В поисках счастья…

В поисках счастья…

В поисках счастья...

«И был вечер, и было утро - день шестой»
Тора: Книга Берейшит

И пришел, наконец, день, когда две совсем немолодые птицы решились оторваться от своего гнезда и, пролетев изрядное расстояние, опустились на желанный берег. Нельзя сказать, что он был очень желаем - этот берег. Скорее всего, в первую очередь, ими руководило простое любопытство: уж слишком много заманчивых рассказов было о нем и слишком долго их звали и ждали освоившиеся там дети. К тому же, они слышали, что некоторые соседи, которые уже слетали туда, возвратились благополучно.

Встреча с детьми очень взволновала их и необычайно поразила действительность. Нет, их ничуть не обманули: вся природа вокруг была как в райской сказке. Особенно это сильно чувствовалось после тех студеных краев, откуда они с большим трудом выбрались. Дети нежно ворковали возле них, стараясь угодить своим престарелым родителям и восхищали их обилием, разнообразием и легкой доступностью корма вокруг.

«Да-а, - тяжело вздыхали старики - там мы себе такое позволить не можем. Из гнезда редко вылетаем - силы уже не те...»

«Вот и оставайтесь!» - уговаривали их дети, хлопая крыльями у них над головой.

«Нет, нет! Об этом не может быть и речи. Здесь все так непривычно... И вы, конечно, что-то скрываете от нас: какие-нибудь ужасные недостатки этих мест. Мы и сами кое-что слышали... А ваш восторг просто пугает. Ох уж этот южный темперамент!.. Все-таки у нас дома привычнее, и страшно подумать, что нужно что-либо изменить». И они стали собираться в обратный путь.

«Папочка, мамочка, как же вы нас оставите опять одних?» - плакали выросшие птенцы и чувствовали себя в тот момент такими же маленькими и незащищенными, как в детстве.

«А как вы нас оставили и вылетели из гнезда, не обернувшись», - в ответ упрекали своих птенцов родители.

«Но тогда многие улетали и наша пора пришла. Мы надеялись, что и вы вскоре полетите за нами».

«Может быть, вы и правы, как знать... Но мы все равно не останемся. У нас уже нет сил построить новое гнездо, а в вашем и так тесно», - возражали родители и чистили перышки для предстоящего полета.

Молодые птицы взмыли в вышину, с упоением проделывая в небе красивые фигуры и приглашая родителей последовать за ними. Но те только отмахивались: «В нашем возрасте уже поздно менять СТИЛЬ ПОЛЕТА». А птицы звали и кричали им с высоты: «Посмотрите, это совсем не сложно, а напротив, очень удобно и, конечно, полезно для здоровья». Но куда там, их уговоры наталкивались на еще больший протест.

И все-таки путешественники были довольны тем, что смогли повидаться со старыми знакомыми, родственниками, улетая с ними на довольно большие расстояния.

«Это наш край дает вам новые силы, которых вы не ожидали», - убеждали их дети. «Это наши древние места... Возвращайтесь!»

Вокруг них - куда ни полети - весенняя природа пела гимн Творцу, щедро разливая нежное благоухание и покрываясь красочным одеянием цветов. Что-то неизъяснимо волновало старых птиц, но что - они и сами не могли понять. Одну из них это даже раздражало и пугало все непонятное, мешая ощущать свой привычный внутренний комфорт. А другой птице все же удалось приоткрыть свое сердце льющемуся вокруг великолепию и почувствовать подлинную радость.

Но как бы там ни было, а последний день их пребывания в чужих краях неумолимо наступил и подступил комком к узкому птичьему горлу. И в последние минуты угасающего дня, когда солнце совсем зашло, вслед за появившимися ночными огнями вырвался откуда-то из глубины птичьего сердца горестный стон: «Как я не хочу улетать!.. Господи, как я не хочу улетать!..»

Однако рано утром пара совсем немолодых птиц все же оторвалась от этой гостеприимной и невероятно чудесной Земли и, тяжело взмахивая крыльями, взяла курс на свое гнездо.

