Ключ от радости

Ключ от радости

Ключ от радости

И снова как-то незаметно наступил вечер... Трисы в окне коридора опять заело и нудное дерганье за его веревку стало уже привычным. «Вот, каждый раз так», - обреченно вздохнул живший в этом доме писатель и, перестав бороться с неподатливыми веревками, взглянул в темный проем окна на узкую дужку месяца.

Новорожденный месяц Адар сиял как хорошо ухоженный младенец. И несмотря на то, что это был еще только Адар-алеф, ему все равно, как думал писатель, положено было радовать нас. Но все оставалось по-прежнему: дни стремительно проносились, долги росли, неприятности громоздились почти до небес, а оттуда, пока что, не спешили спустить «разнорядку радости». «Ничего, - утешал себя постаревший писатель, - впереди еще Адар-бэт: вот тут-то мы и повеселимся!» Но подобные рассуждения, как видно, не помогали. Он погрустнел, замкнулся и вообще перестал писать. «Подумаешь, мир не обеднеет из-за этого, - небрежно бросали свои замечания некоторые, знакомые с ним еще по России. Он ведь такой - средненький... И раньше особо заметен не был: никого не трогал, звезд с неба не хватал, но и полной бездарностью не был. Может быть, если бы заставил себя поработать, как следует.

А впрочем, кто его знает... Во всем еще талант нужен». До писателя эти разговоры доходили, но он не обижался, а только грустно вздыхал и плотнее закутывался в толстый стеганый халат. «Бывает и хуже, - бурчал он в ответ. - У других вообще аппетит пропадает, а я еще хоть что-то ем».

А на дворе стояла весна: поднимала мягкую землю на свои зеленые пики молодая травка, качали головками на изящных ножках нарциссы, развевая чуть резковатый аромат, и расцветал миндаль. И в один из ясных солнечных дней писатель вышел за порог своего дома, глубоко вдохнул чистый горный воздух и пружинисто зашагал по напоенной дождями земле. Он остановился в нескольких шагах от миндального дерева, которое только-только начинало покрываться бело-розовыми цветами, но их аромат уже будил чувства и наполнял простой и естественной радостью жизни.

Почему-то ему вспомнился год, когда был обычный месяц Адар, тот самый год, когда писатель еще не был один и они только что приехали сюда. Они прилетели поздно и добрались до места затемно, свалившись от усталости. Где-то совсем под утро, сквозь сон, до него донеслись мелодии и песни праздника Пурим. Еще не совсем проснувшись и не соображая, где он находится, встал, отворил окно и только тут вспомнил, что они лишь вчера прилетели. Он как будто очнулся от ледяной спячки и, увидев из окна цветущую Землю Израиля, обрадовался и растрогался до слез. Был Рош Ходеш Адар - именно в этот год он совпадал с первым марта, так что со всех сторон они попадали в пространственно-временное обновление. В пяти минутах езды на машине их ждало синее-синее море, сливавшееся с небом на горизонте, и пустынные пляжи, где они чувствовали себя полными хозяевами. И они радовались как дети, играя и носясь с пуделем по берегу и даже рискнули искупаться. Особенно хорошо было смотреть на искрящееся вдали море с террасы второго этажа большого белого дома, где их так тепло приняли. Просторный светлый дом был уютен и обставлен со вкусом. Их закармливали свежими овощными салатами и фруктами, но они все никак не могли насытиться после скудного рациона страны исхода.

Там тоже когда-то стоял затерянный среди лесов и снежных полей некий белый дом. Даже остановка «по требованию» у поезда, на котором они долго и медленно ехали, так и называлась - «белый дом». Выгрузив очередных чудаков посреди леса, паровоз исчезал в собственном облаке, и они, оглушенные ночным безмолвием, брели почти наугад на слабый огонек, видневшийся сквозь деревья на другом конце поля. Молодость любила приключения, а тем более - опасные... Утро следующего дня, когда нужно было возвращаться, так и не растворяло вчерашнее ощущение тоски, сумерек и щекочущего страха. Хозяин дома занимал гостей болтовней и водкой, а они все не знали, , как от него отделаться. «Вот только был ли это Адар - не помню», - задумался писатель и снова перенесся воображением в тот первый их месяц Адар на Святой Земле.

Иерусалим, Пурим... Все так необычно, ярко, интерес- ; но... Но вскоре они поняли, что было еще долеко до того,  что им хотелось... Они только начинали осваиваться и жить здесь, и так было важно, кого встретишь и с кем пойдешь по новому пути. А лица мелькали, их бег все убыстрялся и они уже не всегда понимали, кто с ними: злодеи или друзья. Какая-то внутренняя искривленность прошлых лет мешала им сделать правильный выбор. И потом на годы растянулись бега от совершенных в самом начале больших и малых ошибок, от гнетущего душу отчаяния к той настоящей радости, которая по каплям приходит, но спасает всегда.

