Разве так можно!

Разве так можно!

Разве так можно!

Светлой памяти Юли Вудка посвящается...

Откуда только не доносятся в наше время сигналы / /пелефонов. На все лады трезвонят и стрекочат, как будто они самые главные в мире и нет для них ничего святого: ни самого траурного места, ни самого веселого, а уж в дороге - это самое для них подходящее дело. «Але, Элькана?.. Я еду в Элькану!» - такое можно услышать, я уверена, только в Израиле. Отправиться «на деревню к дедушке» - в Кфар Саба (на иврите) - что может быть проще и реальнее в нашей стране? Это лишь то, что выходит на поверхность, а копни глубже, так вообще «все не как у людей», как заметит посторонний. На то мы и евреи, чтобы жить по-еврейски. Тогда все сразу сходится, и невероятное становится возможным.

Но трудовые будни в одной русскоязычной программе в городе Петах Тиква, которую Юля - ее организатор -с большим трудом пробила во всех инстанциях, могут, я думаю, занять одно из первых мест по количеству парадоксов и приключений. Не будем раскрывать все секреты, а просто заглянем (даже не на урок и не в общежитие) в один клубный зал. «Если это называется репетиция, то-о-о.., - протянула фразу, закатив глаза, Настя, и сердито стала раскидывать вещи на столе, разыскивая свой листок с ролью. - Где Дина, где Оля, где Саша? Что вы думаете, Лида опять должна за всех отдуваться и подыгрывать мне все роли?» - затрясла она с возмущенным видом найденным листком. «Давайте пока пройдем другую сценку», - примирительно предложила Марина. «Ой, делайте, что хотите!» - махнула рукой Настя и уселась в кресло последнего ряда. В самый разгар репетиции, когда вроде что-то начало вырисовываться и заглохший было творческий процесс вновь оживился, открылась дверь и, шлепая босыми ногами по ковру, в зал вбежала Дина. Со всей ее фигуры вода стекала ручьями и мокрый купальник вызывающе выступал из-под наброшенного сверху платья. «Я пришла! У меня мало времени! С трудом из бассена отпустили. Давайте репетировать!» - нетерпеливо выпалила она и облокотилась рукой о стол. «А мы тут чем занимаемся, по-твоему? - повернулась к ней Настя. - У нас, между прочим, еще не твоя сценка. Садись и жди свою очередь. Каждый приходит, когда хочет, и еще что-то требует!» Марина спустилась со сцены и подошла к Дине: «Это хорошо, что ты все-таки пришла, как обещала, но мы уже начали разбирать другой отрывок. Может быть, ты пока переоденешься?» Дина, фыркнув, воскликнула: «Вы что, не видите, что я в луже стою, и нет у меня ни минуты на переодевание. Я пришла вовремя, как вы просили, а раз у вас тут ничего не готово, то мне придется вас оставить». Сделав реверанс, она вышла из лужи, которая образовалась от ее мокрой одежды, и королевской походкой направилась к двери. «Плыви быстрей отсюда! - крикнула ей вслед Настя. - Будешь ночью учить свою роль!» «Девочки, девочки!.. Что вы, в самом деле! - в отчаянии опустилась на стул Марина. - Хоть лассо на каждую из вас накидывай, чтобы собрать и удержать на месте. Как можно так работать?»

Вошла Юля и, как всегда, внесла ясность в текущий момент: «Что у вас тут происходит?.. Вы хотите, чтобы спектакль состоялся или нет?» Погрустневшие артистки нестройным хором откликнулись из разных концов зала: «Хотим...» и мало-помалу вместе с опаздавшими включились работу.

Как ни странно, спектакль прошел на удивление хорошо. Исполнительницы всех ролей блистали своим талантом, особенно неподражаема была Дина в роли королевы. Но сколько перед этим потребовалось от нас усилий, сколько было срывов... И постоянно в раскаленном проблемами воздухе висел вопрос: «Ну, разве так можно?» Они учились в том же здании с израильтянками, но вели себя обособленно, а я чувствовала себя там порой, как на вулкане. Для них не существовало заборов и, посмеиваясь, они умели вовремя улизнуть, но не всегда получалось незамеченными вернуться. В классе Юля учила их ставить ограды, чтобы в жизни не случилось беды, но далеко не все были готовы принять эту мудрость. На все нужно было терпение и силы, которые Юля, не считаясь со временем, щедро и настойчиво отдавала им.

Летняя кайтана перед началом учебного года, устроенная, так сказать, для знакомства, началась ни много, ни мало с небольшого пожара, который кто-то из них неосторожно устроил. Не сразу, даже после грозного приказа: «одеться и срочно спуститься во двор», сонные девицы сообразили, что горим. В темноте двора, озаряемого огнем, вырывавшимся из окна помещения, где хранились и теперь взрывались баллончики с дэзодорантами, они сидели присмиревшие, искоса поглядывая друг на друга. Не знаю, что им удалось вынести самого необходимого, но я, схватив пуделяшку Альду и кинокамеру, выскочила вслед за ними. Дыма и треска было немало, но потом все успокоилось.