Перелет на удивление прошел легко и удачно. Дома, по-хозяйски проверив все веточки и вытряхнув скопившуюся пыль, они хлопотливо устроились в старом гнезде и предались воспоминаниям. «Ну что вы, - потом рассказывали они своим соседям, - мы и не думали летать в поисках счастья. Нам и здесь хорошо». Только вот силы с каждым днем понемногу покидали их, и они больше не чувствовали себя такими удивительно помолодевшими как в том далеком краю.

И лишь во сне они позволяли себе открыться навстречу всю жизнь рвущейся мечте и, широко взмахивая седыми, но по-молодому сильными крыльями, устремлялись в синее небо и летели в поисках счастья к той единственной и самой лучшей на свете Земле.

Грезы плюшевой обезьянки

Не знаю как вам, но мне надоело так сидеть на спинке дивана в уродливо-нелепой позе. Те, которые меня сюда швырнули, не задумавшись, хоть бы посмотрели на дело рук своих. Сами так, скособочившись, не сядут ведь», - с этими словами плюшевая обезьянка возмущенно поерзала на спинке дивана, размяла затекшие конечности, почесала за ухом и опять приняла ту же позу. Что поделать, если ее так посадили - она лишь игрушка в руках людей. Ее темные бусинки глаз как будто бы увлажнились от разбередивших ее поролоновую голову воспоминаний. «Да... Вот я и осталась одна... То есть я и раньше была одна, даже когда сидела на шкафу среди других игрушек, но меня хоть изредка давали поиграть детям, которые заходили сюда в гости. А теперь, после того как меня заметила сама Госпожа гостья, никому даже притронуться не дают ко мне. После ее визита в наш дом мне стало еще более одиноко, чем раньше. Другие игрушки меня теперь сторонятся, так как считают, что я слишком воображаю из-за этого. Но что они понимают? И до приезда гостей они считали, что раз я - обезьянка, то не слишком серьезная и нечего со мной общаться. Ха-ха! Можно подумать, что рыжий плюшевый лев, который все время теряет своего львенка, может кого-то испугать! А что может набитый ватой курносый волк с застывшим оскалом, сделанный в кружке мягкой игрушки еще в незапамятные времена? Он статичен, как свалившийся памятник. То ли я, посмотрите! Все: и руки, и ноги, и даже хвост могут двигаться, а движение, как вы понимаете - это жизнь! А эта сидячая милашка в соломенной шляпке, которая (когда бы ее ни завели) кланяется всем, кроме меня. С ней так носятся, как будто она из хрусталя, а не из синтетической ваты».

«Стойте, мисс!» - вступил в разговор красно-желтый попугай. «Хватит разбалтывать чужие секреты! Меня, как вы знаете, из Лондона вывезли (из самого большого магазина игрушек), и я тоже мог бы кое о чем посплетничать, но это не по-джентльменски. Я не так воспитан». «Ой, сейчас упаду от смеха! - задрыгала ногами обезьянка. Кто это говорит?.. Попугай с отбитым клювом и без батарейки! Был бы хорошо воспитан - в ногу со временем, так нос был бы цел». Попугай вздернул хохолок: «Вот и замечательно, что нет батарейки! Если бы ты знала, как мне надоело повторять чужие глупости!» Обезьянка посмотрела сквозь него куда-то вдаль и заговорила совсем о другом: «Что-то воспоминания стали наплывать средь бела дня... Вижу такой снежный пригорок, слышится хруст от лыж и зимнее солнце так пригревает, что хочется даже скинуть куртку». «Это потому, что ты на южном солнце перегрелась, да еще в середине дня. Иначе бы тебе мои воспоминания не пригрезились. Что смотришь? Это же российские, а тебя здесь, в Израиле купили. И потом, брать чужое...», - вступил в разговор зайчик в одежде с голубыми полосками. Обезьянка ничуть не смутилась: «А где это написано, что воспоминания нельзя брать? Слушай, чем ты не доволен, Матроскин? У тебя ведь ни работы, ни корабля сейчас нет и даже воспоминания удержать не можешь. Все потому, что захандрил. Ты мне в ножки должен кланятся за то, что я им новую жизнь даю. Впрочем, можешь забрать, а то еще замерзну от них». Она склонила голову, будто прислушивалась к чему-то, и вдруг вскрикнула: «Ой, что я вспомнила... Как только гости уехали, мне приснился ужасный сон: будто мне в рот вставили зубной протез. Это как намордник изнутри. Просыпаюсь в полном ужасе и слышу как моя хозяйка, смеясь, говорит кому-то по телефону: «Будешь так говорить о них - получишь плохой зубной протез». Мне стало не до смеха. Я так испугалась, что тут же решила со всеми помириться, да вот опять забылась... Думаете это просто? Попробуйте сами - тогда поймете меня. Кхе, кхе...»

