Верования, обычии, обряды

Верования, обычии, обряды

Представления о загробной жизни. Ад и Рай

Обычаи играли в жизни горских евреев, так же как в жизни других народов Кавказа, огромную роль. И. Анисимов пишет:

Домашний быт горских евреев основан на адатах (обычаях), перешедших к ним от предков, и на некоторых обычаях, усвоенных евреями от других племен Кавказа.

Основой этих обычаев была сложная, синкретическая система, основанная на смешении персидских, кавказских и еврейских верований, иудейских, мусульманских и языческих представлений. Этнографы XIX в. любили подчеркивать, что у горских евреев особенно много языческих обрядов и верований. И. Анисимов, например, пишет:

Некоторые религиозные обряды и обычаи, сохранившиеся в религии горских евреев, прямо противоречат духу и требованиям иудейской религии, так как некоторые обычаи горских евреев носят языческий характер.

Полагаю, что в этой и подобных статьях их авторы критиковали горских евреев во многом с позиций просвещения, Гаскалы, не отдавая себе отчета в том, что в жизни традиционной ашкеназской общины было, в сущности, не намного меньше неканонических обрядов и суеверий.

Говоря в целом о системе верований горских евреев, можно сказать, что представления о «верхе» (Бог, загробная жизнь) у них сформировались в основном на основе иудейской традиции, а о «низе» — испытали сильнейшее влияние нееврейских представлений.

Представления о загробной жизни. Ад и Рай

Представления о загробной жизни горских евреев сформировались, в общем и целом, на основе иудейской традиции, но давно от нее оторвались и продолжали функционировать с опорой на устное предание, а не на письменный текст, то есть как фольклор. Анисимов, как всегда, точно формулирует природу воззрений горских евреев на загробную жизнь:

Чрезвычайно интересны поверья наших евреев-горцев, относящиеся к смерти человека,— поверья, основанные на талмуде и народной фантазии.

Основой представлений горских евреев о загробной жизни служат талмудическая агада (представление о годичном очищении души, об ангеле Дума, об Ангеле Смерти), лурианская кабала (переселение душ, так называемый «гилгул) и средневековая раввинская литература (описание Ада и Рая). Первая попытка систематически изложить верования горских евреев была предпринята И. Черным. Он писал:

Верования в бессмертие души у горских евреев различны: некоторые веруют, что душа человека, по оставлении ею мертвого тела, не отлучается от могилы тела ее целый год, а по окончании года возвращается к тому месту на небе, откуда взята, и там, в царстве небесном, покоится вечно. Некоторые полагают, что скоро по выходе из тела она улетает на небо, некоторые же веруют, что она целый год находится на том же самом месте, где вышла из тела, а потому горит у них постоянно лампа в том месте в честь души. Некоторые также веруют, что душа посещает каждый день могилу ее тела на кладбище; по этой причине в некоторых местах есть обычай, что ставят воду на кладбище для душ человеческих, чтобы все души в ней выкупались и очистились от нечистоты мертвых обиталищ, прежде чем они поднимутся в свои святые места на небесах.

Горские евреи веруют также в переселение человеческой души, после выхода ее из тела, в различных животных, чистых и нечистых. Она бывает в них иногда долго, иногда короткое время, и перемещается из одного животного в другое. По мнению горских евреев, душа известный срок страдает в теле животных. По окончании же срока, она переходит в Ад и там должна очиститься от нечистоты своей через огонь, а потом отправляется на покой в место для нее назначенное.

Ад они представляют великим бесконечным чертогом, в котором находится множество отделений. В каждом отделении есть ангелы-истребители и черти, которые терзают грешников различными жестокими мучениями, как например: бросают их в кипящие котлы, ставят на раскаленные сковороды, обмазывают их нефтью и зажигают, бьют жгучими железными прутьями, бросают в пропасти, кидают в воздухе с одного конца мира до другого. Ангелы же истребители исполняют в точности волю верховного небесного суда.

В субботний день не производится никаких наказаний в аде,— грешники отдыхают. В субботу же вечером уже повсеместно раздаются в аде вопли и жалобные крики.

Верховный небесный суд представляется большим чертогом, в котором горит бесчисленное множество свечей; раввины и великие люди древнего мира, седые старики, сидят в белых саванах вокруг длинных столов. Там висят большие весы, на которых взвешивают добрые и злые дела человека. Если грехи превышают добрые дела, то решается участь грешника по общему совету, именно, какие наказания он должен принять на себя. Чертог наполнен постоянно мертвыми людьми, прибывающими туда из всех концов земного шара. Там дозволяется присутствовать их предкам и ближайшим родственникам, которые давно уже покоятся в раю; они имеют право вмешиваться в общем совете,— просить за своих осужденных родственников; они также могут находить для них какие-нибудь оправдания в облегчение их жестокой участи. Плач, крик, вопли и рыдания слышны по всему чертогу: тут просит покойный отец о своем сыне, там мать о своем дитяти и т. д. Подобно тому, как за свои злые дела человек получает наказание, так за добрые дела он удостаивается награды, то есть, по очищении души от грехов, впускается в рай.

Рай они представляют себе на самом высшем небе, где стоит трон Творца миров; пред ним бесчисленное множество ангелов и херувимов в великом благоговении расхваливают имя Иеговы Саваофа и стоят готовыми ежесекундно исполнять волю Его.

Все праведники и благочестивые люди, которые отличались своими добродеяниями на земле, сидят и наслаждаются вечным невыразимым умственным наслаждением о Божьем величии. Каждая душа из мужского и женского пола имеет свое назначенное место. Праведники и добрые люди сидят в золотых и бриллиантовых креслах, ближе к Господу Богу, другие же, которые по грехам своим того не заслуживают стоят поодаль: это для них непереносимый стыд перед прочими навсегда.

Повествование И. Черного дополняет Бежанов:

Душу отнимает Хазреил. Когда труп хоронят, то слышат плач, рыдание, молитву. Если труп тяжел, то говорят, что на нем собрались злые духи, которых он приобрел при жизни. Ангел смерти, отнимая душу, передает старшему ангелу Дума, который находится все время на кладбище. Душа человека семь дней ходит по кладбищу в трауре; иногда приходит домой. В эти семь дней ее в могиле ежедневно заставляют стоять, бьют огненными плетьми, спрашивают ее имя, но она (душа) не помнит своего имени. Праведников не бьют.

Ангел Дума с кладбища передает душу человека, если грешник, ангелу-старшине над дьяволами, который ведет душу по темным местам в ад; по дороге находятся злые духи с собачьей головой и цепью, они передают душу правителю ада. В аду есть много наказаний, тысяча темных комнат и т. п. Сообразно грехам, душу помещают в подобающем ей месте.

Праведника во время похорон на кладбище провожают ангелы с пением. Ангел Дума передает душу хорошим и добрым ангелам, и тес пением провожают душу на небо. Ее добрые дела светятся перед ней, и она идет по светлым местам. Ее берут к Богу. Если за ней совершенно не окажется грехов, начиная с детства, то ее отправляют в верхний рай, где присутствует сам Бог; там есть много кроватей, на которых сидят праведники. Они живут благодатью Божьей; свет Божий сияет, и все получают высшее блаженство. А если окажется маленький грех, то душу отправляют на некоторое время в ад для очищения, а после этого отправляют в нижний рай, где есть кровати драгоценные и из простых камней и металлов. Эти кровати даются по достоинству. Тут перед людьми есть деревья с прекрасными, чудными плодами, от которых далеко распространяется аромат; этим ароматом и живут жители рая. Перед ними находятся восковые свечи и книги, которые они все время читают.

Интересные подробности о том, как представляли себе загробную жизнь горские евреи, приводит Анисимов:

По поверью, когда приближается минута смерти человека, с неба спускается ангел и становится у изголовья умирающего. Ангел этот имеет ужасный вид, и тело его сплошь покрыто глазами. В руке он держит меч, на конце которого висят три капли яда. Умирающий, при виде страшного ангела, от испуга широко раскрывает рот; тогда ангел смерти опускает ему в рот первую каплю яда, от которой человек желтеет,— после второй — являются предсмертные судороги, а после третьей — смерть.

По другим сказаниям, ангел смерти режет свою жертву мечом. Вследствие этого три соседние дома должны вылить воду, находившуюся у них во время смерти соседа, потому что ангел, не найдя у него воды, может обмыть свой меч в каком-нибудь соседнем доме.

Когда душа оставляет тело, она кричит страшным голосом, раздающимся на весь мир. Крик этот так ужасен, что человек, услыхав его, непременно бы умер, но к счастью, никто этого крика услышать не может кроме кур. Второй точно такой же страшный крик издает душа, когда тело умершего снимают с постели и кладут на пол. Эти минуты, по поверью самые мучительные для мертвеца. С одной стороны, тело мучится физическою болью, а с другой — душа тоскует, порхая над телом, подобно ласточке над разоренным гнездом. Она все слышит, все видит, но не может принять участия в разговоре живых людей.

Когда мертвеца выносят из дома, то, смотря по его заслугам, если он был праведник, его встречают добрые духи и приветствуют его; если же грешник,— злые духи набрасываются на него и терзают его. И те и другие являются в количестве, пропорциональном совершенным покойным при жизни поступкам, по словам Св. Писанья: «каждое доброе дело сотворяет доброго ангела, каждое злое — злого». Но евреи-горцы, думая задобрить серебром злых духов, бросают на воздух, подойдя к кладбищу, серебряные монеты, которые потом собирают маленькие сироты и бедные.

Когда покойник зарыт в могилу и живые оставили его, к нему является ангел « Малах-Ие-Думи» с длинным огненным кнутом и бьет им по могиле. Могила тотчас же открывается, ангел спускается туда и спрашивает мертвеца: «ме-шемихо?» (Как твое имя). Мертвец кричит страшным голосом, и крик этот разносится далеко по всему миру. Живой человек, услыхав этот крик, умер бы от ужаса; поэтому, закопав могилу и прослушав заупокойную молитву, читаемую сыном или родственником умершего, необходимо как можно скорее уйти от нее, не оглядываясь назад. Но как мертвец ни старается, он не может вспомнить своего имени.

Тогда ангел три раза ударяет его кнутом, отчего живот мертвеца трескается. Ангел вынимает внутренности человека, бьет ими его по лицу и говорит с насмешкой:«вот ради чего ты жил»! Эти посмертные страдания называются «хибор-гоковер», и от них, говорят, редко кто избавляется,— даже праведник.

Описание Ада и Рая, которое дает Анисимов, практически не отличается оттого, которое приводят Черный и Бежанов. Кроме этого, он сообщает следующую подробность.

Между адом и раем находится толстая накаленная проволока, по которой должна идти душа, чтобы окончательно очиститься от грехов и попасть в рай. Она несколько раз пытается, доходит до середины длинного пути, спотыкается под тяжестью грехов и падает на проволоку, которая с шипением и свистом разрывает ее тело пополам, после чего летит вниз и попадает в огонь, где превращается в пепел. После этого тело опять возобновляется, и душа продолжает терзаться, пока на ней не останется ни одного греха. После очищения она благополучно доходит до седьмого неба, где ее встречают добрые ангелы, показывают ей все величие Бога и сопровождают ее в рай.

Самое существенное в этом рассказе — ощутимый, сквозь иудейские представления, пласт зороастрийских верований. Согласно Авесте душа человека после его смерти вступает на мост Чинват. Для душ праведников этот мост широк, для душ грешников — узок, и они падают с него в преисподнюю.

Демонология

Несмотря на то, что горские евреи были и остаются иудеями, огромное место в сознании горских евреев занимала низшая демонология, способы взаимодействия с миром духов: борьба со злыми духами и обретение помощи добрых. Кроме того, существенную часть верований горских евреев составляла адаптация мистической, кабалистической иудейской традиции и ее смешение с местными языческими представлениями. Даже иудейские по своему происхождению персонажи, например, Илья-пророк, органично вошли в языческий по своему происхождению пантеон. То, что верования горских евреев являются, по существу, синкретическими, следует, например, из замечания Анисимова о духе по имени Нум-Негир:

«Нум-Негир» происходит от «Нум» (имя) и «не гюрде» (не держать, не произносить). По поверью, нельзя произнести настоящего имени Бога, и оно никому не известно,— также и имя «Нум -Негира».

Горские евреи верили в природных злых и добрых духов. Нет сомнения в том, что пласт низовых верований внеконфессионален. Например, исследования по фольклору и этнографии ашкеназов показали, что народная демонология евреев Восточной Европы многое позаимствовала у окрестных славянских народов. Надо думать, что у горских евреев народные верования мало отличаются от верований их соседей-мусульман. К сожалению, систематического сопоставления верований горских евреев с верованиями мусульманских народов Восточного Кавказа не проводилось.

Существенно, что вера в духов во многом определяла повседневную жизнь горских евреев: обычаи, ритуалы, народную медицину. Самый подробный обзор неиудейских верований горских евреев дает в своей монографии И. Анисимов. Он очень точно подчеркивает связь верований с фольклором и обрядом. Важно то, что Анисимов сам вырос в традиционной общине и писал о себе с полным основанием:

Родившись в ауле и выросши в нем, я сохранил в памяти множество сцен из быта нашего народа, которые дают мне теперь некоторое понятие о его верованиях.

Об основных неиудейских, точнее, синкретических верованиях горских евреев Анисимов пишет:

Горские евреи, хотя и уверены в существовании единого Бога, но предполагают, что кроме Него есть и другие необыкновенные существа, божественного происхождения, которые пользуются покровительством Бога во всех своих предприятиях и имеют обширную власть над природой и человеком. Некоторые из этих божеств видимы и являются человеку в образе какого-либо животного, чтобы наказать его за тот или другой проступок, или наградить за доброе дело. К видимым божествам относят: «Нум-Негир», «ОждеИое-мар», «Илеи-Нови», «Сер-Ови» или «Дедей-Ол» и др. Большею же частью божества невидимы и, повелевая природой, производят различные явления, заставляющие человека или радоваться, или приходить в ужас, чем они обнаруживают людям свою благосклонность или напротив свой гнев. Из невидимых божеств особенно почитаются горскими евреям: «Идор», «Земирей», «Гудур-Бой», «Кесен-Бой». <...> Жители аулов, которые продолжают жить в первобытном состоянии, чтут этих духов

и теперь и справляют в известные дни и времена года различные церемонии. <...> По своим свойствам, как сказано выше, духи делятся на видимых и невидимых, а по качествам — на добрых и злых. Одни из них постоянны в своих свойствах, а другие изменяются, сообразно с поступками людей, которым они покровительствуют, то есть иногда делаются для них добрыми, иногда — злыми. К последним относятся: «Нум-Негир, Земирей, Гудур-Бой, Кесен-Бой и Сер-Ови», а к первым — *ИлеИ-Нови, ОждоИойе-мар и ШаИаду», из которых два первые духа добрые, а последний — злой.

Божество «Нум-Негир», принадлежащее к переменно добрым и злым, смотря по заслугам человека, считается покровителем путников и семейного плодородия. Чтобы приобрести его расположение, нужно уважать ближних и их детей, как своих собственных, и быть ласковым к странникам. В этом случае оно является человеку в виде белой каменной куницы, которая проносится мимо с быстротой молнии и исчезает моментально из вида, не дав ему опомниться. Тогда человек вполне может надеяться на счастливый исход своего предприятия и на благополучное возвращение из путешествия. Если же это загадочное животное прошло между ногами человека, то непременно быть беде, и человека будет вечно преследовать горе. Тогда все семейные несчастия взваливают на «Нум -Негира», и болезни новорожденных детей объясняются тем, что детей «держит» (душит) Нум-Негир за грехи родителей. Вообще же «Нум-Не-гир» совсем не почитается горскими евреями, потому что очень мало счастливцев, которых встречало бы оно приветливо и не проходило между ногами.

«Ождеhое-мар» и «Сер-Ови» имеют такое же значение, как домовые и водяные. Домовой изображается в виде семиглавой змеи, обитающей или под полом и в фундаменте, или в потолке, около верхней полки (в стене); этой змеи никто не видит, потому что она не выходит из своего гнезда, но она посылает своих детей, которые не причиняют хозяевам дома никакого вреда, лишь бы они не убивали их и не трогали. Сильно верующие в это ставят на полку чашку меда и думают, что сама «Ождокое-мар» выходит из гнезда, чтобы попробовать и оценить достоинство жертвы. Это божество относится к добрым и заботиться о благосостоянии семьи.

«Сер-ови» — водяной — имеет образ воздушной девы, белой как снег. В лунную ночь она сидит над фонтаном и охраняет воды, чтобы люди не бросали в них нечистот. Иногда же «Сер-ови» манит молодых людей

Ождеhoе-мар происходит от слова «ождоhо» — чудовище, исполин и «мар» — змея. Сер-Ови происходит от «сер» — глава и «ови» — вода. (Прим. И. Анисимова)

к себе и топит их в воде, а стариков не трогает. Но «Сер-ови», по поверью народа, ужасно боится булата и убегает при виде его. Поэтому, когда идут ночью за водой, то берут какую-либо стальную вещь, которой все время размахивают в воздухе и над фонтаном. В виду этого большинство мужчин и женщин носят на большом пальце булатные кольца. В темную ночь «Сер-ови» преобразовывается и расстилается над водой в виде черного тумана.

Особое место в горско-еврейском пантеоне занимает образ Ильи-про-рока. Несмотря на ряд ярких деталей, этот образ в фольклоре горских евреев в основном выглядит таким же, как в фольклоре других общин диаспоры.

Илья-пророк (I Цар., гл. 17—19, 21; 11 Цар., гл. 1—2) — величайший библейский пророк из числа тех, чьи пророчества до нас не дошли. С тех пор как пророк Малахия сказал: «Вот Я посылаю вам Илью-пророка перед наступлением дня Господня, великого и страшного» (Мал. 3, 24), Илья-пророк как предтеча Машиаха связан в сознании евреев с чаяньями и надеждами на светлое будущее.

Еврейская устная традиция (в отличие, например, от русской), начиная со времен Талмуда и вплоть до наших дней, в качестве модели для сказок об Илье-пророке выделяет из библейского повествования не те эпизоды, в которых Илья является в своей огненной и громовой ипостаси, а те, в которых он выступает спасителем бедняков (история вдовы из Царефата (Сарепты), I Цар. 17, 9—24) и обличителем несправедливости (история о винограднике Навота (Навуфея), I Цар., гл. 21).

Илья-пророк занимает совершенно особое место в постбиблейской литературе. Согласно Талмуду и мидрашам, Илья, вознесенный живым на небо, принимает постоянное участие в земных делах, появляясь там, где срочно необходимо Божественное вмешательство. Он странствует по миру то в об-личии благочестивого старца, то кочевого араба (отсюда в сказках — Илья-пророк в образе бродяги, прохожего), то вовсе невидимкой, но всегда как ангел-хранитель праведников и мудрецов. Он спасает их от беды, от опасности, от болезни, от бедности, обучает премудростям Торы и тайнам каббалы. В сущности, уже талмудическая агада дает образцы сюжетов об Илье-проро-ке, напоминающие народные сказки.

В еврейских поверьях, преданиях и сказках Илья-пророк всегда выступает в функции доброго волшебника, выручающего героя из беды, помогающего бедным. Стандартной и в ашкеназском фольклоре, и в фольклоре восточных общин, является ситуация, когда Илья-пророк испытывает доброту человека, приходя к нему в образе нищего.

«Илеhh-Нови» составляет соединение личности Ильи-пророка с богом богатства. Он исключительно является в ночь с субботы на воскресенье, почему эта ночь носит имя «Шее Илеh-Нови» (Ночь Ильи-пророка). Он показывается людям в двух видах: или в виде гостя, одетого бедно, или в виде белого духа с огромной бородой. В первом случае он приходит в дом и просит «принять гостя».

Поэтому в ночь Илеh-Нови всякий из мужей приказывает своим женам варить «хинкал», несмотря на то, что они упорствуют, так как возня за этим кушаньем продолжается глубоко за полночь и за приготовление нужно приняться по закону Моисея после 8-ми часов вечера субботы. Редко это приказание мужей не приводится в исполнение, ибо в противном случае они наносят бедным женам страшные побои. Бить жену в эту ночь, если она не соглашается сварить хинкал, считается даже за подвиг благочестия, потому что это делается единственно в честь великого гостя, который может вздумать завернуть к хозяину, чтобы испытать его. Конечно, тот, кто удостоился иметь ИлеИ-Нови гостем в эту ночь и накормил его хинкалом и вином, вскоре после этого посещения, окружается всеми родами богатства. А тот, который был богат и не принял его в рубищах, постепенно начинает беднеть и наконец впадает в нищету.

В виде же белого духа Илеh-Нови является также в эту ночь (только лунную) и бывает главным образом в нечистых уголках и на навозе. Увидя его в подобных местах, человек не должен пугаться и бежать или произнести слово «вой» (горе). В первом случае он будет несчастен и дойдет до нищеты, а во втором заболеет и умрет. Если же он встретит Илеh-нови с поклоном или скажет слово приветствия «шолум-алихим» или же одно слово «бой» (богатый), то ему быть счастливым и богатым.

По народному поверью, Илеh-нови посещает также в виде бедняка свадебный пир, и если его пригласят и посадят между почетными гостями, то жизнь новобрачных будет счастлива, если же не обратят на него внимания и не пригласят его, то один из новобрачных умрет, может быть, уже в первую ночь. Поэтому горские евреи приглашают всех в ауле или городе на свадебное торжество и бедняков сажают между самыми богатыми.

Образ злого духа, нечистого, называемого «Шеhаду», также носит синкретический характер. С одной стороны, само название его происходит от древнееврейского названия демонов «шедим» (ед. ч. «шед»), с другой, на формировании этого образа сказалось влияние кавказских сюжетов. Демоны и нечистые духи с библейских времен занимали воображение евреев. Само слово «шедим», обозначающее нечистых духов, употребляется еще в Библии. Литературные памятники эпохи Талмуда и Средних Веков переполнены упоминаниями о злых духах, мириады которых угрожают человеку со всех сторон. Лучше всего защищают от них мезуза, тфилин, цицес, соблюдение заповедей, произнесение «Шма» и специальные амулеты. В общем и целом горские евреи придерживаются этих воззрений. Анисимов пишет о нечистых духах следующее:

«Шehady» суть нечистый дух, принимающий всевозможные образы, чтобы свести человека с пути истины. В его ведении находится множество других духов, которые по приказанию Шehady вселяются в душу человека и управляют им произвольно. Дети этих духов обитают в недрах земли, где находятся и палаты их, и жены. Когда нечистый дух входит в душу человека за какую-либо вину его, то человек делается сумасшедшим, то есть, по-горски «шеhадуни» — водящимся с нечистым духом.

«Шеhаду» ужасно не любит, чтобы горячую воду лили на землю, потому что она, всасываясь, начинает жечь детей нечистых духов, которые стоят часто почти у поверхности земли и любуются делами отцов. За подобное ослушание шehady посылает одного из своих подданных к человеку, которого тот схватывает за сердце и горло и хочет душить. В это время изо рта и носа идет у человека кровь, обильная пена, и он начинает сильно хрипеть от удушения. Таким образом, делаются с человеком припадки.

Полное сумасшествие объясняется тем, что у Шehady очень мало подчиненных как мужского пола, так и женского. Особенно не хватает у него для своих духов женщин, почему он и старается заманить их к себе. Для этого он посылает по разным местам, в темные ночи, духов, которые принимают образы людей, близких тем, которых они хотят взять, чтобы те отворили дверь или ворота. Хозяева, не замечая обмана, выходят и видят пред собою своих знакомых, которые зовут их на улицу или за город, говоря, что приехал такой-то, или уезжает и желает видеть их. Люди идут за ними, но духи, вышедши из аула, схватывают их и влекут в пропасть, к своим жилищам. Там они кормят своих пленных различными кушаньями и напитками, после чего люди сходят сума и поступают к ним на службу, женщины же выходят замуж за духов и остаются на веки в подземном царстве.

Рассказывают, что некоторые мужчины возвращались из этого царства, но опять были уводимы. Многие же из них, услышав зов духов, опоясывались кинжалом и выходили. Заметив обман, они вынимали кинжалы из ножен и водили ими вокруг себя, после чего духи рассеивались и исчезали. Но рассудок этих людей все-таки омрачался, и они делались сумасшедшими. Чаще же всего случается то, что духи приходят поздно, когда все покоятся сном, и теряют много времени на вызов, на просьбы идти туда-то и туда-то. Между тем по наступлении утра духи ничего уже не могут сделать и оставляют своих пленных среди дороги, откуда они возвращаются домой сумасшедшими. Я видел многих, которые вылечились от сумасшествия и уверяли, что видели духов, были в их домах, встретили женщину и пр. и пр.

Постоянный образ этих нечистых духов, по уверениям бывших у них, представляет существо, похожее на человека и отличающееся от него тем, что оно имеет рожки и хвост, затем широкие ноги и руки с сильными пальцами, которые расположены, числом шесть, веерообразно друг над другом, и, наконец — кривой рот с выдающимися по бокам кривыми клыками. На пальцах страшные длинные когти.

Характерно, что внешностью шеhаду напоминают персидских дэвов, а не классических еврейских шедов, самой характерной чертой которых являются птичьи лапы.

Неиудейские обряды и праздники

Существенное отличие горских евреев от евреев-ашкеназов состоит в том, что у последних не было праздников, не имеющих отношения к иудейскому календарю. Между тем, в горско-еврейских общинах языческие верования воплощались в развитой системе ритуалов, в специальных календарных праздниках, не связанных с иудейским календарем. В основном все эти праздники связаны с приходом весны и чествованием духов плодородия.

Анисимов, которому принадлежит наиболее полное описание этих праздников, считает, что каждый из них посвящен определенному божеству языческого пантеона. Я полагаю, что дело обстоит противоположным образом: божество, чье имя совпадает с названием праздника, представляет собой персонификацию праздника. К сожалению, вопрос о формировании этих праздников, об аналогии с праздниками окрестных народов практически не изучен.

И. Анисимов подробно описывает эти праздники, прежде всего, по личным воспоминаниям:

«Идор» относится к невидимым духам и считается властителем растительного царства. В честь его существует праздник, который бывает пред началом весны и называется «Шее-Идор», то есть ночь Идора.

Празднество состоит в том, что каждая хозяйка собирает в продолжение года всевозможные плоды и ягоды. Некоторые из фруктов заботливо солятся хозяйками, другие сушатся. Во время вечерней трапезы, когда все члены семейства сидят кругом на полу, где на разостланном холсте расставлены тарелки с кушаньями, хозяйка собственноручно приносит на подносе эти плоды и ягоды и приветствует присутствующих словами пожелания здоровья и всех благ. Самый младший из сидящих поспешно встает и принимает со словами благодарности из рук хозяйки поднос, который ставится торжественно между кушаньями. Хозяин берет один из главных плодов и произносит молитву, приглашая других последовать его примеру. Все с усердием принимаются уничтожать плоды, и хозяйка уходит на свою половину. Чрез несколько минут поднос пустеет, и присутствующие начинают просить Бога, подняв руки к небу, чтобы Он ниспослал хороший год и обильное плодородие.

По своему смыслу, по ритуалу и по времени проведения Шев-Идор напоминает иудейский праздник Ту би-Шват, который называют «Новый год деревьев». Аналогию усиливает предание, которое сообщает Анисимов, о том, что в эту ночь все <растения> с музыкой и песнями отправляются к богу плодородия, который произносит каждому из них свой приговор, или определяет кому сколько жить. Это поверье сразу заставляет вспомнить о том, что в Рош а-Шана Бог выносит приговор и определяет продолжительность жизни людей. К сожалению, Анисимов не сообщает, на какой день по иудейскому календарю приходится Шев-Идор.

Перечисляя праздники, Анисимов пишет далее:

В родстве с «Идором» находится «Земирей», бог дождя, грома и молнии. Как только начинается дождь, дети надевают наизнанку верхние платья и папаху (шапку), надевают на голову мешок, глухим концом его; и выходят на улицу, где они, взявшись за руки и кружась то направо, то налево, поют громко песню, призывая имя «Земирея». Эта песнь выражает молитву, в которой дети обращаются к Земирею с просьбой послать побольше дождя и целыми «батманами» (ведрами), чтобы растительность могла напиться вдоволь.

Во время же засухи горские евреи поголовно собираются на кладбища, постятся целый день и молятся Богу о ниспослании дождя, а дети, подобно предыдущему, обходят несколько раз кладбища и призывают опять Земирея. В это время некоторые из женщин заняты одеванием лягушек в одежды из шелковых материй. Как говорят они, Богу приятна такая благосклонность человека к низшему водяному животному, которое тоже начинает просить Его о ниспослании дождя, так как вода необходима и этому животному. По всей вероятности, эти церемонии, которые уже постепенно выходят из обычаев, представляют остатки прежнего почитания бога Земирея.

В некоторых местечках горских евреев, как напр. Маджалисе, Нюгди (Янги-Кенте) и др., молодые люди и девушки в день открытия весны идут в лес искать «Шам-агажи» («дерево-свечу» или елку) и затем ночью из нескольких штук этих молодых деревьев разводят костер и прыгают чрез огонь, распевая следующую песню:

Шам-агажи, буль-буль-агажи, Дерево-свеча, дерево певчих птичек,

Имишев шее Иемияссали.    Эта ночь — весны ночь.

Иври кокил, пасул мото!    Да будут на высоте евреи, да умрут враги их!

Девушки же чествуют весну обыкновенно пред праздником Пятидесятницы и почти везде одинаково следующим образом: они берут большой деревянный уполовник или шумовку, надевают на них платье маленькой девочки, завешивают этой кукле, как невесте, лицо платком, и ходят группами с этими чучелами по дамам своих односельцев собирать подарки. Тут хозяева дома окачивают водой как чучело, так и девушек, сопровождающих его, а те бегут, хохочут и распевают хором татарскую песню:

Гогил-Гогил, гун герек,    Гогил, Гогил (имя обращения) нам солнце нужно;

Тангала бизге ун герек.    Завтра нам мука (хлеб) нужна;

Турсене, гелин, турсене, Встань, невестка, (хозяйка) встань,

Сени кардаш боши учун    Ради братьев своих;

Гогил пойну берсене!    Отдай нам долю Гогиля!

Отсюда и самый этот праздник называется горскими евреями «Гогил». Вероятно, это то же самое божество весны, как и Земирей, и перешло к евреям от татар, почитающих его.

Гудур-Бой и Кесен-Бой относятся к божествам осени и зимы. В настоящее время почитание их тоже почти оставлено. Но лет десять тому назад я участвовал в празднествах, устраиваемых юношами в честь этих богов. В ноябре, начиная от новолуния и до полнолуния, мы вставали в час ночи и обходили весь аул до утра с песнями. Нас бывало человек двадцать в каждой группе, которые ходили по порядку чрез две ночи. Подходя к сакле горского еврея, один из нас стучался и произносил слово «Гудур-Бой». Хозяин или хозяйка немедленно вставали и впускали нас всех в саклю. Здесь один, знающий наизусть песню про «Гудур-Бой», входил в середину круга, составленную другими, и произносил громко слова: «Гудур,— Гудур,— Гудур-Бой», которыми начиналась песня, на что другие отвечали: «Иоссой, Кесен-Бой». Таким образом, пение продолжалось, пока не кончатся все слова песни. После этого хозяйка давала нам денег, мерку муки и кусок мяса, колбасы из баранины или курдючного сала. Припасы клали мы в мешки, которые носили по порядку. С таким пением ходили мы к каждому еврею-горцу. Будили его и собирали подарки: никто нам не отказывал.

К концу новолуния мы прекращали свои ночные прогулки в честь Гудур-Боя и устраивали праздник, на который редко не приходили большие. На деньги, собранные от продажи лишних припасов, мы покупали свежего мяса, фруктов, вина, крупы для плова, а кушанье варили нам две женщины, выбираемые каждый год нами по очереди из своих матерей. Деньги же, полученные от хозяев во время наших посещений, мы раздавали бедным.

Обычай этот продолжался, как узнал я, почти до последних годов. Смысл песни представляет очень мало интересного, так как почти во всех местах восхваляются не сами Гудур-Бой и Кесен-Бой, которые шли однажды во время вьюги друг против друга и приветствовали друг друга, а хозяин, от которого ждут получения подарка. Запевалой несколько раз произносится имя хозяина, после чего другие по прежнему поют: «Иоссой, Кесен-Бой!»

Не менее интереса представляет, как остаток язычества, также и другое справление праздника весны некоторыми горскими евреями. В городе Кубе и теперь перед наступлением весны собираются все девушки и отправляются в лес. Тут они гадают, собирая известные цветы: подснежники, фиалки и другие, и делая из них себе венки. Затем пред возвращением домой они собирают целую кучу хворосту, щепок и тащат ее в город сообща с парнями, являющимися к ним вечером. Это сопровождается всевозможными увеселительными песнями и плясками. Принесенная ими куча сучьев зажигается вечером, и парни прыгают чрез высоко пылающий костер.

По крайней мере, последний из перечисленных Анисимовым праздников существует до сих пор. О его существовании нам рассказали в Красной Слободе во время экспедиции 1997 г., добавив, правда, что сейчас в нем участвуют только девочки, не достигшие бат-мицвы. Он приурочен к иудейскому календарю: его справляют 1-го Нисана. Девушки идут в лес, собирают цветы и хворост, затем жгут костры и прыгают через огонь. Очевидна связь этого праздника с мусульманским Ноурузом и их обоих — с домусульманскими, зороастрийскими верованиями.

Вообще, чрезвычайно характерно, что и этот праздник, и, судя по описанию Анисимова, Земирей, Кесен-Бой и др. праздники были преимущественно отмечаемы детьми, не достигшими религиозного совершеннолетия.

