Рождение и детство. Мужчины и женщины

РОЖДЕНИЕ И ДЕТСТВО. МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ

Обрезание

Вольтер с презрением говорил о том Б-ге, для которого имеет какое-то значение, обрезают ли Его приверженцы крайнюю плоть своим детям или нет. В ярких и язвительных высказываниях французского мыслителя в концентрированном виде было выражено скептическое отношение просветителей к религиозным обрядам. Спиноза — не менее яростный скептик, чем Вольтер, но далеко не столь остроумный (по правде говоря, начисто лишенный остроумия), — оставил нам на эту тему куда более глубокое суждение. "Этому признаку, — писал он, — я придаю столь важное значение, что, по моему убеждению, одного лишь наличия его было бы вполне достаточно, чтобы утвердить особое существование наделенных им людей в качестве отдельного народа".

После того как в течение многих веков обряд обрезания служил неиссякаемым источником шуток о евреях и издевок над ними, вдруг в недавнее время он был признан операцией, достойной всяческого уважения. Оказывается, этот обряд имеет немалое гигиеническое значение. По совету врачей образованные люди во всем мире обрезают своим детям крайнюю плоть.

Если бы Вольтер жил в наши дни, он, возможно, пошел бы в больницу и попросил сделать себе обрезание. И весьма возможно, что в течение одного или двух дней после операции он очень жалел бы, что его родители не сделали ему обрезание, когда он был еще младенцем в колыбели.

Однако для евреев в наши дни, как и в течение четырех прошлых тысячелетий, обрезание является отнюдь не просто полезной гигиенической операцией. Этот знак на плоти — древняя печать договора между Авраамом и Создателем. Благодаря ей еврей, если он обнажен, в течение всей своей жизни выглядит иначе, чем остальные люди. Сторонники концепции полного равенства всех народов любят утверждать, что в голом виде невозможно отличить нищего от короля. Но еврей, голый или мертвый, всегда отличим от нееврея. Да, действительно, в 20-м веке обрезание превратилось из смешного членовредительства в мудрую профилактическую меру, и поэтому критикам и хулителям иудаизма пришлось отказаться от соблазнительной привычки изощряться в шутках и прибаутках по поводу отсутствия у евреев крайней плоти. Между тем, сделанное недавно открытие полезности обрезания едва ли заслуживает большого удивления. Символы и обряды древней религии, выдержавшей проверку временем, — там, где эти символы и обряды касаются человеческого тела, — всегда несут в себе здоровую и разумную основу, иначе они отпугивали бы приверженцев этой религии и побуждали бы их к вероотступничеству. В течение многих веков евреи следовали Моисееву Закону и верили в него, и современная медицина признала это доверие более чем оправданным. Однако слава и величие иудаизма отнюдь не в том, что его предписания в наши дни получили одобрение медицины.

Мы производим нашим детям обрезание на восьмой день после рождения, как сделал Авраам со своим сыном Исааком, — за исключением тех случаев, когда ребенок рождается чересчур слабым и врачи советуют отложить обрезание на более поздний срок. Как правило, младенец на восьмой день после своего рождения легко переносит эту операцию, во время которой он обычно просто спит. Обрезание крайней плоти, произведенное искусным резником-моелом, чаще всего проходит для ребенка практически безболезненно, и рана заживает через несколько дней.

Этот ритуал мы называем словом брит (что на иврите означает договор). Когда обрезание производилось в домашних условиях, у всех на виду, оно всегда сопровождалось семейным праздником, на который собирались друзья и родственники — они вели между собой ученые разговоры, ели, пили и веселились. Каждый этап церемонии обставлялся как можно торжественнее, был ярок и запоминался надолго, а исполнение главных ролей в церемонии считалось честью, которая оказывалась родителями уважаемым родственникам или почетным гостям. Сейчас младенцы появляются на белый свет в тихих, окрашенных в холодные цвета и пропитанных запахом лекарств больничных палатах; этажом выше над такой палатой нередко лежат тяжело страдающие больные, а этажом ниже — труп только что умершего. Больничные правила запрещают в палатах какие-либо проявления веселья. Однако в больших городах в больницах, где бывает много рожениц-евреек, им иногда отводят особую палату где-нибудь на отшибе, в дальнем конце здания; эта палата называется палатой для брита. И оттуда, как и когда-то, доносится эхо древней радости.

