ОТЧУЖДЕНИЕ

ОТЧУЖДЕНИЕ

I

Отцы сионистской революции подчеркивали целительную силу Возвращения; для них это было лучшее лекарство от болезни, имя которой — галут (изгнание). Ибо галут обозначает не только географическое рассеяние еврейского народа, но и его психологическую дезориентацию. Евреи, сказал Леон Пинскер в 1882 году, тяжело больны, и болезнь эта усугубляется тем, что они не знают, как от нее избавиться. Отовсюду гонимый, везде чужой, еврей представляет собой ”трагикомическую фигуру... с искаженным лицом и атрофированными конечностями”¹. Несколько лет спустя Ахад-Гаам подтвердил, что эмансипированные западные евреи больше травмированы, чем их преследуемые братья на востоке. Их эмансипация только внешняя; в душе они остались рабами. В отличие от них восточные евреи снаружи были скованы, но внутри свободны.² Моральное и интеллектуальное рабство так называемых эмансипированных евреев было особенно заметно как раз потому, что они сами не осознали его; эти евреи старались не привлекать к себе внимания, слиться с окружающей их культурой, не понимая, что тем самым лишь усиливают презрение и ненависть к себе. Отвергнув свою подлинную еврейскую суть, они страдали от ^,,духовной пустоты”.³ Один из самых блестящих лидеров раннего сионизма Макс Нордау был, к тому же, профессиональным психологом, что помогло ему дать точную оценку тому положению, которое сложилось в еврейской среде. Он сказал, что западные евреи достигли лишь иллюзорной эмансипации. Стремясь во что бы то ни стало раствориться, они пожертвовали чувством реальности и самоуважением, став ”люфтменшен” — лишенными опоры ”людьми воздуха”, так и не сумевшими занять достойного положения ни в обществе, ни в экономической системе своих стран.⁴ Духовно обнищавшие, они не были даже способны защищать свои жизненные интересы на правах национального меньшинства, когда сталкивались с серьезной опасностью. В доказательство приводится дело Дрейфуса, суд над которым проходил в Париже в 90־х годах прошлого столетия. Нордау был потрясен не столько взрывом антисемитизма среди высших и низших слоев считавшегося тогда либеральным французского общества, сколько моральным параличом и откровенной трусостью еврейской общины, которая, в целом, хранила молчание в надежде, что буря скоро утихнет. В защиту обесчещенного капитана Дрейфуса выступили не руководители французского еврейства, а такие выдающиеся деятели, как Пикар, Клемансо и Золя.⁵ Евреи изгнания, заключил Нордау, были похожи на рабов древней Спарты, которые жалко пресмыкались перед презиравшими их угнетателями, воинами-спартанцами, и были готовы молча глотать любое оскорбление.⁶

Описанное им явление было типичной болезнью души, что на современном языке называется ”отчуждением”. Основоположники сионизма пришли к правильному выводу, и в этом их большая заслуга, что предоставление евреям гражданских прав в странах рассеяния лишь усиливает их внутреннее отчуждение; ведь дискриминация оставалась, только приняла более изощренные формы, между тем, как внутренняя стойкость, опиравшаяся на духовную свободу и национальное самосознание, постепенно исчезала. Но как можно излечить от этого отчуждения, а главное, каковы компоненты того подлинного самосознания, которого был лишен отчужденный ”галутный” еврей? И тут мы вновь сталкиваемся с противоречиями классического сионизма и с путаницей его идейных построений. Все его лидеры — Пинскер, Нордау и Герцль — так или иначе признают, что ”галутная” болезнь выражается в психологическом состоянии, которое можно охарактеризовать как отсутствие внутренней целостности. Чтобы исправить такое положение, недостаточно предоставить еврею политические права. Они понимают, что наиболее острая форма отчужденности наблюдается как раз среди тех евреев, которые эти права получили. И тем не менее, лучшим средством против отчуждения является, по их мнению, политическое обновление, другими словами, предоставление национальных прав еврейскому народу в целом. Для них это настоящая панацея. Верните еврейский народ на его землю, говорят они, и все будет прекрасно. Все, что им нужно, это целостность и сила, проистекающие из независимого национального существования на родной земле. Ведь отчуждение представляет собой в конечном счете не что иное как ностальгию, а чтобы вылечить ностальгию, надо вернуться домой.