Народная медицина и знахарство

Скученность жилищ в еврейских кварталах, антисанитария и бедность приводили к широкому распространению болезней среди горских евреев. И. Черный пишет:

Болезни у них бывают различные, но во всех местностях одинаковые, по большей части они болеют лихорадками и глазами, также золотухой и бугорчаткой, в особенности в Кумыкском округе, в деревнях Андреевой, Аксаевской и Костеке, по причине узких улиц, тесных жилищ и их нечистоты.

Перечисляя наиболее распространенные среди горских евреев заболевания, И. Анисимов называет следующие:

К таким болезням относятся: припадки (дул гурден), которые, повторяясь чаще и чаще, переходят в сумасшествие (шаhадуни); золотуха (кечель), лихорадка (лерз), горячка (кизмиш), желтуха (савзи), оспа (овле), бугорчатка (зуве, думбель), ревматизм (вор) и многие другие, различные по местностям и густоте населения. <...> Причиной лихорадки, бугор-чатки, сыпи, золотухи и прочих заразительных болезней, от которых страдают большею частью молодые организмы, служат, конечно, узкие грязные улицы, теснота и нечистота жилищ, особенно женской половины, где преимущественно живут дети, и навоз, разлагающийся или тлеющий по временам около жилищ.

Горские евреи верили, что главной причиной любой болезни является злой дух. Как замечает Анисимов:

Причиной припадков, сумасшествия, ревматизма и детских болезней, по мнению горских евреев, как было сказано, непременно является злой дух или дьявол. Как показывают самые названия этих болезней — «дулгурден» (хватание за сердце и сжимание его),  шаhадуни (схваченный дьяволом), « нум негир гурдей» (держание в руках дьяволом), «вор» (ветер или дух дьявола),— они зависят главным образом от злых духов, которых должно умилостивлять, уговаривать отпустить на свободу свои жертвы.

На то, что причиной болезни или несчастья может быть, с точки зрения горских евреев, именно сглаз, указывает Бежанов:

Евреи верят в сглаз. Некоторые пользуются плохой репутацией в этом отношении. Если, отправляясь по делу, еврей встретит такого человека,— он непременно возвратится назад. Если животное заболеет, то говорят, что его сглазили: нужно достать тряпку одежды того человека, сжечь и окурить животное.

И. Анисимов подробно перечисляет, что, с точки зрения его соплеменников, помогает от сглаза:

Если с человеком происходит удар, обморок или нечаянная болезнь, то это приписывают сглазу. Сглазить человека можно за его хорошие качества, и средством к лечению от этой болезни служит то, чтобы сглазивший плюнул или смазал бы своею слюною лицо больного. Для того, чтобы узнать, был ли сглаз, или болезнь вызвана чем-нибудь другим, бросают на стену горсть муки, и если она пристала, то значит сглаз, если же нет, то причина болезни другая. А чтобы узнать, кто именно сглазил, делают из теста шарики и бросают в огонь, произнося при этом имена всех односельцев мужского или женского пола, или тех, которых видел больной в последнее время. Если шарики горят при этом не трескаясь и не выскакивая из огня, то значит, никто из названных не сглазил, если же шарик выскакивает с треском при произнесении имени кого-либо, то сейчас посылают к этому лицу и просят прислать в блюде своей слюны, или же придти самому и смазать слюною лоб больного, губы, щеки, подбородок и плечо. Шарик же, выскочивший из огня, превращают в порошок и дают больному с водою.

Интересно, что в 1994 г. в Варташене местная знахарка демонстрировала нам похожую технику борьбы со сглазом, только вместо шарика из теста в огонь она бросала соль.

Так как причиной болезней с точки зрения горских евреев были злые духи, то охрана здоровья во многом сводилась к своего рода «технике безопасности»: соблюдению определенных предосторожностей и внимательному отношению к приметам. Например, по сообщению Бежанова:

Кипяток нельзя выливать: он обольет мать дьяволов, которая может истребить всех; кипяток смешивают с холодной водой, а потом выливают.

Анисимов, например, пишет о том, что:

У евреев, как у многих других народов, есть поверье, что собака чует <будущего>мертвеца и показывает это своим воем. Кавказские евреи, как только заслышат вой собак, тотчас же втыкают в землю около порога нож, ножницы или какое-нибудь другое острое стальное орудие. Это для того, чтобы злой дух не переступил порога, так как он очень боится стали.

Вера в злых духов, в том числе духов болезней, а также в сглаз, привела к широкому распространению не только народной медицины, но и знахарства в среде горских евреев. В прошлом веке, как об этом пишет Иуда Черный, горские евреи при болезнях предпочитали услуги знахарей помощи врачей:

Если кто заболеет, то они прибегают к своим бабьим средствам, а иногда призывают аульного знахаря, и редко-редко случается, чтобы они доверили больного окружному медику. Чаще призывают цирюльников, приезжающих из Персии. Эти последние имеют свои лекарства, приготовляемые из разных трав; для продажи их они нанимают лавку на базаре. Все медикаменты их заключаются в большом мешке и завязаны в грязных тряпках. Такие медики, по-видимому, нигде не учились, не имеют никакого понятия о медицине и только знают по практике разные врачебные средства. К таким незнающим и полудиким азиатцам горские евреи питают полное доверие; ученые же медики не имеют у них никакого авторитета: они презирают лекарства, прописываемые ими, полагая, что в эти лекарства они вмешивают свинину или другие трефные вещи, то есть запрещенные по закону Моисея.

Кроме бродячих лекарей лечением, точнее, изгнанием злых духов занимались аульные знахарки и повитухи, которые были очень авторитетны среди своих сограждан. И. Анисимов пишет по этому поводу:

Как только случилось что-нибудь, сейчас прибегают за помощью к «мо-моям» <повитухам > или «полчи» (колдуньям). Они приглашаются не только для лечения маленьких, но также и ко взрослым. Кроме трав для лечения употребляются ими еще различные масла, соли и мясо животных, как напр, летучих мышей, ежа, крыс, кровь черных или белых птиц с молоком и пр. Раны же лечат большею частью печенью, курдючным салом и тестом, которое смешивается с сахаром или мёдом.

Для народной медицины горских евреев характерно сочетание рациональных методов и магических практик. Наиболее полный очерк народной медицины у горских евреев дает в своей статье «Евреи в с. Варташен» М. Бежанов. Он пишет:

Когда заболеет кто тифом, то кроме воды и навара крупы, ничего более ему не дают, пока не вспотеет; на восьмой день должен пойти холодный пот, а если не вспотеет, то значит болезнь осложнилась. Против тифа лекарств не употребляют. Если больной начинает поправляться, то ему дают куриный бульон.

При болезни кара сатулцама (сильная или черная простуда) больному пускают кровь, а если опоздают, пропустят время, то сильно натирают маслом, дают лед, снег, арбуз, сочные груши, пока не вспотеет. На 3, 1, 21 день больной умирает, если болезнь неизлечима.

При чахотке соблюдают диету, крупы не едят, вина не пьют, фруктов не едят. Больной ест вечером и утром по одному раку, который считается лучшим средством против чахотки; холодной воды не пьет. Пьет чай из роз и фиалки; с женщиной не должен иметь сношений. При этой болезни приглашают знахарей, которые дают больному разные пилюли.

Яраган: человек болеет, истощается, желтеет и умирает. Редкие выходят из этой болезни и только при строгом соблюдении диеты; больной не должен иметь сношений с женой в продолжение трех лет.

При дифтерите пускают кровь из затылка и ушей. Кровь от гребешка петуха дают пить больному; дают пить его же мочу. Внутренние пленки разрывают пальцем; прикладывают кислый гранат или же махорку, намоченную в моче или в желтом кале курицы.

При коклюше дают парное молоко; в масле жарят леденец и дают по ложке утром и вечером. Курдючным маслом и ватой обтирают грудь. Масло и желток яйца смешивают и кладут на голову больному.

Жаба. Сильно опухает горло; кладут на опухоль мешочек с песком или курицу, щенка, кошку, разделенную пополам. Пускают кровь; ставят банку (глиняный горшок с толстым фитилем).

При оспе и кори соблюдается строгая диета; кормят кишмишем, в который кладут вошь,— это считается хорошим средством. В комнату больного никого не пускают; муж и жена не могут вместе лечь. В этой комнате ничего нельзя трогать, ни сундука открыть, а то больной может умереть. Его кормят наваром крупы. Вблизи стоять нельзя.

При ревматизме бьют больной член крапивой докрасна, а потом крапиву варят и кладут на больное место. Берут больного на минеральные воды; соблюдают диету; знахари дают разные масла, чем мажут больной член. Против ревматизма употребляется особое средство, называемое «сила». Собирают летом всевозможные полевые цветы и их корни, варят их в нескольких больших котлах, наполненных водой; за два дня до этого копают во дворе яму (за неимением ванны) и наполняют ее водой, потом берут часть сваренных цветов и выстилают дно ямы, затем опорожняют в нее несколько котлов; больной садится по горло в воду; все его тело обкладывают сваренными цветами; сверху больного закрывают одеялом, чтобы не ушел; тут в яме больной сидит, пока сильно не вспотеет; это повторяют несколько раз, и больной вылечивается. Это средство практикуется и против бесплодия женщин.

Против ревматизма еще другое средство: собирают кости всевозможных животных, которые валяются на улице и в садах; кладут в котел, наполняют водой, закрывают котел медным блюдом, замазывают края толстым слоем глины, оставляя два отверстия, кладут на огонь и кипятят целый день. Потом больного укладывают под одеяло, ставят под одеяло котел и постепенно открывают крышку: пар выходит и сильно греет члены больного.

Лихорадочных обводят кругом села, три раза проводят через дупло дерева или пробивают в скале отверстие и три раза проводят лихорадочного.

Несут к раввину вату; раввин читает молитву, делает из ваты нитки, читает опять молитву, делает узлы и привязывает к руке, тем и прекращает лихорадку.

Похожим образом, по словам Анисимова, лечили младенцев:

<Больного> ребенка пропускают через железный треножник (на котором ставится котел на очаге), проводят сквозь окна, двери. (Анисимов, 1888. С. 211.)

Если лихорадочный страдает долго, то хозяева больного сердятся на соседей, что они не лечат их больного от лихорадки. Сосед должен сварить хорошее кушанье и принести больному. Подходя к больному сзади, неожиданно толкает его и ставит перед ним пищу, говоря: «я вылечил тебя от лихорадки». Цель всего — испугать больного.

Обращаются к именитым раввинам, муллам и чародеям, которые на узкой бумажной ленте пишут молитвы, называемые «цабу». Эти молитвы, смотря по содержанию, или сжигают, или пришивают к платью, или опускают в воду, которую пьет больной, или же зарывают в землю под могилу, в комнате, в развалинах и т. п.

В айране смешивают соль, немного греют его и купаются в нем несколько раз. Утром и вечером купаются в холодной воде; при этом, когда больной ложится в воду, то на его спину кладут камень, и так он лежит некоторое время. Ставят банку и пускают кровь.

Желтуха: при этом едят кислоту, уксус, пьют айран. Жирного не едят; глотают желчь животных.

Вурмя — при этой болезни у больного на теле являются синяки; говорят, его ударил дьявол. Такого больного лечат молитвами и чарами.

Тутма (припадки) бывают от разных причин: или от испуга, или от трудных болезней, или от нечистоплотности, ибо дьявол любит нечистоплотного и вселяется в него, или по наследству переходит из рода в род. Причина припадков — дьявол. Лечат молитвами, чарами. Череп черной собаки толкут в порошок, смешивают с собачьей мочой, с медом и дают больному; приглашают раввина, он читает молитву.

Сумасшедшего лечат зурной: зурна играет и его водят по селению, ведут в красильню, где, по их мнению, живут бесы, мажут лицо краской, и он танцует. Больного лечат чарами и молитвой, ибо больных схватывает бес.

Рожу прижигают раскаленным железом, или же на больное место кладут щенка. Знахари употребляют разные лекарства.

При геморрое вина не пьют; крупы не едят; режут кишку, раз в три месяца пускают кровь, ставят пиявки. Раскаляют красный кирпич, обливают его нефтью, и над этим дымом сидит больной.

За больным ухаживают женщины; посещают все знакомые и родственники; раввины тоже ходят часто и читают молитвы. Если больной — почетное лицо, то его посещает все общество. Для больного приглашают знахарей.

Болезни часто приписывают испугу. Если больной испуган покойником, то идет на кладбище, снимает плиту над могилой и поворачивает ее, а если живым человеком, то больному дают пить воду, в которой была обмыта рука этого человека; моют ногу и руку больного, и эту воду выливают на то место, где больной испугался. Если больной испуган животным, то лицо больного обмывают водой, а животное пьет. Если был испуган собакой, то ее шерсть нужно сжечь под больным.

Универсальным средством предупреждения и лечения болезней было использование амулетов, защищающих их обладателей отдухов болезни. Хотя смысл многих обычаев и верований постепенно забывается, но амулеты до сих пор в ходу у горских евреев. По существу большую часть украшений, которые носили горские евреи, представляли собой амулеты. Анисимов, например, пишет по поводу лечения ревматизма:

От ревматизма лечат или натиранием различными маслами и купанием в минеральных водах и грязях, которые имеет Кавказ почти во всех уголках своих, или же — привязкой бус из различных горных камней, руд и металлов, на больное место. По мнению евреев, эти бусы имеют свойство выгнать газ, вселившийся по повелению злого духа в органы человека, и исцеляют больного.

Специальные амулеты использовались для лечения лихорадки, для защиты роженицы и новорожденного и т. д.

Особый тип украшения-амулета называется «купа». Он представляет собой треугольный мешочек с пряностями, сшитый из тафты, к которому привешены семь низок бусин. Амулет «купа» нашивался на одежду мужчин на левом плече. Иногда его называют «гейхал», то есть «дворец» — термин, имеющий отношение к иудейской мистике. Такие амулеты можно до сих пор обнаружить в домах жителей Красной Слободы.

На руку ребенка надевали низку бусин, в том числе золотых. Мальчики носили на правом плече гагатовый амулет, который назывался «талысым». Словом «талысым» также называют амулет в виде серебряной или медной пластинки с выгравированной на ней кабалистической надписью. Такие амулеты также до сих пор в ходу.

Я неоднократно видел в домах горских евреев оберег, состоящий из подковы, дырявого камня, так называемого «куриного бога», и синей колючки особого вида. Как правило, оберег висит у входа в дом. В спасительную силу этой колючки верят вообще все жители Восточного Кавказа. Кстати, именно эту колючку горские евреи вкушают во время пасхального седера вместе с горькой зеленью.

Несмотря на то, что в настоящее время горским евреям вполне доступна современная медицина, традиции народной медицины и знахарства, о которых писали авторы прошлого века, живы до сих пор, особенно в сельских и полусельских поселениях.

В Варташене мне довелось общаться с симпатичной молодой женщиной, по профессии медиком, которая была сельской колдуньей и охотно избавляла страждущих от действия «дурного глаза». Искусство знахарства она получила по наследству от своей свекрови. В технику ее целительства входили как рациональные методы: массаж, лекарственные растения, так и заговоры, заклинания, амулеты, специальный ритуал снятия сглаза. Характерно, что в технологию ее целительства входило поклонение, в частности, вотивные приношения, тем же святым местам, которым поклоняется местное азербайджанское и армянское население. Кроме того, в некоторых случаях, по словам знахарки, целесообразно давать больному пить воду, в которой размешана земля с могилы мусульманского «святого».

Обряды жизненного цикла

Обряды жизненного цикла — обрезание, бар-мицва, свадьба, похороны, поминки — всегда играли огромную роль в жизни горско-еврейской семьи. Именно такие события укрепляли, поддерживали и поддерживают до сих пор семейные, родовые, квартальные и общинные связи.

Никакие усилия советской власти не могли заставить горских евреев отказаться от семейных обрядов и обычаев. Например, одна из жительниц Дербента, занимавшая в городе весьма ответственный партийный пост, с гордостью показывала нам свою ктубу.

Элементы традиционных ритуалов жизненного цикла были живы еще сравнительно недавно. Так, например, информанты старшего возраста смогли поличным воспоминаниям восстановить ритуал свадьбы почти таким же, каким он описан, допустим, у Анисимова.

Рождение ребенка и обрезание

Рождение ребенка всегда было важнейшим событием в семье горских евреев. Особенно желанным ребенком был мальчик. Принимались даже специальные меры, чтобы женщина, забеременев, родила именно мальчика. Анисимов пишет:

На 15-й день <после менструации женщина> отправляется на реку, взяв с собою мальчика и подругу, или в общественную купальню <то есть, в микву>. Мальчика берет она для того, чтобы он стоял поодаль и шел ей навстречу после омовения. Горские еврейки думают, что у них непременно родится дитя, которое будет иметь вид того человека или животного, которого встретили они сейчас после «омовения». Рассказывают, что многие женщины встречали змею, корову и рождали детей, имеющих подобие этих животных; поэтому, выбирая кого-либо из своих или чужих детей для встречи, еврейка заботится, во-первых, чтобы он был мальчик, так как девочки не особенно ценятся и считаются чужим добром, и во-вторых,— чтобы он был красивый.

Для беременных существовали специальные «правила безопасности». Согласно Бежанову:

Беременная женщина не остается одна в темной комнате, не ходит по воду.

Объяснение этих правил заключается в том, что жизни беременных угрожает водяная дева Серови. И. Анисимов пишет об этом поверье:

Относительно Сер-ови или, как ее иначе называют, Дедей-ол (или «во» — вода, то есть «Мать воды») рассказывают еще следующее интересное предание.

Дедей-ол особенно старается обмануть или ввести в заблуждение беременных женщин или рожениц. Поэтому у горских евреев никогда нельзя оставить роженицу одну в комнате. В последнем случае Дедей-ол приходит к ней в образе какой-нибудь ее родственницы, обманывает ее, приближается к ней, незаметно снимает с нее одеяло и затем вынимает некоторые внутренности, как то: сердце, печень и легкие.

Родовспоможением в горско-еврейских аулах раньше занимались специальные повитухи, которые также заботились о здоровье матери и новорожденного. Наиболее подробное описание родов приводит И. Анисимов. Это описание в деталях совпадает с тем описанием родов, которое дает Черный. И. Анисимов пишет:

Как только женщина чувствует время разрешения от бремени, домашние сейчас приглашают «момой» (бабку). Родит горская еврейка или стоя, или на коленях и поддерживаясь посредством веревки, перекинутой через брусья в потолке, или лежа на земле, где приготовляется ей соломенная постель. Комната при родах наполняется постепенно из всего аула женщинами, которые идут к родильнице, принося с собою в больших чашках и тарелках, покрытых платками, муку, крупу, яйца, чеснок и прочее. Все это собирается для бабки.

После того, как все женщины собрались, одна из родственниц родильницы берет кусок белого полотна, бязи или другой белой материи, аршинов в 5—6, и перевешивает ее через дверь так, чтобы одинаково ровно была видна она снаружи и внутри. Этот кусок остается до тех пор, пока родильница не встанет совсем здоровой, и потом он дарится *момой». Для чего это делается, достоверно никто не знает; но полагают, что белый цвет материи служит для удаления нечистого духа.

При сильных болях посылают кого-нибудь на кладбище, чтобы принести горсть земли из могилы такого-то покойника. Посланный выкапывает из глубины могилы немного земли, которую, смешав с водою, дают страдающей. Если и это средство не помогает, то муж приглашает учеников раввина, из которых одни трубят в трубы, употребляемые евреями в Судный день и на Новый год при общественной молитв, а другие читают псадмы. Все начинают молиться: «Единый Боже! дай ей радость разрешиться».

Наконец все успокаиваются и начинают расспрашивать бабку: «сын или дочь». Если сын, то бабка сейчас говорит и просит у отца за «бешереи» (радостную весть) подарка. Отец с удовольствием исполняет ее просьбу и, пригласив присутствовавших и утешавших его в кунацкую комнату, начинает угощать их вином и закусками. Всюду раздаются радостные речи, слышатся смех и говор, везде встречаешь радостные лица. Особенно радуется мать при этом радостном известии, так как за это все начинают питать к ней особое уважение.

Отец новорожденного посылает сейчас кого-либо из мальчиков на женскую половину, чтобы он прибил к стенам, над окнами и дверьми, различные бумажки, на которых написаны имена ангелов-хранителей. Это делается для того, чтобы злые духи не причинили новорожденному и матери вреда.
 

Есть у них еще обычай: если родильница сильно страдает при родах, то берут на кладбище землю от могилы кого-либо, умершего в течение 40 дней до времени ее родов, кладут эту землю в стакан с водой и дают родильнице выпить эту воду с верой, что это будет полезно для родов и плодородия вообще; если же такое средство не помогает, то выкапывают землю еще раз из глубины той же самой могилы, кладут ее, также как и прежде, в воду и дают ее выпить. Все это делается без позволения раввина, ибо раввины строго запрещают такой способ лечения. (Черный, 1870. С. 40.)

Вот еще один пример столкновения «народного» и «ученого» иудаизма.

Первое время «момой» кормит мать одним жидким мучным супом без мяса и приправ. К родильнице воспрещается вход мужу и всякому мужчине, также и женщине, имеющей при себе какую-либо плотную вещь, пока при родильнице не будет золота. В противном случае с новорожденным делается «чуле» — болезнь сорока дней, которая задерживает рост ребенка. В эти дни мать беспрестанно посещают женщины, а отца новорожденного мужчины. Тех и других хозяева угощают халвою, шашлыками и вином. Родственники же и родственницы дарят бабку деньгами, каждый по 20—30коп., и делают ей подарки.

Мальчикам на восьмой день после рождения, как это и положено у иудеев, делают обрезание. Горские евреи рассматривают обрезание как большой семейный праздник. Большая часть горско-еврейских семей, в отличие от ашкеназов, практиковала обрезание и при советской власти.

Обрезание проводили, как правило, в синагоге. Сандак, как и во многих других общинах, сидел на специальном кресле, называемом «трон Ильи-про-рока». После обрезания и наречения имени в синагогальном дворе устраивалось пиршество для родственников и соседей. Иуда Черный, бывший свидетелем обрезания у горских евреев, описывает его так:

На 8-й день от рождения дитя было обрезано по установлению закона Моисея. Резник, занимающий должность раввина, сделал эту операцию весьма искусно, да и вообще горцы мастера заживлять раны, в особенности же евреи: они имеют такой порошок, который насыпают на рану, и она очень скоро заживает.

Церемониал обрезания бывает или в синагоге, или в доме родильницы. В укреплении Грозном я присутствовал также при обрезании. Церемониал был на дворе родильницы и в самое холодное время декабря месяца 1868 года; общество собралось там на дворе, и несмотря на большой мороз, резник, тамошний раввин, совершил операцию весьма хорошо. После обрезания на дворе устроили длинные столы, на столах поставили кувшины с вином и водкой, вареных и жареных кур и гусей, которых они без помощи ножей и вилок разрывали пальцами на куски и ели без хлеба, стоя по колени в снегу.

Рождение девочки отмечалось гораздо скромнее, в честь нее не устраивалось специального пиршества. Анисимов отмечает, что:

Совсем не так встречают евреи-горцы новорожденную девочку. Муж, родственники и даже «момой» оставляют мать без всякого внимания и не прислуживают ей.

Детей часто называли в честь умерших родственников. Детям давали имена как библейские, так и татские. Анисимов пишет:

Имена, даваемые новорожденным, большею частью бывают наследственные, то есть умерших отцов, дядей, братьев и т. п. и взятые из Пятикнижия Моисеева и из книг пророков или составленные самими родителями по отношению к каким-либо предметам, как например: «Татли» (сладкий), Шеребет (питье) и друг. Часто встречаются также имена сильных животных и драгоценных металлов. Эти последние даются, большею частью женщинам. К именам мужчин относятся: Аслан (лев), Коп-лон (тигр), ОждоИо (чудовище, змея) и пр.

Младенческая смертность среди горских евреев была очень высока. Болезни детей приписывали воздействию злых духов. Их «лечением» занимались те же по-витухи-«момой», которые занимались родовспоможением. Анисимов пишет:

Все семейные несчастия взваливают на «Нум-Негира», и болезни новорожденных детей объясняются тем, что детей «держит» (душит) Нум-Негир за: грехи родителей. Одно имя его приводит бедных родителей в панический страх за жизнь своих новорожденных. Как только началась детская болезнь, состоящая обыкновенно из частых вздрагиваний малютки и неистового плача, при котором является на губах его красноватая пена и на лице особенная бледность, знахарками произносится над ним смертный приговор, что, действительно, и сбывается через два-три дня порождении. Бедные родители, жаждущие хоть одного живого ребенка, никак не могут умилостивить грозное божество и заслужить у него прощения за свои грехи. Они переменяют место жительства, продают новорожденного тотчас после появления его на свет старухам-знахаркам, чтобы выкупить его после,— все тщетно! они принуждены до поры до времени, или всю жизнь свою, покоряться злому существу и не иметь детей.

Бедная мать! она каждый год рожает детей, каждый год с трепетом ждет появления роковой болезни, которая ей причиняет столько горя

и несчастия! Но мне кажется, что здесь главным образом виноваты наши «момои» (бабки) и знахарки, которые, как заметят что-нибудь в ребенке, сейчас начинают давать ему лекарства (травы) и употреблять над ним различные колдовства и «бабьи средства». При этом ребенка пропускают через железный треножник (на котором ставится котел на очаге), проводят сквозь окна, двери, заключают его в сундук и предают различным подобного рода истязаниям. Если, по какому-нибудь чуду, спасается ребенок, то это, конечно, приписывается знахаркам.

Бар-мицва, которая у горских евреев называется «тефилин», как следует из статей этнографов прошлого века, не отмечалась как особый праздник. В последние годы, в связи с влиянием европейских евреев, этому событию стали уделять больше внимания.

Обручение, сватовство, помолвка, свадьба

Большая часть браков у горских евреев заключалась в результате помолвки или сватовства, причем часто родители могли заключить помолвку, когда их дети были еще младенцами. Черный и Анисимов (которого этот обычай чрезвычайно возмущает) пишут, что согласия девушки на брак никогда не спрашивали. Например, Анисимов пишет:

Когда еврей-горец случайно увидит девушку, наметит ее для себя и вздумает на ней жениться, не зная совершенно ни ее натуры, ни ее характера, то он уведомляет чрез кого-либо из близких товарищей об этом своего отца, который посылает к отцу девушки сватов, обыкновенно родственников, или идет и сам с ними. Жених не может сказать отцу о своем намерении лично, ибо, по обычаю, «совестно» говорить детям со своими родителями о браке, а девушка не принимает даже такого участия: о согласии ее на брак большею частью не осведомляются, и если спрашивают,— то лишь для очистки совести тоже чрез ее подругу. Девушка, не разбирая, хорош ли жених или нет, должна, как «благовоспитанная девушка», ответить, что «согласна на все, что они (тут подразумеваются родители, братья и родственники) ни сделают с ней». Женщины, даже матери, также вовсе не вмешиваются в вопрос о браке. Таким образом, переговоры ведутся отцами и родственниками и преимущественно касаются размера калына. Подобные переговоры с сыновьями при сватовстве ведутся только такими родителями, которые боятся своих «капризных детей», чтобы те после не пеняли на них и чтобы родители могли заставить сыновей отказаться от развода, в случае, если последние захотят развестись с женами, сказав, что брак был заключен против их желания.

Большею же частью отцы сходятся друг с другом где-нибудь в гостях и, под влиянием горячих напитков, дают друг другу руки, произносят слова клятвы — быть вечными друзьями — и соглашаются ради этого при свидетелях соединить своих детей. Такие случаи, которые, как сказано, бывают очень часто, происходят и при возрасте детей, и при младенчестве их, так что многие из сговоренных или помолвленных детей в глаза не видят друг друга, живя в разных городах или аулах, до самого дня свадьбы.

Напротив, Бежанов, соглашаясь с распространенностью сватовства, утверждает, что если сватают взрослую девушку, то ее согласие необходимо. Он пишет:

Обручение бывает в возрасте от одного года до 20 лет; если девушка маленькая, то на предложение родителей жениха отвечает отец девушки; если девушка взрослая, то спрашивают ее согласие, не принуждают, и она сама берет обручальное кольцо. Еврейские девушки не закрываются и не скрываются, а потому и юноши сами могу/Н выбрать себе невест. У варташенских евреев, впрочем, большей частью обручают в раннем возрасте.

Этнографы и фольклористы в прошлом веке наибольшее внимание уделяли свадебному ритуалу, справедливо считая его скоплением наиболее интересных обрядов и образцов фольклора. Не удивительно, что в статьях Черного, Бежанова и Анисимова из всех ритуалов жизненного цикла подробнее всего были изучены и описаны ритуалы помолвки и свадьбы.

Описания эти настолько красочны, что имеет смысл привести их целиком. Кроме того, в разных описаниях есть разночтения, так что их интересно сопоставить между собой и с теми данными, которые были привезены экспедициями последних лет. Те фрагменты обряда, которые являются общими для свадебного ритуала во всех еврейских общинах, выделены жирным шрифтом. Очерки даны в некотором сокращении.

Иуда Черный. Из статьи «Горские евреи» (1870г.) 

Когда <просватанные друг за друга> дети вырастают, то из дома невесты или сама невеста посылает каждую неделю жениху подарок, а жених в свою очередь посылает подарок невесте, также каждую субботу.

Подарки состоят из различных фруктов и субботних кушаний. Невеста должна непременно попробовать кушаний, приготовляемых в доме жениха, а жених должен попробовать кушаний, приготовляемых в доме невесты. Сверх этих подарков жених посылает невесте часто и другие подарки, как например, что-нибудь из предметов одежды и разные золотые и серебряные вещи для украшения. Невеста же вышивает жениху кисеты для табака, арахчины, то есть ермолки, обделанные в азиатском вкусе, с галунами, бисером и мишурными украшениями. Кто приносит невестин подарок жениху, тому дает жених подарок за труды. Жених завязывает монету в платок, в котором был невестин подарок, и отсылает это секретно невесте.

В течение времени от обручения до свадьбы, которое продолжается несколько лет, невеста, лишь только увидит своего жениха или кого-нибудь из его родственников, должна сейчас же присесть на землю, закрыть лицо свое платком, а жених, увидевши невесту или ее родных, от стыда стесняется даже говорить.

В течение сказанного времени, когда случается посторонняя свадьба, на которую жених и его невеста оба приглашены, то жених делает для своей невесты «шабаш». Шабаш делается таким образом: жених дает несколько монет распорядителям танцами; эти распорядители берут сперва одну монету и объявляют громким голосом следующее: «Арас, филонкез, бир монат шабаш айлади», то есть, жених такой-то дал одну монету для танца и кружения. Все молодые люди отвечают затем громко: «Гой шабаш! Гой шабаш!» — «Вот и танец! Вот и танец!», то есть, «Скоро и потанцуем!» Потом опять распорядители танцев кричат: вот еще монета в честь приглашенных гостей, и молодежь опять отвечает: гой шабаш! гой шабаш! После этого распорядители опять говорят: еще монета в честь всего общества, а молодежь отвечает громко: гой шабаш! гой шабаш! Тогда зурначи начинают играть с аккомпанементом барабанов, невеста танцует, а распорядители танцами и молодые люди прыгают вокруг невесты.

За месяц до бракосочетания приходит отец жениха с двумя свидетелями в дом невесты, отдать отцу ее определенную выкупную сумму денег, которую согласился жених выплатить за невесту. Отец невесты делает за эту сумму дочери одежды и наряды; если же он хочет, то берет эту сумму себе и требует у жениха, чтобы он выплатил ему еще столько, сколько издержано на воспитание невесты с ее младенчества до свадьбы; иногда же, сверх суммы жениха, он сам еще прибавляет какую-либо сумму в приданное своей дочери,— все зависит от доброй воли отца невесты. В старину был у них адат, что жених должен был дать отцу невесты перед свадьбой 1 корову, 12 руб (18 пудов) пшеницы, 2 рубы (3 пуда) сарачинского пшена, 20 куриц, 3 аршина шелковой материи и белую простыню; в настоящее время он дает только 10 куриц, 1 рубу сарачинского пшена, 3 аршина шелковой материи и 1 белую простыню.

Брачное условие или свадебный контракт заключает раввин в присутствии родителей жениха и невесты и при свидетелях. В условии говорится, что муж должен кормить и одевать жену, жить честно и хорошо с нею, в случае же развода, когда того захочет муж, он обязан выплатить ей сумму по обычаю (если он женился на девушке, то следует ей 35руб. сер., если же на вдове или на разводной, то 15руб., кроме того, разведенной остается та одежда, которую жених ей сделал до брака); если же причиной развода будет жена, то она должна возвратить мужу всю одежду, исправленную им ей на свадьбу, и родители ее должны выплатить ему все расходы, издержанные им на свадьбу.

За неделю до свадьбы жених приготовляет кушанье для раздачи тем лицам, которые находятся в трауре по своим родным, умершим в том году; это делается в тех видах, чтобы они дали ему позволение сделать свадьбу в их траурное время, ибо без такого позволения нет обычая играть свадьбу.

В начале этой недели, перед свадьбой, невеста требует к себе двух девушек из своих подруг,— они должны прислуживать ей, помогать шить ее свадебные одежды и находиться при ней до ее бракосочетания; они получают наименование «согдуши», то есть «прислужницы». В субботу вечером эти две согдуши отправляются ко всем девушкам в деревне звать их к невесте, причем они говорят: девушка такая-то (ее имя и имя ее отца), приходите спать к невесте (ее имя и имя ее отца): вас просят.

