Часть 4

Часть IV

 По этому поводу можно привести достаточно свидетельств. Например Моше Рабейну был приобщен к двум культурам; воспитывался во дворце фараона на положении наследника трона и он же сознавал свою принадлежность к низведенному до рабского состояния племени евреев. Мудрость одна и между размышлениями язычников и иудеев можно найти общие положения. Это касается многих знаний и тем более логики являющейся, подобно математике, универсальной наукой. Каждый на своем личном уровне переживает когда-то коллективную встречу с Богом, что не противоречит ни чувству, ни разуму.

      Мои оппоненты особенно злобствовали по поводу сочинения «Избранные жемчужины», где я пишу: «Человек мудр только в течение того времени, пока он находится в поисках мудрости, когда ему кажется, что он достиг её, он глупец». Не помню, кто из наших учителей, благословенна их память, писал в Талмуде: «Однажды спросил я у одного сведущего в Законе о некоторых вопросах этой духовной науки, он ответил мне, что в этих предметах предание заменяет ему рассуждение. Но я ему возразил, что это прилично только человеку не мыслящему и ограниченному. Тот, кому лень и безразличие мешают углубиться в то, что дошло до него путем предания, будет наказан за нерадение». Любая культура без интеллектуальных запросов, то есть потребляемая бездумно, перестаёт быть носителем мысли, следовательно, и жизни. У кого-то из наших мудрецов читал: «одно Имя «Тетраграммотон» связано с религиозным служением, другое «Элохим» с интеллектуальной деятельностью». 

       Теперь, будучи в Валенсии, я снова и снова вспоминаю свои отношения с собратьями по перу и прихожу к тому, что не было моей вины в разрыве с общиной Сарагосы. Наши непримиримые разногласия усугублялись и требованием моих соплеменников, чтобы я разговаривал с ними на языке простолюдинов, а не на высоком иврите, к которому приобщился ещё с детства. Мне бы смолчать, но я вспылил  по поводу их пренебрежения к языку, у которого есть своя душа; на нём разговаривали наши цари и пророки.  Отец моё обучение начал со священной Книги - Торы,  и читал он её мне на подлинном древнееврейском наречии.

      Обращался к языку нашего Святого Писания Дунаш бен Лабрат, пишет на нем свои стихи  Шмуэль ха Нагид. Ещё Саадия Гаон культивировал еврейское красноречие, взяв за основу библейский иврит. Я попал в хорошую компанию и ни мой в отличие от предшественников юный возраст, ни нарекания единоверцев не казались мне помехой, чтобы приступить к написанию «Грамматики иврита». Большим подспорьем в этом был толковый словарь «Махберет» основателя школы еврейской филологии почтенного ибн Сарука, в котором он исследовал корни и однокоренные слова в Торе.

                

                          Услышал я в ночи: «Восстань, исполни! Бог

                                 Тебе поможет в этом начинанье,

                           Флаг старцам ли нести? Восстань, не говори,

                                  Что ты юнец без силы и влиянья».

                           Хоть мал годами я, возвысился мой рог,

                                  Я понял – было то небес призванье…

                           Святой язык – венец великолепья и сиянья

                                 Бог вложил в умы людей, чтобы могли

                           Познать в сем мире и ином Его деянья.*

                                                                   *Пер. Шломо Кроль

       Своё назначение поэта я вижу и в том, чтобы подвигнуть свой народ не только читать молитвы, но и разговаривать на своем языке – «ведь выше всех – язык Писанья».

                           Щедротами его я, пользуясь, писал

                                  На нем самом: ведь он язык избранья…

                           И вот задумал я создать грамматики

                                  Еврейской описанье…

                          Гласит Шломо из Сефарда, что собрал

                                 Святой язык для племени в изгнаньи.

                           Днесь вижу я народ Могучего, смотрю

                                  На уцелевших беглецов собранье.

                           Едва на них взглянув, я понял: истреблен

                                  Святой язык почти до основанья.

                           Живут они с чужою речью на устах

                                   И нет у них иврита пониманья,

                            Забыли свой язык, у них Эдома речь

                                   Или Агари горькое звучанье,

                            И замкнуты сердца, и тонут, как свинец

                                    В пучинах вод, без смысла и без знанья.

                            К своей добавил я народа боль, и жгут

                                    Меня как пламена его страданья…

                            У всей вселенной был один язык – иврит,

                                    До поколения размежеванья.

                            Дал Эверу лишь Бог исконну речь, когда

                                    Смешал наречья людям в наказанье.

                             Авраам, ее приняв, потомкам завещал

                                     Для сохраненья и для поддержанья…*

                                                                 * Перевод с иврита Шломо Кроль

       Я живу в этом, сегодняшнем, мире, и в мире истории. Наше учение и события давних веков определили стойкость веры и надежду на исполнение обещания Бога вернуть нас на нашу землю. Мне бы не отвечать на  обвинения собратьев по перу в приверженности к не пользующейся спросом древности, но я не мог молчать; насмешки над их стараниями жить чужой культурой, чужим языком проговаривались сами собой. Арабский язык для евреев это также усвоение арабского образа мыслей и литературных форм. И потому нелестные замечания коллег по поводу моей увлеченности грамматикой иврита, вызывали безудержный гнев. Такая реакция, прибавляя врагов, усугубляла неприкаянность отверженного.

      Вспоминаю, что и у Менахема ибн Сарука, создавшего лексикон языка Торы,  были недоброжелатели, поссорившие его с Ибн Хасдаем и тем самым лишившими средств к существованию. Не спасла Сарука – одного из зачинателей светской еврейской поэзии ни его ученость, ни то, что он по поручению Хасдая написал стихотворный пролог к письму царю иудейского Хазарского царства, чем прославил не только имя своего покровителя, но и своё собственное. 

       Тогда – в Сарагосе и сейчас – в Валенсии я утешаюсь тем, что позволяю себе роскошь быть свободным  – говорю и пишу то, что думаю. Рабство это когда человек не может реализовать свою сущность. Моя вера – живой опыт и полет мысли; самые счастливые мгновенья – минуты прозрения ума и души. Я счастлив, когда удаётся приобщиться к бесконечности мироздания, к мыслям мудрецов. И наоборот, впадаю в отчаянье, если не могу забыть о своих бедах.

      В Сарагосе я жил отшельником, а после последних ссор и вовсе оказался в пустоте, словно прокаженный. Чувствовал себя отверженным, изгоем - один против всех. Со мной не разговаривали, проходили мимо, словно я неодушевленный предмет, пустое место. Незнакомые с греческой философией коллеги по перу обвиняли в эллинизме, а желание проникнуть в тайны Творения называли колдовством. Но ведь согласно талмудической традиции, в доме раби Гамлиэля пятьсот молодых людей изучали и Тору, и греческую философию. Почему и появились такие эллинизированные еврейские мыслители как Филон Александрийский. Я защищался от своих коллег как мог, говорил, что постижение высшего мира составляет предмет человеческого разума, что философские размышления – способ приближения к Богу, но меня не слышали. Не хотели слушать, не было им дела и до того, что Аристотель иудеев называл «племенем философов» (любомудров), у которых греки заимствовали ряд положений. Пифагор, Сократ, Платон многие свои идеи взяли из еврейских священных книг.* (*О чем см. И.Р.Тантлевский. Книги Еноха. Москва-Иерусалим 2000, стр. 283; И.Р.Тантлевский, «Киттии в рукописях Мертвого моря. Греки и евреи диалог в поколеньях. Сб. научных трудов.Отв. редактор А.Львов, СПб., 1999, стр. 279-283). Одним словом, окружавшие меня не знали и не хотели знать о том, что философия – путь к Творцу мироздания.* (*Всего лишь через два столетия Рамбам скажет: «Философия – царская дорога к Богу») Вот уж воистину «легче камни носить, чем сносить пустобрехов».  

