Р. Й. Б. Соловейчик - Поминальное слово по Р. Хаиму Геллеру

Р. Й. Б. Соловейчик - Поминальное слово по Р. Хаиму Геллеру

«Награда за надгробное слово — скорбный плач»

Надгробное слово, являясь одним из аспектов авелута (траура), отличается в своих проявлениях от той его сферы, которая выражается через Шива и Шлошим (законы соответственно семи и тридцатидневного траура).

1.    Обязанность Шива и Шлошим касается только близких родственников, в то время как обязанность надгробного слова возложена и на дальних. (Наши мудрецы осуждают пренебрежительное отношение к надгробному слову по мудрецу или любому уважаемому человеку).

2.    Надгробное слово, в противоположность Шива и Шлошим, не перемещается из сферы обряда особым действием. Надгробное слово, произнесение слов горя и сетования есть не более чем инструмент, посредством которого достигается цель — «горе или сердцем прочувствованная печаль».

Фраза «горе или сердцем прочувствованная печаль» указывает на двойное воздействие — интеллектуальное и эмоциональное. «Сердце» как образ речи — предмет объективного знания и субъективного переживания. Печаль в сердце развивается непосредственным образом от знания к переживанию. Его исходной точкой является честное изучение характера покойного, с его специфической природой, всеми его способностями, силами и добродетелями. На этой основе строится оценка личности с индивидуальной и социальной точек зрения и возникает чувство величайшей потери, порожденное его отсутствием. Цель плача — общее духовное содрогание оплакивающих, взрыв страданий, сменяющийся сознанием одиночества, пустоты человеческого существования вообще и всей трагедии, связанной с потерей человеческого бытия.

Следовательно, долг каждого, произносящего поминальное слово, описать полностью и выразительно в логических, полновесных категориях все достоинства покойного, подчеркнуть все то замечательное, что было сплетено в этой конкретной, персональной реальности, с которой мы делим, как говорится, «квартиру на ночь», а также отразить с эмоциональностью растущую скорбь, во всей ее реальности и со всем ее ужасом перед непроницаемостью события, называемого смертью. Поминающий — превосходный педагог, посланник холодного, невозмутимого интеллекта, но он и артист, отображающий безумное переживание человека, стоящего перед чем-то непроницаемым и ужасным. Поминающий объясняет и интерпретирует, отображает и создает. Ясное понимание преображается в эмоциональное впечатление — «награда за поминальное слово — скорбный плач» (Брахот, 66).

Содрогание души, открывающейся в плаче, голос, возвышающийся в рыданиях, — основная, самая сокровенная часть надгробного слова.

«Будь пламенным в моем поминальном слове, когда я буду там» (Шабат, 153а) Говори слова поминания с честным, преданным сознанием и с чувством сердечного тепла: мой образ будет стоять перед тобой, не искажай его преувеличением или преуменьшением, безразличием или дешевой сентиментальностью.

Раббаним определили поэтому, как Алаху и как нравственный долг, что «поминальщики и внимающие им наказываются точно так же, как и покойники» (Брахот, 62а).

Поминание, рассуждая логически, должно отличаться точностью и объективностью. Никто не может преувеличить истину или преуменьшить ее. Будь то избыток или недостаток — оба ведут к утрате сходства.

«Б-г издалека явился мне»