Девушки, собравшиеся к невесте, должны оставаться у нее до ее выхода замуж. Обыкновенно брак совершают в среду вечером и очень редко в четверг и пятницу. От воскресенья до среды все девушки сидят у невесты по целым дням; там они кушают, поют и танцуют. В течение этих трех дней, каждое утро и вечер, невеста с девушками выходит на крышу своей сакли, и там они поют татарские песни. Когда кончают петь на сакле, невеста отправляется с визитами к тем своим родственникам, которых она приглашает на свадьбу. Она расхаживает в сопровождении девиц по улицам деревни с пением, игрой на барабанах и с танцами, и заходит по домам приглашаемых; там принимают ее весьма хорошо. После угощения приглашаемые дают невесте подарки, и она со своими девицами, как прежде с музыкой, танцами и пением возвращается к себе домой. Так проводит время невеста в течение последних трех дней до свадьбы.

Теперь посмотрим, что делается у жениха. В течение этой же самой недели к жениху собираются женщины из его фамилии, шить и приготовлять ему одежды к свадьбе, за что он их угощает и дарит им разные подарки, как например, шелковые рубашки и платки. В четверг вечером к жениху приходят два шафера, называемые «бирорами» (если же один из этих бироров есть брат жениха, то он называется «думором»). Эти два думора йли бирора должны неотлучно находиться при женихе до субботы.

В пятницу приготовляются кушанья для гостей, и вечером после молитвы отправляются оба шафера к жителям деревни, приглашать их к жениху, и говорят там молодым парням, еще холостым, когда такие находятся в каком-либо доме: «Кто еще не был венчан, да будет у него венчанье такое же,— к жениху пожалуйте!» За это приглашение там их хорошо угощают. Приглашенные собираются в дом жениха и пируют до глубокой ночи. В субботу, после утренней молитвы, шафера приглашают всех домохозяев еще раз к жениху на угощение. В старину был обычай, что в субботу утром приходили к жениху только одни старики, но теперь приходят все мужчины без исключения; там они веселятся до полудня. В полдень мужчины уходят, а вместо них являются женщины; они поют, танцуют там до вечера.

В воскресенье отправляются молодые люди в лес, набирать дрова для топки и приготовления свадебных надобностей. Когда привозят эти дрова на своих ишаках, то жених привязывает на голову каждому ишаку платок,— подарок хозяину ишака за труды.

В понедельник вечером все молодые люди, которые привезли дрова, собираются к жениху, и там они гуляют целый вечер. Еще за день до этого приходят музыканты (зурначи и барабанщики); женщины и девушки встречают их на улице с радостью: каждая женщина выносит им навстречу посуду с чуреками, держа ее на голове. Когда музыканты входят во двор жениха, все девушки начинают петь и плясать, а старухи бьют в ладоши под оглушительные звуки зурначей и барабанщиков. Так гуляют в доме жениха до среды.

Во вторник приготовляется в доме невесты обед, состоящий из плова и куриц, взятых у жениха, для всех жителей деревни; в их числе находятся отец и братья жениха, но сам жених там не бывает. По окончании обеда, который продолжается до вечера, все отправляются оттуда к жениху; там забирают все одежды, наряды и подарки, которые жених приготовил своей невесте, и относят их к невесте с особым церемониалом, который совершается таким образом: каждый мужчина берет из дома жениха факел, чтобы освещать улицы, а женщины берут большой круглый медный поднос, на который кладут две килы (около двух гарнцев) сара-чинского пшена и двух кур, на них же кладут все подарки жениха для невесты; этот поднос поднимает одна женщина и ставит его на свою голову; держащие факелы идут впереди, за ними следует эта женщина с подносом; за ней другие женщины несут на головах своих подносы с чуреками; затем идут зурначи и барабанщики и играют; за музыкантами следует остальной народ с факелами, крича: ура! Старики и старухи танцуют, а девушки поют всю дорогу до прибытия к дому невесты. Оттуда выходят к ним навстречу, принимают от них факелы и ставят их на дворе; музыканты играют, все танцуют, а молодые люди в честь невесты стреляют из своих ружей и кричат: ура!

Из тех двух кил пшена и двух куриц, которые жених послал невесте, приготовляется закуска для согдушей и девушек, находящихся неотлучно при невесте. В тот самый вечер эти девушки поют и увеселяют невесту и говорят ей: «Только этот вечер ты гостья у матери твоей, еще последнее веретенце осталось тебе выпрясть для матери твоей»,— потому что завтра среда,— она после свадьбы оставит дом родных и перейдет в дом мужа. Невеста в тот вечер одевается во все свои лучшие наряды, а сверху закрывается шелковым платком; девушки поют и танцуют у нее до полуночи. В этот вечер также в обычае выкрашивать невесту и ее подруг, то есть их руки и пальцы, красной краской.

В среду утром шафера и музыканты отправляются ко всем хозяевам за получением от них подарков, как, например, табака, вина, платков и т. п. Потом они приходят к молодым женщинам, которые в тот год вышли замуж, и берут их в дом жениха (потому что со дня их свадьбы до этих пор они еще не выходили из дома, ибо почти полгода после свадьбы они стыдятся выходить на улицу).

Когда эти молодицы приходят в дом жениха, в то время две женщины из того дома дают мимическое представление. Одна из них одета как мужчина, вооружена с ног до головы и держит в руке палку; лицо ее покрыто платком, а на голове папаха; другая одета как обыкновенная татарка; они обе танцуют, прыгают и целуются. Тут музыка начинает играть, и народ окружает их. Женщина, которая одета по-мужски, разгоняет его своей палкой, но в это время кто-нибудь из народа похищает другую женщину, ее любовницу, и потом прячут ее где-нибудь; одетая по-мужски ищет ее и, не находя, начинает сильно плакать, бьет себя в голову и в грудь и падает на землю в обмороке. В это время является любовница и, увидевши ее лежащей в обмороке, подходит к ней, осторожно ее рассматривает, не дышит ли она, плачет, рыдает, бьет себя кулаками в грудь и в голову, как бы оплакивая своего любовника или мужа. Скоро мертвый поднимается с земли,— она радуется, обнимает его и целует; потом обе начинают своими палками разгонять и бить народ, отчего поднимается страшный и дикий смех; все хохочут, бьют в ладоши и кричат: ура!

В тот день (среду) жених и невеста постятся, то есть они ничего не едят и не пьют целый день.

В то время, когда жених бреет свою голову, молодые люди выезжают на своих лошадях, разгуливают по деревне и джигитуют. Когда жених окончит бритье головы, ему подают лошадь; он садится на нее и вскачь пускается к своим товарищам, и когда он подъезжает к ним, они все встречают его с большим радушием, крича ему: «Ой атлан, атлан гюв, Темир-хан атлан гюв!», то есть, ты, жених, едешь на коне своем, как Темир-хан ездил во время своего царствования! Когда жених проезжает мимо домов деревни, то все женщины выбегают из своих саклей и бросают муку на его плечи. Потом жених пускается вскачь вперед, вся молодежь за ним вслед, прямо к берегу реки,— там жених купается, а молодые люди надевают на него венчальные одежды, кладут ему на лоб немного перегоревшего пепла в знак траура по Иерусалиму, и все вместе поют плачевным тоном 137 псалом Давида: «На реках Вавилонских мы сидели и плакали, вспоминая Сион» и пр. В то же самое время невеста должна также выкупаться или в реке, или в сделанной нарочно для такой цели у евреев купальне, называемой миква.

Когда жених оденется, молодые люди закусывают тем, что они с собой привезли, но жених не участвует в этой закуске по причине поста, как я сказал выше. Когда они все готовы возвратиться, жених говорит им: «Кто желает из вас поскакать и прилететь поскорее к невесте, известить ее, что я уже совсем готов?» Два или три из них пускаются как стрелы, и кто скорее успеет прискакать к невесте и передать ей это известие, тот получает от нее шелковый платок; этот платок привязывают на шею коня, а на лбу его разбивают яйцо, чтобы коню не повредил дурной глаз. Второй и третий, прискакавшие после, получают по одной курице и по кувшинчику вина.

Когда жених сам въезжает в селение со своими проводниками, то все жители деревни выходят к нему навстречу с вином и шашлыками, угощают ими его проводников и пьют за здоровье жениха, целуя его в голову, а остальное раздают бедным семействам. Тут женщины из фамилии жениха подходят к нему, неся на головах своих подносы, на которых лежат чуреки, а в чуреки вставлены восковые тоненькие свечи, некоторые же еще держат свечи в руках. Между этими женщинами стоит «енга», то есть сестра жениха или одна из ближайших его родственниц; ее обязанность — стоять возле жениха со свечкой в руке и петь до вечера: «Ой атлан, атлан гиов, Темир-хан атлан гиов!» Все женщины танцуют

в присутствии жениха. Тогда раввин со своими учениками подходит к нему и поет следующую песню:

Израильтяне, пойте в честь жениха песню, — жених радуется своею невестой, невеста радуется своим женихом. Аллилуйа! Аллилуйа!

Жених сияет, как утренняя звезда, и невеста прекрасна, как царица,— да будут они оба сиять утром и вечером, постоянно, в израильском народе.

Израильтяне, и пр.

Божеское благорасположение да будет к нам во время жениха и невесты,— да будет радость и веселье в израильском народе.

Израильтяне, и пр.

Избавитель от всех бед да прибудет во время жениха и невесты, окажет подвиги, как Ионафан,— и доживем мы до пира левиафана в храме иерусалимском.

Израильтяне, и пр.

Жених и невеста, как звезды, блестят, — да будут благословенны они Богом Израиля!

Израильтяне, и пр.

Жених в кругу своем, как царь, — беседа его усладительна. И невеста его — как Сара, дорогая мать израильского народа.

Израильтяне, и пр.

Все дела его добры и справедливы, да спасет его Бог от всех бед! И невеста его, как Ревекка, да заслужит славу в израильском народе.

Израильтяне, и пр.

Да проживет жених долго, и невеста да будет благословенна до тех пор, пока вспомнит Царь Небесный о бедном рассеянном израильском народе.

Израильтяне, и пр.

Жених очень милостив, душа его весьма добра, и невеста его, как Лия, да оставит по себе имя в израильском народе.

Для Иуды Черного, как для типичного представителя еврейского просвещения, Гаскалы, характерно несколько пренебрежительное отношение к традиции в тех ее аспектах, которые ему кажутся «простонародными» суевериями. Между тем, мнение о том _v что праведники будут в мессианские времена вкушать левиафана, отражено еще в Талмуде.

Израильтяне, и пр.

Да будет он счастлив, ибо его грехи сегодня Богом прощены, и невеста его да будет, как Рахиль, жена Иакова, отца и патриарха израильского народа.

Израильтяне, и пр.

Да снабдит его Господь всем добром и да отмстит его врагам, а невеста его да будет, как Иохевед, мать Моисея, пророка и законодателя израильского народа.

Израильтяне, и пр.

Жених венчан, как царь, и одет в лепоту,— да будет он сиять, как звезда, в израильском народе.

Израильтяне, и пр.

Во время его да распространится учение, как светлые лучи солнца, и невеста его да будет, как Дебора, верная правительница израильского народа.

Израильтяне, и пр.

Невесту он выбрал благочестивую: она хороша, как Милка, мать Бе-фуила.

Израильтяне, и пр.

Жених сияет, как луна,— да будет он жить сто лет, и его невеста да будет, как Анна, мать пророка Самуила.

Израильтяне, и пр.

Помоги нам Боже, чтобы мы во время жениха увидели возобновление нашего храма на святой горе Мории, и невеста его да будет как Ави-гаил, мать пророка Даниила.

Израильтяне, и пр.

Жених наш весел, Бог простил ему грехи, и невеста — как Эсфирь, дочь Авигаила, спасшего израильский народ.

Израильтяне, и пр.

Помогите петь в честь жениха и невесты, кои оба чисты от грехов, сияют и блестят в израильском народе.

Израильтяне, и пр.

Пой и ты, жених, вместе с твоей невестой; радость ваша теперь велика; обрадуйте также и увеселите израильский народ.

Израильтяне, и пр.

Жених высок, как кедр ливанский: да поможет ему Бог Всемилостивый с нами вместе повеселиться в Храме иерусалимском.

Израильтяне, и пр.

Повеселите все нашего жениха и его невесту,— да процветут они, как розы и цветы душистые, и да доживем все увидеть святой град Иерусалим — местопребывание некогда Иеговы, Бога израильского народа.

Израильтяне, и пр.

Благослови их, Боже, с высоты Твоей, и да будут дети их и внуки людьми благочестивыми, добрыми, честными и богобоязливыми в среде израильского народа.

Израильтяне, и пр.

Раввин кончает эту песню и провожает со своими учениками жениха домой; там перед женихом танцуют старики и старухи,— и этот обычай у них весьма древний.

В это время раввин, отец жениха, его остальные сыновья, старшина с депутатами от общества, все отправляются к невесте, поверять по счету весь ее гардероб, вещи, посуду, постель, а также деньги и вообще все ее приданое. Когда окончат оценку и поверку (эта оценка необходима для внесения ее в условие на случай развода), все они возвращаются к жениху и ведут его с собой к тем лицам, которые носят траур по умершим своим родственникам в том году. Жених должен еще раз просить у них извинения и разрешения на свадьбу. Дело понятное,— его хорошо и ласково принимают, дарят ему еще подарки, и он, целуя руки у хозяев, уходит со своими провожатыми домой, откуда ведут его уже в дом невесты.

Там для него готово особое место; возле него садится вся молодежь и почетные старики. В это время входит мать невесты. По обычаю, она должна подойти к жениху, держа в руках новую папаху, серебряный пояс и красный шелковый платок. Жених тотчас встает с места, сложа руки на груди накрест, наклоняет голову и стоит перед нею, как подчиненный, целует ее руки и хочет упасть на колени, но она не допускает его до этого. Она надевает папаху на его голову, опоясывает его серебряным поясом и навешивает на пояс красный шелковый платок, целует его в голову и затем немного танцует с ним. В эту минуту молодежь кричит: гой шабаш! гой шабаш! Мать невесты уходит, а старики и старухи из фамилии невесты начинают танцевать перед женихом по обряду своих предков; после танца они целуют его в голову и дарят ему подарки.

В то время невеста сидит в особой комнате, окруженная своими согдушами и девицами, которые поют различные песни, бьют в ладоши и в барабаны. Между тем, на дворе готов уже балдахин, который составлен

из четырех длинных палок, накрытых большим шелковым платком; молодые люди держат эти палки, а другие окружают балдахин, держа в руках зажженные нефтяные факелы; женщины же держат в руках восковые свечки.

Под этот балдахин подводят жениха; отец его с раввином также заходят к жениху под балдахин, и все ожидают невесту. Тогда брат невесты отправляется и зовет ее к венчанию, а согдуши берут и ведут к балдахину.

Так бывает в том случае, когда венчание происходит на дворе невесты. Когда же венчание бывает на дворе синагоги, то в таком случае невеста должна ехать туда верхом на хорошем коне, брат же ее должен вести этого коня; согдуши должны ее провожать также верхом на лошадях и держать в руках зажженные свечи.

Когда невеста подойдет под балдахин в сопровождении своих согдуш, тогда ее отец и братья также подходят под балдахин. Раввин исполняет все обряды венчания точно так же, как и у европейских евреев, то есть по религиозным установлениям талмудистов; разница только в том, что у европейских евреев невеста обходит кругом жениха семь раз, а у горских евреев такого обычая не существует. Когда раввин прочтет все молитвы и брачные условия, тогда вся публика кричит громким голосом: ура!

Согдуши выводят невесту из-под балдахина, ее брат подсаживает ее на коня, и в это время все молодые люди начинают стрелять один за другим в честь новобрачных. Сестра невесты, называемая енгой, должна ехать также верхом на другом коне позади невесты и держать в руке свечку. Если же у невесты сестры нет, то другая девушка из ближайших ее родственниц должна исполнять обязанность енги. Брат ведет коня, на котором сидит невеста, и все девушки сопровождают ее пешком до самого дома жениха. Когда невеста отправляется, жених еще остается под балдахином, и раввин с учениками поют тогда следующую песню:

Адам в наряде обвенчался с Евой,— он знаменит между мужами, она знаменита между женами.

Ной в наряде обвенчался с Наамой.

Авраам в наряде обвенчался с Сарой.

Исаак в наряде обвенчался с Ревеккой.

Иаков в наряде обвенчался с Лией и Рахилью.

Иосиф в наряде обвенчался с Оснатой.

Моисей в наряде обвенчался с Ципорой.

Аарон в наряде обвенчался с Элишевой.

Давид в наряде царском обвенчался с Батшевой.

Соломон в наряде царском обвенчался с Наамой.

Жених (его имя и имя его отца) в наряде обвенчался с невестой (ее имя и имя ее отца), — он знаменит между мужами и она знаменита между женами.

По окончании этой песни раввин с учениками провожают жениха домой. По дороге новобрачной в дом мужа все женщины выбегают из своих домов и бросают на нее сарачинское пшено, в пожелание ей плодородия, то есть чтобы она родила много детей. Таким же образом встречают ее и все женщины, находящиеся в доме новобрачного, осыпая ее сарачинс-ким пшеном.

При входе в дом она должна перешагнуть через кусок железа, положенный при самых дверях,— это делается в залог ее здоровья и счастья. Тут же подносят ей два стакана, один с медом, а другой с маслом; невеста кладет свою правую руку в масло, а левую в мед, и должна помазать немного дверной косяк обеими руками, — это делается в знак благополучной и роскошной жизни. При входе в дом, брат невесты, который вел ее коня, делает в честь ее шабаш, т.е. он танцует с нею лезгинку, а молодые люди стреляют и кричат: ура! Прислуга подносит народу вино, и все пьют за здоровье невесты.

Невесту отводят в особую комнату; возле нее должна сидеть енга с двумя согдушами. Из каждого дома приносят на свадьбу по три чурека с яйцами и мясом; возле дверей стоит человек, который все это принимает от приносящих. Вечером жители собираются на свадьбу; жених садится, и возле него расстилают большой шелковый платок, на который кладутся подарки, деньги или различные серебряные или золотые вещи от лиц, подходящих к жениху с поздравлением; возле платка стоит человек, который провозглашает, кто именно и сколько дает, причем он говорит: гой шабаш!такой-то сегодня принес в честь сына, дочери или брата пять рублей.

В это время подходит мать жениха с его родственниками; она держит тарелку, на которой лежат три чурека, окрашенных разными красками; в каждый из этих чуреков вставлены по три тоненьких восковых зажженных свечи, а возле свечей лежат три яйца и три яблока, в яблоки воткнуты монеты. Мать подает это сыну, а глашатай объявляет, сколько денег дает мать и сколько родственники. Такие же подарки собираются и невестой от женщин. Когда все подарки соберутся, жених принимает их по счету при свидетелях, и потом все садятся ужинать.

После ужина, кому угодно, тот уходит домой, а остальные мужчины и женщины танцуют лезгинку при звуках зурны и барабана до самого рассвета. Когда наступает полночь, согдуши и енга выходят из комнаты невесты, а шафера вводят к ней жениха.

По окончании брачного акта жених немедленно выходит оттуда, и в ту же минуту входят туда опять согдуши с енгой; молодой муж отправляется в особую комнату, и в это время его шафера стреляют из своих ружей, чем дают знать, что дело окончено благополучно.

Молодая жена его не слезает с постели семь дней; енга с согдушами прислуживают ей в течение этого времени; каждый день к молодой жене приходят все ее подруги — веселить и утешать ее. В субботу и в следующую среду после семи дней свадьбы к молодому мужу собираются все молодые люди, а к новобрачной — все девушки, и пируют у них — поют и танцуют в последний раз: молодой чете дается тогда свобода и право заниматься с того дня своими делами.

М. Бежанов. Из статьи «Евреи в с. Варташен» (1894 г.)

Предложение и обручение происходит следующим образом. Родители, желая женить своего сына, отправляют к родителям намеченной ими девушки сваху; она является в дом девушки и говорит женщинам о предложении; они назначают примерный день, когда она должна прийти за ответом (дело решат мужчины, которым они вечером передадут).

Если предложение принято, то отец жениха с несколькими родственниками приходят к невесте для переговоров насчет обручальных подарков. Жених должен заплатить родителям невесты, смотря по состоянию, от 10 до 40рублей.

На обручение в доме невесты собирается много гостей, родственники жениха и невесты. Из дома жениха несут невесте «табаг» (шесть кур и шесть бараньих шей). Во время обручения дают кольцо, деньги и серебряные вещи. Раввин совершает обряд обручения, читает молитву и спрашивает родителей, по любви ли и согласию происходит обручение; затем все присутствующие поздравляют молодых. Повеселившись, гости расходятся; после этого угощают жениха и его товарищей. Из обручальных денег, которые платит отец жениха невесте, дарят жениху.

После этого родители невесты также отправляют жениху «табаг». Когда родители жениха возвращают посуды от табага, то в посуду кладут 5рублей, родители же невесты возвращают посуду с 3 рублями: при этом невеста посылает всем членам семейства шелковые платки, кошельки и ермолки, а жених посылает невесте 1/4 фунта хны, которая раздается всем подругам для раскрашивания рук. Обрученными остаются от одного года до 10лет.

Во время праздника Шавуот, когда девушки собираются вместе, приносят провизию и гуляют, жених посылает невесте 13 фунтов крупы, 20 копеек, 1/4 барана, разные сладости и фрукты, а по другим праздникам — хну. При появлении новых плодов, например: земляники, черешен, огурцов, дынь, яблок и т. д., жених посылает невесте подарки из них, а невеста посылает жениху пищу. В особый день жених отправляет невесте плов, делает угощение и приглашает знакомых и родных. После обручения невеста скрывается от жениха, его товарищей и родственников. Во все время жених покупает невесте платья «обручения». Жених секретно посылает невесте через ее подругу шелковый платок со сладостями, невеста же посылает жареную пшеницу с кишмишем, орехом и горохом, называемую «чагор».

По соглашению обеих сторон начинается приготовление к свадьбе. Свадьбы начинаются зимой, а заготовка делается осенью. За 6 месяцев до свадьбы родители невесты начинают приготовлять приданое. Свадьба начинается всегда после субботы — в воскресенье и, продолжаясь целую неделю, оканчивается в следующую пятницу. В пятницу, накануне свадьбы, родители жениха режут баранов, посылают невесте два батмана вина и 1 пуд мяса. Товарищ жениха несет невесте печень и легкие и получает от нее подарок. Венчальное платье невесте покупает жених; у него и шьется оно. При кройке этого платья жених устраивает угощение и приглашает родственников своих и невесты. Во время кройки дают для невесты ее матери, которая тут же непременно присутствует, 20 копеек, а она делает разные подарки. Кройка венчального платья называется «халат пури».

В субботу, накануне свадьбы, все родственницы жениха приносят невесте уже готовое венчальное платье; вместе с этим несут от жениха мясо, вино и другие вещи; родственницы приносят фрукты; родители невесты в ожидании их приготовляют пищу и затем хорошо их угощают; невесту одевают в новое венчальное платье. Одевшись в новое платье, она идет к своим подругам (их бывает 10—15); ходят ко всем родственникам с бубном и пением. Эти подруги в течение недели неотлучно находятся у невесты, у нее должны они есть, пить и проводить время. Жених тоже собирает своих товарищей-дружков, называемых «братья жениха»; они остаются у жениха до вечера субботы.

В субботу вечером собираются гости у жениха и невесты; веселятся. Во время ужина у жениха выбирают несколько человек и отправляют в дом невесты для переговоров по поводу денег, так называемых «дорожных» и «целомудрия». Посланные берут с собой кувшин вина, 1/2 пуда мяса и две курицы. По обычаю и смотря по состоянию, жених дает родителям невесты от 20до 60руб. дорожных денег; за целомудрие полагается 48 руб. Если невеста окажется потом нецеломудренной, то эти деньги возвращаются жениху, и жених имеет право выгнать ее из дома. Кроме этих денег, жених дает еще некоторые предметы натурой, как-то: мяса 3 пуда, масла 6 фунтов, крупы 2 пуда, кизила и муки полное блюдо, вина 4 пуда 32 фунта и постель для невесты. За этими вещами во вторник несколько человек идет от невесты к жениху, их хорошо угощают, а потом передают эти вещи; туда и обратно их сопровождают зурначи. Невеста дарит им по кошельку.

В воскресенье обе стороны приглашают своих родственников и знакомых на обед. Вечером опять приглашают на ужин. На обед и на ужин приглашают зурну, певца и сазандаров. На ужине бывают все родственники и знакомые единоверцы. Во время ужина совершается облачение жениха в венчальный костюм. Прежде всего жених купается, а зурна играет во дворе. После купания одевают его в новое чистое белье, и в этом виде он выходит к музыкантам; тут, в присутствии самых близких родственников и родственниц, жениху дают постепенно части костюма и кричат «шабаш» (этим просят от родственников денег в пользу музыкантов); когда жених кончает одеваться, то ближайшие родственники и родственницы танцуют перед женихом под зурну.

Затем в сопровождении зурны жених идет к гостям в большую комнату, где ужинают, сидя несколькими рядами по длине комнаты. Жених подходит к раввинам, целует руку их, затем и почетных лиц. После этого каждая партия зовет жениха к себе. Происходит спор, где жениху сидеть; спор решает раввин. Раввин говорит приличное случаю слово; поют песни, выражающие радость жениха. «Вы все пойте жениху, чтобы он радовался, радовалась бы и невеста; хвалите его, пусть он сияет, как солнце, а невеста — как луна; были бы они храбры, как лев и львица...» Это песнопение очень большое и длинное; в нем выражают жениху и невесте желание, чтобы Бог дал им то, что дает Он всем благочестивым и праведным людям. Затем некоторые почетные лица говорят наставления жениху, как будущему мужу.

После этого назначают сборщика: он берет медное блюдо, на краях которого зажигаются восковые свечи, и обходит гостей, собирая деньги в пользу жениха. Каждый из гостей, смотря по состоянию и по родству, дает от 50 копеек до 5 рублей. Сборщик сперва подходит к почетным гостям. Кто что дает, громогласно объявляют (пусть вознаградит его Бог!).

После этого некоторые родственники жениха берут приготовленные кушанья и вместе с зурной идут к невесте кушать кислый суп. Шествие сопровождается факелами и светильниками; тут все подруги невесты и ее родственницы танцуют под зурну. Родители невесты наполняют котлы кислым молоком, дают пришедшим гостям; дается еще особо испеченный хлеб и разные украшения для жениха, которые лично приготовила невеста. Родственники берут все эти вещи и тем же порядком уходят в дом жениха; эти вещи кладутся перед женихом, и гости должны оценить их. Обыкновенно ценят от 1 до 10 рублей. Жених уплачивает стоимость подарка тому, кто принес его.

После ужина гости расходятся; остаются дружки с женихом; они садятся и хной красят руки. Приносят хну, смешанную с водой, ставят перед женихом и после торга продают ее дружкам; дружки наперерыв надбавляют цену; обыкновенно с 20 копеек поднимается до трех рублей. За кем торг остается, тот и делается братом жениха и пользуется во все время особенными правами. Обмакнув палец в хну, он мажет палец жениха: за это жених дарит ему ермолку, кошелек и другие вещи. Окрашивание рук бывает после ужина. В это время приходит одна женщина с бубном и поет и дружки за ней повторяют; в первом куплете хвалят жениха с невестой, а в следующих — кровных родных; если кого пропустят, то он обижается. После этого расходятся. Все дни этой недели проводят в гуляньях.

В четверг свадьба празднуется у невесты; тут приглашаются женщины и мужчины. Женщин приглашают с утра: сестра невесты или же близкая родственница, в сопровождении вдовушки, ходят по дворам, приглашают на свадьбу. Входя в комнату, вдовушка благословляет домохозяек и приглашает их на свадьбу; домохозяева дают вдовушке деньги, яйцо, крупу и прочее, а ближайшие родственницы дают только деньги. Мужчин приглашают мужчины верхом. В этот вечер приглашаются родственники и родственницы жениха.

Когда у невесты соберутся все гости, то ее родственники с зурной и факелами отправляются к жениху, чтобы взять женщин. Потанцевав немного на дворе жениха, они идут с женщинами обратно. До ужина невеста должна отправить пищу жениху, который у себя дома веселится с дружками. Во время ужина тут тоже собирают деньги от мужчин и от женщин. Женщины дают от 10 до 30 копеек. Каждая женщина берет в платок хлеб и разные съестные предметы и уносит к себе домой. После ужина женщины заставляют невесту танцевать под бубен, и все родственницы невесты дают «шабаш», 10—20 копеек каждая. После этого все женщины садятся, невеста с подругами поют : восхваляют всех родственников невесты; происходит окрашивание рук хной, но без торга и без цены; затем расходятся.

В пятницу вечером невесту привозят в дом жениха, — этим и кончается свадьба. В этот день жених приглашает цирюльника, который бреет головы его родственников, а потом и голову самого жениха. Когда бреют голову жениха, то перед ним играет зурна, родственники танцуют, пьют вино и веселятся; потом отправляют тунгу вина и разные фрукты раввину, чтобы тот написал брачную бумагу. Долго просят раввина, чтобы он эту бумагу написал секретно, чтобы враги не могли заколдовать ее. Жених с дружками и родственниками, кто пешком, кто верхом, идут на реку, устраивают купальню, где и купается жених; эта процессия сопровождается зурной и шумом молодых. Какой бы мороз ни был, жених непременно купается; два дружка бросаются в воду, а за ними следует и жених; целуют полы одежды жениха, мажут лоб пеплом, а ученики раввина читают «плач Иерусалима»; эти ученики всегда ходят с женихом, читают молитвы и за это получают деньги. После купания приходят в синагогу; служитель синагоги запирает дверь и отпирает только тогда, когда получает свои 30 копеек. Входят в синагогу; раввин ведет жениха к шкафу, где хранится «Пятикнижие»,— тут происходит прощение грехов: раввин говорит жениху, что грехи его, которые он совершил до женитьбы, не записываются у Бога, а потому прощаются, а те грехи, которые он совершит после этого, запишутся и прощены не будут, поэтому он не должен грешить; затем из синагоги выходят во двор, раздают вино.

После этого родственники приглашают по очереди жениха с компанией к себе; выносят им закуску и напитки, угощают; дают жениху шелковую материю и целуют его; домохозяев заставляют танцевать, дают музыкантам «шабаш»; домохозяева дают музыкантам 15 копеек, а потом танцуют, дружки же берут тунгу вина и другие предметы. Потом идут к другому, третьему и т. д. родственникам. Везде пьют, едят и веселятся. Жениху дают подарки, музыкантам — «шабаш», а дружки собирают чай, сахар, вино и сладости.

После всего этого приходят в дом жениха. Тут все женщины и мужчины танцуют поодиночке. Дают знать родителям невесты, чтобы они приготовились, так как идут венчать; у невесты тоже приготовляют закуску, убирают комнаты.

Приходит раввин с 10 мужчинами венчать молодых и составить список приданого невесты. Раввину и всем присутствующим дают закуску и напитки. После еды начинается составление списка приданого. При составлении списка со стороны жениха присутствует его поверенный. Все вещи выносят в ту комнату, где присутствуют эти лица, и, по осмотре, каждый предмет записывается. В числе приданого дают следующие предметы: постель, самовар, дорогие занавески, хорошую ширму, ковер, палас, медную посуду (котел, блюдо, таз, медный кувшин и проч.), тиан (медный таз для стирки белья) ценой в 12рублей, мажмеин (большое медное блюдо) — в 5 рублей, сундук, серебряный пояс и разные украшения; буйволицу, корову. Все названные предметы вносят в венчальную бумагу, так как жених при разводе все эти вещи возвращает. Поверенный жениха должен заплатить 1 рубль раввину и 1 рубль старшине, а родители невесты дают 20копеек в пользу Иерусалима и 20 копеек служителю синагоги.

Дают знать жениху, что пора приехать. Жених с дружками, родственниками, в сопровождении зурны, идут к невесте. При входе их во двор мать невесты бросает по двору крупу. Все родственницы жениха идут в комнату невесты. Гости приходят с восковыми свечами. Жених целует руку раввина и других лиц; в знак скромности закрывает рот носовым платком и сидит на указанном ему месте. Через некоторое время жениха зовут в комнату и ставят рядом с невестой; если невеста имеет родителей, то жених должен пасть к их ногам и поцеловать их стопы. Приносят медное блюдо и собирают деньги для жениха и невесты. Выводят всех во двор. Входит раввин, приглашает 10 человек родственников жениха и невесты, без которых нельзя совершить требы и богослужения. Жениха и невесту ставят вместе около стены; раввин и десять человек становятся кружком под балдахином «Иало», и совершается венчание. Раввин подносит стакан вина жениху и стакан вина невесте, потом сам берет стакан вина, благословляет, пьет половину, а другую дает 10-ти мужчинам; после этого жених передает невесте кольцо или деньги (это второе обручение), при чем разбивают стакан вдребезги; куски сейчас же собирают, чтобы враги не заколдовали. Во время совершения обряда венчания мать невесты делает на шнурке узлы, чтобы не заколдовали, то есть не связали: жених не сможет иметь сношения с невестой, если горю не помочь, то может жених умереть (лопнуть). Под конец раввин дает жениху и невесте вино и стакан разбивает; затем читает венчальную бумагу, где изложены все обязанности мужа, отдает эту бумагу жениху, а жених невесте, — невеста должна хранить ее при себе. Этим и кончается венчание.

Выходят во двор, сажают невесту на лошадь (если она маленькая, то с нею садится и ее брат). Процессия двигается обратно к жениху. Мать жениха выходит навстречу и бросает крупу. Невеста не сходит с лошади, пока все гости не протанцуют и не дадут «шабаш». Брат невесты тоже не позволяет ей слезть, пока ему не заплатят от 1 до 5 рублей.