На торжественной церемонии обрезания отец ребенка произносит специальное благословение:

"Благословен будь Ты, Г-сподь Б-г наш. Творец вселенной, освятивший нас заповедями Своими и повелевший нам приобщить мальчика сего к Союзу праотца нашего Авраама".

В идеале отец должен был бы сам и сделать обрезание своему сыну, как поступил праотец Авраам. Однако согласно общераспространенному обычаю родители поручают эту операцию искусному моелу. Моел, производящий за год сотни обрезаний, приобретает в своем деле такую высокую квалификацию, которой могут позавидовать многие хирурги. Разумеется, он соблюдает все современные требования антисептики и санитарии.

Некоторые родители-евреи поручают эту операцию врачу: либо потому, что, по их мнению, так безопаснее для ребенка, либо потому, что им попросту все равно, кто обрезает их сына. Такая точка зрения ошибочна по многим причинам.

Во-первых, моел — это, как правило, вполне квалифицированный специалист своего дела; он обладает всеми современными медицинскими познаниями, требующимися для совершения обрезания, и на его мастерство определенно можно положиться. Лучший специалист на свете иногда допускает ошибки и промахи, и у самого искусного хирурга может порой дрогнуть рука. У родителей нет более надежной гарантии обеспечить безопасность операции, чем обратиться к квалифицированному и заслужившему доверие моелу.

Во-вторых, моел занимает место отца в произнесении благословения во время обряда обрезания — так было уже в течение тысячелетий. Предполагается, что он знаком с требованиями и у становления ми нашей веры и предан ей.

В-третьих (и это, возможно, важнее всего), еврейский обряд обрезания не тождествен рутинной операции, совершаемой в больничных условиях. В больнице могут произвести эту операцию безболезненно и по всем правилам медицинской науки, но с ритуальной точки зрения не совсем так, как требует иудейская вера.

Бар-мицва

Слова бар-мицва означают сын заповеди. С церемонии бар-мицвы начинается важный этап в жизни еврейского ребенка — его вступление в сознательную религиозную жизнь.

В своем романе "Марджори Морнингстар" я изобразил обряд бар-мицвы и постарался описать его тщательно и с любовью. Мне казалось, что я преуспел в своем намерении, но, к моему глубокому огорчению, некоторые из моих собратьев-евреев обрушились на меня с самыми яростными нападками. Они утверждали, что в моем изображении святой обряд стал выглядеть комично. Разумеется, в моем описании бар-мицвы были комические моменты, однако я уверен, что эти моменты не родились в воображении автора, а содержатся в самой структуре обряда, представляющего собой древний народный обычай.

Грустное впечатление оставляет народ, который в те или иные обычаи или события своей жизни не вкладывает определенной толики юмора. Из того, что мне известно по литературе, наиболее близким к американской бар-мицве обрядом представляется диккенсовское рождество. Ему предшествуют сложные сказочные приготовления, и оно сопровождается обильным чревоугодием и возлияниями; люди приходят на празднование целыми семьями, наружу выплескиваются бурные эмоции, и все это очень далеко от той торжественности, которая, казалось бы, подобает религиозной церемонии. Рождество в описании Диккенса брызжет весельем и радостью — так же, как наша бар-мицва. Мы, евреи, — народ от природы буйный и любящий повеселиться. В свободной Америке, где впервые за многие столетия мы пользуемся равноправием и равенством возможностей, мы превратили обряд бар-мицвы в роскошное празднество, которое его организаторам обычно влетает в копеечку. Я не вижу в этом ничего дурного. Американский праздник совершеннолетия — это нечто в том же роде. Если бы при всем этом наша бар-мицва сохранила в неприкосновенности и свое религиозное значение, все было бы в порядке. Моя сдержанность и мои сомнения по поводу церемонии бар-мицвы, устраиваемой в Америке, сродни сдержанности и сомнениям некоторых христианских священников по поводу праздника святок в том виде, в каком он сейчас используется прежде всего для увеличения доходов универсальных магазинов. Есть опасность, что поставленное на поток производство праздничных развлечений приведет к забвению исконного, изначального смысла праздника, который в результате превратится в красочный и многозвучный вихрь, бушующий вокруг абсолютно пустого центра. Сам же ритуал бар-мицвы — это волнующее и важное событие.