Горе в сердце человека коренится в особости человеческой натуры как индивидуальный ретроспективный акт: «Издалека Б-г явился мне и сказал: «Возвышенной любовью Я полюбил тебя!» (Иеремия, 31:2). Я вижу Б-га далеко, далеко от меня. На громадном расстоянии видели Его мои глаза. Однажды Он был близко, тогда я был слеп. И я лишился Его близости: Он стал скрыт от меня. До тех пор, пока Создатель был близко и Его Шехина парила надо мной, я не чувствовал сияющего счастья, струящегося от Него, от Его дивной близости. Когда я соблюдал Шабат и Праздники, когда я надевал тфиллин, молился, освящал свою жизнь, свои пути, свою деятельность, чувство значимости часто покидало меня: я не ценил должным образом величественность и чистый свет, заливающие взлелеянную Б-гом сущность. Я не всегда радовался данной мне способности стоять перед Создателем и быть преданным Ему. То, что я, смертный, житель дома из праха, могу войти в Дом Б-га, чтобы подчинить себя Его безграничной Воле, есть величайшая милость, которая мне дарована. Однако религиозная скука измельчила сознание этой милости жерновами быстротекущей, пресной жизни, греха и моего отчуждения от моего Создателя. Я растрачивал Его близость, и я потерял все. Я остался совсем один, отлученный и изгнанный; я — вечная немощь. Мне некого просить, не к кому взывать из пучины. Небесные врата закрыты для меня, мой путь извилист. Но внезапно свершается чудо, мое сознание сотрясается до основания. «Издалека Б-г явился мне». С громадного расстояния, еще больше разрушающего образ Шехины, который Я изгнал из моего дома, мне слышен еле уловимый шепот из залитого благоговением молчания, утешительная весть: «Возвышенной любовью Я полюбил тебя!» Я, тоскующий по дому грешник, начинаю ощущать безобразность жалкого, отдаленного от Б-га существования в противоположность полноценности бытия, наполненного Славой Его Величия. Я смотрю издалека и расстояние увеличивает мое страстное стремление... Отдаление было легким. Сближение трудно. Мой уход был прост, крутой поворот труден и суров. Все же мои глаза обращены к Б-гу и Его Шехине. Я не хочу прекращать поиска, иначе моя жизнь станет безумной и мечущейся бурей. Расстояние очаровывает, пленяет мое сердце, тянет меня, тянет за собой.

Тот же трагический парадокс — и в нашем отношении к великому человеку: до тех пор, пока он среди нас, пока мы встречаем его на улице, пока мы слышим его голос и созерцаем его лицо, мы не сознаем величайшей милости, которой Б-г наградил нас, давая нам эту возможность.

От безразличия, по глупости мы не уделяем ему достаточно внимания, подчиняясь нашим серым, тривиальным привычкам и идя дальше нашими тропами. Вдруг человек отбывает в другие миры, в иное царство бытия, и его образ начинает привлекать нас с окутанного тайной расстояния, подобно звезде, мерцающей в полуночной синеве неба. И внезапно мы устремляем страстный взгляд на этот прекрасный, пленительный образ. Мы простираем руки, чтобы обнять его, но бесконечная пропасть разделяет нас. Всего лишь мгновение тому назад он был так близко. Тогда мы его не замечали, и только теперь мы начинаем тосковать по нему. Но слишком поздно. Нас властно влечет к тому, кого уже не найти. Поминание — это признание личности и страстной привязанности к ней, уже ускользнувшей. Это абсурдное желание превратить третье лицо во второе, подменив этим реальную, живую с ним встречу. Поминающие пытаются навести мосты через такую пропасть, которая не может быть перекрыта. Однако этот «абсурд» и есть квинтэссенция плача в сердце. Ученики Элияу в грозу пошли искать своего учителя после его восхождения. Три дня они искали его в горах и долинах. Искали, но не нашли.

«Это случилось у постоялого двора»

Как прекрасен Мидраш (Берешит Раба, Микец): «Когда рабби Шимон умер, рабби Леви сказал: „Братья Йосефа нашли нечто, однако Писание говорит: „Их сердца выскочили” (Берешит, 42:28); мы пережили потерю рабби Шимона, сколь более пристало нам!”»

Обнаружив деньги в своих мешках, братья ощутили жуткий страх. Смертельный ужас охватил их. Небольшое смещение во времени привело к этой агонии. Открой они свои мешки сразу после ухода из Египта, не было бы у них потом страха перед фальшивым обвинением. Они вернули бы деньги этому странному человеку и все было бы в порядке. Но они проверили мешки, будучи уже слишком далеко.

Это случилось в пути, у постоялого двора, когда «один открыл свой мешок... и увидел свои деньги» (Берешит, 42:27). Путь назад представлялся долгим. Возвращаться было бы трудно, обращаться к чужеземному наместнику — опасно. Прямой путь к исправлению ошибки был закрыт. Поэтому они трепетали, и «их сердца выскочили». Раббаним так оценивают реакцию братьев, обнаруживших деньги: «Они должны были проверить свои мешки перед уходом —дали ли им пшеницу или ячмень!».