Каждый раз, когда я только, приоткрыв калитку, входила на их территорию, ко мне уже бежали девчонки с ворохом личных проблем. Мне не столько нужно было организовывать драматический кружок, что само по себе было на грани фантазии, сколько безотлагательно решать и входить с головой в их острые конфликты. Когда Юля была рядом, она твердой рукой, но с хорошей порцией юмора, наводила порядок и мне лишь оставалось отвести их свободное время для задушевных бесед. Милые девчонки, такие разные, но некоторые уже достаточно успевшие хлебнуть горести жизни, прибились на берег этой экспериментальной программы и каждой из них очень хотелось помочь. Мне было радостно видеть, как на Пу-римский или Ханукальный спектакль они раскрывали в себе что-то хорошее, играя разные роли. И нам с Юлей так хотелось, чтобы они смогли найти свою настоящую дорогу в жизни и создать хорошую семью. У Б-га есть много путей и так, наверно, возможно...

Разрешите вам помешать

Целые рисинки перекатывались под моими руками на блестящем металлическом подносе. Все мои старания разглядеть что-то без очков, забытых дома, заставляли меня сильно напрягаться, и головная боль начинала серьезно донимать. Но раз уж я оказалась здесь, то хотелось еще немного поработать.

Напротив меня сидела и перебирала рис женщина средних лет - бывший экскурсовод, которая тоже пришла сюда на добровольных началах. На прошлой неделе за этим же столом делали «кубэ» (что-то вроде пельменей) три совершенно разные женщины. Курдинянка была намного старше меня, а француженка - явно моложе, но мы старательно учились делать это блюдо, тем более что за разговором все лучше спорилось. Меня расспрашивали о России и никак не могли понять, почему евреи до сих пор сидят там. У меня не было достаточно времени, чтобы, рассказать историю российских евреев за последние сто лет и не думаю, что была бы в силах объяснить, почему они не могут сдвинуться с места, чтобы соединились разбросанные по странам семьи, поэтому предположила, что кроме земных причин, «сверху», наверно, нет разрешения.

Меня позвали вниз - туда, где за столиками рассаживалось невообразимо пестрое общество. Одно слово - «хинам»* - притягивало многих и, понятно, что в бесплатной столовой всегда было людно. Обслуживать их было трудно: кто-то, по виду похожий на наркомана, капризно требовал заменить порцию, кого-то еще что-то не устраивало, а если кто-то и благодарил, то это вызывало у меня смущение. Гораздо уютней я чувствовала себя наверху, выполняя разные подготовительные работы.

Поднявшись по лестнице на второй этаж, я обнаружила за одним из рабочих столиков пожилую пару, перебиравшую рис на одном подносе. Они сидели, склонившись друг к другу, и откатывали рисинки из аккуратно насыпанной кучки в центре к своим краям. Видно, свободных подносов пока не было, и они скромно устроились на одном. Я подумала, глядя на них: «как нужно было мирно прожить вместе наверняка нелегкую жизнь, чтобы за тихим разговором, не мешая друг другу, спокойно делать любую работу», - и невольно залюбовалась ими. Мне захотелось что-то для них сделать, чтобы им было удобней и не приходилось вставать за новой порцией. «Давайте, я насыплю вам из большого мешка по кучке рядом с каждым из вас и вы будете перекатывать к центру подноса. Они легко согласились и опять: что к центру, что от центра - работали тихо и слаженно. Они приходили сюда раз в неделю, а ведь могли бы сидеть дома и смотреть телевизор или занять себя еще чем-то. Но само существование этой столовой как бы говорило: «разрешите вам помешать и оторвать от обыденной жизни, чтобы сделать что-то для других».

Шумно и весело появились среди нас молодые ребята, которые пришли после занятий помогать делать сэндвичи для школьников. Все сразу задвигались, переместились, освободив для них место на столах, и продолжили начатое дело. Я подошла помочь этим англо-язычным студентам, недавно приехавшим в Иерусалим по какой-то программе и уже пришедшим сюда. Работая так, мы как бы открывали себя заново, получая что-то более ценное, чем деньги. Светские и религиозные, молодые и пожилые, умудренные жизненным опытом, - среди них всегда было интересно.

Впервые я попала сюда, потому что одна моя знакомая назначила здесь деловую встречу. Увидев, как она работала, через некоторое время и сама я пришла. Но, на самом деле, все это, как вы понимаете, подстроил Всевышний. Словно похлопывая по плечу и отрывая от суетных дел, Он будто бы каждому из нас сказал: «Разрешите вам помешать».

^{* Хинам - бесплатно.}

Багрут по истории

Багрут - короткое слово, но емкое. Всем сразу ясно, что это не какой-то простой экзамен, а на аттестат зрелости, поэтому отношение к нему, казалось бы, должно быть самое серьезное.