Образ жизни евреев, как и образ жизни всех других людей, требует, чтобы ребенка с малых лет наставляли. До тринадцати лет ребенок еще не настолько разумен, чтобы самостоятельно приходить к определенным выводам и теориям, и у него нет достаточной внутренней дисциплины, чтобы сознательно соблюдать определенные обряды. Когда ребенку исполняется тринадцать лет, его отец формально слагает с себя ответственность за то, чтобы направлять своего сына в его религиозных обязанностях. Мальчик становится в этом вопросе самостоятельным. Он начинает молиться, накладывая филактерии, и в ближайший шабат после своего дня рождения получает в синагоге право на алию: ему разрешается прочесть отрывок из Торы и произнести благословение над отрывком из еженедельного чтения, —то есть приобщиться к привилегиям взрослых. Это знаменует его новое положение в общине.

Наиболее почетным признаком его нового положения становится чтение мафтира — предусмотренного Законом еженедельного чтения отрывков из Книг Пророков. Давным-давно в европейских общинах возник обычай давать мафтир мальчику в первый шабат после его бар-мицвы. Этот обычай укоренился, и мы его до сих пор соблюдаем.

Но, разумеется, этот обычай возник тогда, когда все без исключения еврейские дети получали обязательное религиозное образование и обучались ивриту. Обыкновенному еврейскому мальчику в Европе прочесть мафтир со специфическим напевом было ничуть не труднее, чем нынешнему американскому тринадцатилетнему подростку прочесть вслух газету. Однако все это совершенно изменилось, когда огромная часть европейского еврейства переселилась за океан; в Америке как уровень, так и распространенность еврейского образования катастрофически упали. В нашей стране еврейский мальчик, который способен без труда прочесть вслух на иврите страницу из Книг Пророков, стал довольно редким исключением, а мальчик, способный с ходу перевести эту страницу или прочесть ее без долгой и изнурительной подготовки, — это уже просто уникум.

Однако обычай предоставлять мафтир мальчику после бар-мицвы не был забыт. И вот уже в течение двух поколений в Соединенных Штатах бесчисленных мальчиков, которые едва-едва, с грехом пополам знают еврейский алфавит, заставляют зубрить наизусть незнакомые слова и произносить их непонятно зачем нараспев. Для большинства таких мальчиков этот бессмысленный, ничего не дающий и докучный обычай стал единственным и конечным приобщением к иудаизму.

Это принесло огромный вред. Мальчики отлично видели всю нелепость того, что они делают (а ведь древние мудрецы были правы, возлагая на человека религиозную ответственность именно с тринадцати лет: в этом возрасте подростки прекрасно все понимают). И когда унылый педант-наставник, работающий за положенную мзду, заставляет мальчика весь год день за днем зубрить по вечерам непонятные псалмы на иврите, написанные латинскими буквами, то такой наставник, естественно, никогда не избежит острого языка своего подопечного, который прекрасно осознает, что его ради чистой показухи хотят выдать за того, кем он не является, — за хорошо обученного юного знатока Писания.

Когда сила обычая побуждает евреев притворяться, будто они достаточно искушены в еврействе, у какого родителя хватит смелости признаться, что его чадо в этом ничего не смыслит? Человеческая природа — штука упрямая; и у родителей, не давших сыну еврейского воспитания, есть только два выхода: либо устроить бар-мицву по всем правилам, либо не устраивать никакой. Уже давно раввинов заботит, что этот обряд устраивается не по внутренней потребности, а скорее по инерции. Однако раввины руководствуются правилом: "Лучше это, чем ничего". Но теперь печальные результаты такой страусовой политики становятся столь явными, что ими уже нельзя пренебрегать. Теперь входит в обиход новая процедура, которую вообще-то давно пора внедрить.