Подлинная причина кризиса, охватившего еврейский народ, имеет, скорее, теологические корни. Политические сионисты не обратили внимания на то, что еврейская религиозная традиция называет ”галут Гашхина”, т. е. изгнание самого Б-жественного присутствия.⁷ Б-г, как сказано в Писании, сопровождает еврейский народ в его изгнании, и это дает ему, с одной стороны, силу и утешение; но с другой стороны изгнание Шхины означает, что, помимо физического разлучения народа Израиля с его землей, существует некое подобие метафизического изгнания, т.е. состояние бездомности, которое проникает в саму ткань реальности, в результате чегк. еврейский народ оказывается как бы в безвоздушном пространстве, лишенном всякого смысла. Положение, в котором пребывает Израиль, — лишь внешний симптом более глубокого кризиса, охватившего вселенную, полная потеря целостности и единства. Подобно тому, как нынешнее изгнание Израиля представляет собой частный случай первичного изгнания человека из Райского сада, возвращение также будет иметь более широкий смысл. Оно не может ограничиться созданием еще одного национального государства, похожего на остальные; его главной сутью станет восстановление гармонии в мире, который сейчас тяжело болен и нуждается в эффективном лечении. Таков смысл, кстати говоря, учения раби Аврагама-Ицхака Гакогена Кука, одного из величайших духовных лидеров еврейского ишува в Палестине еще до основания государства Израиль.⁸ И дело вовсе не в каком-то эксцентричном или мистическом толковании сионизма. Просто слова ”галут” и ”шива-тшува” (возвращение-покаяние) несут именно такую семантическую нагрузку. Они, так же как и само слово ”Сион”, имеют много оттенков, которые не ограничиваются физической и политической сферами. Боль изгнания — не просто боль разлуки с родной землей; это боль метафизическая. Стремление евреев к возвращению не может ограничиваться борьбой за национальные права; речь идет о борьбе за обновление, как сказано в Писании: ”Обрати нас, Г-споди, к Себе, и мы вернемся, обнови дни наши, как прежде” (Эйха 5:21). Такое обновление — это феномен, непосредственно связанный с Заветом: он предусматривает коренной пересмотр отношений между людьми, а также между человеком и Б-гом. Это, конечно, метафоры, но именно ими питается сионизм; без них он просто непонятен.

Но отчуждение или галут, как и его антитеза — возвращение — отнюдь не частные идеи, порожденные литературным воображением. Можно утверждать, что галут, если рассматривать его с позиций рава Кука и его последователей, — это феномен, который давно признали духовно воеприимчивые люди и который их очень беспокоит, особенно, в нашем столетии. Если еврей испытывает отчуждение и отправляется на поиски своего настоящего дома, значит, опыт нашего времени убеждает нас в том, что человечество нуждается в лекарстве от всеобщей бездомности. Отчуждение стало эмоциональной отправной точкой сионизма, зародившегося в девятнадцатом веке; в двадцатом веке он стал наглядным признаком общего кризиса. Современная литература чрезвычайно насыщена образами изгнания и потерь, начиная с попытки Пруста вернуть утраченный мир его детства, и кончая воспоминаниями Т. С. Элиота о детях, играющих в освещенном солнцем саду среди цветущих роз. Герой одного из произведений Сола Беллоу Мозес Герцог с тоской размышляет о своем детстве, протекавшем в монреальском гетто, до того как лихорадочная и быстро меняющаяся жизнь больших городов не засосала его и все его поколение в свой водоворот. Речь идет не просто об отчуждении человека от своего прошлого, от своей традиции; это некое более глубокое отчуждение от самого себя. В знаменитом рассказе Кафки мы наблюдаем за превращением человека в таракана, в уязвимое и слабое насекомое. Это очень глубокий символ; он отражает типичное состояние человека, его мироощущение в двадцатом веке. Мы уже упомянули Мозеса Герцога, одинокого героя Беллоу. Но ему предшествовал другой литературный образ — Лeопольд Блюм из знаменитого романа Джеймса Джойса ”Улисс” (1922 год).⁹ Блюм, всеми отверженный и презираемый еврей, ищет любви в мире, где ее, по существу, нет; он становится символом эпохи.

