Социопсихологические характеристики

Социопсихологические характеристики

Большинство решений о помощи принималось спонтанно — либо в ответ на поступившую просьбу, либо по собственной инициативе. Отто Иогмин, например, вспоминает: «Я вообще не раздумывал, ибо если бы стал раздумывать, то многого, наверное, не сделал бы».

Однако все исследователи считают, что такого рода решения коренились, конечно, в чертах и особенностях личности, сформировавшихся в результате определенного жизненного опыта и воспитания.

Вот только — какого опыта? Какого воспитания?

Бросается в глаза прежде всего, что помощники, спасатели принадлежали к самым различным слоям общества, практически ко всем его социальным группам. Среди них были рабочие, мастера, промышленники, коммерсанты (мелкие, средние и крупные), банкиры, крестьяне и помещики, чиновники и служащие, лица свободных профессий (адвокаты, врачи, аптекари, журналисты, писатели, художники, актеры), преподаватели и учащиеся, священники и монахи, старьевщики и прачки, домашняя прислуга, профессиональные преступники, проститутки, пенсионеры и люди без определенных занятий. Были домашние хозяйки, несовершеннолетние члены семей. Были солдаты, унтер-офицеры и офицеры вермахта, служащие Организации Тодта, полицейские и жандармы, даже штурмовики, эсэсовцы и гестаповцы. Широту этого спектра наглядно иллюстрируют истории спасения, описанные выжившими.

Некоторые авторы (К. Р. Гроссман, В. Бенц) подчеркивают, что большинство спасателей были «маленькими людьми», с невысокими доходами и образованием — по мнению первого, именно такие люди не боялись потерять свое место в обществе и материальный достаток. Другие (Г. Д. Лойнер, И. Дойчкрон, К. Викерт) обращают внимание на то, что женщин среди спасателей было больше, чем мужчин. Женщины, пишет Дойчкрон, «импульсивнее и спонтаннее»; Викерт отмечает, что им привычнее заботиться о других. Однако следует учитывать и то, что в структуре общества людей бедных и «простых» было гораздо больше, чем состоятельных и образованных; сказанное относится и к соотношению женщин и мужчин на территории рейха в годы Второй мировой войны.

Политическое прошлое спасателей было тоже разным. До прихода нацистов к власти одни были коммунистами, другие — социал-демократами, третьи — членами или сторонниками буржуазно-демократических или буржуазно-либеральных партий, четвертые — консервативно-национальных. Большинство, по-видимому, не входили ни в какие партии, а многие вообще не интересовались политикой.

Большая часть спасателей изначально отвергала нацизм. Но были и такие, кто вследствие политической наивности, влияния окружающих и пр. поддался социальной или национальной демагогии нацистов, поверил «добрым намерениям» Гитлера или был ослеплен его внутренними и внешними успехами. Кое-кто вступил даже в НСДАП, СА и СС. Позже, отрезвленные столкновением с реальностью, испытывая сожаление, стыд, угрызения совести, ткие люди стремились как-то искупить вину. Некоторые сами вышли из партии, других исключили, третьи, не решаясь на демонстративный разрыв, втайне помогали преследуемым (или уже не выходили сознательно, чтобы не уменьшить своих возможностей в этом плане).

Людям такого типа подчас нелегко давалось осознание того, что государство может выступать инициатором и организатором чудовищных массовых преступлений. Некоторые прозревали окончательно лишь при виде рва, заполненного трупами. Впрочем, зрелище это стало психологически переломным даже для Вилли Арема, который поклонником режима не был никогда, — он впервые пожелал, чтобы «наци проиграли войну». А штабной офицер пехотного полка, расквартированного в галицийском городе Кросно, майор Курт Вернер сказал спасенному им Сильвину Рубинштейну: «Этих свиней (нацистов) надо уничтожать. Они убивают евреев и убивают Германию».

Спасатели описанного типа разрывались подчас между «служебным долгом» и велениями гуманности. Так, например, капитан Вильм Хозенфельд, спасший жизнь пианисту Владиславу Шпильману и другим людям, отвечая в варшавском гарнизоне вермахта за спортивную работу, стремился выполнять эти обязанности максимально добросовестно. Д-р Христиан Шпиринг, врач немецкого военного госпиталя в Норвегии, спасший от депортации незнакомого ему врача — еврея Хуго Адлера, выставив ему ложный диагноз, в госпитале слыл грозой «симулянтов» и «шкурников», уклоняющихся от фронта. В показаниях, данных нидерландским властям (апрель 1946 г.), Кальмайер писал: «Даже немцу, находящемуся в острейшей оппозиции к режиму, существующему в его отечестве, непросто во время войны саботировать мероприятия своего правительства. Здесь должен, пожалуй, проявить себя гораздо более сильный нравственный закон, нежели ощущение связи со своей нацией, — чтобы критика переросла в саботаж».

