ДВОЙНОЙ КАЛЕНДАРЬ

ДВОЙНОЙ КАЛЕНДАРЬ

I

Мартин Бубер верно подметил, что в основе проблемы лежит спор между ”сионистами Сиона” и сторонниками угандийского плана. Он возник в 1903 году и, по существу, продолжается до сих пор.¹ С одной стороны, мы видим расчетливых политиков, стремящихся улучшить положение евреев и готовых согласиться ради этого на любую территорию. С другой стороны, речь идет об идеалистах, для которых слово ”Сион” имеет важное значение как национальная идея и ее конечная цель, а возвращение заключает в себе нечто гораздо большее, чем национальное самоопределение в его обычной форме. Первые считают, что решение еврейской проблемы на основе национальной независимости раз и навсегда избавит мир от позора антисемитизма и сорвет с еврейского народа покров тайны. Тогда как для ”сионистов Сиона” вся суть вопроса как раз и заключается в этой тайне, тесно связанной с осуществлением идей иудаизма, возвращением к вечным и древним истокам. В 1905 году предложение создать национальный очаг в Уганде (впрочем, в искренности Этого предложения можно сомневаться) было отвергнуто большинством участников сионистского конгресса; однако несколько ранее очень многие, включая ряд религиозных сионистов, поддержали этот проект. Их позиция отражала весьма реальную тенденцию в сионистском движении. Ведь так естественно было оставить Книгу там, где она всегда лежала, — в синагоге. И тогда Сион становился тем местом, где евреи могли покончить со своим ненормальным положением в мире (большинство считало, будто евреям плохо лишь потому, что они везде в меньшинстве). С их точки зрения, проблема решалась очень просто: надо только чтобы евреи стали большинством в какой-либо стране. Если этой страной будет Сион, то тем лучше.

Для них Израиль — такая же страна, как и другие. Иначе вся затея с самоопределением лишается смысла. Но есть и такие, для которых Сион остается Сионом, священным идеалом, тесно связанным с Заветом, налагающим на евреев обязанности и дающим им уникальное обещание: ”Ибо из Сиона выйдет Тора, и слово Б-жье — из Иерусалима” (Йешаягу 2:3). Это не столько конфликт между группами (мало кто полностью поддерживал лишь одну из этих двух философий), сколько двойственность всего движения в целом, внутренний конфликт, разъедающий партии и группы, проходящий трещиной через сердца людей. Иногда даже кажется, что эта двойственность и есть тот цемент, который скрепляет единство сионистского движения.

Хотя такое единство нигде открыто не провозглашается, оно, как ни странно, зафиксировано в известном документе, до сих пор определяющем характер Государства Израиль. Речь идет о Декларации Независимости, составленной основателями Израиля более сорока лет назад. Поскольку никакой другой записанной конституции у нашего государства нет, упомянутый документ заслуживает пристального рассмотрения. Начнем с конца: ”Уповая на твердыню Израиля, мы скрепляем нашими подписями сказанное в настоящей Декларации здесь на родной земле, в городе ТельАвиве, в сей день, канун Субботы, 5 дня месяца ияр 5708. 14 мая 1948 года”.

В этой весьма эмоциональной и торжественной фразе содержится серьезное противоречие. Поскольку в ивритском тексте нет заглавных букв, мы не знаем, имеется ли ввиду под ”Твердыней Израиля” Отец небесный и Царь вселенной, к которому благочестивый еврей обращается в дни радости и горя, или это единая национальная воля Израиля, которая, по мнению Руссо (поддержанному позже Ахад Гаамом), направляет судьбы народов, что-то вроде греческого хора, олицетворяющего прошлое, настоящее и будущее. Скорее всего, в эту фразу был умышленно заложен двоякий смысл. Бывший президент государства Залман Шазар пользовался иногда еще более выразительной теологической формулой: ”Твердыня Израиля и его Избавитель”. Это уже настоящая уступка религиозной традиции, которую не могли допустить участники провозглашения Декларации Независимости.

Не менее двусмысленным выглядит словосочетание ”родная земля”. В тексте анализируемой нами Декларации не определены границы ”родной земли”; неясно, где она начинается и где кончается (хотя, Тель-Авив, безусловно, входит в нее). С другой стороны, авторы документа нигде не упоминают о разделе ”родной земли⁵’ на основе резолюции ООН от ноября предыдущего года. Несмотря на то, что большинство под вших Декларацию, согласились с разделом Палестины, это согласие не отражено в ее тексте и, следовательно, не стало частью основного закона страны. Мы снова сталкиваемся с преднамеренной и точно рассчитайной двусмысленностью.

Однако самой двусмысленной стала последняя часть рассматриваемого предложения. ”Канун Шабата” на иврите может означать просто пятницу пополудни. Но есть в словосочетании и другой смысл, означающий приблизительно следующее: ”Мы стоим на пороге Шабата, самого святого дня в еврейском календаре, важнейшего символа нашей веры, еженедельно подтверждающего нерушимость Завета между Б-гом и Израилем”. Одни из подписавших Декларацию имели в виду первое значение, другие — второе. В представлении третьих оба значения тесно переплелись, образовав некое подобие математического уравнения. В конце фразы уравнение уступает место двум конкретным параллельным, но разным мерам времени: ”5 число месяца ияр 5708 года” и ”14 мая 1948 года”.

