Взаимоотношения с окружающими и друг с другом

Взаимоотношения с окружающими и друг с другом

Все немецкие авторы отмечают, что в своих мыслях, чувствах, действиях спасатели были очень одиноки. Их окружали люди совсем иного настроя: преступники; те, кто преступникам сочувствовал, при случае помогал, пользовался плодами их действий; равнодушные; наконец, те, кто стыдился происходившего, но не имел мужества противостоять. Спасатели, помощники были изолированы не только в обществе, взятом в целом, но и в своих профессиональных корпорациях (юридической, врачебной, церковной, военной и пр.). Иохен Клеппер, писатель консервативно-национальной направленности, женатый на еврейке, занес в 1941 г. в дневник: «Со всеми и обо всем я могу говорить свободно — только не о еврейском вопросе. Здесь, как я вижу, пропаганда сполна сделала свое дело».

Это одиночество, изолированность предъявляли к личности спасателя особо высокие требования: чтобы противостоять давлению среды, нужны были внутренняя независимость и психологическая стойкость. А с другой стороны, как уже отмечалось, и осторожность, осмотрительность — ведь враждебная среда на каждом шагу грозила опасностью разоблачения.

В Третьем рейхе действовала система тотальной слежки за населением. Домовые и квартальные надзиратели докладывали о поведении жильцов, их высказываниях, посетителях и пр. местному руководству НСДАП, функционерами которого являлись. Аналогичные функции в кругу своей компетенции осуществляли чиновники «Немецкого трудового фронта» (нацистский эрзац распущенных профсоюзов), члены СА и СС. Наблюдающих по должности было не менее двух миллионов.

Свирепствовала также эпидемия добровольного доносительства — множество немцев по собственной инициативе следили за соседями, сослуживцами и другими и обо всем, что казалось подозрительным, напрямую сообщали в гестапо. Среди них были фанатики, корыстолюбцы, наконец, просто законопослушные обыватели. Особую опасность представляли еврейские шпики гестапо. В надежде избежать судьбы, уготованной евреям, или по крайней мере отсрочить конец, они шныряли по улицам, высматривали знакомых, выспрашивали, вынюхивали потайные убежища.

Но (историк редко имеет возможность высказать что-либо, не будучи вынужденным тут же добавить «но») факты свидетельствуют, что спасатели, помощники крайне редко действовали в одиночку. Почти всегда были посвященные в тайну, чем-то помогавшие. Ибо акции спасения, как правило, ставили задачи, непосильные одному человеку. «Помощники, за редкими исключениями, действовали на фоне по меньшей мере неформального сообщества, ибо только под его прикрытием и при его поддержке можно было что-то осуществить». Вокруг одного-двух инициаторов складывался круг связанных дружбой, антинацистским настроем и сочувствием преследуемым совместно действующих людей.

Так, в «Кружок Зольф», например, входили ряд отставных дипломатов, католический священник д-р Фридрих Эркслебен, теолог-пацифист д-р Макс Иозеф Мецгер и др. Они поддерживали контакт с немецкими эмигрантами в Швейцарии, с оппозиционным «Кружком Крайзау», с сопротивленцами в вермахте.

К группе «Дядя Эмиль» кроме Рут Андреас-Фридрих и ее гражданского мужа дирижера Лео Борхарда принадлежали фармаколог д-р Фриц фон Бергман и его жена врач Кристль фон Бергман, судья д-р Гюнтер Брандт, рабочий-подпольщик Эрих Кербер, профессор-юрист Гене Петере (тогда — офицер в штабе люфтваффе), владелец ресторана и кондитерской Вальтер Рейман и его жена Шарлотта, редактор (впоследствии — сотрудница Министерства иностранных дел) Сюзанна Симонис. В дальнейшем к группе примыкали все новые и новые люди: архитектор Герман Фелинг и его жена журналистка Дорис, врачи Вальтер Зайц, Йозеф Шунк, Вольфганг Кюн, владелец фабрики зажигалок Вальтер Цойнерт, композиторы Готфрид фон Айнем, Борис Бляхер, пианистка Герти Херцог, хореограф Татьяна Гдовска, певица Элен Брокман и писатель Фриц Денгер. Внутри группы сложилось даже известное «разделение труда» — кто-то занимался главным образом поиском убежищ, кто-то — снабжением, еще кто-то — медпомощью. Одни в основном добывали документы, другие — поддерживали контакты.

