Учитель

Учитель

Встреча

Первый раз я услышала о раве Ицхаке еще в России. Тогда многие увлекались разными восточными практиками, и я тоже посещала занятия по йоге. Но к тому времени я уже начала слушать лекции по иудаизму и зажигала субботние свечи. Со временем у меня начало закрадываться смутное подозрение, что далеко не все из йоги годилось для нас - евреев, но спросить было некого.

Однажды, рано утром, я почувствовала сильное головокружение, боль во всем теле, скачки температуры. И все это кончилось тем, что меня увезли в больницу. Там за меня взялись как следует, изрядно помучив тяжелыми анализами, но, к счастью, так ничего и не нашли. Где-то через месяц, в конце декабря, когда всех больных отпустили на праздники и я осталась в палате одна, мои домашние устроили мне побег. Они подогнали машину ко входу и я, с трудом передвигаясь по стенке больничного коридора, сбежала оттуда.

Вскоре меня пришли навестить одни знакомые, которые жили в Израиле и приехали по делам в Ленинград. Они любили пошутить и поставили свой диагноз: коктэйль йоги с иудаизмом, при этом серьезно заверили, что лучшее лекарство - кассета с лекцией рава Зильбера.

Сначала я не хотела ее брать, так как ничего не понимала и не разбирала его слов даже по-русски, когда они включили магнитофон. Но мне решительно возразили: «Что ты теряешь?.. Голову от подушки поднять не можешь, делать тебе нечего, лежи и слушай!» И так я, как говорят, от нечего делать, начала каждый день его слушать. С каждым разом слова становились понятнее, и меньше, чем через неделю, я смогла встать, почувствовав, что все прошло. Кружок йоги я тогда оставила, но потом, когда разобралась, что можно, а что нельзя, продолжала делать упражнения. Наконец мне представилась возможность поехать на месяц в Израиль. И там, первым делом, я стала всех расспрашивать, где можно увидеть этого уникального человека, который одной лишь своей кассетой вылечил меня. Мои настойчивые поиски привели меня на его урок в районе Нэве-Яков.

Как только я его увидела, а тем более услышала, у меня возникло ясное ощущение, что нашла кого-то очень близкого. Вначале я даже не слышала, что он говорил, а только смотрела на него во все глаза. И для меня навсегда осталось яркое впечатление от урока, как от чего-то не только интересного и важного, но и очень живого. Чтобы он ни рассказывал, для меня всегда открывалось что-то новое и слушала я его всегда с открытым сердцем.

Потом, сделав алию и став его постоянной слушательницей, я иногда не могла открыть глаз во время урока, но все слышала. Когда же урок заканчивался, глаза сами открывались, и я видела его, как всегда окруженного людьми, и чувствовала себя не только отдохнувшей, но помнила все, что он рассказывал. Я уже не говорю о том, что, бывало вопрос, который хотела задать после урока, отпадал сам собой во время лекции, как будто заранее был известен ему. Он говорил со мной по-отечески и всегда тщательно записывал мои скромные денежные вложения для цдаки. «Рав Ицхак, у меня завтра выступление. Программа начинается с рассказа о Котэле, а публика светская. Как они меня примут?» - волновалась я, обращаясь к нему после урока. И он по-отечески благословлял меня и желал, чтобы все прошло хорошо. Я уходила домой успокоенная и, действительно, все так потом и было.

Последние годы его жизни врачи пытались ограничить его нагрузку, и организаторы урока в Нэве-Яков предложили вместо того, чтобы он вел урок, слушать его кассеты, а он будет отвечать на вопросы. Рав Ицхак смиренно согласился, полагая, что прежде всего так лучше будет для нас.

Он сидел на своем обычном месте за столом, обхватив себя руками, будто сжав что-то в себе, и слушал вместе с нами не очень качественную запись. Мне казалось, что на свое молчание он тратил больше сил, чем если бы ему разрешили говорить самому. Когда он произносил слова Торы, то они словно давали ему силу, а через него и нам. Поэтому раздражение, охватившее меня из-за того, что люди не понимали это, отключило мою способность слушать магнитофон. Я только смотрела на рава и ждала, когда он заговорит. Однажды он не расслышал запись и грозно вскрикнул: «Что?.. Что он там сказал? Остановите немедленно!» Все смущенно стали объяснять ему: «Рав Ицхак, это же Вы!» Но пока ему не дали еще раз прослушать этот кусок, он не успокоился.