Но та картина, которая рисовалась мне, согласно моим представлениям, не имела ничего общего с тем, что я увидела в классе. Кто-то сидел, скрючившись и навалившись грудью на стол, кто-то, сжимая авторучку длинными ногтями, не переставал двигать пухлыми губами, за которыми пряталась розовая жвачка, кто-то, потряхивая пышной копной полурасплетенных косичек, неотрывно писал все два часа. Но были такие, которые будто выжидали что-то, оглядываясь по сторонам или вперив рассеянный взгляд в окно напротив. Вот девушка в пестрой кофточке склонилась к самой тетради, раскинув длинные волосы по плечам, а ее соседка, сбросив туфли и подогнув под себя ноги, раскованно устроилась на стуле, как у себя дома. Но самое поразительное было то, что все-таки воцарилась тишина после столь шумной подготовки к началу экзамена. До самой последней минуты девицы врывались в класс, смеясь, толкаясь, что-то выкрикивая на ходу и так грохоча стульями, что, гладя на все это, не верилось в их способность не только замолчать, но и сосредоточиться для ответа на серьезные вопросы. Наконец, все получили особые разлинованные тетрадки и листки с вопросами, где личные данные каждой ученицы компактно вносились в таблички для обработки на компьютере. Что и говорить, техника настолько ушла вперед, что с тем, как было в мое время на школьных экзаменах, не сравнить. Форма меняется, но вопросы остаются те же. Хотя, не думаю, что этим израильским ученицам попался бы мой билет по истории с тем главным вопросом, на который мне пришлось отвечать.

В тот год была так называемая «оттепель», и мы обязаны были официально что-то знать на довольно острую тему: «культ личности». Не знаю, кто еще из класса имел отношение к этому вопросу, но моя семья - самое непосредственное и волею провидения эта тема досталась мне. То, что написано было в учебнике и разрешено было знать, я рассказала на «отлично», хотя не стала раскрывать семейные секреты. Можно сказать, повезло: легкий вопрос. Как было его не знать?..

Но, на самом деле, все выглядело очень смутно для меня. Где-то внутри засела боль раненого детства, боль отца, сидевшего где-то на севере в тяжелых условиях, боль годами ждущей его мамы и страдания бабушки, часами простаивающей на морозе в очереди, чтобы отправить продуктовую передачу папе, которую ему так и не отдавали. Все это потом, сквозь годы, по капле проступало на поверхность, оставляя в душе свой горький след... В семье об этом не говорили, ограждая меня и боясь ворошить то страшное, что было пережито. Времена менялись, и этот вопрос то исчезал, то появлялся в экзаменационных билетах.

Должно было пройти еще несколько десятилетий, чтобы только в Израиле я услышала от папы какие-то подробности. Наверно, ребенку такое лучше было не знать, но что-то все-таки стоило рассказать уже тогда и, возможно, я бы лучше понимала своего настрадавшегося отца. Сыну может быть легче было такое поведать, но была только я - девочка, и папа всегда дарил мне машинки вместо кукол. Но и с куклами тоже бывает трагедия... Одну из них - любимую - после какого-то скандала я похоронила в печке, но детская боль и душевные муки часто для родителей остаются в тени...

...Почему так не хотелось наступать на темные трещины, прорезавшие асфальт поперек пути, когда малышку вели домой за ручку из детского сада? Почему нужно было давиться, но есть колбасу с жиром, а не постную -докторскую или обязательно пить молоко с ненавистными пенками? Кому нужны были по всем предметам и даже по физкультуре только пятерки?.. Ребенок старался быть хорошим - таким, каким его хотели видеть взрослые, но невидимая пружина внутри все больше сжималась. Когда же она разогнулась, то больно ударила и по выросшему ребенку, и по его родным. Страна калечила своих героев, а они, невольно, своих близких. Но по незнанию или инерции люди продолжали существовать в тех же рамках и ценностях, а новые трещины в их душах грозили перерасти в глубокий овраг. Не хочется даже думать о том, что стало бы с нами, если бы наш Б-г, как мудрый и любящий отец, не вспомнил о нас, и вся история по-новому завертелась в наших глазах. Но больше всего потрясало то, что старые трещинки стали понемногу затягиваться. Жаль только, что все происходило односторонне. А с годами ни теленовости, ни псевдонаучные статьи не меняли по сути ничего - только замутняли папин взгляд. И тем более ничего нельзя было понять, находясь как бы снаружи и не войдя внутрь нашего народа. Только во дворце у Царя, а не понаслышке, можно увидеть, как там все мудро и красиво устроено и только оттуда блеснет гармонией этот запутаный мир.

На доске появилась надпись: до конца экзамена - двадцать минут. Некоторые из учениц еще раньше начали сдавать свои работы, и на столе уже выросла горка тетрадей. Атмосфера на экзамене была доброжелательная, почти семейная.

Вообще, в Израиле меня не отпускает состояние «дома». Но в этом удивительном доме каждый день и час мы делаем свой «багрут» и не знаем, сколько еще осталось до последнего звонка. И мелькают на полях невидимой тетрадки даты, вехи, имена...

Класс опустел. Письменные работы рассортированы и отданы. Все... Пора уходить... Я прошла между тесными рядами столов и, остановившись у двери, внезапно поняла, что сдавала сейчас свой личный экзамен по истории. Оценка?.. Что ж, ее незамедлительно поставит сама жизнь. Быть может завтра.., быть может уже сегодня...