Привкус горькой иронии ощущается в поминальном слове р. Леви по р. Шимону. Здесь мы «у постоялого двора», говорит поминающий. Р. Шимон исчез: жизненные узы оборвались, дружба прекратилась. Были лучшие дни, когда далекий ныне р. Шимон был очень близко. Но тогда нас не занимал вопрос о том, как понять его должным образом. У нас не было времени для того, чтобы изучать его лицо. Только теперь, потеряв его, мы пытаемся его найти; мы хотим знать: кто он — р. Шимон? Кто был этой дивной индивидуальностью? — вопрошаем мы с трепетом. Теперь мы обнаружили сокровище, скрытое от нас все то время, пока он жил среди нас. Но это познание приходит слишком поздно. Снова трагический парадокс: «Издалека Б-г явился мне и сказал: «Возвышенной любовью Я полюбил тебя». Мы поднимаем наши глаза к безграничным пространствам за пределами нашего понимания, чтобы встретиться с тем, кто ушел от нас.

«След, оставшийся от их книжников»

Кто этот человек, который покинул нас в молчании и благодатной покорности? Кто был р. Хаим Геллер, который избегал известности и титулов, кто был этот человек, чье подлинное величие выражалось двумя простыми словами «Реб Хаим»?

Несколько лет назад на одной из праздничных церемоний рабби Шмуэль Белкин, представляя р. Хаима большому собранию в битком набитом зале, цитировал из Шмоне Эсре «О праведниках... о старейшинах Твоего народа Дома Израиля и об оставшихся от их книжников». «Р. Хаим, — продолжал рабби Белкин, — один из оставшихся книжников Израиля». Так он охарактеризовал уникальность этого человека! В тот день я сидел рядом с р. Хаимом, я наблюдал его, сосредоточенного, ушедшего в себя, читавшего нараспев под взглядами людей: на его лице — печальное недоумение одинокого человека, втиснутого волей-неволей вовнутрь шумящей, бурлящей толпы. Я спросил себя: «Почему составители молитв использовали эту фразу? Почему не просто: «Об их книжниках»? В соответствии с традицией Шмоне Эсре составлялась дважды: во времена Эзры и во времена Явне. В течение обоих этих периодов еврейская община была полна книжниками и мудрецами. Почему формула брахи выделяет оставшегося от прошлого поколения вместо живущего в нынешнем?

Ответ, я думаю, не составляет загадки. Не имеет значения, сколькими учеными, великими мужами или писателями со всем масштабом их творчества во имя Торы благословлено поколение — оно не может стать звеном великой цепи Традиции до тех пор, пока не включит оставшихся книжников прошлого, перекрывающих брешь между поколениями. Традиция может существовать только там, где личность осуществляет взаимодействие между эпохами. Религиозное настоящее складывается из передачи и получения; «теперь» становится на якорь «когда-то». В каждом поколении мы встречаем душу древнего поколения, сверхъестественно внедренную в настоящее, излучающую ауру старины, красоту вечности. Живые фигуры бродят, странствуют из поколения в поколение. Традиция включает не только теоретические нововведения, абстрактные понятия, формулы алахи, логические принципы, но также типы бытия, ощущений, реакций: определенный экзистенциальный ритм и эмпирическую протяженность. Невозможно воплотить традицию без личного слияния с предыдущим поколением. В каждой и во всех эпохах необходимо существование по крайней мере одной личности, связующей поколения; личности, о которой можно было бы сказать, что она — свидетель возвышенных событий далекого прошлого: «Ваши глаза задели ваших учителей».

Это главный мотив рассказа о Серах, дочери Ашера, дожившей до времени Моше (Сота, 13а). Даже поколение Моше, поколение Исхода, бывшее свидетелем Синая и принявшее Тору, нуждалось в древней фигуре Серах, дочери Ашера, которая в детстве сидела на коленях своего деда, играла его волосами и бородой. Без нее личная преемственность поколений была бы нарушена. Моше сам провозглашал в своей песне: 1Это мой Б-г... Б-г моего отца, и я возвеличу Его» — даже когда мы сильно любимы Им, даже если Он показал Себя нам на море и в Египте, мы должны еще встретиться лицом к лицу с нашими предками и отвести им места в нашем сознании. Никто не переплетется с песней прошлого: «Б-г моих отцов». Только старая, сгорбившаяся мать с морщинистыми щеками, которая когда-то называла старого человека «дедушка», знает тайну связи поколений, связи этих времен с минувшими. И если так это было во времена Моше, как справедливо это должно быть для нашего поколения, на глазах у которого рушились столпы традиций. Когда меньшинство борется против большинства, необходимость черпать из запасов храбрости в живых традициях, реальной личности, одетой в величие времени, становится еще насущнее.

