовании. На данный момент главное не то, чего ты достиг, а к чему стремишься. К прозрению мы приходим интуитивно, знания вторичны…

        - А если не из чего выбирать?! Я не невежа, я читал Мишну, где говорится: «Умный тот, кто учится у каждого человека». Быть может, позаимствовал бы у тебя разных ученых слов, о которых пишут в книжках, но сейчас меня больше всего волнует ухудшающееся зрение.

      Я не знал, что ответить, его забота понятна; ведь с утратой зрения он не сможет работать. Я тоже мог бы пожаловаться на прогрессирующую слепоту, но о своих болезнях я говорю с врачом. Одним словом, не получился у нас разговор. Конечно, терпимость к ближнему, участливое отношение   - половина мудрости и потому я старался сочувствовать больному человеку, проявить понимание. Только надолго меня не хватило, я едва сдерживал раздражение по поводу нежелания соседа отозваться на слова, выходящие за пределы будней. А толковать о болезнях не интересно. В конце концов, он дотянул до шестидесяти лет, я о таком возрасте и мечтать не могу.

       Что бы я ни говорил, в нашей несостоявшейся дружбе не его, а моя вина. Ведь люди не свободны от обстоятельств, условий жизни, и часто страдают не по своей вине. Однако, человек может сделать усилие вознестись над своей судьбой путем искания мудрости и знания.  Мне давно следует смириться с тем, что большинство людей озабочены сегодняшним днем, жизнью здесь – на земле. Да ведь и мне самому не всегда удается отвлечься от своих хворей, и стараться увидеть, что в целом мир благ, а не зол.

      Бедность Авнера, его всегдашний страх оказаться без куска хлеба и борьба за выживание задавили мысли, выходящие за пределы земной жизни. Ведь у сына сапожника, в отличие от меня, не было счастливого детства. Может быть в молодости ему сватали маленькую горбунью, но… Но ведь не всякий может соблазниться на такую невесту, не всем дано за физической непривлекательностью пытаться разглядеть душу. В одиночестве, длиною в жизнь, он замкнулся, сжился со своим уродством. Усилия преодолеть, справиться с действительностью, а не размышления о вечном определили его отношение к миру. У кого-то из наших мудрецов я прочел: «Человек рождается на страдание, как искра, чтобы устремиться вверх».

      Безотносительно к нашему разговору, мой несостоявшийся собеседник - аккуратный и добросовестный починщик обуви всегда, в отличие от меня, востребован. И, наверное, у него не бывает растерянности, чувства беды по случаю стопора ума, когда для выражения мысли не находятся нужные слова. И его не сопровождает отчаянье поэта, который силится достичь совершенства своих стихов. И что же делать, если у меня только и есть, мои писания? Никогда не смирюсь с тем, что интеллектуальная смерть может наступить раньше физической. Надеюсь со мной этого не случиться.

       Как бы я ни уповал на полет духа, человек не самодостаточен, и я надеялся на дружбу с Авнером; оба одинокие без семьи и друзей мы бы шабат проводили вместе за разговорами о вечном. Может быть, человек был самодостаточным в образе только что сотворенного Адама – прародителя всех людей.

       В плане ума и души мы сами делаем себя. Это вообще, а в частности, чувствую себя нужным, признанным, если находят отклик мои стихи или выпадет удача получить заказ на написание элегии или пиюта от просвещённого мецената. Первое, что делаю, оказавшись при деньгах, стараюсь уплатить Дворе - моей доброй хозяйке не только долг, но и впрок. Не берет.

       Я изо всех сил пытаюсь приблизиться к познанию устройства мира с помощью разума, логики и путем созерцания совершенства природы. Двора же, дай Бог ей долгих лет, довольствуется эмоциональным переживанием единения с Всевышним. Моя милая хозяйка следует нашей вере, заповедующей доброе отношение к ближнему. Должно быть, это именно то, что и требуется от женщины.

      Когда обо мне, стихотворце, забывают, и к тому же исчезает ясность ума, возвращается настроение отверженности. Тут уж ничего не остается, как искать утешение в обращении к братьям по духу - философам. Плотин, близкий мне мыслитель, сказал: «Служение, к которому я человек одинокий призван, угодно Господу, пребывающему в бесконечном и святом одиночестве».