«Г-споди, даже от всего этого кошмара писать начал, - ужаснулся признанный, но весьма средний писатель и, зажмурив глаза, закачался от этой мысли, обхватив себя руками за плечи. - Нет, лучше бы горшки лепил... Хотя, плохой горшок - никому ни впрок. Лучше бы дома красил или белил потолок. Мог бы, наверно, сады разбить... Нет, это все равно, что песню спеть - тоже нужно уметь».

Вдруг за его спиной послышался детский смех и оживил «скорбную статую», застывшего на дороге писателя. Мимо него проскочили две девчушки, возвращавшиеся со школы. Одна из них показала ему рукой на большую пеструю птицу, сидевшую на ближайшем дереве. Он сделал несколько шагов и, близко подойдя к нему, запрокинул голову. Птица уже улетела, но перед ним открылась удивительно красивая картина переплетенья веток, почек, цветов и старых плодов дерева миндаля. Весь оставшийся день он ходил, как зачарованный и у него было такое ощущение, что вот-вот соединится разорванная нить событий и найдется ключ к пониманию того, что было давно потеряно.

А вечером, подойдя к тому же окну с коварным трисом, он засмотрелся на потучневший месяц, будто готовый прыснуть от веселого смеха, глядя на наши неловкие попытки ухватиться за протянутый с небес — ключ от Радости.

Хамсин сломался

«Кто тот человек, что жаждет жить, Любит жизнь, чтобы видеть добро? Береги свой язык от злого И уста свои от лжи!»

Теилим 34:13,14

За окном жаркий воздух месяца Ийяр вдруг всколыхнулся радостной еврейской музыкой. Рядом с машиной, откуда раздавались мелодии словно ожившего местечка, вереницей шли дети. Самые маленькие держались за веревочку, а те, кто постарше - несли плакаты. Прохожие улыбались, глядя на это детское шествие, а у меня к горлу подступил комок при виде чисто еврейских лозунгов: «Цдака»*, «Шаббат»**, «Я люблю евреев».

Лаг-ба-омер в этом году выпал на шестое мая - всего лишь несколькими днями позже известных в России первомайских праздников, врезавшихся в мою жизнь красными флагами и совсем другими транспорантами. Само по себе слово - праздник - завораживало и долгие годы отвлекало от смысла происходящего. Считалось, что добровольно-принудительное демонстрирование туманной солидарности, сопровождаемое громогласным «ура!», подстегивало толпы народа к давно обещанному светлому будущему. Кто-то в самых разных местах планеты боролся за свои права, а в советской России разрешалось быть лишь солидарными с ними. Да и что можно было желать в стране, где, как пелось в песне, «так вольно дышит человек»? Но на самом деле, дыхание давно спирало и не только в лагерях и тюрьмах, а всюду - в обычной повседневности. И люди уже привыкли к опущенным плечам, бесправию и фальши, затрудняющим нормальное дыхание, не надеялись что-либо изменить и только глубже закутывались в серую текучку будней.

А когда грянули трудные перемены, то не все их приняли, а продолжали жить, как прежде. «Слишком много свежего воздуха тоже вредно», - твердили они, а со временем оказалось, что до настоящих изменений в качестве и ритме дыхания еще очень далеко. Для этого требовались серьезные усилия каждого, а легче было бежать в свое прошлое на любых условиях и дышать загазованным воздухом, как привыкли.

А в Иерусалиме, в районе Байт-ва-Ган, продолжала звучать музыка, шли, держась за руки, и пели наши дети. И мне так хотелось верить, что все наши ценности, от руки выведенные на самодельных плакатах, которыми дети размахивали, по-настоящему войдут в их жизнь.

Я еще долго стояла у окна, задумавшись, и не заметила, что дети уже прошли, музыка смолкла и улица опустела. Вот так неожиданно влетел ко мне праздник сквозь закрытое окно. Правда, вчера вечером у соседского костра тоже удалось его почувствовать, но совсем по-другому. У догорающего костра можно было видеть, как за несколько минут простого разговора сгорела старая соседская вражда. Люди постарались не упустить момент, когда с ощущением этого праздника открылись «ворота» сердца, и, не боясь, сделали первый шаг к миру.

Но самое трудное - это разобраться со своими близкими. Невозможно представить, какая разрушительная сила притаилась внутри семьи, выливаясь в потоки злобы, ревности и даже ненависти. И невдомек там никому, что гибнет все лучшее, что было у них когда-то... Как люди, ослепленные яростью из-за надуманных, пустяковых обид, не видят и не понимают это?.. Калечат себя, родных и заодно весь мир, выпуская в пространство ядовитые пары своих раздоров. И не только никто вокруг, но и они сами потом не верят, что были на такое способны. Из года в год, как разъедающая душу болезнь, продолжается этот кошмар, делая несчастными их самих и ломая жизнь их детям. От этого становится не только горько и больно, но порой овладевает отчаянье, видя как они продолжают, словно бурлаки, тянуть из последних сил перегруженную обидами баржу.