Среди спасателей, вступивших в свое время в НСДАП, были и те, кто сделал это ради житейских выгод — возможности получить желанную профессию, преуспеть в ней и т. д. Некоторые, не вступая в партию, шли на существенные компромиссы с режимом. Были, наконец, и такие, кто вступал в нацистские организации — НСДАП, гитлерюгенд, «Трудовой фронт», даже СС — исключительно в целях помощи преследуемым. Для Вольфганга Геблера, например, который вместе с матерью, актрисой Габи Геблер-Янзен, и сестрой, художницей-костюмером Евой, укрывал сопротивленцев, евреев и других, форма гитлерюгенда была в полном смысле слова маскировочным халатом. Врач д-р Ганс Мюнх вступил в СС, чтобы спасти от преследования свою жену-еврейку (происхождение которой, разумеется, утаил). Будучи лагерным врачом в Освенциме, он помогал узникам и благодаря их свидетельствам был оправдан после войны польским судом. Курт Герштайн завербовался в СС, чтобы добыть сведения об умерщвлении душевнобольных в ходе т. н. «программы эвтаназии» (в ней погиб и его близкий родственник).

Подчас различные мотивы такой двойной игры причудливо переплетались. Так, документы палаты по денацификации по делу Альберта Баттеля, с одной стороны, подтверждают, что он использовал членство в НСДАП для помощи шурину-еврею и другим преследуемым. С другой — они же свидетельствуют, что в качестве юриста Баттель извлек выгоду из одного дела об «аризации», а коллеге и конкуренту угрожал обращением в гестапо.

Еще сложнее оказался случай Ганса Вальца. По его словам, он вступил в НСДАП с согласия и даже по инициативе своего патрона Роберта Боша, чтобы сохранить таким образом самостоятельность фирмы, которой угрожало огосударствление (гауляйтер и реихсштатгальтер Баден-Вюртемберга Вильгельм Мурр не раз заявлял, что не потерпит существования «параллельного правительства Боша»), а вместе с тем и возможность тайно помогать преследуемым.

Однако в 1975 г. — Вальца уже не было в живых — молодой французский политолог Жерар Перио, работая над диссертацией в Берлинском центре документации, установил, что Вальц был не тлько членом НСДАП, но и почетным унтерштурмфюрером СС, а главное — членом т. н. «кружка друзей рейхсфюрера СС». В этом качестве он вносил от имени фирмы миллионные суммы в кассу СС, за собственный счет устраивал на отдых в окрестностях Штутгарта «заслуженных» эсэсовцев. В письме израильскому мемориальному центру Яд Вашем Перио выразил возмущение тем, что такому человеку было присвоено в 1969 г. звание «Праведника среди народов мира».

Представитель Яд Вашем, направленный для расследования и Штутгарт, опросил там ряд членов местной еврейской общины, все они подтвердили, что Вальц был решительным противником нацизма и оказывал еврейским учреждениям и отдельным лицам финансовую помощь. Членство в НСДАП и «кружке друзей» Гиммлера, взносы туда — на все это он шел, «не имея другого выхода». Названные акции Вальц использовал как прикрытие сопротивленческой деятельности. В итоге Яд Вашем подтвердил свое решение; его эксперты сочли, что в условиях нацизма «необходимо было подчас спуститься в ад, чтобы сделать что-нибудь полезное».

Вернемся, однако, к вопросу о факторах, обусловивших формирование личностей спасателей. Ряд авторов ищет их в процессе первичной социализации, где решающую роль, как известно, играет микросреда — семейное, затем школьное окружение и воспитание. Факты, однако, показывают, что микросреды у будущих спасателей были очень разными, с другой же стороны, выходцы из той же или сходных сред в дальнейшем вели себя по-разному.

Некоторые спасатели происходили из очень религиозных семей, другие — из не очень, а то и вовсе не религиозных.

У кого-то родители придерживались либеральных, демократических, социалистических, коммунистических взглядов, общались или даже дружили с евреями. Другие, наоборот, происходили из пронацистских, враждебных евреям семей (пример — графиня фон Мальцан).