       Я снова и снова пытался пробудить у своих соплеменников интерес к рассуждениям о том, что божественный образ человека, предполагает творческое начало. Однако мои старания вызывали гнев, раздражение. Не удавалось мне сделать очевидной простую истину: люди, которые не дают себе труда выкарабкаться из рутинной, подражательной жизни грешат против образа Бога в себе. Кто способен вычислить ход небесных светил и не делает этого, к тому применимы слова пророка Исайи: «Дел Божьих не созерцают они, и творения рук Его не зрят они»*. (*Исайя 5:12) Наши мудрецы были убеждены, что занятия наукой предохранят еврейский народ от исчезновения. Об этом же, то есть о необходимости самостоятельного мышления говорил ещё до нового летоисчисления наш законоучитель р.Гиллель.

                   Где найти человека, что был бы здоров и силен

                   И остался бы другом и знанья и разума он?

                   Только скептиков вижу, одних слабосильных втируш,

                   Только пленников вижу в темницах их собственных душ…*                                                                                                      

                                                                    * Пер. В.Лазариса

       Спасения от нападок коллег я ищу в мистическом приобщении к высшему Разуму, рассматривающего действительность с точки зрения вечности и обращающего человека материально обремененного к чистой духовности.  Тут сама по себе выплывает стихотворная строчка: «Ведь Душа поклялась не утихнуть – пока Суть Его непостижима уму человека!» 

       Меня вновь и вновь обвиняли в заносчивости, мании величия и в незнании основных положений иудаизма, согласно которым евреи, дескать, давно ничего не ищут, ведь всё сказано в Торе. Снова и снова ставили в вину увлечение «эллинизмом», в частности Платоном, который писал, что все с детских лет должны учиться, чтобы стать философами. Стремление к познанию Бога мои собратья по перу объясняли гордыней или приписывали чёрной магии.  Подвергли абструкции, никто из окружающих не разделял мои мысли, и я из раза в раз оказывался один против всех. Сами собой складываются в стихотворение записанные ранее  строчки:

                      Здесь всем я чужак, я живу

                      средь страусов, средь болтовни

                      жулья – я, чье сердце подстать

                      мудрейшим, я – и они!

                      Один – дуб. Злой аспид – второй

                      на, яду, мол, на, облизни;

                      а третий – с честняги лицом –

                      агнец – влечет в западни…

       Их бы на моё место, попробовали бы жить перед лицом Вечности. Я с юности просил Вседержителя, чтобы дал мне разумения познать бездны Вселенной.

                      По мерке ль вам? Ну-ка, напяль

                      ярмо мое – и потяни!...

                      За богопознанье меня

                      зовут чернокнижником. Пни.

                      С того-то и вою. Я сплю

                      Во вретище, без простыни,

                      гнусь, словно тростник, пощусь

                      вторые и пятые дни.

                       Власть Смерти с призывом Земли –

                       Что будет сильнее? – сравни…

                       

                        Нет! Если уж жернов Земли

                        напялен – его и тяни! *

                                        *Пер. М.Генделева

        В который раз твержу себе: нужно стать самодостаточным, то есть свободным. Такая свобода предполагает возможность удовлетвориться тем, что есть. Аскетический образ жизни не мешает, более того помогает представить сверхсущее Единое, которое Плотин называл неизреченным абсолютным   Благом. Сейчас, когда халифы доброжелательно относятся к нашей культуре, у меня больше проблем с единоверцами, чем с мусульманами.  

     Стремление к совершенству – высшей цели человеческого предназначения – состоит в приобщении к Активному Интеллекту. Вот бы подняться над своим естеством и стать чистым разумом. Душа совершенного человека приобщившись к Активному Интеллекту, становятся его частью. Я пишу книгу, которую назову «Источник жизни», название заимствовано из псалма 36:10 «Потому что у Тебя источник жизни («Мекор хаим») –  в свете Твоем видим мы свет».

      Мудрость и Воля исходят из Бога – Первой Сущности. Затем следует Универсальная Материя и Универсальная Форма. Все вещества, кроме Бога, состоят из материи и формы. Другими словами - в каждом сотворенном предмете я рассматриваю материю и форму в качестве первоосновы бытия. Одна и та же материя простирается от высших пределов - духовного и до низшего - физического мира; при этом чем ниже материя опускается, тем больше уплотняется, грубеет.

       Всё сущее можно свести к трем категориям: Первая Сущность – Бог; вторая - Материя и Форма, то есть мир; и третья – Воля Творца как промежуточное звено между Богом и миром.    

       Бог – источник жизни - единая высшая Сущность, несотворенная причина и начало всех вещей. Божественная воля, согласующаяся с Божественной Мудростью, творит множество форм, благодаря которым материя приобретает многообразие. Из Воли возникает Универсальная материя и Универсальная Форма, Универсальный интеллект и Мировая душа. Из Мировой души исходят животные, чувственные и разумные души, и, наконец, весь мир природы. Время - вечная энергия Мировой души.  

       Итак, первая Сущность - Бог, все остальные существа – духовные и телесные состоят из первичной материи и субстанциональной формы. Форма отождествляется с интеллектом, как Воля производит из себя материю, так Интеллект производит из себя всеобщую форму и все дальнейшие формы Вселенной. Вся реальность представляет собой единство Воли и Интеллекта, материи и формы.

       Человек состоит из тела и души соединенной с разумом замутненным материей. При взаимодействии бессмертной души и смертного тела человек должен очищать свой разум и постепенно восходить к познанию Творца.   

Примером тому интуитивный ум Плотина, что не ставит границу между чувственно воспринимаемым и воображаемым миром; разум может выносить свои суждения независимо от практического опыта. Эта способность присуща людям, сознание которых выходит за пределы материальной реальности. Не случайно античный мыслитель хотел основать город философов, мышление которых было бы ориентировано на высшее идеальное начало.  Попытка не удалась. Вот и мой непрекращающийся диалог со Всевышним - это не только  просьба и покаяние, но и попытка отыскать смысл и достоинство человека в его космической ценности.

                                Спросила меня мысль изумленная:

                                зачем возносишься в сферу высочайшую?

                                К живому Богу вожделенно я желаю,

                                и душа моя с плотью по Нему изнывает.

                                Веселье моё вместе с долей моей в Творце моем, -

                                Час поминанья знамений Его и воздыханий.

                                Приятна ли будет песнь душе моей,

                                Если она не благословит Имя Господа Бога?*

                                                                              *Пер. М.Генделева

                         

       Источник моего вдохновения – наше Священное Писание. Стихи пишу исключительно на древнееврейском языке, что раздражает собратьев по перу. Они же не уставали обвинять меня в отступничестве, в приверженности философии язычников. К моим доводам о том, что логическое и аналитическое мышление греков всегда было подчинено синтезирующим воззрениям нашего Учения, они глухи. Плотин определил Божество как неизъяснимую Первосущность, стоящую выше всякого постижения и порождающую всё многообразие вещей путём эманации. Здесь нет противоречия с Едым – Богом евреев. И я, стремящийся постичь законы творения мира, не противоречу себе верующему и молящемуся.

                    Они надо мной смеются: «Ты, мол, говоришь, как грек,

                    Твоих слов не может понять ни один человек!»

                    И это я слышу, о Боже, от самых убогих невежд!

                    В отместку язык мой острый проколет их, как игла,

                    Я по ветру их развею, как будто они – зола.

                    Глухим не дано услышать все мои колокола!

                    Не выдержат ваши шеи пудовых моих цепей,

                    О, если бы вы рты открыли – глотнуть от моих дождей,

                    На что вам, глупцам, ароматы, которые всех нежней?

                    О, горе мне, лютое горе, которого нет лютей,

                    Ведь мне суждено судьбою жить среди тех людей,

                    Которые с глупостью только водят свое родство,

                    Им познание Бога – лишь магия и колдовство…

                    Предок Шломо завещал мне поиска долгий путь,

                    И жив я покуда ищу в жизни скрытую суть.

                    Душа моя только в смерти спокойствие обретет,

                    Когда она в доме Бога свой вечный приют найдет,

                    А дом опостылевшей плоти оставит она и уйдет.