Кажется, так просто сбросить ненужный груз, расправить затекшие плечи, поднять голову и взглянуть в это бездонное синее небо... Что стоит оглядеться вокруг и увидеть цветущую землю и живущих на ней прекрасных людей, готовых в любую минуту прийти на помощь, разделить радость и горе? Хоть на мгновение вспомнить Б-га, и от готовящегося вспыхнуть очередного скандала не останется следа.

Когда подумаешь об этом в утренней тишине, нарушаемой лишь щебетом птиц, то невольно ощутишь, как легкая грусть и дымка печали окутывают тебя. И станет досадно: «Неужели ничего нельзя было изменить, когда все были рядом?.. Неужели теперь врозь навсегда?..» Конечно, время неумолимо бежит вперед, но может быть пора остановиться и, набравшись смелости, признать уродливость прежних лет и не искать вину в другом?.. Иначе все дни будто потеряют свой вкус, и будущее, не дай Б-г, может навалиться так же нелепо, как прошлое.

...К вечеру резко похолодало: хамсин***, наконец, «сломался». Вокруг разлилось ощущение облегчения и свежести. Как хочется удержать его подольше!.. Завтра в наших горах наступит прохладное летнее утро - все в сверкающих росах на травах и алых лепестках роз - и оставит в памяти лишь доброе и светлое. И пусть родные лица никогда больше не превращаются в маски, в беспамятстве бросающие безумные слова. И забудутся бессонные ночи, полные безутешных рыданий. Кто о них знает?.. И откроется тропинка в такую микву,**** которая смоет все эти муки, очистив душу и тело.

Легкий приятный ветерок старательно разгонял дневную жару, шелестел листвой и разглаживал усталые лица. Дети, взрослые - все высыпали на улицу вволю подышать чистым воздухом после хамсина. Скоро и я смогу оставить работу и поехать домой. Там, возможно, никто не ждет, но и ничего страшного не притаилось в углу. И есть реальная надежда, что моему дому недолго тосковать от одиночества. Вокруг него бьется жизнь, и, если пошире открыть двери, то он, непременно, заполнится гостями, и зазвенят в нем детские голоса, несущие праздник. И тогда он - счастливый - омоется Радостью.

* Цдака - добровольное пожертвование бедным.

** Шаббат - суббота. День покоя и святости, который Всевышний даровал еврейскому народу.

*** Хамсин - жаркий, сухой и пыльный ветер, дующий из пустыни.

**** Миква - ритуальный бассейн для омовения.

Колючка

«Б-га бойся, и заповеди его соблюдай, потому что в этом - весь человек».

Коэлет

«Куда девалась радость?» - потихоньку во время урока спросила свою соседку женщина в темной шелковой косынке. «Что ты имеешь ввиду?» - так же тихо, наклонившись к ней переспросила соседка. А та, раздражаясь, продолжала: «Я имею ввиду то, что написано: Суккот - дни веселья нашего. А меня что-то ничего не веселит здесь». Последнюю фразу она произнесла несколько громче и все головы слушательниц, сидевших на лекции, повернулись к ней. Рабанит, ^которая вела урок, удивленно взглянула на нее и прервала свой рассказ о большом веселье и радости во времена Храма, которые царили, когда происходило возлияние воды на жертвенник. «Что не радует?» - в упор спросила она. Женщина в косынке с каким-то вызовом выпалила в ответ: «Ничего! И не только то, что вы рассказываете о далеком прошлом, но и теперь не вижу никакой особой радости в Суккот».

Что тут началось... Женщины заговорили все сразу, перебивая, и даже перекрикивая друг друга. «Как?.. Ты не радуешься сидеть в Сукке со своей семьей и гостями в праздник?» - удивленно возмущалась одна. «Ты что, когда украшала Сукку, готовила угощение, не испытывала при этом радости?» - пожимала плечами другая. «Знаешь, - не выдержала я, - если бы сейчас прилетел самолет и, взяв тебя на борт, перенес в Россию этак лет восемнадцать тому назад, когда мы только все начинали, когда ранний снег проваливал крышу хрупкого шалашика и не известно было, достоит ли он до утра или будет кем-то разрушен, тогда бы ты оценила то, что у тебя есть, и научилась этому радоваться. То, что я в Суккот имею возможность находиться в Сукке, в Израиле, да к тому же в ишуве, и любоваться панорамой наших гор вокруг, для меня, например, вполне достаточная причина, чтобы веселиться и радоваться».