Сойдя с лошади, невеста тоже танцует; потом вводят жениха и невесту в комнату; косяки дверей мажут медом; невеста и жених должны коснуться их рукой (если невеста маленькая, то ее поднимают на руки). Жених и невеста становятся у стены, приносят блюдо и тунгу вина и тут же собирают деньги.

В этот же день (в пятницу) объявляют всем гостям, чтобы в субботу пришли на «дорацла»; для этого дня гости варят курицу, готовят сладкое печение и т. п. и приносят жениху. Собираются все гости, приходит раввин. Все мужчины и женщины садятся в одной большой комнате (женщины отделены ширмой). Начинают обедать. В женской половине подруги невесты поют песни, увеселяют невесту и гостей, а в мужской половине раввин говорит наставление, поет духовные песни, а за ним дружки начинают петь и играть в бубны, веселятся и сидят долго; тут на блюдах собирают всевозможные закуски и отправляют родителям невесты. Дружки просят у матери и отца и у брата жениха табаг: если не дают, то их вешают за ноги. Вечером собираются гости и благословляют жениха и невесту.

В понедельник вечером опять гости и дружки собираются у жениха, приносят плов и т. п. У родителей невесты тоже варят большой котел плова и приготовляют другие кушанья. Во время ужина родители невесты посылают четырех мужчин, которые приносят жениху плов и другие кушанья. Все это кладут перед гостями; они берут себе немного, а остальное оставляют для жениха и невесты. Веселятся до поздней ночи и расходятся по домам.

Если невеста окажется целомудренной, то ее родители варят хашил с медом и приглашают свою дочь. Кроме свадьбы, на других торжествах и угощениях евреи не поют, не играют и не танцуют, так как присутствуют раввины, а при них евреи ведут себя скромно.

Раньше уже было сказано, что горские евреи совершают помолвку своих детей или еще во младенчестве их, или уже в их возрасте, но что дети не принимают никакого участия в этой помолвке, и переговоры,

касающиеся лишь размера «калына», ведутся отцами или другими родственниками. Теперь расскажу о некоторых обычаях горских евреев, совершающихся при обряде обручения и свадьбы; кроме того, укажу еще на несколько своеобразных церемоний, совершающихся между женихом и родителями невесты, между женихом и невестой в период между обручением и свадьбой.

Когда переговоры обеих брачующихся сторон придут к благоприятному результату и день обручения известен, родители жениха начинают готовиться к покупке подарков, требуемых при обручении, и доставке задатка, состоящего из 40—50 руб., что, конечно, трудно сразу раздобыть бедному человеку. Вечером, в назначенный день обручения, сакля родителей жениха постепенно начинают наполняться гостями, и каждый приходящий занимает свое, приготовленное ему, место на полу, или стоит около стены и ждет прихода рабби и почетных лиц.

В это время в женской половине происходят споры и раздоры между матерью жениха, замужними дочерьми ее или невестками, если есть таковые, из-за подарков, которые должны даваться теперь новобрачной. Дело в том, что каждая мать старается тайком от мужа и домашних приготовить для будущей жены одного из любимых сыновей какую-либо драгоценную вещь или спрятать ей самую лучшую из своих вещиц, полученных ею от мужа, будучи еще невестой, или от отца. Этим, конечно, она думает приобрести впоследствии особое расположение будущей невестки и ожидает от нее покорности и почитания. Теперь, когда все вещи ее должны выйти на показ и поступить на общий семейный совет, она подвергается со всех сторон нападениям. Дочери укоряют ее в холодности и пристрастии, а невестки в ехидности, коварстве и лицемерии. Иногда и муж, если он имеет в виду женить другого своего сына на своей племяннице, что очень часто бывает у евреев-горцев, также пристает к жене, чтобы она оставила такую то вещь дома (тем более, если она родовая) и отправила невесте более дешевую, отчего жена в свою очередь приходит в негодование и наотрез говорит мужу, что вещи принадлежат ей, и она вправе дарить их кому угодно. <...>

Подарки для невесты, как сказано, несутся на подносе одною из сестер или родственниц жениха; но кроме дочерей выступают впереди шествия еще две-три девушки, которые несут на голове, на таких же медных подносах, подарки для родителей невесты. Эти подарки, по обычаю, состоят из риса фунтов 10—15, большого куска копченого мяса, двух-трех колбас и куска курдючного сала. Наконец к ним присоединяются несколько юношей, которые несут на руках большие кувшины и графины, наполненные вином и водкой. Вся процессия, имея во главе этих представительниц

и представителей, которые громко распевают «Иололой-лой» и «анай-десем-ананай», двигается к невесте.

Жених в этот вечер скрывается от родителей, так как, по адату, ему совестно быть теперь дома, где ежеминутно произносят имя его невесты, и ночует у одного из своих товарищей. <...> Товарищ рассказывает ему веселые анекдоты, наливает вина, доставляет из другой комнаты тарелку за тарелкой, наполненные шашлыком, пловом и разными кушаньями, но он ничего не замечает <...>.

По заключении «тоноя» раввином и назначения родителями условий (когда уплатить оставшиеся выкупные деньги и сколько пар обуви жених должен сделать невесте), гости садятся ужинать, а молодежь, собравшись в комнате невесты, проводит время в танцах и песнях. Невеста, закутанная атрибутом обручения, платком, и окруженная подругами, закрывает лицо широким рукавом и стоит неподвижно, обернувшись к стене, пока не разойдутся все гости.

После ужина посторонние уходят, а родственники «думора» (жениха), остаются для совершения обряда «еришерм арус-а вокурде» («открытия лица невесты и благодарения ее за оказанное уважение», так как она со стыда закрывает от них лицо свое). В комнате невесты отводится круг для танцев. Каждый из присутствующих, начиная с родителей жениха, а если новообрученные связаны близким родством, то также и невесты, подходит к девушкам, во главе которых стоит одна родственница-распорядительница, и просит пустить невесту с ним танцевать. Невеста выходит, продолжая закрывать лицо рукавом, и идет тихо по кругу, спотыкаясь по местам, так как не видит пола. Сделав два-три круга и обняв левой рукой танцующего с ней, она идет обратно на свое место. В это время танцевавший снимает шапку в знак благодарности и дает распорядительнице какую-либо серебряную или золотую монету, после чего подруги поют протяжно «Ией шобош». Положим, танцевавшего зовут Бинеми (Вениамин), и он отдал монету — рубль. Тогда они поют: «Ией шобош, Бинеми-ре шобош-Ией-шобош; йемоноте шобош, Ией-шобош. (Да будет здоров Бинеми, да веселимся мы; веселимся за того, который отдал рубль). Затем подходят по очереди прочие, танцуют также с нею под аккомпанемент гармонии или зурны с барабаном и дарят невесту деньгами по состоянию.

С этого вечера невеста перестает закрывать лицо свое от сказавших ей «сог боши» (поблагодаривших) и, если те приходят в ее семью, то она сейчас же встает, кладет им на пол подушки, чтобы они сели, и стоит около стены, опустив скромно руки и ни слова не говоря, пока они не уйдут. При малейшем движении гостя, она моментально бросает на него свой вопросительный взгляд и ждет приказания. Услышав какую-либо просьбу гостя, она бежит туда-сюда и сейчас же все готово. Усердие и почтение некоторых невест к гостям доходят до того, что они несут на ладони или между пальцами тлеющий уголь и держат его, не смотря на ожёг, пока те не закурят своей трубки или папироски, которые в последнее время вошли в моду. Чем более невеста оказывает таких услуг, которые сопровождаются для нее болью и страданиями, тем более родственники остаются довольны ею и считают ее за настоящую горскую девушку. Они часто приглашают невесту садиться, чтобы испытать ее, и просиживают иногда целый день, в течение которого она должна стоять на ногах и не выказывать ни малейшего неудовольствия. Замечательно то, что она чувствует в продолжение всего этого дня наслаждение, а не тягость и особенно уважает тех, которые требуют от нее разных услуг.

Кроме этого невеста выказывает свое уважение к гостям тем, что не говорит с ними словами, а пантомимой — киванием и качанием головы — и переменяет настоящие имена их на более нежные и громкие. Всякий из близких родственников интересуется и расспрашивает других, каким именем называет его невеста, обижается, если она не переменила и его имени. При разговоре с ними, она слушает их со вниманием, улыбается чуть заметно, когда они рассказывают смешное или смеются. Но, Боже упаси, чтобы был слышан ее голос, или чтобы она зевнула: сейчас начнут всюду говорить об этом и осуждать ее. Молчание невесты продолжается с каждым из родственников до тех пор, пока ему не вздумается заставить ее говорить и услышать ее голос. Невеста же должна не соглашаться заговорить с ним и продолжает отвечать ему киванием или качанием головы. Тогда родственник пристает к ней, говоря, что он не понимает пантомимы и не слышит ничего, и после этого невеста чуть слышно и внятно произносит ответ. Конечно, такие шутки сопровождаются громким смехом присутствующих тут же родителей ее и порицаниями, что она не сумела воздержаться и помучить долго родственника. Для того чтобы заговорить с невестой и услышать ее голос, каждый родственник приносит ей какую-либо монету, кольцо, шелковый платок, башмаки с отделкой, материю для платья и т.п. После этого невеста, не стесняясь, начинает говорить с ними, беседует по целым часам и смеется, но не ест и не пьет при них. Если случается, что входит к ним гость во время обеда или ужина, то она сейчас встает с места и стоит в стороне, как ни в чем не бывало.

Любимая услуга от невесты, считающаяся наслаждением для родственников, состоит в том, что они приходят к ней по субботам или большим праздникам и заставляют ее искать у них в голове. Родственник, растянувшийся во всю длину на кровати или мягком одеяле и положивший

свою голову на ее колени, засыпает под влиянием этого наслаждения,— невеста, не смея нарушить его блаженный сон, сидит в прежнем положении и продолжает трещать ногтями, если в комнате нет другого гостя. Как только пришел другой, она тихонько подкладывает под голову спящего мягкую подушку и предлагает пришедшему свои услуги. Самое большое уважение оказывает невеста избранному другу жениха, который исполняет роль посредника между молодыми и передает жениху все впечатления, произведенные на него невестой, но только с хорошей стороны.

Жених сам не видит невесты и не имеет возможности говорить с нею, пока родители ее не поблагодарят его за оказанные им почтение и покорность и не пригласят его к себе вместе с друзьями. (Об этом будет сказано ниже). Видя достоинство свое в скромности, молчании, в оказывании различных услуг родственникам и друзьям жениха, невеста дольше всего не говорит с другом жениха и делает ему кисеты, чехлы для часов и оружия и ермолки, отделанные бисером, галунами и мишурными украшениями. Редко кто не имеет подарка от невесты, и в свою очередь те также дарят ее серебряными вещами и материями. Друг жениха часто приносит невесте также подарки от себя и жениха. Подарки жениха не показываются невестой, так как ей стыдно иметь вещь, напоминающую об имени жениха, и кладутся в такое место, чтобы родители ее могли видеть, как жених ценит ее и радовались. Увидя вещь и встретив молчание дочери относительно ее, они догадываются и расспрашивают, после чего невеста надевает ее на себя и носит постоянно. Ждя того, чтобы сделать жениху подарок, она сидит по целым дням и ночам в особой комнате и прячет изготовляемый подарок при входе каждого, взяв сейчас же в руки другую работу. Кроме того, родители жениха и невесты посылают по праздникам друг другу также подарки, состоящие из хороших ку-шаньев и различных фруктов, от которых жених и невеста непременно должны попробовать, так как между ними иначе не будет «ширини» (сладости). Приносящие подарки жениху и невесте получают от них по медной или серебряной монете.

Переименование невестой родственников простирается только на родителей, самых близких родственников и друзей жениха. Имена эти даются ею или по личному усмотрению, или по совету подруг и молодых женщин, которые знают эти порядки; но родители ее не вмешиваются вовсе в это дело. Большею частью отца и мать жениха называет она «бебе» (папаша) и «деде» (мамаша), сестер — «сийлу куз» (дочь или девушка, достойная славы), и «эрке куз» (выросшая в баловстве и дорогая), «алтун куз» (золотая девица) и, наконец, братьев, родственников и друзей — «сиилу улан» (сын или юноша, достойный славы), «эрке улан» (выросший в баловстве и любимый), «исбои» (стройный), «сийлу» (славный), «инчке-бел» (с тонкой талией), «суйдум» (симпатия) и прочее. Часто имена даются без различия пола мужчинам и женщинам, но с прибавлением «куз» (девушка) и «улан» (юноша). О женихе она никогда не говорит ни слова и закрывает от стыда лицо, когда другие при ней нечаянно заговорят о нем. Если же приходится говорить о нем при близких подругах или с другом жениха, то она называет его «у» (он). Жених же называет всех по именам, а невесту также «у» (она).

Промежуток между обручением и свадьбой продолжается иногда несколько лет, и в течение всего этого времени невеста, идя куда-нибудь и встретив жениха, должна бежать, закрыв лицо платком, если она впереди, и вернуться назад, если он впереди. Когда же случается, что она сталкивается лицом к лицу с кем-либо из родственников, показавшимся из-за угла, то она оборачивается к нему спиной, закрывает лицо и стоит или приседает на землю, пока тот не пройдет. От посторонних односель-цев своих, не связанных ни родством, ни дружбой с женихом и родителями его, она дома вовсе не закрывает лица. Если случается свадьба, и жених с невестой приглашены, то они прячутся попеременно от народа и танцуют, то есть когда танцует жених, то не видно невесты,— когда она,— жениха. Маленькие невесты, так как помолвки совершаются часто между детьми, начинают практиковаться и изучать эти порядки с 7—8 лет.

Уважение жениха к родителям невесты и покорность его выражаются тем, что он бежит от них, не присутствует там, где они, и не говорит. Даже и в синагогах, где каждый имеет место, назначенное обществом или перешедшее к нему по смерти отца, он переменяет прежнее место на новое, где отец невесты не видел бы его. Избегание женихом родителей невесты продолжается до тех пор, пока они не примут его в гости с молодежью и тем не откроют «шерм думоре» (лицо жениха).

Когда они изъявляют на это свое согласие, то родители жениха приглашают по юноше из каждого дома и дают им знать заранее о числе сопровождающих жениха. Это для того, чтобы невеста могла приготовить каждому из молодых людей по подарку — шелковые кисеты и платки, шелковые ермолки и прочие вещи, отделанные галунами и вышивкой. В назначенный вечер все приглашенные являются к жениху и отсюда в сопровождении зурны, с песнями отправляются к невесте. Здесь встречают гостей родители невесты и, поцеловав жениха в лоб и щеки, приглашают всех в кунацкую, где приготовлены для них места на подушках. Жених садится на первое место, друг его — справа, один из родственников невесты — слева, а все остальные кругом, разделившись по четыре, по пяти на «ху» (партии). Тут им подаются водка, вино, куры (по одной каждой «ху»), плов, голубцы, шашлыки, вареники и прочие восточные блюда.

Весь пол уставляется всевозможных цветов и красок тарелками и деревянными ложками и вилками, которые занимаются по случаю торжества у соседей. После ужина приносятся медные подносы, на которых красуются одежды для жениха, подарки для гостей, красные яйца, яблоки и другие плоды. Затем один поднос бывает наполнен блюдцами, в которых лежат папиросы, и пустыми тарелками, которые назначаются для сбора денег от жениха и присутствующих. Родственник невесты, сидящий с правой стороны жениха, снимает с подноса одежды и, торжественно произнося, из чего они состоят, кладет их перед женихом. Тот кивает головой своему другу и показывает знаками, чтобы он надел их на себя. Его товарищ встает и при общих любопытных взглядах, жаждущих видеть платья, раздевается тут же и облачается в них. Сразу устремляются на него взоры присутствующих, и со всех сторон слышатся слова удовлетворения или осуждения, смотря по достоинству одежды. После этого жених кладет в тарелку некоторую сумму, не превышающую, однако же, десяти-пятнадцати рублей. Затем тарелки ставятся перед другими гостями, которые приглашаются последовать примеру жениха. Те кладут по желанию и состоянию от 30 копеек до 3 рублей и получают из рук родственника подарок, стоимость которого соответственна уплаченной ими сумме. После этого все закуривают по папироске, берут несколько фруктов в карман и спешат домой, чтобы дать свободу жениху, который в эту же ночь со своими двумя друзьями должен идти проведать невесту.

Родители невесты приглашают двух, знающих церемонии, совершающиеся при этом, молодых женщин и вместе с тем таких из подруг дочери, которых она не стеснялась бы. Приказав им смотреть во все глаза за помолвленными, они преспокойно уходят спать в другую комнату. При этом мать берет с дочери слово — остаться честной и стараться угодить желаниям жениха, — на что та, краснея до ушей, кивает головой в знак согласия и идет в кунацкую комнату, где ожидают гостей. Подруги невесты называются «согдуши» или «ендуши» («сог»— здоровье, «ен»— бок, «душ»— плечи), то есть девушки, присутствующие постоянно при невесте,— а обычай допускает жениха на ночное свидание с невестой -«ге-челей» (ночное посещение).

Подруги и невеста приготовляют для приема жениха различные кушанья и фрукты, также и подарки и ждут их у окна. Около 12 часов ночи друзья жениха стучатся в окно условленными знаками и просят отворить его, чтобы войти в комнату. «Согдуши» просят показать прежде подарки, принесенные ими за то, что они исполняют роль привратниц. Те показывают издали; эти просят развернуть платок и показать все хорошенько; те боятся, чтобы они не требовали вторично, вырвав эти подарки, что они и делают часто, потому и показывают, держа их крепко в руках; эти не довольствуются подарками и просят еще; те обещают, а эти не верят и торгуются. Наконец, уладив дело, друзья и жених прыгают в окно.

Тут они видят невесту, стоящую в углу лицом к стене, и всевозможные блюда на полу. Друзья жениха подходят здороваться к невесте, а она, закрывая лицо левой рукой и чуть держась от стыда, так как в первый раз стоит под одною кровлею с женихом и при других, подает им правую руку и делает различные движения, чтобы убежать. Жених в это время здоровается с «согдушами» и садится на почетное место. Раз мне пришлось провожать товарища на «гечелей», и невеста, увидев нас, бросилась вон из комнаты и побежала в другую комнату, где спала мать. Мы раза три посылали к ней «согдуш», а она все не шла и не соглашалась. Наконец жених начал капризничать и просить, чтобы его отпустили отсюда, где его нога не будет больше. Об этом было передано матери «со-гдушами», и она насильно вытолкала невесту из комнаты и приказала сию минуту отправиться к гостям, если она не желает, чтобы отец или братья проснулись. А что будет тогда, она слышала от подруг!

Друзья и подруги садятся к жениху и начинают говорить о разных разностях. Жених слушает мрачно, говорит тихо, чтобы невеста не подумала о нем худо, и улыбается по временам с некоторою принужденностью. Им подают напитки и закуски. Друзья повеселев немножко, встают со своих мест, подходят к невесте и, поблагодарив ее за почтение, начинает просить, чтобы она приняла участие в их веселье. После долгих просьб, к которым присоединяет свои также и жених, она подходит к друзьям и стоит около стены, не смея взглянуть на жениха и отвечая на вопросы и смех мужчин киваниями и скромной улыбкой.

После ужина и чая, в которых невеста не принимает участия, подруги снимают с полок подушки и одеяла и приготовляют на полу места для желающих отдыхать. Конечно, жених и невеста прекрасно знают, что значит это «отдыхать» и слышали, что бывает тогда. На лицах их, выражающих некоторое беспокойство и страх, выступает заметная краска стыда, яркий румянец невинности. Невеста беспрестанно бросает на своих подруг огненный, укоряющий их взгляд, который вместе с тем выражает страдание, мольбу — оставить ее в покое. <...>

В это время последний из сидевших прежде с женихом и не заснувший еще подходит к невесте и начинает уговаривать ее, чтобы она села, так как она вероятно устала. Действительно, она едва держится на ногах и, видно, что давно ей хочется присесть, хотя бы на минутку, — но чтобы она дала заметить жениху и другу его свое утомление или нездоровье,— Боже упаси! Она качает головой и дает этим знать, чтобы

не беспокоились о ней. Тот просит опять, говоря, что этим премного обяжет его и она доставит ему удовольствие. Странно, что друзья жениха имеют больше веса и значения перед невестой, чем сам жених, и она ужасно боится не угодить их желанию. Она уступает просьбам и, двигаясь несколько раз то вперед, то назад, и дрожа всем телом, садится рядом с другом жениха и так, чтобы ей не был виден жених. В ней начинает происходить сильная душевная борьба — «остаться или идти?» Этот момент считается самым критическим. Горские девушки, как сказал я выше, до того стыдливы, робки и целомудренны, что большинство из них готовы лучше идти на верную смерть, чем позволить себе оставаться наедине с мужчинами, которых они видят впервые. Поэтому друзьями принимаются предосторожности и запираются крепко на крепко двери и окна. Но не всегда бывает так легко покорить горскую девушку. Иные из них оказываются более находчивыми и смелыми на всякий шаг, чем мужчины, и, воспользовавшись как-нибудь случаем, выбегают из комнаты. А тогда ищи невесту, сколько хочешь, кричи во все горло «Аллах», вызывай мать ее из ее опочивальни,— ничем нельзя пособить горю! Невеста забирается в глухой угол и там проводит ночь до утра в отчаянных рыданиях.

Если же невеста села, то победа значит на стороне друзей, и она наверно не убежит, потому что это будет считаться смертельной обидой для друзей. Как только невеста садится, друг жениха встает за чем-нибудь и, потушив свечку, будто нечаянно, отправляется также спать на приготовленное место. В это же время жених приближается к невесте, ловит ее за руку и начинает говорить прерывисто и шепотом. Но сколько стоит ему усилия, чтобы сделать этот первый шаг! Я слышал от товарищей, которые рассказывали, что они дрожали в эту минуту, как лист, и не находили, что говорить и как приступить к обезоруженной, беззащитной и тоже дрожащей девушке. Но иные обрученные, знавшие прежде друг друга или чувствовавшие взаимную симпатию, беседуют без стеснения до утра, не обращая внимания на сторожей, которые и в самом деле засыпают один за другим. Оставшись вполне наедине и в темноте, молодые делаются развязными, смеются, ласкают друг друга и проводят в разговорах время, пока на заре не проснуться подруги и не поторопят жениха уйти поскорей, чтобы его не заметил народ и не осуждал его за долгое препровождение времени с невестой.

Но при этом всем надо заметить, что наши девушки-невесты остаются строго целомудренными и невинными, и ни один из молодых не может дерзнуть «дойти до греха», зная строгость законов и обычая, которым должны они подвергнуться оба. Горе молодым людям, не сумевшим воздержаться на гечелеях и вообще сохранить целомудрие! Каждый указывает на них пальцем, смотрит с пренебрежением, плюет при виде их, называет самыми грязными именами и они не могут всю жизнь избавиться от осуждения общества. Тем более несчастными делаются дети, имеющие таковых родителей, и тем презрительнее относится общество к ним, называя их «пич» или «мамзир», то есть незаконнорожденные.

После первого приглашения родителями невесты жених свободно посещает дом их, но не видит невесты. Если же появится у него желание видеть ее, то друзья устраивают ему «гечелеи», которые имеют такой же характер и стоят таких же денег. Но частые «гечелеи» осуждаются обществом, считающим их за волокитство, легкомыслие и бездельничанье, и родители невесты смотрят тогда на жениха с некоторым неудовольствием.

Отцы жениха и невесты заключают между собой, кроме договоров о выкупных деньгах, еще одно условие, по которому жених должен сделать невесте, если промежуток от обручения до венца продолжается не менее двух лет, различные шелковые наряды. День, в который представляются невесте наряды, считается одним из торжественных и называется «табаг» (поднос), ибо так же, как при обручении, подарки несут родственницы на подносах, и шествие сопровождается зурною и песнями.

За два-три месяца до свадьбы совершается для помолвленных «Рахбура» (пресечение пути). Так названа церемония потому, что в этот день жених отдает отцу невесты последние выкупные деньги, и обе стороны начинают деятельно готовиться к свадьбе. С этого дня жениху и невесте очень опасно, по поверью, отправляться куда-нибудь в путь, тем более в темную ночь. Поэтому помолвленных оберегают родители и не пускают их никуда без провожатых. Поверье же основано на том, что за ними следят «шаИаду» (злые духи) и, завидуя счастью людей, стараются разъединить их, увесть и сделать их сумасшедшими. Также постановлено обычаем, чтобы, во-первых, после этого дня жених не бывал на гечелеях и не видел невесты, а, во-вторых, невеста закрывалась бы вновь ото всех и не показывала лица никому из родственников до ночи, следующей сейчас после венца, а посторонним через две, через три недели после свадьбы и то тогда только, если они сделают «согбоши» (благодарность), дадут ей за это подарки.

За неделю до свадьбы родители жениха приглашают своих родственниц, чтобы они скроили жениху и невесте подвенечные платья, дарили бы по своему усмотрению других близких родственников и бедных вдов и сирот платьями из готовых тут же материй. Кроме того, в течение этой же недели, женщины приготовляют плов из кур, для отсылки старухам и старикам, у которых в этом году умерли дети или родственники, и вообще всем носящим траур. Своими дарами и вниманием они хотят испросить у них позволения сыграть свадьбу, так как из уважения к памяти умерших не желают своей музыкой и плясками оскорбить чувства носящих траур. После этого последние посылают помолвленным свои заочные благословения и пожелания счастья и просят родителей не откладывать Богом сужденной радости детей, так как никто не знает, что будет завтра с нами. Получив отовсюду такие ответы, мужчины пишут в каждый город и аул, где только есть родственники, и просят их приехать отпраздновать вместе торжественные дни, а женщины шьют наряды жениху и невесте. Точно также готовятся и в доме невесты к брачным пиршествам. В начале этой недели невеста также просит к себе нескольких подруг и родственниц, которые занимаются приготовлением ее приданого. Среди подруг выбирает она двух девушек, которые делаются ее «согдушами», помогают ей в шитье платьев и находятся при ней до самого бракосочетания.

Брачные пиршества, по соглашению родственников молодых и когда обе стороны готовы, начинаются в пятницу вечером и происходят одновременно у жениха и у невесты. Свадьба происходит зимою, так как в это время накопляется много свежего вина. От жениха идут в пятницу вечером ко всем отдносельцам двое из молодых родственников его и приглашают мужчин вместе с их гостями на «шее бирор-думор» (ночь брата жениха). В эту ночь к жениху просят родители одного или двух из его друзей или близких родственников, которые называются «бирор-думор» («брат жениха»), и обязанность которых сопровождать жениха во все времена свадьбы. Кроме того, еще шесть дней после свадьбы «брат жениха» всюду следует за ним и, если оставляет его на несколько минут, то передает свое место кому-нибудь другому или второму «бирор-думору». Далее родители просят общество утвердить в пятницу вечером еще в должности двух «сер-коло-ли» (распорядителей, в руках которых находятся ключи от погребов, где хранятся вина и съестные припасы) и нескольких женщин для приготовления свадебных кушаньев. Они должны находиться на свадьбе, каждый при своей должности, в течение двух недель. Сер-коло-ли выбираются из более известных своею практичностью и строгостью с молодежью, которая, не жалея женихова добра, тащит тайком из погребов вина, мясо, колбасы и прочее и пирует особо от свадьбы.

Приглашенные гости и должностные лица являются к жениху после вечерней молитвы и пируют у него далеко за полночь. От невесты согдуши идут приглашать девушек «спать и веселиться с невестой до выхода ее замуж». Здесь они поют песни, танцуют и увеселяют невесту, плачущую и говорящую своим подружкам, что ей остается быть под кровом родных пять-шесть дней.

В эти дни они окружают невесту и гуляют с нею в садах, поют песни и затевают различные игры. Если кто-либо приходит к ним из дома жениха, они бросаются на него, срывают с него шапку и требуют денег за посещение. Таким образом, девушки собирают от гостей и большею частью молодежи, приходящей танцевать, петь и смотреть на девушек, около тридцати-сорока рублей, на которые приглашают народных певцов и зурну.

В субботу после молитвы в дом жениха опять приходят старики и взрослые мужчины, которые, попросив принести себе обед, остаются тут веселиться. После обеда мужчин сменяют женщины, которые приносят с собою фрукты в платках и проводят время до вечера в песнях и беседах.

К невесте в этот день являются молодые женщины, вышедшие недавно замуж, и парни, которые также веселятся до ночи, распевая хоровые песни и танцуя под звуки гармонии, на которой играет какая-нибудь мастерица-красавица из горских девушек.

В воскресение все заняты приготовлением ужина для «пой-пою» (стоящей на ногах свиты), которую посылают приглашать сейчас же после обеда.

Настоящая свадьба начинается с этого или следующего вечера, то есть с понедельника. В приготовлении начального ужина для «пой-пою» помогают все родственники и родственницы и даже мало-мальски знакомые, если имеют свободное время.

Как семья жениха, так и невесты приглашает вообще из каждого дома по одному юноше и по одной девушке, так что число приглашенных юношей у жениха доходит до 60-ти — 70-ти пар, а невесты до 20-ти — 30-ти. Все эти юноши составляют свиту жениха, а девушки — свиту невесты. Зурначи и барабанщик приглашаются часа за три, за четыре до начала ужина; они начинают играть «ерденкуи» (в роде марша), а собирающаяся молодежь, девушки и женщины приветствуют их, прыгая, хлопая в ладоши и затягивая хоровые татарские песни «ко-ло-лой, ho-ло-лой!». Наконец подается ужин — отдельно юношам, женщинам и девушкам. После ужина проверяется число явившихся гостей и отдается приказание распорядителям приготовить завтра обед не меньше, чем на столько-то человек.

Зурна играет до 2-х — 3-х часов ночи, и танцы идут во всем разгаре. Наследующий день, в понедельник или во вторник, смотря потому, когда началась свадьба, юноши, являясь утром в дом жениха, отправляются к «cep-кололи» (распорядителю) требовать «сепеелей-пой-пои-ре», то есть три стакана вина, полагающиеся каждому члену свиты. Желающим из них вместо трех стаканов вина подается рюмка водки с закуской. После этого все собираются на свои места, на круг, отведенный для танцев, и выбирают из своей среды «шаха», обязанность которого смотреть за свадебными церемониями. Свадебные пиршества, как мы упомянули, продолжаются дня четыре и происходят одновременно у жениха и невесты. Главное торжество происходит в доме жениха, а у невесты собираются только ее подруги и близкие родственники. Впрочем, гости переезжают постоянно из одного дома в другой, и сношения между ними не прерываются. В доме жениха, днем на дворе, а ночью или во время дурной погоды в комнатах, происходит главное торжество. Круг на полу, отведенный для танцев, посыпается песком или саманом для удобства танцующих. Вокруг него расставлены деревянные скамейки, на которых помещается шах со своей свитой. Перед шахом стоит стол с винами и закусками, по правую руку сидит его визирь, а по левую — жених со своим нареченным братом. Все они хлопают в такт танцующим под звуки зурны и барабана.

Над девушками также есть одна старшая, которая и назначает очередь, когда какой выйти танцевать. Несколько юношей «човучи» (полицейские) вооружаются кнутами и состоят под распоряжением шаха. Назначение их кроме поощрения хлопающих в ладоши еще имеет, так сказать, полицейскую цель. Дело в том, что шах старается собрать у присутствующих на свадьбе родственников жениха как можно больше денег в пользу последнего. Для этого он пользуется каждым удобным случаем, чтобы наложить на них штраф в размере от 50 копеек до 3-х — 4-х рублей. Если же кто заупрямится и по первому призыву шаха не отдаст наложенного на него штрафа, то шах отдает приказание упомянутым членам свиты, вооруженным кнутами, и виновный привязывается к нарочно с этой целью поставленному деревянному столбу и не отвязывается до тех пор, пока не уплатит положенного штрафа. Более тяжких преступников, например, ругавших шаха или его правление, кроме штрафа сажают на пять, на шесть часов в конюшню и никакие просьбы отпустить их не принимаются. Конечно, такой казус сопровождается громким смехом и шутками присутствующих, и танцы продолжаются своим чередом. По временам их заменяют хоровые песни мужчин и женщин. Так продолжается двое-трое суток.

На первый или второй день свадьбы и когда шах, «брат жениха» и другие лица выбраны, все общество под предводительством шаха отправляется встречать невесту, если она едет из другого аула, и встреча происходит за две-три версты от места отправления. Свита жениха запасается вином и закусками, не забывая при этом и музыку. Часть свиты, разузнав о скором приближении поезда невесты, пускается вскачь вперед, чтобы поздравить провожающих ее, а затем также вскачь возвращается назад, и при этом тот, чья лошадь будет впереди, получает из рук шаха в награду шелковый платок, который тут же и повязывается на шею лошади. Иногда вместо шелкового платка дают кусок хорошего сукна — аршин шесть — для черкески или бархат на занавеску стены. Эти подарки приготовляются джигитующим в награду отцом жениха.

Во вторник в дом невесты приглашаются из каждого дома по одному взрослому мужчине. Здесь после роскошного обеда все гости дарят невесту деньгами, а родственники деньгами и вещами, которые ставятся на пол и записываются раввином. Это называется «Нотор-Хадийо». При получении денег невеста подносит подателю стакан с вином, который выпивается им с ужимками и кривляниями, чтобы развеселить девушку, которая смотрит на него исподлобья и тоже улыбается. В это время подруги ее, стоящие в углу комнаты, поют хором в честь подателя и невесты «Ией-шобош! Ией-шобош!»