В наши дни люди, занимающиеся воспитанием юношества, берут совершение обряда в свои руки и стараются, чтобы подготовка к нему шла на пользу мальчику вместо того, чтобы, как бывало раньше, заставлять его покорно повторять затверженные догмы и азы. Поскольку и родители и сами дети рассматривают бар-мицву как некий акт посвящения, акт перехода от беззаботного детства к более зрелому возрасту, то раввины тоже начали, наконец, рассматривать этот обряд именно с такой точки зрения и требовать (как при всяком ином посвящении), чтобы посвящаемый обнаружил определенные познания, прежде чем ему будет вручено соответствующее свидетельство. Чтобы выявить у подростка эти познания, традиционного мафтира недостаточно. Мальчик должен подвергнуться серьезному экзамену по ивриту, классической еврейской литературе, законам иудейской веры и истории еврейства. Если он не может сдать такой экзамен, раввин не позволяет родителям занимать синагогу для выполнения пустой церемонии. Это чревато тем, что родители теперь знают: в возрасте восьми или по крайней мере девяти лет ребенку следует начать давать серьезное еврейское воспитание. Иудаизм нельзя вбить в ребенка в течение года; за это время можно лишь заставить его вызубрить кое-какие тексты.

Такое отношение к родителям и детям требует от раввина твердости, и он нуждается в поддержке попечительского совета. Однако теперь уже ясно, что это — единственный выход; в противном случае вся система еврейского воспитания обречена на гибель. И поэтому новые методы воспитания обретают сейчас права гражданства в еврейских общинах. Если они окончательно утвердятся, у нашей веры есть шансы на то, что будущее поколение будет — хотя бы в общих чертах — воспринимать ее в истинном свете. Иудаизм налагает иной раз на человека трудные обязанности, однако это — красочная и мощная религия, и в течение четырех тысяч лет она привлекала к себе приверженцев. Она вовсе не представляет собою ту напевную абракадабру, какой может показаться необученному подростку даже самая яркая и сильная глава из книги пророка Исайи.

В последнее время некоторые люди — в противовес экстравагантному характеру американской бар-мицвы — стали отказываться от организации шумного празднества; сбереженные в результате этого деньги они жертвуют на какое-либо благотворительное мероприятие, либо используют для того, чтобы позднее, когда мальчик подрастет, оплатить его поездку в Святую Землю. Такую экономию можно только приветствовать, однако я очень сомневаюсь, что она войдет в повседневный обычай. И к тому же, делу — время, потехе — час. Устроить подростку веселое празднество в столь важный день его жизни — это древняя традиция, которой едва ли многие найдут в себе силы воспротивиться. Всегда приятно наблюдать фейерверк, хотя он и гаснет слишком быстро для тех денег, которые на него истрачены.

Когда на праздновании бар-мицвы несколько ошалелый от обрушившихся на него событий дня подросток произносит наизусть затверженную речь (рудимент прежних ученых диспутов), начинающуюся словами "Сегодня я становлюсь мужчиной", он становится "мужчиной" лишь номинально, так как эти слова, разумеется, остаются всего лишь церемониальной метафорой, о чем свидетельствуют невысокий рост, румяные щеки и тонкий, ломающийся голос мальчика. Родители мальчика отнюдь не ждут от него, чтобы он тут же после бар-мицвы стал зарабатывать себе на хлеб насущный, или ложиться спать без приказания, или с воодушевлением выполнять школьные домашние задания, или читать "Уоол Стрит Джорнэл". Иудаизм просто предполагает, что в тринадцатилетнем возрасте подросток становится достаточно разумным и просвещенным, чтобы начать сознательно выполнять предписания еврейской веры. Заканчивается период умственной незрелости, и мальчик начинает нести традиционные религиозные обязанности, как всякий взрослый еврей.

Бат-мицва

Как иногда бывает с ураганными ветрами, вихревая круговерть американской бар-мицвы породила менее буйный вихрь, который называется бат-мицва. В защиту этого обряда привидится гот довод, что девочки по достижении определенного возраста должны, как и мальчики, принимать на себя определенные религиозные обязанности, и потому нет никаких причин не отмечать это событие столь же торжественно, сколь и бар-мицву мальчиков.