Мы еще долго не могли успокоиться и дать возможность нашей рабанит продолжать урок, а когда все стали расходиться после лекции, то одна моя знакомая довольно категорично подвела итог: «Подумаешь, колючка какая!.. Не можешь сама радоваться, так не мешай другим и не порти праздник!»

Так, неожиданно бурно, закончился первый день праздника Суккот. Я невольно задумалась, как же пройдет вся праздничная неделя?.. И совсем не понятно, зачем Всевышний допустил, чтобы испортилось настроение целой группы женщин в самом начале?..

Я вернулась в Сукку своих друзей, где гостила в первый день праздника. Вообще, мне нравилось приезжать к ним в ишув. Не то, что после города, но даже после моей Офры я чувствовала себя там в тишине и спокойствии. Мы любили смотреть на солнечные закаты высоко в горах, тихо беседовать и после этого у меня появлялись свежие силы для позднего урока, который я давала женщинам раз в неделю. А теперь мне хотелось поделиться с ними своими мыслями по поводу того «взрыва», который произошел на уроке рабанит. «Согласитесь, - говорила я моим друзьям, - для нас явно заострили проблему. Давайте разберемся. Ведь если написано, что это - «дни веселья нашего», то, как мне кажется, указание такое следует рассматривать, как заповедь. Задача лишь в том, чтобы каждый кто будет участвовать в тех или иных ритуалах этого праздника, сумел бы почувствовать, что здесь наиболее полно раскрывается радость от приближения ко Всевышнему. Действительно, когда сидишь в Сукке и смотришь сквозь пальмовые ветви крыши на звездное небо, то понимаешь, что все «суета-сует» в оставленных нами крепких стенах наших домов». «И восхвалил я радость», - сказал царь Шломо - Коэлет, - который был самый мудрый на свете.

Конечно, бывают разные ситуации. Однажды, во время праздничной недели, мне пришлось идти к стоматологу. Что было делать... Но после лечения я все-таки нашла в себе силы поехать к друзьям в Бейтар, и мы замечательно посидели вместе с их детьми в Сукке. Мало того, собираясь обратно и выйдя из дома, мы встретили большую праздничную процессию, переливавшуюся разноцветными огнями. Дети с факелами шли впереди, играла музыка, мужчины танцевали - и все это в честь нового свитка Торы, который торжественно и весело несли под хупой в синагогу. Глядя на эту картину, можно было забыть не только про больные зубы, но и про все проблемы.

В насыщенных праздничных ритмах быстро пролетела неделя. И в ближайший Шаббат, который я проводила в ишуве Ицгар, недалеко от Шхема, мы случайно встретились с той самой рабанит, которая вела тот памятный урок. «Знаете, - сказала я ей, - весь Суккот мне покоя не давала идея радости, о которой вы рассказывали. Я всех расспрашивала об этом и наблюдала, как некоторые люди умеют по-настоящему веселиться и радоваться. Но почему та женщина так вызывающе себя повела?» Рабанит вздохнула: «Да, это было не очень приятно, хотя она говорила искренне и, возможно, хотела, чтобы ей помогли. Тогда, к сожалению, все набросились на нее и, не думаю, что это решило проблему. Потом я встречалась с ней еще раз, и мы пытались разобраться в этом, но не все так просто... И потом, далеко не все понимают силу заповеди, чтобы идти за ней, отодвинув бее остальное на второй план».

Мне вспомнилось, как мои соседи переехали на другую квартиру перед самыми праздниками и совершенно увязли в хлопотах по устройству и волнениях из-за множества неполадок. Слава Б-гу, что хоть в последний день они словно очнулись и закружились в танце с Торой в руках.

Но для меня апофеозом всего этого времени стали не танцы и песни, а благословление детей, которое бывает раз в году. Два огромных красивых талита, сшитых вместе, на четырех высоких шестах взметнулись вверх, но не смогли вместить всех детей и «выплескивали» часть из них наружу в проходы. Папы, держа на руках малышей, тесно стояли под этой белой как облако крышей, а мамы и все, кто находились в синагоге, в один голос пели для них «амалах агоэл»**. Что-то трогательное и вместе с тем радостно высокое разливалось вокруг, и я всей душой пела вмести с ними, благословляя тех, кто стоял там и тех, кто был так далеко, словно на другой планете.

Сколько разнообраздых оттенков веселья и радости искрилось в этот Суккот для всех, кто хотел их найти! Но моя радость не была полной... Мне так хотелось, чтобы те, кто сегодня ничего не хочет знать, отмахиваясь от всего еврейского, когда-нибудь (по великой милости Всевышнего) смогли вернуться и в полноте ощутить «дни веселья нашего» на Земле Израиля.

^{* Рабанит - жена рава.}

^{** Амалах агоэл — первые слова песни-молитвы, благословляющей детей.}

Привет Мальчишу!