Так вот, к вашему сведению, Лев наш - замечательно добрый: деток любит; розово-серый волк - большой философ, а заводная кукла так мило поворачивает головку, что просто залюбуешься. Вот какие у меня друзья!.. Я вам по секрету скажу: лучше быть с зашитым ртом как у меня, чем с таким протезом. И вообще, скоро собираюсь начать работать над своими мыслями, но это потом... А пока что сильно тоскую и не могу ни о чем другом думать. Госпожа-гостья такая славная, и я так к ней привязалась. Никому и невдомек - каково мне теперь... Это как будто вам вдруг дали большой подарок, который вам и не снился и только вы начали привыкать к тому, что он у вас есть, как его ни с того, ни с сего - забрали. И пустота вдруг образовалась такая огромная, как море, что и не знаешь, чем ее можно заполнить. Но что никак не могу взять в толк, так это зачем такая добрая Госпожа уехала? Может быть, у нее там есть более дорогие игрушки?.. Конечно, я ведь только плюшевая и живу не во дворце. Правда, хамсин меня не мучает - не то что наших гостей, коленки не болят: могу скакать по лестнице вверх и вниз. Даже как-то неудобно, что у меня так хорошо со здоровьем. Но вот душа - так говорит моя хозяйка - ноет как больной зуб. Люди добрые, что вы со мной, бедной, наделали?.. Хоть бы надежду на встречу оставили, а то уехали в суматохе и даже не попрощались по-человечески. Эх!..»

Внезапно отворилась дверь, и то ли от сильного порыва ветра, то ли от чрезмерного огорчения обезьянка упала на пол. Женщина, вошедшая в комнату с полными сумками в руках, споткнулась об нее и чуть не потеряла равновесие. «Что ты здесь разлеглась?» - полушутя сказала она, подняв куклу, и села с ней на диван. «Вот видишь, гости наши уехали, а я опять умудряюсь таскать домой полные сетки. Странно мы, люди, устроены... Но давай все же постараемся не грустить. Мы ведь здесь не зря остались. Нужно много еще успеть сделать, чтобы наши гости не только еще раз смогли приехать, но и остались с нами навсегда. Садись на свое почетное место и смотри на жизнь весело. Так ведь тебе по роли положено?» - с этими словами, она посадила обезьянку на спинку дивана и, оглядев ее, осталась довольна.

Похоже, сама обезьянка была рада такому вниманию к ее особе, и несвойственные ей душевные боли почти совсем исчезли. Глазки ее заблестели надеждой, и вся ее поза как бы выражала приглашение к веселой игре. Эх, если бы кто-нибудь сообразил подбросить ее вверх, то с каким бы удовольствием она перевернулась в воздухе не один раз! Но люди в основном такие скучные и чем-то всегда занятые, что остается лишь мечтать и грезить о том, когда ее снова дадут поиграть настоящим ценителям жизни - маленьким детям.

Мираж

В тени большого дерева стояла скамья, где я сидела и с болью смотрела на сожженную сторону ствола. Часть коры сошла, обнажая светлую в полосках сажи сердцевину, а прямо у корней валялись потухшие угли. На одной крупной ветви листья пожухли, но, не смотря на это явное увяданье, дерево еще имело достаточно сил и как шатром окутывало мою скамью и столик, за которым я сидела.

Волна сострадания поднялась во мне и, будто заглаживая чью-то вину, мне захотелось утешить беднягу: «Как жестоко покалечили тебя, дерево!.. Но ты еще живешь и продолжаешь помогать нам и даже тем, которые, не задумавшись, по душевной черствости сожгли часть тебя, основательно поранив. Ты стоишь на своем посту, давая отдых и прохладу, спасая от дождя и зноя. Стой, дерево, стой! Из моей маленькой бутылки я все равно не сумею вдоволь напоить тебя. Но несколько капель-глотков вместе с моей любовью пусть полечат тебя... Не увядай! Продолжай все-таки жить и защищать нас от жара, будучи опаленным само».