Журналист Артур Кестлер, написавший серию репортажей о создании еврейского государства, как-то язвительно отозвался о еврейской традиции вести счет времени от Сотворения мира (анно мунди) вопреки научным данным о возрасте вселенной.² Он полагал, что приверженность евреев своему календарю, равно как и многие другие реалии Израиля, — не более чем бессмысленная дань устаревшей традиции. Но мы вправе спросить: есть ли какое-то логическое или научное объяснение отсчету лет от рождения Христа-”спасителя”? На самом же деле назвав датой основания государства 14 мая 1948 года, авторы Декларации вовсе не имели в виду идею христианского спасения (можно с полной уверенностью утверждать, что ни одному из подписавших это не могло прийти и в голову); они лишь хотели сказать, что государство основано в двадцатом веке, и евреям, вернувшимся на родину в 5708 году — ”анно мунди”, придется научиться жить в современном мире, приспособиться к его особенностям, освоить его научные и социальные достижения. Речь идет не только о кануне Шабата, но и о середине двадцатого века, и хотя они принадлежат к двум совершенно различным мерам времени, невозможно жить в соответствии с одной мерой и игнорировать другую. Поэтому еврейское государство живет, как ни странно, по двум календарям. Есть в современной истории евреев определенные даты, которые относятся только к одному календарю. Например, началом Шестидневной войны считается 5 июня 1967 года; зато освобождение Иерусалима произошло 28 ияра 5727 года. Этому есть свое объяснение: мы знаем, что войны — часть действительности двадцатого века, и молимся, чтобы они когда-нибудь прекратились. А пока нам приходится бороться за существование в джунглях вражды и подозрительности, определяющих характер нынешней эпохи, чтобы занять достойное место среди народов. Что касается двадцать восьмого дня месяца ияр, то эта дата — неотъемлемая часть нашего вечного календаря. Его началом стал первый день Творения, и он будет продолжаться вплоть до эры окончательного спасения. Соединить эти две временные плоскости можно, лишь преодолев внутреннее смятение и парадоксальность положения. Вот какое бремя возложили на себя те, кто подписал Декларацию Независимости. Некоторые хотят убедить себя и других, будто можно вполне обойтись только одним календарем. В первую очередь к ним относятся, так называемые ”ханаанейцы”, решившие отвергнуть все еврейское в своем израильском бытие и вернуться к некоему ”чистому”, неиудейскому сознанию, основанному на языке и земле.³ Они представляют доведенное до крайности ницшеанское толкование еврейской истории и еврейской системы ценностей. ”Ханаанейцы” верят, что могут жить в двадцатом веке, полностью отказавшись от пятьдесят восьмого века ”анно мунди”. Для них ни Шабат, ни канун Шабата просто не существуют. Живя в еврейском государстве, они считают датой его основания только 14 мая и уж никак не 5 ияра. Последняя, с их точки зрения, неприлична и просто абсурдна. Для ”ханаанейцев” нет ни еврейской истории, ни обещания Всевышнего, а только сиюминутное существование. Если и есть какая-то история, то это доиудейская, история Тераха, отца Авраама. Но что делать тогда с 28 ияра? Как иначе они могут объяснить напряжение затаенных душевных струн еврейской души, неожиданную радость народа, возвратившегося к своему Святилищу, в свой Вечный город? Какой смысл заложен для них в словосочетании ”Твердыня Израиля”, напишут ли они первое слово с большой буквы или с маленькой? И почему тогда Тель-Авив оказался на ”родной земле”? На чьей земле? Видимо, не еврейского народа, который, по их мнению, перестал существовать, а давно вымерших, как ископаемые ящеры, ”ханаанейцев”. Но если так, то откуда это стремление во что бы то ни стало собрать рассеянных по всему свету ”ханаанейцев” и вернуть их на ”родную землю”? Какая связь между ними и землей, если нет еврейского сознания, еврейских надежд и воспоминаний? Если довести ”ханаанейскую” философию до абсурда (что, впрочем, и делают некоторые ее сторонники), то надо полностью отвергнуть вечность существования еврейского народа и даже поставить под вопрос законность возвращения рассеянных в Святую землю, т.е. всю динамику, приведшую к созданию государства.

