Мотивы

Мотивы

Мотивы спасателей и помощников были разными. Многие руководствовались религиозными побуждениями (христианской заповедью любви к ближнему, верой в высшую трансцендентную нравственную инстанцию). Другие — политическими (сознанием преступности режима и готовностью противодействовать ему доступными средствами, среди которых помощь евреям была все же менее опасна, чем публичная критика или подпольная борьба). Третьи — простыми принципами буржуазной порядочности. Четвертые — симпатией к евреям, подчас религиозно мотивированной (теологи Маас, Бонхёффер, Герман Дим, ряд верующих мирян). Еще кто-то — личными чувствами к тому или иному еврею: супружескими, романтическими, родственными, дружескими и пр. Подчас — благодарностью за оказанные в прошлом услуги или, наоборот, резко негативной эмоцией по отношению к тому или иному представителю режима. Такие характерологические качества, как любовь к приключениям или природная строптивость, тоже играли иногда определенную роль.

Вот лишь некоторые иллюстрации к сказанному. На вопрос Эйхмана: «Почему вы заступаетесь за евреев? У вас ведь нет еврейских родственников. Никто вам за это спасибо не скажет» — пастор Грюбер в 1940 г. ответил: «Вы ведь знаете дорогу из Иерусалима в Иерихон? (Эйхман бывал в Палестине. — С. М.) На этой троге лежал когда-то избитый и ограбленный еврей. И человек, которого отделяли от него и раса (Грюбер употребил это слово в нацистском его понимании. — С. М.), и религия, — самаритянин — подошел и помог ему. Так и нам всем заповедано: подойди и сделай то же»

Жена и дочь учителя гимназии Мартина Дойчкрона, которому незадолго до войны удалось выехать по приглашению сестры в Англию, застряли в Германии. С 1942 г. их прятали поочередно многие знакомые, в том числе социал-демократический активист, бывший бургомистр одного из районов Берлина Отто Островски. «Для него, — вспоминает Инга Дойчкрон, — это была единственная возможность выразить свою оппозицию Гитлеру».

Капитан Вилли Шульц, член НСДАП, «безоговорочно стоявший на точке зрения национал-социализма», влюбился в 18-летнюю еврейскую девушку из Франкфурта Ильзу Штейн (в минском гетто содержалось 18 тысяч советских и 7 тысяч немецких евреев). Он стал помогать ей, а затем и другим узникам. В конечном счете, чтобы спасти Ильзу и двух ее сестер, Шульц совершил описанное.

Полицейский чиновник в Мюнхене 10 ноября 1938 г. выпустил из-под ареста адвоката Фрица Нойланда — когда-то тот представлял его в суде и, узнав, что клиенту нечем расплатиться, махнул рукой: «Отдадите потом, когда сможете». Владелица мельницы в Тюрингии в конце войны спрятала у себя крещеную еврейку — муж ее, «арийский» директор банка, в трудный момент выдал ей крупный кредит.

Историю, кажущуюся анекдотичной, приводит Инга Дойчкрон. При комплектовании фронтового борделя одна из кандидаток была забракована по возрасту (ей было за сорок). Это настолько оскорбило ее («Еще вчера я была хороша для вашего полковника, а теперь не гожусь и для простых солдат»), что она сказала себе: «Все, для этих людей меня больше нет» — и стала прятать скрывающихся евреев. Среди последних был, кстати, и Эрнст Нельганс, после войны — первый председатель еврейской общины Берлина.

В некоторых случаях трудно понять, чем было вызвано решение помочь. Вот один из таких. Натан Маркшейд, находясь летом 1938 г. в ахенской тюрьме, на допросе сказал следователю, что хочет уехать в Палестину, чтобы строить там новую родину для евреев. Затем, увлекшись, стал рассказывать о Герцле, его книге «Новая старая страна», о своем сионистском воспитании. На вопрос, не боится ли он, что тут же, в кабинете, будет застрелен, Маркшейд ответил: «Нет, все мы рано или поздно умрем». Гестаповец, подумав, сказал: «Ты мне нравишься, я перевезу тебя через границу» (Ахен расположен на границе Германии с Голландией и Бельгией). И действительно сделал это. Стефан Киршгенс, приводящий этот рассказ, считает, что в данном случае мотивом было «наслаждение властью», возможностью решать, жить или не жить человеку, отправиться в «Землю обетованную» или в концлагерь.