Я стояла и старательно вытряхивала из бутылки все до последней капли и, глядя как тоненькая струйка стекала по корням, думала: «А кто же, Господи, если ни Ты погасит огонь моего разбитого сердца, излечит раны души?.. От злодеев укрой меня, как щитом, защити от себя самой. Как маген Авраам*, как талит агадоль** раскрой надо мной!..»

Ветер играет ветвями. Ему все равно какими. Облака заглядывают ко мне сквозь зеленые листья, а я вспоминаю другие деревья и лето, которое давно прошло... И видится, что за теми большими деревьями, где-то внизу, скрывается голубое озеро, а мшистая земля густо покрыта низкими черничными деревцами. Только задержись, наклонись, и сочные ягоды потянутся тебе в рот. Но ты, не останавливаясь, срываешь их на ходу и выходишь на берег озера, а сиренево-розовый вереск остается на склоне горы. Прохладная вода зовет и мягко снимает то чуждое, что уже накопилось в тебе, и ты все никак не можешь из нее выйти, будто хочешь накупаться впрок. И, кажется, что всегда будет чистое озеро и манящие кустики вереска, и смолистые светлые сосны на его берегах.

Интересно, что под этим развесистым деревом все это как-то просто приходит к тебе... Ты лежишь среди зарослей вереска и ничего еще не предвещает беды. Ветер раскачал сосны, подогнал облака, а куда все это мчится, тебе даже не хочется знать. Потому что счастье бывает разное, и особенно хорошо, если можно любить этот мир и так просто мечтать.

_{* Маген Авраам - щит Авраама.}

_{** Талит агадоль - четырехугольное белое с полосками молитвенное одеяние с кистями по углам, используемое евреями во время утренней молитвы.}

Будь что будет...

Нет, нет, я не могу в это поверить! Неужели Вы решитесь ехать?.. В таком возрасте все менять? Не понимаю... - закатывала глаза и пожимала плечами полная блондинка, обращаясь к пожилой женщине, сидевшей напротив нее в троллейбусе. Они были знакомы не один год, и такие рискованные действия ее приятельницы, которая была в преклонном возрасте и отличалась цветистым букетом болезней, никак не укладывались в ее сознании.

-    Раиса Михайловна, - слова вылетели из нее излишне официально, - в Вашем положении Вы мне кажетесь, простите, впадающей в детство. Она отвернулась и стала смотреть в окно на скользившие мимо дома и переулки. Раиса Михайловна тоже взглянула в окно и воскликнула:

-    Вот, в тот переулок мне завтра как раз нужно идти. Там предстоит бумажная волокита, хотя теперь, говорят, все делают довольно быстро, не то что двадцать лет тому назад. Ты думаешь, я ничего не понимаю?.. Уверяю тебя,

и боюсь, и волнуюсь, и хватаюсь за свой диван обеими руками, и ничего не хочу менять. Но пойми, дальше то что? А там дети... Они давно ждут меня. Сколько уж мне осталось на этом свете - один Б-г знает... Ведь столько тяжелых ошибок уже сделано, так хоть в конце пути быть вместе и что-то загладить... Конечно, в моем доме все устроено, но пусто в нем без тепла и заботы. Вот и собралась с Б-жьей помощью... Будь что будет!.. Да и вообще, скажу тебе по секрету, хочется встряхнуться на старости лет, авось помолодею, - лукаво прищурилась она и вытерла чистым платочком краешек глаза.

Танечка, или как все ее называли, Татьяна Павловна, попыталась было возразить что-то, но, заметив свою остановку, поспешила быстрее сойти. У нее сегодня была назначена важная встреча с профессором, и опаздывать никак было нельзя. Результаты анализов, завернутые в полиэтиленовый мешочек, лежали в старой кожаной сумке, и теперь все, как она думала, зависит лишь от решения профессора. Весь этот месяц, чем только ни пугали ее родные и знакомые: и что давление обязательно подскочит, и что сердце не выдержит, а наркоз навредит всему сразу, и что вообще ухаживать будет некому. Был даже кто-то, категорически настроенный против операции и твердивший старое правило: «не трогайте, а то хуже будет». Но профессор лихо отмел все сомнения, высокомерно заявив, что поднимет больного из любого состояния, и согласился лишь отодвинуть срок операции. То ли здесь действовало профессиональное умение морально поддержать пациента, то ли ставшее привычным свойство выйти из любой ситуации без вины и потерь, но на Татьяну Павловну его доводы произвели впечатление. Она получила на этой встрече необходимый заряд уверенности и с готовностью отправилась под профессорское крыло. Мнение медицинского светилы окончательно затмило ее горизонт.