На этот или следующий день семья жениха приглашает женщин, в числе которых должны быть и молодые женщины, вышедшие в тот год замуж и не открывшие еще для света своего лица. (Перед своими молодая открывается совсем через три-четыре месяца.) Каждая женщина, вступая на порог дома, произносит: «Приносим свое поздравление; да будут счастливы молодые, да будет счастлив час, в который они соединятся», и пр., на что мать, сестры и родственницы жениха отвечают; «да будет и твоему (сыну, брату) такое венчание, да и тем всем родственникам и знакомым, кто не был еще венчан; милости просим, войдите!» Женщина-гостья, входя в комнату, дает матери или сестре жениха, поставленным принимать гостей, серебряную монету. Деньги, собранные таким образом, идут частью для бедных, частью на покупку фруктов и сластей для женщин и мужчин.

Так как молодые женщины почти около полу года после своей свадьбы стыдятся выходить на улицу, говорить с посторонними и даже являться на свадьбы с закрытым лицом, то для того, чтобы сделать их развязными, молодежь выдумывает различные мимические представления и шуточные игры. Одна из известнейших повсеместно игр называется «пеИливон» (акробатическое представление на канате). Она состоит в том, что на дворе рядом с кругом, отведенным для танцев, натягивается канат посредством четырех бревен, наклоненных попарно, вышиною около четырех-пяти аршин и на расстоянии двадцати или более шагов одно от другого. На этом канате с большим балансом в руках танцует один опытный акробат лезгинку и дает представление. Акробат одевается в пестрое платье из игральных карт или цветных бумаг с металлическими блестками. Внизу под канатом бегают туда и сюда два одетых в шубы наизнанку и также в папаху «думбой» (комики), которых лица бывают закрыты шкурою с отверстиями для глаз, рта и сусами и бородой. Прежде всего представление дается в честь родителей жениха, от которых почти ничего не берут за это или берут очень мало, если они не жалеют припасов и ничего не скрывают от свиты жениха; в противном же случае их — мужа и жену — привязывают к одному и тому же столбу и не отпускают, пока они или сами, или кто-нибудь из них, не уплатят трех-четырех рублей.

Представления даются под надзором шаха и следующим образом. Завидя кого-либо из аульных гостей или приезжих, чоучи (полицейские) передают об этом через визиря шаху. Тот приказывает чоучам, чтобы они схватили гостя и велели музыке играть. «Думбои», услышав сигнал музыки, которая останавливается минут на пять, пока опять не получит приказания играть, идут под канат, начинают там прыгать, кривляться и кричать разными звериными голосами. «Пехливончи» (актер), сидящий на перекрестных концах пары бревен, встает и готовится представлять. В это время один из «думбоев» произносит громко, подняв голову вверх: «ПеИливон, кардаш!» («Друг акробат!»). Тот отвечает: «Иеплей, жон-кардаш!» («К услугам твоим, дорогой друг!»). Думбой начинает: «Иунер-Иунер учун, Иунер яхши игит (имя такого-то или такой-то)», то есть, «если сказать тебе, в честь кого мы должны показать свой талант и искусство, то в честь такого-то храброго, доброго красавца и красавицы (имя).» ПеИливончи, повторив то же, что говорит думбой, начинает танцевать на канате под звуки зурны, а думбои скачут внизу, смотря по временам наверх, чтобы подать помощь акробату в случае его падения. Окончив свой танец, акробат садится на другом конце, а думбои бегут за деньгами к лицу, в честь которого играли, прыгают, кувыркаются и требуют большего и большего количества денег, которые затем кладутся на стол перед шахом. Смотря по тому, много ли даст гость, даются представления, различные по степени опасности. Из них известны несколько: например, танцы с привязанными к пяткам горизонтально кинжалами, с прикрепленными к подошвам саблями по лезвиям или плоскостям, с обутыми в маленькие котелки ногами, с завязанными глазами и пр. Представления эти оживляют думбои своими остротами, писклявыми голосами и циничными движениями, при которых все поднимают дикий смех, бьют в ладоши и кричат «ура, ура!» Больше всего издеваются думбои над молодыми женщинами.

В ночь со вторника на среду невесту ведут на омовение в реку, купальню или баню, смотря по тому, где происходит свадьба — в городе или ауле. Провожают невесту только ее подруги и одна молодая женщина, выбранная уже для невесты в должность «куда-катун» (посаженная мать). Вернувшись домой, подруги расплетают мокрые волосы невесты, чешут их гребнями и, разделив их на несколько прядей, заплетают в косы. В это время одна начинает распевать «йе шевле муИмун деде», а другие затягивать «йе дукле русмун деде» («еще одну ночь ты гостья у матери, еще остается тебе только одно веретенце выпрясти для матери»). После уборки волос подруги принимаются за одевание невесты в чистое белье, приготовление ее вещей по порядку и ждут принесения от жениха подвенечных нарядов. Каждая девушка от души помогает своей подружке-не-весте и, зная, как тяжело ей расстаться навсегда с родными, утешает ее, веселит и танцует с ней.

На третий или четвертый (последний) день свадьбы происходит самый обряд венчания. До венца, утром, относят невесте наряды и подарки, приготовленные женихом. Все общество, сопровождаемое музыкой, отправляется к невесте. Мужчины, держа в руках сосуды, наполненные вином и водкой, поют «а-на-най, а-най!» Женщины и девушки, неся на голове подносы, на которых лежат наряды невесты, сорочинское пшено, куры, индюки, гуси, чуреки и пр., затягивают «Ио-ло-лой»; зурначи дерет во все горло свое «ерден-куи», весь аул приходит в движение. Вручив все наряды и подарки родителям невесты, общество возвращается на прежнее место и занимается женихом.

Часа за три до отправления жениха в баню или на реку, на кругу, где бывают танцы, происходит нечто вроде аукционного торга. Здесь продаются подвенечные одежды жениха, каждая порознь и притом только на то время, когда жених моется. Кроме того, продается право обуть жениха по выходе его из бани в носки и чулки, право надеть на него бешмет, право обрить ему голову, право поцеловать его первым в бритую голову, что считается большою честью.

Наконец, часов в 12утра, жених, в сопровождении шаха, визиря, названного брата и всей свиты, отправляется в баню или «Иавуз» (купальню). Процессию сопровождает музыка и, пока жених и брат его, нигде его не оставляющий, моются, вся остальная свита пляшет, и никакой мороз, ни ветер, ни гроза не могут помешать этим танцам. Между тем в предбаннике стоят женщины и торопят умывающихся своими песнями: «и чу дир омо думор иму, гаи дир омо думор иму», т.е. «как это долго возится жених, как это поздно не выходит он!» Когда жених кончит омовение, в предбаннике и между народом раздаются выстрелы, и его встречает купивший право поцеловать его в обритую голову, в знак большого

к нему уважения. Затем, одевшись, жених становится у дверей, поникши головой и уткнув лицо от стыда в рукав шубы или черкески, а сопровождавшие его все подходят поочередно и целуют его в голову. Женщины же в это время осыпают его сорочинским пшеном и мукою, символом благосостояния, плодородия и чистоты семейного счастья, а все остальные члены свиты поют или татарские песни, или гимны на древнееврейском языке. В недавние времена после бритья головы жених садился на лошадь и выезжал джигитовать в поле со своими товарищами и свитой. Теперь это выходит из обычая.

Из бани вся компания отправляется за невестой. Здесь родители ее или другие родственники ожидают их у дверей дома. Жених падает перед ними на колени и целует их руки и ноги в знак полной покорности. Потом родители выводят невесту и отдают ее жениху, провожая со слезами свою «помощницу матери» и благословляя ее на счастливую жизнь с мужем. При этом мать целует жениха и дарит его серебряным или шелковым поясом, шелковым платком и кисетом. Опоясав его, она вешает ему свои подарки к поясу и, еще раз благословив его и дочь, следует за ними. Лицо невесты покрыто шелковым платком, окруженным двойным или тройным рядом крупных золотых и серебряных монет.

Отсюда жених и невеста отправляются, каждый отдельно и со своей свищой, к родителям жениха. Затем, если свадьба происходит в городе, где можно достать приличные экипажи, жених со своим нареченным братом и «емгой» (прислужница из сестер), держащей в руках восковые свечи, и невеста с посаженною матерью и какою-нибудь девочкой родственницей садятся в экипажи, и процессия направляется в синагогу. В руках у посаженной матери и девочки горят также восковые четырехугольные свечи, окрашенные разноцветными красками; экипажи окружает свита жениха и духовая музыка.

Если свадьба происходит в ауле, то жених и невеста идут пешком, каждый отдельно, окруженные своей свитой, которая в это время распевает хором песни и гимны. К процессии присоединяются с обеих сторон родственники с наполненными вином стаканами в одной руке и графином в другой. Крики, шум, песни, неумолкающее ура, хохот — все это сливается вместе, и встречные прохожие, выразив чете пожелания счастья, тоже присоединяются к ликующим.

Между тем из дома невесты в дом жениха перевозится ее имущество, наряды, хозяйственные принадлежности и т. п. Все это обыкновенно справляется на калын, полученный от жениха. Когда процессия достигает синагоги, музыка останавливается и играет лезгинку или другое что-нибудь веселое в этом роде. Жених выходит из экипажа и идет

во дворе синагоги, а невесту несет, как ребенка, на руках один из родственников ее или жениха. Нельзя не сказать здесь об одном суеверии, сильно вкоренившемся между евреями-горцами и имеющем громадное влияние, во-первых, на всю следующую двух-трехлетнюю жизнь вступающих в брак, и, во-вторых, на поднятие значения и популярности знахарок и колдунов.

Горские евреи глубоко верят в то, что в брачные дела вмешиваются нечистые духи и колдуны, находящиеся под влиянием первых. По их мнению, в то время, как раввин соединяет молодых словами Св. Писания, дьявол старается расстроить брак и, вселившись в душу какого-либо злого человека, является на свадьбу и «связывает узел», который имеет такую силу, что молодые во веки не соединятся, пока он не будет развязан. Но узел дьявола не так опасен, как узлы людей, врагов жениха или невесты, ибо узел первого можно развязать посредством молитвы к Богу, который принудит дьявола к этому, а узел вторых развязать невозможно, потому что они могут спрятать его где-нибудь и позабыть. Бросить же связанные во время венчания узлы боится всякий, потому что после этого скоро наступает смерть бросившего их. Из узлов же, связанных во время венчания, имеют те только силу, которые сделаны как раз в то время, когда жених надевает невесте на палец кольцо и произносит девять слов из священного Писания, соединяющие законным браком; а в продолжение произнесения их можно связать не больше десятидвенадцати узлов, что также боятся делать, ибо тогда Бог уменьшает число, годов жизни связывающих узлы в два раза столько, сколько узлов. Самый злой враг делает поэтому не больше трех-четырех и тем не дает соединиться молодым три-четыре года. Странно то, что это суеверие было проверяемо стариками несколько раз, и результаты еще более подкрепляли суеверие. Связывали без ведома жениха узлы, пускали молодых на брачное ложе, и жених со стыдом выходил из комнаты невесты; развязывали через несколько дней или месяцев, и наваждение проходило. Узлы можно связать не только ремнем, шнурком, веревкой, но и металлическими вещами, как, например, кольцом, кинжалом, саблей и т. п. Для этого нужно только перевернуть предмет и надеть на изнанку. Можно избавиться и от таких узлов; для этого нужно близким родственникам жениха и невесты быть предусмотрительными и самим постараться связать как можно больше узлов, так как те будут иметь большую силу, которые начали завязывать узлы при первом же слове, произносимым женихом. Число же их должно быть самое большое потому, что посторонние побоятся сделать много узлов и не развязать вовремя, а родственники развяжут свои узлы сейчас же, как отпустили жениха к невесте. Поэтому нередко можно видеть во время венчания какого-либо родственника жениха, который, внимательно слушая жениха, начинающего слова Писания, с усердием и каким-то самодовольством начинает делать несколько узлов и смотрит по сторонам, чтобы узнать, нет ли еще кого.

На дворе синагоги стоит балдахин, под которым должны венчаться новобрачные. Балдахин состоит из куска шелковой материи, натянутой на четыре жерди. Жерди эти держатся четырьмя родственниками невесты и жениха. Во время венчания раввин читает молитвы, а жених со своим нареченным братом и невеста с посаженною матерью стоят поникши головами под баладахином и слушают раввина. Балдахин окружает народ различных верований и племен, так как горцы-евреи не воспрещают никому присутствовать при своем богослужении, тем более на свадьбах. Потом раввин берет полный стакан вина, произносит молитву и передает его жениху. Последний, так же как и невеста, постится с восьми часов вечера предыдущего дня и только теперь впервые отпивает немного вина и подает его невесте. Невеста, сделав то же, подает его раввину. Затем жених надевает невесте на палец кольцо или кладет ей в руку серебряную монету и повторяет за раввином слова священного Писания. После этого раввин читает вслух брачное условие «кетибо», в котором упоминается, какое приданое приносит с собою невеста и сколько, в случае развода, жених обязывается уплатить ей наличными деньгами. После чтения раввин снова наполняет стакан вином, опять читает над ним молитву, но на этот раз подает его не жениху, а невесте. Та отдает его жениху, а последний, отпив немного, со всей силы разбивает стакан о камень, с этою целью лежащий здесь же под балдахином. Наконец балдахин снимается, и раздается дружное «ура» присутствующих.

После венца жених и невеста с согдушами и енгами садятся в экипаж, который окружается поющею гимны молодежью и учениками с одной, девушками с другой стороны, и едут медленно в дом жениха, где для обоих новобрачных приготовляют отдельные комнаты, освещенные как можно большим количеством свечей. Дорогой со всех сторон на молодых сыплются крупа, пшено и мука, которые бросают женщины, услышав шум проходящей мимо их сакель процессии и выбегая второпях на встречу молодым. Во многих местах раздаются выстрелы из ружья и пистолета и слышится «ура» и музыка.

Дома встречают молодых родители мужа и, снова благословив их и поцеловав, отводят их отдельно в приготовленные комнаты. На брачный ужин приглашаются все в городе или ауле: мужчины с их гостями, женщины и дети.

Мужчины собираются в комнате молодого, который сидит на низеньком татарском стульчике и поднимается с места при входе каждого из гостей, ласково отвечая на пожелания счастья. Перед молодым на полу ставится большой медный поднос, на котором лежат три чурека с узорами сверху и с яблоками и красными яйцами, по три на каждом чуреке. В чурек втыкаются на одинаковом расстоянии три-четыре маленьких восковых свечки. Каждый приходящий гость усаживается на полу, покрытом разноцветными коврами, наиболее же почетные садятся на мягкие подушки. Молодой сидит на первом почетном месте, так как он теперь в продолжение восьми дней считается выше всех в обществе. После жениха сидит раввин, перед которым ставят тарелку или расстилают большой платок, туда каждый кладет свое посильное пожертвование в пользу молодых, называемое «Нотор-хадио». Жертвования начинаются родителями жениха и невесты. Брат жениха подает жертвователю стакан с -вином и, громко произнося: «Ией-шобош, Ией-шобош», говорит его имя и сумму пожертвованного. Кроме этого пожертвованиям ведется подробная запись, которая хранится у новобрачного для того, чтобы и он мог пожертвовать такую же сумму, если не больше, на свадьбе каждого из жертвователей или его детей. Жертвования доходят от 50 до 300— 400рублей, смотря по тому, беден ли жених или богат. В первом случае сбор бывает маленький, а во втором большой, так как на свадьбу богатого, кроме односельцев, приезжает из других городов и аулов масса родственников и родственниц.

По окончании этой церемонии подается ужин, после которого рабби служит молебствие, за что ему гости платят по состоянию и желанию. Затем общество расходится по домам. Почти то же происходит и на половине молодой, куда собираются женщины, но с тою только разницею, что для нее не собираются деньги, и если кто-либо из женщин дарит ее подарками за «открывание лица», то только одни родственницы. С молодой сидят согдуши и енга за занавеской, чтобы не все женщины видели, как ест невеста, и ужинают.

Когда старики уходят, молодежь садится ужинать с новобрачным, а девушки с молодой. Не стесняемая присутствием старших, молодежь предается неудержимому веселью. Шутки, песни и шумный говор не умолкают. К полуночи новообвенчанные оставляют шумное общество, а девушки, собравшись в комнате молодого, поют веселые свадебные песни. Покой новобрачных охраняет названный брат жениха. Часа через три жених возвращается к своей свите, а согдуши, куда-катун и енга входят в комнату молодой и, узнав о благополучном исходе дела и прыгая радостно, скорее убирают ложе новобрачных. В это время друзья жениха стреляют из ружей, что извещает о благополучном совершении брачного акта.

Тогда шах со своей свитой отправляется смотреть, что делает молодая. Придя к невесте, он со свитой садится на полу, и каждому из них молодая подает стакан с вином, в который они, опорожнив его, кладут какую-нибудь монету. Согдуши и енга поют «Ией-шобош!», а посаженная мать невесты собирает эти деньги и дает юношам от имени молодой разные подарки: кисеты, обшитые золотом и серебром, шелковые, шерстяные платки и пр. Затем все расходятся, и сакля пустеет.

Согдуши, енга и посаженная мать остаются с молодой девять дней, прислуживают ей в это время и утешают, так как она постоянно плачет об оставлении родительского дома. Тем более скучает она и горюет, если вышла замуж в другой аул или город, и с ней нет никого из родных, кроме брата, провожающего ее.

После свадьбы новобрачная три-четыре месяца не выходит из дому и не снимает покрова. По истечении этого времени, выходя из дому на свадьбы или обручения, она продолжает носить покрывало около года, а дома снимает его и занимается хозяйством.

На 10-й день после свадьбы делается «родственный обед», на котором присутствуют только родственники молодых и рабби, а вечером провожают нареченного брата молодого домой, дав ему приличные подарки от имени молодых. После этого молодым супругам дается свобода и они занимаются дома хозяйственными делами.

Приведенные описания свадебных обрядов имеют существенные отличия в деталях, которые, кроме всего прочего, вызваны тем, что каждый из этнографов изучал свадьбу в разных горско-еврейских поселениях. Бежанов, как это указано в его статье,— в Варташене, Анисимов, хотя он нигде не указывает конкретной общины,— скорее всего в Тарках, своем родном ауле, так как он все время апеллирует к воспоминаниям юности. В какой общине описывает свадьбу И. Черный, неясно.

Сложная обрядность горско-еврейской свадьбы сохранялась достаточно долго. В 1997 г. информанты в Красной Слободе поличным воспоминаниям не только подтвердили многие подробности свадебного обряда, которые приводят авторы прошлого века, но и сообщили целый ряд новых.

В последнюю субботу перед свадьбой для молодежи устраивали гулянье в общественных садах. Во время этого гулянья жених и невеста могли общаться друг с другом, а парни и девушки — знакомиться. В ночь перед уводом невесты в дом жениха устраивалось еще одно гулянье. Перед уводом невесты ее младший брат требовал выкуп, не выпуская невесту со двора.

Вместо свадебного балдахина использовали «сисит», то есть талит. Четыре человека держали его над головой жениха и невесты за углы.

Невесту вводили в специальные брачные покои («гугила»), где ее ожидала подруга. После брачной ночи невеста в «гугила» находится 7 дней.

Свадьба проводилась в любое время, кроме 9-го Ава и месяца мая. Последний запрет информатор объяснил как заимствование у азербайджанцев (в мае проводится шиитская мистерия «Моххарам» в честь Хуссейна, сына Али) и у русских («в мае жениться — только маяться»).

Похороны и поминки

Похоронный обряд

Похоронный и поминальный обряды, также как и другие обряды жизненного цикла у горских евреев, состоят из жесткого ядра, восходящего к иудейской традиции (например, семь дней траура и т.п.), и огромного количества местных обычаев. Многое в похоронных обрядах горских евреев объясняется их системой верований. Мы располагаем подробными описаниями традиционных похоронного и поминального обрядов, составленными этнографами прошлого века. Описания, которые приводят И. Анисимов и И. Черный, во многом похожи: мы приведем описание похорон, выполненное Анисимовым, так как оно подробней:

Женщины у трупа еврея-горца играют первенствующую роль. Как только слух о смерти кого-либо в ауле дойдет до них, они бросают все свои домашние работы и, поручив их старшей дочери или дочери соседки, которая никогда не откажет в этой услуге при таких обстоятельствах, собираются все вместе, чтобы идти к покойнику, да кстати предварительно по женскому обыкновению, почесать языки о случившемся. Затем они одеваются в белые платки и желтые чувяки — знак глубокого траура — и отправляются гурьбой в дом покойника. Мужчины уступают им место в комнате умершего и выходят, а младшие стоят у ворот. Пятеро из молодых людей идут на кладбище копать покойнику могилу; остальные стоят молча с поникшими, в знак печали, головами.

Между тем женщины толпятся у постели покойника и оглашают его саклю раздирающими душу воплями, причем большинство из них немилосердно

царапает себе лицо, рвет на себе волосы, так что во время похорон едва ли можно увидеть хоть одну женщину из родственниц покойника, у которой щеки и грудь не были бы окровавлены.

Покойника снимают с постели и кладут на землю, на которой он лежит до тех пор, пока один из ушедших копать могилу не сообщит, что она готова. В это время зажигаются свечи, а грамотные и рабби читают псалмы Давида и несколько глав из толкований «Мишне», чтобы успокоить, утешить душу, порхающую беспокойно над своим жилищем. Наконец возвращается один из могильщиков с известием об изготовлении могилы.

Мужчины принимаются обмывать покойника, а женщины в это время сшивают покойнику из тонкого холста его последнюю одежду: рубаху, штаны, чулки, ермолку и перчатки. Поверх всего этого на умершего надевают саван и опоясывают его кушаком из того же холста. Такое одеяние получают только умершие естественною смертью, умершего же насильственно не обмывают и не снимают с него ни одной части платья, в котором он умер, а только завертывают его в саван. В этом случае с ним хоронят и оружие, которое он носил.

Обмывают покойника, смотря по его полу, мужчины и женщины. Обмывание происходит на дворе или под балконом в палатке, устроенной из нескольких бревен и покрытой одеялами. Рубашки, штаны, чулки и прочие одежды покойника пришиваются одна к другой и закрывают все части его тела за исключением лица, для которого тоже делают покрывало. Сверх этих одежд и под саваном покойника обертывают в большой «сысыт <» (покрывало, которым покрываются евреи во время богослужения).

Когда покойник снаряжен для погребения, начинаются общие вопли мужчин и женщин, сопровождающиеся ударами в лоб, в лицо, в грудь, вырыванием волос на голове, царапаньем щек, кусаньем рук и тому подобными выражениями печали и сочувствия. Обществом плакальщиц управляет какая-нибудь родственница покойника. Ее можно узнать по наиболее растрепанным волосам и обезображенному лицу, и она громче всех завывает: «уя!-уя! вов!-вов!» Является шесть человек с носилками, на которые укладывают покойника. Носилки окружают женщины в два ряда, взявшись за руки, и снова начинают оглашать двор воплями и страшными криками «уя!-уя! вов!-вов!» 

И. Анисимов в другой части своей монографии специально пишет о погребальных носилках:

Относительно носилок и вырытых могил тоже существуют у евреев-горцев различные поверья. Одни из аулов имеют временные носилки, а другие — постоянные. Это ведется у них с незапамятных времен, и заменить одни другими — считается тяжким грехом, падающим на голову всего общества; поэтому те аулы, которые имеют постоянные носилки, не делают вовсе временных,— также и наоборот. Это основано на том, что их отцы, чтобы остановить смерть и запугать ее тем, что они не боятся ее, сделали постоянные носилки, а некоторые другие, живя с надеждой, что придет день, когда вовсе не будет смерти, и если иметь готовые носилки, то, значит, приготовить их для кого-нибудь из своих членов, воспретили иметь таковые. Современные же горцы-евреи идут по следам своих отцов и придерживаются строго тех правил, которые они установили. Если могила, назначенная для такого-то, не удалась сразу, то это значит, что умерший был тяжкий грешник, если же она будет стоять вырытою несколько дней, то непременно умрет один из общества. Временные носилки представляют собою две толстые палки, переплетенные поперечными палочками на подобие лестницы,— а постоянные — ящик в виде корыта, имеющий ножки и четыре ручки. Временные ломаются сейчас же после похорон и бросаются в реку, чтобы больше не приходилось делать их, и вода унесла бы с собою всякие воспоминания о них,— постоянные же вместе со свадебным балдахином стоят в притворах синагог.

Характерно, что для горских евреев, также как для других групп диаспоры, свойственно наличие особых обычаев в каждой обшине. Причем эти обычаи, что характерно, приобретают статус закона, нарушить который «считается тяжким грехом».

Продолжим рассказ И. Анисимова о похоронах:

Наконец, проводив покойника со двора, они возвращаются назад, а процессия трогается к кладбищу, три раза останавливаясь на дороге. Во время остановок носилки опускаются на землю, и раввин читает над покойником молитвы. Носильщики меняются каждые двадцать пять-трид-цать шагов, пока процессию завидят копавшие могилу. Тогда они направляются ей навстречу, заменяют последних носильщиков и несут покойника до самой могилы. В могилу опускаются два, привычные к этому делу, человека и укладывают мертвеца головой к востоку.

На памятнике описывают добрые качества и благодеяния покойника, гостеприимство его, заступничество за бедных и пр. Кроме этого на нем помещаются стихи из Книг Пророков и обозначается день, число и год, в который покойник потребован к Верховному Небесному Суду. В стихе говорится следующее: «да пробудятся и встанут многие из спящих к жизни вечной».

Тело кладется в могилу без гроба, но могила устилается с боков и сверху досками, которые лежат в вышину одного аршина, поддерживаясь тремя поперечными палками. Могила засыпается всеми присутствующими, причем каждый старается бросить хотя бы одну горсть земли. Для того, чтобы могилу можно было, до поставленного на ней памятника, отличить от других, родители или родственники ставят с двух сторон ее камни, или вбивают колья. Глубина вырытой могилы доходит обыкновенно до двух с половиною или до трех аршин. Провожавшие покойника, возвращаясь с могилы, срывают траву на кладбище и бросают ее через плечо, повторяя эту церемонию три раза со словами: «да не будет больше смерти, да прекратится она навеки, аминь». Вышед с кладбища, они образуют круг, среди которого становится отец, сын, брат или близкий родственник покойного и читает заупокойную молитву, после чего везде раздается «аминь!» Затем точно так же поступают и другие, находящиеся в трауре по умершим недавно, и все начинают утешать родственников покойного, вымыв руки и протягивая им правую.

Целую неделю после похорон общество не оставляет сакли покойника. Неделя эта называется у горцев «овил», а на древнееврейском языке «ши-вой». Во все продолжение ее родители усопшего сидят дома: мужчины там, где лежал покойник, а женщины — на женской половине, и никуда не выходят; поэтому и все знакомые не покидают их на это время, чтобы их утешать и развлекать. По поверью горцев-евреев, в продолжении целой недели душа не может свыкнуться с мыслью, что она лишилась своего жилища, и все это время посещает тот дом, в котором жила при жизни. Вследствие этого в углу той комнаты, где лежал мертвец, родственники целую неделю ставят зажженую свечу, которая спереди закрывается медным подносом. Мужчины каждое утро и вечер читают молитвы, псалмы Давида, Книгу Иова и главы из Мишны и Талмуда

об упокоении души умершего и не уходят домой даже для обеда и ужина, которые приносятся им из дома в саклю умершего. Родители или родственники покойного со своей стороны делают ежедневно для гостей завтрак, который служит поминками по умершим.

Женщины, оставшиеся на эту неделю в сакле покойного из уважения к его родителям, сидят на полу, образуя собою несколько групп. Близкая

родственница, о которой было сказано еще раньше, обращает на себя теперь всеобщее внимание. Она стоит на почетном месте на коленях и, обезображенная, окровавленная, только бьет себя в бессилии по бедрам и, произнося хриплым голосом «Иийа! Иийа!» или машинально повторяя какие-либо слова другой плакальщицы, растрогавшей ее своими воплями, рыдает в исступлении и падает в изнеможении. С боков ее поддерживают постоянно две женщины, которые ей не позволяют вырывать волос и царапать лицо. И смешно, и горько, и жалко, и, наконец, страшно становится при виде этой женщины. Большею частью таким истязаниям предаются жены, сестры и мать покойного. Из каждой группы по очереди начинает плакать одна женщина (обыкновенно или родственница покойного, или приехавшая на похороны, или какая-либо плакальщица мастерица), а остальные подтягивают ей жалобным тоном с восклицаниями «во-о-о-о-й! во-о-о-о-й!» и оглашают воздух протяжным напевом, слышным на далеком расстоянии от дома усопшего. По временам, вместо воплей, плакальщицы начинают восхвалять доброту, благодеяния, богобоязливость и вообще всякие хорошие качества покойного. Чем больше они причитывают с чувством и толком и умеют затронуть душу красноречивыми словами, тем больше имеют перед собою плачущих мужчин и тем большую приобретают известность. Мужчины все это время, когда идет «гире» (плач), стоят у дверей сакли и поочередно входят в нее, причем каждый из них становится на колени перед плакальщицами, плачет и бьет себя кулаками по лбу, по груди с восклицаниями: «о-о-о-й!» ой! умираю!» После чего плакальщица говорит: «не дай Бог, чтобы ты умер, сын мой! Да паду я жертвой за тебя и перед тобою;— плачь за брата, за такого-то»,— и вспоминает при этом имя давно умерших отца, матери или близкого родственника, отчего тот плачет еще громче и опять повторяет, ударяя себя еще сильнее по груди и по лбу. Иные простирают свое усердие до того, что через два-три дня у них появляются синие шишки. В промежутки между этими шумными воспоминаниями общество спокойно разговаривает о совершенно посторонних предметах, а женщины входят, выходят гурьбою из сакли покойного и дорогою рассуждают о тех женщинах, которые отличались своими речами и движениями, и о мужчинах, которые или вовсе не входили к плакальщицам, или же плакали без слез: «как это не совестно им!» говорят они, расходясь по домам.

Во время одного из этих промежутков, днем и ночью подают мужчинам и женщинам обедать и ужинать, причем прежде едят мужчины, а женщины в это время занимаются пересудами и различной болтовней. Когда подают женщинам кушать, то из разных домов являются роскошные кушанья, приготовленные знакомками в честь приезжих женщин. Один из траурных дней назначается родственниками умершего, если он был молод, для молочного обеда, приготовляемого ими обществу.

Девушек вовсе не бывает на похоронах, за исключением невесты умершего молодого человека, когда она играет первенствующую роль и доводит себя до экстаза.

Но не всегда сопровождаются похороны горца-еврея такими трагическими картинами. Иногда похороны превращаются чуть ли не в свадьбу, и все проводят траурные дни в веселье, пированье и даже в танцах. Это в том случае, если умирает какой-либо почетный старик или старуха, жившие около ста лет и имеющие несколько поколений потомков. Тогда, исполняя религиозные обряды «сидеть на полу и предаваться печали», родственники раз в день просят плакальщиц начинать свой плач, который продолжается около часа, и во время которого входят к плакальщицам только дети усопшего, а остальные время от времени все проводят в еде, в чтении псалмов и в молитвах за успокоение души усопшего и в играх, в которых принимают участие даже дети и внуки, не предаваясь особенной печали.

Множество интересных подробностей о погребальном обряде сообщает Бежанов. Отсутствие этих подробностей у И. Анисимова объясняется, прежде всего, наличием локальных обрядов в разных общинах. Анисимов в первую очередь описывает горских евреев Дагестана, а Бежанов пишет о Варташене:

При смерти кого-нибудь родственницы его режут свои рукава до локтя, мажут лицо черной краской, стены покрывают черной краской, отрезают косы, истязают себя, царапают лицо, руки, бьют под грудь и т. п. Плакальщицы садятся вокруг покойника: одна — запевала — начинает восхвалять покойника, а другие вторят ей, вспоминая и своих покойников.

Тело покойника кладут на голой земле, а постель выносят на реку; хоронят в день смерти. Когда покойника выносят, все плачут. Тело выносят обмыть во двор. Здесь устраивается палатка над выкопанной ямой; поверх ямы кладут доску, на доску кладут труп и ставят семь кувшинов с нагретой водой. Воду греют служители синагоги. Мужчину обмывают служители синагоги, а женщину — обыкновенные женщины. Семь кувшинов воды ставят для того, чтобы каждую часть тела мыть из отдельного кувшина. Доска, на которой моют труп, и носилки имеются в синагоге и приносятся оттуда. Обмыв покойника, вытирают его чистой простыней, кладут на ковер, окутывают в саван, одевают покойника в костюм из чистого полотна; затем кладут на носилки, все приходят и плачут.

Родственники покойника приносят разные материи в пользу раввина; все грамотные и раввин читают Плач Иеремии. Если умерший почетный или уважаемый человек или раввин, то его несут во двор синагоги, читают молитвы, играют в рожок «шуфар», затем несут на кладбище, кладут около вырытой могилы; все мужчины становятся вокруг трупа и читают молитву «агафа». Шелковую материю, которая лежала на трупе, берет служитель и отдает раввину. Могильщики опускают покойника в могилу, сверху кладут доску и засыпают землей, потом раввин читает молитву; все общество выражает хозяину соболезнование.

Затем все идут к реке, моют руки, рвут траву, а раввин читает молитву, в которой говорится, что жизнь человека похожа на траву, которая роскошно растет на лугу, украшает мир, а потом высыхает,— то же случается с человеком.

После этого идут в синагогу, где служители приготовляют воду и дают умыться. Тут те, которые не были на кладбище, читают молитву, выражают хозяину соболезнование и целуют его руку. Затем все приходят во двор покойника, едят. Пища должна быть не домашняя, ее приносят родственники и знакомые. Хозяева в этот день едят яйца всмятку и вместо соли употребляют золу.