В «заговорщическое сообщество» (определение Донаты Гельмрих), сложившееся вокруг нее и ее мужа, входило, согласно составленному после войны списку, 32 человека. Среди них были врач-полуеврей, уволенный со службы, актриса с запретом на профессиональную деятельность, соседка Гельмрихов по дому, отсидевшая уже за слушание иностранных радиопередач, рабочий-обойщик, почтальон-коммунист и др..

Круг Франца Кауфмана, отставного оберрегирунгсрата в Берлине, активного члена Исповедующей церкви, насчитывал многие десятки людей.

Сеть помощников, руководимая Гертрудой Лукнер, распространила свою деятельность на значительную часть Германии. Осуществляли ее главным образом работники благотворительного общества «Каритас», берлинской епископской «Организации помощи католикам-неарийцам» и сочувствующие священники и монахини.

Из небольшого числа немецких квакеров почти все в той или иной форме участвовали в помощи евреям.

Самой разветвленной сетью спасателей был упоминавшийся уже «Братский круг» — он охватывал свыше 60 лиц (пасторов, их жен и взрослых детей, викариев, церковных служек и пр.), в основном в земле Баден-Вюртемберг. По этому кругу из убежища в убежище перемещалось в 1941-1945 гг. не менее 17 нелегалов. Пасторы принадлежали к разным протестантским течениям, ведущими фигурами среди них были Герман Дим, Отто Мёрике и Теодор Диппер, координировал деятельность «Круга» пастор (в прошлом адвокат) Курт Мюллер.

Сети помощи меньшего размаха функционировали в Померании, Восточной Пруссии, Силезии, Рейнской области. Старинная традиция монастырей и пасторских домов давать приют нуждающимся позволяла принимать под видом пострадавших от бомбардировок скрывающихся в подполье евреев. Прибывающих полагалось регистрировать в полиции в течение недели, однако по отношению к жертвам бомбежек срок это удлинялся до месяца, после чего «беженца» передавали по цепочке далее. Условия пребывания и отношение к укрываемым бывали разными. По оценке У. Бюттнер, «симпатия к евреям или еврейству, по-видимому, редко выступала мотивом оказания помощи; чаще решающими факторами оказывались сострадание, ужас перед государственно организованным массовым убийством и чувство ответственности за жизнь подвергающихся опасности людей, продиктованное религиозной верой». Во всяком случае, групповой сплоченности «Круга» хватало, чтобы не выдать коллегу, пославшего нелегала.

В меньших масштабах практику передачи укрываемых использовали и другие спасатели: искусствовед д-р Герман Вайдхаус и Потсдаме, полковник Вильгельм Штеле (начальник Дома инвалидов в Берлине), майор Курт Вернер и пр..

Некоторое представление о протяженности цепочек или сетей дают следующие цифры. За 26 месяцев пребывания в берлинском подполье Эдит Розенталь сменила 70 квартир, молодой музыкант Конрад Латте за чуть меньший срок — 50. Список, составленный после войны супругами Максом и Инессой Кракауэр — они скрывались 27 месяцев, — включал 66 адресов в Берлине, Померании, Вюртемберге; кроме того, 24 человека оказывали им иную помощь. В среднем же, по подсчетам историков, для выживания одного человека в подполье нужно было не менее десяти помощников.

По соображениям безопасности и спасатели и спасаемые не знали, как правило, всех задействованных в цепочках лиц («То чего человек не знает, — говорила Доната Гельмрих, — из него не вытянуть и под пыткой»). Герман Дим вспоминает: «...мы создали передаточную цепь, в которой, в соответствии со старой заговорщической тактикой, постепенно нами осваивавшейся, каждое звено знало лишь следующее». Отступления от этого правила были чреваты тяжкими последствиями. Так, провал Франца Кауфмана привел к аресту еще 50 человек, поскольку найдена была записная книжка с именами и адресами участников группы.

Тем большая осторожность проявлялась в сношениях с посторонними. Эберхард Гельмрих и Бертольд Байц находились в одно время в Дрогобыче, знали друг друга, общались, Гельмрих даже помог Байцу организовать снабженческий кооператив для сотрудников «Карпатен Оль». И несмотря на взаимную симпатию, и словом не перемолвились о своей спасательской деятельности. По мнению Байца, Гельмрих, старший по возрасту и более опытный, «своим молчанием хотел, вероятно, защитить нас обоих».