                    О, как я устал от жизни, где вместо радости – грусть,

                    А грусть последняя эта радостью станет пусть.

                    Настанет конец страданьям, и вот он – последний вздох,

                    С которым, может, в награду откроет мне мудрость Бог.*

                                                                                   *Пер. М. Генделева

      В дни, когда мысли оставляют меня, я чувствую себя в безвоздушном пространстве – в пустоте; стихи не пишутся и, вообще, пропадает ощущение ценности жизни. В такие дни я неприкаянный, не зная, к чему себя применить, завидую простому ремесленнику, который с утра пораньше принимается за свою работу.

       В Валенсии, так же как и в Сарагосе, пытаюсь спастись прогулками далеко за пределы Иудерии. Красота природы окрестностей Валенсии с одной стороны – рождает ощущение причастности мирозданию,  с другой – усиливается  сознание кратковременности человеческой жизни. И я благодарю Создателя за возможность ещё раз ощутить себя в бесконечности; вдохнуть напоенный солнцем воздух, вслушаться в перекличку птиц и забыть себя страдающего, болящего. Пытаюсь вернуться к своим не раз продуманным мыслям о единстве Творца и творения, к вере в высший Разум, раскрывающим себя в законах природы и человека, нравственная воля которого освобождает от злых страстей.  Напоминаю себе о том, что высшее блаженство заключается в устремленности к познанию Творца, к разгадке относительного конечного существование человека в бесконечности Бога…

       На фоне природы проще ощущать себя всего лишь ничтожной частицей Вселенной, и тогда легче смирится со своей судьбой. На ум приходят слова еврейского законодателя жившего в третьем веке до нового летоисчисления Антигона Сохейского из Сохо - города в Иудее: «Не будьте как рабы, служащие своему Господину ради получения вознаграждения, а будьте как рабы, служащие Господину из любви, не ожидая вознаграждения…*(*Абот, 1,З) Если ничего от жизни не ждать, принимать всё как есть и благодарить за каждый прожитый день, за минуты вдохновения, наверное, исчезнет состояние угнетенности.

       Миную возделанную землю, по которой во рвах течет вода ещё со времен римских землевладельцев, остаются позади редкие холмы с заброшенными христианскими бастионами, заросли кактусов. Далее узкая тропинка, петляя среди запустения, сухих трав и колючек ведет к развалинам древнего строения – то ли крепости, то ли замка. Других признаков ни прошлого, ни настоящего присутствия людей не видно далеко вокруг. Здесь - в одичавшем, заросшем сорняками месте, я присаживаюсь отдохнуть на полированный  солнцем и ветром камень. Мысленно здороваюсь с ярко зеленой сосенкой, что проклюнулась из ржавой сухой земли рядом с моим камнем. Разговариваю с нежным, незащищенным близостью своих сородичей деревцем и прошу его поскорей окрепнуть и выстоять на пустыре, где скоро завоют свирепые зимние ветры. Сосна моё любимое дерево, всегда чувствовал, что именно она даёт мне жизненные силы.

       Спустя несколько мгновений из расщелины камня высовывается  и тут же юркает обратно ящерица. Кажется, она уже начинает привыкать к моим посещениям; через несколько мгновений  снова появляется из своего укрытия и замирает, не сводя с  меня черные капельки глаз. Стоит шелохнуться, тут же спрячется. Так мы с ней и сидим неподвижно под нежарким осенним солнцем, глядя друг на друга. Ничего не имеют против моего появления на этом заброшенном пустыре и бродячие собаки, здесь в безлюдном месте они поражают своей независимостью. Пять бездомных породистых собак, не торопясь, шествуют одна за другой –  большие, красивые и, судя по тому, с каким достоинством держатся, все на равных правах. Пробегут медленной рысцой, повернув голову в мою сторону, вроде как поприветствуют, и направляются дальше по своим делам. Должно быть, у таких отменных собак были хозяева. Теперь они брошенные вместе вживаются в никем не ограниченную свободу, с тоской вспоминая ласку людей.

       Я жду старого седого пса, он всегда появляется последним. Первый раз, увидев меня сидящим на камне, он остановился в отдалении и не уходил до тех пор, пока я не отправился в обратную дорогу. Мне даже показалось, что  прячась за кустами, он следил за мной. Во второй мой приход пес оказался на прежнем месте. Я  попытался приблизиться, он тоже, словно раздумывая, сделал несколько шагов навстречу, затем отступил назад. В следующие  посещения этого забытого людьми места я его не видел. Потом он снова появился и с каждым разом стал подходить всё ближе. Сейчас я сижу на своем камне, а суровый седой с обвисшими усами пёс – напротив.  Может и он был в стае молодых собак, а теперь обессилел и живет один. Мы смотрим в глаза друг другу – удивительно выразительный человеческий взгляд. Поначалу глаза были злыми, не предвещавшими ничего хорошего, а сейчас добрые, доверчивые. Я протягиваю руку, псина медленно поднимает тяжелую лапу и кладет мне на ладонь. Мы на равных -  независимые и одинокие, но не утратившие внутренней свободы и чувства собственного достоинства.  В конце октября порывы ветра пригнут кусты, пойдут дожди, потом они станут проливными, наступят холода.  Где спрячется мой обретенный бессловесный друг?

      Я уходил, думая о непостижимости психики собак и животных вообще. Только ли инстинкт самосохранения движет ими? Олень, победивший в бою своего соперника, покрывает всех самок стада, что предполагает рождение сильного потомства. У собак, наверное, всё сложней. Не тяжело ли моему старому псу жить отдельно от стаи? Может быть ему, так же, как и мне не удаётся абстрагироваться от себе подобных, ведь при склонности к уединению я хочу общения, любви.

       Выйти бы из своих мрачных настроений и преодолеть желание естественных человеческих радостей. И тогда, став независимым, наверное, увижу мир другими глазами. Сколько бы я ни говорил себе, что дух человека сильнее его физического естества, в дни, когда вдохновение оставляет меня, хожу потерянный, не знаю, чем заняться, куда себя деть. И тогда даже намек на признание моих стихов или философских сочинений воскрешает душу, даёт право жить и работать дальше. Пока я работаю, ангел смерти минует меня.

         Я возвращаюсь из этого пустынного, заброшенного пригорода. Каменистая земля с засохшей к концу лета травой, усталое предвечернее солнце и не оставляющее сознание чужеродности страны, где довелось жить. Вдруг мне на лицо упала капля. Откуда бы? Нет никаких признаков дождя: небо чистое и на горизонте ни облачка. Не весть ли то из Палестины? Сюда в Испанию евреи привезли со своей Родины молитву о дожде. Не понятно откуда взявшаяся капля, не знак ли это надежды на возвращение в свой дом, где мы не будем изгоями? Пусть на бедной, разоренной, но на своей земле! Сейчас там, наверное, много безлюдных, одичавших окрестностей. Не умирает тоска и надежда на воскрешение завещанной нам Богом земли.

                     Древний корень Давида,

                     надолго ль могильной плитой  

                     Ты сокрыт под землей,

                     бесплодный, окутанный тьмой?        

                     Внемли звукам весенним

                     и к солнцу пробейся ростком.

                     Неужели навеки царю суждено быть рабом?

                     Кто Всевышнему предан –

                     забит и унижен в неволе.

                     Кто хитрей и наглей –

                     гордо ныне сидит на престоле.

                     Вот уж тысячу лет я в изгнании, филину друг,

                     по пустыне скитаюсь,

                     мой путь, словно замкнутый круг.

                     Возвести же конец мне,

                     о ангел святой Даниила!   

                     Не разверзлись уста.

