Давид и Шаул

Давид и Шаул

Князь Доэг губит город Нов

Мой народ, что я сделал тебе и чем утомил тебя?

(„Пророки”, кн.Михи, 6-3)

Весь мир на одной стороне, а он — на другой.

(Талмуд)

Эдом... истребил милосердие свое, свирепствовал постоянно и всегда хранил ярость свою.

(„Пророки”, кн. „12 малых пророков”, Амос, 1-11)

А Давид убежал и спасся и пришел к Шмуэлю в Раму и рассказал тому обо всем, что сделал ему Шаул. И пошел он с Шмуэлем, и поселились они в Найоте. И доложено было Шаулу: вот, Давид в Найоте, в Раме. И послал Шаул... взять Давида...

Солдаты явились в Раму...

...И вот: пророчествует сонм пророков, а Шмуэль стоит над ними, обучая их. И был на посланцах Шаула дух Божий, и стали они тоже пророчествовать...

Доложили об этом Шаулу, и послал он других... Но и эти стали пророчествовать.

Послал Шаул третьих — стали пророчествовать и эти.

Тогда пошел он сам в Раму и дошел до большого рва, что в Сэйху, и спросил: „Где Шмуэль и Давид?" И сказали: „Вон — в Найоте, в Раме”.

И пошел он туда, в Найот, в Раму, и был на нем также дух Божий, и он шел, пророчествуя, пока не пришел в Найот. И снял и он одежды свои, и пророчествовал и он перед Шмуэлем, и лежал неодетый весь тот день и всю ту ночь...

Король поднялся первым, едва начало светать. Не дожидаясь своих людей, он направил мула к Михмасу. Миха и еще несколько солдат догнали короля по дороге — ехал он медленно.

Ни Шмуэля, ни его учеников не было видно, да никто их и не искал. Отряд всадников позади короля увеличивался — это подтягивались отставшие солдаты. Вид у них был усталый. Все знали, что побывали вчера в пророках, но ни слова из своих откровений вспомнить не могли. Зато Шаул был спокоен, ответил Михе, что помнит то, что узнал о своем будущем, но что ничего нового во вчерашнем пророчестве для него не было.

Едва слухи об унижении короля Шаула пророком Шмуэлем, когда король,лежал неодетый весь тот день и всю ту ночь" распространились по Эрец Исраэль, священники из Нова воспрянули духом.

Главный новский священник, Ахия бен-Ахитув, и так постоянно находился при короле. Но будучи человеком нерешительным, Ахия не добился успеха в подчинении Шаула Нову даже после разрыва короля с главным врагом новцев — Шмуэлем. Теперь напористые священники требовали от Ахимелеха, — так назывался Ахия в своем уделе, в городе Нов, — чтобы тот добился от короля закрытия школы пророков в Найоте, а самого Шмуэля, если не убил, то хотя бы посадил под арест в Раме. Ахия-Ахимелех был единственным внуком Эли — предыдущего судьи и пророка. Теперь крикуны в Нове требовали свергнуть Ахию за бездействие. Они захватили власть в городе и в одну из ночей перепрятали священные золотые сосуды. Нов бурлил, требовал, чтобы король Шаул повесил Давида за связь со Шмуэлем, чтобы укрепил власть и назначил людей из храма в Бейт-Эле главными священниками в каждом из племен.

Если бы новские коэны могли предвидеть, как обернутся для них ближайшие события, они наверняка не стали бы поднимать голову. Но увы, в отличие от Шмуэля, они никогда не были пророками.

Едва до короля дошли слухи о волнениях в Нове, он вызвал Ахию бен-Ахитува к себе и велел ему поехать и разобраться со своими людьми на месте. Ахия неохотно собрался в дорогу и начал с того, что прибыл в Бейт-Эль на окраине Нова, чтобы убедиться, что хотя бы священный эфод еще на месте.

В Бейт-Эле Ахия остался на субботнее богослужение. Вместе с молодыми левитами он готовил жертвоприношения, заменял хлебы предложений свежевыпеченными, теплыми и, постепенно успокоившись, настроился на приближающуюся субботу.

В этот момент перед ним предстал Доэг — князь из Эдома. За несколько последних лет он стал начальником  королевских пастухов, а значит, в его ведении были все стада, пригоняемые Шаулу для армии. В Эдоме Доэг был главой селения в полсотни душ, а теперь стал влиятельным человеком в Эрец Исраэль. В Бейт-Эль к Ахии бен-Ахитуву он пришел жаловаться на командира сотни Рефаха из Эфраима, который отказался выдать за Доэга свою дочь. Начальник королевских пастухов считал, что получил отказ потому, что хоть он и принял веру иврим, а все равно — эдомянин.   

Ахия разозлился:

—    Нет такого! И вообще, у нас записано: „Не гнушайся  эдомянина”.

Он пообещал поговорить с Рефахом, и Доэг успокоился.

И тут появился Давид.

И с трепетом поспешил Ахимелех навстречу Давиду, и сказал ему:

—    Почему ты один, и никого нет с тобою?

И сказал Давид Ахимелеху-священнику:

—    Король поручил мне дело и сказал: „Пусть никто ничего не знает о деле, с каким я посылаю тебя и что поручаю тебе". А отрокам указал я для встречи некое место. А теперь, что есть у тебя под рукою? Дай мне хлебов пять или сколько найдется.

...И дал ему священник святое, ибо не было там хлеба, кроме хлебов предложения, что были сняты со стола Господня, чтобы заменить их теплыми...

И сказал Давид Ахмелеху:

—    Нет ли у тебя здесь под рукою копья или меча?  Ни меча моего, ни оружия моего не взял я с собою, ибо поручение короля было спешным.

И ответил священник:

—    Меч Голиата-плишти, которого ты убил в долине Эйла. Вон он: завернут в одежду, лежит позади эфода. Если хочешь забрать его себе — бери, ибо нет здесь другого оружия.

И сказал Давид:

—    Нет подобного ему! Дай мне его...

Давид появился внезапно. Ахия был так погружен в мысли о новском бунте, что даже не вспомнил, что перед ним уже не зять короля, а преследуемый беглец.

Зато не забыл этого Доэг.

Он не ушел из храма, как намеревался, а спрятался неподалеку и подслушал всю беседу.

—    Где же твои Герои? — рассеянно спрашивал Ахия.

—    Там, — Давид указывал пальцем через плечо. — Я же сказал тебе, что король поручил нам дело тайное и такое срочное, что мы не захватили даже хлеба на дорогу.

—    К женщинам не заглядывали эти дни? — щурился Ахия. — Кто касался женщины, может умереть, поев хлеб предложения.

—    Да какие там женщины! — вздохнул Давид.

И это была единственная правда в его рассказе.

Шаул сидел в Гиве под тамариском на холме, и копье его в руке его, и все слуги его стояли перед ним. И сказал Шаул рабам своим, стоявшим перед ним.

— Слушайте, сыны беньяминовы! Неужели всем вам даст сын Ишая поля и виноградники, всех вас назначит командирами тысяч и сотен? Почему вы все сговорились против меня? Никто не довел до слуха моего, когда сын мой заключил союз с сыном Ишая? И никто из вас не довел до слуха моего, что сын мой поднял раба моего быть тайным врагом мне, как оказалось нынче?

И отвечал Доэг-эдомянин, стоявший со слугами Шаула, и сказал:

—    Я видел, как сын Ишая приходил в Нов к Ахимелеху, сыну Ахитува. И тот... дал ему провизию и меч Голиата-плишти отдал ему.

И послал король призвать Ахимелеха-священника и весь дом отца его, и всех священников, что в Нове. И пришли они все к королю.

И сказал Шаул:

—    Слушай, Ахия бен-Ахитув.

И ответил тот:

—    Вот я, господин мой.

И спросил его Шаул:

—    Отчего вступили вы в заговор против меня — ты и сын Ишая? Зачем дал ты ему хлеб и меч?

И отвечал Ахимелех королю и сказал:

—    Кто еще верен тебе, как Давид? Ион — зять короля и исполнитель повелений твоих, и почитаем в доме твоем. Разве я начал вопрошать о нем Бога в тот день? Пусть не возведет король нарекания на раба своего и на весь дом отца моего, ибо раб твой не знает ни малого, ни многого обо всем этом деле.

И сказал король:

—    Смертью умрешь ты, Ахимелех. Ты и весь дом отца твоего.

И сказал людям своим:

—    Пойдите и убейте священников, ибо и они заодно с Давидом: знали о его побеге, но не довели до слуха моего.

Но не хотели слуги короля поднять руки своей, чтобы убить священников.

Тогда сказал король Доэгу:

—    Ты, пойди и убей священников.

И пошел Доэг-эдомянин, и перебил он священников, и убил в тот день восемьдесят пять человек... И Нов, город священников, поразил он острием меча: как мужчин, так и женщин, как подростков, так и грудных младенцев, и волов, и ослов, и овец — острием меча!..