Вместе с тем (опять-таки «но»!) вот факты не менее бесспорные.

Все жильцы большого доходного дома в Берлине знали, что в квартире Стефании Хюлленхаген с января 1943 г. скрывается еврейка (Элен Леруа), — и никто не проговорился, никто не донес.

Когда в 1942 г. к загородному дому нотариуса Иозефа Хайнена в Айфеле подъехала открытая повозка и двое мужчин еврейской внешности внесли в дом лежавшую на носилках женщину, это видели соседи. Через пару дней, естественно, о гостях знала вся деревня. Однако еврейская семья Зоненфельд прожила там, никем не потревоженная, до самого прихода американцев.

Семнадцатилетний юноша Ганс Розенталь (впоследствии популярный ведущий радио- и телевизионных программ) избежал депортации во время «фабричной акции» в феврале 1943 г., укрывшись в садовом домике едва знакомой ему фрау Яух в берлинском районе Лихтенберг. Когда Яух умерла, Розенталя приютила ее соседка, фрау Харндт. Постепенно многие члены садового товарищества узнали о скрывающемся юноше и начали помогать ему.

О четырех нелегалах в бродячем цирке Альтхофов знал весь персонал — от 80 до 90 человек. Знал и староста производственного коллектива — по идее, доверенное лицо НСДАП. Это был фокусник-иллюзионист, и именно в его номере участвовала Даннер. «Он был моим другом, — вспоминает Альтхоф, — официально был за них, а на деле — за нас». Лишь однажды недовольный хозяином сотрудник информировал о «непорядке» полицию, но другой сразу предупредил Альтхофа, и на время проверки Даннеры исчезли.

Главврач католического госпиталя Св. Иосифа в Гельзенкирхене д-р Рудольф Бертрам в течение семи месяцев под разными предлогами уклонялся от выдачи гестапо 17 раненных во время бомбежки города венгерских евреек — заключенных из находившегося рядом концлагеря. Он накладывал уже вылеченным гипс, выздоровевших снова укладывал в кровати, о некоторых говорил, что они сбежали, и прятал их в подвалах и на складах. Так продолжалось до вступления в город американцев. Происходило это с ведома и при участии персонала больницы, т. е. нескольких десятков человек. Одна из выживших писала: «Там были такие разные люди, но все держались вместе, и мы были спасены».

Иногда спасатели обращались за содействием даже к незнакомым. Так, зондерфюрер Гюнтер Крюль, возглавлявший службу полевых водных путей в Пинске, желая спасти одного из работавших у него евреев, юношу по имени Ерухим-Фишл Рабинов, от предстоявшей «акции», вовлек в это предприятие еще четырех немцев. Прежде всего, он попросил командированного из Киева в Пинск сотрудника службы унтер-офицера Фрюхауфа убедить своего шефа зондерфюрера Ганса-Иоахима Штойде затребовать Рабинова на работу в Киев. Из осторожности Крюль сказал Фрюхауфу, что Рабинов — полуеврей, но тот ответил, что ему это безразлично, и обещал помочь. Договорились, что запрос на работника будет безымянным, а Рабинова пошлют в Киев уже под другой, нееврейской фамилией.

Во время «акции» 29 октября 1942 г. Крюль укрыл Рабинова у себя дома, а затем позвонил Штойде и спросил, как ему действовать дальше. Штойде, которого Крюль в глаза не видел, одобрил его поступок и попросил подержать юношу у себя, покуда он найдет выход. Разговор шел по прямой ведомственной линии, которую СС не могли подслушать.

Далее в судьбе Рабинова приняли участие еще двое: пожилой немец — руководитель гражданского речного сообщения в Пинске и фельдфебель местной медсанчасти Карл-Хайнц Дильг. Второй был школьным товарищем Крюля, однако с первым Крюль познакомился лишь незадолго до того. Дильг выдал Рабинову справки о состоянии здоровья и прививках уже на новое имя — Петр Рабцевич, а речник разучил с ним по-немецки новую биографию.

22 ноября 1942 г. прибыл наконец запрос от Штойде. Крюль выписал Рабинову служебное удостоверение и командировку на имя Рабцевича и отвез его на вокзал.