Мастерская Дуськи

Чему только на свете люди ни завидуют!.. Последнее время у Милы возникла острая зависть %/ ко всем, кто нормально входит в свой дом, а не так, как она: то «просачиваясь», то беря штурмом, на ходу отбиваясь от непрошенных гостей; то не давая уйти тем, кто внутри.

Дело в том, что на веранде, через которую шел вход в дом, недавно поселилась старая овчарка Буника, или просто - Буня. Поэтому требовалось постоянно быть настороже, чтобы она не убежала в открывавшуюся туда-сюда дверь. Кроме этого, две кошки, которые по мягкосердечью хозяйки раньше жили там, недавно обзавелись котятами и тоже претендовали на теплое местечко. Летом собака целый день находилась на участке за домом, а на ночь возвращалась на свой потрепаный диван.

Однажды, только войдя, она ринулась в дальний угол веранды и стала подозрительно копаться там. Мила тоже решила взглянуть и ахнула. Компактной кучкой лежали крошечные (величиной с мизинец) новорожденные котята. Мила оттащила Буню и закрыла ее в комнате, а котят собрала в подол передника и вынесла наружу. Там стояло шаткое сооружение наподобие стола, а под ним невысокий деревянный ящик. Подстелив мягкую тряпку, она выложила котят в этот ящик и, как могла, забарикадировала их. То, что эта постройка была непрочной, понимала и кошка-мама, наблюдавшая за действиями хозяйки со стороны. Вероятно, днем киска принесла их на веранду, решив оставить на ночь и надеясь, что собака или не заметит их, или не станет возражать. На улице было совсем небезопасно для таких беззащитных созданий. К Буне наведывались в гости соседские шустрые собачонки, которых отпускали на ночь погулять, и, понятно, легко могли обнаружить «кошкин дом». Голодные кошки караулили хозяйку с внешней стороны двери, а Буня - с внутренней. Нужно было так изловчиться, придумывая отвлекающие маневры, чтобы избежать стычки между ними. Мила жалела и подкармливала кошек-мам, видя их трудное положение. Иногда, чтобы лишний раз не выходить за дверь, она выбрасывала еду из окна кухни, и кормящие киски подпрыгивали к самому подоконнику, стараясь вырвать куски прямо из рук. Только утром, когда она отводила собаку за дом, появлялась возможность налить молоко в миску и спокойно вынести на улицу. Но сегодня даже это не удалось. Прибежал спаниэль Лаки и, увидев угощение, быстро вылакал все. Мила схватила его и завела на веранду, собираясь снова наполнить миску, но дверь оказалась не плотно закрытой и разъяренные голодные кошки влетели вслед за ним. Шерсть поднялась дыбом на их выгнутых прыгающих телах, и с яростным шипением они набросились на бедного Лаки. Тот отчаянно завизжал и бросился в открытую дверь наутек. Это был не первый случай их боевых действий. Они даже не испугались и прогнали доберманшу Дорис, которая неосторожно приблизилась к месту, где были спрятаны котята.

Больше всех нападала киска с темно-рыжей спинкой по кличке Дуська, невероятно храбро защищая своих семерых котят. Когда выносили еду, она успевала не только схватить первой, но по дороге надавать оплеух всем остальным сородичам и даже своей сестре, у которой тоже были котята, как бы говоря: «Самое главное в мире сейчас - это мои дети!» Наблюдая за тем, с какой самоотверженностью и преданностью Дуська растила своих детей, Мила подумала, что неплохо бы иным мамочкам поучиться у нее. «Да-а-а», - потянулась Дуська, словно читая мысли своей кормилицы и, вытянув шейку, потерлась о ее ноги. Она так хотела заслужить расположение хозяйки, что все время ластилась к ней. «Посмотри, как я грациозна, как владею своим телом... Ты можешь научиться у меня многому полезному, особенно для твоего кружка. Правда, одно упражнение под названием «кошечка» у тебя уже есть, но это капля в море, поверь мне». Похоже, кискин монолог был услышан. Мила посмотрела на разлегшуюся под столом Дуську, наблюдавшую за ней, и пошла к холодильнику, собираясь подкормить сильно похудевшую после родов киску. Та ринулась за ней, боясь упустить такой важный момент, и влезла в открывшийся холодильник. Маленькая Алель подошла погладить киску и тоже заглянула внутрь. Но Мила сердито вышвырнула нетерпеливую киску из холодильника и объяснила Алель, что нечего там хозяйничать и все, что нужно детям и кискам, и так дадут. Двухлетняя Алель считала себя настолько самостоятельной, что у себя дома залезала в холодильник, когда хотела и, вообще, любила побродить по окрестностям в поисках приключений и не раз заставляла взрослых, разыскивающих беглянку, сильно понервничать. А сейчас она упрямо пошла за киской, не оставляя своего намерения схватить ее хотя бы за хвост.

«Ну что ты ко мне пристала? - увернулась от нее Дуська. - Никакого покоя... Я сегодня и так достаточно намаялась, перетаскивая котят из коробки поближе к стене дома в более безопасное место. Приходится все делать самой, раз хозяйка ничего не понимает в этом. Мяу!.. Подумай только, мало того, что целую веранду (там, где я родилась!) отдали этой шумной толстой Буньке, так теперь все время приходится жить с детьми на осадном положении. Мяу!» Так жаловалась киска Дуська, найдя в лице Алель благодарного слушателя, пока девочка сидела на корточках и разглядывала ее.