Герои приходят к Давиду

И пошел Давид, и вошел в лес Херет.

(„Судьи", кн.„Шмуэль I”, 22-5)

И поднялся Давид, и убежал в тот же день, и пришел к Ахишу в Гат. И сказали Ахишу: „Ведь это Давид!.. Ведь это ему пели в хороводах и говорили: „Поразил Шаул

тысячи свои, а Давид — десятки тысяч свои!"

И принял Давид слова эти в сердце свое, и весьма убоялся Ахиша из Гата. И притворился перед ними безумным, и неистовствовал при них, и чертил на дверях ворот, и пускал слюну по бороде своей. И сказал Ахиш рабам своим:

—    Вы же видите, что это — идиот! Зачем же привели его ко мне? Не хватает мне идиотов? Разве может такой входить во дворец?

И ушел Давид оттуда, и убежал в пещеру Адулламскую. И услышали братья его и весь дом отца его, и спустились к нему туда. И пошел Давид оттуда в Мицпе в Моав, и сказал королю:

—    Позволь отцу моему и матери моей быть у тебя, пока я не узнаю, что сделает со мной Бог?

И привел он их к королю Моава, и жили они при нем все дни пребывания Давида в том неприступном месте.

И сказал пророк Гад Давиду:

—    Не оставайся в этом неприступном месте, а иди, и придешь в землю Иуды...

Пустыня Иуда занимает узкую полосу земли шириной в два дневных перехода и как бы двумя ступенями спускается к Соленому морю. На верхней ступени лежат селения ивримского племени Иуда: Хеврон, Бейт-Лехем, Гило и другие, а на нижней расположены родники и оазисы: Фахш, Эйн-Геди, Цеелим, речушка Бокек.

Обе части пустыни Иуда покрыты меловыми и известняковыми холмами. Мягкие, податливые породы этих холмов можно царапать не только ножом, но и палкой, камнем, наконец, ногтями, — хватило бы терпения. У природы оно было, и в пустыне Иуда пробито множество пещер и гротов — водой и временем. Просторные, многоэтажные, с рядами огромных залов, террасами, ярусами и тоннелями, они служили пастухам, перегонявшим стада коз и овец по плато, укрытием. Пастухи заглядывали в „свои” пещеры, подправляли в них своды, прорезали ступени, прятали клады, делали запасы еды и веток, а уходя, старались замаскировать вход и оставить тайную мету — что не просто, ведь деревьев, чтобы сделать зарубки, поблизости нет, и приходится царапать меловую стену.

Большинство пещер известно каждому в Иудее: их перечислит любой мальчик, проведший хотя бы один сезон на пастбищах по обе стороны Соленого моря.

Зимой скот чаще всего гнали на восток, к скалистым ущельям, где дождевая вода стояла во многих каньонах. В жаркий же сезон стада кочевали на запад, под защиту горных вершин и пещер, сохранявших в своей тени водоемы и колодцы целый сезон — от дождей до дождей. Многочисленные пещеры пустыни Иуда укрывали людей и овец не только от солнца днем и диких зверей ночью, но и от бурь, сильных дождей и, часто, от следующих за ними жестоких наводнений из-за потоков с гор. Иудейский пастух, даже первогодок, знает, что на плато переход от одного пастушьего стойбища до другого не займет больше суток, так что, куда бы ни направилось стадо, не страшно. Опытный же пастух может провести стадо туда и обратно, ни разу не оказавшись на солнце: то человека укроет тень под наклонной каменной стеной, то он пройдет через тоннели, переждав со стадом самое буйное солнце в подземной галерее.

Чаще всего стада гнали к великим оазисам — Эйн-Геди и Фахш. Там круглый год гудели рынки, где обменивались товары не только из Иудеи, но и со всего Кнаана. Вблизи этих же оазисов располагались иудейские поселения, в которых выращивалась целебные травы.

А природа, построив пещеру, продолжает ее совершенствовать, капли дождя постепенно расширяют и углубляют „залы”. Локоть за тысячу лет — и это — скорость. Человеку интересно знать, что в небе, а воде — что под землей — она сама с неба. Пол пещеры — твердая каменная порода, и вода здесь собирается годами. По некоторым пещерам приходится ползти, как по водостоку. Снаружи зной, а в пещерах пустыни Иуда стоишь в мокрой рубахе и дрожишь от холода. И от страха: в пещерах укрываются не только люди, но и гиены, змеи, дикобразы. Хищники устраивают там логово, разводят детенышей, так что иным из иудеев доводилось в поисках кладов попадать в логово леопарда.

В пещерах пустыни Иуда укрывались не только дикие звери да пастухи. Немало людей пряталось там от закона или от своих хозяев. Беглецы не просто отсиживались в горах и пещерах, но собирались в большие отряды, с которыми местное население должно было считаться. Крестьяне — иудеи и кнаанеи — огораживали заборами загоны, вооружали родню и слуг, но все равно в пастбищный сезон вынуждены были откупаться от больших и малых банд, прятавшихся по пещерам, иначе в одну ночь у них бывало отравлено все стадо, а то и пропадал кто-нибудь из детей. После таких набегов несколько семей собирались вместе, устраивали облаву и всех беглецов, которые попадали им в руки, вешали или забивали камнями. Но и это не помогало. Банды выставляли дозоры и заранее узнавали о приближении опасности.

Иудеи и кнаанеи не сомневались, что бежавшие от них рабы скрываются в пещерах пустыни Иуда, но редко пытались их там искать. В последние годы в этих краях стало появляться все больше разбойников и лихих людей не из Кнаана: с плиштимского побережья, из Амона, Моава. Рассказывали даже о мицраимском придворном, обиженном фараоном, будто бы он бежал на восток вместе со своей армией, скрывается в пещерах пустыни Иуда и оттуда нападает на караваны и придорожные крепости, принадлежащие его владыке.

Самые крупные банды постоянно воевали между собой за господство в этих местах. Стычки бывали кровавыми и беспощадными. Пастухи находили разбросанные по песку трупы людей и животных и строили догадки, кто с кем вел здесь сражение.

Когда старейшины из Иудеи прибывали в Гиву и просили Авнера бен-Нера уговорить короля на большой поход всей армии, чтобы очистить пустыню Иуда от банд, военачальник подробно объяснял посланцам положение, и те понимали, что в ближайшем будущем все усилия иврим будут направлены против Плиштии.

Так продолжалось десятки лет.

Придя из Моава, Давид и Гад обходили стороной иудейские селения, где их могли узнать, передвигались ночами, а днем прятались в пещерах. К продуктам, захваченным из Моава, они добавляли дикие плоды и колоски, подобранные по краям полей. Воду тоже находили без труда. Хуже всего была неизвестность: решил ли Шаул продолжать преследование или махнул рукой на побег зятя? И как отнеслись к исчезновению Давида в армии? Как поступят местные жители, если встретят беглеца: схватят и выдадут королю, чтобы получить награду, или спрячут и помогут с едой и одеждой?

Об этом и говорили Давид с Гадом, прокравшись в закрытое со всех сторон ущелье, где они готовили еду на небольшом костре. Дикое небо холодно пылало над Ними; со всех сторон подползали шорохи, вздохи, чей-то писк, шипенье и хлопанье крыльев. Молодые люди кутались в рубахи и старались смотреть только на пламя. И едва оно охватило сухие ветки, сложенные в кучу, едва высветлило поляну среди ущелья, как раздался резкий свист.

Давид и Гад вскочили на ноги и тут же увидели бегущих к ним радостных людей.

—    Вот он! — раздавалось со всех сторон. — Нашли!

Давид, еще не придя в себя, знакомил Гада с Героями:

—    Это — Авишай бен-Цруя, это Адино, а это — наш скороход Асаэль — я тебе о нем тоже рассказывал. Постой, постой! — сообразил вдруг Давид, — вы что, убежали от короля?

Асаэль кивнул.

—    Спросил бы лучше, сколько мы искали тебя по всей пустыне!

—    Расскажи, — попросил Давид.

Окончательно принять решение присоединиться к своему командиру помог Героям такой случай. Рядом со станом в Гиват-Шауле росло несколько тутовых деревьев, и воины в месяц сиван лакомились толстыми, зернистыми ягодами густо-черного цвета, а лекарь Овадья еще отваривал из тута сладкий сироп, смягчавший вкус самых горьких травяных настоев. Деревья были старые, и солдаты их не жалели. Для того, чтобы снять горсть ягод, они сшибали камнями и палками целые ветки. Казалось, что от каждого тута осталась уже одна кора, да и по той шли трещины. Но с началом дождей деревья снова покрывались ярко-зелеными листочками и год за годом исправно снабжали армию Ионатана ягодами.

Так было и в этом году. Лекарь Овадья проходил мимо деревьев, где на ветках сидели солдаты. Они набивали рты да еще и сбрасывали грозди стоящим внизу.

—    Хоть красных-то, недозрелых не ешьте, — Овадья пригрозил пальцем: — Вот погодите, накажет вас тут.