Может быть, на первый взгляд, это выглядело немного забавно, но как боец он сражался за истину и проявлял понимание и выдержку, если это касалось других. После занятия люди никак не хотели отпускать его и на ходу продолжали задавать свои личные вопросы до самой машины. В такси или в частной машине он тоже не давал себе передохнуть и заводил беседы с шофером. Иногда я ехала с ним до Гиват Царфатит, где находилась трэмпиада* на Офру, и не раз наблюдала, как он пытался найти лазейку для слов Торы в душу водителя. Но не всегда звучал отклик, и тогда я умоляла его: «Рав Ицхак, отдохните, пожалуйста». А порой он расспрашивал о моих делах. В позднее время быстро пролетала дорога и, выйдя из машины, я от всей души желала ему сил и здоровья.

Редко приходилось долго ждать трэмп, машина почти сразу появлялась и, возвращаясь домой, я удивлялась себе: «Как я могла раздумывать: ехать сегодня на урок или нет, несмотря на усталость?» И для меня всегда была важна не столько тема урока, сколько встреча с ним.

Как и в самом начале, так и годы спустя меня всегда радовало сознание того, что мне повезло вовремя его встретить. И теперь я благодарю Всевышнего за это.

^{* Трэмпиада - место (обычно рядом с остановкой автобусах где люди ждали частные машины, которые бесплатно брали попутчиков.}

Наасе ве-нишма

Помню, был на редкость холодный, ветреный и ненастный вечер, но дверь дома рава Ицхака (זצ"ל) как всегда была открыта для тех, кто нес ему свои проблемы и горести в надежде получить помощь и мудрый совет.

Когда я вошла в комнату, то увидела его, сидящего за столом и закутанного в большое черное пальто. Мне показалось, что выглядел он немного простуженным и поэтому я плотнее прикрыла входную дверь и, подсев к столу, начала рассказывать свою историю. Рав, не прерывая меня, медленно встал и прошаркал к двери. Слегка приоткрыв ее, он, продолжая внимательно слушать, вернулся на место. Я почувствовала неприятный холод, сквозивший с лестницы и поднялась со своего места, чтобы снова закрыть ее. Через минуту или две рав, как бы между прочим, поднялся и снова открыл входную дверь. Тут я не выдержала: «Рав Ицхак, что Вы делаете?.. Ведь холодно!» Но рав, спокойно усаживаясь на место, примирительно заметил: «Ничего, не замерзнем». Больше я не стала обращать внимание на его странное поведение, а только подумала: «Действительно, что я волнуюсь? Если хозяин дома так настойчиво продолжает открывать входную дверь, беспечно впуская ветер и холод, то зачем-то ему это нужно».

У меня была серьезная проблема, и я переключилась на нее. Единственное, что я сделала, это постаралась сократить свой визит, чтобы рав не простудился еще больше.

И уже много позже, изучая на одном из уроков проблему «эхуд» - запрещенное уединение с посторонним мужчиной, я вспомнила поведение рава в тот зимний вечер и как он исподволь учил меня. Наверно, не столько для него, сколько для меня важна была та незакрытая дверь.

Так в моей жизни случилось, что именно из-за нарушения этого запрета в моем доме произошла большая беда. Жаль, что я этого не знала. Но бывает и так, что в теории уже что-то известно, а на практике сил не хватило выполнить. И потом долгие годы и большие усилия требуются для того, чтобы что-то исправить. Знание должно быть усвоено, и скажи он мне тогда с моими старыми понятиями, что здесь кроется опасность, я бы просто не поняла и посчитала бы все это нелепой шуткой.

Поведение рава Ицхака (в рамках дозволенного) было настолько естественным, что появлялось ощущение, что иначе и быть не должно. «Вот так, - как бы говорил он, -и вы поступайте, не обращая внимание ни на холод, ни на зной, ни на что-либо еще». Находясь рядом с ним, можно было учиться по методу «наасэ вэ-нишма» - сделаем и поймем. Оставалось только дно: вовремя вспомнить об этом.

Выход в свет

Когда мои родители первый раз приехали в Израиль и поселились у меня на съемной квартире в районе Рамот, то первые дни, пока они оставались дома, я все время думала, как лучше устроить им встречу с равом Зильбером. Заранее записываться к нему на прием я не стала: боялась, что может все сорваться. Они уже были знакомы с ним по моим рассказам и книжкам, которые я им посылала, но идея посетить его была бы для них странной.

Между тем, весеннее мартовское солнышко и зеленая травка, которой они любовались после северных морозов, потихоньку отогревали их, а папа, с любопытством посматривая на высившиеся вдалеке здания, спрашивал: «Там, за ними, Иерусалим?» Вот что бывает, когда люди приезжают с равнинного края. Им кажется, что там, где они сейчас находятся, - это какое-то другое место, а таинственный Иерусалим начинается где-то за гребнем гор.