Тут в разговор вмешалась Буня, которую сегодня привязали недалеко от входа в дом: «Гав! Гав!..Ты думаешь, я настолько стара, что ничего не слышу?.. Напротив! У меня здесь хорошее местечко для того, чтобы не пропустить свежие новости. Гав! Только что я услышала забавную историю о том, как одна маленькая девочка искала себе еще одну маму «про запас». Боялась, глупенькая, что с родной мамой что-нибудь случится и решила по-хозяйски подойти к проблеме. Гав! Но я ее понимаю... Меня однажды выбросили из дома, где я раньше жила, и мне известно, как тяжело остаться одной... Гав! Гав!». Дуська выглянула за дверь, увидела Буню и глубокомысленно заметила, зная что та привязана и ничего страшного ей сделать не может: «Ты, как всегда, не о том... Мя-я-у...» Буня очень возмутилась на это замечание: «Как это не о том?.. Гав, гав! Мне уже десять лет и я многое повидала... Когда малышу всего несколько месяцев, а его мама уходит на работу, оставляя его чужим, то попробуй объяснить ему, что его не бросили! Ладно бы оставляли ненадолго, а то - на весь день! И так всю неделю, представляешь?.. Гав, гав!»

Буника залилась отрывистым лаем, вспомнив свои прямые обязанности охранять дом, а на веранду торопливо вошла женщина и прямо с порога начала кричать: «Скорее собирайтесь! Меня там люди ждут! Я тороплюсь и заехала сюда, чтобы забрать девочку. Моя дочь уже пришла из школы и может присмотреть за ней оставшие два часа до прихода ее мамы». С этими словами она схватила Алель и потащила к машине. У малышки скривилось личико, она захныкала, готовясь расплакаться, и стала упираться. Мила, все бросив на кухне, схватила вещи Алель и побежала за ней, на ходу успокаивая ребенка. Дуська, словно оторопев, смотрела на эту сцену и только сочувственно замяукала вслед: «Бедняжка, тебя тоже перетаскивают с места на место... Только почему это делает не твоя мама? Я к своим маленьким детям чужих не подпускаю». Алель не знала, что ответить киске и ей, вообще, сейчас было не до нее.

В машине она уже не плакала, а сидела покорно, не сопротивляясь. Мила старалась улыбаться ей, скрывая свое смятенное состояние. «Вы приехали раньше времени, -обратилась она к женщине, сидевшей за рулем. - Нужно предупреждать: я не успела подготовить ребенка... Алель, не волнуйся, скоро придет твоя мама и ты, наконец, будешь дома. Только нужно еще немного подождать, хорошо?» Машина резко тронулась с места и последних слов никто не услышал. Мила вернулась в дом и дала погрустневшей киске ложку сметаны. «Все-таки кормящая мать, - вздохнула она. - С ее детьми как-то устроится на природе - об этом я не беспокоюсь. Но что будет с такими, как Алель?..» Мила попыталась заглушить в себе тревожный осадок и заняться намеченными делами: «За пять минут мне такую задачу не решить, а если я через десять минут не вылечу из дома, то опоздаю на автобус и полетят все планы на вечер. В конце концов, - пыталась успокоить она себя, - у ребенка есть родители. Им, конечно, не легко, но придется отвечать за все, а мне и своих проблем хватает». Но почему-то всю дорогу до Иерусалима она вспоминала, как малышка сидела в машине, ни на кого не глядя, будто что-то сломалось в ней, и Миле очень захотелось, чтобы таких ранок в душе у ребенка было поменьше. Она привычно полезла в сумку и достала таблетку валидола: «Если бы только можно было этой таблеткой чему-то серьезно помочь...» Она прикрыла глаза и прошедший день промелькнул перед ней, как на экране кино. «Да... Что-то нужно менять в нас: и в тех, кто был на этом экране, и в тех, кто был за кадром», - подумала она.

«Что, сломалось?.. Отдай нашему соседу в починку. Он тебе все исправит. У него в коробочке столько разных гвоздиков есть!» - посоветовала девочка Авива, когда увидела сломанную игрушку в руках у младшего брата. В свои пять с половиной лет она свободно рассуждала и легко давала советы. Мила улыбнулась кстати всплывшему воспоминанию, и мысли ее потекли по новому руслу: «Что же сделать, чтобы починить свои понятия и поступки - особенно в отношении детей?.. Может быть, дорогие родители, открыть свою мастерскую и, с Б-жьей помощью, исправить то, что еще возможно?..»

«А на вывеске нарисовать цветную Дуську и ее семерых котят», - добавила Авива, когда услышала эту историю от болтливой киски.

Крокодиловы слезы

Темная поверхность реки почти застыла, но со-/ всем не отражала звезд. Не слышно было даже всплеска. Опрокинутая горбушка луны нацелила свой лук вниз, словно пыталась пробить ленивые волны. И похоже, ей это удалось. На лунной дорожке показалась голова... крокодила. Голова открыла пасть, издавая не то стон, не то всхлип, и ночную тишину реки разорвал хрипловатый шепот.