                     Скрыт конец. Жизнь, как прежде, постыла…*

                                                              *Пер. С.Цинберга

      Это моё последнее стихотворение, вот уже несколько месяцев ничего не пишется. Стараюсь утешиться тем, что некоторые мои стихи и поэмы стали известны, есть даже те, что вошли в литургию знаменательных дней. Обращение к Творцу, просьбы и покаяния нашли признание у, заполняющих синагогу, простых людей. Однако мне  не удавалось снискать расположения кого-либо из круга сарагосских меценатов. Зависимый от них, то есть от их материальной поддержки,  я обретал внутреннюю свободу в размышлениях о Воле Бога являющейся источником всего сотворенного. Я вновь и вновь обращаюсь к Разуму –  причине всех вещей. Разум, интеллект человека соответствует сущности Бога, которая непознаваема, ибо бесконечна и превыше всего. Именно дух, духовная сущность поддерживает тело человека. Знание – высшая цель оправдывающая жизнь. Творец образовал Универсальную душу из пламени Интеллекта и чтобы вернуться в нее нужно очиститься путем накопления знаний и благочестивого поведения. Приобретенные знания выведут за пределы чувственного мира к чистой духовности, дадут освобождение от смерти и соединят с Источником жизни.

     Однако, размышления, уводящие за пределы конкретной реальности, не спасали от злобных нападок коллег по перу. Мне бы смолчать, и тогда, может быть, не было бы необходимости покидать Сарагосу. Однако всякий раз раздражение брало верх; не мог я преодолеть свою нетерпимость. И это не только в случае, когда дело касалось моих убеждений. До сих пор стыдно вспомнить, как я на занятиях научного кружка крикнул Ахиму, то есть Абасу: «Да заткнись ты!». Он, желая привлечь к себе внимание аудитории, всё время поддакивал лектору, перебивал его нелепыми комментариями; мешал сосредоточиться всем, не только мне. При этом не выдержал я один, остальные молчали.

      Благоразумие, здравые суждения оставляли меня, и в случаях, когда обличал в своих стихах невежественных оппонентов, почему и нажил врагов также среди влиятельных людей города.

                     

                    И невежа любой, и глупец, и транжира любой

                    Из себя Аристотеля корчит и страшно гордится собой.

                    И убогие вирши свои называет поэмами он,

                    Ну а я, называю их карканьем стаи ворон.

                    Только зоркое сердце, что будет пророку под стать,

                    Может строчки простые заставить поэзией стать.

                    Я печальную песню у Времени высек на лбу,

                    И они ненавидят её – за счастливую эту судьбу.*

                                                                  *Пер. В.Лазариса

       Отношения не только с причастными к поэзии единоверцами Сарагосы, но также и тех, от кого зависело моё материальное и моральное положение, вконец испортились. Высокомерный «не от гордости, а от горести»* (*Строчка из стихотворения Б.Ахмадулиной) я защищался колкостью. Они же раздраженные моей свободой суждений в литературе, в вопросах сотворения мира и устремленностью в недоступную им сверхчувственную сферу,  нападали на меня снова и снова. Обвинили в колдовстве и постановили изгнать из Сарагосы. Не стало у меня заказов на написание пиитов и элегий, не стало и средств к существованию.

       Я, затравленный, не появлялся на собраниях и старался реже выходить из дому. Казалось, будто меня преследуют; стал оглядываться на улице, не идет ли кто за мной. Усилилось сознание своей несостоятельности и страха, что завтра не смогу уплатить за крышу над головой.

       Когда озабоченность завтрашнем днем, отодвигая мысли о высоком, делает меня зависимым от обстоятельств, я говорю себе: «Довольствуйся сухим хлебом, изливай в молитве твоё сердце пред Ним и твори волю Его. Тогда ангелы  мира будут ожидать твоего конца и затем проведут тебя в небесный сад».* (*См. соч. М.Базилевского. Журн. «Наша старина», ХХ11, Одесса 1897, стр. 16)

       Случалось на мне, низкорослом неказистом, останавливался взгляд прохожего, это означало, что, не осознавая того, я слишком внимательно посмотрел на него. В самом деле, при всем моем бедственном положении не могу удержаться от желания вникнуть в чужую жизнь. Удивительно разнообразие лиц, выражения глаз идущих навстречу людей; не раз приходили мысли о том, что все мы несем след  состояния души и тягот жизни не только настоящего воплощения, но и предыдущих.

       Судьба работает на контрастах. В горестные дни думаю о том, что мне посчастливилось встретить Иекутиэля; благодаря его поддержке не приходилось в поисках заработка заниматься каким-либо ремеслом. Сколько  тогда удалось сделать; вдохновение не покидало меня! В девятнадцать лет  написал большую поэму «Ожерелье», в которой обозначил основные правила грамматики иврита и призывал изгнанных со своей земли иудеев изучать свой язык, «избранный язык избранного народа».

                            Вот ожерелье рифм, и в нем раскрыта

                            Грамматика прекрасного иврита,

                            Сложил её изгнанник в Сефарде,

                            Шломо бен Йегуда, младой пиит…*

                                                                          *Перевод  Шлома Кроль

                    

       В благословенные дни дружбы с Иекутиэлем закончил также рукопись, которую назвал «Исправление душевных качеств», где изложил принципы этики: «Чтобы усовершенствовать свою душу, человек должен тщательно изучить её, знать её особенности, приучить себя уклоняться от увлеченности материальным и преходящим, устремляя свои чувства к духовному и возвышенному. В этом и заключается счастье человека». В настоящей работе я не утерпел и с критикой высокопоставленных людей города, что ускорило моё изгнание из Сарагосы. Не нашел я понимания и у знатоков нашего Священного Писания; мои этические и философские сочинения не пользуются у них признанием, потому как нет в них непосредственной связи с толкованием еврейских законов и равинистических текстов. Ортодоксам я кажусь еретиком, при этом в моих трудах никто не нашел противоречия иудейскому понятию Единого и Торе. Именно о единстве и предвечности Творца я и пишу в своем ещё не законченном сборнике стихов «Царская корона»:

                     Ты - един, числа и отсчета основа,

                     Ты – надёжный фундамент строенья любого.

                     Ты – един, и Тебя мудрецы не постигли –

                     Перед тайной единства смутились и стихли.

                     Ты – един, нет в Тебе ни ущерба, ни роста,

                     Ни различий земных между «сложно» и «просто».

                     Ты – един, и названья вещей во вселенной

                     Не касаются сути Твоей неизменной.

                    Ты – един: в эту тайну я тщетно вникаю,

                    И, греха опасаясь, уста замыкаю…*

                                                  *Пер Дм. Щедровицкого

       Счастье просветленных минут, когда перестаёшь чувствовать своё земное «я», не променял бы ни на какие блага этого мира. Стремление ввысь к непосредственному созерцанию Бога – высшая степень блаженства, возвращение души к её первоначальному бесплотному существованию.

                   

                    Ты – предвечен. И чувства, взирая на чудо,

                    Отменяют свои – «как», «зачем» и «откуда».

                     Ты – предвечен, и знаешь лишь Сам Свою Суть:

                     Разве Вечность вмещает ещё кто-нибудь?

                     Ты – предвечен: вне времени Ты обитаешь,

                     Вне пространства в мечтах непосильных витаешь.

                     Ты – предвечен. Сие недоступно уму:

                      Бездну таинств удасться ль измерить кому?*

                                                   *Пер. Дм. Щедровицкого

        

       Отношения с единоверцами, у которых я часто не находил понимания, не убили мечты о духовном возвышении моего народа. Я представлял будущее возрождение на своей земле, когда в Палестине будет создан духовный центр, где наряду со Священным Писанием, будут изучать науки, искусства, литературу. Светская и религиозная культура станут едины, что и было во времена Синедриона.

      Поведение отдельных людей, их вера определяется конкретными обстоятельствами, а в общенациональном плане диалог евреев с Богом развивается в течении веков. Я и представляю себя в веках и потому чувствую себя независимым в философских суждениях. Я утверждаю: всё существующее можно свести к трем категориям. Первая субстанция – Бог; далее материя и форма – образующие Мироздание; и Воля – посредник между ними. Божественная Воля неотделима от самого Бога, это некая энергия или сила, разумно устраивающая мир; она является источником жизни. Именно так я и назвал свой трактат «Источник жизни». Прямое познание Бога, универсальной материи и формы невозможно, однако человек может интуитивно приблизиться к миро-созидающей духовной сущности. Наша душа несет в себе отпечаток высшей мудрости, но оказавшись в теле, это знание становится непроявленным.   