И угадал. Как раз в эти дни в лагере находился военачальник Авнер бен-Нер. Он остановился у дерева и стал ругать солдат за то, что ведут себя, как маленькие дети.

В этот момент раздался длинный треск, и на командующего обвалился сидящий верхом на ветке перепуганный Асаэль. Авнер бен-Нер тоже растерялся, но успел влепить пинка удирающему солдату, да еще и крикнул вслед, что все равно найдет его завтра на утреннем построении.

Эта угроза осталась невыполненной. Ночью Асаэль, совсем так же, как раньше его брат Иоав, поднялся и ушел из стана. Он тоже пообещал, что Авнер не умрет своей смертью.

Из всех братьев Цруя только старший, Авишай, никогда не спорил с Авнером бен-Нером и, более того, командир тройки Героев и военачальник очень уважали друг друга. Но теперь, когда братья ушли, положение Авишая в армии становилось неопределенным, и он решил, как когда-то князь Эзер, созвать своих людей.

—    Я ухожу за Иоавом и Асаэлем.

—    Куда? — спросили все.

—    К Давиду, — прямо ответил Авишай.

Остальные молча направились к палаткам собирать вещи. Видно, каждый из них давно подумывал присоединиться к своему командиру.

—    За все время поисков испугались мы только один раз, — признался Асаэль, — когда узнали, что Давид в Плиштии. Что бы мы тогда стали делать?

—    Идите есть, — закричал от костра Авишай, — пока Асаэль не заговорил вас до смерти.

В тот вечер они много пели. А потом, как в доброе и спокойное время, Давид с Авишаем, Адино и Элиэзером держали совет.

Только в пустыне Иуда Давид узнал о разгроме Нова и о том, что спасся один сын Ахимелеха бен-Ахитува по имени Эвятар... Придя в пустыню, рассказал Эвятар Давиду, что Шаул убил священников Господних. И сказал Давид Эвятару:

—    Знал я в тот день, что там Доэг-эдомянин, и что он наверняка донесет Шаулу. Это я стал причиной убийства всех людей дома отца твоего. Останься у меня, не бойся, ибо кто станет искать моей души, будет искать и твоей души. У меня ты будешь в безопасности...

Тайна Осириса

В год Тридцатый в Третий месяц Половодья в день Седьмой взошел бог за горизонт — царь Верхнего и Нижнего Египта был взят на небо.

Он соединился с солнцем, при этом его божественное тело слилось с создавшим его. Резиденция пребывала в молчании. Скорбели сердца. Большие врата были заперты, придворные склонили головы на колени. Народ стенал.

Наступил день, когда Намеху был назначен прием у старшего жреца Уны в восточном крыле главного здания храма Осириса.

В последнюю ночь перед встречей Намех тщательно обдумывал, как он скажет старшему жрецу храма, что возвращается к себе в Эрец Исраэль.

Намеху шел уже сороковой год, он собрался было провести остаток жизни в библиотеке храма за чтением и перепиской папирусов, но послание Шмуэля поколебало его решение.

Год назад он получил известие о смерти матери — его доставил вавилонский караван через несколько месяцев после того, как Ахиноам уже похоронили на семейном кладбище Матри под стенами Гивы. Намеха охватила тоска: он один на чужбине, впереди бездетная старость, тайну Осириса он так и не узнал и потерял к ней интерес. На людях Намех по-прежнему оставался бесстрастным египетским писцом, но у себя в комнате больше не старался прогнать мысли о Гиве, сидел в темноте, смотрел в оконный проем и иногда плакал.

Теперь, узнав от арамеев из каравана о молодых священниках при Шмуэле, Намех загорелся желанием увидеть их и, когда купец передал ему послание старого пророка с просьбой находиться подле отца, решил вернуться и попросил приема у старшего жреца.

Ранним утром, направляясь к Уне по дорожкам храмового сада, Намех готовился к разговору.

Уну он видел несколько раз с балкона: тот сидел в открытых носилках, которые несли на плечах рабы. У старого Уны были седые волосы и молодое, очень загорелое лицо. Он улыбался, но никто не знал — кому. Он не состоял среди жрецов, управляющих храмом, но все знали, что Уна ближе всех к богу Осирису. Как и многие, Намех привык связывать в мыслях тайны Осириса с именем Уны. Молодые писцы рассказывали, будто жрец Уна — потомок монарха Ксоисского дома в Нижнем Египте, а потому имеет право на высокий придворный титул „Друг единственный”. Жрец действительно пользовался уважением при дворе фараона, но не только из-за знатности происхождения, а еще и из-за обширности познаний.

Раб провел Намеха по лестнице в приемную комнату. Здесь суетились слуги, шепотом передавая друг другу распоряжения, а Уна сидел и, глядя на полированный камень стола, о чем-то размышлял. Когда в дверном проеме показался Намех, на лице Уны появилось удивление.

—    Ты? Пришел?— проговорил он навстречу писцу. — В такой момент?

Теперь настала очередь удивляться Намеху. Уна поглядел ему в лицо, взял в ладони его руку и тихо проговорил:

—    Властитель Египта зашел за горизонт.

Знаком жрец предложил Намеху пройти на маленький балкон, нависший над берегом. По пути тот вспомнил, что в храме действительно творилось что-то необычное, но, идя к Уне, он не обратил на это внимания, занятый мыслями о предстоящем разговоре.

По всему храму сновали люди, тревожно и тихо передавая друг другу новость. Никто не работал в саду. Возле вырытых вчера ям лежали красные стволы саженцев дерева меру, с таким трудом привезенные из страны Арам. Теперь, когда все работы оставлены и сам храм будет закрыт, эти нежные деревца наверняка погибнут.

Намех вышел на балкон, и сразу взгляд его остановился на мутной и холодной поверхности Хапи: ни одна лодка не двигалась ни вверх, ни вниз по реке.

За те годы, что Намех провел в Египте, еще не умирал ни один фараон. Но из папирусов Намех знал, что теперь семьдесят два дня будет длиться общий траур. Храмы запрут, жертвоприношения отложат. Население не будет есть ни мяса, ни сладкой пищи, не притронется к вину. Никаких умащений благовониями, никаких торжеств и празднеств. Траур!

Слуга тронул писца за плечо: жрец зовет. Уна велел сесть рядом. Его темное от загара лицо было спокойно.

—    Что ты хотел? — спросил тихо жрец и посмотрел так пронзительно, как еще никто никогда не смотрел в глаза Намеху. Теперь тот понял, почему все избегают смотреть на Уну.

—    Уйти, — тихо ответил писец.

Уна кивнул, будто такого ответа и ждал.

—    Хорошо, — тихо выговорил Уна. — Ты уйдешь. Я даже провожу тебя немного по берегу Хапи. Из того, что мне о тебе известно, Намех, ты заслужил узнать тайну Осириса. Но только через несколько дней. Сегодня я буду там, где правителя Египта готовят в небесную дорогу.

Взволнованный писец прижал к груди обе руки и склонился перед жрецом в глубоком поклоне.

Через три дня утром Намех предстал перед Уной в назначенное время. На лице жреца опять была улыбка.

—    Ты собрался? — Уна, как в их первую встречу, пронзительно посмотрел Намеху в лицо.

—    Я готов.

Уна быстро отдал распоряжения слугам. От носилок он отказался.

—    Идем, — старик поднялся с кресла. — Вели слугам ожидать со всеми вещами у перевоза, пока мы с тобой придем туда.

Намех объяснил рабу Уны, где расположена комната, в которой лежит на постели мешок с вещами. Тот побежал, но Намех окликнул раба и распорядился о принадлежностях для письма в сундучке возле двери:

—    Захвати и их.

Уна между тем приказал слуге собрать на дорогу писцу еды и тоже отнести на пристань.

Двое мужчин стали спускаться по лестнице к воротам храма.

—    Я провожу тебя только до пристани, — сказал жрец.

—    Но нам хватит времени для беседы. Расскажи мне сперва про твою страну. У вас, я слышал, вода приходит не из реки, а с неба?

И Намех, идя рядом по усыпанному тростником берегу, начал рассказывать.

„Два месяца, — у нас они называются Элул и Тишрей, —    собирание плодов. Два месяца, — Тишрей и Хешван, —    сев. Два месяца, — Кислее и Тевет, — позднее сеянье. Месяц Шват — срезание льна. Один месяц, — Нисан, —  жатва ячменя. Месяц Ияр — жатва всего прочего. Два месяца, — Сиван и Тамуз, — обрезание виноградника. Месяц Ав — летние плоды.”

—    Понятно, — кивнул Уна, и оба замолчали.

Сейчас спросит о вере иврим — уже не первый раз за сегодня подумал Намех. Он готовил ответ. Но жрец попросил рассказать о медицине. Перечисляя, чем и какие болезни лечат в Эрец Исраэль, Намех продолжал про себя гадать: к чему клонит старший жрец, за что, вообще, ему, теперь уже бывшему писцу выпала такая честь, что его провожает сам Уна? Тот даже сказал: „Не беспокойся. Кончатся дни траура, и я сам объясню жрецам, почему ты ушел.”