Крокодила. Скучные времена настали... Разве это похоже на тот Нил, который был прежде?.. Еще моя пра-прапрабабка рассказывала, какие здесь кипели страсти. А теперь - у всех склероз, а у некоторых - мания неверия в старые предания, что, поверьте, сильно отражается на их здоровье. Ох, бедняги...

И тут из-под опущенных век потекли настоящие крокодиловы слезы.

Крокодила. Тоска какая-то, а не жизнь. Все как-то пресно: и ни боевики, ни реклама, ни «что», ни «где», ни «про это», ни «про то» - ничто не спасает от хандры. Да и турист не тот пошел.

Между тем, к берегу подошли двое пожилых людей.

Турист. Не подходи близко к зарослям тростника, там могут быть крокодилы. И вообще, зачем ты заставила меня купить эту путевку?

Туристка. Я же тебе объясняла не один раз, что хочу посмотреть место действия тех событий. Может быть так лучше смогу представить, как все тогда было, а то все никак проникнуться не могу тем, что написано. Да и было ли?

Крокодила. Ох-хо-хо! Жаль, не могу смеяться, плотно пообедала! Посмотрите, еще одни исторические знатоки прибыли! Подойдите поближе, голубчики, я вам все расскажу.

Туристка. Говорящий крокодил! Этого в программе не было... А может быть мы заблудились?..

Турист. Смотри, по карте все точно! Может быть он сам научился, и мы за это не платим! Давай подойдем, послушаем, что он скажет. Такое тоже не часто встретишь.

Крокодила. Сейчас мне не до рассказов. С уборкой совсем замучилась, годы уже не те... Вот, бывало, выплыву на середину реки, морду высуну и слушаю, что у людей происходит. И верите ли, страшно мне, крокодиле, становится, до чего у людей память плохая. Неужели только крокодилы ту историю помнят? (Плачет). Ой, до чего времена тяжелые были. И все с моего родного Нила начали. Проснешься, захочешь чаю попить, а вместо воды -кровь! Жуть!.. А фараон все не отпускал евреев... Спасибо Моше, который отменил казнь, и Аарону, который снова стукнул посохом по реке, так вся напасть исчезла. Но мне это уже надоело рассказывать. Лучше вы что-нибудь для меня расскажите. Как живете там, в Земле Обетованной? Что, стоило вам отсюда выходить?

Турист. Да мы, собственно, как жили в своей «стране исхода», так и сейчас живем. Получили корзину, пособия, подрабатываем немного и по миру ездим.

Крокодила. Что-то я не понимаю... Или я не то съела?..

Как это «как раньше»? Тогда ради чего мы столько поколений все это в памяти держим? Не для того же, чтобы пришли такие вот туристы и я для вас «ликбез» устроила?.. Ну, нет уж, не хочу на вас мои старые силы тратить. Оставайтесь, граждане-туристы, в своем неведении, а я замолкаю и никто больше от меня ничего не узнает.

Туристка. Подожди, любезная, только скажи, было или нет?

Крокодила. Надоели!.. Жаль мне ваших предков. Старались, выходили из Египта... Эх, все суета сует!.. Вот что, оставайтесь-ка здесь! Нечего вам туда возвращаться!

Туристка. Что ты! Путевка уже заканчивается. Что нам здесь делать? И еще без страховки?

Турист. У нас же там дети, внуки... Как же мы без них?

Крокодила. У-у-а... деток жалко! (Плачет). Зачем вы им? Все равно корней своих не помните, а они новую историю напишут. Нет, правда, оставайтесь. И мне не так скучно будет. (Придвигается к ним).

Туристы. Куда это ты ползешь?.. А-а-а!.. Спасите! (Убегают).

Крокодила. Эх! Опять не сдержалась!.. Спугнула... Надо бы поделикатнее, поковарнее, а я все им сразу выложила, было, мол, как написано. Им это не переварить без приправы, вот и убежали гости незваные... Интересно все же, а поверили они хоть мне, говорящему крокодилу? У-а-а (плачет). Всех жалко: и Нил, и евреев, и себя - больше всех!

Послышался тихий всплеск, и небольшая рябь покрыла поверхность лениво-безразличной реки.

Последействие (10-е Ава)

Ранний телефонный звонок Фаина услышала сквозь сон и нехотя подняла трубку. Там что-то невнятно буркнули, но все-таки можно было уловить недовольные интонации раздраженного женского голоса и она даже догадалась, кто это мог быть. «Опять эта девица выливает на меня свою злость, а потом будет просить прощение. Нет, я совсем не обязана все это выслушивать и сто раз объяснять ей одно и тоже. Хватит, пусть поищет другую жертву», - решила женщина, так неприятно разбуженная с утра, и, поняв, что уснуть больше не удасться, встала и окунулась в каждодневные хлопоты. Но, чтобы она ни пыталась делать, ей было как-то не по себе и все не клеилось: «Почему мне так тяжело сегодня -10-го Ава, а не 9-го, как всем людям, соблюдающим пост?» - недоумевала она. Целый день она что-то ела, но не потому, что изголодалась вчера, а чтобы «заесть» изматывающую душу тревогу, хотя понимала, что это навряд ли поможет. Слезы застряли давящим комком в горле и не могли выплеснуться наружу. «Может быть что-то нехорошее, не дай Б-г, происходит с моими родными, а я и не знаю?.. Может быть в мире надвигается очередная природная катастрофа и я, как животные, чувствую ее заранее?..» - маялась она, не находя ответа.