В продолжении семи дней по утрам приходят женщины с пищей, плачут, едят, а мужчины особо читают молитву и тоже едят. В эти семь дней раввин и все грамотные ежедневно два раз приходят в дом покойника и читают молитву, за это хозяин им платит. У богатых два раза в день совершает богослужение раввин. Вечером на седьмой день в дом покойника приходит раввин, читает заупокойную молитву за всех умерших в их семье и заздравную — за всех живых. В эти семь дней хозяин сидит на ковре, а не на тюфяке, опустив шапку на голову до бровей, не должен много говорить, здороваться с кем-либо, не должен работать. Женщины семьи умершего не касаются к пище; выходить на улицу не могут; во дворе должны ходить босыми. С кладбища после похорон и хозяин идет домой босым.

Все, описывающие погребение у горских евреев, отмечают особую роль плакальщиц в похоронном и поминальном обрядах. Искусство плакальщицы до сих пор сохраняется горскими еврейками: побывав в день 9-го Ава на кладбище Красной Слободы, я увидел и услышал, с какой поразительной экспрессией плакальщицы, переходя от могилы к могиле, оплакивали давно и недавно умерших.

Поминальный обряд

Если похоронный обряд у горских евреев достаточно точно следует за писанным иудейским законом, то поминовение, не считая посещения синагоги и чтения кадиша, представляет собой собрание местных, чрезвычайно интересных обрядов.

Продолжая рассказ об обычаях, связанных со смертью, Анисимов пишет:

На седьмой день родители или родственники покойного устраивают по нем настоящие поминки, называемые «хайрат», и отпускают своих гостей, поблагодарив их за выраженное ими участие. Траур носится родственниками покойного в продолжение года. Кроме того, они не ходят купаться и не только не бывают на свадьбах и тому подобных празднествах, но даже не входят в дом, где собралось какое-нибудь веселое общество. Женщины же все это время собираются в дом покойника по понедельникам и четвергам и оглашают саклю своим плачем.

Наконец, если приезжает какой-нибудь знакомый гость в аул или отсутствовавший родственник умершего, то он обязан идти, не заходя даже домой, сейчас же к его родственникам, где уже собрались женщины и начали плач. Войдя в саклю, он орет во все горло, приговаривая: «Ох, брат мой! Зачем я не увидел тебя!... и пр.» и бьет себя по лбу и по груди. Когда он обессиливает от рыданий и ударов, плакальщица перестает и просит его сесть на приготовленный для него низенький татарский стульчик. После этого начинаются расспросы об его здоровье и делах. Отсюда он идет в дома других носящих траур, у кого в продолжении года были покойники, и те также встречают его с плачем. Иногда гостю приходится плакать целый день, не быв дома, не поев и не отдохнув с дороги. Если же он позабыл какое-либо место или просто не пошел, то все родственники того умершего избегают с ним встречи и вовсе не говорят с ним.

Сверх всего этого родители за упокой души детей, а дети родителей одиннадцать месяцев ходят ежедневно утром и вечером в синагогу для чтения заупокойной молитвы «кадыш»; по прошествии же одиннадцати месяцев на могиле покойного ставится памятник. Затем ежегодно, в день смерти, по нем справляются поминки, и женщины собираются плакать.

Справление поминок горскими евреями кроме оплакивания состоит в том, что, прежде всего, зажигается вечером в синагоге одна стеариновая свеча, которая поддерживается целые сутки, и потом во время молитвы этого дня читается сыном, отцом или братом умершего заупокойная молитва «кадыш». В день поминок раввин и ученики его читают из «Мишны» несколько глав, число которых, впрочем, бывает такое, сколько букв в имени умершего, и каждая глава должна начинаться этими буквами. Затем читается несколько псалмов.

После этого родственники умершего приносят в синагогу несколько бутылок и графинов с водкой и вином и два подноса, один с «тутуи», слоистыми хлебами, печеными на масле, а другой — с курами и гусями. Раввин подходит и, отслужив молебен над вином, поданным ему в стакане родственником умершего, отрывает рукою кусок «тутуи» и курицы и отходит. Затем подходят другие и следуют его примеру, пока на подносах не останется ничего. Дома же, кроме «тутуи», женщины приготовляют плов, который рассылается с девочками в тарелках родственникам и знакомым. Сверх всего этого родственники умершего как в первый год после его смерти, так и в следующие года, стараются достать новых фруктов и плодов еще до появления их на базаре, и несут их раввину и другим почетным лицам аула, чтобы те пожелали покойному «царства небесного». 

И. Черный сообщает о поминальных обедах, которые собирают всех представителей рода покойного. Такие поминальные трапезы сплачивают представителей рода, поскольку являются самым частым общеродовым обрядом. И. Черный пишет:

Целый месяц, а иногда целый год горит лампа с маслом на том самом месте, где душа вышла из тела, по причине выше описанной; целый месяц читают там молитвы по три раза в день, и по целым дням до глубокой ночи женщины-плакальщицы просиживают там и плачут; другие женщины деревни и девушки приходят туда также ежедневно, участвовать в общем рыдании. Обед и ужин обязаны кушать в том же доме, и сюда каждый хозяин приносит свои кушанья. Мужчины кушают отдельно, в доме покойника, а женщины тоже отдельно; такие общие обеды и ужины продолжаются тоже целый месяц. <...>

По окончании же месяца, наследник покойника или вдова приготовляет обед и ужин для целого селения; если они бедные, то общество помогает им в этом. Тогда опять раввины читают молитвы ради успокоения души покойника и скорого вхождения ее в рай. Такие поминки возобновляют по окончании года, в тот самый день, в который покойник умер; тогда делается еще раз всеобщий обед и ужин для целого общества.

Поминальный обряд мог также сопровождаться театрализованными представлениями. Эти поразительно интересные обряды заслуживают, на мой взгляд, особого внимания. Вот что сообщает И. Черный о поминальных обрядах, сопровождающих смерть молодого человека:

В Кубе мне рассказывали евреи, но я сам не видел, что в течение первого года от смерти какого-нибудь молодого храброго человека женщины не раз берут его лошадь, надевают на нее сбрую, на коня садится верхом молодая женщина ростом с умершего, причем она одета в его костюм, с его пистолетом, кинжалом и шашкой. Все женщины и девушки собираются и окружают коня, начинают при этом плакать, кричать и рыдать, бьют себя в груди, зовут эту женщину его именем и оглашают воздух воплями. Этим они себе воображают, что покойник сам сидит верхом на коне и одет как живой перед ними. Представление такого рода доводит их до экстаза.

Поминки по старику или старухе, по сообщению Анисимова, сопровождаются, напротив, комическим представлением, которое устраивается во время семи дней траура:

Происходит следующая смешная церемония: если умирает старик, то один из родственников умершего переодевается в старческое платье и идет в женскую половину, где одевают какую-либо старуху невестой и ждут прибытия старика-жениха. Вокруг жениха собирается молодежь, которая распевает свадебные песни, и девушки с подносами на голове, на которых лежат, как на свадьбе, чуреки с воткнутыми восковыми свечами. Везде слышится хохот и веселье, на всех лицах видна радостная улыбка. Когда является жених, сопровождаемый процессией, на него сыплются со всех сторон остроты, и к нему выводят на круг невесту-старуху. Жених обнимается и целуется с невестой. Раздается
смех и «ура». Их заставляют танцевать, хлопая в ладоши. Наконец все присутствующие танцуют с невестой, которая тоже старается подражать во всем девушкам невестам, чем опять вызывает в присутствующих веселый смех. На деньги, собранные при этом, покупаются фрукты, которыми угощают мужчин и женщин. Если же умирает старуха, то невеста идет к переодетому жениху в мужскую половину, где происходят те же шутки.

Что касается современного положения дел, то поминальные обряды оказываются главнейшей и, иногда, единственной формой обрядовой жизни, связывающей горских евреев с иудаизмом и синагогой. Поминальным обрядам придается огромное значение. Заповедь чтение кадиша исполняется неукоснительно. Мне довелось видеть в Бакинской горской синагоге такую сцену: мужчине, пришедшему заказать кадиш по отцу, пришлось накрыть голову носовым платком. То есть он помнил, что заказать кадиш необходимо, а о том, что, хотя бы находясь в синагоге, следует покрывать голову — забыл. Служитель синагоги в Красной Слободе с иронией говорил о том, что синагога превратилась в «похоронную команду», так как многие жители Слободы появляются здесь только в связи с похоронами и поминовением.

Кладбища

На Восточном Кавказе не сохранилось старых еврейских кладбищ. Путешественники прошлого века видели надгробия XVIII в. В настоящее время сохранились надгробия не старше середины прошлого века. Самое старое кладбище из виденных мной находится в Маджалисе.

Отсутствие старых кладбищ объясняется тем, что заброшенные кладбища в оставленных поселениях часто разбирались местными мусульманами на постройки. И. Черный приводит народный исторический рассказ о том, как хан аула Капа-Чирах, расположенного неподалеку от Кубы, приказал построить себе дворец из еврейских надгробий после того, как евреи покинули аул. Другая причина — в том, что, судя по всему, горские евреи, в отличие от ашкеназов, не придавали кладбищам большого значения и не стремились их беречь и охранять. Например, старое кладбище в Варташене, расположенное на крутом склоне, заросло лесом, все надгробия разрушены оползнями и древесными корнями.

Надгробие у горских евреев представляет собой прямоугольную стеллу, напоминающую ашкеназские надгробия, и, таким образом, отличающуюся от горизонтальных «восточных» еврейских надгробий. Надгробие, как правило, выглядит очень скромно, оно не декорировано, надпись выполнена достаточно небрежно. Такие надгробия контрастируют не только с пышно украшенными надгробиями евреев Восточной Европы, но и с надгробными стеллами народов Дагестана, зачастую украшенных изысканными резными орнаментами.

Традиционные эпитафии, как правило, весьма кратки и содержат только имя и отчество покойного, а также дату смерти. В случае насильственной смерти это обстоятельство может быть отражено в эпитафии.

Современные горско-еврейские кладбища поражают своей пышностью. Как уже было сказано, современная общинная и религиозная жизнь приобрела несколько «кладбищенский» оттенок. Массивные, мраморные стеллы зачастую украшают, в нарушение традиции, портретом покойного. Община Красной Слободы совсем недавно потратила большие деньги на строительство кладбищенского дома и новой ограды вокруг кладбища.

Общинные структуры

Общинное руководство

Для горских евреев в высшей степени была характерна общинная организация жизни. Общинность, в первую очередь, поддерживало то, что горские евреи жили, как правило, компактно: либо в отдельном ауле, либо в еврейском предместье или квартале. По существу, община, наряду с родом, была основной организующей силой в жизни горских евреев.

Во главе горско-еврейских общин всегда стоял староста, который назывался «ковхо» (татский термин) или «наси», и старейшины, парнасим, ведавшие разными сторонами жизни общины. Финансами общины ведали казначеи, габаим, назначавшиеся из числа парнасим. В ряде документов термины «парнас» и «габай» выступают как синонимы.

Во время посещения Авраамом Фирковичем Кавказа в 1840 г. должность «наси» общины Маджаписа исполнял некий Аврам б. Исраэль. Фиркович характеризует его так:

На должность наси, который являлся их <евреев Маджалиса> главой, члены общины выбрали человека преуспевающего, заботящегося обо всем, занимающегося потребностями общества в области религии, являющегося щитом перед сильными мира сего. И хозяин земли, на которой стоит эта деревня, любит его, и он тоже назначил его главой общины от себя.

Из этого свидетельства мы можем заключить, что наси принадлежал к имущей верхушке общины. Особо важно было, чтобы наси был угоден в этой роли местному феодалу, чтобы иметь возможность отстаивать перед ними интересы еврейской общины. Основной его обязанностью было осуществлять связь общины с внешним миром. Он передавал властям просьбы общины и сообщал евреям решения властей. Его богатство и связи с властями обеспечивали ему ту долю почтения, которая давала ему возможность принимать решения и управлять общиной.

Традиционное устройство горско-еврейской общины было признано русским властями, которые видели в ней аналог известного им ашкеназского кагала. Официальная должность наси признавалась российскими властями, которые называли его «депутатом» или «старостой» и выслушивали его просьбы. В государственных бумагах 1860—1870-х гг. можно найти имена нескольких наси.

В то время как основной обязанностью наси было представлять общину перед властями, парнасим и габаим управляли ее внутренней жизнью. Габа-им должны были следить за поведением членов общины, проверять их, особенно в части следования традициям и обычаям. Первое упоминание об избрании парнаса относится к 1840 г. и касается общины Мацжалиса. Ее представители избрали парнаса, который должен был:

Следить за тем, чтобы мы и наши дети шли путем Торы, заворачивались в большой таллит и возлагали тфиллин, и надевали малый талит, и прикрепляли мезузу, как принято у наших сефардских братьев. И любого, кто не возложит тфиллин, и не завернется в большой талит во время молитвы, и не оденет малый талит, и не прикрепит мезузу на своей двери, наши габаим обязаны наказать.

Габаим были также обязаны заботиться о синагоге. С течением времени обязанности габаим расширились, они стали назначаться сборщиками налогов. Сохранился документ, относящийся к 1848 г.:

Мы, нижеподписавшиеся, сообщаем, что святая община Дербента выбрала троих мужей и дала им право поступать так, как они считают нужным, как в сборе средств на синагогу, так и в сборе городского и других налогов. А также они имеют право назначать среди нас судей, канторов и резников, в соответствии со своим мнением. Мы выбрали этих людей для исполнения правды и веры, поскольку увидели, что они прямодушны, и всеми силами действуют для пользы общества, охраняя его от нарушителей нашей веры. И если кто-то сделает что-нибудь без ведома этих трех людей, то его действия будут признаны не имеющими силы.

Кроме перечисленного выше, в обязанности парнасим входило также разрешение внутриобщинных споров. Об этом свидетельствует запись, относящаяся к тем же годам:

Кроме хахама (раввина), у евреев есть трое габаим, выбранных из всей общины. Это самые уважаемые из старцев, люди прямые, знающие законы, и в их обязанности входит следить за потребностями школы и синагоги и собирать с общины деньги для приобретения необходимых вещей. И они, вместе с раввином, стараются удовлетворять все потребностиобщины, связанные с верой, и еще их обязанность — судить и разрешать ссоры.

Таким образом, парнасим, вместе с раввином, были судьями, следили за соблюдением заповедей, собирали налоги, то есть несли на себе основное бремя общинных забот.

В середине XIX в. кагальная структура в России была упразднена. Постепенно русские власти реформировали и горско-еврейскую общину. Начиная с 1880-х гг., имена людей, занимавших должность наси или ковхо, начинают исчезать из документов. С этого времени обязанность представлять общину перед внешним миром ложится большей частью на раввинов.

Благотворительность и взаимопомощь в горско-еврейской общине

Горско-еврейская община по сравнению с ашкеназской обшиной имела гораздо более простую структуру: в ней не было всевозможных братств. Даже «Хевра Кадиша» появилась только в крупных общинах в конце XIX в. Однако со всеми необходимыми функциями — погребенье, помощь больным и бедным — горские евреи справлялись без помощи специальных структур, просто за счет соседской взаимопомощи. Вот как, например, по словам И. Анисимова, откликались горские евреи на смерть своего односельчанина:

Когда наступает минута смерти еврея-горца, весь аул приходит в движение. Сакля покойника наполняется стариками и молодыми, мужчинами и женщинами, знакомыми и незнакомыми,— все спешат отдать покойнику последний долг. Никакая спешная работа не может остановить их в этом. Торговцы на целый день запирают лавки и, будь у них в это время какой угодно выгодный покупатель, они без всяких церемоний просят его придти в другой день, так как теперь религиозные обязанности не позволяют им медлить ни минуты. Ремесленники-кожевники, которых особенно много между евреями на Кавказе, и другой работающий люд бросают свои дела и поступают точно так же.⁵

Одной из основных функций еврейской общины была взаимопомощь ее членов, которая в какой-то мере снимала социальную напряженность и помогала общине выживать как единому организму. Например, Бежанов пишет о евреях Варташена:

Но как они заботятся о своих единоверцах... Каждую субботу, особенно по большим праздникам, они собирают много денег для своих бедных; раз в месяц для них же собирают у богатых пшеницу. Нищенства среди евреев нет. Нередко приезжают за помощью и из других селений и всегда уезжают, получив немало щедрых даяний. Вообще они сильно поддерживают друг друга: даже личного врага своего (еврея) защищают, раз он имеет дело с человеком не евреем.

Одной из основных функций праздников была помощь бедным. Подарки, прежде всего угощение, посылали соседям, родственникам и беднякам не только в Пурим, но во все праздники и по субботам. Именно такие подарки Анисимов считает наиболее характерной чертой субботы у горских евреев. Он пишет о том, что каждая семья посылала в субботы и праздники блюда от своего стола соседям, за счет чего в каждом доме праздничный стол был разнообразнее. Разносить по домам такие подарки входило в обязанность младших детей в семье.

Общинная и квартальная взаимопомощь проявлялась также в помощи при постройке жилища, в заготовке кошерного мяса, когда соседи покупали в складчину корову или баранов для шхиты, в совместном приготовлении женщинами масла и сыра, совместной выпечке хлеба, что позволяло экономить топливо. И. Черный отмечает:

Печки для хлеба устроены только у некоторых хозяек для всей деревни; этими печками пользуются и остальные хозяйки. <...> Каждая хозяйка приносит туда хворост и одно-другое полено дров для топки.

Коллективная выпечка хлеба были праздником, отдушиной для горянок, живших весьма замкнутой жизнью. Анисимов пишет:

Возле печей <для выпечки хлеба> собирается масса женщин, которые занимаются печением хлеба иногда до глубокой ночи, каждая ожидая очереди. Между тем, одна из них начинает говорить о новостях, другая рассказывает сказки, третья сплетничает на других, четвертая хохочет со знакомкой, пятые шепчутся и осуждают других, сидящих здесь, франтих.

Такие коллективные работы были, кроме всего прочего, своего рода общинными праздниками: женщины, обычно ведшие очень замкнутый образ жизни, имели возможность пообщаться и повеселиться, девушки поглядеть на юношей. Вот как, например, выглядела соседская помощь при строительстве нового дома в описании И. Черного:

При окончании постройки сакли собираются женщины, молодежь и девушки к хозяину сакли, и они должны помочь ему в последний раз вымазать крышу новопостроенной сакли. В это время хозяин угощает их водкой или вином, и они оттуда возвращаются с торжеством. Мне раз пришлось видеть такое торжество в деревне Араг, в Кюринском округе (в Южном Дагестане). По улицам деревни слышались зурны с аккомпанементом барабанов; партия за партией, молодежь и женщины ходили и громко распевали разные песни; девушки с весельем оглашали воздух звуками ударов в ладоши: это было торжество при возвращении из ново-оконченной сакли их односельца. Вечером того же дня хозяин новой сакли приглашает к себе всех хозяев деревни из евреев и делает для них большой ужин за то, что они помогали ему в его постройке.

Наиболее развернутое описание соседской взаимопомощи дает И. Анисимов. Он особенно обращает внимание на то, что коллективные работы имели не только хозяйственный, но и праздничный, по существу, ритуальный характер. Судя по описанию Анисимова, совместные работы несли в себе черты карнавала, делая разрешенным неприемлемое в повседневной практике. Анисимов убедительно показывает, что совместные работы, «булка», прежде всего, давали возможность встречаться девушкам и юношам в ритуально приемлемой ситуации. Анисимов пишет:

Помогать ближнему в случае нужды, если не материально — деньгами, то работою рук своих, считается священным долгом у евреев-горцев. Таких обязанностей очень много между горцами, но особенно заслуживают внимания различные собрания, которые ставят своею задачею помогать бедным и неуспевающим в работе, помогать деньгами сиротам, ухаживать за больными и пр. Сборища, с целью помогать неуспевающим в хозяйственных работах, или тем, которые желали бы кончить поскорее свои дела в ожидании какого-либо торжества, называются «булка» и составляются молодежью — парнями и девушками. Отцы, препятствуя дочерям видеться с молодыми людьми, сразу соглашаются на просьбу какой-либо горской еврейки устроить булка, предоставляя, однако ж, дочери свободу идти или нет. Еще бы! У девушек и молодых парней, с появлением слуха о каком-либо булка или о свадьбе, вырастают будто крылья,— с таким нетерпением они ждут их.

К таким булка относятся сборища для рубки мяса на зиму и вынимания жил из него, для шитья одежды новобрачным, для смазывания и беления новых жилищ, для очищения лука, чеснока и кукурузы, для сбора плодов и пр. Каждый употребляет здесь для ближнего свои молодые силы и работает несколько ночей с истинным рвением. Я остановлюсь только на вынимании жил и рубке мяса и смазывании новых жилищ, так как все остальные сборища имеют тот же характер.

Как только наступила зима, между горскими евреями начинается тревога на счет «сугума» (зимнего запаса). Наряду с обеспечением хлебом, заботятся они о приготовлении копченого или сушеного мяса, колбас и вина. Вино приготовляется из винограда еще осенью и держится запечатанным в бочках и больших глиняных сосудах до первой ночи Маккавеев . Редко можно найти семейство, которое не имело бы ведер тридцать, сорок вина на зиму. Горские евреи, смотря по состоянию, режут не менее трех, четырех баранов и одной коровы на четыре дыма, для чего собираются четыре, пять семейств и, сделав складчину, покупают одну корову. Богатые режут около двух, трех голов рогатого скота и штук десять-пятнадцать — мелкого. Убрав мясо домой и разложив его на полу, на рогожах, хозяин посылает гонцов к раввину, почетным лицам и специалистам с приглашением вынимать жилы из мяса. Те немедленно являются и начинают поздравлять хозяев с запасом. При этом подают гостям стакана по два, по три вина и ставят перед ними тарелки с шашлыком из свежего мяса. После закуски каждый из умеющих вынимать жилы и негодное сало из различных мест мяса, садится за свою работу, а не умеющие принимаются рассказывать различные анекдоты и сказки. Домашняя молодежь (посторонней не бывает в эту ночь) сидит в это время около камина и готовит шашлыки, которые подаются работающим через каждые 10—15 минут. Всюду слышится смех, веселый разговор, стук топора по костям, шипение сала, падающего каплями на огонь, и вместе с этим тяжелый запах табаку. Дым стоит во всех комнатах сакли просто туманом и ничего нельзя разобрать. Даже не пивши вина, достаточно, кажется пробыть полчаса в этой атмосфере, чтобы совершенно опьянеть: до того воздух, пропитанный дымом, парами сала и выделяемой присутствующими углекислотой, становится тяжелым. Но им это очевидно нипочем, потому что занятия их, после которых им подается ужин, кончаются далеко за полночь и они почти месяц проводят, то в том, то в другом доме, пока весь аул не запасется сугумом. После ужина все благодарят хозяев и собираются уйти. Но в это время раввин благословляет хозяев и детей его; за это тот дает ему копеек пятьдесят-шестьдесят. Иногда раввин ухитряется благословить всех присутствующих за ужином, пока те встают, за что и они дают ему по состоянию. Кроме этого при резании раввину дают голову скотины и грудобрюшную преграду с мякотью фунта в три.

На следующий день идет промывание и соление мяса. В этом помогают хозяевам родственницы и это считается только делом женщин.

Интересна также совершаемая при этом церемония. Хозяйка раскладывает несколько кун мяса и внутренностей (печени, требухи, легких, сердца и пр.), которые в больших тарелках посылаются с дочерьми или другими девушками, приглашенными для этой цели, родственницам или бедным вдовам. Рассыльные несут эти дары на голове на подносах чрез весь аул и получают от тех, кому посылается дар, по яйцу, по несколько головок чесноку, по несколько луковиц и других мелочей, которые передаются хозяйке. После резки сугума горские евреи редко когда покупают свежего мяса, разве иногда купят на шашлык или по случаю большого праздника. Но они снабжают друг друга свежим мясом и внутренностями после своего сугума.

Такая же взаимная раздача происходит между ними во время сбора плодов, хлеба и отела коровы или буйволицы: тогда посылают они молоко кипяченое и яйца. Но тут вместо яиц получившие наливают воды в чашку или тарелку, в которой был принесен дар. Это для того, чтобы корова дала хорошее молоко и не была суха, как чашка, которую возвратили без воды.

Вечером этого дня, то есть, после соления мяса, приглашается молодежь для рубки мяса, из которого изготовляются колбасы. Почти из каждого дома приходят парни и девушки, из которых одни рубят мясо, другие чистят лук, третьи делают шашлыки, четвертые готовят закуски, пятые поют веселые песни, рассказывают сказки. У каждого своя работа и никто не сидит без дела. Нельзя не любоваться, смотря на сияющих от радости, счастливых молодых людей, которые сидят кругом на коврах попарно, ведут беседы — каждый со своей возлюбленной, которая улыбается ему, дарит его любезными словами, и, наконец, как бы в такт, все поднимают и опускают тяжелые топоры. Каждая пара занята собою, делает свое дело и не замечает, о чем говорят сидящие по бокам ее пары. Весело смотреть на сидящих перед очагом разрумяненных парней, которые с усердием вертят шомпора над огнем и пускают остроты в песнях на счет той или другой пары, которая отвечает им тем же без стеснения. Часто слышатся при этом сальности и нецензурные слова, которые во все горло произносит какой-нибудь парень, после чего краснеют девушки, хохочут женщины, и опять все идет своим порядком. Там звонкий смех сливается с остротами и веселым разговором, там раздается стук топоров рубящих мясо и звон медной посуды, там горит сало на огне от шашлыков, поднимается дым, тушится огонь, который разгорается с новой силой,— но атмосфера все-таки чище, чем в предыдущую ночь в мужской половине, потому что гораздо меньше или вовсе нет табачного дыма и винных паров. Девушки почти совсем не пьют ни водки, ни вина, и парни при них тоже воздерживаются. Парни, окончив свои шашлыки, становятся среди комнаты, произносят «э шори бирору и хахару» (за радость братьев и сестер) и приглашают других перестать работать. Те бросают топоры и занимаются закуской, которая подается каждой паре или нескольким отдельно на доске, где рубят мясо. При этом парень или девушка становится перед всеми и начинает петь, а остальные подпевать за ним. Антракты и хоровые песни продолжаются около получаса и раза четыре в продолжении всей работы. Смотря по количеству сугума, булка продолжается иногда несколько ночей сряду. По окончании работы все садятся ужинать и к утру возвращаются домой с хоровыми песнями.

После рубки мяса хозяйка приглашает знакомых женщин, которые помогают ей в изготовлении колбас и развешивании отдельных кусков мяса для просушки на поперечных палках, находящихся в женской половине. При этой работе женщины также гуляют, болтают между собою и мало уступают мужчинам в употреблении горячих напитков.

Подобное же участие принимают женщины, девушки и парни при построении сакли каким-либо из горских евреев. Одни их них делают грязь, смешивают ее с саманом (соломой) и топчут ногами, чтобы она была липкой, другие несут ее на крышу, которую вымазывают женщины, третьи мажут стены и полы, четвертые убирают двор и прочее. Через несколько времени хозяин поселяется в новопостроенной сакле и приглашает своих односельцев на ужин. Наряду со стариками занимают почетное место участвовавшие в постройке сакли. Мужчины собираются в особой комнате, а женщины в женской половине. Иногда на такое торжество приглашают зурну и барабан и устраивают свадьбу, где женихом и невестой служат муж и жена, которые во второй раз после брака или свадьбы детей танцуют вместе при обществе. Все хлопают в ладоши, приветствуют их радостными улыбками и высказывают им пожелание быть счастливыми в новом доме и устроить также счастье детей.

Тут же расскажу я об одном обычае горцев-евреев, основанном на общинном устройстве их жизни. <...> Хозяйка, как только ее корова стала давать правильно молоко, входит с соседками в «векре» и носит к одной из них по утрам несколько кувшинов молока. Дело в том, что каждая женщина, желая запастись на будущее время большим количеством сыра и молока, входит в компанию с другими соседками и обменивается с ними по-очереди своим молоком; так что около месяца все хозяйки приносят ежедневно по кувшину молока, затем другой, третьей и т. д., пока все не будут иметь у себя «веkре». В это время эти последние, то есть, имеющие очередь, один день делают сыр, другой — сливочное масло, которое после растапливают они в желтое коровье масло.

Для того, чтобы изготовить масло, они наполняют сначала кувшины молоком и заквашивают его, налив в каждый кувшин по ложке кислого

молока. На следующий день созываются на «булка» знакомые женщины и девицы и садятся за приготовление сливочного масла. <...> До окончания очереди через день происходит то же самое, и в конце растапливается все собранное за это время масло. В этот день собираются участвующие в «веkре» соседки, пируют, гуляют вместе с хозяйкой и приводят хозяйство ее в порядок. Затем отправляется к родственникам понемногу сыра и масла и «eehpe» переходит к другой хозяйке.

Как функционируют и в чем проявляются традиционные институты общинной взаимопомощи в среде современных горских евреев, не ясно. По мере переселения евреев в города исчезли и стимулы и возможности для совместных «булка». Зато за последние годы во многих крупных городах Восточного Кавказа (Баку, Дербент, Нальчик), в которых проживают горские евреи, возникли современные благотворительные организации, заботящиеся о малоимущих и пожилых соплеменниках.

Род

Наряду с общиной важнейшей структурой для горских евреев был род. В этом проявлялась их сущность как одного из кавказских народов. Такая клановая структура вообще характерна для горцев Кавказа, у которых она называется «тухум». К сожалению, о структуре рода у горских евреев известно мало, так как под влиянием многочисленных миграций и переселений в города родовые структуры уже давно распались.

Тем не менее, еще в прошлом веке каждый горский еврей знал, к какому роду он принадлежит. Скажем, известное семейство Анисимовых происходило из рода Оджохохо, что значит «Богатыри», так как согласно легенде их предок, некий Соломон, голыми руками убил волка.

Кровная месть

Важнейшей функцией рода было осуществление кровной мести или, наоборот, защита членов рода от кровников. Кровная месть как часть адата играла очень большую роль у народов Кавказа в качестве регулирующего правового механизма. Горские евреи были также включены в эти механизмы. И. Анисимов пишет:

Каждая капля крови, по мнению еврея горца, должна быть отомщена, и покойник до тех пор не успокоится, кровь его не перестанет кипеть, и он не будет принят к престолу Всевышнего, пока не будет взята кровь за кровь. Долг мести переходит от одного близкого родственника к другому, и мстить могут родственники убитого не только убийце, но и всякому, попавшему им на пути из его родственников.

На самом деле обычай кровомщения вовсе не означал необходимости кровавого исхода для враждующих сторон. Существовали механизмы, позволявшие прекратить кровную месть. По существу, принцип «кровь за кровь» действовал бескомпромиссно только три дня, затем появлялась возможность для примирения враждующих сторон. По словам Анисимова:

После смерти кого-либо от рук горца-еврея, родные последнего рассылают тайных гонцов по всем местам, аулам и городам с печальным известием и просят всех — даже самых дальних, родственников — быть осторожными и каждому беречь свою голову. Те вооружаются, собираются в крепкой позиции и ждут нападения неприятеля три дня. Богатые нанимают еще караул, который стоит эти три дня кругом позиции и предупреждает малейшее движение врагов. Если в эти три дня родственник убийцы попадается на пути родственника убитого и лицом к лицу, то первый должен сложить свое оружие и сдаться в руки второму, или убежать. Конечно, последнего не должен сделать, по понятию горца, мужчина, носящий папаху и опоясывающийся кинжалом. В противном случае он не мужчина, а баба, и достоин носить только женский платок.

По истечении трех дней, если родные убитого не сумели отомстить за его кровь, являются старшины города или аула мирить кровных врагов. Перед миром между обеими сторонами идут переговоры об известной сумме денег, которую платит убийца семейству убитого и таким образом выкупает себя из опасности подвергнуться мщению. Сумма эта доходит до 500—600рублей, начиная со 100.

Когда переговоры приходят к благоприятному результату, то все родственники убийцы, окруженные сельским караулом, босые и без шапок, отправляются к родителям убитого, где также собираются все родственники его, чтобы после не вышло недоразумения. Их сопровождают старшины и почетные лица в ауле. Придя в дом покойника, все бросаются на колени и просят прощения. Те прощают при свидетелях и народе и целуются. Этим устанавливается мир, который не может быть нарушен, под страхом жестокого наказания от общества, никакой стороной, и родственники убитого с родственниками убийцы становятся с этого дня кровными родными.

Между тем убийцу сажают в тюрьму и дают знать высшему Народному Суду, существующему в главном городе области, о результатах мира и выкупных денег. Тогда убийца выпускается из тюрьмы и отправляется в дальний аул на год и полтора, чтобы родственники убитого не убили его. По прошествии этого срока убийца возвращается домой, мирится со всеми родными убитого и делается их родственником (одним из ближайших). Родители же и братья убитого называют его сыном и братом, и если у покойника остались дети, то они называют его отцом. Словом, отношения между ними становятся гораздо более близкими, чем между настоящими родственниками, и они получают законное право мстить друг за друга.

Характерно, что адат кровной мести и примирения кровников действовал не только в случае конфликта между еврейскими родами, но и в случае, если кровь пролилась между евреями и мусульманами.

Побратимство и гостеприимство

На Кавказе не менее значимым, чем кровная месть, институтами, регулирующим социальные отношения, были обычаи побратимства и гостеприимства. Эти обычаи приводили к тому, что человека могли как бы принять в род, тем самым предоставив ему все преимущества и защиту, которыми пользовались члены рода. Характерно, что побратимство, выступая как бы антиподом кровной мести, было с ним сущностно связано, так как при известных условиях убийца мог быть принят в род убитого.