Но достаточно о ”ханаанейцах”. Давайте рассмотрим другие взгляды, занимающие противоположный край философского и политического спектра. В квартале Меа Шеарим в Иерусалиме живет группа крайне ортодоксальных евреев; это так называемые ”Нетурей-карта” (страхи города), которые отказываются вступать в двадцатый век. Они недовольны тем, что еврейское государство появилось не только 5 ияра, но и 14 мая, что оно оказалось в самом водовороте событий двадцатого века и стремится успешно с ним справиться. На самом деле, ”Нетурей-карта” представляют собой остаток более крупной и некогда влиятельной части еврейства, которая не только отвергала идею еврейского государства, но и вплоть до Катастрофы выступала против сионистского движения в целом. Их рупором была партия ”Агудат-Исраэль”, основанная в 1912 году в Катовицах несколькими влиятельными раввинами и руководителями еврейских общин того времени. Создание этой организации было симптомом глубокого недоверия .к идее сионизма, наблюдавшегося в начале нынешнего столетия среди значительного большинства духовных лидеров еврейства Воеточной и Центральной Европы. По их мнению, Г-сподь еще не подал своему народу знак возвращаться в Сион. До Первой мировой войны и между двумя мировыми войнами крупнейшие светила талмудической учености изо всех сил старались отговорить евреев эмигрировать в Палестину, препятствуя их участию в осуществлении сионистских планов. Среди них были великий раби Хаим Соловейчик из Брест-Литовска, хасидские раввины сатмарской и мукачевской династий, а также многие другие. Их авторитет перевесил мнение таких выдающихся лидеров, как раби Ицхак Дж. Рейнес, раби Меир Берлин и даже рав Кук, пытавшихся убедить религиозные массы поддержать сионизм. Так в еврейском движении произошел трагический раскол. Трагический, потому что сотни тысяч евреев Восточной Европы, следуя указаниям своих духовных пастырей, не поехали в Палестину строить свой национальный очаг после провозглашения Бальфурской декларации; часть эмигрировала на Запад, но большинство вообще никуда не поехало и сгорело в пламени Катастрофы.

В чем же истинные причины противодействия религиозных кругов сионистскому движению? Нельзя слишком упрощать вопрос, как это делают некоторые наблюдатели, утверждающие, будто ордотоксальные раввины ”ждали Мессию” и не желали ничего предпринимать, пока не будет ясного знака с небес. На самом деле, рабби Хаим Соловейчик и другие были достаточно практичными лидерами, они твердо стояли на земле и прекрасно понимали, что Б-г выражает свою волю в действиях людей. Ведь Талмуд учит нас, что, если возникает юридический спор между ”ангельским голосом” и авторитетным мнением человека, побеждает человек.⁴ Если бы эти лидеры были убеждены, что сионизм есть подлинно еврейское течение, направленное на дальнейшее духовное и физическое развитие еврейства, то, не колеблясь, поддержали бы его. Но они справедливо считали сионизм детищем эмансипации, а эмансипация была для них грубым вмешательством чуждой идеологии и чуждого календаря в еврейскую жизнь.⁵ Они боролись с сионизмом точно так же, как боролись с общей ассимиляторской тенденцией, присущей девятнадцатому веку. Речь шла о защите еврейского сознания не только каждого отдельного еврея, но и всего Израиля от соблазна стать такими же, как другие, от опасного влияния идей двадцатого века на образ жизни народа.

Деятели ”Агудат-Исраэль” не желали замечать, какой мощный заряд подлинно еврейского сознания заложен в сионизме. В этом вопросе лидеры движения ”Мизрахи”, раби Меир Берлин и раби Ицхак Дж. Рейнес, проявили больше понимания. Конечно, сионистское движение было порождением эпохи эмансипации. Но вместе с тем, оно стало пророческим воплощением еврейской истории, и с этим парадоксом надо было смириться в ожидании того момента, когда оба календаря сольются в один и всякие противоречия между ними исчезнут. Одни (например, рав Кук) думали, что очень скоро ”весь народ Г-сподень превратится в пророков”; другие полагали, что процесс искупления грехов и возрождения будет более длительным, но именно эта надежда или некое другое, близкое к надежде чувство побудило упомянутых религиозных деятелей предпринять смелый шаг, став в один ряд со светскими сионистами Г ерцлем, Пинскером и Нордау. Они знали, что в конце концов сионизм перестанет отрицать свою связь с еврейским календарем, как в свое время он перестал отрицать свою связь с Сионом. Иначе он предал бы собственную суть и собственные идеалы.

Вот почему ошибались религиозные противники сионизма и еврейского государства. Они не понимали, что 14 мая 1948 года на каком-то этапе сливается с 5 ияра 5708 года. Те, кто подписал Декларацию Независимости, твердо знали, что без этого чисто еврейского ощущения времени не может быть ни еврейского народа, ни страны Израиля. Эта мысль ясно выражена в первой части декларации:

”В стране Израиля возник еврейский народ: здесь сформировался его духовный, религиозный и политический характер: здесь он жил в своем суверенном государстве; здесь создавал ценности национальной и общечеловеческой культуры и дал миру в наследие нетленную Книгу книг”.

Поэтому для сионистов важно не только 14 мая, но и 5 ияра, хотя некоторые из них видели в еврейском числе нечто вроде ”дибука”, навязчивого привидения, от которого они охотно избавились бы.

Сегодня значительная часть ортодоксального еврейства, от ”Агудат-Исраэль” до хасидов-последователей Любавичского ребе и вся масса восточных религиозных евреев, которых благополучно миновали соблазны реформистского иудаизма, возникшего в XIX веке, искренне преданы идее еврейского государства и готовы бороться за ее практическое воплощение. По сравнению с ними члены ”Нетурей-карта”, по-прежнему не признающие Израиль, выглядят малозначительным пережитком прежних дней. Позиция ”базовой” организации религиозных антисионистов — ”Агудат-Исраэль” — изменилась после основания государства, точнее, после осознания подлинных масштабов Катастрофы, постигшей еврейский народ во время Второй мировой войны. Здесь подтвердилось историческое чувство ответственности религиозных лидеров еврейства.