Фаина обвела взглядом книжные полки и достала оттуда книгу пророков. «...Как, красть, убивать, прелюбодействовать, клясться лживо и воскуривать Баалу, и следовать за чужими богами, которых вы не знали, а потом приходить и предстоять предо Мной в доме этом, названным именем Моим, и говорить: «мы спасены», чтобы опять совершать все эти мерзости?.. Ибо есть в народе Моем злодеи: подстерегают, затаившись, как птицеловы, усраивают западню, чтобы ловить людей...», - читала она, как обличал народ пророк Ирмия^у и, содрогалась при мысли, что не. только более двух тысяч лет назад, но и в современном Израиле его слова звучат актуально. «А что скажут о нас грядущие поколения?.. - пришло ей вдруг на ум. - Им, наверно, может показаться сплошным абсурдом и кошмаром то, как некоторые из нас живут здесь, на Земле Израиля».

Вчера, перед самым заходом солнца, она молилась у Котеля минху, а до этого там же слушала урок в группе женщин, где им объясняли «кинот» - стихи и траурные элегии, написанные на тему 9-го Ава. Вокруг было много людей: девушки, женщины с детьми сидели на каменных плитах или стояли, молясь. Она не знала, что думали другие, но ее не отпускала мысль, что в это время, когда тени стали длинными, подожгли наш Храм... Здесь, где она стояла, и там, за этой Стеной, происходили те давние трагические события, которые до сих пор болью отдаются в скорбящих о сожженном Храме и разрушенном Иерусалиме.

Люди все прибывали, заполняя площадь, но ей пора было возвращаться домой. Путь был не близкий - с двумя автобусными пересадками и, проделав его, она почувствовала, что так устала в конце поста, что тяжелое чувство утраты, испытанное днем, притупилось и как будто стерлось. А сегодня -10-го Ава - ее мучила и не давала покоя мысль, что все еще горел и продолжал разрушаться Дом Б-га. И как резонанс откликалась в ней неутихающая боль от разваленного собственного дома. А сколько было таких, как у нее искалеченных судеб, разбитых семей!..

Дети выросли, покоряют горные вершины. Шутка ли - три тысячи метров! И кричат диким криком, ликуя и надрываясь, бедные, от своих, как им кажется, больших побед. А забытые ими родные, ждут не дождутся, когда же они начнут настоящее восхождение, и высоко поднимут душу свою из топкого болота, в которое ее злодейски затянули. Сколько пока что недосягаемых вершин им предстоит одолеть, чтобы стать Людьми, вернувшись на потерянный путь. Поднять трубку телефона, набрать номер, услышать родной голос и (всего-то) сказать несколько теплых слов одиноким, стареющим родителям - нет - это пока что головокружительная для них высота. Мнимые и реальные препятствия заплутавшей души, растратившей себя на пустое, с годами кажутся им непреодолимыми. Таково наше жестокое время.

Фаина вспомнила, как они тогда начинали в заснеженном Ленинграде. И до сих пор была достойна удивления роль детей в начавшемся процессе возвращения к себе и своим корням. В первом еврейском садике или в школе, наспех организованной в здании синагоги, дети как губки схватывали своими чистыми душами новое для них еврейское мировосприятие и часто вели своих родителей за собой. Они были теми первыми маленькими учителями взрослых, которые несли свои небольшие знания в семьи, требуя активного участия не только в праздники, но и в будни. По-разному такое обучение воспринималось их родными, но кто-то видел в этом не только игру, а нечто серьезное и высокое. И при этом все окрашивалось задором юности и непосредственностью детства.

Никогда не знаешь, когда что-то вдруг всплывет из памяти. Фаине почему-то вспомнилось, как две бойкие девчонки много лет назад шли по проспекту Науки и с каким-то вызовом громко распевали недавно выученные еврейские песни, а их мамы, шедшие за ними на некотором расстоянии, с опаской поглядывали по сторонам и время от времени «шикали» на них, прося их замолчать. «Я выйду замуж только за раввина», - заявила во всеуслышание одна из девочек, а ее мама только беспомощно покачала головой. Но у девчонок было такое боевое настроение, что их совершенно не смущало то, что творилось вокруг. Они взялись за руки и, рассмеявшись, побежали вперед.

Несомненно, Всевышний выбрал в то смутное время наших детей для своего открытия. Кто-то из родителей решился пойти за ними, кто-то так и остался в прошлом. И это - на поколения - сожженное наше прошлое, как догорающий Храм, глубоко растревожило Фаину и в течение всего дня не давало ей успокоиться.