— Ладно, — нарушил тишину Уна, — теперь слушай меня.

Я — Уна, сын жреца, назначенного правителем Хапи номархом Нижнего Египта. И я — сын сына жреца храма Осириса. Отец решил посвятить меня храму, чтобы я тоже пошел путем нашей семьи. До этого четыре моих старших брата уже умерли при посвящении. А я выжил и стал жрецом. Видишь эти шрамы: на горле и на груди? Они — свидетельства высшего посвящения в тайну Осириса. Такие шрамы есть у всех старших жрецов храма, в котором ты жил.

Посвящение происходит так: сперва мальчику перерезают горло, и он отправляется к Осирису. Тем временем ему останавливают кровь и, надрезав грудь, начинают поглаживать с силой сердце, пока оно не забьется ровно. Если Осирису угодно, рн отпускает мальчика обратно в храм, чтобы тот рассказал о своем путешествии то, что успел увидеть.

Я тебе только скажу, что было мне там хорошо и возвращаться не хотелось. И сейчас я все время жду, когда освобожусь от моего .старого и больного тела и уйду туда, — он указал наверх, — в свет и свободу. Там Осирис, взвесив на весах мою жизнь, решит, в какое новое тело мне следует перейти.

Вот и все, — Уна остановился. — Дальше я не провожаю тебя. Прощай.

Мне рассказали о твоей необычной любознательности и о причине прихода в храм Осириса. Теперь ты знаешь, что не мог стать нашим жрецом. Хорошо это или плохо, что твое Ка не смогло уйти к Осирису, решай сам. Тебе уже известно многое, и ты понимаешь, что для вернувшегося Уны в этой жизни все не важно: откуда пришел человек, с чем пришел и кто он. Все неважно.

Иди, — Уна поднял руку в прощальном привете. Намех очти распластался в поклоне, что означало по церемониалу храма высшую благодарность. Когда он распрямился, Уна в последний раз пронзительно посмотрел му в лицо и, будто читая судьбу Намеха, проговорил задумчиво:

 — Я сказал, а ты запомни: здесь ничто не имеет значения. Там, на суде, Осирис все оценит заново.

Намех спустился к пристани, сел в лодку, и гребцы повели ее по течению. Он посмотрел назад. Высокий берег, проплывающий рядом, скрывал храм Осириса, но был виден жрец. Белоголовый Уна стоял над пристанью, наверно, улыбался.

Давид в Кеиле

И собрались к нему все угнетенные и все теснимые заимодавцем, и все недовольные, и стал он их предводителем. И было с ним четыреста человек.

(„Пророки”, кн.„Шмуэль I”, 22-2,3)

По возвращении ни с чем из Рамы король больше не пытался преследовать беглеца, но Авнер бен-Нер по-прежнему требовал выступить против Давида и его сторонников. Доводы его были просты, но серьезны: вольно или невольно Давид своим бегством вызвал большую смуту в народе. К нему в пещеры непрерывно уходят недовольные, обиженные, нарушители закона из всех племен. Большой урон понесла молодая армия принца Ионатана. Она правда не сократилась, ибо не было недостатка в молодых иврим, желающих попасть на военную службу. Но замена ушедших опытных воинов новобранцами была далеко не равноценной.

Король поначалу был против любого военного выступления иврим против иврим. Шаул повторял, что, когда будет точно известно, где находится его зять, он сам отправится на встречу с ним, а потом сам и решит, что делать с Давидом. Те, кто примкнули к беглецу, его не интересовали. Шли непрерывные столкновения с плиштимскими отрядами, ясно было, что приближается настоящая война, и Шаул не мог поверить, чтобы в такие дни обида на него, короля, или на Авнера могла заставить настоящего воина оставить армию. „Ушел? — переспрашивал он. — Туда ему и дорога! Лучше, чем ушел бы с войны.”

И вдруг явился Авнер и сообщил, что ночью исчезли все Герои. Рядом стоял, глядя в землю, принц Ионатан, принесший эту новость из Гиват-Шаула.

Король задумался. Этого он не ожидал. Значит, воины предают его, Шаула. Что он им сделал плохого? Герои! Любимцы армии! Действительно, они все время служили вместе с Давидом, под его командованием; несмотря на свои двадцать лет, он был им как отец. Но почему ушел Иоав? Многие иудеи покинули военный стан после расправы, учиненной Доэгом над новскими священниками. Кто-то распустил слух, будто Шаул теперь в отместку Давиду покарает все племя Иуды.

Шаул ходил задумчивый, мрачный, но приказа выступать не отдавал.

Из Иудейской пустыни стали поступать жалобы на Давида, на грабежи и поборы, которым он подвергал местных крестьян и купеческие караваны. Каждый раз, сообщая об этом королю, Авнер требовал немедленно отправиться в поход на Давида. А Шаул тянул время, ссылаясь на то, что не знает,'где скрывается отряд его беглого зятя.

Жалобы крестьян из пустыни Иуда были несправедливы. С некоторых пор любой грабеж в этих краях стали связывать с отрядом Давида. Действительно, к нему перешли многие охотники за чужим добром из окрестных банд, так что очень скоро Давид мог выставить в сражении четыреста вооруженных человек. Но все же большинство его отряда состояло из воинов, прибывших из северных племен и даже из-за Иордана, и среди них находилось немало старейшин и бывших солдат королевской армии, как, например, Герои.

Авишай, Элиэзер, Адино старались наладить хозяйство. У отряда были уже свои стада овец и коз из тех, что привели с собой иврим из племен Реувена, Гада, Менаше, а также из подаренных сочувствующими Давиду иврим из Иуды и даже Беньямина. Часть провизии тайно поступала из селений Иудеи от родни. Часть действительно была заработана защитой от грабежей „пещерных банд” — вроде той, что отогнали Герои в лесу Херет. И все равно, Да гид ничего не мог поделать: стоило любым бандитам , з беглых рабов ограбить караван на Царском тракте или разорить селение, к Шаулу поступала жалоба на Давида и его людей с требованием поймать их и наказать за бесчинства. Давид посылал своих людей в селения Иуды, чтобы объясниться, но это мало ему помогало.

Так начиналась новая жизнь Давида в Адуламских пещерах, которые на полпути между Гатом и Бейт-Лехемом. Священник Эвятар бен-Ахимелех, бежавший из Нова, наладил регулярные жертвоприношения и следил, чтобы они проходили по законам. Построили кузницу, стали чинить оружие, прятали зерно и посуду в тайниках, а главное — смотрели, кто приближался к Адуламским пещерам. Разведкой занимался отряд самых быстроногих молодых воинов, и возглавил их Асаэль — бывший первый скороход королевской армии. Постепенно сторонники появились у Давида и в королевском стане, и когда была налажена костровая почта, обо всех передвижениях войска Шаула тут же становилось известно в пустыне Иуда.

Однажды к Давиду прибежали крестьяне и рассказали, что несколько сот плиштимских солдат с обозом и со стадами напали на селение Кеилу, которое в полудне ходу от леса Херет. Кеила не уплатила плиштим дани, и те решили наказать селение. Солдаты грабят гумна, поджигают дома, забирают в свой обоз все добро и обращают в рабов жителей.

Советники Давида нетерпеливо вскочили, услышав эту весть. Наконец-то настоящее дело! Героев не надо было уговаривать идти освобождать Кеилу, но оказалось, что не согласны люди, присоединившиеся к Давиду в последнее время, а их было немало.

—    Зачем нам это? — говорили они. — Уже наладилась жизнь, король нас не трогает и наверняка не знает, где мы скрываемся. А Кеила не пещера и не лес. Авнеру бен-Неру тут же донесут, где отряд Давида, сколько в нем людей и что за люди.

Споры разрастались, и как раз в это время в пещеру вошел Эвятар, а когда бежал Эвятар бен-Ахимелех к Давиду, то спустился он к нему с эфодом в руке своей...

Узнав о спорах, Эвятар подошел и напомнил: „Эфод!”

Давид хлопнул себя ладонью по лбу: ну, как же!

—    Будет так, как решит Господь, — показал Давид на эфод.

Люди вышли из пещеры, оставив Давида одного. Эвятар помог ему надеть и закрепить эфод и тоже вышел.

Через несколько минут Давид появился перед людьми. Сияющие глаза смотрели поверх голов и вершин холмов.

—    Урим! — выкрикнул он. — Господь велит нам спуститься в Кеилу. Он отдаст плиштим в мои руки.

Герои ликовали. Авишай бен-Цруя уже отдавал команды.