      С одной стороны наш разум устремлен к познанию высших миров, с другой – мы зависим от конкретных обстоятельств и окружающих нас людей. Я в Сарагосе оказался один против всех, у меня не было сил противостоять нападкам коллег по перу, и я утратил волю к жизни. Всё что раньше меня радовало: меняющая оттенки беспредельная голубизна небес, покрытые лесами горы с игрой света и тени, утренние рассветы с перистыми облаками и светлеющим диском луны рождавшие мысли о причастности к бесконечности мироздания, – всё потеряло смысл, стало неживым, плоским. Я не мог, как прежде, вобрать в себя, вдохнуть из окружающего мира ни оживляющего духа, ни надежды. Больному, одинокому, без друзей и средств к существованию, только и оставалось покинуть Сарагосу. Одним словом, «мне опротивела жизнь, и я не хотел, чтобы плоть была мне убежищем».

                    Мое горло охрипло от крика, язык прилип к небу.

                    Сердце бешено бьется в груди, от великой скорби и невзгод,

                    Горе мое велико и не дает ему сойти на мои веки,

                    Как я сетую, и как пылает во мне гнев!

                    С кем мне поговорить, кому высказаться,

                    С кем поделиться моим горем?                                

                    Если найдется утешитель, пусть он меня пожалеет,

                    Пусть возьмет за руку,

                    Я распахну перед ним своё сердце, расскажу о своем горе.

                    Быть может, сетуя я уйму волнение?

                    Ты, желающий мне добра, подойди и выслушай меня,

                    Мои стенания подобные шуму моря!*                    

                                                                                 *Пер. Вл.Лазариса

      …Бесконечному шуму моря, и нет мне ответа. Я всматриваюсь в лица прохожих, может быть, кто-нибудь оглянется на меня – выслушает и поймет моё горе; ведь я вырос в Сарагосе, здесь похоронены отец, мама; благословенна  память праведников. Я молюсь над их могилами, чтобы они подняли на небеса мои упования.  Хожу и на могилу  Иекутиэля бен Ицхака, хожу к нему чаще, чем его родные. Мне бесприютному без родных и друзей участливое отношение друга было нужнее, чем его детям; оно и сейчас греет меня. Сколько хороших слов я слышал от моего почитателя и мецената, например, что я мастерски сочетаю логическое и эмоциональное мышление, что лицо моё удивительно подвижно, выразительно, особенно когда  читаю стихи. В памяти оживают слова беседы, когда мы, глядя на проступающие в сгущающейся вечерней темноте звезды, говорим о законах мироздания.

СЮДА КАРТИНКУ – (Двое смотрят в небо)

       Лишившись покровителя, больше чем покровителя – старшего брата, я стал беззащитной мишенью для противников. В чем моя вина?! Неужели в том, что ищу недоступный их пониманию путь к Творцу? Прошло три года после казни Икутиэля, всё это время я работал как одержимый, подвергаясь нападкам злопыхателей, они  отравили мне жизнь. Я  покидаю Сарагосу:

                       В глазах – ни слезы, к гортани прилип язык,

                       Сердце мое от боли ревет, как раненный бык,

                       Мука и скорбь не дают мне веки сомкнуть ни на миг,

                       Доколе мне ждать, доколе сдерживать яростный крик?

                       Кто же подаст мне руку? Сердце кому открыть,

                       Чтобы кручины тяжкой малость одну избыть?

                       Слышишь ли ты, прохожий, как гложет меня тоска?

                       Будь сердце твоё сурово, смягчит его мой рассказ.

                       Послушай меня, прохожий, ведь смерть моя так близка.

                       Назначено мне судьбою с невежами жизнь влачить,

                       Что правой руки от левой не могут они отличить.

                       Схоронен я, но не в могиле, а в доме, где хочется выть.

                       Я нищ, одинок и болен, я жажду своего конца,

                        Нет у меня ни брата, ни матери, ни отца.

                        И нет друзей, кроме мыслей – так уж мне суждено,

                        Я слезы мешаю с кровью, а со слезами – вино.

                        И друга найти я жажду, но плач не услышан мой,

                        Как будто Творец небесный стоит между ним и мной.

                        Живу чужаком, окруженный подлой и глупой толпой,

                        Которая самой мудрой повсюду себя зовет.*

                                                                                           *Пер Влад. Лазариса

       Моя жизнь подобна одному безрадостному дню и «нет у меня друзей, кроме собственных мыслей». «Но горе одному, - сказано в Екклесиасте, - когда упадет, а другого нет, который поднял бы его». Раз уж не получается дружбы, следует искать силы в себе. В конце концов, что есть человек и дела его? Всё суета, обречены земные заботы; «во всякое время человек предназначен для невзгод, миновавших и приходящих...». Бог – единственный свидетель и участник моей судьбы, с Ним веду непрекращающийся диалог, вернее монолог.  

                                      Что человек, Господь?

                                      Если не кровь и плоть?

                                      Его блужданий дни

                                      Мелькнут как тень они.

                                      Он праха лишь щепоть.

                                                      

                                      Что человек, Господь?

                                      Во лжи и мерзости погряз,

                                      В нем все – одна корысть и грязь,

                                      Коль суд вершил бы Ты сейчас,

                                      Как пыль, его Ты смел бы с глаз

                                      Долой, когда бы подал глас.

                                      Но пожалей на этот раз:

                                      Он праха лишь щепоть.

       В конце концов, люди всего лишь люди и всякий может сослаться на обстоятельства, на унаследованные привычки, пороки. 

                                      Что человек, Господь?

                                      Зачат в грехе, забыл он стыд,

                                      Насильем пьян и злобой сыт,           

                                      Как зверь свиреп, как змей хитрит,

                                      Он пред Тобой не устоит,

                                      Тобою в пух и прах разбит,

                                      Но о прощении молит:

                                      Он – праха лишь щепоть.

                                      Что человек, Господь?

                                      Он все готов предать, продать.

                                      Коль по грехам ему воздать,

                                      Ему костей бы не собрать.

                                      Едва из праха смог бы встать,

                                      Как прахом станет он опять.

                                      Так не спеши его карать,

                                      Он – праха лишь щепоть.

       Ничтожны дела и помыслы наши:

                                      Что человек, Господь?

                                      Обрубок дерева гнилой,

                                      Он плачет в темноте ночной,

                                      А будь наказан он Тобой,

                                      Умрет раздавленной змеёй,

                                      Растает свечкой восковой,

                                      Смени на милость гнев Ты свой:

                                      Он – праха лишь щепоть.

                                                        Пер. Вл. Лазариса

       Где кончается поэзия и начинается молитва? Можно сказать наоборот: где кончается молитва и начинается поэзия? Во всяком случае, это стихотворение я написал под впечатлением сто сорок третьего псалма, где сказано о том, что только у Бога можно искать милость, защиту, избавление.     

      Ещё совсем недавно случалось болезнь щадила меня, то есть были просветы. Сейчас же, когда я должен покинуть Сарагосу приступы боли участились, последние дни я едва сползаю с постели, чтобы выпить воды. Кости болят, красные пятна на лице и на теле увеличились, стали ярче. И нет друзей, кто бы пришел ко мне. Когда-то в дни, когда хворь одолела меня, навестил Ахим, даже принес вкусный пирог. Своим проявлением участия хотел приручить меня; у него даже в голосе стали появляться повелительные ноты. Однажды в гневе даже топнул ногой на мой отказ куда-то пойти с ним. Не сохранил я его в друзьях -  не мог поступиться независимостью.