Трепещущее пожатие морщинистой руки с ее ритмом поколений, отцовский или материнский взгляд, в котором ощущается мистерия прошлого; напряжение дрожащего голоса, в котором сохранилось молчание Вечности; рассказы о странных и чудесных людях, о событиях, окутанных дымкой прошедшего времени, — все это может привести к перевесу Святости над обыденностью. Не зря Рамбам делал ударение на том, что «Ахия Ашилони ...был левит и учился у Моше». (Введение в Яд Хазака, цитата из Бава Батра, 1226). Этот момент очень важен. Поколение, которое видело крушение Дома Давидова, сооружение двух золотых тельцов, нуждалось в Ахие Ашилони, который прыгал, бегал, играл во внутреннем дворе Моше (он был левит и жил в лагере левитов), который пошел за ним рука об руку в огромную пустыню по желтому, обожженному солнцем песку. Только такой человек, пророк Б-га, частица старой эры, сохранившаяся от книжников прошлого, может унять слабость и возродить к жизни погрузившееся в уныние сердце.

Рабби Белкин был прав, называя Рава Хаима одним из оставшихся книжников. Искра души Ахии Ашилони, который прилепился к Моше еще ребенком, запала в его душу. До тех пор, пока р. Хаим был здесь, между нами и ранними поколениями существовала тесная связь. Его уход развязал узел. Когда я приходил к нему домой, на западную сторону Манхэттена, с его копошащейся, суетливой, пустой еврейской жизнью, с его синагогами, общинами, клубами и их вспомогательным оборудованием, я всегда чувствовал себя входящим в другой мир. Я словно пробивал брешь в границе, разделяющей два царства бытия, — царство предыдущих поколений: Шах, Таз, Гра (аббревиатуры имен и титулов мудрецов предыдущих эпох) — и царство современной ортодоксии с его подрезанными крыльями, беспочвенностью, неспособностью оценить глубину религиозного переживания. Открывая дверь в его комнату, я находил его сидящим в старом кресле с очками на носу, поглощенным «Бейт Алеви», «Мешив Давар» или «Малбушей Йомтов». Заметив меня, он не прекращал своих размышлений. Легкой улыбкой и движением пальца он приглашал меня сесть рядом. Иногда я не знал вовсе, замечает он мое присутствие или нет. Он был целиком поглощен диалогом с кем-нибудь из этой компании. В таком диалоге он, как ребенок, обретал себя. Выражение его лица со смесью доброго юмора и меланхолии отражало какие-то идеи ведущегося разговора. Иногда он кивал головой и лицо его выражало удовлетворение, как если бы он соглашался с отсутствующим другом; иногда он поднимал брови с удивлением, протягивал пальцы правой руки, как бы спрашивая: разве это возможно, разве Шах может принять другое мнение? Рассказывая о великих мужах Израиля, независимо от того, знал он их или это были люди из далекого прошлого, р. Хаим произносил не сухие слова, его описания были полны тепла, движения, живости...

Завороженный старыми, забытыми повествованиями, он радовался и горевал вместе со своими героями. Образы, которые он описывал, оживали, находя дорогу в его жилище. Вы знаете, откуда он брал на это силу? Не от ораторского искусства и не от богатого воображения! Он сам пережил события, о которых рассказывал. Он сам принадлежал к тем поколениям, чье величие донес до нас. Он говорил на их языке и постигал высоту их духа.

Одинокий странник на тропах современности, чувствовавший себя как дома в далеком и близком прошлом, — вот кем был этот человек. В нем было нечто особое, нечто, что брало свое начало от тех дней, когда на земле жили столпы религиозной мысли, знаменитые в мире Торы люди. Да, он был оставшимся от древних книжников!

«Почему древние назывались книжниками?»