В Кеилу они ворвались вечером и довольно быстро разгромили растерявшихся от неожиданности плиштим. Тех оказалось меньше, чем ожидали: всего полторы сотни. Попрятавшиеся было иврим тут же присоединились к отряду Давида и вместе стали тушить пожары. Сгорело одно гумно и несколько домов за стеной. Остальные удалось потушить. Кеила была спасена. В селении началась радость. Людей Давида расхватывали по домам, где они становились дорогими гостями. Их одаривали подарками и благодарили. Неплохой добычей оказался и плиштимский обоз — одного скота хватило бы на год жизни в Адуламских пещерах.

—    Ты еще уведи своих Героев отсюда, — шутил Адино.

—    Победили их кеильские девушки!

Ночью Рицпа сказала Шаулу:

—    Знаешь, я больше не боюсь умереть. Теперь у меня только один страх: потерять тебя. Если это случится, я не захочу больше жить.

Он погладил ее по лицу, поцеловал в затылок. Но она не успокоилась.

—    Я думала о тебе в эти годы, но не спешила со встречей. Потом был Ладан бен-Малух. А когда его убили, у меня появился страх, что скоро умру и я. Стала все время думать о смерти. И вдруг испугалась, что не успею к тебе. И пошла тебя искать... А теперь молюсь про себя только об одном: умереть раньше, чем ты меня разлюбишь.

Шаул прижал к ее щеке губы и так лежал молча долго долго, пока не услышал по дыханию, что она успокоилась и уснула.

Авнер позвал короля, когда еще было темно. Боясь, что проснется Рицпа, Шаул, набросив рубаху, на цыпочках вышел на порог и приложил палец к губам. По сияющим в лунном свете глазам военачальника он догадался, что получена долгожданная весть. Шаул обнял Авнера за плечи и повел к его палатке. Сели на скамью. Сонный оруженосец и встревоженный посланец, очевидно, только что спешившийся с мула возле ворот лагеря, укрепляли над столом большой глиняный светильник.

—Ты чего же это? — засмеялся король. — Сам не спишь и другим мешаешь?

—    Наш беглец попался! — выложил Авнер. — Видишь, старейшины Кеилы прислали человека. Твой зять сидит у них за городскими стенами. Остается прийти и взять его со всей шайкой.

Шаул мигом помрачнел и встал.

—    Собирай войско, — приказал он. — Завтра утром выступаем.

И вдруг, взволнованный каким-то предчувствием, взял Авнера за плечо и хриплым голосом предупредил:

—    Запомни: ни одного сражения, ни одной даже малой стычки без меня! Ты отвечаешь мне за то, что ни одна стрела не будет пущена в Давида. Только я, слышишь, Авнер, только я буду решать, как быть с ним.

Он повернулся и быстро вышел. В палатку уже начал проникать свет утра. Авнер почувствовал на себе удивленные взгляды двух молодых солдат: что с королем?

—    Откуда я знаю? — пожал плечами военачальник.

—    Ладно, начали готовиться к походу.

В дом, где за большой миской с мясом сидел Давид и беседовал с хозяином, вбежал молодой человек.

—    Давид! — прокричал он с порога. — Старейшины отправили к королю посланца, чтобы сообщить, что ты заперт в Кеиле.

Давид вздрогнул. Не поверил: за что такая неблагодарность? Попросил позвать к нему Эвятара с эфодом. Тот быстро пришел, дрожащими руками надел эфод на Давида и вышел.

Через несколько минут Давид показался на пороге с эфодом в руке, и протянул его Эвятару: „Убери”. Увидел рядом встревоженные вопрошающие лица Авишая и Адино.

—    Урим! — объявил Давид. — Все так: король придет, а нас выдадут.

—    Предатели! — Адино обвел селение взглядом. — А мы их — спасать!

—    Не мсти этим людям, — подошел, увидев обозленные лица, Эвятар. — Они испугались, что король Шаул поступит с их Кеилой, как с Новом.

—    Сейчас не до расправы, — плюнул на землю Авишай. —- Надо уносить ноги.

Давид мрачно кивнул.

—    Передай Асаэлю, чтобы оповестил всех, что я велел возвращаться, кто какой дорогой сможет. Всем вместе идти нельзя, будет очень заметно, и найдется кто-нибудь, кто пересчитает нас и доложит Авнеру, когда он сюда придет. Я пойду с Героями.

Командиры исчезли, и тут же во всех домах Кеилы началась суматоха.

Давид с мешком на плече выскочил из дома. Молодой человек ждал его.

—    Спасибо, что предупредил, — крикнул ему Давид.

—    Послушай, — начал тот. — Есть в нашем селении люди, которые хотят пойти вместе с тобой.

—    Сколько их? — спросил Давид, нетерпеливо поглядывая вдоль домов.

—    Двести человек.

—    Сколько? — Давид остановился и даже присел на свой мешок. — Двести человек? А вы понимаете, на что идете?

—    Да. Мы собирались уже давно. С тех пор, как до нас дошли слухи, что на тебе помазание Божье.

—    Ну, ладно, — сказал Давид задумчиво. — Тогда сделай вот как. Найди Асаэля, и он покажет тебе дорогу. Самые быстрые так и останутся у него в отряде. А тебя как зовут и сколько тебе лет?

—    Зовут меня Хушай, я из селения Аркия, а в Кеиле не так давно. Лет мне, как и тебе, двадцать.

—    Ты выглядишь моложе, — пробормотал Давид. — Постой, постой, Хушай. Есть у меня тайное поручение для тебя.

Вечером того же дня Хушай уже стоял перед королем и Авнером. Он боялся, что злой дух нападет на Шаула, когда тот услышит его сообщение, но старался выглядеть спокойно.

—    Давид и весь его отряд до последнего человека покинули Кеилу, — сказал молодой человек.

И вдруг вместо ожидаемого припадка бешенства лицо короля просияло.

—    Отменяй поход! — крикнул он Авнеру и направился к выходу.

—    Погоди, погоди, — растерянно хлопал глазами военачальник. — Как же так? Народ собирается.

—    Да не очень-то и собирается, — сказал кто-то рядом.

Авнер спохватился: надо было допросить! — и выскочил вслед за Хушаем.

—    Где этот, из Кеилы? — спросил он у оруженосца.

—    Ускакал.

Авнер даже застонал.

— Что ж, — он взял себя в руки. — Надо отменять поход.

И поднялся Давид и люди его, около шестисот человек, и вышли из Кеилы, и пошли кто куда.

А Шаулу доложено было, что Давид убежал из Кеилы, и он отменил поход.

Первое предательство зифян

Шаул проснулся злой. Одевался, умывался, молился, завтракал — и все не мог прогнать мысль: „Почему?" Почему все за Давида?

Сын? Ну, тот по глупости. Не может понять, какие времена настанут, когда его любимец полечит полную власть. Дочка? Давид — ее муж, и этим все сказано.

Но солдаты, которые уходят, но население, которое прячет, кормит, вооружает Давида и не думает сообщать королю, где скрывается враг?

Ведь Давид — враг короля, почему же люди спешат перейти на его сторону?

Почему?! — Шаул не находил себе места.

—    Где Миха? — спросил он громко. — Где же он?

—    Лекарь Овадья сегодня обучает оруженосцев. Они уже скоро закончат, и Миха вернется, — ответил вестовой Авдон, невидимый за стенкой палатки.

Шаул не стал ждать и пошел в Совет. Возле палатки Овадьи он остановился в тени, падавшей от шатровой верхушки палатки лекаря и прислушался к певучей ши-монитской речи.

Овадья, стуча пестиком в каменной ступке, растирал какое-то растение и при этом пояснял слушателям:

—    Так приготовляют кандитон. Несколько капель на мех воды, ею промыть рану сразу после укуса змеи — и человек спасен.

Шаул, как, наверняка, и остальные слушатели Овадьи там, внутри палатки, подумал сейчас о бедном Яшаваме бен-Хахмони. Как у каждого иври, у того был зашит в поясе флакончик кандитона. Зелье это приготовляют из виноградного вина, меда, кнаанского перца и травы абунгар. Нет лучшего средства против яда. Если бы несчастный Яшавам не спал тогда так крепко!

—    Вам нужно запомнить 56 лекарств, — говорил Овадья. — Ты чего испугался, Миха? Лекарь уже после года обучения знает о ста восьми.

Прежде всего, напомню про вес. Как мы отмеряем каждое зелье?

—    В шекелях, — подсказал кто-то.

—    Верно, — согласился Овадья. — Шекель — это двадцать гера. Как изготовить шекель, Миха?

—    Нужно взять триста двадцать ячменных зерен, положить на одну сторону весов, а на другую — камень, и стачивать его, пока весы не сравняются. Камень этот и будет весить шекель.

В этот момент к Шаулу подбежал вестовой Авдон и сказал, что в палатке Совета ждут короля.

Военачальник Авнер бен-Нер ссутулился за столом, а поблизости, поглаживая бороды, сидели на скамьях человек десять — все из племени Иуды. Познакомились. Это были жители из селений пустыни Зиф.