«Идемте наверх, я покажу вам что-то интересное. Сегодня для этого самое время», - позвал нас молодой мужчина и указал в сторону караванов, разбросанных на горке. «Да, Саш, расскажи нам что-нибудь про это место, а то живем рядом и ничего толком не знаем», - подхватила его жена Иланка и первая двинулась по скатывающимся камням еле различимой в темноте дороги.

Но чем дальше они удалялись от залитой светом прожекторов площадки, где с музыкой и танцами продолжался праздник Симхат Тора, тем все более их охватывала фантастическая картина под ночным звездным небом. Вдали на разных высотах узорчатыми цепочками зажглись огни поселений, а внизу вспыхивали полоски шоссе под фарами проезжавших машин. Мужчина толкал вверх трясущуюся по камням коляску с ребенком, а мы с его женой еле поспевали за ним.

За поворотом на большом камне, прислонившись друг к другу, сидела наша знакомая пара из Офры. «И вы сюда забрались!» - обрадовались мы встрече и, нарушая их уединение, остановились рядом перевести дух. «А где же ваши детишки?.. Там, внизу, привезли столько малышей со всех окрестных ишувов: кого в коляске, кого на руках!

Вот, наша тоже еще не спит», - Саша заглянул в коляску и вынул оттуда свою двухлетнюю дочку. «А мы решили сегодня побыть вдвоем. Дети уже не такие маленькие, а Шимон остался за старшего», - спокойно пояснили они. «Ничего себе - «старший», - подумала я. - Ему, наверно, и семи нет. Но родители лучше знают своих детей и если они уверены в них или в том, что все будет хорошо, то, наверно, так оно и есть».

«Вот, отсюда хорошо видна дорога на Бейт-Эль, и на Офру, и на Иерусалим. На этом перекрестке сначала был просто солдатский пост, а потом, после теракта, сюда поставили пару караванов, и молодежь бесстрашно поселилась в них. Потом армия ушла, а они остались, охраняемые лишь своей верой и мужеством. Ну а сейчас, как видите, еще несколько караванов завезли, образовав «Ги-ват Асаф», - в память жителя Офры, убитого здесь же, неподалеку», - начал рассказывать наш мадрих* с ребенком на руках.

Сбоку из каравана выскочил маленький мальчишка и, невзирая на темноту, сквозь колючки и камни помчался вниз. «Прямо «мальчиш-кибальчиш» какой-то», - вдруг почему-то всплыл давно забытый образ. Там, в Крыму, где был известный лагерь «Артек», тоже были горы. Кто-то из туристов даже сравнил Израиль с Крымом, что меня очень обидело. Нет, наши горы (особенно в Иц^аре, когда стоишь у края обрыва и смотришь в сторону Иерусалима), похожи на море. Ряды гор словно морские волны простираются до горизонта, тая в себе мощные шквалы нашей еврейской истории. И как подумаешь, что здесь только было...

«Вы помните Альку - замечательного малыша из «Военной тайны» Гайдара? - ни к месту прервала я рассказ Саши, - у которого сердце (у самого) было как у Мальчиша-Кибальчиша?» - добавила я. Но это было другое поколение, и меня просто не поняли.

Мне пока не хотелось ничего объяснять, но сама я продолжала думать об этом. Марица Маргулис - мать Альки - была еврейской девушкой, отдавшей свою молодую жизнь за увлекшие ее революционные идеалы призрачнотуманного будущего. Ей хотелось, чтобы и ее сын, и все люди были счастливы. И, дай Б-г, когда-нибудь так и будет... Но ее сын рано погиб, и еще очень многие бесстрашные мальчики с чистыми сердцами погибли в суровые военные и предвоенные годы. А те, кто все-таки выжил, пройдя войну, сталинские лагеря, разруху, оттепель, реакцию и стоячее болото российской жизни, повзрослели и многое поняли совсем иначе. Но тяжелые испытания подчас загоняли за железную дверь сердца наших отцов. Кому теперь под силу ее отворить?.. «Врагов-буржуинов» все больше и больше... Вставайте, мальчиши!.. Сжимайте ряды! Не отступайте со своей Земли!.. И никого не бойтесь!

«О чем ты замечталась?» - толкнула меня под локоть Иланка. «Сама просила рассказать, а ничего, наверно, и не услышала. Мы спускаемся», - с этими словами она развернула коляску и, взяв под руку мужа, стала осторожно двигаться вниз. Мне никак не хотелось уходить, и я стояла, соединяя в себе музыку прошлого и звездное небо с песнями настоящего. «Привет Мальчишу!» - вдруг выкрикнула я в мир, который окружал меня. Да-да, тому, который внутри каждого из этих ребят, пляшущих в обнимку с Торой в руках. Даже на самых маленьких из них можно положиться и дать боевое задание, и вверить военную тайну. И я уверена, если бы Алька жил в наше время, то обязательно был бы среди них. Сегодня их сердца захлестнула радость, вырвалась наружу песней и закрутилась в танце.