Не могли они игнорировать заповедь, начертанную кровью на земле Европы. Вся цивилизация европейского еврейства лежала в руинах. Не только шесть миллионов евреев превратились в пепел; перестали существовать знаменитые центры изучения Торы — Воложин, Паневежис, Сатмар, Мукачево, Мир и Слободка. Нельзя было вернуться в Восточную Европу, к ее прежним ценностям, социальным нормам, религиозной солидарности, к ее простому еврейскому календарю. Оставался лишь один путь — вперед, в еврейскую Палестину, вопреки метаниям и страданиям еврейской души. Подобно Берлу Кацнельсону и Бен-Гуриону, для религиозных лидеров логика событий определялась выражением ”эйн брейра” (”нет выбора”). Еврейское государство было воспринято ими как историческая неизбежность. Войдя в состав временного правительства Израиля в 1948 году, представители ”Агудат-Исраэль” продемонстрировали тем самым, что они не хуже других понимают: еврейская история требует непрерывного диалога, в ней постоянно испытывается наша вера, возникают все новые вопросы, требующие правильных ответов. Не всегда эти ответы можно найти в книгах. Ибо история — и есть та книга, которую мы сами помогаем писать; это спектакль на тему Завета, где режиссер позволяет нам импровизировать, но в рамках сказанного Им ”Слова”. Никто из нас не знает, как будет развиваться действие этого спектакля.

Была некая внутренняя логика в том, что массы религиозных евреев связали свою жизнь с еврейским государством с первого дня его существования и до сих пор честно и преданно служат ему. Как будто верующему еврею открылась некая скрытая дотоле истина. Суть этой истины очень проста: эмансипация лишилась главенствующей исторической роли. Еврейские мудрецы девятнадцатого века с самого начала не доверяли ее сладкозвучному пению. Они предостерегали массы от пустых мечтаний, предвидя, что, как бы мы ни поклонялись ее идолам, народы ”наградят” нас лишь позором и страданиями. Но даже они не могли предвидеть, в какой страшной форме подтвердятся их пророчества. Катастрофа уничтожила не только еврейскую жизнь в Европе, но вместе с ней мечту об эмансипации — мечту Мозеса Гесса и многих его единомышленников того времени. Великая надежда либералов, впервые провозглашенная во времена Французской революции, разбилась вдребезги. Больше века Европа манила евреев ”светским мессианизмом”, суля им свободу, равенство и братство, обещая навеки стереть различия между людьми — черными и белыми, евреями и неевреями. Катастрофа не оставила и следа от этих иллюзий. Уцелевшие в ее пламени европейские евреи были потрясены не только понесенными утратами, но и той страшной сутью западной культуры, которая раскрылась перед ними, ее мраком и бесчеловечностью. Никто из них не знал, как сложится их дальнейшая судьба, но уже тогда было ясно, что они не станут больше обольщаться идеями универсального прогресса и доброй воли. Так в страшной бездне военных лет навсегда исчезла вера в эмансипацию, долгое время дававшая духовную пищу еврейским массам. Израиль еще не был готов к приходу еврейского Мессии, но и нееврейский мессия их больше не соблазнял. Образно говоря, из нееврейского календаря было вырвано его ядовитое жало.

Второе великое пробуждение наступило после Шестидневной войны. Здесь происходил обратный процесс: евреям открылось не духовное убожество Запада, пустота и полная бессмысленность календаря, который на протяжении веков отсчитывал этапы прогресса западного общества, прогресса, оказавшегося на деле пустым топтанием на месте, а глубочайший смысл их собственного еврейского календаря, заключавшего в себе незыблемую связь с прошлым, с клятвами предков и будущим избавлением. Неслыханный триумф этих шести дней, последовавший за тремя неделями страха и смертельных угроз, вызвал ни с чем несравнимое чувство, которое Бубер назвал ”непреходящим изумлением”.⁶ Так он охарактеризовал душевное состояние израильтян после перехода через Чермное море. Это было высшее, подлинно религиозное торжество, ощущение происшедшего чуда, неожиданное прозрение. Евреям открылся подлинный смысл их существования. Мы вдруг ощутили себя в самой гуще мощного исторического движения, путеводной звездой которого является Завет. Именно с этой точки зрения надо анализировать особый метафизический смысл Шестидневной войны. Ее итог не только снял с повестки дня вопрос о линии прекращения огня, установленной в 1949 году между двумя частями Палестины; он привел к настоятельной необходимости пересмотреть те границы, которые разделяли еврейский народ внутри, создавали разрыв между прошлым евреев и их нынешним существованием в двадцатом веке.