Многие спасатели имели в детстве и юности близкие контакты с евреями (в упоминавшемся уже исследовании У. Клингеман и Ю. Фальтера таких оказалось 83%, что и позволило авторам сделать вывод о «большом влиянии» данного фактора на «готовность помогать евреям»). Другие, напротив, никогда не соприкасались близко даже с немецкими, не говоря уже о восточноевропейских евреях.

Вопреки, казалось бы, естественным ожиданиям, у самих спасателей отношение к евреям сильно варьировалось. Некоторые были не чужды антиеврейских предубеждений (в частности, теологически мотивированных). Они одобрили отлучение евреев от «немецкой народной общности», ограничение их прав, но были против физического преследования. Среди помогавших оказывались подчас и люди, ранее настроенные, по их собственным словам, «радикально антисемитски» (например, профессор евангелической теологии в Вене Густав Энц). Были и такие, кому евреи в целом оставались «несимпатичны», что, однако, не мешало им помогать материально и морально тем, кого они хорошо знали. Наконец, как ни трудно себе это представить, попадались среди укрывавших евреев и ярые юдофобы. Так, Лили Ноймарк отмечает, что во время странствий по домам пасторов Исповедующей церкви столкнулась с «настоящим сатаной» в лице жены одного из них: та «была проникнута антисемитизмом, который сделал бы честь Гитлеру, и на каждом шагу давала мне почувствовать, что я — человек второго сорта, который должен ползать перед ней на колениях».

В свете сказанного понятно, почему попытки социальных психологов (преимущественно американских) реконструировать слагаемые «альтруистического типа личности» ("altruistic personality") не дали сколько-нибудь убедительных результатов. Да, были установлены корреляции между социальным происхождением, жизненным путем, мировоззрением, политической ориентацией спасателей и их деятельностью. Однако, проливая, казалось бы, некоторый свет на истоки этой деятельности, сведения эти не дают возможности объяснить, почему люди со сходными биографическими чертами в аналогичных ситуациях вели себя по-разному. Многие спасатели, к примеру, мотивировали свои поступки воспринятыми в семье или школе христианскими ценностями. Но миллионам других христиан — а ведь к ним относило себя 94% населения Германии — в голову не приходило делать что-либо подобное. То же можно сказать и о других ценностях — светского гуманизма, политических и пр. Приверженность им выступала и качестве стимула к действию лишь в том случае, когда осознавалась как безусловное нравственное требование.

Вклад немецкоязычных социологов и социальных психологов в изучение указанной проблемы сравнительно невелик (гораздо большее внимание привлекали реконструкции типа личности преступника).

Доклад, представленный Уте Клингеман и Юргеном Фальтером, стал предметом оживленной дискуссии на упоминавшемся уже симпозиуме в Браувайлере. Участники — историки и публицисты Вольфганг Бенц, Манфред ван Рей, Ральф Хайнеман, Инга Дойчкрон — выражали сомнение в применимости к данной проблематике методов социально-психологического исследования (анкетирования и количественной обработки результатов), поскольку речь идет о нетипичных, сугубо индивидуальных случаях. Ю. Фальтер, со своей стороны, доказывал, что при небольшой случайной выборке «определенные вещи лучше выявляет анкетирование, а другие, наоборот, интервью».

Уточняя свою позицию, В. Бенц сказал, что не ставит под сомнение ценность количественных методов как таковых, скептицизм его относится к возможности отобразить с их помощью реальность во всей ее сложности и многообразии. «Надо пытаться делать это и совершенно старомодными методами... представить ее так, чтобы она стала наглядной и постижимой».

Относительно возможностей типизации в этой сфере Бенц заявил: «Альтруистической личности как идеального типа, сформированного воспитанием, образованием, религиозными убеждениями или особенными гуманистическими идеалами, не существует»; поиск «прототипа спасателя» наивен и ведет исследователя в тупик. История помощи евреям в годы нацистского режима «не поддается систематизирующему осмыслению, отображающему действительность путем обобщений и выявления типического, общезначимого». Она состоит из отдельных неповторимых судеб, и потому рассматривать каждую нужно тоже отдельно, свести их к «общему знаменателю» невозможно. Таким же было и мнение проф. Урсулы Бютнер.

Сомнение в возможности выработать «общезначимую типологию спасателей» выразил в Браувайлере и руководитель проекта «Невоспетые герои» Г. Б. Гинцель. С его точки зрения, дело упирается в неполноту и нерепрезентативность имеющихся в нашем распоряжении данных. Применительно к «спасателям в мундирах» о том же пишет проф. В. Ветте. Автор этих строк, потративший некогда немало сил, убеждая коллег в возможности и целесообразности применения в исторических исследованиях методов социальной и социально-психологической типизации , вынужден и данном случае примкнуть ко второй точке зрения — поскольку по объективным причинам указанные выше дефекты источниковой базы останутся, по-видимому, непреодолимыми.