Сорвавшись с места, я побежала догонять своих - туда, где деды и внуки - молодые и старые Мальчиши, - взявшись за руки, плясали вместе в едином кругу.

^{* Мадрих - экскурсовод.}

Золотистая ханукия

За окном, по которому струйками стекали капли дождя, можно было увидеть через открытые жалюзи одиноко стоящую золотистую ханукию. Редкие прохожие задерживали свой взгляд на ее волнующихся от ветра огоньках. Окно было чуть приоткрыто, и пламя свечей все никак не могло встать прямо. Трубочки, потертые от времени, на которых держались подсвечники, изгибались ломаной линией в силуэте окна и собирались вместе к одному стволу. От него отходила в сторону самая высокая ветвь - «шамаш». Все ветви, включая ша-маш, были в одной плоскости, так что каждая свеча хорошо просматривалась с улицы.

Каждую Хануку - вот уже больше десяти лет - эту ханукию ставили на специально сооруженную горку, покрытую серебристой фольгой, зажигали с потаенной грустинкой и задумчиво смотрели на пляшущие огоньки. Ее хозяйка, всего лишь раз прикоснувшаяся к ней, исчезла при довольно странных обстоятельствах, и в тихие хану-кальные вечера особенно остро чувствовалось, как ее не хватает. Эту золотистую ханукию ей подарил на день рождения один юноша, который, к большому сожалению, уже оставил наш суетный мир, оборвав свою молодую жизнь, словно вскрик раненой птицы, налетевшей на жесткую преграду. Как видно, подарок был сделан с большой любовью и, наливая чистое оливковое масло в прозрачные стаканчики, те, кто остались, делали это с особой душевной теплотой, вспоминая отчаянно-яркое чувство, захлестнувшее того, кто уже ушел...

В доме, среди оставшихся бумаг, привлекал внимание необычный рисунок. На нем была изображена несколько стилизованная ханукия. Вместо подсвечников были нарисованы самые разные лица, на головках которых тянулись вверх венчики пламени. В основании центральной свечи, будто в корнях дерева, притаилось круглое лицо, смотрящее в сторону и, так же как другие свечи, не видящее опасности, исходящей от жадно тянущейся к ним руки с длинными ногтями. Она врывалась с нижнего левого угла листа и явно угрожала маленьким свечкам-личикам, стремясь погасить их жизнь. И первое, что хотелось сделать, бросив беглый взгляд на эту картину, - спасти, защитить нежные огоньки. Невольно приходили мысли, что нарисованная рука - духовный слепок с той коварной руки, унесшей молодую хозяйку ханукии, возможно, автора этого наброска. А в правой стороне листа, что интересно, английскими буквами было написано: «Ханука самеах». Странное впечатление возникало от этого пожелания -хорошей Хануки - вместе с тем, что было нарисовано.

Годы рисунок лежал в папке, но, как-то, после зажигания пятой свечи Хануки, был извлечен оттуда, и тот, кто уже столько лет напрасно ждал чуда - возвращения давно исчезнувшей беглянки, взял белый лист бумаги для того, чтобы нарисовать еще одну ханукию с лицами. Но теперь они вылядели по-другому: смелые, решительные, готовые пронзить врага невидимыми пиками, сразиться и победить не только эту хищную руку, но и того, кто за ней стоял.

Наконец, к зажиганию последней - восьмой свечи - появился новый рисунок. Каждая ветвь была изящна словно маленькая принцесса, а свечки - лица стали настолько прекрасны, что излучали тонкое сияние вокруг себя. И рядом с ними, как часовой, охраняя их, стоял верный шамаш. Свечи легко покачивали своими нежными головками, будто кланяясь ему и всем, кто на них смотрел, при этом не теряя царского достоинства победителей. А вокруг них по всему полю листа крутились сказочноразнообразные севивоны. Серебристые отблески света отражались в оконном стекле, и остатки Тьмы поспешно уползали с края листа бумаги.

Впрочем, рисунок был всего лишь картинкой, хотя и выглядел как живой. Нет, не мастерство исполнителя сделало его таким, а то, что автор вложил в него душу и сердце, которое страдало, и еще потому, что хотел задержать каждое мгновение Хануки, отразив ее суть. И, вполне возможно, тот кто его создавал, сумел победить в себе то темное, что годами не давало приблизить день встречи. И, дай Б-г, чтобы он быстрее наступил всем на радость, а хозяйка золотистой ханукии, вернувшись, вновь стала зажигать ее святые огни.