Таким образом, изгнание евреев неразрывно связано с нынешним состоянием всего человечества. Долгое время люди, и евреи в особенности, возлагали большие надежды на идеалы западного либерализма, ставившего во главу угла жизнь, свободу и стремление к счастью. Но достигнутый результат не соответствовал поставленным целям. Жизни в больших городах больше присущи страх и насилие, чем счастье и процветание. Во многих случаях жители этих городов вынуждены их покидать. Наркотики — вот все, что осталось от стремления к счастью, которое на поверку оказалось лишь неуловимым призраком. Евреи, каждого из которых можно считать чудом уцелевшим в Катастрофу, в силу своего специфического положения особенно остро ощущают закат технической цивилизации Запада: сохранившиеся в середине двадцатого века в самом центре Европы христианские идеалы и гуманизм оказались неспособными противостоять натиску варварства. Наше спасение придет, по-видимому, не из ”светского города”, в который западный человек вложил столько духовного богатства со времен Спинозы и более ранних мыслителей.¹⁰ Теперь многие с грустью это признают. Но размышляя над нашими тревогами и неустроенностью, большинство аналитиков указывает лишь на те факторы, которые лежат на поверхности. Слишком много изобилия или слишком мало изобилия, а может быть, все дело в химическом загрязнении окружающей среды — все это поочередно объявлялось подлинной причиной болезней и страданий современного общества. Однако вовсе не проблема экологии мучает Запад; его мучает проблема утраченного самосознания, потребность установить более прочные и устойчивые отношения с самим собой, со своим прошлым и будущим.

Если мы рассмотрим реакцию сионизма на галут в узком смысле с его собственных позиций, опирающихся на национализм и популизм девятнадцатого века, окажется, что эта реакция имеет лишь косвенное отношение к упоминавшейся нами универсальной проблеме нынешнего столетия. Но если взглянуть на сионизм с библейских позиций как на движение, цель которого — духовное возвращение — ”воехождение на гору Г-спода”, тогда откроется его связь с галутом человечества в наше смутное время. Возвращение евреев на свою землю и к своим корням становится конкретным символом более широкого поиска смысла бытия, причем Израиль начинает играть классическую роль посредника, беря на себя роль всего мира и одновременно находя спасение и исцеление через свое собственное освобождение.

Все сказанное имеет самое прямое практическое значение для современной внутренней и внешней политики еврейского государства. Принадлежим ли мы к западной цивилизации, подверженной тем же тенденциям нигилизма, вседозволенности и бунта против авторитетов? Или наше призвание отличиться и противостоять Западу во имя наших уникальных еврейских ценностей?¹¹ Если верно последнее, то каковы эти ценности и как они помогут нам преодолеть отчуждение?

Возьмем примеры из Писания. Лота, как мы помним, пришлось силой выводить из обреченных на гибель городов (Брешит 19:15, 16). Страна, которую он считал надежным убежищем, в которой хотел обрести дом, материальную обеспеченность и покой, оказалась опасной для своих жителей. Нежелание Лота уйти из нее отражает его внутреннюю нечистоту. Расставание с Содомом кажется ему несчастьем, изгнанием; он привязался к удобствам этого города, даже к присущим его жителям сексуальным извращениям стал относиться вполне терпимо. Именно эта терпимость и привязанность к месту отражают степень его отчуждения от собственного "я”. Еще более яркая и сложная картина отчуждения с потерей подлинного самосознания предстает перед нами в событиях египетского рабства, столь впечатляюще описанных в Торе. Египет дал некоторым израильтянам, таким как Йосеф и Моше богатство, власть и влияние, они сумели пробиться в утонченное и изысканное общество местной знати. Но даже самые 60гатые и влиятельные евреи не могли преодолеть отчуждения, чувства бездомности и рабства. В Торе говорится (Шмот 15-26) о ^,,болезнях египетских”, которыми освобожденные от рабства евреи не будут больше страдать. Речь идет, скорее всего, о болезнях души и тела. Но освобождение все равно дается нелегко, и ”смешанное множество” бегледов тоскливо смотрит назад, с сожалением вспоминая тот мир, с которым они только что расстались, его утешительные идейные наркотики, столь приятное идолопоклонство и полное отсутствие какой бы то ни было ответственности. Египет они покинули скорее по необходимости, чем в результате свободного выбора. И все-таки ими, как и евреями, откликнувшимися на призыв сионистов в начале двадцатого века, движут противоречивые побуждения. Многие просто ищут другой Египет, где можно будет пользоваться всеми египетскими благами, но без физического порсбощения. Другие, однако, как мы можем предположить, остаются верны Завету, сохранившемуся в их памяти, его надеждам и обязательствам. Мудрецы замечают, что несмотря на значительную ассимиляцию и быстрое растворение в египетской среде, евреи упрямо держались за свою еврейскую сущность — ”они не меняли свои имена и свой язык”.¹²