Гертруда Штевен, активистка Исповедующей церкви в Берлине, вспоминает, что вместе с несколькими единоверцами и пастором пришла на квартиру крещеной еврейки, чтобы проститься с ней (той предстояла депортация). Во время молитвы, произносимой пастором, появился гестаповец в сопровождении посыльного из еврейской общины. Человек в кожаном пальто молча слушал, после чего сказал пастору: «Знаете что? Я больше не приду сюда, скажу, что не застал эту женщину. А вы делайте с ней что хотите».

Пo впечатлению Штевен, «совесть его была, по-видимому, разбужена воспоминанием о чем-то давно забытом, когда он увидел нас коленопреклоненными перед причастием».

Но самое большое число бескорыстных помощников и спасателей было движимо, по-видимому, просто состраданием, человечностью, гуманностью. По-видимому — ибо строго соизмерить удельный вес мотивов вряд ли возможно.

Во многих, если не в большинстве случаев люди руководствовались не одним, а несколькими мотивами. Это усиливало их совокупное действие. К «типовым» (наиболее распространенным, часто повторяющимся) добавлялись сугубо индивидуальные. Так, баварские крестьяне, укрывавшие в 1942-1945 гг. Шарлотту Нойланд, надеялись, что за доброе дело им зачтется от Бога и два их сына вернутся с войны. Для Луизы Майер, возможно, добавочным мотивом было опасение, что один из ее сыновей, служивший в лейбштандарте СС «Адольф Гитлер», участвовал в убийствах евреев. «Совесть, — пишет одна из ее подопечных, — не позволяла ей нести эту вину, не пытаясь смягчить ее. И она приносила подаяние, помогая евреям всем, чем могла...»

Для большинства известных нам случаев бескорыстной помощи общим знаменателем может служить убеждение в ценности каждой человеческой личности, каждой человеческой жизни. Поскольку власть, пропаганда, окружение внушали тогда немцам прямо противоположное, требовалась немалая внутренняя сила, чтобы противостоять их давлению.

Подчас спасенные сами не понимали, откуда у спасателей брались силы, почему они делали все это. Романа Хальтера, который вместе с двумя другими евреями бежал из колонны заключенных во время «марша смерти» весной 1945 г., приютили прачка Герта Фукс и ее муж, слесарь Курт Фукс, в деревне Оберпройриц близ Дрездена. Вспоминая об этом через полвека, Хальтер писал в английской газете «Гардиан»: «Почему они нас спрятали?.. Нашел бы я в себе мужество... поставил бы собственную жизнь на карту ради чужака?» Аналогичными вопросами задавалась Марта Шпигель, которую вместе с шестилетней дочерью прятали в 1943-1945 гг. несколько крестьянских семей близ Мюнстера (ее муж, торговец лошадьми Зигмунд Шпигель укрывался в тех же или других домах): «Откуда брали они эту почти неземную силу? Я ведь сама не знаю, хватило ли бы мне нервов, чтобы выдержать такое нечеловеческое испытание — во время жесточайшего террора, когда все шпионили за всеми и малейшее подозрение могло привести к разоблачению» .

Спасатели отвечали на вопрос о мотивах своих действий более или менее сходно. Шиндлер, например: «Побудительными мотивами... были ежедневно стоявшие перед глазами бесконечные мучения евреев и жестокость прусских "сверхчеловеков" на оккупированных территориях». Он же: «Я знал людей, которые у меня работали. Если ты кого-нибудь знаешь, то относишься к нему как к человеку». Вилли Арем (в письме от октября 1966 г.): «Я действовал, движимый возмущением теми преступлениями, которые немцы совершали по отношению к нашим ближним — евреям, и чувством долга». Альфонс Цюндлер (в беседе с голландской журналисткой в начале 90-х годов): «Надо было видеть, как обращались с евреями — подло, жестоко!.. Что я — не человек? Или у меня нет сердца?». Матильда Штаберок, водитель электрокара в универмаге (1954): «Слезы этих людей (которых гестаповцы заталкивали в мебельный фургон, чтобы увезти на сборный пункт для депортации. — С. М.) сорвали в моем сердце все тормоза». Клара Мюнцер, пекарь из Берлина, в беседе с писателем Мареком Хальтером (1994): «Я вообще не могу вынести, если вижу, что кто-то страдает». Бертольд Байц, на вопросы интервьюеров:

«Когда на ваших глазах убивают женщину с ребенком на руках, а у вас самого есть дети, вы реагируете соответственно»²³². Ганс Вальц: «То, что двигало Робертом Бошем и мной, было чувством долга, продиктованным человечностью».

Людей такого типа отличала способность к идентификации с преследуемыми, утрата которой миллионами других немцев стала, по мнению Т. Адорно, одной из психологических предпосылок Холокоста.

Было бы, однако, ошибочно сводить мотивы оказания помощи только к бескорыстным. Работы немецких историков показывают, что во многих случаях мотивом (или по меньшей мере одним из мотивов) было стремление к выгоде.

Так, жители приграничных местностей, следуя старым контрабандистским традициям, перебрасывали людей в соседние страны за плату деньгами или ценностями. Среди корыстных переправщиков встречались и «заслуженные» нацисты — вроде старого члена партии, который, как говорилось в решении партийного суда, «в порядке промысла» доставлял евреев на границу с Бельгией; или взяточника-штурмовика, с помощью которого границу с Голландией перешло пару десятков человек. Пауля Шпигеля, недавно умершего председателя Центрального совета евреев Германии, вместе с матерью перевел через пограничную речку в Бельгию офицер-эсэсовец. Запрошенный им «гонорар» поглотил все сбережения семьи, но договор тот выполнил добросовестно. Когда ребенка, сидевшего у него на закорках, сбила волна, эсэсовец бросился за ним вплавь и выловил, что называется, за шиворот.

У некоторых, как отмечалось, идейно-нравственные побуждения (оппозиционность, сочувствие преследуемым и пр.) сочетались с материальным интересом. Так, по воспоминаниям Альфреда Кассирера, участники группы Хекендорфа запросили с него за перевод через швейцарскую границу 12 тысяч марок и в конечном счете согласились на 6 (проводник получил еще тысячу). Лутц Эрлих отдал Хёфлеру велосипед и фотоаппарат — довольно ценные по тем временам вещи — и дал небольшую сумму денег. С Ицхака Шверзенса Хёфлер запросил 6 тысяч марок, но под влиянием Луизы Майер (она действовала совершенно бескорыстно) удовлетворился чемоданом с бельем.

Говоря о такой «коммерческой» помощи, следует учитывать совокупность тогдашних обстоятельств. Переправщики должны были возмещать затраты времени и денег, стремились к тому же подстраховать свои семьи на случай провала и ареста кормильца (Хёфлер, например, в 1944-1945 гг. провел одиннадцать месяцев в тюрьме, пока французские войска в апреле 1945 г. не освободили его). «Так или иначе, — писал Вилли Форвальдер Луизе Майер в 1946 г., — мы делали доброе дело и многим людям спасли жизнь». Сравнительный критерий для оценки деятельности таких людей дают нам т. н. «погонщики евреев» (Judentreiber) — те, обобрав доверившихся им беглецов, бросали их, не доведя до границы, а то и сдавали полиции.

За плату и/или подношения нацистские функционеры среднего, а то и высшего уровня подчас информировали «арийских» знакомых о предстоящих депортациях, помогали тем получить для еврейских друзей отсрочку или поменять место назначения с Освенцима на «привилегированный» Терезин.