Случайный разговор

«Как хорошо, что в Рош Ходеш Адар такой приятный солнечный день!» - воскликнула Рая, обращаясь к незнакомой женщине, стоящей рядом с ней на остановке автобуса около стен Старого Города. «Да, пожалуй, такая погода тоже создает праздничное настроение», - улыбнулась женщина, поглядев на яркое голубое небо над головой. «Вы обратили внимание, как много женщин пришло сегодня к нашему Котелю? А что, если бы все было занесено снегом, как несколько дней назад, или шел проливной дождь - кто бы тогда пришел?» - продолжала начатый разговор Рая, снимая теплую кофту и складывая ее в сумку. «Все равно бы пришли! Кто-нибудь обязательно пришел бы! - убежденно отозвалась женщина. - Вы же знаете: это такое место... И не забывайте, что в это время года дождь - это благословение для нас». «Да-да, вы правы. Но что поделать, если я из таких мест, где пасмурное небо и дожди в избытке, а в Израиле все нужно вымаливать. Надо вам сказать, что лишь здесь я научилась радоваться дождям. Когда мы приехали, у меня была сильная ностальгия по снегу, а как однажды увидела, сколько деревьев он поломал, так все ликование при его виде сразу прошло». Рая отошла на несколько шагов, всматриваясь вдаль, и тут же вернулась.

«Давайте присядем. Автобус, как видно, не торопится - заметила она, - Вы не представляете, как с самого утра сегодня у меня ничего не ладилось!» «Что так?» - удивилась женщина. «Сначала никак не могла выехать из моего ишува: то автобус перед самым носом ушел, а потом долго ничего не было, то, наконец, села в трэмп, а он завез не туда, куда нужно. И после двух пересадок, когда все же добралась до Котеля, поняла, что опоздала: наша группа женщин, с которой я молюсь не один год вместе, начала уже читать псалмы. Только я собралась присоединиться к ним, как кто-то позади меня громовым голосом стал читать свое. Поверьте, нужно было крепко держать себя в руках, чтобы не отвлекаться и не сделать замечание.» «Наверно, это мешало не только вам, но и всей вашей группе», - понимающе вздохнула женщина. «Да, мы ближе сдвинулись друг к другу, чтобы хоть как-то слышать нашу ведущую. После общей молитвы, я подошла ближе к Стене, чтобы еще что-то прочесть, но мне продолжали мешать, все время задевая и будто специально натыкаясь на меня, хотя вокруг было довольно свободно. «Не знаю, что вам и сказать на это... Или приходите раньше, когда мало экскурсантов, или терпите. Поведение у Котеля - это немалое испытание». «Знаете, как я ответила на это? Когда в своей молитве я дошла до «Алель»,* то стала читать его вслух, вернее даже пела его, перекрывая все шумы», - гордо сказала Рая. «Я понимаю, «Алель» можно читать вслух, но это не мешало другим, как вы думаете? - усмехнулась женщина. - Как-то я наблюдала такую картину: одна женщина сидела и тихо молилась, а рядом с ней другая довольно громко выясняла что-то будничное по пелефону. Первая, нахмурив брови и временами повышая голос, пыталась таким образом остановить соседку, но та была увлечена разговором и не понимала намеков. И только, когда ей дали в руки раскрытую книгу тэилим, жестом предложив почитать ее, она закрыла пелефон и, наверно, вспомнила, где находится». «А что, если крупными буквами нарисовать плакаты о том, как нужно вести себя в таком святом месте?» - придумала Рая. «Не думаю, что такое решение всем поможет. Часто мы не замечаем или не хотим замечать то, что нам неудобно, а иногда понятий не хватает. Мне кажется, что особенно в таком месте нужно начинать с себя и лечить свою «болезнь»... Смотрите, вот и автобус! Вам какой номер?» - спросила женщина и направилась к открывшейся двери подошедшего автобуса.

Рая, простившись с незнакомкой, осталась на остановке. Она решила подождать еще немного и сесть на то, что ей больше подходит, и обойтись без лишних пересадок. Сегодня у нее было намечено еще несколько дел. «А впрочем, - вдруг подумала она, - можно все пока отменить и просто так погулять по Иерусалиму». Она не могла переключиться на деловую волну, потому что сейчас ей хотелось радоваться этому светлому дню, новому месяцу и большому милосердию Всевышнего, который ведет нас и дает все это почувствовать.