Поднялись зифяне к Шаулу и сказали:

—    Давид скрывается у нас в неприступных местах в Хорше, на холме Хахила, что на юг от пустыни. А теперь, если хочешь ты, король, спуститься — спускайся. А наше дело — передать его в руки короля.

Авнер из-под лохматых белых бровей поглядел на Шаула. Последнее время он совсем перестал понимать короля. Вот и сейчас, Шаул внезапно рассмеялся, подошел к каждому из посланцев, обнял и поблагодарил за верность.

И сказал Шаул:

—    Да благословит вас Господь за то, что пожалели меня! Идите же, подготовьтесь еще и разведывайте, и высмотрите место его, где он бывает...

Король велел выдать всем зифянам на обратную дорогу еды и питья, а также отправил подарки их семьям; он просил следить за Давидом до его, короля Шаула, со всей армией подхода к Хоршу.

Проводив посланцев и поблагодарив их еще раз, Шаул возвратился в палатку и объявил, что завтра утром армия выступает на юг. В поход пойдут только новобранцы и все вспомогательные войска, то есть те, кто не служил с Давидом. Для них как раз это будет неплохим испытанием, а Шаул хочет поглядеть, на что эти солдаты годятся.

—    Сколько наберется таких?

—Тысячи две, — ответил Авнер, удовлетворенно кивая.

—    Куда нам больше! — махнул рукой король. — Я все же надеюсь, что Господь не допустит, чтобы иврим подняли руку друг на друга. Собирайся.

Следующим утром колонна с обозом двинулась на юг.

Костровая почта предупредила Давида об опасности, и его люди со всем скарбом перебрались в новые пещеры, еще южнее — в пустыню Маон в Араве, на переходе от пустыни Иуда к Негеву. Там он оставил семьи своих воинов, все имущество, а сам с шестьюстами бойцами двинулся обратно — так, чтобы, избегая столкновения с королевской армией, быть готовым напасть на нее в случае, если зифяне поведут Шаула в Араву.

Переход, который возглавили Авишай бен-Цруя, Адино и Элиэзер бен-Додо, был проведен так, что доносчики из пустыни Зиф только краснели и разводили руками, когда пришлось показывать Шаулу.и Авнеру пустые пещеры.

Король поглядел на лагерь, который уже начали разбивать солдаты вспомогательного отряда, и сказал:

—    Что ж, будем искать.

Теперь, топько теперь началось настоящее преследование. Давид и его люди скоро это поняли. Им оставалось лишь принять вызов.

В этой спежке друг за другом сперва казалось, что везет Давиду. Разведчики Асаэля вели непрерывные наблюдения за королевской армией и предупреждали о любом ее перемещении. Люди Давида были значительно подвижнее королевских солдат. Жители сел Иудеи сочувствовали Давиду, хотя и сохраняли верность королю.

Но на стороне Шаула и Авнера были их мудрость и военный опыт. Малейшая ошибка Давида и его советников тут же использовалась королем и Авнером, а потом уже бывало поздно. Когда армия перерезала все пути отхода к оазисам на берегу Соленого моря, советники Давида предложили уходить в пещеры у Эйн-Геди. Но тут вернулись разведчики Асаэля и сообщили, что Авнер полдня назад перекрыл пути и туда и выставил дозоры на дорогах и тропах. И так пошло: король и его военачальники опережали планы Давида и медленно, но настойчиво оттесняли его к югу, где начиналась такая пустыня, что укрыться беглецам было негде.

На границе пустыни Маона войско короля остановилось у огромной скалы, по другую сторону которой стоял Давид. Он понимал, что дальнейшее бегство бесполезно, и надежды прорвать кольцо при таком численном превосходстве королевской армии нет никакой.

Оба войска медленно передвигались по разные стороны скалы, при этом Авнер с каждым новым приказом затягивал петлю вокруг людей Давида.

Давид созвал свою тройку советников на последнее совещание. Герои охраняли вход в эту пещеру, остальной отряд в ожидании решения разместился в соседней и сидел там молча, не разводя огня. Впервые Авишай бен-Цруя велел людям своего младшего брата присоединиться к остальным — какая уж тут разведка! Из глубины пещеры они наблюдали, как умно перемещается каждая сотня Авнера бен-Нера, не спеша и обстоятельно исключая все возможные пути прорыва через свои позиции.

Давид быстрым взглядом охватил понурые лица друзей и лагерь Шаула на горизонте, вздохнул и сказал:

— Хватит. Я выхожу и отдаюсь на волю короля иврим. Не может помазанник Божий карать людей, не причинивших ему никакого зла, а ни один из нас перед ним не виновен.

Никто не ответил.

Давид поднялся и шагнул к выходу из пещеры.

В ту же секунду там появился Асаэль.

—    Давид! — громко, не скрываясь, прокричал он. — Шаул со всей армией уходит!

Все, кто был в пещере, мигом выскочили наружу. С холма над обрывом они наблюдали, как отряд за отрядом под звуки шофара строится и во главе со своим сотенным присоединяется к колонне, уже шагающей по утоптанному песку на север.

—    Господь услышал мое слово/ — качая головой, проговорил Давид и заметил, как шевелятся в благодарственной молитве губы Адино, Элиэзера и Авишая.

Вестовой вбежал в королевскую палатку за несколько минут до того, как Авнер намеревался отдать приказ об атаке.

—    Плиштимский отряд недалеко от Гиват-Шаула, — доложил вестовой.

Авнер и бровью не повел. Он продолжал думать о своем: еще раз прикидывал все возможные пути, по которым ринется окруженный противник. И вдруг он увидел, что король распрямился во весь свой гигантский рост, взял со стола шофар и сам протрубил сигнал: „Отмена атаки. Отход!"

—    В чем дело? — вытаращил глаза Авнер.

Шаул посмотрел на вестового, мол, повтори. Тот повторил свое донесение.

—    Ну и что? — недоумевал военачальник. — Первый раз, что ли? Будто не каждый день плиштим нынче появляются в Эрец Исраэль. К тому же, в Гиват-Шауле Ионатан. Он и один справится. Не война ведь, а так...

—    Уходим, — твердо сказал король. — Побьем плиштим, тогда и вернемся за Давидом.

И не принимая возражений, Шаул стал отдавать приказы о снятии лагеря и возвращении в Гиву.

Никогда он не поднимет руки на иврим! — отчаянно думал ошеломленный военачальник, глядя на огромную спину Шаула.

И услышал Шаул, и погнался за Давидом в пустыню Маон. И ходил Шаул по одну сторону горы, а Давид с людьми своими — по другую. И было: когда спешил Давид уйти от Шаула, а Шаул и люди его окружили Давида и людей его, чтобы захватить их, то пришел к Шаулу вестник сказать: „Иди скорей, ибо плиштим напали на страну. ”

И вернулся Шаул из погони за Давидом, и пошел навстречу плиштим.

Ицхак бен-Гируш, музыкант Божий

Возблагодарят Господа за милость Его и за Его чудеса для сынов человеческих...

(„Ктувим”, — „Писания”, кн.„Теилим” — „Псалмы”, 107 псалом, 21 стих)

Разведчики Асаэля доложили, что королевская армия ушла отовсюду, не оставив ни постов, ни засад. Ушла вся, до последнего солдата. Теперь подход к Соленому морю бып открыт. Объединившись со своими семьями, люди Давида немедленно направились в Эйн-Геди.

Едва рассвело, Давид покинул лагерь и тайными тропами отправился к юго-западным пещерам на берегу Соленого моря, предупредив, что хочет уйти, чтобы побыть одному. Главным в стане он назначил Авишая бен-Цруя.

Никто не последовал за Давидом. Он пошел пешком - мул не смог бы пройти тропинками, изрытыми ямами и занесенными скользким от росы песком.

Тень верного Хелеца пролетела по стану, и опять никто не увидел и не услышал шимонита.

Давид прошел Эйн-Геди, спустился к холмам, нависшим над морем, обернулся на восток и остановился, захваченный медовой тишиной восхода. Сама собой пришла на память молитва, впервые произнесенная им еще мальчиком в этих же местах:

„Храни меня, Боже, ибо на Тебя уповаю!"

Давид встрепенулся и стал быстро карабкаться по скале к пещере, прикрытой тенью так, что с тропы ничего нельзя было заметить. Там он когда-то случайно наткнулся на самого знаменитого в Кнаане музыканта — Ицхака бен-Гируша, и тот стал его первым учителем. В этой же пещере старик жил до сих пор, а сегодня, по уговору, должен был ожидать Давида.

Еще не дойдя до пещеры, тот услышал звуки свирели, скользившие по прозрачному воздуху, и остановился, догадавшись, что слышит утреннюю молитву старого музыканта.

Так же было и десять лет назад. Тогда, — еще не Давид, а Эльханан, — дождался, пока Ицхак остановится, подошел, выложил еду, оружие, снадобья — все, что оказалось в поясе, и попросил взять его в ученики.