В современных работах помощники, спасатели, в том числе идейные, бескорыстные, предстают не ангелами во плоти, рыцарями без страха и упрека, а обычными людьми с присущими им слабостями, сомнениями и заблуждениями, колебаниями, противоречиями и недостатками. Как образно замечает Э. Сильвер, среди них были «авантюристы... святые и грешники», причем подчас в одном и том же лице.

Характерный в этом смысле пример — прославленный (вполне заслуженно) Оскар Шиндлер. Бабник, выпивоха, транжир... «Какой отец охотно выдал бы за него свою дочь?» — риторически вопрошает Сильвер. Такие детали его биографии, как членство в пронацистской партии судетских немцев, а затем в НСДАП, а также шпионская служба в абвере (1936-1939), тоже известны.

Образцами семейных добродетелей, кстати сказать, не были и Отто Вайдт, Карл Лаабс, социал-демократы Отто Островски и Вальтер Рик, укрывавшие семью Дойчкронов. О Теодоре Гёрнере его внучка писала: «Почитание его как святого меня подчас просто пугало — ведь в нем были и стороны, весьма далекие от святости».

Чтобы выжить самим и суметь помочь преследуемым, спасателям необходимы были такие качества, как хитрость, умение притворяться, носить маску, хладнокровно, беззастенчиво и изобретательно лгать. Подчас они проявляли подлинные чудеса мимикрии, актерства, швейковщины — с использованием нацистского жаргона, символики и пр. «Это была эпоха, когда самые порядочные и честные люди изо всех слоев общества научились лгать, — писала в 1976 г. одна из подопечных Вальца. — В те времена даже вынужденные обстоятельствами пронацистские высказывания (и действия, как мы видели. — С. М.) не могли безоговорочно приниматься за чистую монету». Принципиальное отклонение антисемитизма обычно маскировалось спасателями под системоконформную, продиктованную соображениями практической целесообразности критику отдельных мероприятий.

Отто Вайдт, например, — актер от Бога — встречал проверяющих из «еврейского отдела» гестапо, лучась радушием. Водил по мастерской, мимоходом показывая душевую, якобы отведенную для «этих еврейских свиней». Затем демонстрировал производственный процесс. При этом он, как правило, набрасывался на кого-то из слепых: «Это что — метла, то, что ты делаешь!» — и пояснял, что евреи работают хорошо, только если держать их, как он, в ежовых рукавицах. Под конец, отведя гостя в сторону и доверительно понизив голос, признавался: «По чести говоря, просто не знаю, как бы я выполнял заказы вермахта (на метлы и щетки — С. М.), не имея их здесь». Проводив гестаповца, Вайдт заходил в цех, чтобы извиниться. Но нужды в этом не было, слепые всё понимали. Он раздавал сигареты, и люди облегченно смеялись, шутили...

Защитной маской Кальмайера был легализм — имидж непреклонного законника, стража и проводника нацистского расового законодательства. В действительности, как показывает детальным анализ его деятельности, проведенный Матиасом Мидельбергом, Кальмайер применял нацистские нормы выборочно, произвольно, толковал их вопреки смыслу закона, обходил и прямо нарушал с целью максимально сузить круг лиц, подпадающих под понятие «еврей». Он жил и выл с волками, в глубине души тая злорадное удовлетворение от того, что водит их за нос.

Конечно, были среди спасателей и люди, почти не скрывавшие своего отношения к режиму. Лиза Холландер, например (одна из укрывательниц Дойчкронов), или упоминавшийся уже Теодор Гёрнер не отвечали на нацистское приветствие «Хайль Гитлер!» положенным «Хайль!», не вывешивали по праздникам флага со свастикой, не давали и пфенига на пресловутую «зимнюю помощь». Холландер говорила: «Наци убили моего мужа (коммерсанта-еврея. — С. М.), мне нечего больше терять, самое дорогое у меня уже отнято». Теодор Гёрнер, «яростный ненавистник системы», однажды, идя по улице с приятелем-евреем, распалился настолько, что хотел сорвать нацистский флаг, мимо которого они проходили. Спутник едва успел перехватить его руку, чем, по его словам, «спас нас обоих от эшафота». Жительница Вюрцбурга Ильза Тоцке, вызванная гестапо по доносу («...она поддерживает контакт с евреями и не вписывается в народную общность»), заявила следователю, что не согласна с антиеврейскими мероприятиями. Позднее, будучи арестована при попытке перейти швейцарскую границу вместе с еврейкой из Берлина Рут Базински, она, согласно протоколу, признала, что хотела бежать из Германии по политическим причинам («под властью Гитлера я чувствую себя плохо, в особенности нахожу непонятными нюрнбергские законы»).