        Не много нужно было ума, чтобы понять невозможность продолжения наших приятельских отношений; будучи ущемленным своим рабским сознанием, Ахим, он же Абас, хотел взять надо мной первенство, главенство. Обвинял в излишнем мудрствовании; не мог смириться с превосходством моих стихов, устремленностью к знаниям. По мне же: вера в Бога без интеллектуальных запросов перестаёт быть источником озарения.

       Возле страдающего Иова стояли друзья, а у моего ложа никого нет, может быть, оно и лучше, не придется, подобно Иову, выслушивать глупые советы. Бог по наущению Сатаны всего лишил праведника - отца большого семейства, богача, главу племени. У меня же – неимущего нечего забирать и я уже давно не противлюсь своему уделу оставаться одиноким. Разве что Он по наущению Сатаны решил ещё больше поразить мою плоть и кости. Я страдаю от нестерпимой боли, только ведь силы человека не беспредельны:

                      Что ж, море я иль чудище морское,

                       А, может, самый крепкий из камней,

                       Что Ты мне шлешь всё новые мученья,

                       Как по наследству? Боже пожалей!

                       За что караешь Ты, как будто

                       Тебе нет дела  до других людей,

                       Взгляни Господь: душа моя, как птица

                       В силке! Молю не позабудь о ней!*

                                                       *Пер. Вл.Лазариса

                                     

      Праведник Иов не отрекся от веры в непостижимую ему справедливость Всевышнего. Вот только каким образом примирить эту справедливость с жестокой очевидностью?  Как бы то ни было нечего возразить человеку на слова Творца мироздания: «Мой ум – не твой ум». Только и остаётся просить: «Покажи мне грех мой… Я только бы желал отстоять пути мои перед лицом Твоим».

       Должно быть, смирение и готовность принять всё как есть, умилостивили Провидение -  боль отпустила, и стало возвращаться давнишнее желание отправиться в путешествие; новые впечатления избавят от угнетенного состояния ума и души. Как бы мне хотелось поселиться сейчас пусть и в разоренном Иерусалиме, увидеть место, где некогда стоял Храм и оплакать его разрушение. Я бы с радостью оставил цветущую Испанию ради руин на своей земле. Однако нет у меня денег на столь дальнюю дорогу. Опять же там сейчас засилие рыцарей креста, от которых иудеям не приходиться ждать пощады. Мы, прежние хозяева Палестины, наученные горьким опытом изгнания, когда-нибудь вернемся на свою, опустошенную сейчас Землю, ибо только мы являемся её законными наследниками.  На ум приходят слова пророка Амоса: «И насажу Я их на земле их, и не будут они больше вырваны из земли своей, которую Я дал им, - сказал Господь. Бог твой».* (*Амос 9:15) 

       Не прочь я посетить и Вавилон, где сохранились еврейские поселения и почтение к учености. В Персидской империи до мусульманства был зороастризм – единственный культ, который независимо от иудаизма поднимался до монотеистической веры, до понимания единого морального принципа, управляющего судьбами мира и людей. Интересно, что во времена римского правления в Иудеи надежды на избавление и пришествие Машиаха связывали с персидским владычеством; говорили: «Если увидишь персидского коня, привязанного к дереву Земли Израиля, жди поступи Машиаха». Должно быть, это и способствовало тому, что участь иудеев в Вавилоне стала не только безопасной, но и завидной. То был и остается центр еврейского образования после разрушения Первого Храма. Примечательно, что наши гаоны Вавилонский Талмуд предпочитают Иерусалимскому.

       Хорошо бы съездить и в Египет, там в Александрии нашим единоверцам, как и в испанских городах, отведены отдельные кварталы. По доходящим в Андалусию сведениям тамошние евреи не изменяют религии отцов, однако не иврит, а греческий язык стал у них повсеместным от низших до высших классов. Вряд ли до сегодняшнего дня в Александрии существует община евреев – аскетов, о которых писал Филон Александрийский, он их называл терапевтами – врачевателями душ. На рассвете они произносили благодарственную молитву Богу за дневной свет и свет Торы, а при закате солнца за истину скрытую в душе. Представляю себя среди этих служителей Бога во всем белом; я участник их молитв и скудной трапезы, состоящей из хлеба, воды и исопа.

        Только не суждено сбыться моим мечтам о разных городах и странах; согласно весу моего кошелька не могу покинуть пределы Испании. В Палестине, наверное, сейчас тепло, не то, что в Сарагосе – туманы, холода, ночью замерзла вода в кувшине; а тепла от едва тлеющих углей в жаровне не достаточно, чтобы согреть руки.

       Холод парализует не только тело, но и мысли. И на улицу не выйти –  невозможно защититься от резкого ледяного ветра. Только и остается закутаться во всё, что есть в доме и не двигаться, дабы не растерять тепло своего тела – замереть подобно личинке бабочки или кокону шелкопряда. Какие только мысли не приходят в эти минуты вынужденного затворничества. Почему-то вспомнилось, что при рождении царя Соломона пророк Натан дал ему имя Иедидия – любимец Бога, а имя Соломон, то есть миротворец, - прозвище. Царь миротворец в целях безопасности границ до конца жизни брал жен из знатных родов соседних языческих народов. И не препятствовал им ставить своих идолов не по причине своей старческой немощи, а должно быть хотел умиротворить страсти. Или полагал таким образом объединить разные силы природы, которыми наделяли истуканов его иноплеменные жены. Эти разные силы, объединенные в одну, наверное, должны были означать противоположное множественности единство.   

       Помню с каким нетерпением я хотел поскорее уехать из Сарагосы, чем дальше окажусь от отвернувшихся от меня собратьев по перу, тем быстрей пройдет гнетущее состояние растерянности, отверженности. Спешил продать домашнюю утварь, которую несколько лет назад приобрел на деньги Иекутиэля, моего утраченного незабвенного друга.

      К весне у меня образовалось три кошелька. В самом легком - несколько золотых динаров, в чуть поувесистей – серебряные дирхамахи,  и в самом тяжелом - медные монеты. Я пытался сосчитать, сколько  всего, если в одном динаре десять дирхамах, в одном серебряном дирхамахе шестьдесят медных фулусов. Несколько раз начинал счет, сбивался и в конце концов бросил это занятие, ведь от того, что буду знать сколько у меня денег, их больше не станет.

         Я направлялся в Толедо, что расположен на дороге от Сарагосы до старинного города Мериды. Согласно легенде Толедо древнее Рима; «и был он земным раем и местом знаний». Опять же, согласно легенде, среди сокровищ города, что разграбили мусульмане в начале восьмого века, был «стол царя Соломона», изготовленный в Иерусалиме из огромного изумруда, который вестготы привезли из Рима в начале пятого века, и который Тарик ибн Зияд – арабский полководец отправил халифу Дамасскому в качестве доказательства завоевания Испании. Как бы мне хотелось отправиться в Толедо пешком, как это делают покидающие свой дом молодые люди, или не имеющие постоянной клиентуры врачеватели. Однако я не мог осилить  дальнюю дорогу. Пристроился к почтовой карете, что отправляется из Иудерии Сарагосы в еврейские кварталы других городов. Ехал налегке: связка книг и стопка рукописей – весь мой багаж.

       Прошлое, оно же настоящее, всё всплывает перед глазами. Помню Эфраим – давнишний возница средних лет обрадовался пассажиру, хоть и был я поначалу молчаливым, безучастным. Кто-то отправляется путешествовать в поисках удивительных приключений, кто-то надеется найти состоятельного покровителя, я же бежал от ненависти людей, которым ничего плохого не сделал. Хотел забыть поскорей их жалящие слова и чувство обреченности, когда на собраниях оказывался один против всех.

       Выехали мы на рассвете, ещё не рассеялся утренний туман. Быстро миновали предместья Сарагосы с рощами олив, виноградниками и оказались на пустынной дороге, по обе стороны которой усеянные камнями невозделанные поля с ярко зеленой весенней травой. Вдали с одной стороны покрытые лесом горы, с другой – на горизонте, где обширная равнина смыкается с небом, розовеют подсвеченные восходящим солнцем облака.