Но все-таки пост еще вчера закончился и накопившиеся за последнюю неделю хозяйственные дела требовали к себе неотложного внимания. Конечно, пора было настраиваться на более деловой и радостный лад. Соседские дети вытащили надувные круги, готовясь к поездке на море, и пригласили ее присоединиться к ним. «А что, неплохая идея, - согласилась Фаина, - Надеюсь, что медузы уже уплыли от берега, и в ласковых волнах моря хорошо будет искупаться после трех тяжелых недель - «между несчастьями», - зарядившись новыми силами, которые скоро нам будут очень нужны». До Рош а-Шана* оставалось семь недель утешения...

^{* Рош-аШана - еврейский Новый год.}

Марсиане

Това возвращалась домой с работы и решила заглянуть в свой почтовый ящик. Она это делала не часто, так как знала, что кроме рекламы, счетов и конвертов для «трумот»*, там, скорее всего, ничего не было. И на этот раз была та же картина. Ей стало грустно. «Почему люди перестали писать друг другу? - думала она по дороге домой. - Неужели телефоны, а теперь - интернет навсегда вытеснили самые обычные письма?»

Не откладывая, она собралась исправить это положение и написать письмо своим родным, живущим в другой стране. Она достала из папки чистый лист бумаги, села за письменный стол, стоящий у окна, и... застыла, не зная с чего начать. «Самое трудное всегда что-то начинать - это всем известно», - успокоила она себя. Но что-то внутри, спресованное за последние годы в комок, стояло «поперек дороги» и мешало ей вывести даже первую строчку.

Зазвонил телефон. «Ну вот, совершенно не дают сосредоточиться! - нахмурилась она и недовольно сняла трубку. Шалом, Леа!.. Спасибо за приглашение. С удовольствием приду». Это были не просто учтивые слова. Ей, действительно, нравилось бывать в гостях у этой многодетной израильской семьи. Теплая, спокойная атмосфера дома, где она никогда не слышала грубого окрика, где все делалось с улыбкой или с легким юмором, очень благотворно действовала на нее, особенно, если это было в Шаббат. Дети без болезней и тех или иных проблем не вырастают, но там старшие очень трогательно заботились и помогали младшим, зная свои обязанности. Трудно было подумать, глядя на милую и моложавую маму, что она уже родила и поднимает вместе с мужем двенадцать детей, причем успевает еще часть времени отдавать работе. Как-то естественно и незаметно закладывалось там глубокое понимание еврейской семьи, где всегда и во всем чувствовалась любовь и уважение даже к самому маленькому ребенку.

«А наше российское «счастливое» детство... Что происходило с ребенком днем, если ночью он захлебывался криком в кошмарных снах?.. Взрослые, не задумываясь, частенько топтали душу ребенка при внешней благопристойности. Результаты подобного воспитания сказывались, стоило детям немного подрасти. Сколько разбитых семей, сколько разбросанных по миру, словно черепки!.. Что же мешает им быть вместе?.. Люди склонны привыкать к стенам, мебели и прочим вещам своей квартиры, к окружению (подчас не всегда приятному), но со временем отвыкают от своих близких, с которыми не живут вместе. Когда нет внутренней связи и взаимопонимания между родными, то неизбежны ошибочные решения, и одиночество неумолимо наваливается на плечи, что особенно тяжело в старости. И страдают и те, кому теперь трудно помочь, и те, которые при всем желании не могут прийти на помощь, находясь за тридевять земель. Неужели это необходимые приметы нашего сумасбродного времени?..»

Такие мысли не раз приходили ей в голову и тревожили не только сегодня, затягивая в опасный водоворот детских воспоминаний. Това сидела, задумавшись, и, подперев голову рукой, смотрела поверх пустого листка для письма. «Похоже, что сегодня у меня с этим делом ничего не получится», - неохотно призналась она себе и, встав со стула, включила телевизор, чтобы отвлечься на что-то другое.

В это время на экране разворачивалась космическая драма. Земляне, невзирая на всевозможные ухищрения, безуспешно пытались найти контакт с прилетевшими марсианами. При этом они проделывали всякие фокусы, которые, вероятно, должны были вызвать смех у телезрителей, но пришельцы с каждым кадром все больше суровели, грозя перейти к нападению.

«Вот так и мы друг с другом, - усмехнулась Това. -Куда ни повернись - везде граница запретных тем, и годы висят в раскаленном воздухе общения надутые шарики вопросов без ответов, а прошлое в людях цепко держится за свои понятия, не желая признавать жизнь по иным правилам и законам. Вообще, в этом не было бы ничего плохого, если бы ни расходилось с тем, что хорошо в глазах Творца».

Това не стала досматривать, чем кончится эта телекосмическая встреча, и опять подошла к столу, на котором белел все тот же чистый лист.

«Скоро Пурим, - вспомнила Това, - а мои родные все еще словно в чуждых масках, и все мои усилия, которые я предпринимала для того, чтобы хоть что-то изменить, ни к чему не привели. Остается или отказаться от подобных затей, или надеяться на принципиально новый ход самого Творца, доступный лишь Ему, чтобы навсегда сбросить этот старый хлам». Она вдруг быстро наклонилась к листку и, не присаживаясь к столу, решительно вывела: «Здравствуйте, мои дорогие и любимые Марсиане!»

^{* Трумот - пожертвования на благотворительные цели.}