Однако, как правило, спасатели подавляли внешние проявления чувств, а в случае провала использовали уменьшавшие вину объяснения.

Ради спасения человеческих жизней приходилось сплошь и рядом отступать от привычных, вошедших в плоть и кровь немецкого бюргера юридических и моральных норм — воровать, подделывать документы, якшаться со всякого рода темными личностями: от спекулянтов и дельцов черного рынка до профессиональных преступников.

Так, добропорядочная, благовоспитанная фройляйн, берлинская служащая Валли Кестнер воровала для своих подопечных колбасу у собственного брата-мясника (те именовали ее ласково-шутливо «колбасная Валли»). Урсула Ройбер, участница группы «Дядя Эмиль», однажды с торжеством принесла Рут Андреас-Фридрих карточки на восемь кило хлеба. Откуда? «Захожу я в магазин, зову раз, другой — никто не выходит. Тут взгляд мой падает на ящичек, стоящий на столе. Крышка полуоткрыта. Долго раздумывать не приходится. "Святой Криспин, друг воров, помоги мне", — взмолилась я мысленно и сунула руку в ящик. Воровать для других — это, оказывается, может быть даже удовольствием. А с булочницы голову за это не снимут».

Лощеный офицер с моноклем в глазу майор Курт Вернер, зайдя по служебным делам в помещение украинской полиции в окружном центре Галиции Ясло, улучил момент и стянул со стола несколько бланков со штампами. С их помощью он превратил евреек, убиравших казармы его части, в полек.

Один из воздушных налетов на Берлин застал Рут Андреас-Фридрих в приемной врача. Воспользовавшись суматохой, она прихватила со стола регистраторши гербовую печать, которой затем были проштемпелеваны направления на расквартирование, выдававшиеся тем, чье жилье было разрушено бомбежкой. А бланки направлений два других члена группы, врач Вальтер Зайц и писатель Фриц Денгер, похитили ночью из взломанного офиса. В итоге полудюжина евреев получили возможность легализоваться под новыми именами.

Уважаемый в Кёльне врач д-р Фриц Каль, чтобы добыть «арийские» документы для еврейки, которой грозила депортация, вместе со своим помощником-полицейским (!) взломал ночью квартиру нацистской чиновницы.

Еще недавно такого рода поступки были для них непредставимы, и некоторые испытывали «моральные сомнения». Так, солдат-отпускник Штефан Пфюртнер, желая способствовать побегу трех евреек, направленных из концлагеря Штутхоф на сельхозработы в соседнюю деревню, столкнулся с необходимостью снабдить их «арийскими» документами. Глубоко религиозный Пфюртнер обратился за советом к авторитетному в его глазах теологу: «Могу ли я нарушить действующее право ради спасения жизней?»

Тот, однако, уклонился от ответа, адресовав солдата к его совести и напомнив о заповеди любви к ближнему. В итоге с помощью сестры, работавшей в школе, Пфюртнер добыл бланки с печатями и оформил беглянкам необходимые документы.

Герман Дим вспоминал: «Ретроспективно это трудно понять, но при каждой попытке вступиться за евреев мы, отвлекаясь от фактора внешней опасности, должны были решать для себя и вопрос о "легальности" — допустимо ли для христианина преступать закон?.. Чтобы помочь им, надо было изготовлять продуктовые карточки, подделывать паспорта и т. п. Но даже те среди нас, кто принимал на себя любой риск и любую личную жертву, к такому шагу не были готовы... В какой мере эти теологические сомнения практически мешали помощи евреям, задним числом можно лишь гадать. Однако несомненно, что здесь была налицо преграда, труднопреодолимая для многих». Более молодой тогда Вальтер Фойрих, студент-теолог и нелегальный викарий Исповедующей церкви в Лейпциге, так же как и его друг хемницкий пастор Гельмут Трауб, со своей стороны, не испытывали таких сомнений. «Перед лицом оголтелого врага мы чувствовали себя свободными от обычных обязательств и представлений».