Легко понять, почему тысячелетиями родители не устраивали своим дочерям никакой бат-мицвы, а сейчас этот обычай возник и широко распространился. По традиции, задачу по поддержанию еврейского ритуала наша вера возложила главным образом на мужчин, однако женщинам она оставила важнейшую обязанность воспитания детей и поддержания в доме еврейской атмосферы (возможно, это был единственный способ сделать веру жизнеспособной). Поэтому в воспитании девочек больше внимания уделялось не столько овладению ими книжной ученостью, сколько привитию им нравственно-этических норм. Когда появился обряд бар-мицвы, он сперва был скромной синагогальной формальностью, а не тем семейным Четвертым июля, каким он стал теперь. Если бы какая-нибудь девочка вдруг потребовала, чтобы ради этой формальности ее стали обучать всей той мудрости, которой ее братьев обучают чуть не с пяти лет, люди сочли бы, что у этой девочки — "не все дома"; а родителей, решивших взвалить на свою дочь бремя учености, признали бы просто дураками. Однако времена изменились: религиозное обучение мальчиков перестало быть таким углубленным, как раньше, скромный обряд бар-мицвы превратился в шумное, веселое торжество, которое мальчик зарабатывает себе ценой зазубривания нескольких текстов (что и девочке вполне доступно), и никаких обязанностей ритуал этот на виновника торжества не налагает — наоборот, после бар-мицвы мальчик зачастую и вовсе перестает штудировать Писание и выполнять большинство религиозных обрядов. И тогда-то как девочки, так и их родители разумно рассудили, что нет никаких оснований не устраивать в семье и бат-мицву.

Трудность, правда, заключалась в том, чтобы придумать для девочек подобающую синагогальную церемонию, ибо с самого зарождения иудаизма ничего подобного у нас не было. Там, где нет традиции, на помощь пришла импровизация. Бат-мицва чаще всего обставляется как что-то вроде праздника окончания воскресной школы или по крайней мере ее первой ступени. В ортодоксальной синагоге никакая бат-мицва, разумеется, не справляется. А в синагогах других течений этот обряд отнюдь не достигает той торжественности и праздничной обстановки, какая свойственна бар-мицве. Да это и по самой сути вещей невозможно.

Мужчина и женщина

Обряд бат-мицвы — это одно из тех нововведений, которые в наши дни появились в двух основных отколовшихся от ортодоксального иудаизма движениях — консервативном и реформистском. К другим реформам, проведенным консерваторами и реформистами, относится, например, то, что в храме у них играет орган, что мужчины и женщины сидят там вперемешку и что часть молитв читается на английском языке. В реформистском храме перемены гораздо радикальнее, чем в консервативном. Так, реформисты даже во время молитвы не надевают головных уборов, не говоря уже о талите, и от традиционной службы в реформистском храме почти ничего не осталось.

Вполне естественно, что любой нормальный американец, находясь в общественном месте, предпочтет сидеть рядом со своей женой, а не отдельно от нее; и жене, само собой, тоже приятнее сидеть рядом с мужем. Так уж мы воспитаны. То, как ведет себя человек на людях по отношению к своей жене, — это далеко не малозначительная вещь. Потому-то консерваторы и реформисты поначалу привлекли к себе часть американского еврейства, что они видоизменили традиционную синагогу, приспособив ее ко вкусам и обычаям американцев. И другие реформы, которые провели консерваторы и реформисты, также обладали немалой притягательностью. Людям, не знающим иврита, скучно высиживать долгую службу, ведущуюся на непонятном языке. Католики привычны тихо сидеть во время мессы, которую слушают на латыни, но ведь они только слушают, у евреев же издревле принято молиться всем вместе. Большие общины, в которых мало кто знает иврит, потребовали и получили такую службу, в которой они могут принимать активное участие. Орган, разумеется, — звучный и красивый музыкальный инструмент, и его торжественные звуки пробуждают возвышенные мысли. Кроме того, если вы живете дальше, чем в пяти-шести кварталах от синагоги, то гораздо приятнее и удобнее приехать в субботу в своей машине, чем тащиться пешком, иной раз под дождем или снегом. Поэтому вполне понятно, что реформистские и консервативные храмы привлекли к себе стольких евреев. Скорее стоит удивиться тому, что все еще остались в Америке люди, которые ходят в ортодоксальную синагогу. Однако ортодоксальный иудаизм продолжает занимать прочные позиции, и в последнее время его приверженцев становится заметно больше. Очевидно, он обладает привлекательностью, несмотря на все те трудности и неудобства, которые приходится испытывать, следуя ему.

Ортодоксальные евреи возражают против любых нововведений и изменений в принципе, а помимо этого они подробно объясняют, почему им не нравятся те или иные конкретные реформы. Основной довод заключается в том, что цена, которую приходится платить за нововведения и изменения, хотя они и помогают привлекать людей в синагогу, слишком высока: еврей отдаляется от веры предков. Реформизм ортодоксы отвергают начисто как нечто решительно неприемлемое, поскольку доктрина реформистов отрицает Моисеев закон, а приверженность консервативному иудаизму, по мнению ортодоксов, неизбежно ведет к реформизму.