Шестидневная война обнаружила новую динамику еврейского календаря. Как будто ожили археологические находки, а прошлое стало ключом к будущему. Те, кто 7 июня 1967 года пробивался под вражеским огнем к воротам Старого города Иерусалима, не интересовались археологией. Да и кому придет в голову штурмовать крепостную стену из чисто познавательного интереса к прошлому? И все же молодые солдаты, оказавшиеся у Западной стены, открыли в ней и в самих себе свое еврейское прошлое. Хотя напряжение боя еще не спало и слишком свежа была память о недавно понесенных утратах, они не могли не разделять захлестнувшую всех радость и чувство сопричастности к великому событию. Даже те, кто забыл о своих еврейских корнях, вдруг открыл их в себе. Такое открытие сыграет важную роль в будущем. Ни одна книга не в состоянии предсказать, куда приведет нас история, но книги объясняют нам уже свершившиеся события.

II

Любопытно ознакомиться с текстом записанных на магнитофонную ленту бесед с солдатами, выросшими в кибуцах и принявшими участие в Шестидневной войне. Почти все эти верные наследники светских традиций в один голос, словно боясь сделать слишком решительный шаг, утверждают, что они нерелигиозны, но при этом признаются, что совершенно неожиданно ощутили себя евреями. Вот некоторые из этих записей, появившихся в печати:

”Хотя я вовсе не верующий, Стена произвела на меня сильное впечатление. Ведь она не просто стена, сооружение из камней, а нечто гораздо большее. Достаточно вспомнить, что евреи обращались к ней всякий раз, когда их угнетали и преследовали. Она — символ всего, что нам дорого”.

”Главным событием стало освобождение Иерусалима. Когда мы с ребятами услышали по транзистору, что Иерусалим взят, у всех, включая меня, навернулись слезы на глаза. Впервые я почувствовал, что мы не израильтяне, а евреи”.

”С религией это никак не было связано, во всяком случае, для меня. Когда я пытаюсь сегодня объяснить себе все происшедшее, то не могу найти точного ответа. Но мне кажется, что Старый город был для нас символом чего-то незавершенного... трудно сказать, что именно. Ясно лишь, что никакого религиозного значения я в этом не видел”.

”Лично я считаю, что при слове ”Иерусалим” мы должны чувствовать что-то особенное... Я совершенно далек от религии. И никто не может вменить мне это в вину. Но Иерусалим проникает в душу. Он очень много значит дня нас”.⁷

Надо отметить, что само слово ”религиозный” — ”дати” — в значительной степени обозначает в современном иврите приверженность прошлому и нежелание идти в ногу со временем. Вот почему светская молодежь так боится этого понятия. И тем не менее, только что увиденное чудо и заново обретенное самосознание угрожали смести те семантические барьеры, которые тщательно возводила нерелигиозная часть израильского общества, стремясь отгородиться от веры своих предков. Уже в Декларации Независимости эти барьеры начали шататься. Так или иначе, они уже рушатся.⁸

Через год после войны беседа на ту же тему была продолжена в одном из кибуцев молодежной организации ”Гашомер гацаир”, примыкающей к партии ”Мапам”. Участники беседы высказывались еще категоричнее. Они отмечали прямую связь между своим заново обретенным религиозным сознанием и банкротством традиционной коммунистической идеологии, которое стало особенно вопиющим после Двадцатого партийного съезда:

”На самом деле, сейчас происходит медленное, но неуклонное возвращение к традиции...”.

”Пусть говорят, что это плохо, что это реакционная тенденция, наконец, средневековый пережиток, но, с моей точки зрения, это непреложный факт...”.

”Мы вступили в новый этап — этап возврата к традиции. Мы вернулись к еврейскому народу и пытаемся восстановить с ним связь...”.

Следующий из выступавших столь же решительно сообщил о своем разрыве с коммунистической верой, но весьма скептически оценил возможность возвращения к иудаизму. Вот его слова:

”Двадцатый съезд принес нам большое разочарование. Началось это еще раньше, но теперь наступил окончательный разрыв. Мы получили действительно тяжелый удар, оставивший нас без веры. Но вряд ли мы можем вернуться к религии. Наше материалистическое воспитание просто не позволит нам обратиться к прошлому”.⁹

Из вышеприведенных цитат можно сделать два очень важных и, возможно, противоречивых вывода. Один из них состоит в том, что наследники секулярной традиции вдруг ощутили значение еврейского бытия, символом которого служит еврейский календарь. Суть другого вывода в том, что, несмотря на это и вопреки душевной травме, вызванной разочарованием светской идеологии, которая служила им прежде надежной опорой, возврат к иудаизму вовсе не гарантирован (”Наше материалистическое воспитание не позволит нам обратиться к прошлому”).

1967 год стал для нас, если пользоваться терминологией поэта Уордсворта, одним из ”штрихов времени”, моментом откровения, благодаря которому жизнь приобретает новый смысл. В том, кто пережил этот момент, происходят необратимые изменения, но они не могут, избавить человека от сомнений. К прежним стандартам и принципам уже нет доверия. Барьеры рушатся, но как трудно через них переступить! И что там, за ними? Может быть, лучше оставаться на месте и считать, что эти барьеры, по-прежнему, стоят? Таково было отношение некоторых людей к физической карте Святой земли, так же они относились и к своей еврейской душе. Они все еще надеялись, что смогут вернуться к ”нормальному” состоянию. Один из организаторов победы 1967 года генерал Ицхак Рабин убеждал бронетанковую бригаду в Синайской пустыне вскоре после боя, что никакого чуда не произошло (”Все это дело ваших рук”),¹⁰ и нечего думать о чем-то сверхъестественном. Справедливости ради, следует однако отметить, что во время получения почетного звания доктора наук в заново отстроенном Еврейском университете на горе Скопус Рабин говорил совсем по-другому. Тогда он рассказал, как солдаты восприняли победу в июне 1967 года:

”Однако напряжение битвы и предшествующая ей тревога, а также чувство опасности и прямое соприкосновение с еврейской историей позволили преодолеть сдержанность и робость, высвободили целый поток чувств и духовной энергии. Десантники, прорвавшиеся к Западной стене, льнули к древним камням и плакали. Символичность этого события была настолько поразительна, что ей невозможно подобрать аналог в мировой истории. Риторика и словесные штампы не в почете в нашей армии, но это сцена на Храмовой горе была столь впечатляющей, что от привычной сдержанности не осталось и следа. Как при яркой вспышке молнии высветилась глубоко скрытая правда”."

Здесь Рабин очень точно подметил чувства и духовный трепет победителей. Он говорит о высвеченой правде, но неясно, в чем она заключается и почему остается ”глубоко скрытой” от хранителей светских традиций.

Пытаясь убедить потрясенную публику, что в событиях 1967 года не было ничего ”апокалиптического”, некоторые военные заявили несколько лет спустя, что Израиль, якобы, вовсе не стоял перед угрозой полного уничтожения. Просто в нужный момент была предпринята хорошо спланированная операция, и она блестяще удалась. Незачем представлять себе небесное воинство и Господа на огненной колеснице с протянутой рукой, указующей евреям путь исхода из Египта. Этим генералам просто очень хотелось забыть о еврейском Завете. Они предлагали взамен другой постулат: Израиль вполне нормальный народ и ничем не отличается от других, никакой ”дибук” прошлого не тревожит нас сегодня, а всякие разговоры о мессианской ответственности и апокалиптических страданиях, которые выделяют нас среди остальных народов, суть выдумка больного воображения. Евреи должны пользоваться общепринятым календарем, а старомодный еврейский календарь годится только для могильных плит. Пусть же он не вмешивается в нашу нормальную жизнь, в наши международные отношения и не мешает нам выглядеть разумными современными людьми, стремящимися уладить самый обычный спор о границах, какие часто бывают между суверенными государствами.

На таком фоне и возник третий момент откровения, порожденный войной Судного дня. Нет смысла пересказывать события того памятного октября; каждый еврей, каждый израильтянин знает, что эта ”искупительная” война не только сплотила всех евреев, но и показала, что нас объединяет общая судьба, общие испытания, общие опасности, что мы живем по единому календарю, который уходит в глубокое прошлое, ко дням Творения и через все бури и невзгоды ведет нас через Синайскую пустыню, где столб огня и облако дыма указывают нам дорогу в будущее. В ту войну никто не сомневался, что мы стояли перед угрозой уничтожения. Речь шла не о заурядном международном конфликте, не о пограничном споре. Не надо было искать исторические аналогии, чтобы понять: совместное наступление на Израиль арабских армий и их союзников было попыткой повторить геноцид, устроенный Гитлером еврейскому народу. Вопрос не о том или ином участке территории, а о самом праве Израиля на национальное существование, о праве евреев на физическое пространство.¹² В этой войне есть и метафизический элемент. Она была начата в Йом Кипур, поскольку противник надеялся, что в этот день израильские передовые части будут менее бдительны, чем обычно, на чем и строился тактический расчет. Но здесь присутствует и ”духовная стратегия”. Современному светскому мышлению, характерному для западного человека и многих сионистов, трудно до конца понять концепцию ”священной войны”, джихада, причину ее существования в нашем двадцатом веке. Но для арабского мира крестовый поход против Израиля всегда был ничем иным, как священной войной. Это не война на стороне палестинцев; наоборот, логика священной войны может диктовать (и действительно диктует) необходимость пожертвовать арабским народом Палестины ради достижения конечной цели. По сути, это религиозная война. Сионисты, приехавшие в Сион, долгое время отказывались признать этот факт, убеждая себя и международное сообщество, что речь идет о ”нормальном” международном конфликте. Но для арабов цель войны однозначна, она заключается в ликвидации еврейского очага в Палестине во имя целостности ислама. Их подлинный враг — иудаизм, ибо идеология, на которую опирается еврейское государство имеет четко выраженное религиозное происхождение; ее цели можно понять, лишь исходя из еврейских мессианских надежд. Именно эта тема обсуждалась на четвертой конференции Академии исламских исследований, которая состоялась в каирском университете ”Аль-Азкар” в сентябре 1968 года. В своем обращении к участникам конференции президент исламского университета Ом Дорман доктор Камель эль-Бакер упомянул Декларацию Независимости Израиля, подчеркнув, что речь идет именно о ”еврейском государстве” и что за этим термином скрывается глубокий смысл:

”Таким образом, незаконно созданное государство Израиль само объявило, что оно религиозное государство, основанное на утверждении особого статуса еврейского народа, противостоящего другим народам региона. Это очевидный факт, ибо определяя сионизм как ”политическое” движение, мы имеем в виду те средства, которые он берет на вооружение для достижения своих целей. Иначе говоря, поскольку сионисты пользуются именно политическими методами, сионизм называют политическим течением. Но цели его совпадают с целями иудаизма. Ведь иудаизм, так же как и сионизм, призывает к возвращению в Землю обетованную (Сион). Разница между ними заключается только в методах. Иудаизм рассматривает возвращение в чисто религиозном аспекте, связывая его с давно ожидаемым появлением Христа (?!), который позволит евреям восстановить их власть на этой земле. Сионисты же прибегают к политическим акциям.