Взаимосвязь гостеприимства и кровной мести («нарушение законов гостеприимства приводит к возникновению кровомщения») отчетливо показывает в своей статье И. Черный:

Если гость заехал в дом какого-либо хозяина и квартира ему не нравится или неудобна, то он не может перейти на другую квартиру, потому что это почитается большой обидой для хозяина квартиры, а также большим стыдом для того, кто его примет в свой дом; между этими двумя хозяевами непременно произойдет ссора, и они могу сделаться навсегда между собой врагами.

Институт кунаков, или курдашей, то есть людей, связанных узами гостеприимства, был чрезвычайно важным социальным институтом, гарантировавшим пришлому человеку безопасность в чужом ауле. Горские евреи были частью кавказского мира, и куначество было среди них широко распространено. Как следует из многочисленных описаний традиционного жилища горских евреев, лучшей частью дома, его центром, была кунацкая, что связанно с общекавказским культом гостеприимства. Анисимов пишет:

Нередко горский еврей вступает с мусульманином в дружбу и, горячо поцеловавшись с ним, делается на всю жизнь его «курдашем». При этом они обмениваются оружием и дают друг другу «священный обет» не пожалеть и головы в случае надобности для спасения друга.

Понятно, что горские евреи, среди которых было много бродячих торговцев, были кровно заинтересованы в этом обычае и всячески его поддерживали. Именно торговыми занятиями евреев объяснял этот обычай у горских евреев Бежанов:

Так как богатые евреи ведут торговлю с татарами <азербайджанцами> других селений, ездят к ним и часто неделями живут у них, то в случае приезда в Варташен знакомых татар, евреи охотно принимают их у себя и угощают.

Полагаю, что причины этого явления глубже, и оно имело не только практический, но и духовный смысл. И. Черный пишет:

Приезжают единоверцы из соседних деревень и городов, по делам торговли, по знакомству или для отдыха и ночлега; в таком случае каждый имеет своего кунака, т.е. доброго знакомого или приятеля. Хозяин обязан встретить гостя, взять у него из рук оружие, принять лошадь, угостить кунака, накормить коня и при отъезде провести его за ворота с пожеланием ему счастливого пути. Подобное же гостеприимство хозяин надеется встретить и в свою очередь. Таким же образом принимают они и гостей из мусульман, заезжающих к ним по разным обстоятельствам или для отдыха и ночлега. Каждый мусульманин имеет своих кунаков в еврейских деревнях, и каждый еврей имеет таких же приятелей в мусульманских деревнях.

При том значении, которое гостеприимство играло в жизни горских евреев, прием гостя превращался в сложный, зачастую весьма обременительный ритуал. И. Анисимов подробно описывает, как принимали гостя горские евреи:

Уважение и внимание к гостю — черта общая всем горским племенам — считается у евреев-горцев священною обязанностью. Каждый хозяин принимает с искренним радушием всякого странника, оказывает ему всевозможные услуги, дает деньги, если тот сильно нуждается в них, и отвечает за него собственной головой, пока он считается его гостем и находится с ним под одной кровлей.

Бедный люд имеет большею частью по две комнаты; потому удивляемся его самоотвержению, доходящему иногда до крайности: хозяин оставляет гостя в кунацкой, если тот особенно настойчиво не будет требовать остаться с ним и сам идет ночевать в грязную женскую половину. Он не имеет по целым месяцам для детей куска мяса, а как приехал гость, идет берет в долг всякой всячины и угощает его. Иногда гость остается целые месяцы и хозяин, не изменяя своего радушия, нередко разоряется и, после отъезда гостя, чтобы поправиться, занимается усиленным трудом.

Каждый горец-еврей имеет в других аулах своих кунаков, еврея или мусульманина, у которых он останавливается; также и каждый мусульманин.

По приезде почетного гостя он останавливает свои работы, распоряжается на счет закуски, обеда, ужина, приглашает почетных людей в аул, чтобы гостю не было скучно, а иногда певцов, молодежь, музыку, состоящую из гармонии и «теп-э» (цилиндр, обтянутый с одной стороны животной перепонкой), на которых играют известные в ауле девушки-мастерицы, или зурны и барабана.

Все приглашенные подходят к гостю и, подавая ему руку, приветствуют его словами: «хош-омори, кеп-ту-ту, хуне-жиге, оваил» («с приездом, как твое здоровье, домашних, детей»); на что тот встает с почетного места и, наклонив голову в знак благодарности, отвечает: «сог-боши» («будь и ты здоров, благодарю»). Девушки приветствуют гостя только поклоном, взглядом и улыбками, а родственницы подходят, подают руки и целуют его в щеку или подставляют свои щеки, смотря по близости родства и своему возрасту. Взрослые девушки и женщины целуют его, маленькие девочки подставляют ему лоб и щеки и обнимают его. Мужчины-родственники целуются с гостем в губы.

За обедом или ужином сидит гость на пуховой подушке, а за ним кругом другие односельцы по старшинству. Подаются кушанья из женской половины или самим хозяином (тогда он вовсе не садится), или одним из меньших членов семьи, или родственником. Прежде всего один прислужник со словами: «е-сер-чумhой-иму-оморит» (рады и готовы принимать вас головой) приносит в руках холстинку или большой круглый медный поднос, с двумя или четырьмя чуреками, солью в солонке и зеленью, состоящей из лука, чеснока (зимою — луковицы), редьки и разных персидских трав, а другой прислужник — кувшины вина и графины водки. Это все принимается из рук прислужников хозяином и ставится среди круга, образуемого на полу сидящими. Потом прислуга приносит таз и кувшин с водой и подает каждому умыться. Вытерши руки чистым полотенцем, которое по очереди подается каждому гостю, хозяин берет два чурека, произносит молитву, состоящую в благодарении Бога за хлеб и соль, разламывает один из чуреков на куски, число которых больше числа присутствующих и женщин в другой половине, ибо он ждет и других, которые, если случатся в начале еды, непременно должны садиться также ужинать. Затем приносится и ужин, состоящий из множества азиатских блюд.

По личному опыту могу сказать, что гостеприимство горских евреев, особенно в таких общинах, как Варташен и Дербент, до сих пор поражает воображение своим размахом и сердечностью.

Семья

Создание семьи

ICjoraa речь заходит об особенностях горско-еврейской семьи, то, так же, как и в остальных вопросах этнографии евреев Кавказа, имеет место взаимодействие собственно еврейских традиций с традициями, характерными для всех кавказских народов. Для горских евреев, как, впрочем, и для большинства других народов Кавказа, слово «семья» может означать три различных понятия: «первичная» семья, «большая» семья и «расширенная» семья.

Создать «первичную» семью в конце XIX — начале XX вв. можно было тремя способами: либо в результате похищения, либо в результате обручения, либо по сватовству. Как бы то ни было, только женатый человек воспринимался среди горских евреев как полноценный мужчина, что, вероятно, связано с традиционными еврейскими представлениями о том, что холостяк — явление нежелательное и аномальное. И. Анисимов пишет:

Так или иначе еврей-горец, считающийся порядочным человеком, должен жениться, <...> иначе на него смотрят всюду, как на неблагородного горца, не достойного носить папаху и кинжал.

Часто обряд «женитьбы» заключался в похищении девушки и вступлении с ней в фактический брак, обычно с ее согласия. Так поступали тогда, когда родители были не согласны с выбором девушки, или если жених был не в состоянии заплатить выкуп. Если похищенная невеста принадлежала к другой религии, она принимала религию мужа и входила в его общину. Такие случаи были достаточно обычны на Кавказе и, в частности, у горских евреев. И. Анисимов описывает один из таких случаев по личным воспоминаниям:

Будучи еще учеником гимназии, после каникул, ехал я с родины на лошадях и, по случаю большого разгона, мне пришлось оставаться дня два в городе Гр<розный>. Там жил некто Ж. из моих дальних родственников, которого, по просьбе отца, я должен был непременно проведать. Сидим мы в богато убранной по-азиатски кунацкой комнате (на коврах,

поджавши под себя ноги) и пьем вечерний чай, который принес мальчик на подносе из другой комнаты. Вдруг слышу вопли и рыдания и обращаюсь к хозяину за объяснением. Услышав мою просьбу, старик вынул из кармана платок, поднес его к глазам и тоже стал плакать. Я посмотрел на него в недоумении, пожал плечами и опустил голову, сочувствуя какому-то постигшему его горю и не желая мешать старику выплакаться. Это продолжалось около 10 минут, после чего старик спокойно рассказал мне о несчастии, посланном им Богом «за их грехи». Дело в том, что сын его и любимец (самый младший из троих), был обвенчан по желанию родителей, месяца три тому назад, с одной горской девушкой, хорошей фамилии, но, кажется, не любил ее и не хотел сказать этого родителям, не желая огорчить их. Родители же, ничего не ведая об отношениях новобрачных, были спокойны, потому что «искони ведется, чтобы молодые соединялись не по своему желанию, а по желанию родителей», но не прошло и двух месяцев после свадьбы, как молодой муж оставил свою жену и убежал в чеченский аул, где принял магометанскую веру и женился на девушке, любимой им прежде, как оказалось по собранным сведениям. Старики считали своего любимца погибшим для себя и оплакивали его. Действительно, после таких случаев между родителями и детьми прерываются всякие сношения, и они не посещают и никогда не видят друг друга.

— Как будто мне легче от этого, — начал старик, глубоко вздохнув после своего печального рассказа.— Как будто они исцелят мои раны тем, что отмстили татарам!

Опять я ничего не понял и посмотрел на него вопросительно. Старик не заставил себя долго ждать и рассказал мне следующее:

Один молодой человек из евреев-горцев полюбил чеченскую девушку-магометанку в том же ауле, где сын его принял магометанство, и украл ее оттуда, так как и она из любви к нему пожертвовала своей религией и согласилась бежать с ним. В увозе девушки ему помогала горско-еврейская молодежь, которая настаивала во чтобы-то ни стало на том, чтобы взять за своего соотечественника одну из девушек того же аула. Родители девушки и родственники пустились в погоню за ней, пытались отнять ее, но им это не удалось, и молодежь, которая охраняла ложе новобрачных, отстояла их, несмотря на то, что между защитниками было несколько тяжело раненых. Наконец между чеченцами и евреями был заключен мир, и молодой человек и девушка сохранили принятую ими религию.

Надо заметить, что обычай «воровать девушку», существующий у евреев-горцев, наравне со всеми племенами Кавказа, не всегда кончается подобными трагическими сценами, а большею частью мирно. Если молодой человек, укравший невесту, успел до погони родственников, или пока они не отняли ее у него, фактически стать ее мужем, то она делается его женою. А это, конечно, возможно только с согласия девушки, которая бежит с ним по желанию и вопреки воле родителей; иначе немыслимо, чтобы она сделалась его женою, так как девушка защищается геройски против похитителя (а на это способны горские девушки!), пока не подоспеет к ней помощь от родных. Таких случаев очень много, особенно в аулах.

Выйдя от старика и направляясь к станции, мне пришлось пройти мимо того двора, где праздновали свадьбу влюбленной пары, которая, несмотря на громадную пропасть, созданную религией между ними, соединилась так счастливо. Свадьба была оживлена еще тем, что начальник округа также разрешил молодым вступить в брак. Невеста приняла иудейскую религию и сделалась женой горца-еврея.

В случае обручения, напротив, родители не спрашивали мнения молодых, а обручали их, иногда сразу после их рождения. И. Черный пишет:

Помолвка делается у них с младенчества. Иногда два друга или родственника, когда у одного из них родился сын, а у другого дочь, заключают между собой нечто вреде брачного условия в том, что дети их уже считаются засватанными.

Но большинство браков все же начиналось с обычного сватовства. Если родители хотели женить сына или парень хотел взять девушку в жены, то родители жениха или только его мать обращались к родителям или старшему брату избранницы и просили для него ее руки, причем в случае согласия родителей согласия девушки, как правило, никто не спрашивал. Иногда, как это видно из приведенного выше рассказа, такие браки заканчивались трагически.

После того, как семьи договаривались между собой и определяли размер выкупа, молодые считались женихом и невестой. Между тем, скопить деньги на выкуп и свадьбу было не так просто. И. Анисимов пишет:

Женитьба сопряжена для еврея-горца с большими трудностями и многолетними стараниями о скоплении некоторой суммы для того, чтобы купить себе невесту. Обычай требует, чтобы еврей-горец, вздумавший жениться, заплатил родителям невесты деньги, которые называются «калын». Калын редко доходит до суммы менее 150рублей серебром, а если к этому прибавить, что свадьба, продолжающаяся обыкновенно около четырех суток, справляется также на счет жениха и что подвенечные одежды, по обычаю горцев богато обшитые серебряными и золотыми галунами, должны быть сделаны им же, то в итоге выходит, что горец, чтобы жениться, должен иметь minimum 300—400 рублей серебром — сумму, по их средствам, совсем немалую, почему у евреев-горцев старые холостяки далеко не редкое явление.

Собственно говоря, обычай выкупа за невесту не исчез до сих пор в наиболее консервативных общинах. Так, например, в Красной Слободе, по словам информантов, средний выкуп за невесту составляет сумму около 10 тыс. долларов США.

Существенно, что помолвка или сватовство, как правило, имела место внутри своего рода. Так, например, в Красной слободе нам говорили о том, что кварталы Слободы практически эндогамны. И. Черный подтверждает, что:

Горские евреи совершают брачные союзы большей частью между своими родственниками, реже со своими единоверцами из других аулов.

Обычно разница в возрасте жениха и невесты составляла 10—15 лет, причем девушки выходили замуж очень рано. Случалось, что 30—35-летние мужчины сватали 13—14-летних девочек. Обычный возраст невесты как раз и равнялся 13—14 годам, но иногда сватали и 4—5-летних. Нередко в 14—15 лет женщины уже становились матерями.

В конце XIX в. российские власти выразили недовольство тем, что на Кавказе существует обычай очень раннего вступления в брак. Раввин Варташена был предупрежден местным приставом о том, что если он продолжит освящать браки малолетних девочек, то будет отвечать перед законом. Но традиция была сильнее страха перед властями. Часто приходилось идти на обман. В случае очень ранних браков российским властям сообщалось об их заключении только по истечении нескольких лет со дня свадьбы.

С распространением в начале XX в. просветительских настроений внутри самой общины стал нарастать протест против ранних браков. Но фактически обычай ранних браков существовал вплоть до 1920-х гг. Только с приходом советской власти был наложен строгий запрет на очень ранние браки, что, впрочем, соответствовало настроениям в самой общине. Тогда же вступление в брак и даже обручение девушек в возрасте до 17—18 лет стало сравнительно редким явлением.

Обычно свадьбы справлялись в течение зимнего периода. Хупу ставили в синагоге или во дворе одного из домов. Празднование проводилось, как правило, очень пышно. В гости приглашалась практически вся общи-на. Размеры выкупа, полученного от жениха отцом невесты, записывались в брачный контракт, ктубу. В случае развода, произошедшего не по вине женщины, она имела право получить назад все имущество, которое принесла в дом мужа.

Положение женщины

Горская еврейка и до и после замужества вела весьма замкнутый образ жизни. Девочкам после 12 лет по существу нельзя было свободно появиться на улице, общаться с мальчиками-сверстниками. По словам И. Анисимова:

Обычай всех горцев требует, чтобы молодые люди — парни и девушки — не видали друг друга, и девушке показываться мужчинам или назначать им свидания воспрещается безусловно и строжайше. Поэтому девушки до замужества ведут почти замкнутую жизнь и никуда не показываются, исключая тех случаев, когда они посещают друг друга, присутствуют на свадьбах и бывают на «булка» <коллективные работы>. Вследствие этого девушки горских евреев отличаются теми же свойствами, как и все женщины востока: они стыдливы, робки и крайне невежественны, но вместе с тем строго целомудренны и трудолюбивы.

Следует заметить, что в наиболее традиционных общинах эти правила действуют до сих пор. Так, например, в Красной Слободе девочек часто в 14 лет забирают из школы, оберегая репутацию будущей невесты. Необходимо, чтобы девочки перед скорой свадьбой не общались со сверстниками и не бегали по улицам.

После свадьбы жена переходила в свой новый дом и начинала выполнять домашнюю работу под надзором свекрови. С этого времени вся работа по дому ложилась на плечи женщины, и у нее не было ни единой минуты отдыха в течение дня. И. Черный так описывает повседневные заботы горской еврейки:

Они <горские еврейки> вообще весьма трудолюбивы — занимаются хозяйством, приготовлением пищи, присмотром за домашним скотом, рубкой дров, носят на себе в кувшинах воду,— богатые и бедные без различия; они также занимаются шитьем одежды для всех членов семейства, как для женщин, так и для мужчин. В свободное от домашнего хозяйства время они ткут разноцветные шнурки для продажи, занимаются сушением табака и другими разными работами. Между ними попадаются искусные рукодельницы, которые вышивают кисеты для табака и денег бисером, с разными украшениями, а также изготовляют различные принадлежности женских уборов. Кроме всего этого, женщины занимаются печением хлеба.

Кроме всего перечисленного, женщина часто выполняла еще и очень нелегкие полевые работы наравне с мужчинами. Если ее муж зарабатывал на жизнь каким-либо ремеслом, она была его незаменимой помощницей в мастерской. В те времена, когда экономическое положение семьи резко ухудшалось, женщина шла зарабатывать деньги вне своего дома, в чужом хозяйстве.

Бежанов пишет о варташенских еврейках:

Бедные много работают: занимаются табаководством и работой в домах христиан.

Как правило, женщина с детьми жила в отдельной комнате, и в этом же помещении располагалось все, что касалось домашнего хозяйства. Мужчины: ее отец, старший брат, а затем муж имели в семье беспрекословную власть. Женщины в семьях горских евреев, так же как и в среде окружающих народов, как правило, не участвовали в семейных трапезах, на которые были приглашены гости, и не имели права вступать в мужские беседы. По обычаю, они должны были закрывать лица от чужих мужчин, особенно в течение первого года после вступления в брак. Жизнь еврейки была замкнута в доме. И. Анисимов пишет:

Жизнь замужних женщин не на много лучше жизни девушек. Выходя из дому на работу, она должна наклонить голову, окутаться кругом шалью или белым платком, чтобы видны были одни глаза, не должна оглядываться по сторонам и говорить с чужим мужчиной, даже и с родственником, ни слова, иначе быть беде: или муж заметит это и исколотит ее, или же другие распустят о ней по аулу Бог ведает какие слухи. Точно также и дома женщина должна скрывать себя от взоров посетителей или гостей и жить вместе с детьми в особой комнате или кухне.

Кроме того, у горских евреев женщина была практически полностью отлучена от религиозной жизни. В горско-еврейской синагоге отсутствует женская галерея, так как женщина никогда не ходила в синагогу. Единственным исключением являлся Йом-Кипур, когда женщины смотрели на богослужение в окна синагоги. В среде горских евреев, в отличие от ашкеназов, не существовало религиозной литературы на народном языке для женского чтения. Праздники были лишены для женщин религиозного содержания, превращаясь просто в дни отдыха и веселья. Бежанов сообщает о еврейках Варташена:

Во все праздники девушки одеваются в лучшее платье, собираются вместе, ходят по улицам, поют, играют в бубны, ездят и веселятся. Женщины мало заботятся о богослужении, ибо их не пускают в синагогу.

По существу религиозные обязанности горских евреек сводились к тому минимуму, который является обязательным для любой соблюдающей еврейки. Обратимся снова к информации Бежанова:

Религия возложила на них три обязанности: 1) Они должны при печении хлеба отрезать кусок теста, произнося установленную молитву. Кусок этот называется хала. 2) Под субботу и под праздник они должны, произнося молитву, зажечь две свечи. 3) Соблюдать телесную чистоту после менструаций: в эти дни женщина ни к чему не должна прикасаться; на пятнадцатый день она должна выкупаться в бассейне, где есть 40 батманов воды; после купания, возвращаясь домой, женщины глубоко закрывают лицо и открывают его только при встрече с раввинами и с хорошими людьми.

По информации, полученной нами в Красной Слободе, после посещения миквы женщина до встречи с мужем вообще не должна была видеть ни одного мужчины. Она закутывала лицо, и соседки под руки отводили ее домой.

Несмотря на то, что положение евреек было достаточно тяжелым, все авторы отмечают, что они все же пользовались большими правами и большей свободой, чем женщины у окрестных мусульманских народов. И. Черный пишет:

В домашнем быту женщины едят вместе с мужчинами, чего у мусульман не бывает, а когда заходит посторонний человек, то они удаляются и едят отдельно, в своей комнате.

В то же время Бежанов утверждает:

Женщины едят отдельно (ив обычное время даже муж с женой вместе не едят).

Возможно, в разных общинах на этот счет были разные обычаи.

Многоженство у горских евреев

В общине горских евреев, так же как в других восточных еврейских общинах и в отличие от ашкеназов, не существовало запрета на многоженство. Наличие двух жен было распространенным явлением, но изредка бывало и три. Например, в Варташене, по сообщению Бежанова, в конце XIX в. положение было таково:

Иметь больше одной жены не запрещается законом, и почти в 30 домах есть по две жены, но большего числа жен нет ни у кого?

Обе жены проживали в одном доме, иногда для каждой из них все же строилась отдельная комната. В то время, когда мужчина находился в доме, между женами, как правило, царил мир, но в его отсутствии они нередко ссорились. Случалось, что одна из жен жаловалась на то, что муж все время отдает предпочтение другой, и тогда необходимо было вмешательство раввина, чтобы установить мир в семье. Вообще все авторы прошлого века в один голос отмечают повышенную склонность евреек к ссорам, объясняя это не только многоженством, но и тесными (в прямом и переносном смысле этого слова) контактами множества женщин в рамках «большой» семьи. Так, Бежанов, например, пишет:

Летом все мужчины идут кто по торговым делам, кто на обработку табака,— остаются женщины. При скученности населения (иногда в одном дворе живет по несколько семейств <все эти семейства находятся друг с другом в родственной связи>,) поводов к столкновениям между женщинами много. Ссоры, брань и драки начинаются из-за пустяков: сначала кричат друг на друга, потом бранятся, постепенно подходят одна к другой; к спорящим присоединяются другие, составляются целые партии; кричат, ударяют в ладоши, по бедрам, а потом схватываются за косы, царапают лицо, руки... Много народу собирается смотреть на эти драки, как на зрелище.

Бежанову вторит Черный:

Я заметил еще, что горские еврейки любят заводить между собой перебранки, доходящие до схваток. Во всех почти еврейских деревнях в горах пришлось мне видеть ссоры и драки между прекрасным полом.

Мужчины в этом отношении гораздо скромнее. За какую-нибудь мелочь еврейки могут поссориться между собой, причем поднимают крик и шум. Смешно смотреть, как они бранятся,— одна против другой кивают телами, махают руками во все стороны и кричат изо всех сил, проклиная одна другую. Подобные ссоры происходят и среди улиц, и на крышах саклей; с большим трудом мужчины разгоняют ссорящихся по домам.

Несмотря на то, что обычай многоженства был распространен, далеко не у каждого мужчины было более одной жены. Основной причиной, по которой горские евреи гораздо чаще, чем окружающие народы, предпочитали иметь лишь одну жену, было то, что они больше, чем мусульмане, считались с мнением женщины. Существенными могли быть и экономические причины: за каждую жену надо было платить выкуп. Играло роль и растущее сопротивление многоженству в самой еврейской среде.

В конце XIX — начале XX вв. важнейшим фактором, повлиявшим на сокращение числа многоженцев, была решительная оппозиция ряда наиболее известных раввинов, пытавшихся привести обычаи горских евреев в этой области в соответствие с обычаями русских евреев. В этот период духовные лидеры горских евреев начали получать образование в ашкеназских иешивах, и обычаи ашкеназов не могли не повлиять на них.

Так, раввин р. Элиягу Мизрахи еще в 1840-х гг. сделал попытку ввести запрет на многоженство, но она оказалась неудачной. Авраам Фиркович описывает случай, которому он был свидетелем во время своего пребывания в доме раввина р. Элиягу.

Пришел один еврей, каменотес по имени Бакши, и попросил согласия раввина на брак со второй женой. Раввин не согласился. Бакши пошел, собрал миньян и в тот же вечер совершил обряд бракосочетания, совершенно не опасаясь последствий нарушения раввинского запрета.

Раввин р. Ицхак б. Яков, главный раввин Дербента, которого русские власти назначили главным раввином горских евреев, поначалу был против решительного запрета на многоженство. Зато он попытался ввести правила, определяющие, в каких случаях могло быть получено разрешение на второй брак без развода с первой женой: 1) если первая жена не смогла родить в течение десяти лет брака; 2) если болезнь первой жены не дает ей возможности выполнять свои обязанности; 3) если первая жена дает в присутствии раввина свое согласие на появление в доме второй жены; 4) если первая жена покинула мужа и не желает к нему возвращаться.

Однако вскоре сын р. Ицхака р. Яков Ицхаки убедился, что половинчатые предложения не встречают поддержки ни у членов общины, ни у властей, и в конце 1860-х гг. выступил с решительным запрещением многоженства. Он писал:

Я, нижеподписавшийся, сообщаю всем евреям... Если один из нас хочет взять другую жену, он обязан развестись с первой женой по закону Моисея и Израиля, и после этого брать другую... Мы, евреи, проживающие в этой стране, обязаны поддерживать традицию, которой придерживаются наши братья евреи, а также все народы Европы. И поэтому нам запрещено брать двух жен. И если отныне среди нас найдутся те, кто женат на двух женщинах, то это будет означать, что они нарушают закон святой Торы и противятся мнению наших раввинов-законодателей. И если отныне один из наших братьев-евреев возьмет вторую жену, не разведясь прежде с первой, то он нарушит этим как закон Торы, так и закон государства, в котором мы живем.

Активная пропаганда моногамии принесла плоды в нескольких общинах, которые приняли на себя запрет на многоженство.

Так, члены еврейской общины аула Мамрач взяли на себя обязательство исполнять постановление дербентског раввина, однако с определенными оговорками, как можно понять из следующего свидетельства: «Мы приняли обычай брать только одну жену, но тот, кто не имеет сыновей от своей жены, берет дополнительную жену без разрешения раввина».

Евреи Маджалиса сообщали: «Мы берем только одну жену», а представители общины Хушманзиля рассказывали: «Мы не женимся на девушках моложе тринадцати лет, и теперь не берем более одной жены.» Однако даже и в таких общинах обычай многоженства в той или иной форме существовал еще долго.

Но все же идея моногамии завоевывала, хотя и медленно, общественное мнение горских евреев. Таким образом, можно предположить, что, начиная с 1860-х гг., в еврейских общинах, находящихся в Дербенте и его окрестностях, многоженство считалось нежелательным.

В других общинах все обстояло иначе. Их раввины полностью отвергали запрет и продолжали следовать обычаям, унаследованным от своих предков. Жители Варташена заявляли: «Мы, как и наши отцы, берем более одной жены и берем малолетних жен.»

Введение запрета на многоженство имело отчасти нежелательный эффект — увеличилось количество разводов в некоторых местах проживания горских евреев, там, где раньше разводы были крайне редким явлением.

Некоторые представители власти не знали, как решать судебные дела, касающиеся разводов и семейных споров, и обращались за консультациями к раввинам. Последние, однако, давали обычно неясные и неоднозначные ответы. Даже те раввины, которые считали правильным запрет на многоженство, высказывали другое мнение, когда дело доходило до вмешательства представителей государственной власти.

До самого начала первой мировой войны у горских евреев не существовало никаких однозначных правил по поводу запрета или разрешения многоженства. Например, раввин Дербента однажды в подобном случае ответил, что еврейский закон разрешает брать до четырех жен, в том случае, если муж способен их прокормить, а введенный запрет на многоженство не касается восточных евреев, к которым относятся также и горские.

Противодействие старым обычаям росло в основном в кругах, которые тяготели к модернизации. Например, на первой конференции горских евреев было принято однозначное решение о запрете многоженства и вступления в брак девочек младше 12—13 лет. Но в условиях гражданской войны это решение имело чисто декларативный характер. С установлением советской власти борьба против многоженства усилилась. Были установлены жесткие законы в этой области, и приняты меры к изменению статуса женщины. В результате многоженство было практически искоренено.

Что касается традиции ранних браков и выкупа за невесту, то она в некоторой степени сохраняется. В Красной Слободе нам говорили, что в 13—14 лет всякая девочка уже просватана, и поэтому перестает учиться в школе, а в 16— 17 она уже выходит замуж. Практикуется и выкуп: в настоящее время он измеряется тысячами долларов. Естественно, что в общинах больших городов такие архаические явления имеют место в гораздо меньшей степени.

Большая семья и патрономия

Как было сказано выше, после свадьбы жена переходила жить в дом мужа. К дому пристраивались комнаты, предназначенные для молодой семьи, и обычно с течением времени для нее строился рядом собственный дом. Поскольку сын продолжал жить в одном дворе с родителями, постепенно образовывалась так называемая «большая семья», включавшая родителей и семьи сыновей с детьми. В такой семье, состоящей из представителей нескольких поколений, существовало определенное сотрудничество и разделение труда, а также совместное имущество. Главой «большой» семьи был отец, а после его смерти — старший брат. Бежанов отмечает безраздельную власть главы «большой» семьи над чадами и домочадцами.

Отец семейства — полный владыка; даже женатые сыновья без его разрешения ничего не могут предпринять или чем-то распорядиться.

Когда горские евреи начали переселяться в большие города, возможности для совместного проживания сократились, но тяга к тому, чтобы

родственники были рядом, оставалась. До сегодняшнего дня существуют большие семьи горских евреев, проживающие в одном доме.

Экономическая зависимость членов семьи друг от друга ослабла, но остались достаточно прочные связи и уважение к главе семейства, хотя сегодня он уже не является единоличным повелителем. К нему обращаются за советами, поскольку он обладает большим жизненным опытом.

Кроме «большой» семьи у евреев Кавказа можно говорить также о «расширенной» семье или «патрономии», то есть такой семейной организации, которая представляет собой группу, состоящую из нескольких больших и малых семей и возникшую на основе одной разделившейся большой семьи. Каждая из этих семей представляет собой отдельную ячейку, однако они твердо хранят единство в экономической, общественной и идеологической областях.

В патрономию входят братья, дядья, двоюродные братья и сестры, потомство дядей и теть. Экономические связи в рамках патрономиии находят свое выражение во взаимопомощи при строительстве дома для одного из ее членов и при организации свадеб.

У каждой патрономии существовало определенное место сбора, причем в XIX в., в отличие от ашкеназов, таким местом сбора никогда не была аульная или квартальная синагога, то есть жизнь рода была отделена от жизни религиозной общины. Однако с течением времени и у горских евреев синагога стала тоже местом общих собраний.

У патрономии был старец-руководитель, и при нем, в качестве «совета», состояли главы семей. Вообще, для горских евреев, так же как и для других народов Кавказа, характерно почтение к старшим, признание их авторитета. Бежанов отмечает в своей статье:

Евреи уважают своих стариков и раввинов: при них молодые не смеют сидеть и ведут себя очень скромно.

Члены патрономии считали себя обязанными охранять каждого, кто в ней состоял, от любой опасности и нападок извне. Численность патрономии могла составлять от тридцати до семидесяти человек. В XIX в. некоторые аульные еврейские общины представляли собой одну большую патрономию.

Семейные связи подобного рода сохранялись также в течение советского периода, хотя и в менее выраженной форме. Теперь они выражались во взаимовыручке в тяжелых ситуациях, в совместном праздновании семейных торжеств, а также в обращении за советом к главе патрономии в тех случаях, когда один из ее членов должен был принять жизненно важное решение.

Таким образом, прежде патрономия, особенно в маленьких деревнях, играла очень важную роль в жизни общины, и иногда даже трудно было различить, где проходит граница между деятельностью патрономии и деятельностью общины. Однако, по мере переселения в города и увеличения размеров общин, связи внутри расширенной семьи ослаблялись, и определенная часть ее обычной деятельности переходила к общине.

В настоящее время состояние семейных и родовых традиций сильно зависит от того, в какой общине проживают горские евреи.

Например, в патриархальном Варташене мы видели, какой безраздельной властью над своими домочадцами, включая женатых сыновей, обладает глава семьи. Скажем, старший сын «патриарха» одной из «больших» семей, уважаемый в Варташене человек, главный архитектор города, давно живущий отдельно (хотя и неподалеку) от отца, садился за стол только получив от отца разрешение.

С другой стороны, как кажется, в торговой Красной Слободе нормы традиционного почтения к старшим в значительной степени разрушены.

Быт

Этнографический комплекс горских евреев лишен особого своеобразия и мало отличается от такового у мусульманских народов Восточного Кавказа, в силу глубокой и давней включенности горских евреев в жизнь края.

Поселение и жилище

Отличительной особенностью горско-еврейского поселения или квартала является очень тесная застройка и почти полное отсутствие садов. И то и другое объясняется безземелием горско-еврейских общин. Вот, например, как описывает Бежанов еврейский квартал Варташена:

При скученности населения, нечистота, грязь порождают разные болезни. Ни ретирадных мест, ни помойных ям, ни садов нет. Сор, трупы животных, экскременты и пр. выбрасываются на улицу и в крошечный дворик при доме,— от этого воздух улиц еврейской части селения крайне неприятен, здесь являются разные болезни и отсюда переходят в селение и уносят немало жертв. Болезни не прекращаются в Варташене, хотя селение обладает прекрасной водой, мягким климатом и богатой растительностью.

В настоящее время еврейская часть Варташена выглядит очень чистой и аккуратной, но все равно заметна более тесная, чем в других кварталах, застройка. Как правило, в одном дворе стоят дома, принадлежащие членам одной «большой» семьи.