Для помощи преследуемым использовался и подкуп. Спасатели-фабриканты имели в этом смысле наибольшие возможности, так как значительную, подчас преобладающую часть продукции сбывали на черном рынке. Шиндлер, по его словам, тратил «огромные суммы на подкуп влиятельных партийных бонз, эсэсовских начальников, лагерных комендантов и прочих паразитов, на различного рода подарки, попойки и денежные подношения». Таким путем ему не раз удавалось спасать человеческие жизни.

Так, при одном из посещений фабрики Шиндлера эсэсовской инспекцией высокие начальники приказали расстрелять за «саботаж» заключенного Ламуса, который, на их взгляд, недостаточно быстро катил по двору тачку. За литр водки Шиндлер выкупил его жизнь у эсэсовского унтера, который должен был привести приказ в исполнение. В другой раз на фабрику явились двое гестаповцев, чтобы забрать работавшую там семью Вольфайлер (5 человек) — их было приказано расстрелять за покупку фальшивых «арийских» удостоверений личности. Тремя часами позже едва державшиеся на ногах гестаповцы покинули фабрику — без Вольфайлеров и без изобличающих их документов.

Иногда таким образом удавалось спасти десятки, сотни жизней. Однажды Шиндлер узнал, что на территории концлагеря Пласцов стоит товарный поезд с тысячами евреев, которых должны были отправить в другой лагерь, Маутхаузен. Люди, запертые в теплушках, задыхались от духоты и жажды. По просьбе Шиндлера комендант лагеря гауптштурмбанфюрер СС Амон Гёт, задобренный до того множеством подарков, разрешил снабдить узников питьевой водой, а фабричной пожарной команде — окатить раскаленные вагоны из шлангов. За ящик водки и сигарет эсэсовская охрана поезда с разрешения Гёта обещала на остановках открывать двери теплушек для вентиляции — и исполнила это.

Масштабы деятельности Отто Вайдта были меньше (около 30 работающих против 1000), соответственно скромней и подношения. «Кураторов» из гестапо он ублажал то баночкой печеночного паштета, то флаконом духов «для уважаемой супруги», то щетками собственного производства (во время войны все было дефицитом). В более серьезных случаях, отправляясь на прием к Францу-Вильгельму Прюферу, Вайдт клал в папку пару пачек банкнот. Во время беседы он слегка приоткрывал ее, якобы с целью достать какие-то бумаги, а уходя, «забывал» на столе у Прюфера.

Конечно, все это было очень опасно, ибо прямо подпадало под статью УК «Подкуп должностных лиц при исполнении ими служебных обязанностей». Но — обычно срабатывало.

Ценным качеством было умение завязывать связи, находить «общий язык», ладить с разными людьми. Обаятельный, компанейский Шиндлер обладал им в высочайшей степени. К 1944 г. в пользование еврейской рабочей силы в промышленности рейха (в него входила и Судетская область) было строжайше запрещено, однако, подключив связи в Берлине, Шиндлер при содействии местного военпреда обер-лейтенанта Зюсмута добился снятия запрета.

Хуго Арман использовал отношения с сотрудниками СД в Барановичах (как все военнослужащие, они зависели от этого фельдфебеля, выдававшего отпускникам плацкарты на отправляющиеся в рейх поезда). «Дружба» давала ему возможность посещать железнодорожные мастерские, где работали евреи, и видеться с врачом д-ром Шабтаем Штернфельдом. Конечно, «друзья» из СД не подозревали, что целью этих визитов является не починка служебного автомобиля или лечение зубов, а передача оружия, сведений о предстоящих «акциях» и обсуждение возможностей помощи.

Даже такие факторы, как выраженная «германская» внешность и сочетании с уверенностью, начальственной манерой держать себя, резкой и отрывистой («лающей») речью, играли в критических ситуациях немалую роль. «Спасатели в мундирах» (Гельмрих, Паабс и др.) не раз пользовались этим.

Отвечая на вопрос, как удавалось ему добиваться уступок от СС в Дрогобыче и Бориславе, Байц заметил: они, видимо, полагали, что я позволяю себе так вести себя потому, что имею «руку» в Берлине. Ходили слухи о его «особых отношениях» с Герингом, о том, что жена Байца — родственница генерал-губернатора Польши Ганса Франка. «Наци были воспитаны в духе верноподданничества и страха перед начальством. Они были убийцами и карьеристами одновременно».