Каково значение слова Софрим (книжники)? Вот что сказано об этом в Талмуде (Кидушин, 30а): «Почему древние назывались софрим? — потому, что они сосчитали (сафру) все буквы Торы». Только тот человек, который благодаря своим знаниям мог сосчитать буквы, имел возможность присоединиться к редкому обществу софрим. Р. Хаим отвечал этому требованию. Он знал так много! Он был точен не только в тексте Тосафот, но также и в фразе из Меират Эйнаим или Шаха. Его труды «Лехокрей Алахот» на «Хошен Мишпат» удостоверяют его необычные знания. Р. Хаим предан всему зданию Алахи, включая последние слова сефардских исполинов, чьи имена остались нами незамеченными (многие из них цитируются Шахом на Хошен Мишпат). Много раз он показывал мне сложные места в этих книгах, которые при небольшом изменении становились ясны и понятны.

Есть, однако, и другое определение софрим. Талмуд (Иер. Шекалим) объясняет: «Потому что они перечислили всю Тору». С этой точки зрения недостаточно знать буквы. Корона Софера венчает только того, для кого Алаха представляет собой организованное и живое пространство. Понимание внутренних законов изучения классификации, структуры — не только внешнее знание — награждает учителя почетным титулом софер. Р. Хаим знал, как перечислять Тору. Он был экспертом по методике классификации и систематизации. Он всегда начинал с разъяснения текста и очищения словесных форм, а затем обращался к умозрительному анализу. Он начинал со счета букв — и кончал систематическим перечислением.

«Длинная» формула и «короткая» формула

В алахических исследованиях, как и в благословениях, имеется две формулы: длинная и короткая. Они символизируют две формы искупления в Храме (Йома, 586). Согласно Р. Элиезеру: коэн, при окроплении кровью «внутреннего» приношения на золотой жертвенник в Храме, дожен стоять на одном месте. Когда же во дворе Храма кропили кровью «внешнего» жертвоприношения, коэн должен был ходить вокруг жертвенника из угла в угол. Служение внутри Храма обозначено короткой формулой — Коэн не должен ходить вокруг жертвенника. Снаружи, во дворе, действует длинная формула — он обязан ходить вокруг жертвенника. Первый кончает свою работу сразу, тогда как последний должен еще походить вокруг. Это аналогично двум путям изучения Торы: есть такие, подобно коаним во дворе, которые, так сказать, исчерпывают тему на ногах, двигаясь из угла в угол, от проблемы к проблеме, пока не обнаружится алахическая истина. Это длинная формула. Коаним внутри Храма не нуждаются в этом окольном пути. Они немедленно проникают в суть вопроса. Без сложностей внешнего пилпула перед ними почти мгновенно выстраивается Алаха, еще неясная мгновение назад, а сейчас будто освещенная прожектором.

Обе формулы — и короткая, и длинная — слова живого Б-га, но с педагогической точки зрения некоторые предпочитают краткость растянутости, сосредоточение — растворению. Формула Р. Хаима была исключительно краткой. Благодаря ясной логике, ясному сознанию он кратчайшим путем достигал четких, обоснованных алахических выводов.

«Есть ли здесь человек, который может сформулировать благословение еретикам?»

Р. Хаим был избран Провидением и снабжен все необходимым для выполнения трудной задачи. Чтобы надлежащим образом ощутить природу этой миссии, следует рассмотреть ее в историческом контексте.

Берайта (Брахот, 28б) говорит: «Шимон Пакули составил 18 благословений в присутствии Раббана Гамлиэля. Раббан Гамлиэль обратился к раббаним: «Есть ли здесь человек, который может сформулировать благословение для еретиков?» Шмуэль Акатан встал и сформулировал его». Создается впечатление, что благословение еретикам было сопряжено с особыми трудностями, в отличие от формулирования других восемнадцати. Раббан Гамлиэль, как мы уже говорили, вынужден был обратиться с просьбой к раббаним взять на себя эту задачу. Лишь один человек был готов к этому. Что это означает? Время Раббана Гамлиэля было поворотным в истории борьбы верного Б-гу еврейства с движением, которое предало традиции идею уникальности нации.

Характер борьбы основательно изменился. Активный конфликт сменился пассивным попустительством. Это объясняется страшным бедствием, которое обрушилось на нацию с разрушением Храма. На самом деле не было ничего нового или удивительного в процветании еретиков в этом поколении. Ненавистники иудаизма были чрезвычайно активны во времена Второго Храма. Как сообщает Мишна (Йома 186), первосвященник клялся в канун Йом Кипура, что не будет вести себя как саддукей: так велики были нарушения традиций даже среди сынов Аарона. Еще не было сформулировано благословение с упоминанием глумящихся над религией и еретиков. Раббаним были наделены большим терпением. Они не принадлежали к тем, кто страстно хотел уничтожить грешников, хотя последние могли исказить самую суть нашей жизни. Молитва Шмоне Эсре, согласно Алахе, создана как символ Милосердия. (Брахот, 20б и 26а). «Восемнадцать благословений соответствуют восемнадцати Именам Б-га в псалме 29». (Брахот, 28б). Каждое благословение отражает скрытый свет, сияющий от букв Имени, природой которых является великое милосердие, нежная, чистая любовь, благоволение и мир.