Таким образом, Египет — это не только географическое место, но и состояние духа. Ему в обоих качествах противостоит Земля обетованная, дающая перспективу свободы; но прежде чем войти в нее, надо предприняв действие, переместиться из Завета по необходимости в Завет предназначения. Человек должен испытывать внутреннее побуждение, призвание, ибо неограниченная свобода не избавляет от отчуждения. Наоборот, такая свобода, представляющая на самом деле социальную и моральную анархию, сама является признаком отчуждения. Лекарство от египетского рабства состоит вовсе не в том, чтобы дать каждому человеку право на безудержное удовлетворение своих инстинктов; оно в установлении высших социальных и национальных целей, которым человек готов добровольно посвятить себя. Освободившиеся рабы должны взять на себя обязательства Завета. Человек перестает быть мерой всех вещей: он начинает руководствоваться интересами семьи, народа и общины. Община, живущая по условиям Завета, становится, тем, что на иврите называется ”святым сообществом”, ибо община, выбирающая путь истины, обретает святость. У каждого человека есть собственные жизненные устремления, но лишь община способна добиться более высоких целей. Она становится братством священников и, будучи таковой, способна оказать помощь любому из своих членов. В новой земле появятся города-убежища для лиц, совершивших непредумышленное убийство; там будут введены гуманные законы; права собственности будут контролироваться. Каждый человек получит задание в рамках общины; он будет выделять десятины от своих доходов для ученых и нуждающихся, будет освящать свои поля, дни своей жизни и семейные отношения символическими жертвами, а в положенное время — поститься или пировать. Ни в общественной, ни в экономической, ни в личной жизни не останется места для распущенности и вседозволенности. Короче говоря, отчуждение будет преодолено благодаря клятве Всевышнего: ”Ибо Мне сыны Израилевы слуги: они — Мои слуги, которых вывел Я из земли Египетской” (Ваикра 25:55).

II

Все вышесказанное несколько уводит нас в сторону от сионизма и его реальностей, воплощенных в современном государстве Израиль. Израильское политическое руководство, в котором все также преобладает светское начало, не призывает к установлению ”святого сообщества”; его язык не похож на язык Завета. Поэтому оно не может предложить реального выхода из все усиливающегося галута, из состояния отчужденности еврейского духа, которому, по идее должен противостоять сионизм. В этой связи встает вопрос: когда же, наконец, мы серьезно обратимся к истинным духовным ценностям сионизма? Ведь в первые годы строительства государства, когда в него стекались евреи со всех концов света и формировались государственные институты, существовало чувство общности и стремление к единой цели. Теперь мы их не видим. Если сионизм — это движение, направленное лишь на физическое собирание евреев на их земле, новому поколению израильтян такое движение будет ни к чему. Ведь они не знают, что такое жизнь в рассеянии, и еврейскую государственность принимают как должное. Их мучает более глубокая проблема, состоящая в утрате самоуважения, утверждении сомнительных ценностей и равнодушии к тем самым идеалам, которые были дороги первому поколению первопроходцев и покорителей земли. Короче говоря, отчуждение стало частью наследия самих молодых израильтян. Пытаясь избавиться от него, они вновь подсознательно обращаются к сионизму.