В Киеве Штойде выдал Рабинову-Рабцевичу удостоверение местной службы водных путей и «рабочую карточку». Однако для регистрации в украинской полиции необходим был паспорт. Согласно удостоверению, выданному Крюлем, этот документ находился якобы по прежнему месту работы в Пинске. Запрошенный из Киева, Крюль ответил, что вышлет его по почте — он не дал его Рабцевичу на руки, чтобы тот не мог устроиться на другое место. В действительности еврейский паспорт Рабинова был сожжен Крюлем в день «акции» 29 октября. По истечении месяца Рабинов-Рабцевич получил на почте справку о недоставке бандероли, а вместе с нею и возможность оформить новый паспорт. Так он дожил до освобождения Киева (последние недели, после эвакуации оттуда службы водных путей, — скрываясь от полицейских облав в окрестных деревнях).

«Спасатели в мундирах» вовлекали в помощь преследуемым и своих подчиненных. Так, капитану Фидлеру удалось привлечь на свою сторону ряд солдат во главе с фельдфебелем Гуске, капитану Вильму Хозенфельду — спортивных инструкторов унтер-офицеров Пфайфера и Зибеля. Майора Плагге поддерживал ряд военнослужащих, в основном старших возрастов и негодных к строевой службе. Вилли Арему помогали даже некоторые члены НСДАП, потрясенные зрелищем массового расстрела.

Бывало, что подчиненные, не разделяя образа мыслей и чувств руководителя, содействовали ему исходя из субординации. Так, уполномоченный по вопросам безопасности на фирме «Бош» д-р Хуго Бюлер, выполняя указания Боша и Вальца, в течение многих месяцев успешно противодействовал требованиям гестапо в выдаче для депортации нескольких десятков евреев и полуевреев, работавших на предприятиях фирмы. Удалось это именно потому, что в лояльности Бюлера режиму не было никаких сомнений.

Неменьший разброс ситуаций имел место в рамках семей. В большинстве случаев об укрываемых знали все члены семьи. Так, Франциска Берайт, приютив сестер Зильберман, поставила перед свершившимся фактом двух замужних дочерей, сына-солдата и двенадцатилетнего внука. И никто не высказал возражений. Герду Готшальк и Элен Лауман укрывала в деревне близ Данцига крестьянская семья Гербрандт — отец, мать, взрослая дочь и даже сын-штурмовик, доставлявший им еду.

Иногда, напротив, приходилось скрывать свои действия от других членов семьи. Так, берлинка Эмми Бессер дала убежище семье зубного врача Эрнста Веделя втайне от мужа и сына, находившихся на фронте. Ральф Хайнеман из Берлина рассказывал, что его дед — активный спасатель — остерегался прежде всего собственных жены и дочери, ярых поклонниц Гитлера.

Бывало, что одних членов семьи посвящали в тайну, а других — нет. Так, молодая берлинка Гитта Бауэр, спрятав у себя подругу-еирейку Ильзу Баумгарт, рассказала об этом брату и сестре, жившим отдельно, а родителям, находившимся в той же квартире, сказать не решилась. Она пользовалась тем, что они, опасаясь бомбежек, большую часть времени проводили вне Берлина. Когда старики появлялись, Ильзу отводили к знакомым. Так продолжалось почти девять месяцев, до освобождения города.

Супруги Фриц и Маргарет Каль сказали о скрываемом на чердаке Айзенштедте старшему сыну, затем среднему, но очень боялись, что те проболтаются младшему, — десятилетнего трудно было бы удержать от желания похвастаться сверстникам.

Иногда родным не сообщали, что оставленный у них или посланный им гость — скрывающийся в подполье еврей, а те, в свою очередь, не задавали вопросов.

В некоторых случаях, как отмечалось, приходилось преодолевать сопротивление членов семьи, опасавшихся тяжких последствий (например, укрывательнице Ганса Розенталя в поселке «Триединство» фрау Шёнебек, когда ее сын, приехавший с фронта в отпуск, обнаружил в доме нелегала). Если преодолеть не удавалось, укрываемым приходилось менять убежище.

Бывало, наконец, что внутри семьи находился доносчик. Так, на Ванду Фойерхерм, которая в том же поселке «Триединство» укрывала еврейку Герду Сегал, «стукнул» собственный муж (узнав об этом впоследствии, она развелась с ним).