И конечно, в первую голову нужны были такие качества, как хладнокровие, невозмутимость, находчивость, готовность рисковать и блефовать. Во время обыска у графини Мальцан гестаповцы нашли и с торжеством предъявили ей костюмы ее возлюбленного, предателя-еврея Ганса Гиршеля. «Ну и что? — равнодушно сказала она. — Вам, очевидно, известно, что я недавно родила. Могу заверить, что не от Святого духа», — и назвала владельцем одежды своего шведского друга, покинувшего к тому времени Берлин.

В ответ на обвинение «Вы укрываете евреев» графиня возмущенно указала на портрет своего отца в мундире: «Неужели вы думаете, что дочь такого человека может делать что-то подобное!» Гестаповцы не сдавались: «Да, но нам известно, что у вас в течение двух недель жила еврейка!» — «У меня действительно работала девушка, но она не была еврейкой. Ее бумаги были в полном порядке». — «Они были поддельными!» — «Послушайте, вы что, считаете, что я, молодой ветврач, должна разбираться в таких вещах?» Ей предложили открыть диван, в котором был спрятан Гиршель. «Он не открывается, — спокойно ответила она. — Я уже убедилась в этом». Гестаповцы смотрели на нее с недоверием. «А вы прострелите его, — посоветовала Мария. — Только дайте сначала расписку, что, если там никого не окажется, вы возместите стоимость ремонта». Поколебавшись — санкции на такие действия у них не было, — люди в кожаных пальто ушли. Когда Гиршель выбрался из своего убежища, он был бледен как смерть и весь в поту. Но долго отдыхать хозяевам не пришлось — в дверь уже звонили две еврейки, явившиеся за подготовленными для них бумагами.

Владельцы передвижного цирка Адольф и Мария Альтхоф скрывали в нем четырех человек: артистку-полуеврейку Ирену-Даннер, ее «арийского» отца — дезертира вермахта, ее мать-еврейку и сестру-полукровку. Везде, куда приезжал цирк, приходили для проверки документов гестаповцы. По условному стуку или знаку нелегалы прятались за кулисами, в шкафах среди костюмов или в ящиках с кабелем. Вагончик Альтхофов был разделен на кабинки, и когда в первой хозяева угощали полицейских, в последней прятались скрывающиеся. «Главным было сохранять хладнокровие», — вспоминал десятилетия спустя Альтхоф.

Мюнхенский художник и педагог Франц Херда родился в Нью-Йорке и потому имел американское гражданство. Однако в Первую мировую войну он пошел добровольцем в немецкую армию и был пилотом в эскадрилье, которой командовал Герман Геринг. На этом факте он успешно спекулировал, создавая впечатление, что его связь с «наци № 2» сохранилась. В 1939 г. он помог знакомому еврею вырваться из Дахау. Того арестовали за «антигосударственную пропаганду» — рассказал якобы анекдот о Геббельсе. Херда явился в гестапо и заявил, что лично знает виднейших членов партии, которые рассказывали тот же анекдот; если это является преступлением, они тоже должны быть арестованы. Испуганный чиновник сказал, что не желает слышать никаких имен, и пообещал разобраться в деле. Вскоре арестованного освободили.

В конце ноября 1941 г. Херда позвонила знакомая, проживавшая в одном из «еврейских домов» Мюнхена, и сказала, что получила уведомление — через два дня за ней заедут, чтобы отвезти на сборный пункт для отправки «на Восток». В назначенный день Херда стоял перед домом. Когда подъехал автобус, он обратился к гестаповцу и сказал, что ведающий «еврейскими делами» в Мюнхене чиновник (Херда знал его имя, ибо ранее уже ходатайствовал перед ним за других знакомых) распорядился исключить Альбертину Гимпель из списка. Впечатленный его уверенным тоном и предъявленным американским паспортом, гестаповец счел за благо отложить решение. Эта отсрочка спасла Гимпель жизнь — всех, кто был отправлен в тот день, через неделю расстреляли в Каунасе. Альбертину, попавшую вскоре в другой пересыльный лагерь, но сумевшую оттуда бежать, Херда укрыл у своих друзей, потом у себя и, наконец, у своей дочери. После войны, в 1952 г. Франц Херда и Альбертина Гимпель поженились.

Среди спасателей были люди с врожденной авантюрной жилкой, склонностью к риску, опасным приключениям. Отто Вайдт, Франц Херда, Мария фон Мальцан принадлежали, по-видимому, к этому психологическому типу.

О Вайдте Инга Дойчкрон пишет, что он «был борцом, человеком, восставшим против несправедливости... и в то же время бретёром, игроком, даже бахвалом». Азартный по натуре, он «не знал страха», «охотно шел на риск... опасности воспринимал как вызовы, с которыми, конечно же, справится».