- Будь что будет, раз Вы так считаете, - заявила она и каким-то ухарским жестом смахнула нечаянно все бумаги со стола.

У профессора зазвонил телефон. Он, не спеша, поднял трубку, и лицо его стало очень недовольным.

-    Что вы меня дергаете? Знаю, знаю, сколько времени осталось до вашей операции... Повторяю вам, это не доводы для меня, и я не собираюсь ничего отменять! Кто будет делать операцию, я или ваш Б-г? Не говорите глупости! - он резко закончил неприятный разговор.

Татьяна Павловна смутилась и, словно заглаживая свою неловкость и чью-то глупость, стала рассыпаться в благодарностях, заверяя его в своей преданности науке. Профессор смягчился и благодушно отпустил ее.

-    Какие все-таки есть еще отсталые люди! В наш век потрясающих научных открытий опять про Б-га заговорили, - вспоминала она случайно услышанный разговор, с трудом спускаясь по лестнице. Выйдя на улицу, она почувствовала сильную усталость и от мучавшей ее жары, и от пережитого волнения, и от транспорта, немилосердно укачавшего ее. Поэтому она решила не заходить к Раисе Михайловне, а прямо направиться домой и отдохнуть.

-    Что мне тратить силы на ее уговоры, когда они мне самой скоро пригодятся! Раечка сама во всем убедится, когда приедет туда и увидит, как я была права. Тогда узнает, на кого уповать нужно было, - кряхтела в такт своим мыслям ровесница революции.

Еще на лестничной площадке до нее долетел звон надрывавшегося телефона. Еле подоспев к последнему звонку, она услышала обеспокоенный голос своей приятельницы.

-    Ну, Танюша, рассказывай, чем закончился прием у профессора?

Отдышавшись, Татьяна Павловна вкратце пересказала ей главное.

-    Раз ты все-таки решилась на операцию, то желаю тебе, чтобы она прошла удачно. А что профессор? Не молись так на него. Ведь даже простой врач может сделать все хорошо, если Б-г захочет, - убежденно сказала Раиса Михайловна.

-    Ой, Раечка, здесь мы с тобой не сходимся. Я верю в профессора, а ты... - она не договорила, так как внезапная затылочная боль заставила ее отключить телефон. Комната поплыла перед глазами, и она, цепляясь за кресло, куда-то полетела вниз.

...И вот, она где-то бродит в сумерках по темному лесу, а холодный, резкий ветер пронизывает ее и бросает из стороны в сторону. Ни тропинки, ни дорожки нигде не видно, и она без конца натыкается то на колючий кустарник, то на сухие корявые стволы деревьев. Куда ее носит, зачем?.. Где же хоть какой-то клочок неба над головой?.. Серый вязкий туман подползает к ней, под ногами что-то качается и хлюпает.

-    Господи, неужели меня затянуло в болото? - содрогаясь при этой мысли, она судорожно хватается за корни деревьев, - где же люди? Хоть бы кто-нибудь здесь оказался... Кто мне поможет? Кто? - она горько заплакала, не имея сил встать. - Сколько я уже здесь?.. Наверное, всю жизнь... Разве можно отсюда выбраться? - в отчаянии стонет она, - Л-ю-д-и-и! Что же это?.. Господи, зачем ты меня бросил сюда погибать?.. Спаси меня!.. Туман плотнее обволакивает голову, все тело будто разбито, и силы совсем покидают ее.

Но что-то вдруг назойливо зазвенело где-то вдалеке. Она делает слабое усилие, и навстречу ей громко прорезает мертвую тишину телефонная трель. Она открывает глаза и дрожащей рукой подносит трубку к уху.