Наконец, я решила, что климатически они освоились немного и готовы сделать первую вылазку в город, так сказать, выйти в Свет. И тогда, как бы невзначай, я предложила им заехать в один дом на минутку и, чтобы не утомлять их пересадками на транспорте, взяла такси. Я совершенно не представляла, будет ли рав дома, сможет ли нас принять и, все-таки, повезла родителей в Санэдрию, где он жил. Мамин вопрос: «Зачем мы туда идем?», заданный уже на лестнице, не был для меня неожиданностью, и я не столько ответила, сколько переключила ее внимание на что-то другое.

В гостинной, куда мы вошли, никого не было, но человек, который открыл нам дверь, сказал, что рав только что встал после отдыха и его должны куда-то отвезти, поэтому для общения с нами у него, по-видимому, не будет времени. Но мы все же остались и сели за стол, который как всегда стоял в центре комнаты: мама - в торце с дальней стороны, а мы с папой сбоку, ближе ко входной двери. Нам не долго пришлось ждать, послышались шаги, и рав появился в конце коридора. Я встала. Это было понятно: шел мой учитель и рав, которого я любила и глубоко уважала. Но мой папа поднялся вместе со мной - вот уж чего я никак не ожидала от него. Мама осталась сидеть на месте, но на ее лице появилось такое выражение, какого я никогда в жизни у нее не видела.

После того, как я представила раву своих родителей, папа сказал такое, что для светского человека, каким он считался, это меньше всего можно было предположить: «Я благодарю Вас за все, что Вы сделали для моей дочери». Это было главное из того, что он сказал, и я еще раз убедилась, что духовное видение, спрятанное глубоко внутри человека так, что он даже не подозревает о нем, при встрече с праведником как магнитом вытягивается наружу. Думаю, так случилось и с моим папой - человеком чистым и высоких душевных качеств, хотя, скорей всего, он не очень понимал, за что благодарил рава. От удивления и радости, охвативших меня, я даже на мгновение перестала дышать: лучшего пожелать нельзя было. А ведь я так волновалась, не зная, как папа поведет себя.

«Вы знаете, она вас очень любит, - тепло сказал рав Ицхак, кивнув головой в мою сторону. - Вы хорошо сделали, что приехали». Мне показалось, что рав еще не совсем отошел после сна или был озабочен чем-то, но все же уделил нам несколько минут. Сев на свое обычное место, он наклонился и достал из-под книжной полки знаменитый лагерный чемодан. Он показал его папе и стал вкратце рассказывать историю, которая произошла в лагерный Пурим 1953 года. Но родители были уже знакомы с ней по книжке и, наверно, хотели услышать какие-то новые сообщения. Потом они сказали мне об этом. К сожалению, так бывало не только с ними. Люди часто не замечали то главное и важное, что рав обязательно хотел донести до них.

Но все же, встреча, хоть и короткая, состоялась. Очень скоро рава оторвали от беседы с нами и проводили к машине. А мы, выйдя на улицу, сели в автобус и начали знакомство с вечерним Иерусалимом. Незаметно мы попали в длинную пробку и так долго простояли в ней, что у родителей пропало всякое желание куда-либо еще ехать. Как видно, в этот день других мероприятий нам не было отпущено.

Не помню, говорила ли я раву Ицхаку, что мой папа тоже сидел в лагере в пятидесятые годы, но почему-то рав сразу потянулся за своим деревянным чемоданчиком. Я не раз замечала, что любая история, даже та, которую мы уже слышали от него, всегда имела особый смысл в конкретной ситуации. Действительно, такой важный переломный момент в жизни узника, когда приходит освобождение, очень важно переосмыслить, спустя годы, и понять, как оно произошло. Конечно не потому, что один жестокий правитель сменился другим, а бандиты якобы осознали ошибки, извинились в официальном порядке и дело с концом. Можно не говорить напрямую о Б-ге, но так, как рав рассказывал, обязательно должно было что-то запасть в душу, хоть на уровне подсознания. Думаю, если бы папа смог встретиться с равом Ицхаком еще раз и спокойно побеседовать с ним, то его атеизм сильно пошатнулся бы. Но тот родительский визит в Израиль был недолог, и мне не удалось еще раз организовать их встречу.

Папа вспоминал рава, когда разговор заходил о нем, с уважением, но не стремился его увидеть. А мама, пытаясь однажды примирить папу с моим религиозным поведением, указала ему на ту самоотверженность, с которой рав Ицхак сохранял верность Б-гу.

И мне верится, пусть даже на закате жизни такая встреча, промелькнув, словно комета, смогла хоть немного пробудить еврейские души и подарить им высокий духовный Свет.

Мицва без примесей

  Последние годы я стала замечать, что период времени - «в теснинах» — становится все тяжелее и горше. В эти три недели происходят необратимо-печальные события, заставляющие нас мучаться и страдать.