Франц Херда, встретив однажды Гитлера — уже рейхсканцлера! — в доме общей знакомой, вдовы известного архитектора Пауля Людвига Трооста, с ходу бросил ему, что не согласен с «еврейской политикой» режима.

Мария фон Мальцан, по ее словам, за всю жизнь не ведала страха. Однажды, когда она сопровождала двух нелегалов — из осторожности те следовали за ней на расстоянии, — ее окликнули гестаповцы. Чтобы отвлечь их от сопровождаемых, она бросилась бежать. Гестаповцы открыли огонь, одна из пуль оцарапала ее. Но, вспоминала она, единственным чувством было: «Что ж, если убьют, так умру недаром, а если нет, то смогу еще и другим помочь»³²⁹.

Однако были среди спасателей и люди иного склада. Так, старший сын д-ра Каля Ойген характеризует свою мать Маргарет как женщину скорее робкую, стеснительную. Однако, когда речь шла о спасении людей, она словно «приподнималась над собой». Летом 1942 г. Маргарет Каль дала убежище на чердаке своего дома бежавшему из Майданека Роберту Айзенштедту, а затем проводила его и его невесту Еву Мольнар, тоже скрывавшуюся, почти до швейцарской границы³³⁰.

Большинство же среди спасателей составляли обычные люди, которым ничто человеческое, включая и страх за себя и близких, не было чуждо. Некоторые испытывали моральные сомнения: имеют ли они право ради других людей подвергать свою собственную семью опасности?

Конрад Мергет, железнодорожник из Мюнхена, служил в годы войны на станции Подволочиска в Галиции. Летом 1942 г. к нему обратился старший из трех братьев Цивинских, работавших на станции: «Герр Мергет, в следующий раз придет наша очередь» (до того за станцией были расстреляны еврейские женщины и дети). Цивинские (24, 21 и 18 лет, по прежним профессиям — парикмахер, портной и сапожник) были симпатичны Мергету. Однако он ответил: «Мне нужно подумать, так, с бухты-барахты я не могу решить, ведь от этого и моя семья может пострадать». Через пару дней он все же решился: спрятал молодых людей в товарном вагоне поезда, направлявшегося в Венгрию, тогда еще оккупированную нацистами. Мергет, вопреки правилам, опломбировал вагон, а в днище выломал доску, чтобы можно было оттуда вылезти. О своем поступке он не рассказал даже жене (она приезжала в Подволочиску и знала Цивинских). Все три брата выжили, о чем Мергет узнал после войны.

Сразу же или по размышлении у большинства спасателей возникало ощущение «иначе я не могу». Отто Иогмин на вопрос, не думал ли он прекратить свою деятельность, ответил: «Нет, уклониться было нельзя, об этом нечего было и думать». А Мария Пфюртнер, медсестра из Данцига, на семейном совете, обсуждавшем, укрыть ли им в доме беглую еврейку, спросила: «А сможем мы смотреть себе в глаза, если не сделаем сейчас того, что можем сделать?»

То, как спасатели ставили под угрозу не только себя, но и близких, подчас поражало спасаемых. Так, Сузи Альтман, одна из девушек, вывезенных Донатой Гельмрих из Дрогобыча, писала в 1986 г.: «Как могла госпожа Гельмрих быть уверенной в том, что я или какая-нибудь другая девушка из тех, кого она приняла в свой дом, не выдаст себя чем-то... и этим не поставит под удар ее и ее детей? Когда я думаю об этом, то спрашиваю себя, как она вообще могла жить с этой постоянной тревогой все эти годы до конца воины».

Эберхард Гельмрих вспоминал позднее, что оценивал свои шансы выжить как 5 против 95 и именно потому сохранял хладнокровие. Девизом Гельмрихов было: «Если мы спасем хотя бы двух человек и будем за это схвачены, мы с Гитлером уже квиты. А каждый спасенный сверх этого — наш чистый выигрыш». Что касается детей, позиция супругов была столь же четкой: «Лучше, чтобы дети имели мертвых родителей, нежели трусливых». Гертруд Мёрике, вместе со своим мужем пастором Отто Мёрике укрывавшая евреев, писала старшей дочери: «Если где-то на полях сражений люди массами гибнут сейчас за столь ужасающую вещь, как Третий рейх, то нам тем более имеет смысл рискнуть жизнью ради чего-то правильного и доброго».