Нет нужды напоминать о том серьезном политическом и военном положении, в котором находится сейчас Израиль. Но не менее тяжел и моральный кризис, хотя он не столь бросается в глаза, который охватил самих израильтян, особенно молодежь. Конечно, они сплочены. Именно внешняя угроза способствует сохранению тех основополагающих целей и устремлений, которые легли в основу государства. Но молодой израильтянин должен знать, за какое дело он воюет. Первое время прогрессивный характер сионистской революции был очевиден: борьба за свободу против тирании. Теперь же израильтяне вдруг обнаружили, что им все чаще отводится роль реакционеров. Как можно сохранить моральную чистоту и веру, если вас все время обвиняют, к примеру, в империализме? Что вы на это ответите? Можно, конечно, возразить, что эти обвинения ложны. Молодые израильтяне прекрасно знают, что их отцы и деды боролись в подполье и в Хагане за освобождение родной земли от ига британского империализма. В тридцатых и сороковых годах они участвовали в национально-освободительном движении, которому были присущи все признаки, пробуждающие в участнике этого движения самоуважение и уважение со стороны других борцов за свободу. Но теперь их детей со всех сторон упрекают в империализме, а Организацию освобождения Палестины и прочие группы подобного толка провозглашают борцами за свободу и справедливость на Ближнем Востоке. Когда члены ООП совершают очередное убийство или диверсию, молодой израильтянин готов к немедленному отпору и, как правило, воздает врагу по заслугам. У него, по-видимому, более прочные связи с его будущим и прошлым, чем с политикой так называемого ”освободительного движения”, которое на поверку оказывается далеко не таким уж ”освободительным” и справедливым. Но переход из лагеря ”освободителей” в лагерь ”империалистов” в глазах остального мира порождает в душе молодого израильтянина нравственный кризис. Он впадает в смятение, которое исподволь разрушает в нем самоуважение и грозит превратить его самого из идеалиста в циника. В крайнем случае он решит покинуть страну, в которой нет покоя ни телу, ни душе. Ведь не надо забывать, что ”сионизм” заставляет его служить до трех месяцев в году в резервных частях и после прохождения службы в армии. Даже если нет войны, он вынужден проводить много времени вне дома, вдали от семьи.

Большинство останется, конечно, в Израиле, чтобы строить здесь свое будущее, но их постоянно будут мучить сомнения: куда мы идем? Кто мы такие? Что мы здесь делаем? К чему привязаны? И главное — почему нас так ненавидят и презирают? Почему мы не можем жить нормально, как другие народы? И тут выясняется, что именно два последних вопроса задавали себе евреи диаспоры сто лет назад, когда убедились в провале политической и гражданской эмансипации. Сионизм в том виде, в каком он ныне существует, не может дать ответы на эти вопросы. Вот почему израильтяне все чаще отворачиваются от его доводов. Еврейская государственность, это высшее достижение политического сионизма, породила такие проблемы и трудности, которые авторы Базельской программы 1897 года и Декларации Независимости 1948 года не могли предвидеть. Короче говоря, сионизм ликвидировал внешние признаки еврейской бездомности, но не ослабил чувства, о котором сказано: ”Он презираем был и отвергнут людьми, страдалец и изведавший болезнь” (Йешаягу 53:3). Ранние сионисты не приняли, по-видимому, во внимание это пророчество, а если и приняли, то сочли его частью еврейского опыта, которая также автоматически отпадет, как только удастся провозгласить политическую независимость.

Другими словами, новые израильтяне стали испытывать почти такое же болезненное душевное состояние, какое было присуще их предкам в диаспоре. ”Автоэмансипация” Пинскера оказалась не более успешной, чем все прежние эмансипации. Создание государства Израиль — очень важный и, скорее всего, необратимый факт; но то же самое можно сказать о ликвидации еврейских гетто в XVIII и XIX веках. Ни одно из этих эпохальных событий не излечило евреев от болезни отчуждения. Израильтянин — конечно, не ”люфтменш”, не эмансипированный еврей, описанный Нордау в конце девятнадцатого века, но и ему мешает ощущение неприкаянности и неуверенности в будущем. Отчуждение по-прежнему сидит глубоко в его подсознании, создавая духовный вакуум, который невозможно заполнить одной государственностью. Новый израильтянин продолжает поиски смысла своей жизни. Эти поиски актуальны именно сейчас, когда, как мы уже говорили, Израиль находится в политической изоляции, от которой страдает каждый думающий и впечатлительный еврей. Впрочем, речь не столько о политическом положении, сколько о проявлении духовного кризиса. Отцы ели кислый виноград, а у детей сводит скулы.