-    Что с тобой случилось? Куда ты пропала? Я молила Б-га, чтобы ты только была жива... - Раечкин встревоженный голос окончательно возвращает ее из небытия. Татьяна Павловна удобнее усаживается в кресле и, стараясь успокоить подругу, глубоко вздыхает, признаваясь ей.

- Все... Теперь все позади... Слава Б-гу, Раечка, на этот раз я, кажется, выбралась...

Взлет

Я лечу в прошлое, чтобы вырваться из него... Не получилось...

Я приглашаю прошлое к себе в дом, не боясь, что его разрушат. Трудно?.. Почти невозможно! Все начинает взрываться с первой же минуты. Как будто на мне живого места нет: все в ранах. И никто ничего не замечает...

Я берусь строить настоящее, старательно выбирая лучшее из того, что было в прошлом, и пытаюсь поднять его в будущее. Но и здесь трудности вырастают до небес, пока еще много раз ни простишь всякие обиды, отзывающиеся болью в сердце и горько сжимающие душу. И опять: как в детстве, как в юности и как в зрелые годы - жуткая тоска и страх, что все старания напрасны и самые родные люди тебя все равно не смогут понять. И вдруг появляется еще одна возможность, и становится ясно, чего стоят все мои усилия, если бы ни крылья веры, если бы ни помощь Того, в чьих руках главная команда на ВЗЛЕТ?..

...В ночном рейсе полутемного салона самолета все спят. Лишь пожилая супружеская пара не может сомкнуть глаз. Еще бы! Для них это не обычный полет. Для них это

- ВЗЛЕТ! Во времени, в пространстве и к тому же - в Рош Ходеш* месяца Кислев. Да, им открыли ворота. Да, им дали этот шанс. Где-то в подсознании они, несомненно, понимают и чувствуют это.

По салону самолета прокатывается мерный усыпляющий гул, но эти пассажиры не спят и вряд ли смогут объяснить - почему. И даже не догадываются, что для них -это взлетная полоса их угасающей жизни. Но как жаль, что они так глубоко погружены в прошлое и опутаны старым: вещами, воспоминаниями, страхом и неверием. И только наши молитвы, и только отчаянные усилия им помочь и прежде всего помощь Того, Кто нас, наконец, услышал, отрывает эту пару, почти шестьдесят трудных лет прожившую вместе, от цепкого прошлого и поднимает высоко в небеса.

Теперь самое главное - и от этого все зависит - как объяснить им, что туда, куда они летят, нельзя приземляться?.. Есть секрет: на Земле Израиля, чтобы жить, нужно изо дня в день продолжать начатый взлет, верить и в прошлое не возвращаться.

Можно быть рядом, но не быть вместе... И так тянутся годы, пока ни начнется Взлет. Только не оглядываться назад, только смотреть вперед! Вверх и вперед! Ни в коем случае не предавать то самое сокровенное и святое, что живет глубоко в нас! А навстречу уже пробивается тот спасительный Ханукальный Свет, с которым нужно быть очень бережным и чутким... Он несет с собой много чудес!

А теперь - тише... Все вокруг спят... Но вы не спите! Время пришло: загляните в себя и очнитесь! Поймите, ведь это наш с вами - ВЗЛЕТ!

^{* Рош Ходеш - начало месяца по еврейскому календарю.}

Свободный буксир

_{По мотивам книги И. Мендельсона «Сквозь дымку снов-воспоминаний»}

И опять война. Та самая, далекая и страшная, но все еще живущая в наших близких и ранящая поздние поколения.

По Днепру плывет баржа с беженцами, на борту которой много детей, и среди них - двое малышей, мама которых оказалась на буксире, чтобы сварить там кашку для них. Кашка получилась, но съели ее рыбки. Внезапный налет и пулеметная очередь из фашисткого самолета рассекла мощный железный трос, связывающий буксир с баржей. Туго натянутый трос при обрыве одним концом ударил с такой силой по барже, что содрогнулся не только ее корпус, но и детские сердца, наполнив их ужасом и вырвав из них крик: «Мама!.. Мамочка!.. Отец, где ты?.. Явись, спаси нас, ты же военный!»

Буксир, освобожденный после удара коротким концом разрубленного троса, стал быстро удаляться по течению. Не раздумывая, молодая женщина кинулась в бурлящую воду навстречу плывущей по инерции барже к своим детям. Ее не удержали ни падающие вокруг бомбы, ни ревущие над головой самолеты. Ведь там в отчаянии ждали ее дети...