      С сожалением думал о том, что покидаю Сарагосу, так и не встретившись с моим то ли действительным, то ли воображаемым почитателем, от которого я на днях получил отклик на недавно написанные стихи и на свою работу «Исправление души». Это послание с признанием моих философских воззрений и поэтического дара порадовало меня. А вот в чем я не согласен, так это с мнением автора письма о том, что «удаление от мира является необходимым средством для обуздания человеческих страстей и подготовки души к  высшему назначению – то есть к приведению её, среди земных искушений, к ангельскому состоянию». Я полагаю, наоборот: «не должно человеку удаляться от мира и быть одному». Жизнь отшельника не отвечает намерениям Создателя усовершенствовать мир. Мой друг Иекутиэль, благословенна его память, не был счастлив со своей унылой женой, но и такой семейный очаг лучше, чем ничего; у него есть дочки, которых он любил, успел выдать замуж и даже дождался первого внука. Что толку, если человек всю жизнь ищет, но так и не находит родственную душу. Нас привязывает к жизни забота о близких. Не по своей воле я живу один.

        На письмо незнакомого ценителя моих писаний я ответил: «Человек не ангел и этот мир, равно как и духовный мир, является божественным созданием. Никакая форма не существует без материи. Отсюда следует: нужно принять этот материальный мир, а не отвергать его». Особенно меня порадовал отзыв незнакомца о моих стихах, где он писал о том, что я нашел точные слова для выражения его чувств и мыслей. «Это удивительное радостное сознание, - писал он, - дает ощущение общения, разговора с вами, что греет душу, отчего чувствую себя не одиноким в этой земной жизни…».  Конечно же, я с радостью пошлю моему незнакомому почитателю новые стихи. Напишу ему и о том, что все наши впечатления, переживания фиксируются в сознании, создавая определенную установку на дальнейшее видение действительности. Совершенно случайные впечатления, слова, звуки возвращают былые настроения, чувства…        

      Однообразный пейзаж за окошком кареты не отвлекал от мыслей о своем вынужденном бегстве из Сарагосы. Мои собратья по перу не терпели меня за инакомыслие. «Оставь при себе своё мудрствование и не мешай нам своим благочестием!», - кричали мне. Не могу понять их неприятие философии Платона, который подобно писаниям в Торе говорил: «Начало всего сущего есть Бог». При этом он имел в виду не Зевса – верховное божество античности, а некий духовный источник, первопричину видимого и невидимого мира.

       Запущенные, не возделанные поля с недавно проклюнувшейся травой оживлялись редкими кустами, пригорками, холмами. Вдруг на пустынных просторах оказалось одно единственное роскошное сиреневое дерево; цветов больше чем листьев – зелень не проглядывается. Судя по тому, как вольготно раскинулись ветви, дерево самодостаточно и его не гнетет отсутствие соседства себе подобных. В противном случае оно так бы не красовалось на заброшенной, давно одичавшей земле.

        От достатка, а не от скудости страны здесь так много оставленных полей; многие крестьяне переключились на ремесла, торговлю и переехали в город. Вспомнилось письмо Хасдая ибн Шапрута к хазарскому царю о богатстве этих мест: «Да будет известно господину моему, царю, что имя страны, внутри которой мы проживаем, на священном языке – Сефард, а на языке исмаильтян, жителей этой страны, - ал-Андалус. Земля эта тучная, изобилующая реками, источниками, хлебом, вином и плодами…»

      Под мерное покачивание кареты хорошо думается. В который раз пытался осмыслить свою жизнь, в событиях которой я не властен. Не помню, почему решил отправиться именно в Толедо, впрочем, мне изгнаннику всё равно куда было ехать; только бы оживить душу новыми впечатлениями, доброжелательностью встретившихся людей. Мои единоверцы, откуда бы мы они сюда ни прибыли, сохранили национальный облик. Должно быть утрата  страны, в которой наши предки жили веками, определила у многих из нас печальные, словно вопрошающие глаза. Часто по взгляду узнаю своих собратьев. Вот и у моего задумчивого кучера Эфраима в глазах тоска. Не молодой, но стройный, смуглый, темноглазый явно восточный человек; наверное, его прадеды перебрались сюда из Ирана.

        Эфраим, подтвердив мою догадку, спросил:

       -А твой род, откуда оказался здесь?

       - Отец говорил, что его прародитель бежал в Испанию после разрушения второго Храма  и поражения восстания против Рима. У отца не было ни братьев, ни сестер; сейчас не у кого узнать что-либо ещё.

       -А мне дедушка рассказал историю нашей семьи, - с готовностью отозвался Эфраим, - а дедушке рассказал его дедушка. Мои предки, оказались в Вавилонии после завоевания ассирийцами северного Израильского царства. Не помню через сколько лет был декрет мудрого царя Кореша, разрешившего изгнанникам вернуться на свою родину. Кто-то откликнулся, а кто-то остался – не тронулись с обжитого места. Мои прадеды остались; не хотели расставаться с нажитым тяжкими трудами добром. И никто им из века в век не мешал жить по законам наших отцов. Теперь же, в новое время, когда по миру распространился ислам, евреев в Ираке стали принуждать принять чужую веру. Вот тогда-то весь наш род перебрался в Бухару – древний красивый город. А пятьдесят лет назад, после взятия Бухары тюрками, многие предпочли Испанию. В Бухаре, - рассказывал дедушка, евреи были на равных с местным населением, никому не было дела у кого какая религия, был бы сосед хороший. Каждый молился Богу по-своему. Ну а с тюрками - воинственными дикими племенами, невозможно было ужиться.

       Слушая Эфраима, я в который раз думал о том, что вера и только вера хранит иудеев от растворения среди других народов. Думал и о том, что трудно жить с дикарями человеку взыскующему истину. Именно в это время - после нашествия тюрков, бежал из Бухары ученый на все времена Ибн Сина, перс по происхождению. Творение  он представляет с помощью неоплатонического понятия эманации, чем  объясняет переход от первоначального Единого к множественности сотворенного мира. В его «Книге о предопределении» сказано: «Уже во чреве матери ангел, по велению Аллаха, записывает удел человека, его срок, злосчастным он будет или счастливым, единственное, что остается в нашей воле: выбрать между добром и злом» О том же написано намного раньше в нашем Священном Писании, где можно прочесть, что в нашей воле совершенствовать свой разум. Что и делал Ибн Сина он же Авиценна, претерпевший в жизни много бед и разочарований. 

       Эфраим много лет, ездивший по этой пустынной дороге, на мой вопрос, почему он выбрал ремесло извозчика, сначала не ответил. После затянувшегося молчания то ли мне, то ли себе заметил:

      -Соседская собака больше радуется моему возвращению домой, чем жена. Жену интересуют деньги, которые я привожу, мотаясь неделями при почтовой карете. Если что не по её – кричит, скандалит. Я слова боюсь сказать, начал заикаться от её крика, никогда не знаешь, на что обозлится. Бывает, прицепится к чему-нибудь и долго не унимается. Стараюсь молчать, тоже недовольна, молчун, мол, ей колючка в бок.

      Словно спохватившись, не сказал ли лишнего, возница с грустными глазами тяжело вздохнул:

       -Ну да может, я зря так говорю…

       Потом стал нахваливать жену:

       -Она проворная, аккуратная, в доме всегда порядок, всё разложено по своим местам.

       Помолчав, продолжал:

       -А я при ней…, вроде в услужении состою. Может и ушел бы, мир большой, но не могу я уйти, мы вместе прошли половину жизни, пережили общее горе – у нас умер первенец. Да ведь и уходить некуда и детей не бросишь. Доживу как есть…

      Мне нечего было ответить на это горестное откровение; не мог ни подтвердить, ни опровергнуть решение собеседника. А тот, погрузившись в свои переживания, кажется, забыл о моем присутствии. Спустя некоторое время, должно быть, желая понять, почему так безрадостно сложилась жизнь, снова заговорил:

       -В том возрасте, когда молодые люди или женятся, или ходят к женщинам за деньги, я предпочел жениться, но мечтал о другой девушке.  Может, жена мне мстит за то, что я не её любил? Так ведь старался, помогаю по хозяйству, каждую копейку в дом несу. Никак не могу угодить, всё не так, всё плохо… Живу как на привязи. Сколько всего натерпелся.