Основатели сионизма почти полностью отвергли веру своих предков, взяв на вооружение новые идеологические учения: толстовскую этику труда (предложенную А.-Д. Гордоном), марксистскую диалектику и утонченный западный либерализм. На каждое из этих учений возлагались в свое время большие надежды, но все они обанкротились. Тяжелый удар по марксизму нанесли разоблачения, прозвучавшие с трибуны двадцатого съезда КПСС в 1956 году; что касается западных ценностей, то Запад и сам в них разочаровался — что, например, осталось, от хваленой ”американской мечты”? Если же вспомнить идеалистическую теорию спасения человечества через труд, нынешние молодые израильтяне прекрасно знают, что коррупция израильского общества берет свое начало в том самом привилегированном классе, который разбогател на монополии социализма и государственных коррупций. Теперь мало кто верит, что кибуц — это символ справедливого и равного труда, поскольку условия современного рынка вынуждают кибуцников повсеместно использовать чужой труд, а сами они постепенно превращаются в предпринимателей и расчетливых менеджеров. Такие изменения, безусловно, вызваны законами современной экономики и рентабельны для государства, но при этом в самих кибуцах наблюдается охлаждение к идеалам прошлого; пропадает и прежнее безграничное воехищение подвигами первопроходцев.

Итак, старые кумиры свергнуты с пьедесталов (во всяком случае, многие из них потускнели от времени), но потребность в идеалах не ослабевает. Откуда же взяться этим идеалам? Большинство евреев не станет их искать в синагоге, поскольку светский сионизм, хотя и не сумел выдвинуть позитивные цели, успешно привил отвращение к нашей древней религиозной традиции. Современного еврея лишили субботы-Шабат, не дав ему взамен другого источника духовной силы. Зато он получил государство, национальный флаг и еще один ежегодный праздник, День независимости, который, однако, утрачивает с годами свою притягательность. Как ни странно, День независимости отмечают с наибольшим подъемом в синагогах, где раввины разработали для прихожан особый порядок молитв, призванный увековечить это событие и придать ему дополнительный религиозный смысл. Большинство израильтян в синагоги не ходит и не испытывает никаких особых чувств в день праздника. Таким образом, память о провозглашении государственной независимости в 1948 году постепенно ослабевает.

III

Теперь мы видим, что еврейская государственность сама по себе не принесла спасения. В еще большей степени, чем коренных израильтян, это касается молодых евреев диаспоры, приехавших в страну Израиля, чтобы осуществить свои духовные устремления. В первые же годы после основания государства начался массовый исход десятков тысяч угнетенных евреев из Марокко, Алжира, Ирака и Йемена. Их неослабно влек к себе сам факт еврейской независимости и политической эмансипации. Наконец-то, стала осуществляться их многовековая мечта об избавлении. В точном соответствии с древним пророчеством, они понеслись в Землю обетованную на крыльях орла; чего еще им было желать? Тогда сионизм, воплощенный в новом государстве, прекрасно исполнил роль освободителя еврейских масс. Если для евреев, живших в Италии и Германии в XVIII веке, роль Йегошуа сыграл Наполеон, возвестивший наступление эпохи либерализма, для йеменских евреев в 1949 и 1950 годах избавителем стал Давид Бен-Гурион. Именно он осуществил их мессианские чаяния. В тот период все шло довольно гладко; проблемы начали возникать несколько позже.¹³

В семидесятых-восьмидесятых годах сложилась совершенно иная обстановка. В тот период среди репатриантов стали преобладать евреи из стран свободного мира (в основном, США и Южной Африки) и из Советского Союза.

Для них возвращение означало не столько избавление от физического угнетения или политического бесправия, сколько непреодолимое желание утвердить или заново открыть для себя свое еврейство. Они ждали от Израиля не физического, а духовного освобождения, и прибыли сюда не как беженцы, а как искатели высших ценностей. Нельзя, конечно, забывать, что в послевоенные годы советские власти весьма осложняли жизнь еврейской молодежи, закрыв ей путь ко многим профессиям и в университеты. Но не в этом была причина огромной волны еврейской эмиграции из СССР, начавшейся в 1969 и достигшей невиданного размаха в 1989 году. Скорее, наоборот: именно недовольство советского еврейства, его стремление к самостоятельности вызвали, в значительной мере дискриминационные меры со стороны властей. Люди, пережившие Катастрофу и Сталинские чистки, уже не проявляли желания слиться с коммунистической системой, чем существенно отличались от своих отцов и дедов, активно поддержавших большевистскую революцию. Кроме того, пробуждение еврейского самосознания было ускорено возникновением и успешным развитием государства Израиль и особенно его блестящей победой в Шестидневной войне. Советские евреи хотели присоединиться к своим братьям и разделить их судьбу. Такое духовное и национальное возрождение объясняется не одними только условиями жизни в коммунистической системе. Во времена Сталина оно было бы жестоко подавлено. А преемники диктатора выбрали путь компромисса: прибегнув к репрессиям, они, вместе с тем, позволили эмигрировать некоторым евреям, особенно, самым беспокойным и активным.