До конца XIX в. горские евреи строили глинобитные сакли с плоскими, покрытыми асфальтом крышами, мало чем отличающиеся от мусульманских жилищ. Как ни странно, но несколько таких весьма архаичных жилищ мне довелось видеть в центре еврейского квартала в Баку, однако в большинстве случаев такие сакли почти не сохранились. Вот описание традиционной сакли, выполненное И. Черным:

Все сакли в Южном Дагестане и в Терской области, также в Нухинском и Шемахинском уездах, выстраиваются из камня, на грязи или глине. Крыши делаются плоские; они смазываются глиной с примесью самана (мешанной соломы), убиваются и укатываются так твердо, что составляют сплошные твердые массы. Потолки подшиваются или короткими досками, на протяжении балки от балки, или камышом. В каждой сакле делают одно или два маленьких окна и одну или две двери; окна без рам и стекол, со ставнями простой, топорной, но прочной работы, без всякой оковки, запирающиеся изнутри толстыми деревянными засовами. Внутри комнат, между окнами и дверью, устраивают камин, без дверец и заслонок, с плотной трубой из глины; на верху крыши труба закрывается доской, и на доску кладут тяжелый камень, чтобы она не упала во время сильного ветра. Зимой камин постоянно топится, и тлеющие угли поддерживаются в нем по целым суткам. Возле дверей дома устраивают нечто вроде коридора или галереи, также с каминами на обоих концах, с полами, хорошо вымазанными глиной и покрытыми коврами. Здесь летом женщины работают, приготовляют кушанья или проводят время со своими гостями.

Сакли эти устраиваются о двух или трех комнатах; в каждой комнате сделана в стене маленькая дверца или лазейка, наравне с полом; через нее они пролазят в другие комнаты, и ее не видно, так как она постоянно закрыта стенным покрывалом. Стены и полы комнат смазываются еженедельно, перед субботой, весьма чисто выбеливаются известкой, а нижний карниз вымазывается по большей части красной или серой глиной, добываемой ими на месте в изобилии.

Свет входит в комнату через маленькие окошки и через отворенные постоянно двери, а также проникает сверху, через прямую трубу камина. Зимой окна и двери также отворены, и теплота вместе с дымом выходят из комнаты на двор, а жильцы сидят и греются возле камина.

Иногда хозяин устраивает у себя на дворе огороженное плетнем помещение для скота и лошадей; но по большей части я встречал в деревнях такие помещения, вроде сарайчиков, выстроенными под полом сакли. У некоторых богатых бывают двухэтажные сакли; в таких саклях принимают они своих гостей во втором этаже, а нижний этаж служит для семейства. Двери они делают вообще и везде весьма низкие и узкие, так что нужно сгибаться при входе и выходе через них; нужно также быть осторожным при ходьбе по лестницам и через пороги, иначе легко себе сломать с непривычки руки и ноги.

В Варташене, где на евреев влияла армянская строительная традиция, жилища также были глинобитными, но выглядели несколько иначе. Бежанов пишет:

Дома строятся из сырого кирпича (в последнее время — из камня). Стены не штукатурятся, кроме передней, которая обмазывается глиной и белится (белой глиной); новые постройки из камня белятся известью, а деревянные — красятся масляной краской. Прежде, до пожара, истребившего все дома, крыши делались из соломы, теперь из черепицы. Пол земляной; покрывается коврами. С фасада имеются балконы. Комнаты и балконы раз в неделю, в четверг, белятся. <...> Под домом помещение для лошади и коров.

Самое подробное описание традиционного жилища горских евреев дает, как всегда, когда речь заходит о быте, И. Анисимов (он знает его устройство досконально, ведь его детство прошло в таком доме):

Жилища евреев-горцев, живущих в аулах, представляют каменные постройки, сакли, а в городах — дома в европейском вкусе и с азиатским убранством. Некоторые же богатые горцы имеют и европейские комнаты с порядочной мягкой мебелью, которые служат приемными для гостей русских, и в другое время не бывают почти обитаемы.

Сакли выстраиваются или самими хозяевами, или каменщиками. Наружные стены их большею частью голые, за исключением передней стороны, которая, как и внутренние стены, смазываются глиной, смешанной с саманом (соломой). Они белятся известью, добываемой горцами-евреями из местного камня в доменных печах, или мелом, смешанным с глиной (белая глина), встречающимся в горах повсеместно. Нижняя часть выбеленных стен выкрашивается красной или серой глиной, также местной.

Потолок состоит из балок, расположенных параллельно по ширине комнаты и лежащих одними концами на передней и задней стенах, другими на широкой средней балке, идущей в длину сакли и подпертой посредине сакли толстой дубовой подставкой, украшенной вырезанными фигурами и цветами. Редко в какой сакле отсутствует эта подставка. Сверху балок кладется камыш, потом солома, которая смазывается глиной. Таким образом, составляется плотная крыша. Концы передних балок выходят наружу аршина на два и, будучи смазаны вместе с крышей, образуют навес, служащий для прикрытия от дождя или жары в летнее время и называемый балконом.

В конце прошлого века выросшее благосостояние позволило горским евреям почти повсеместно заменить глинобитные дома кирпичными и каменными домами, построенными под влиянием строительных традиций соседей: в Кубе и Дербенте — европейской, а в Варташене — армянской. И. Черный сообщает:

В некоторых местах, как, например, в Дербенте, Кубе, Темир-Хан-Шуре, Хасав-Юрте и Грозном, я видел у горских евреев порядочные европейские дома, но они принадлежат, разумеется, богатым, которые ездят ежегодно на нижегородскую ярмарку.

Вместе с жилищем менялся и интерьер. В прошлом веке он был «азиатским», то есть вся жизнь (трапезы, сон) происходила на полу, на коврах, а основной мебелью являлись встроенные шкафы-ниши. Но постепенно, с течением, времени интерьер приобрел «европейские» черты: появились столы, стулья, кровати. В настоящее время традиционный интерьер встретить практически невозможно.

Дом делился на три части, то есть в нем было три или, минимум, две комнаты: мужскую, женскую и кунацкую. Последняя представляла собой парадную часть жилища: в ней принимали гостей, в ней могла стоять полка с «Тюро» (религиозными книгами), в ней устраивали пасхальный седер. Такое деление жилища до сих пор встречается в Варташене, где сохранилось много старых домов.

Вот как выглядела кунацкая в сакле богатого горского еврея в Дербенте (описание И. Черного):

По приезде моем в первый раз в г. Дербент, тамошний главный раввин указал мне квартиру в доме одного богатого еврея, в еврейском мага-ле <квартале>. Квартира эта была довольно порядочная, во втором этаже, с азиатским убранством, то есть стены ее были покрыты шелковыми одеялами и коврами, на них висело много зеркал самой простой персидской работы и между зеркалами висели шелковые шали. Под верхним карнизом сделаны были длинные полки, на которых расставлена была разная посуда — фаянсовая, медная и стеклянная; под полками висели тарелки и медные подносы, круглые, больших размеров; тарелки и подносы навешены были на тоненьких нитках для того, чтобы казалось издали, что они висят на воздухе. Пол был устлан персидскими хорошими коврами. Собственно для меня, хозяин достал где-то стол и стульев; но спать все-таки пришлось мне по-азиатски — на хорошей постели на коврах. Такую роскошную квартиру я имел в Дербенте.

А вот как по описанию И. Черного выглядит обычная сакля горского еврея в горном ауле:

Комнаты убираются так: на верхних полках расставлена, как я уже выше сказал, разная посуда, как-то: чайники, полоскательные чашки, бутылки, глиняные кувшины для вина и медные кувшины для воды, старой азиатской формы, и разная мелочь. Одна стена украшается зеркалами, и между ними висят шали, шелковые или шерстяные, а также группируется разными фигурами оружие — шашки, кинжалы, пистолеты и ружья. Вторая стена украшается большими, висящими на ней, круглыми подносами из красной меди и тарелками, раскрашенными цветами и фигурами; внизу, под этими украшениями, поставлены сундуки, один на другом,— внизу самый большой, а наверху самый маленький, в виде пирамиды; в них помещается одежда и другое имущество хозяев. Третья стена украшается постелями: верхняя половина стены уложена подушками и одеялами, сложенными в порядке до самого потолка, а у нижней части стены сделаны квадратные отверстия, заменяющие наши шкапы; в них держат разные хозяйственные вещи, а у раввинов помещаются там книги. Эти отверстия или шкапы закрываются занавесами. В саклях бедных, у которых немного постельных принадлежностей, целая стена завешивается, с потолка до самого низу, занавесами. Четвертая стена образует камин, окна и двери. Около дверей и в углах комнаты я замечет большие, в полтора аршина вышины, глиняные сосуды, в которых держат муку и крупу; они служат вместо амбаров. Посредине комнаты стоит столб, а в больших саклях и два столба, которые подпирают потолок; на этих столбах висят со всех сторон одежды и оружие. В некоторых саклях я видел длинную палку, которая висит на двух веревках, привязанных к потолку; на палке этой вешают иногда одежду, а иногда копченую говядину, баранину или сало. Пол застилается хорошими коврами или весьма искусно и красиво сплетенными из камыша рогожами; но из них нужно часто выбивать пыль и сбрызгивать их водой. Так украшенная комната служит вообще приемной для гостей и приезжающих и называется кунацкой. Вторая же половина сакли определена для кухни и помещения семейства. Летом, когда женщины приготовляют свои кушанья на дворе и работают или беседуют на галереях своих домов, тогда в их комнате очень чисто и опрятно; но зимой там большая нечистота и грязь. Посуда с водой, бурдюки с вином, корзины с мукой и крупой — все это помещается на женской половине сакли; тут же говядина, баранина и сало висят на крючьях и коптятся; медные и глиняные сосуды, старые тряпки и тому подобный хлам разбросаны всюду: в таком хаосе живет семейство зимой.

Сведения, приведенные Черным, подтверждает Бежанов:

Дом состоит из одной, иногда двух, но большей частью из трех комнат. Балкон служит кухней. Посуда ставится на стенах под потолком, как и у татар. Постель хранится в большой нише одной стены. Продукты хранятся в одной из жилых комнат. Мука хранится в глиняных ящиках. Другая стена комнаты имеет 4 ниши: в них держат кувшины с молоком, с кислым молоком, сундук с приданым невесты. В нишах третьей стены — в комнате купцов хранится ситцевый товар, а у табаководов — махорка. Все ниши имеют занавесы. У четвертой стены находится камин. Зимой евреи греются под курсы — на средине комнаты табуретка, под которой в вырытую яму кладут горящие угли; покрывают ковром; семья садится вокруг: ноги кладут под табурет, переднюю часть тела накрывают ковром и греются. На ночь постели располагают тоже возле табуретки, под которую протягивают ноги. Камин собственно для гостей. Окна без стекол, состоят из решетки со ставнями.

Наконец, приведем описание интерьера старинной горско-еврейской сакли, которое дает в своей монографии Анисимов:

Сакли состоят обыкновенно из двух или трех комнат, имеющих каждое особое назначение. Одна из них отводится для женщин, другая для мужчин, третья для гостей. Самую грязную часть сакли составляет женская половина, самую опрятную и прибранную — кунацкая комната.

В женской комнате помещается кухня, детская, кладовая, место для белья, для сушки мяса,— и все это в одной комнате. Около стен с одной стороны находятся «хумы» (глиняные сосуды громадной величины, часто до 2 аршин вышины, служащие для вина, муки, моченых и соленых плодов, отрубей), ковровые мешки, набитые пшеницей, и дрова, сложенные аккуратно хозяйкой; с другой стороны находятся три каменные столба, на которые кладется доска и навешивается коврик. Это составляет полку для детской и лишней постели и тряпок. За ковром под полкой находится лавка, на которой ставятся в ряд горшки и сосуды, содержащие молоко, сыр, масло, крупу и пр. На третьей стене, справа налево, навешивается занавес, составленная из пестрых треугольных кусочков разных ситцевых материй. Над занавеской, под потолком в стене сделаны две полки, на которых красуются различная стеклянная посуда, бутылки и чашечки, подальше от рук детей. Под полками на колышках, вбитых в эту стену во всю ее длину немного выше занавески, висят по бокам два зеркальца, бутылки и графинчики, привязанные веревочками за горлышки, большие и маленькие тарелки, служащие для горячей пищи и вместо подносов. В четвертой стене находится: дверь, оКна, камин и две ниши. Камин устраивается обыкновенно из глины,

в стене, и имеет открытое отверстие параболической формы. Помещается он как раз посередине стены и имеет прямую трубу. По бокам камина, около почетного места, сделаны в стене две квадратные ниши, в которых стоят кувшины с водой, подсвечники, солонки и пр. мелкие вещи первой надобности. Эти ниши помещаются от пола на вышине полуаршина. По бокам ниш, немного выше их или на одной высоте с нижним их основанием, находятся, смотря по размеру комнаты, по одному или по два окна, которые у богатых — со стеклами в рамах и толстыми дубовыми ставнями топорной работы, а у бедных — без рам и стекол. На этой стене сверху, на одной высоте с прежними вещами, висит на колышках или гвоздях различная медная посуда, употребляемая в кухне, как-то: различные ложки, цедилки, чашки, тарелки, подносы и пр. Почти в углу, в месте соединения первой стены со второй, вделывается дверь. Ставни и двери вращаются на круглых наконечниках, помещенных в отверстиях вверху и внизу, и не имеет петель. Они запираются изнутри посредством деревянных засовов. Сверху двери на длинных, вбитых в стену, колках помещается корыто с мукой и куском кислого теста, служащего вместо дрожжей. Каждая хорошая и аккуратная хозяйка должна иметь постоянно у себя дома кусок кислого теста и тлеющие угли в камине, а не ходить просить к соседкам. Поэтому летом, после приготовления пищи, зимою в отсутствии всех домашних — хозяйка зарывает головни в золу и тем приобретает возможность иметь постоянно огонь, тоже делает она и каждую ночь. В этой комнате, как сказал я, сушатся мясо и колбасы на зиму. Они вешаются на двух длинных палках, поддерживаемых веревками, прикрепленными к потолку, и оставляются нетронутыми до тех пор, пока не почернеют. Тогда, значит, мясо и колбасы готовы и могут быть употреблены в пищу. Часто, тут же висит громадный копченый курдюк, который служит запасом для целого семейства. Когда хозяин остается без работы, и не предвидятся скоро деньги на покупку мяса, заботливая и расчетливая хозяйка отрезывает от этого курдюка каждый раз миниатюрные кусочки, растапливает их и разливает сало по поверхности хинкала или мучной кашицы. Глиняные полы комнаты еженедельно смазываются, чтобы не водились в них под коврами и рогожками насекомые. Зимою трудно войти непривычному человеку в женскую половину — такая там вонь, грязь и нечистота.

Остальные две комнаты сакли — мужская и кунацкая — отличаются большею опрятностью и лучшим убранством. Кунацкая комната, даже у самых бедных горцев, бывает наполнена всевозможными хозяйственными вещами азиатского производства и оружием. На верхних полках красуются различные фаянсовые и стеклянные чашки и тарелки по несколько штук одна на другой, графины, старинные бутылки, медные чашки с таковыми же колпаками с вырезанными на них фигурами и цветами, позолоченные кувшинчики, вазы и пр. На стене, под этими полками и над

занавеской из бархата или пестрой шелковой материи с золотой бахромой внизу, висят большие медные тарелки, зеркала, подносы с золочеными рисунками, шелковые шали, сложенные в два-три раза, кинжалы, пистолеты, ружья, шашки и пр. Около другой стены, которая без занавески и бывает вся увешана в несколько рядов всевозможными цедилками, тарелками и различными мисками и мелкими чашами, ставятся сундуки с платьем и драгоценными вещами хозяев. Иногда их бывает два, иногда несколько; в последнем случае, самый сундук большой ставится внизу, а над ним остальные меньшего размера. Все эти вещи служат только украшением помещения для приезжающих гостей и не употребляются в дело. Полы покрыты коврами.

Постоянные жалобы писателей прошлого века на антисанитарию горского жилища можно отнести отчасти на счет бедности горских евреев, отчасти на счет несовпадения культурных стандартов. Мой опыт показывает, что современное жилище горского еврея всегда выглядит достаточно чисто и аккуратно.

В кунацкой была всегда самая лучшая обстановка. Интересно, что проникновение модной новинки — европейского интерьера — в дома горских евреев, по словам И. Черного, началось именно с кунацкой.

У богатых евреев находится одно отделение, убранное по-азиатски, где они живут с семействами своими, особое отделение — кунацкая — для горских гостей, и еще одно отделение, убранное совершенно по-европейски; это последнее стоит необитаемо, предназначаясь только для европейских гостей.

Современный интерьер горско-еврейского дома, даже в сельской местности, приобрел совершенно европейский облик, включая обычную мебель (диван, стол и т. п.)

Костюм

Традиционный костюм горского еврея мало чем отличался от одежды других горцев. И Черный пишет:

Горские евреи, мужчины и женщины, одеваются в те же костюмы, какие носят племена, между которыми они живут.

Главное отличие, по мнению большинства евреев, в том, что в костюме горского еврея было меньше серебряных украшений, чем у других горцев, причем это касалось как женского, так и мужского костюма. Анисимов пишет:

Горские женщины не любят одеваться щеголевато и надевать на себя золото и серебро. Одежды их большею частью простенькие ситцевые, но с соблюдением чистоты и изящества. Свадебные шелковые платья их, отделанные кругом золотыми галунами, лежат постоянно в сундуках, теряют там цвет свой и нередко превращаются в лохмотья.

Это подтверждают и старые, дореволюционные фотографии. Большую скромность традиционного костюма можно объяснить как бедностью, так и низким социальным статусом еврейского населения. Впрочем, это касалось скорее повседневной одежды, праздничный костюм мог быть весьма нарядным. По замечанию И. Черного:

Лучшие наряды женщин постоянно заперты в сундуках, и они ходят одетыми весьма просто и бедно, другие даже в лохмотьях; но в редких случаях, как, например, на свадьбы и в годовые праздники, они наряжаются довольно щеголевато.

Традиционный костюм начал выходить из употребления у горских евреев достаточно давно, в силу того, что горские евреи раньше начали переселяться в города и больше контактировали с европейцами, чем другие кавказские народы. Мужской традиционный костюм исчез раньше, традиционный женский костюм дожил до 1930 г. Тем не менее, о костюме горских евреев известно достаточно много: люди старшего поколения хорошо его помнят, кроме того, традиционный костюм достаточно подробно описан у авторов прошлого века.

Основу традиционного костюма составляла «каба» длинная распашная одежда мужчин и женщин. Женская каба сверху до низу застегивалась на «сальма», мелкие серебряные пуговицы. Под каба женщины носили широкую рубаху, распашной кафтан, перепоясанный поясом — «кямор». Главное украшение женского костюма — массивный серебряный пояс. До сих пор во многих варташенских семьях хранятся такие пояса, переходившие по наследству от матери к дочери.

Женщины и мужчины украшали свою одежду ювелирными изделиями. Большая часть украшений выполняла функцию амулетов. Женщины носили такие украшения: шейные бусы — «мийра»; гагатовые бусы — «мийра карабо». Например, Бежанов так описывает костюм горских евреев:

Одежду евреек составляют: короткая, до пояса, рубаха, широкие шалвары, верхнее платье (шелковое или ситцевое) до колен с серебряными пуговками на рукавах, широкий серебряный пояс; голова повязывается шелковым платком. Обувь — коши; многие ходят босиком. Пальцы украшаются серебряными и золотыми кольцами. Девушки носят на груди бусы, красят руки хиной.

Одежда мужнин — чоха из шали или сукна, длинный архалук из ластика, короткая рубаха, узкие шалвары; архалук подпоясывают ситцевым поясом или серебряным кушаком, — зимой надевают шубу или тулуп; на голове — высокая конусообразная папаха, а под ней ермолка; обувь — лапти, коши, чусты. Костюм одинаковый летом и зимой.

Основа женского головного убора — чухт (мешок для волос замужней женщины). Поверх чухта набрасывали платок «кялагай». Кялагай часто назывался «гянджей», то есть гянджинской работы. Если платок назывался «шол» («шаль»), то означало, что он турецкой работы. Женщины носили шаль, правый конец которой забрасывался налево вокруг шеи (у мусульманок наоборот). И. Черный пишет:

Между молодыми женщинами встречаются франтихи, которые красят себе волосы и брови. Встречал я и таких, которые разрисовывают себе лицо возле глаз и на щеках: они рисуют красками разные фигуры вроде маленьких шариков и кривых линий черного, красного и каштанового цвета, и в таком виде они весьма похожи на дикарок. Заднюю косу они постоянно носят в шелковом мешке, похожем на рукав. Этот рукав на голове, под покрывальным платком, висит сзади плеч, как хвост.

Чухт вышел из употребления, но кялагай до сих пор носят, не снимая, большинство горских евреек старшего поколения. Традиционный головной убор мужчины — папаха — в настоящее время практически вышел из употребления.

Костюм горских евреев также чрезвычайно подробно описан у Анисимова:

Костюм женщин составляют: широкие шальвары из канауса, бурсы и других шелковых материй или из цветных ситцев, архалук из атласа — зимою на вате, который надевается сверх рубашки, чутку мешок, покрывающий голову, открытый с концов, и платок, который накидывается сверху чутку. Платки бывают, по состоянию, или кисейные, обшитые кругом черной или белой бахромой, или шелковые персидские (красные и белые), или шелковые цветные. Зимою же женщины носят теплую шерстяную шаль. Иногда шелковая бахрома кругом платков заменяется золотыми кружевами и на чутку из гладкой шелковой или шерстяной материи вышиваются золотом и серебром разные цветочки. Архалуки и рубашки отделываются около груди на спине, рукавах и подоле серебряными и золотыми галунами. На ноги женщины надевают бумажные чулки и сверху них чувяки из красного или желтого сафьяна. Для выхода из дому сверх чувяков употребляются башмаки, открытые у пятки и закрытые у пальцев.

На ушах висят громадные кольца — круглые или плоские — из серебра или золота. Кольца эти заменяющие серьги, имеют в нижнем основании своем один, два или три шарика с отверстиями. Пальцы женщин, особенно девушек, бывают украшены серебряными и медными или булатными кольцами и по несколько штук на каждом, за исключением большого. Отличительным внешним признаком замужней женщины служит: отсутствие на груди бус, чубчика на лбу и длинных пейсов на висках. Бусы делаются из различных просверленных горных камешков, гвоздики, янтаря, кораллов, серебряных монет и других вещиц, которые нанизываются с особенным старанием и вкусом на крепкий снурок.

Также в большой моде у девушек употребление «хны», желтого персидского порошка или того же названия травы, которой они окрашивают себе волосы и ногти. Для волос хна употребляется вместе с ртутью. Этою смесью они вымазывают волосы на ночь и ложатся спать. Нередко можно видеть горских женщин, жующих что-то с усердием. Это «сикиз» (белая смола с гвоздикой), которую употребляют они для чистки зубов и придания рту приятного запаха.

Одежду мужчин составляют: ситцевый бешмет, застегнутый на крючки, со стоячим отороченным воротников, черкеска из сукна или других прочных материй, без воротника, с крючками, застегивающимися у талии и на груди и с патронташами, заключающими газыри для пороха. Поверх черкески или бешмета опоясываются они поясом, шириною в палец и шире, который украшается часто сверху серебряным или золотым галуном, пряжками и пуговицами из эмалированного серебра или из меди. Около пряжки, спереди, к ремню привешивается кинжал, в серебряных или покрытых черной кожей ножнах. На ноги надеваются «ишимы» —  ногавицы, доходящие до колен, из черного сукна или кожи и украшенные галунами. Обувью служат также чувяки, без подошв, горские сапоги с подковами, имеющими спереди два длинных острия и сзади одно, для удобства ходить по горам зимою и в грязную погоду. Поверх чувяков употребляются башмаки, также открытые сзади и покрывающие только пальцы. Чувяки служат женщинам и мужчинам во время грязи и холода вместо калош. Чувяки мужчин большею частью черные и без украшений.

Крючки и петлицы для бешметов, черкесок и рубах делаются из шелковых или шерстяных снурков домашнего изделия.

На голову надевается шапка из курпея (бараньего или овечьего меха). Зимою мужчины под черкеску, а женщины поверх архалука, надевают шубы, которые отличаются тем, что у первых они не бывают ничем покрыты, а у вторых покрываются шелковыми и шерстяными материями и отделываются галунами, подобно архалукам. Некоторые из мужчин носят тулупы из волчьего и лисьего мехов, которых наружная поверхность тщательно очищается посредством отрубей или муки. В последнее время вошли в моду шубы из собольих мехов, которые привозятся купцами из России, и их особенно стали носить новобрачные.

Еще раз отметим, что главное украшение мужского костюма, более того, символический знак достоинства горца, в том числе горского еврея,— кинжал. Кинжал был не только оружием, но и символом престижа, достоинства и полноправия. Поэтому на старых парадных фотографиях горские евреи часто сфотографированы с кинжалом. В то же время кинжал вовсе не был предметом повседневного обихода. Горский еврей надевал кинжал, главным образом, отправляясь в поездку за пределы города или, допустим, в лес за дровами. По мнению наших информантов, например, в самой Еврейской Слободе кинжал не носили. Также нельзя было надевать кинжал, когда человек шел в синагогу.

Кухня

Также как горский еврей носил кавказскую одежду, горско-еврейская кухня была обычной кавказской кухней, естественно, с поправкой на кашрут. Бежанов отмечает:

Вино и водку пьют только своего приготовления. У христиан пьют тутовую водку.

Кашрут соблюдался горскими евреями весьма строго,, даже если его соблюдение провоцировало определенные неприятности, например, препятствовало выполнению обрядов, связанных с законами гостеприимства. Анисимов пишет:

Мусульманин не уважает иудейской религии, ибо она воспрещает евреям употреблять в пищу мясо, приготовленное другими, и тем ставит мусульманина в неловкое положение, когда еврей-горец приезжает к нему в гости, и он не может принять его как следует.

Лаже в настоящее время горские евреи в большинстве своем соблюдают ту или иную степень кашрута, чему немало способствует сохранившаяся общинная жизнь. Женщина, идущая с курицей к резнику, до сих пор выглядит совершенно естественно на улицах Дербента или Красной Слободы.

Особое место в жизни горских евреев занимала выпечка хлеба, что, кроме всего прочего, было связано с заповедью отделения халы. Хлеб пекли, а иногда пекут до сих пор в специальной глиняной печи, «тону». Женщины не только пекли в ней хлеб, но и сами изготавливали ее, причем искусство изготовления печи ценилось очень высоко.

Кубинские еврейки сами занимались лепкой «тону». Такие печи были во всех домах Кубы и были случаи, когда печь делалась по заказу. Лепили из глины с добавлением местного желтого песка и большого количеством шамота, для чего разбивали много старой посуды. Лепили несколько дней, по кускам, с тем, чтобы части подсыхали, не разрушаясь. Части лепили у ям с отмучиваемой глиной и затем приносили к месту нахождения печи. Стенки заглаживали мокрым камнем. Тону имел сводчатую форму.

Хлеб пекли по пятницам, раз в неделю, одновременно готовя на раскаленных стенках «тануh» 18—20 лавашей. И. Черный сообщает:

Большей частью они пекут хлеб только раз в неделю, под праздник, но иногда случается, что пекут и в другие дни недели, в особенности, когда приезжает к ним гость.

Часть лепешек была субботним хлебом — халой, при выпечке которой куски теста бросали в огонь. Евреи в печи никогда не использовали кизяки, только хворост.

Некоторые сведения о кухне горских евреев Варташена приводит Бежанов:

Приготовляют для гостей много блюд, из которых выдающиеся толма (голубцы) — самое любимое, тапушунда аш — плов, путурук — суп из молока, приправленный луком и др.

Подробное описание горско-еврейской трапезы и кухни мы находим у И. Черного:

В будничные дни, в обед и ужин, кушанья подаются на больших круглых деревянных подносах, а в праздничные дни или в присутствии гостей —

на больших круглых медных подносах. Поднос ставится на полу, на ковер, который покрыт ситцевым платком, а в праздник или при гостях — шелковым. Под платком лежит хлеб, то есть чуреки, которые они пекут раз в неделю., от одной пятницы до другой (когда же приезжает к ним знатный гость, то они тогда особо пекут свежий хлеб); возле чуреков разложены соль, чеснок и лук, а в праздничные дни и для гостей прибавляются разные фрукты; вокруг подноса садятся, поджав ноги, мужчины; возле дверей стоит несколько человек для прислуги, а в семейном быту — кто-нибудь из членов семейства. Прислуга подает к столу, т. е. к подносу, воду для обмывания рук, потом хозяин читает молитву и берет чурек, разламывает его на столько кусков, сколь сидит вокруг подноса людей, и бросает каждому по куску, после чего каждый, прочитывая короткую молитву, то есть благодаря Бога за хлеб и за соль, обмакивает свой кусок чурека три раза в соль и со странными гримасами начинает есть; потом хозяин берет другой чурек, разламывает его на куски, обмакивает все куски в соль и отсылает их через прислугу женщинам в их комнату; потом пробуют фрукты, для того чтобы поблагодарить за них Бога; после фруктов едят лук и чеснок с хлебом, вместо первого блюда. В это время является хозяйка с покрытым платком лицом и подает кушанья; за ней идет и прислуга с остальными блюдами, потому что все блюда подаются вместе за один раз. Тут образуется смесь всяких кушаний: суп с бараниной, говядиной или курдючным салом, с клецками, сделанными квадратиками или треугольниками из пшеничной муки, сваренными жидко в воде и приправленными уксусом и чесноком, что называется у них хинкали; или суп из фасоли с говядиной, бараниной или с салом, приправленный чесноком и кислыми ягодами; плов из круп с курдючьим салом, приготовленный густо, как каша, приправленный изюмом и покрытый сверху яичницей; иногда яичница особо; отваренная говядина или баранина; жаркое особо; к нему добавляется маринованный чеснок и маринованные огурцы на особом блюде, что заменяет наш салат; наконец — сладкие кушанья, состоящие из жареных или вареных груш, яблок и слив, в меду или сахаре, с курдючьим салом, с изюмом, что заменяет наш компот. Все вышеупомянутые кушанья приготовляются с большим количеством чесноку, что непривычному европейцу трудно переносить. Берут они понемногу от всех блюд, смешивают вместе и едят руками; ложки употребляют для супа, но очень редко, а говядину берут или руками, или заостренными деревянными палочками, или же каждый особо разрывает свой кусок на кусочки руками или режет ножиком своим, имеющимся под кинжалом у каждого мужчины.

К столу подаются и напитки — водка и вино, приготовляемое ими из своих виноградников или купленное у своих собратьев; они пьют много за столом, так что поминутно, немного закуся, пьют за чье-либо здоровье; но я редко встречал между горским евреями людей, которые бы напивались до того, чтобы свалиться с ног.

На ужин большей частью подают или хинкали, или жареную и копченую соленую рыбу, называемую ими «кутум», или же жарят фасоль в масле и сале с чесноком, солью и луком. Все эти кушанья они приготовляют для праздничных дней и для важных гостей; в семейном же быту обходятся хлебом с сыром или с кутумом, луком или чесноком.

Сверх этих кушаний они любят еще зелень и едят ее весьма много, без всякого приготовления, иногда с хлебом, иногда без хлеба. В Кубе я был приглашен в гости к некоторым богатым евреям, которые угощали меня вином и водкой и подали закусить одних только трав более пяти сортов разного вкуса. Летом они едят их постоянно с хлебом.

Вообще, при случае, все они без исключения кушают весьма много; большой круглый поднос с пловом подается несколько раз к столу сверх остальных блюд, да кроме того каждый из них может съесть за столом два и три больших чурека. Зато в дороге они могут обходиться только чуреками, луком, чесноком и сыром на очень продолжительное время.

Анисимов также подробно перечисляет блюда праздничной трапезы у горских евреев, добавляя, как и остальные авторы, что их подают, прежде всего, когда в доме гости.

Из кушаньев, подающихся в честь гостя или по праздникам, самыми лучшими и любимыми всеми считаются: шашлык, хинкал, приправленный уксусом и чесноком, «курзе» (вареники из теста, содержащие рубленое мясо, яйца с курдючным салом), «тара» (травяная каша с кусочками мяса или сала), «дурма» (рубленое мясо, обвернутое листьями капусты шли бураков), «чуду» (пирог с мясом), ягини (суп с говядиной или бараниной с кислыми ягодами), «нермов» (пшеничная каша с кусками мяса или курицы) и проч. Самою же необходимою пищею считается при гостях «ош», плов, каша из сорочинского пшена, приправленная яйцами, изюмом и курдючным салом или ореховым маслом, собственного производства.

Для добывания этого масла, горцы очищают ядро ореха от скорлупы, превращают его в молотильнях в тестообразную массу, которую кладут в плоские чашки тонким слоем и нагревают, ставя ее пред очагом. Когда масса делается красной, ее снимают кусочками и выжимают из нее масло. Остатки, называемые «мушде», употребляются домашними или вместо мяса или их кладут в пирог, в кашу и проч.

Кушанья подаются все одновременно в чашках и тарелках, по одной на два, на три человека, чтобы дальше сидящим не приходилось далеко протягивать руку с ложкой. Ложки и вилки деревянные, белые, без краски, домашнего производства. Вилка имеет вид тонкого заостренного колышка. Когда пища густая, то почти не употребляют ложек и вилок и едят, захватывая ее между куском хлеба, большим и указательным пальцами. Мясо разрывается на куски руками и, в обыкновенное время, кладется хозяином по куску перед каждым, а при гостях в середине круга, в тарелке.

В настоящее время в кухню и сервировку горских евреев, как и в другие черты их быта, проникли, естественно, черты европейской, городской жизни.