      -Жена не для узды, что отбирает свободу, а для радости. - Отозвался я толи на слова возницы, толи на свои думы. И чтобы утешить удрученного человека продолжал:

      -Положим, мы, будучи не в состоянии преодолеть тоску по утраченной возлюбленной, не можем удовлетвориться посильной возможностью взять в жены другую. Тогда нас ждет пустой дом, а сейчас у тебя есть утешение – дети.  Привязанность к семье, какая бы она ни была, не стоит менять на свободу одиночества.

      -Ну да, - помолчав, согласился случайный собеседник. 

       Однообразный пейзаж пустынных усеянных камнями полей изредка сменяется маленькими заброшенными, почти безлюдными деревнями с редкой отарой овец. Когда-то возделанная, а сейчас одичавшая земля ещё хранит следы былого изобилия и работавших на них людей как-то: заросшее травой колесо телеги или почерневшие бревна осевшего большого амбара.

       Случается, плывут навстречу христианские и мусульманские сторожевые башни на пригорках, которые строились, чтобы высматривать врага. Попадаются маленькие селения креста и полумесяца, с ветхими постройками и вспаханными клочками земли. Летом можно жить в этих убогих домишках, а осенью – холодный дождь, непроглядный туман. Зимой избы с покатыми соломенными крышами занесёт снегом; люди и домашняя скотина будут скученными вместе в духоте и скудном тепле.

       Оказавшись волей случая рядом с человеком, знавшим историю своей семьи, я мысленно примерял на себя его судьбу. Нет, не достало бы у меня терпенья, оставаться с женой, которая бы постоянно грызла меня. Подумалось, быть может, и Эфраим сейчас прикидывает к себе мой образ жизни. В противном случае, почему он спросил:

       -Не лучше ли быть одиноким, но учёным человеком, чем подобно мне бесконечно колесить по одним и тем же дорогам и терпеть жену, которая все время находит повод для недовольства?

       -У кого как сложится, - уклончиво ответил я, - не всем удаётся сохранить в семье независимость. Если не можешь совладать с женой, приходится самому подстраиваться под её нрав. И то, и другое плохо. Зато дети есть.

       -Дети есть. Пока были маленькие, взбирались мне на колени, обнимали, целовали. Сейчас обращаются со мной так же, как и супруга: кричат, что ни скажу – всё не так. И с братьями отношения не складываются, завидуют они мне.

       -Чему завидуют?

       -Работа у меня есть, дом построил. А то, что жизнь коротаю в дальних ездках, где часто впроголодь приходится ночевать по чужим дворам, не берут в расчет. С неба мне ничего не упало. Завидуют тому, что детей выучил, а их сыновья не у дел и водятся с непотребной компанией. Конечно, душа у братьев болит за своих детей, но зачем при этом говорить про меня  гадости?! Я тоже не святой, знаю, что такое зависть.

       Возница горестно вздохнул и замолчал. Затем продолжал:

     -Завидую мужу той девушки, которую любил. Сколько лет прошло, а всё не могу забыть её. Сама о себе напоминает – является мне во сне… , и всякий раз просыпаюсь с тяжелым чувством невозможности нам быть вместе. Завидую тебе – ты образованный. Но не стану же я из-за этого ругаться или ненавидеть тебя. Наоборот, поговорить с умным пассажиром для меня - подарок.   

       Слушая Эфраима, я думал о том, что отношение коллег по перу тоже, наверное, вызвано завистью; ведь не их, а мои стихи признаны уважаемыми людьми. Полные беспредельной любви к Творцу и мольбой о прощении мои стихи читают в синагоге вместе с молитвой. И чтобы скрыть свою неуёмную досаду они обвиняют в колдовстве, гордыне; унизив меня, возвышаются в своих глазах.     

       По мере приближения к городу пустынный пейзаж оживлялся стадами коров, овец, зеленью виноградников, большими селениями. Местные жители, у которых возница покупал корм лошадям, хмурые, деловые; они не озабочены ни размышлениями о причастности к мирозданию, ни различиями в той или иной религии. Нет у них досуга размышлять о вечном, о том, что выходит за пределы повседневного быта. Ещё не раз сменятся правители этой земли, но тяжелый крестьянский труд от зари до заката останется тем же.     

       Мы приехали в Толедо, город расположен на высоком отроге и окружен рекой Тахо, которая течет в глубине узкого ущелья. На подступах  к нему - одному из красивых городов, что расцвел под мусульманским владычеством, глаз радуется ухоженным садам, новым строениям. Мощные крепости и тут же жилые постройки с мечетями и обезглавленными мавританскими банями. Лошади по знакомой дороге к Иудерии, где им дадут вдоволь овса и питья, прибавили шаг.

       Наша община в Толедо самая древняя на всём полуострове,

евреи бежали сюда из Иерусалима после разрушения первого Храма, ещё в пятьсот восемьдесят седьмом году до нового летоисчисления и таким образом избежали Вавилонского пленения. Вот уж их-то потомков нельзя обвинить в распятии Христа.  

      Здесь, подобно Сарагосе, еврейский квартал обнесен стеной. На улицах, где трудно разминуться двум навьюченным ослам, те же запахи свежевыпеченного хлеба, красильных и кожевенных мастерских. И тот же шум ткацких станков перемежается голосами детей и переговаривающихся из окон женщин, цоканьем копыт мула по каменной мостовой. Невольно думается о необходимости жить именно в Иудерии, в окружении своего народа. Ведь Израиль с самого начала был религиозной общностью, это помогает нам сохраниться в долгом изгнании. И не суть важно, что в своей стране мы, начиная с эпохи Судей, занимались земледелием и скотоводством, а сейчас стали купцами и банкирами.

     На площади в центре Толедо, между крепостью и большой мечетью, тянутся многочисленные лавки ремесленников. Далее лавки кузнецов, горшечников, портных, менял, ювелиров. За ними торговые ряды с овощами, фруктами и всякой снедью. Мясо для евреев, христиан и мусульман продают в разных местах. Чуть поодаль торгуют лошадьми, мулами, ослами. Я не собираюсь покупать лошадь, но с удовольствием смотрю на породистых коней, кажется, дай им сейчас волю, и они умчатся куда глаза глядят.

       Мне понадобилось немного времени, чтобы приобщиться к повседневной  жизни единоверцев Толедо, к их заполненным трудом будням и, выходящей за пределы реальности, мечте о Машиахе, когда каждому воздастся по делам его. Еврейский квартал здесь мало чем отличается от того, в котором я прожил более двадцати лет, такая же старая синагога, стены которой внутри помещения исписаны изречениями из Святого Писания на древнееврейском языке. Такая же, потемневшая от времени тяжелая бронзовая люстра, деревянные кресла, отполированные поколеньями прихожан   – всё как в Сарагосе; будто и не уезжал из своего города.

      Люди отправляются в путешествие, чтобы соскучившись по дому, захотеть вернуться к своему привычному окружению. У меня нет дома - возвращаться некуда. Изгнанный из своего города, я отправился по дорогам Испании в надежде, что новые впечатления исцелят душу. Я, как и прежде, заглядываю в глаза людей, ищу единомышленника. И всякий раз стараюсь утешиться мыслью о том, что Бог, давший человеку свободу выбора и возможность покаяния, соучастник и свидетель моей жизни.

                                                                                 

                               Господь, грехи мои без потерь

                               несу к Тебе – меру им отмерь,

                               и в милости им отпущенье дай –

                               ведь кто я? – Пепел и прах теперь!

                               А если гибель ко мне в пути,

                               Господь, захлопни перед нею дверь,

                               За муки смертные – смерть прости,

                               ведь смерть я принял уже, поверь.*  

                                                          *Пер. М.Генделева