Мы молим Б-га о помощи, здоровье, спасении, но слова мстительности не должны срываться с наших уст. Даже когда еврей перечисляет свои тяготы, сообщая о них своему Небесному Отцу, жалуется Ему на угнетенность, бедность, одиночество, лишение прав, унижения и оскорбления, злобу своих врагов, даже тогда не слышно вопля о возмездии. Он молится за себя и свой народ, но не упоминает злодеев, не просит Б-га сделать с ними то, что они делали с нами. Когда и как зло будет наказано? Молящийся еврей не думает о злодеях, он игнорирует их, подавляя страдания и гнев. Даже когда их образ противостоит ему, он не подымает голоса, горько жалуясь Б-гу, но будет молиться, чтобы они вернулись к своему еврейскому источнику и к своему Б-жественному происхождению, чтобы они могли извести в себе зло. После Маккавеев евреи предпочитали скорее игнорировать зло, чем атаковать его в лоб. Зло, идолопоклонничество называлось элилим, не имеющим реальности и ценности. Отношение к нему является тратой времени, физических и духовных сил, как говорится: «Не отвечай дураку в соответствии с его глупостью».

До поры Раббана Гамлиэля мудрецы Израиля с их острой исторической проницательностью были склонны игнорировать зло, надеясь, что оно исчезнет само. Затем пришло Разрушение. Иерусалим был уничтожен, и нация утопала в крови. Внутренние враги предали Израиль во время этого Хаоса. Борьба против традиций, против существования еврейства как нации уникальной судьбы снова достигла апогея. Многие отступники заключили мир с чужеземными угнетателями, источая злобу против своего народа, замышляя его духовную и физическую смерть. Элилим внезапно стали «чужеземными богами», обладавшими силой и правами. Наши мудрецы понимали, что в таких обстоятельствах нельзя закрывать глаза на еретиков. По отношению к элилим можно было следовать стиху Писания «Ты должен поворачиваться к ним» и т.д., то есть не обращать на них внимания; но нельзя было молчать перед лицом сатанинских нападок «чужих богов». Борьба началась, пределы молитвы расширились. Темами молитвы стали не только помощь, спасение, прощение, но и уничтожение злобной гордости. Иудаизм требовал активного участия в полемике против предательского движения. Действительно, идея молитвы происходит от милости и милосердия; но и эти два чувства воюют со злом! Они ищут и находят подтверждение в псалме 29 («Б-г славы гремит, Г-сподь над многими водами»). Даже атрибут Милости иногда обличает воды злобы и борется против них. Решение, чреватое тяжелыми последствиями, было оглашено Раббаном Гамлиэлем: «Господа мои, пришло время сформулировать благословение для еретиков! Кто обладает силой сформулировать его?»

Кого искал Раббан Гамлиэль? Что ожидал он от человека, чей дух был в состоянии подвигнуть его на новое благословение? Ответить на этот вопрос можно, рассматривая его на фоне метафизического понятия личности в иудаизме. Человек создается по образу Б-га. Он несет в себе вечное Откровение Б-га Его созданиям. Векторы сущности и характера, скрытые в человеке во всех своих вариациях, исходят из необыкновенного источника. Поэтому долг творения стать похожим на Создателя, подражать путям Его Откровения: «Как Он Благосклонен и Милосерден, будь и ты благосклонен и милосерден». Духовные устремления, которыми благословен человек, отражают долю его причастности к Бесконечным Атрибутам Б-га. Иудаизм, сообразуясь с этой метафизически-этической перспективой, оценивал своих великих представителей как носителей Его величия. Одна индивидуальность может сиять чертой Милости, другая демонстрировать черту Силы и абсолютную справедливость. Иногда встречаются чудесные индивидуальности, в которых сопрягаются Милость и Суд, образуя единое совершенное целое. У Авраама обнаруживается чистая Милость, у Ицхака открывается Сила; у Иакова — Великолепие. Наши мудрецы видели в учителе пророков и его брате-первосвященнике осуществление Милости и Истины, справедливости и мира. Каждый из Великих Музей Израиля — единствен. Б-жественная свеча зажжена в его душе, и он идет по своей особой тропе на встречу с Б-гом.