Почему-то во время войны все казалось яснее и проще: там был враг, здесь были свои. Отцы воевали, их ждали, о них молились, а матери, совершая подчас «естественные», будничные подвиги, были с детьми. Но потом, в мирное время, люди все чаще стали переносить театр военных действий в свои дома. Не со скуки же?.. Может быть, виновата наша сумасбродная эпоха?.. Или что-то в самих людях пошатнулось, затмило им взор и, словно в кривых зеркалах, они увидели друг друга. И заштормило, закрутило вокруг них, и заухали взрывы, превращая их жизнь в кромешный ад. Не удивительно, что сам буксир в панике рвал свой трос, который так больно бил по оставшимся на барже, что даже калечил их. А деловой свободный буксир уже торопился куда-то, благородно прихватив по дороге чужие суда и забыв про брошенное в бурных волнах свое.

А бывает и так, что кто-то злодейски подрезает непрочный канат, и неопытная баржа, вообразив себя независимо-самоходной, воображает, что ей больше никто не нужен: ни буксир, ни боцман, ни капитан. Она грезит великими океанами, но порой ее заносит в такие мутные воды и в такие водовороты, что просто диву даешься тому, что она еще на плаву, хотя давно уже потеряла всякие ориентиры. Неужели стоит ждать, чтобы механизм внутри нее совсем сломался, и она закричала бы во все стороны: «СОС!», почти не надеясь на спасение? Успеет ли тогда примчаться к ней постаревший, изрядно потрепанный буксир, чтобы вывести ее из бедствия и на мерцающий свет маяка вернуть в родную гавань?..

Дело заходит так далеко, что, бывает, несколько судов, рвут свои тросы, платя черной неблагодарностью за то, что их вывели когда-то друг за другом в большие воды. Может, они наивно полагают, что могут сами тянуть, как буксир? Но, нет, их тросы рвутся как гнилые веревки, оставляя их в одиночестве и тоске глядеть на исчезающий след корабля.

Летят месяцы, проходят годы, а они все никчемно блуждают в открытых морях. И бороздят мимо них по морским дорогам свободные от работы буксиры.

Вот на горизонте показалась покосившаяся труба одного такого буксира, уставшего от бесплодных скитаний. У него какой-то грустно-поникший ход, и от всего поблекшего облика веет плохо скрытой болью. Из его недр вырывается звук, похожий на крик, облитый слезами. Как будто он ищет самый крепкий канат, способный соединить разбросанные по волнам суда его прошлого. Кто знает, пройдя столько испытаний, смогут ли они, встретившись, изменить курс и вместе вернуться?.. Пусть это лишь далекие мечты и пусть это лишь очень сильное желание... Но, с Б-жьей помощью, есть робкая надежда, что когда-нибудь оно сбудется. Чего только не бывает на свете...

Аэропорт

Никогда не думала, что так грустно смотреть на самолет без хвоста, или без крыла, или еще без какой-либо части. Каждый раз, проезжая мимо ангаров, где собирают или чинят самолеты, можно видеть через тройное железное кружево заборов такую вот, одиноко стоящую машину. И невольно подумаешь, как все зыбко в этом мире... Что держит нас в небе?.. А что на земле?..

И комфортабельные салоны, и внушительного вида стены вокзалов, и рассеянная суета отправлений и прибытий - всего лишь скрывают нашу глубоко запрятанную веру, которая только у детей вырывается свободно наружу. После стольких аварий и крушений мы опять среди взлетов и падений, превращая необычайное в будни и направляя компас нашей веры прямо в голубые небеса!

Но всему мешают заборы... Они отгораживают, раздражая и нагоняя на самих себя страх, что-то внешнее - чужое и что-то внутреннее - свое. Они мешают не только выйти в поле, но прийти к нашим детям, а им, без помех, Выбежать к нам... Нас заставляли их ставить, и мы почти свыклись с ними, а теперь строим их сами, выбросив старый компас.

Но в гулких залах аэропорта брызнувшими слезами вдруг смываются глухие стены, годами возводимые между людьми. И когда сами летим, или, волнуясь, кого-то встречаем, «между строк» понимаем, Кем хранимы всегда.