За деньги эсэсовские охранники, случалось, выпускали того или иного из заключенных. Так, Альфред Оппенгеймер, бывший владелец нефтеторговой фирмы, в июне 1944 г. был выкуплен за 10 тысяч марок из сборного лагеря Мюнгерсдорф близ Кёльна. Исаака Бехара выкупила со сборного пункта на Гроссе Гамбургерштрассе в Берлине находившаяся там старуха-еврейка, совершенно ему незнакомая. 500 марок, которые она отдала эсэсовцу за пропуск на выход, были у нее последними. «Ты слишком молод, чтобы умирать, — сказала она Бехару, — а мне далеко за восемьдесят». По воспоминаниям узников варшавского гетто, подкупленный эсэсовец зондеркоманды «Рейнхард» помог бежать оттуда нескольким людям.

Убежище во многих случаях тоже предоставлялось не бескорыстно. Причем платные благодетели не всегда вели себя корректно. Берлинка Маргарет Хоне вспоминает: «У меня было много знакомых, которые жили нелегально, без документов и в тяжелейших условиях — их эксплуатировали и постоянно грозили выдать, если они не отдадут те или иные вещи, которые хотели получить хозяева». Бывало, что ценности и вещи, отданные на хранение, беззастенчиво присваивались. Для людей такого типа существовало даже специальное наименование — «мародеры евреев» (Judenfledderer).

Иногда платой за убежище становились разного рода услуги. Лили Ноймарк, которая с весны 1943 г. скрывалась в домах пасторов Исповедующей церкви, вспоминала об условиях в одном из них: Работа по дому, на кухне или в саду с 7 утра до 11 вечера, «свободною часа для себя в течение девяти недель пребывания в Везербергланде я не имела». К тому же жена пастора оказывала на нее давление с целью обратить в христианство. В. Бенц в связи с последним замечает: «Были и другие случаи, в которых ханжество, узколобость набожных укрывателей проявились аналогичным образом». Историю спасения Лили Ноймарк он резюмирует как «цепь чрезмерных требований, унижений и обид», подчеркивая, что похожие свидетельства исходят и от других выживших — а потому, видимо, «принадлежат к реальной картине помощи преследуемым». (Мы бы все же сказали «тоже принадлежат» — ведь Ноймарк и другие рассказывают и о людях добрых, гуманных, бескорыстных.)

Конечно, любая зависимость — вещь несладкая, укрываемым приходилось подчас терпеть причуды, капризы и смены настроений благодетелей. С другой стороны, и последние имели иногда претензии к ним, большей частью — за неосторожность.

Бывало, что в качестве платы за убежище требовали сексуальных услуг. Домогательства такого рода доходили в отдельных случаях до изнасилования. Ильза Штильман, еврейка-коммунистка, скрывавшаяся в Берлине с февраля 1943 г., вспоминала: «Я испытала это на опыте: женщины хотели иметь дешевую прислугу, мужчины хотели с кем-то спать». Приводя такие свидетельства, немецкие авторы подчеркивают: нужно иметь в виду, что выжившие по понятным причинам избегали говорить плохо об укрывателях.

Кого было больше — помогавших бескорыстно или из выгоды, — сказать невозможно. Некоторые очевидцы и участники событий (например, Инга Дойчкрон) и исследователи (проф. Эрика Вайнцирль) склоняются к тому, что корыстных было, пожалуй, больше; Гюнтер Б. Гинцель полагает, что и людей они спасли больше, чем «праведники».

При всей неприглядности некоторых описанных случаев не следует забывать, что найти людей, готовых оказать еврею, тем более целой семье, какую-то помощь, было очень трудно. И по каким бы мотивам она ни оказывалась, такая помощь противоречила одной из главных целей режима, расценивалась как вызов, как прямое противодействие ему и влекла за собой нешуточную кару. Так, например, содействие евреям в нелегальном переходе границы, оказываемое «с целью извлечения личных выгод», в соответствии с циркуляром гестапо от 15 мая 1939 г. начало караться заключением в концлагерь. Поскольку ссылка на иные, идейно-нравственные мотивы помощи могла бы лишь ухудшить положение пойманного, то неудивительно, что попавшие в жернова нацистской репрессивной машины предпочитали выдвигать на первый план стремление к выгоде.