^{* Алель - благодарственная молитва Всевышнему, которую читают или поют в новомесячье и праздники.}

Именинник

«Ну и вредный же ты, парень. Ну что ты ее за волосы хватаешь? Кто тебя этому научил?» - приговаривала Маша, высвобождая прядь волос маленькой дочки из цепких пальчиков Якова. А вредный парень Яков - полметра ростом - сидел в луле* со своей жертвой и прилагал недюжинные усилия, чтобы ее не отпустить. Толстощекая Лелька сидела насупившись и готова была вот-вот расплакаться, если ее немедленно не освободят. Она была на пару месяцев старше Якова и, как видно, чувствовала себя нянькой, судя по тому, что пыталась дотянуться до него и запихнуть ему соску в рот. И тут-то коварный Яков, улучшив момент, когда соска попала к нему в рот, схватил Лельку за волосы и в ту же секунду был застигнут Машей. Думаете это закончилось мирно, если наш забияка быстро успел перехватить прядь Лелькиных волос другой рукой и сильно потянуть вниз? Громкое «а-а-а» на два голоса - сначала Лелькино, а потом Якова огласило тесную комнату и вырвалось наружу навстречу возвращавшейся с работы мамы годовалого хулигана. Она ускорила шаг и появилась на пороге дома на самом пике их «концерта». «Вот вам подарки на день рождения», - невольно повышая голос, сказала вошедшая мама и вытряхнула игрушки из сумки прямо в луль.

А малыши продолжали орать, потому что им хотелось что-то другое. Прежде всего нужно было бы схватить на руки дорогое чадо и прижать к себе покрепче, но молодые мамы не всегда понимают, что за чем, и нередко вообще проявляют заторможенную реакцию на детский плач. И совсем не важно: то ли это обусловлено бессонной ночью, то ли усталостью после работы, то ли душевной незрелостью. С высоты пережитого, собственных ошибок и прожитых лет жалко видеть, как иные мамы, не выдержав нагрузки, под разными предлогами пытаются улизнуть из дома, оставляя своих крошечных деток разным нянькам. Или усиленно ищут работу на стороне, пытаясь доказать окружающим, что это важнее, чем освоение главной профессии - мамы. Конечно, быть хорошей мамой можно учиться всю жизнь. Но нежный период младенчества их деток быстро проходит. Еще каких-то несколько лет и потом ищи их. Где они?.. Попробуй, верни!.. Иногда папы, как пингвины, остаются с детьми дома, заменяя сбежавших мам.

Помню, где-то с четырех до семи лет дочке моей знакомой устраивались своеобразные дни рождения. Приглашенные дети запускались в квартиру именинницы, которая была преобразована в живую сказку. Не только в каждой комнате, но и в каждом углу были установлены разные декорации и, согласно сюжету, дети переходили от одних к другим и под руководством творческой мамы участвовали в сказке. Даже угощение было необычным, и блюда имели фантастические названия. Если праздничный стол был накрыт во дворце, то и поведение детей должно было соответствовать дворцовому этикету, а если, например, в пещере, то как положено у разбойников. Дети так входили в роль, что через два-три часа, когда за ними приходили их родные и все усаживались пить чай с тортом, сидели, притихшие, словно не понимали, куда вдруг ушла сказка? Домой все уходили с подарками, честно заработанными во время представления. То, что происходило, не было выступлением для кого-то. Они просто проживали предложенную им историю, при этом имениннице отводилась одна из главных ролей, и то ли она всех спасала, то ли ее освобождали, борясь со злом, но действие всегда было активным и драматичным. Не будем уточнять, через день или два, но квартира все-таки приходила в нормальное состояние. Зато впечатлений у ребятишек хватало на год.

Каждый год в жизни ребенка неповторим, но работа требуется такая, будто нужно в пыли отыскать запачканные бриллианты и хорошенько почистить. Именно в этом труде дети воспитывают нас не в меньшей степени, чем, как нам кажется, это делаем мы. И они милосердны, многократно прощая нас, и большие выдумщики, зная, как обратить наше внимание на них.

Вот и сейчас Яшка уже несколько раз ковылял к двери, стуча в нее, и обратно к своей коляске, а для тех, кто еще не понял, издавал боевой клич на высоких нотах. Не волнуйся, дружок, ясно без слов, что тебе наскучило женское общество и ты хочешь гулять. Я распахнула перед ним дверь, но Яков, солидно выглядивший в широких клетчатых штанах на лямках, остановился и не спешил наружу. Он высунул ножку за порог, как будто пробовал воду, и остался в комнате. Такого поворота он не ожидал и снова посмотрел на коляску. От косяка двери ему отрываться не хотелось: улица была рядом, а до коляски вон сколько идти. «Что же ты, Яков, медлишь? Выходи за порог. Ты же сегодня - именинник и должен что-то совершить!» -подбодрила я и, на всякий случай, протянула ему руку. Он робко начал движение вдоль стенки дома и чуть было не упал, потеряв равновесие, так как вперед, задев его, вырвалась Лелька, освобождённая своей мамой из луля. «Ничего, Яшка, ты еще свое возьмешь... Время быстро летит», - подумала я, глядя как мамы, подхватив малышей, I усаживают их в коляски. Яков посмотрел на меня сквозь спутанные тонкие волосы, упавшие на лоб, и понимающе улыбнулся такой хорошей лучистой улыбкой.

^{* Луль - детский манеж.}