Человек которого Раббан Гамлиэль попросил сформулировать благословение для еретиков, был полностью захвачен атрибутом Милости. Она струилась из него с силой и решимостью. Когда обстоятельства требовали отклонения от последовательного милосердия и любви ко всем смертным, чтобы выстоять храбро и героически против могучего, подлого врага, искажающего лицо нации и ее веру, тогда разрешение возглавить нападение может быть дано только такому человеку, чья душа питается из источника Милости, а не из источника Силы.

Только такой человек мог сформулировать благословение еретикам, требуя от своего Небесного Отца прекращения зла и уничтожения нечестивцев. И нашелся Шмуэль Акатан, чьим девизом был стих «Когда твой враг колеблется, не радуйся, и когда он споткнулся, не разрешай своему сердцу веселиться» (Авот, 4:9). Шмуэль, милостивый и смиренный человек, который никогда не испытывал желания отомстить, который никогда не жаловался на оскорбления, нанесенные ему, был избран для выполнения этой задачи. Этот человек, переполненный милостью, прощением ко всем людям, стоял в присутствии Патриарха и создавал слова нового благословения для Шмоне Эсре. Это благословение, которое молит Б-га разрушить зло, выросло на почве любви и милости. Оно было направлено против Зла и царства греховности в их идеальной форме, ибо говорится: «Необходимо извести грех, не грешников».

Происшедшее с отцами служит предзнаменованием для сыновей. Мы, евреи, исполняющие Тору и заповеди, много страдали от новой ереси библейского практицизма, которая стремилась разрушить Традицию, пробить брешь в вечном договоре между нацией и Б-гом. В течение многих лет мы пытались игнорировать зло, устранить его из жизни народа. Этот метод безразличия был действен в течение длительного периода до тех пор, пока еврейский народ трепетал от живой религиозности и не обращал внимания на б-гохульные слова. Но времена изменились. То, что было возможно тогда, когда традиционное еврейство было монолитным и отступничество вспыхивало только по краям лагеря, недопустимо теперь, когда духовная ересь достигла вершины. Мы опять стали свидетелями превращения элилим в «чужих богов». Теперь нет выбора: игнорирование зла должно быть заменено уничтожением зла.

Иудаизм находится в узком коридоре; невозможно избежать столкновения с врагом у ворот. «Есть ли здесь кто-нибудь, кто может сформулировать благословение для еретиков?» Может ли кто-нибудь указать на ошибки, подлоги, преднамеренный заговор против нашего существования, заложенный в этой еретической литературе? Р. Хаим был Шмуэлем Акатаном нашего поколения! Провидение избрало его для этой задачи не только благодаря его интеллектуальным способностям, но и благодаря его великой душе, переполненной благородством, любовью и милосердием ко всем творениям в Б-жественном образе. Он был мягким человеком, щедрым и милосердным, даже в речах образ его жизни характеризовался отзывчивостью, отеческой заботой и добротой. Я никогда не слышал, чтобы он пользовался уничижающим языком. Он никогда никого не оскорблял и не проклинал. Иногда другие оскорбляли его, причиняли ему вред, но он никогда не жаловался и не говорил о них плохо. Когда он вспоминал о таком неприятном эпизоде, его глаза затуманивались тяжелой печалью, выражая боль и сожаление. Он был обучен страданию, знал, так страдать с улыбкой, страдать и смеяться.

«Израиль был отроком, и Я любил его»

Почему Шмуэль получил прозвище «Акатан» — «малый»? Объяснение может быть четырех уровней: 1. физический — человек маленького роста; 2. скромность, он сам принижал себя (Иерушалми, Сота); 3. относительная незначительность — по сравнению с пророком Шмуэлем (Иерушалми); 4. детская непосредственность («катан» в значении «ребенок»). Принимая четвертое толкование, можно вычеркнуть фразу «Шмуэль Акатан» и заменить ее новой: Шмуэль Дитя. Необычная полярность характеризует мир подлинного иудаизма. Его диапазон находится между двумя идеалами: зрелостью и детской непосредственностью.