Запрет на музыкальные инструменты — такие как орган — связан с нашим древним обычаем оплакивать разрушение Храма. Там — в Храме — звучали музыкальные инструменты; но, изгнанные в Вавилон, евреи пели: "На вербах посреди его повесили мы наши арфы", ибо "как нам петь песнь Б-га на земле чужой?" Евреи поклялись снова играть на этих арфах только в залах Храма, когда он будет восстановлен. Это привело к развитию богатых традиций еврейской вокальной музыки.

Обычай сажать мужчин и женщин раздельно во время б-гослужения восходит ко временам Храма. Об этом обычае говорится в Талмуде; он был нужен для того, чтобы придать б-гослужению большую торжественность. Обычаю этому уже две тысячи лет, с расчетом на него строится даже само здание синагоги, и трудно себе представить синагогу, где мужчины и женщины сидели бы вместе. Сейчас этот обычай вызывает, пожалуй, наибольшее количество споров (мне почти совестно об этом писать, но факт есть факт). В этих спорах, как в фокусе, отражается столкновение между современными американскими нравами и древней еврейской традицией.

Ортодоксы утверждают, что мужчина не может молиться, сидя рядом с женщиной, ибо она возбуждает в нем сексуальное желание и отвлекает от молитвы. Противники ортодоксов утверждают, что этот обычай принижает женщину, подчеркивает ее неравенство мужчине. Как часто бывает во время горячих дебатов, обе стороны кружат вокруг да около, не затрагивая самую суть обсуждаемого вопроса. Я нисколько не сомневаюсь, что мужчина вполне способен со всем благочестием молиться, сидя рядом с женщиной, если им действительно владеет религиозное настроение. Я много раз видел людей, которые молились чрезвычайно нерадиво, хотя никаких женщин вокруг них не было. Аргумент о неравенстве женщины также не выдерживает критики. Всякий, кто читал Танах, знает, что семитский закон, который был общераспространенным до появления Торы, рассматривал женщину как имущество мужчины, и именно Моисей даровал женщинам определенную личную независимость и право владеть собственностью. Талмудический закон и последующие установления сделали женщин — наших матерей и бабушек — практически равными мужчинам, а в некоторых отношениях даже даровали им некоторые преимущества.

В вопросах, касающихся б-гослужения, еврейский закон ставит женщину в несколько привилегированное положение, о котором могли бы мечтать молодые студенты иешив. Женщине разрешена куда большая свобода, чем мужчине. Она освобождена от всех заповедей, предписывающих совершать какие-то действия в установленное время. Наш Закон не требует, чтобы мать бросила ребенка и стала накладывать филактерии или чтобы женщина, готовящаяся к религиозному празднику, отложила свои дела и, побуждаемая б-гоугодным рвением, отправилась в синагогу. Если у нее есть домашняя работница, как у некоторых американок, или если она, как делали наши матери, может высвободить от своих трудов час-другой свободного времени, она идет в синагогу. Но в религии, которая придает такое значение благочестию и которая столь насыщает время человека религиозными обязанностями, свобода женщины от обязательных молитв в установленное время представляется вполне естественной Я не могу себе вообразить, чтобы какие-то новые раввинские установления заставили женщину жить по расписанию.

Ортодоксы и их противники в этом вопросе исповедуют полярно противоположные точки зрения — и так оно и будет дальше — главным образом потому, что реформисты вовсе не обязаны молиться в какое-то определенное время, а у консерваторов это время далеко не столь четко определено, а молитва далеко не так обязательна, как у приверженцев ортодоксального иудаизма И мужчины и женщины, посещающие консервативный или реформистский храм, обычно склонны молиться раз или два в неделю; большая часть иудейской символики проходит мимо них. Свобода женщины от четкого расписания у них не имеет значения и не нуждается в особом подтверждении, ибо все они от этого расписания более или менее свободны. Если же семья начинает четко соблюдать все обряды, свобода женщины становится актуальной, и классические формы совершения религиозных обрядов снова приобретают новый смысл. И поэтому в новых "современных ортодоксальных синагогах", при всех их свободах и послаблениях, женщины и мужчины