Разница в средствах достижения цели никак не влияет на суть цели. Иудаизм — это ”религия”, последователи которой выполняют определенные предписания. Сионизм равнозначен иудаизму, он ставит перед собой те же цели, но добивается их политическими путями. Этот факт находит убедительное подтверждение в документе, провозглашающем образование государства Израиль. В нем открыто говорится, что Израиль — название еврейского государства. Следовательно, сионизм служит орудием еврейской религии в ее стремлении к самораскрытию и практическим средством, используемым евреями для сплочения своих рядов при конфронтации с остальным населением региона. Кто же эта другая сторона, участвующая в конфликте? Если закон большинства принять за главный критерий естественной справедливости, то сразу видно, что создание еврейского государства в Палестине означает конфронтацию с исламом и всеми мусульманами, ибо на нашей оккупированной земле культурный и демографический перевес принадлежит, безусловно, исламу и мусульманам”.

Затем он добавил: ”Такова сущность палестинской проблемы — наличие религиозного еврейского государства, основанного сионистами...”.¹³ Доктор эль-Бакер понял лучше многих других, что в Декларации Независимости не случайно упоминаются ”Твердыня Израиля”, ”Книга книг” и, наконец, дата ”5 ияра 5708 года”. Признав, что Израиль воплощает в себе возрожденный иудаизм, который становится влиятельным явлением двадцатого века, он приходит к жестокому и бескомпромиссному выводу: Израиль надо полностью уничтожить.¹⁴ Никакому политическому компромиссу нет места.

Война Судного дня началась через пять лет после того, как конференция в ”Аль-Азкар” подвела под нее идеологическую базу. Однако в отличие от арабов, для которых идейная подоплека конфликта была вполне очевидна, израильтяне с ней не считались. Они продолжали обманывать себя и других, будто конфликт можно решить обычными методами на основе международного посредничества. Такое странное упрямство — Израиль с милой наивностью пытался всех убедить, что он — островок западного либерализма и демократии на Ближнем Востоке — отнюдь не принесло ему политических дивидентов. Наоборот, категорический отказ арабов вести прямые переговоры с Израилем по чисто идеологическим причинам придал дополнительный вес их требованиям, особенно, на фоне вялых заявлений Израиля о его мирных намерениях и готовности к компромиссам, которые лишь усиливали впечатление его слабости и несостоятельности притязаний. И конечно же, такое смешение понятий наносило серьезный моральный урон самим израильтянам. Какой бы варварской и жестокой ни выглядела позиция арабов, уповавших только на джихад, она казалась гораздо оправданней именно благодаря тому, что идея ставилась выше человеческой жизни. Израиль не сумел противопоставить домогательствам противника свою собственную идею Завета и действовал недостаточно ответственно в политическом плане, точно так же, как Запад со своей беззубой либеральной доктриной шаг за шагом уступал агрессивному и самоуверенному коммунистическому сопернику.

Однако война Судного дня и последовавшее за ней широкое международное наступление на сионизм вынудили Израиль провести собственную духовную переоценку. Эта война в гораздо большей степени, чем агрессия Насера в 1967 году, была направлена, как мы уже отметили, против духовной сущности страны и народа Израиля, против ”Твердыни Израиля” и ”Книги книг”. Напав в самый священный день еврейского календаря — Йом Кипур, — арабы бросили, тем самым, вызов не только этой дате, но и всему, что за ней стоит: исторической миссии еврейского народа, его нерушимой связи с Заветом. Израиль внутренне содрогнулся. На фоне триумфа Шестидневной войны, неожиданной радости, испытанной евреями после воссоединения Иерусалима 28 ияра 5727 года, война Судного дня 5734 года была кошмаром и трагедией. Кощунственным выглядел не столько сам акт агрессии, сколько дата нападения — Судный день. Подобно ассирийским захватчикам во времена ЙешаяГу (глава 37) враг ”хулил и поносил Бга Израиля⁵’. В этой войне невозможно было не заметить чисто еврейский аспект. Именно он побудил многих солдат к трудным и мучительным душевным поискам. Эти поиски велись еще настойчивей, чем в 1967 году, если сопоставить их с записанными на магнитофон и приведенными выше исповедями молодых израильтян. После того трагического октября среди обстрелов так называемой ”войны на истощение”, начавшейся на Синайском полуострове и на Голанах, не было ни одного подразделения, в котором бы не велись жаркие споры о значении этой борьбы в чисто еврейском аспекте. Речь шла не столько о слепом религиозном поиске избавления от нависшей угрозы (хотя и этот момент присутствовал), сколько о стремлении к более прочной вере, гораздо теснее связанной с еврейским прошлым и будущим, чем светский сионизм. Эти поиски продолжались не один год.