Прежде иврим приносили Богу только жертвы, как научил их первосвященник Аарон, брат Моше. Случалось ли несчастье, приходила ли удача, иври относил священнику продукты для всесожжения. В праздник урожая, при договоре или завершении сделки иври отделял часть для Господа, и жертва эта была неодинаковой: бедняк приносил одно, богач — другое.

Давид научил иврим молитве, и весь народ стал обращаться к Богу одинаково: и король, и воин, и крестьянин. Теперь для благодарения Богу иври уже не нуждался ни в жертвеннике, ни в священнике. Никакой враг больше не мог лишить иврим общения с Богом.

Для Давида всегда было радостью находиться близ Ицхака бен-Гируша, видеть, как музыкант улыбается, поднося ко рту непременный настой листьев в воде из Эйн-Геди; как он пьет малыми глотками, задерживая влагу за раздутыми щеками и блаженно прикрыв гпаза.

Однажды пастухи вылили его настой на землю и подменили обыкновенной водой. Ицхак пил с тем же благоговейным наслаждением, с тою же уверенностью в чудотворной силе „влаги Божьей”. Насмешникам сделалось не по себе, и они никогда не повторяли своей шутки. Опершись на посохи, пастухи бывало стояли на горе над пещерой и слушали игру Ицхака бен-Гируша.

Старик мог часами с удивлением разглядывать любое творение Божье: камень, улитку или облако, уверяя Давида:

— Ничего не бывает на земле просто так. Все — Божий промысел!

Однажды известный на всю округу подлый скряга Навал сделал круг по пути к себе в Кармель, чтобы поглядеть на Ицхака, о котором столько слышал. Он велел слуге отнести мешок с едой к пещере, возле которой, не обращая на приезжих внимания, сидел на солнце Ицхак и мастерил из тростника мундштук для своей дудки.

Навал подъехал поближе и, не слезая с мула, спросил:

—    Старик, а почему Бог не наградит тебя за твою праведность домом, богатством или хотя бы женами?

И засмеялся.

Музыкант тоже засмеялся.

—    Только и дела у Господа, что заниматься каким-то Ицхаком! — произнес он, не отрываясь от кусочка тростника, который утончал и правил на камне бронзовым ножом.

Навал наклонился к Ицхаку и тихо предложил:

—    Я тебе дам овцу, только скажи, зачем тебе эта музыка.

Ицхак поднял улыбающееся лицо.

—    Так я обращаюсь к Господу, — ответил он, — и тем я счастлив.

Навал недоверчиво поглядел на него, покачал головой и, стеганув мула, поехал прочь.

—    Идем! — сказал Ицхак, поднимаясь на холм. — Скоро будет слишком жарко. Сегодня ты там, у скалы Мама Белла, будешь нам петь, и я посмотрю, чему еще ты научился за эти годы.

Они быстро позавтракали, пропели благодарственную молитву и помыли каменные миски и чаши. Давид последовал за музыкантом тайными дорогами по горам к Городу Пещерников, где так же, как Ицхак, жили объединенные в „семьи” пустынники. Сегодня они собрались вместе в отдаленном, недоступном для посторонних ущелье и, рассевшись на камнях, образовали круг, в середине которого приготовили место, где будет петь Давид. Молодые и старые, они собрались для общей молитвы, для того, чтобы вместе обратиться к Богу.

Давид настраивал невель и ничего вокруг не замечал.

Рядом готовился сопровождать игру своего ученика Ицхак бен-Гируш. Он не отрывал взгляда от камней у ног и молча покачивал головой. Изредка Ицхак подносил к губам трубочку, но не издав ни звука, опять опускал, снова смотрел на камни и качал головой — наверно, искал ведомый только ему одному ритм мелодии, которой вот-вот предстояло раздаться здесь, в ущелье.

Остальные ждали в полной тишине. Один пустынник из семьи, живущей на окраине города Пещерников, не отводил взгляда от лица Давида. Они были едва знакомы, недолго беседовали, когда Ицхак впервые привел Давида в пещеры. Тогда музыкант рассказал ему, что в семью из этой общины явился странный человек — его легко узнать по до сих пор не отросшим, как у всех иудеев, бороде и волосам. Говорит, пришел из Мицраима, просится пожить здесь и поучиться. Ему обрадовались, но пришелец предупредил, что уйдет через год, потому что есть у него дело, ради которого он оставил Мицраим и возвратился в Эрец Исраэль. Спросили, как его зовут, — сказал: „Недавно меня звали Намех”.

Давид заинтересовался и стал расспрашивать нового знакомого о Мицраиме. Он слышал, будто там верят, что после смерти наступает счастье и поэтому из умерших делают кукол.

— А мы верим в жизнь. Эту веру дал нам Господь —  Бог иврим. Помнишь, „Избери же ты жизнь!"

Намех задохнулся, не мог произнести ни звука, только

обхватил обеими руками локоть Давида и сидел так несколько минут, прикрыв глаза. Давид положил руку ему на плечо, не понимая, отчего текут слезы по лицу этого действительно странного, вернувшегося издалека человека.

В центре поляны послышалась свирель — это по знаку Давида начал играть Ицхак бен-Гируш. К свирели присоединился невель, Давид запел. Обоим музыкантам негромко вторили пустынники, и чудное пение — не просьба и не благодарность, а восхваление Господа —    устремилось от земли к Небу.

„Вечно жить в шатре Твоем..."

Пещера у овечьего загона

Как прокляну, если не проклял Господь? И как гнев навлеку, если не гневался Господь?

(ТОРА, „В пустыне”, 23-8)

Отогнав довольно многочисленное ополчение, явившееся из Центральной Плиштии, Шаул повернул на юг, в пустыню Иуда. Уже не один Авнер, а весь королевский Совет требовал покончить с отрядом Давида. „Приближается большая война, — говорили советники Шаулу, — а твой зять смущает народ. Две власти иврим не вынести: или ты, или он.”

Никто не предлагал наказывать беглецов смертью, но и продолжать не замечать такую значительную силу было нельзя. Давид не предпринимал никаких действий против Шаула, но привлекал к себе многих и часто лучших воинов.

Шаул и Авнер ехали рядом на мулах впереди войска. За ними следовали их оруженосцы и вестовые. Сыновья Шаула остались в лагере в Гиват-Шауле вместе с армией.

Два старых воина, король и военачальник, погружены были в свои мысли и почти не разговаривали между собой. У перекрестков Авнер подзывал вестовых и спрашивал, как движется войско, не слишком ли растянулся строй, требовал проверить, не отстал ли кто.

Был месяц тишрей, в попутных селениях только начинали сбор винограда. Недавно пробежавшие по округе дожди оставили мутные ручейки, перерезавшие дорогу. По склонам гор надулись светлозеленые шары молодого репейника, и качались на ветру густо разросшиеся кусты толокнянки всех оттенков красного цвета. Из лиловых стеблей вдоль дороги во все стороны растопырились крохотные полированные коготки, которые к следующему утру становились светлозелеными листьями. Великое множество птиц расселось на ветках. Птицы перекликались, созывали птенцов, внезапно взмывали большой стаей, делали круг или два и все вместе опускались в нежную зелень верхних ветвей.

Шаул улыбался, вспоминая, как еще мальчишкой волновался каждый год в эту самую любимую свою пору сбора первых плодов. Чуть свет он уже выскакивал в поле: пора? Созрели?

Да! Поспела первая смоква, затвердел в центре цветка продолговатый бочоночек. Радостный Шаул срывал стебель веревочника и обматывал им смокву, напевая: „Вот они, мои „первинки”!” — таков был древний обычай иврим. Шаул спешил, но узел, которым он обвязывал свои находки, делал крепким, потому что на поля уже выбегали другие дети Гивы — всем не терпелось найти новые плоды. Тот, кто первым принесет священнику корзину с семью видами „первинок” — пшеницей, ячменем, виноградной лозой, смоковницей, гранатом, оливами и финиками, — того Господь благословит во всяком деле.

Сбор „первинок” для жертвования поручался детям, как правило, сыновьям. Как радовался Киш, когда Шаул первым из детей Г ивы передавал священнику новые плоды! Отправляя сына с дарами, он благословлял его:

И примет священник корзину из руки твоей, и поставит ее перед жертвенником Господа, Бога твоего...

Подскакал вестовой и передал просьбу остановиться и подождать: у князя Яхмая, двигавшегося со своим отрядом в середине колонны, мул поскользнулся и сломал ногу.

Решили заодно устроить привал. Возле костра Шаул прислушался к голосам вестовых и оруженосцев — те с утра что-то шумно обсуждали. Оказывается, речь шла о кусочке золота, на котором был изображен вавилонский царь. Желтая пластинка передавалась по кругу, и Шаул попросил, чтобы показали и ему.

—    И что с этим делают? — спросил он, вертя пластинку.

— Не так уж и красиво.