Израиль встретил их, естественно, с распростертыми объятиями. Но очень скоро стало ясно, что повторения североафриканской и йеменской алии не состоится. Конечно, русские евреи были рады своему освобождению и прибытию в Израиль, им было важно ощутить физическое объединение со своим народом и со своей землей, но одного этого для них было недостаточно. Полувековое влияние коммунистических идей убедило евреев СССР в том, что всякое нормально функционирующее общество должно стремиться к единой цели. В целом, они отвергали коммунизм, но при этом нуждались в альтернативной еврейско-израильской доктрине. Коммунизм приучил их считать, что всеми действиями людей руководят политические соображения, и что каждую политическую идею питает какая-то высшая цель, надежда. Коммунистическая цель оказалась ложной, несостоятельной, но ведь что-то должно ее заменить. В конце концов, не хлебом единым жив человек.

Новые советские репатрианты семидесятых годов не приняли поэтому сложившуюся в Израиле социально-политическую систему столь же безоговорочно, как прибывшие до них евреи Северной Африки. Многие отвергли социалистические порядки, особенно, некоторые устаревшие традиции. Например, в Израиле с давних пор вывешивают красный флаг на Первое мая. Это стало рутиной, и мало кто из самих участников первомайской церемонии искренне верит в идеалы интернационального единства трудящихся. Однако многим русским репатриантам было странно и неприятно видеть в Израиле этот зловещий для них символ. Для них красный флаг олицетворял ту самую авторитарную политическую систему, от которой они искали убежища в Израиле и которой пытались найти здесь замену. Бесполезно убеждать их, что Израиль свободная страна по типу западных демократий, что каждый ее гражданин вправе верить во что ему хочется. Коммунистический тоталитаризм для них, конечно неприемлем, но и западная система, обеспечивающая свободу всем течениям и политическим идеям, тоже не кажется им идеальным вариантом. Для одних такая терпимость — источник подлинной демократии; для других — причина моральной анархии и духовной пустоты. Они прекрасно научились распознавать признаки внутреннего распада западного общества; многие из этих признаков неожиданно предстали перед ними в самом Израиле.

В этом смысле весьма показателен случай, происшедший с одним опытным токарем из Ленинграда. Вскоре после приезда в Израиль он устроился на небольшое предприятие в районе Тель-Авива. Хозяин завода не мог нарадоваться на него, и какое-то время все шло прекрасно; вдруг в один прекрасный день этот рабочий появился на бирже труда и попросил подыскать ему другую работу. Выяснилось, что этого бывшего ленинградца подвели его же усердие и сознательность. Его коллегам вскоре надоели чрезмерное трудолюбие новичка и его постоянные призывы работать лучше, не филонить и не бездельничать. Однажды они все дружно отправились к хозяину и пригрозили забастовкой, если он не уволит ”русского”. Иногда создается впечатление, что от всей классической идеологии социализма, некогда господствовавшей в Израиле, осталось одно только представление о неоспоримом праве наемного работника бастовать по любому поводу.

К совсем другому типу относятся репатрианты, прибывшие в шестидесятых-семидесятых годах из стран Запада, главным образом, из Северной Америки. Они в гораздо меньшей степени, чем их братья из Советского Союза, подвергались разным дискриминационным ограничениям. Их мало впечатляют израильские политические свободы. Они приехали в еврейское государство не за демократией и не за правом голоса, которыми успели насладиться у себя дома. Беспошлинным автомобилем и новой квартирой их тоже трудно было соблазнить. Все это, конечно, составляло тот необходимый минимум, без которого не мог обойтись средний житель Соединенных Штатов; но цель их приезда была совсем другая. Они искали идею, некий идеал, отличный от того, который царит в потребительском обществе. Американского еврея не устраивала жизнь в каменных джунглях и тем более — та жалкая имитация западного стиля, с которой он столкнулся в Тель-Авиве. Все те же ночные клубы и вульгарные американские фильмы; а он стремится к более осмысленному существованию и подлинно человеческим отношениям с окружающими. Репатриант из Америки жаждет сохранить еврейскую семью, которой угрожает эрозия в условиях современного западного общества.¹⁴ А главное, он хочет жить там, где сможет спокойно воспитывать детей, не боясь преступности и насилия, и установить живую и осмысленную связь со своим еврейским прошлым и еврейским будущим.