Они усилились в ноябре 1975 года, когда Генеральная ассамблея ООН приняла резолюцию, осуждающую сионизм. Это был еще один серьезный вызов, удар, нацеленный в самое чувствительное звено еврейской веры, ее будущего. Никто уже не мог с уверенностью сказать, что мы вовлечены в обычный конфликт, и нам противостоит обычный противник. Борьба приобрела специфический характер. Столкнувшись с подобным положением, ребенок спросил бы: ”Чем этот народ отличается от других народов?” И мы уже не могли бы отделаться дежурной фразой, что все будет нормально, когда мы станем большинством на нашей земле. Мы уже и сейчас большинство, но до нормального положения пока далеко. Не звучит убедительно и другой аргумент: другим народам тоже приходится бороться за существование. Ведь мы прекрасно знаем, что другие народы формировались и набирали силу гораздо менее благовидными путями, чем Израиль, но все же соседи с ними примирились, а естественные границы этих народов давно признаны международным сообществом. К Израилю всегда применялись двойные мерки. 600 тысяч еврейских беженцев, покинувших арабские страны в 1948 году, не в счет; о них просто забыли. Помнят только о 600 тысячах беженцев из Израиля.¹⁵ В защиту их прав ООН принимает бесконечные резолюции, одна резче другой. Такова ”среда обитания”; уготованная израильтянам в целом, и каждому из них в отдельности. И им не остается ничего иного, как обратиться к той исконной еврейской идее, из которой выросло сионистское движение. Они должны принять свою судьбу, судьбу Завета, со всеми ее перспективами и ограничениями, надеждами и страданиями. Фигурально выражаясь, нам остался только один еврейский календарь. Об этом позаботились враги Израиля.

Поиски смысла еврейского существования подстегиваются универсальным характером того кризиса, в центре которого мы оказались. К Израилю и еврейскому народу в целом мировая общественность проявляет необычайно пристальное внимание. От этого яркого прожектора никуда не скрыться. Как хочется иногда, чтобы о нас хоть на время забыли, как о других маленьких народах! Но увы! Нам уготована совсем другая участь: вести борьбу за свои права на видном месте, в центре всеобщего внимания. Со всех концов земли в нашу страну летят строгие вопросы: кто мы такие и что мы здесь делаем. Вопрос о нашем сушествовании тесно увязывается с опасениями перед новым арабским нефтяным шантажом или даже мировой войной. Оказывается, именно евреи, не желающие уйти из Иерусалима и ради своего выживания удерживающие из последних сил плато Голан и Иудейские горы, угрожают миру во всем мире, а вовсе не Россия и Китай, нацелившие друг на друга смертоносные ракеты. Почему-то народы больше всего озабочены судьбой палестинских беженцев, которых арабские страны при всем своем богатстве и гигантских пустующих территориях с 1948 года отказываются принять в качестве полноправных граждан; миллионы голодающих в Индии, Нигерии или Эфиопии оставляют те же народы равнодушными. Сильное давление извне вынуждает Израиль искать новые источники духовных сил, заново оценивать свою судьбу в свете предъявляемых ему завышенных и, по существу, несправедливых требований, чтобы веско и обоснованно отвергать последние. Как трудно и причудливо складывается наша история!

На одном из гигантских каменных блоков, из которых сложена Западная стена Иерусалимского Храма, много веков назад были высечены следующие слова пророка Йешаягу: ”И когда увидите это, возрадуется сердце ваше, и кости ваши, как зелень, расцветут...” (Йешаягу 66:14). Возможно, эта фраза была обращена к нам, вернувшимся к Стене и на священную Гору. Но последующие строки, в которых говорится о войне и пламени, а также о наказании грешников, на первый взгляд не дают повода для радости. Лишь дочитав главу до конца и задумавшись над ее смыслом, мы поймем, что надежда существует, и для нее есть две веские причины. Одна из них заключается в бессмертии еврейского народа: ”Ибо как небеса новые и земля новая, которые сотворю Я, упрочены будут предо Мною, — слово Г-спода, — так упрочено будет семя ваше и имя ваше” (стих 22). Вторая причина заключается в предвидении того дня, когда народы земли признают правду, которую несет им Израиль, и откликнутся на благую весть о мире и справедливости, символом которой является гора Г-сподня: ”Придет время, когда Я соберу все народы и языки, и придут они, и увидят славу Мою. И Я сделаю среди них знамение...” (стихи 18, 19). Когда мы говорим об отмене двойного календаря, то имеем в виду надежду, при мысли о которой захватывает дух. Она, как сказано в молитве Судного дня, осуществится лишь в том случае, если ”все народы объединятся” чтобы исполнить Твою волю с полным сердцем”. И тогда все люди начнут жить по нашему, библейскому календарю, отсчитывая дни от Сотворения мира до окончательного спасения; и все признают единого Г-спода, творящего историю, по воле и во власти которого мы живем. Придет этот день, и евреи поймут, за кого они страдали и мучались долгие века, во имя кого терпели поношения, кто их сделал народом-священником и призвал служить Ему в Сионе, в ”городе Великого Царя” (Тегилим 48:3).