...Обед был почти готов и стоял на столе, когда зазвонил телефон. Сняв трубку, я услышала траурную весть... Как бы нас ни готовили к тому, что кто-то из близких очень слаб и вот-вот оставит этот мир, все равно мы надеемся, что это будет не сегодня.

Восьмого числа месяца Ав мой учитель и, как отец, любимый рав Ицхак Зильбер (זצ"ל) ушел в лучший мир. Как только мне сообщили об этом, я поняла, что к скорби о Сионе и Иерусалиме, которая особенно сильна 9-го Ава, прибавилась скорбь о нашем Цадике. Еще утром я собиралась встретить этот траурный день у Котеля* - «Стены Плача», но теперь, все бросив, ноги сами понесли меня на трэмпиаду, не дожидаясь вечера. Не успела я даже подойти к остановке, как меня подхватила машина, идущая до самого места.

Людей почти никого не было и, захлебываясь слезами, я начала молиться «минху». Закончив молитву, я села не-вдалеке и сделала символическую трапезу перед постом. Когда стемнело, люди тесно заполнили площадь перед Котелем, но я продолжала горько плакать, как обездоленная сирота при живых родителях - да продлятся их годы и да поможет им Б-г подняться в Иерусалим. Совершенно случайно я познакомилась там с одной женщиной и узнала от нее такое, что прибавило еще один повод для слез. Я так сильно расстроилась, что даже не заметила, когда начался пост, и мы вошли в самый траурный день года.

Только в праздники я видела столько евреев, собравшихся вместе у Котеля, а сегодня они постились и читали скорбную книгу - «Эйха» - кто в группе, кто поодиночке; кто - на иврите, кто - на тех языках, которые знали. Но язык разбитого сердца - у всех был один.

Прямо оттуда я поехала по знакомому маршруту к дому рава. Во дворе уже стояли люди и прибывали все новые - те, кто хорошо его знал и те, кто лишь недавно услышал о нем. Часто мы не знаем, какими путями приходит прозрение, понимание чего-то, о чем лишь смутно догадывались, но что мешало и «скребло» на душе многие годы. В этот очень траурный день сквозь слезы и боль души рождалась наша зрелость. В какой-то момент я поняла (будто Сверху на меня направили яркий луч), что мои мицвот не такие уж чистые, а с примесями.

Бывает, что помогая другому, даешь место гордости; или, поучая другого, не заметишь, как обидишь его. Сколько же требуется приложить усилий, чтобы очистить хотя бы одно из добрых дел от примесей посторонних мыслей и желаний... Б-г забрал от нас дорогого рава Ицхака но «вернул» нам его так, чтобы мы увидели его жизнь и наши дела в истинном свете.

Мне казалось, что микрофон дрожит от чувств выступавших больших равов. Мы все - русскоязычные евреи - стояли как стадо без поводыря, опустив голову и плечи, и молча плакали, не в силах поверить в случившееся до конца. Я почти ничего не понимала, что говорили на иврите и на идиш, только немного улавливала смысл. Незаметно я углубилась в свои воспоминания о каждой минуте, проведенной с ним.

«Мы никуда не спешим, мы все успеем», - говорил он во время урока, поглядывая на часы. А потом, уже в машине на обратном пути домой, спрашивал доверительно: «По-моему, неплохо получилось... И мы все успели. Правда?» Мы все время на его занятиях сталкивались с мудростью человека, много пережившего, испытавшего на себе российские кошмары, но всегда остававшегося «на высоте» и не желавшего покидать нас. У него было еще много рабочих планов... Он был прост и доступен в общении, но мало кто понимал, что, находясь рядом с ним, можно было видеть и учить, как Тора воплощается в жизни и как делать мицву чисто - без примесей.

Скольким людям он помог - трудно пересчитать... Но мы видели, как он убирал свое «я», набираясь поистине ангельского терпения и поражая нас необычайной выдержкой. При этом он всегда схватывал самое главное и находил осторожные слова, чтобы не ранить другого, хорошо понимая, что мы еще только по дороге к Свету.

И главное, чему можно было у него поучиться - это вкусу быть евреем, который, Слава Б-гу, не до конца выкорчевали из нас. Как мы можем вновь обрести себя?.. Только постоянно очищая свои мысли, поступки, слова. А в этом нелегком деле пусть нам помогут молитвы и заслуги нашего любимого рава Ицхака Зильбера (У'2К). Тогда, с Б-жей Помощью, мы удостоимся сделать хоть самую небольшую мицву**, как он, без примесей.

^{* Котель - западная стена, окружающая Храмовую гору. Одно из самых святых мест еврейского народа.}

^{* Мицва - заповедь (Есть запретительные, есть постановительные заповеди).}