Не секрет, что значительная часть евреев, прибывающих из Америки, придерживается неоортодоксальных религиозных взглядов и традиций. Они в полной мере испытали на себе влияние эмансипации, но сумели сохранить приверженность иудаизму. В этом смысле их позиция полностью противоречит господствующей израильской культуре, носители которой считают еврейскую религию и традиции отсталыми и даже реакционными. Специалист по компьютерам из Бостона и верный еврейским традициям юрист из НьюЙорка вовсе не нуждаются ни в модернизме, ни в куцей эмансипации светского израильского общества. Наоборот, как это ни парадоксально, атеизм и выспренный рационализм представляются им забавным пережитком прошлого, а его носители — израильтяне второго поколения — как бы ожившими социалистами-первопроходцами, осваивавшими страну сто лет назад в эпоху Огюста Конта, Людвига Фейербаха и Фабианского общества. Таким образом, сионистский истеблишмент столкнулся с абсолютно новой ситуацией по сравнению с сороковыми и пятидесятыми годами, отмеченными успешным ”перевоспитанием” религиозных йеменских и иракских репатриантов. Ловкий парикмахер проворно срезал их детям традиционные пейсы, и те, несмотря на протесты старшего поколения, шли в нерелигиозные школы и другие учебно-воспитательные заведения, чтобы превратиться там в ”настоящих” израильтян.¹⁵ Эти грубые и решительные меры хорошо срабатывали в восточных общинах, молодое поколение которых утратило веру в Б-га своих предков, не получив ничего взамен.¹⁶ Новые же израильтяне американского происхождения хуже поддаются такого рода обработке.

Есть еще один тип молодого американского репатрианта. Он принадлежит к поколению, полностью разочаровавшемуся в прежних идеалах; его проблемы — присущи всей западной цивилизации, и главная из них — утрата своего самосознания. Такой американский еврей едет в Израиль по целому ряду причин. Здесь и общая душевная неустроенность, и желание обрести нечто новое и идеальное, и какие-то зачатки еврейского самосознания, в которых он видит последнюю надежду на обретение подлинных ценностей и смысла жизни. Израиль далеко не таков, чтобы помочь этим молодым репатриантам. Хотя они по-настоящему страдают от отчуждения, прибегая порой к наркотикам и другим ”атрибутам” современной ”просвещенности”, сионизм ничего не может предложить им взамен. Лишь немногие из них придут в кибуцы, чтобы строить там свое будущее; другие осядут в нетрадиционных религиозных училищах, появившихся за последние годы в Иерусалиме и других местах и, как магнитом, притягивающих к себе бесприютных бродяг с Запада. Но для большинства Израиль станет лишь очередной остановкой в их безнадежных скитаниях.

Давайте вспомним, что главная цель сионизма — покончить с изгнанием. Но изгнание продолжается, хотя и в несколько иной форме. Галут не так давит на современного американского и даже советского еврея, как он давил на евреев Восточной Европы в конце прошлого столетия. Современный еврей жаждет освобождения не потому, что жестокий царский режим лишает его средств к существованию, и не потому, что его дочерям угрожают казаки. Он решает более сложную проблему — проблему утраченного самосознания, которую делит со всем Западным миром, но ощущает гораздо острее, потому что по-прежнему чувствует себя традиционной жертвой и козлом отпущения и еще потому, что остатки этого самосознания не до конца выветрились из его души. Порой оно возвращается к нему в мимолетных образах и воспоминаниях. Ворота в райский сад закрыты, и стоящие на страже херувимы грозно обнажили мечи, но еврей посматривает с любопытством поверх забора, за которым расстилаются прекрасные освещенные солнцем лужайки. Сионизм сделал упор на государственность, и государство действительно является его опорой. ”Святая община” ищет святую землю, чтобы осуществить на ней свое предназначение. Но сионизм до сих пор не определил, какое общество он собирается создать на освобожденной земле. Может, оно будет лишь копией отчужденного западного общества? Тогда оно вряд ли привлечет современного еврея, ищущего в Израиле духовное освобождение, утешение и избавление от нравственных мук.

Израиль вынужден уделять много внимания борьбе за выживание. Но само это выживание должно быть связано с высшими целями, которые придадут ему смысл и, в конечном счете, оправдают все‘ понесенные жертвы и пережитые страдания.