Великий человек, чей интеллект поднялся до исключительного уровня благодаря изучению Торы, одаренный хорошо развитыми, изливающимися через край силами — глубиной, размахом, остротой, — не должен рассматриваться совершенно взрослым. Душа ребенка все еще гнездится в нем. С одной стороны, он остается юным и шаловливым ребенком: наивное любопытство, природный энтузиазм, страстность и духовная неугомонность не покинули его. Если человек постарел и повзрослел, если утро жизни покинуло его, дух и душа его достигли зенита, обесцветив свежесть детства; если он вырос совершенно в мыслях, чувствах, желаниях, вере — он не может достигнуть Б-га. Он слишком ловок и хитроумен. Практичность — вот его путеводная звезда. Постижение Б-га — занятие, не похожее на бизнес. Только ребенок с его простой верой и горячим энтузиазмом может совершить сверхъестественный скачок в лоно Б-га. «Израиль был отроком и Я любил его» (Ошеа, 11:1). «Не Эфраим ли, мой дорогой сын, шаловливый ребенок? Когда я говорю о нем, я вспоминаю его снова» (Иеремия, 31:19).

Великие знатоки Торы, когда дело доходит до веры, становятся маленькими детьми, со всей их искренностью, грациозностью, простотой, с их содроганием от страха, живым ощущением постижения. Там, где вы найдете их зрелость, вы обнаружите их детские черты. Что представлял собой мой дед р. Хаим из Бриска? С одной стороны, он был великим мыслителем, который вводил умозрительные изменения в область алахической методологии. С другой стороны, он был ребенком, не умеющим сдерживать свои эмоции, свою жажду прекрасного и возвышенного, свои мечты и надежды. Он, человек железной дисциплины в интеллектуальной сфере, охватывавший богатство Алахи в острых, точных логических формах, был сметен без остатка мощной волной простоты, невинности, чувствительности, растерянности, детского смущения, а также неизмеримого доверия: Р. Хаим Акатан! Кто был мой отец, благословенной памяти? Гений и ребенок! Сверхчувственные силы абстракции и наивность ребенка.

Искра души учителя пророков, отца мудрецов всех поколений, содержалась в душе каждого Великого Мужа Израиля. «Она открыла и показала ребенка; и вот это был плачущий мальчик» (Шмот, 2:6). Крик ребенка разорвал тишину на берегу Нила. Но Моше кричал не только тогда. Когда бы он ни падал ниц перед Б-гом, он плакал, как ребенок. Кто как не ребенок может упасть перед своим отцом в поисках утешения и спасения! Плач ребенка сопровождал Учителя Израиля от Нила до Синая, к Храму, к Нево. Только ребенок может плакать, проливая слезы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что этот венец был предложен Шмуэлю по прозвищу «Акатан».

Р. Хаим Геллер, благословенна память праведника, также соединил эти два полюса: интеллектуальное величие и искренность сердца, необычайное знание Торы и восхитительную простоту маленького мальчика. Наш «Шмуэль Акатан» не признавал политики, ближнего боя, формальности или церемонии. Он никогда не говорил ничего ради одобрительной реакции со стороны, ради того, чтобы произвести впечатление на толпу. Его язык не был декоративным или цветистым; он не употреблял причудливых фраз, которые придают идеям ничего не значащий блеск. Он не любил сложную терминологию. Когда я просил его сократить объем материала в его лекциях, чтобы уничтожить форму, дабы его слушатели могли усвоить его щедрый подарок, он отказывался: «Дайте им, р. Хаим, маленький кусок, позвольте им переварить Ваши слова», — говорил я ему. «Что вы хотите, р. Иоше Бер, чтобы я тратил время, обманывая людей?» — отвечал он. Однажды он рассказал мне, как отказался от раввинства в Ломже, ибо чувствовал, что если станет общинным Равом, то вещи, которые он осуждал, возьмут верх над ним и его руководством. «Написано в книге Мишле, — закончил он разговор, — «Он дожен снискать расположение... в глазах Б-га и людей» (Мишле, 3:4). Человек должен стремиться выполнить свои обязанности перед Б-гом, затем он может искать расположение в глазах людей. Перевернув порядок, можно утерять оба мира.