—    Тут не в красоте дело, — стал объяснять вестовой Авдон. — За такое золото можно купить все, что пожелаешь: еду, одежду, рабыню, оружие. Называется „монета”, и у кого их много, тот может за них получить все, что захочет.

Шаул, как, впрочем, и многие другие слушатели, ничего не понимал.

—    Как ты говоришь? — пристал к Авдону Миха, размахивая тонкими и гибкими руками. — Скажем, я хочу купить у эфраимца мешок ячменя. Что же, я ему дам вместо овцы твои игрушки? Да кто же на такое согласится? Нашел, скажут, дурака!

—    Согласится, — вставил вечно мрачный солдат Ури бен-Ардон. — Я сам видел когда-то в Араме: идет купец по базару, спрашивает цену. Потом достает из пояса вот такую толстую серебряную веревку и отрубает от нее кусок, побольше там или поменьше, и дает продавцу. И тот берет себе кусок серебра, — у них он назывался „деньги”, — а купцу дает посуду, или нож, или что другое. У кого много денег, все может получить.

—    Да?! — сверкая глазами, опять оживился Миха. Он схватил Ури за руку, заглянул тому в глаза, и все уже догадались, что Миха нашел какой-то особенно сильный довод. Люди смолкли, прислушались. — Представь себе: засуха... Два года нет никакого урожая. Что ты тогда будешь есть? Свои деньги? Кто и что тебе тогда за них отдаст?

Все, включая Шаула, рассмеялись. Миха прав: какие животы насытятся этими золотыми пластинками с головой вавилонского правителя?

—    Нет, — покачал головой Авдон, — это неверно. Не бывает, чтобы сразу по всей земле засуха. В Ашшуре нет хлеба, так он есть в Мицраиме. Вспомните, что делал праотец Иосеф: в урожайные годы копил, а в тощие открывал амбары и получал прибыль.

Король потерял интерес к беседе: Иосеф — единственный из предков, который был Шаулу не по душе.

Едва колонна двинулась в путь, оруженосцы и вестовые вернулись к своему разговору.

—    Надо идти с караваном в Двуречье, — горячился кто-то позади Шаула. — Там этих денег золотых — только не ленись наклоняться да подбирать! Где? Все равно, хоть в

Эламе, хоть в Бавеле, хоть в Ашшуре. Народ там такой доверчивый! И ничего у них нет, все нарасхват. Можешь везти туда оливковое масло, можешь вино — все берут и за сколько ни попросишь. Через пять лет вернешься богатым, дом построишь, еще одну жену возьмешь.

—    Гершон бен-Хаим из нашего селения ушел на Элишу, чтобы заработать там, и не возвратился, — вставил другой. — Одни болтают, что стал богатым, женился на местной женщине с детьми, ходит теперь в храм к ним. Другие говорят, что его там убили. Кому и верить!

—    Ты верь-не верь, а рассказывать не мешай. Зеев, говори дальше. Как там людям живется на земле у тех двух рек?

—    Не только там, — Зеев зевнул. Старше всех, он из-за своей тупости до сих пор ходил в оруженосцах. — А в Мицраиме не так? Повсюду, где много доброй земли и много разных людей, человеку, если он соображает, легко стать богатым.

Шаул не прислушивался к болтовне солдат у себя за спиной, но когда Зеев произнес „соображает”, едва не расхохотался. Этот тупица уже заканчивал службу, а все не мог запомнить, как изготовить простую стрелу или лук.

Авнер, по-видимому, тоже не прислушивался к разговору оруженосцев и вестовых, думал о своем. Он отъехал в сторону и велел Авдону отправиться в конец колонны, проверить не слишком ли растянут строй.

Шаул приказал трубить привал. Соскочил с мула, опустился на землю и положил на траву огромные ладони. А мог бы Авнер понять, чего я хочу от Давида? — подумал он. Встретиться, забыть ссоры последнего года и предоставить судьбе исполнить свое предназначение. И чтобы Давид жил рядом, как в тот лучший из годов моего королевства... Авнер тяжело слез с мула и уселся рядом с королем.

Мог бы ты понять, Авнер, продолжал думать Шаул, как хорошо мне бывало молиться рядом с Давидом. Мальчик как-будто узнавал, что на душе у человека, раньше, чем тот успевал понять причину своей тоски. Давид пел и молился. А я запоминал и потом, когда Давид со своим невелем уходил, сидел один и повторял: „Ибо пришельцы мы перед Тобой и поселенцы, как и отцы наши. Как тень, дни наши на земле, и нету надежды!”

Авнер выслушал вернувшегося Авдона, кивнул и стал подниматься. Шаул и остальные тоже поднялись. Армия продолжала двигаться на юг.

—    Авнер, ты не боишься смерти? — спросил Шаул.

— Ведь пришельцы мы и поселенцы!.. И нету надежды!

Авнер не удивился; долгим взглядом посмотрел вдаль, потом ответил:

—    Я не так боюсь смерти, как ты.

—    Потому что я моложе? — догадался король.

—    Нет. Потому что у тебя есть дети, внуки. А я один.

Шаулу даже показалось, что Авнер негромко прибавил:

„У тебя есть Рицпа...”, но он не стал переспрашивать.

Он вспомнил, что в его детстве поговаривали, будто Авнер был в молодости удачливым купцом, но плиштимское нашествие его разорило. Вместе со всем ополчением иврим Авнер испытал позор поражения в Эвен Аэзере и, как рассказывал покойный Киш — отец Шаула, дал клятву дожить до полного изгнания Плиштии из Эрец Исраэль. Сам Шаул знал Авнера, приходившегося ему дядей, уже только как учителя военного искусства и непременного участника советов старейшин Гивы. Род Нера и род Киша почитались в Беньямине. Авнер разбогател, а вся его родня умерла, и домом и большим хозяйством управляла, по его поручению, какая-то женщина, бывшая рабыня. Ходили слухи, будто, наезжая в Г иву, военачальник успевает заниматься своим хозяйством, поставлявшим на рынки породистых ослов и хороших мулов. Так или иначе, дела Авнера шли успешно, у него уже было свыше тысячи голов скота. К Шаулу приходили жаловаться на то, что его дядя отбирает себе самых чистокровных ослов из захваченной добычи. Шаул смеялся: Авнер — человек одинокий, пусть тешится. Особенно настойчивых жалобщиков король прогонял.

Шаул наклонился к Авнеру и негромко сказал:

—    Если погибну и я, и сыновья, все останется на тебе, Авнер.

Тот кивнул. Потом подумал и засмеялся:

—    Но лучше нам вместе гнать плиштим из Эрец Исраэль.

Шаул тоже засмеялся, но ему было невесело. А если и ты не доживешь? — подумал он. Тогда кто?

И пришел ответ: Давид!

Их встретил проводник-иудей, повел в ту сторону Эйн-Геди, где, по предположениям, находились люди Давида, и посоветовал, где лучше расположить военный стан.

С этого дня опять начались поиски. Но на сей раз с каждым новым утром в королевском стане все меньше верили в успех. Эйн-Геди с горными тропами и прикрытыми лесом бесчисленными пещерами — это совсем не то, что каменистая пустыня Зиф.

В один из дней их безнадежных поисков и произошла встреча Шаула с Давидом.

И было: когда вернулся Шаул... сообщили ему, сказав: вот, Давид в пустыне Эйн-Геди. И взял Шаул три тысячи отборных мужей из всего Исраэля, и пошел искать Давида и его людей по скалам, где живут серны. И пришел он к овечьему загону при дороге, а там была пещера. И зашел в нее Шаул по нужде. А Давид и люди его сидели в глубине пещеры.

И люди Давида сказали ему:

—    Вот тот день, о котором говорил тебе Господь: „Я предам врага твоего в руки твои и сделаешь с ним, что захочешь."

Встал Давид и тайком отрезал край плаща Шаула. Но после этого больно стало сердцу Давида, что он отрезал край одежды Шаула. И тогда он сказал людям своим:

—    Не приведи Господь, чтобы я сделал худое господину моему — помазаннику Божьему; чтобы наложил я руку мою на него!

И сдержал Давид людей своих этими словами, не дал им восстать на Шаула.

А Шаул поднялся из пещеры и отправился в путь.

Поднялся и Давид и вышел из пещеры. И позвал он Шаула:

—    Господин мой, король!

И когда оглянулся Шаул, поник Давид лицом к земле и поклонился.

И спросил Давид Шаула:

—    Для чего слушаешь ты речи людей, говорящих: „Вот, Давид замышляет зло против тебя?” Сегодня видели глаза твои, что предал тебя Господь в руки мои в пещере. Говорили мне, чтобы я убил тебя, но я пощадил тебя. Я сказал: „Не подниму руки моей на господина моего, ибо он — помазанник Господень”. Взгляни, отец мой, посмотри на край плаща твоего в руке моей. Если отрезал я край плаща твоего, а тебя не убил, то знай и смотри: нет в руке моей зла и преступления. И не грешил я против тебя, а ты преследуешь душу мою, чтобы отнять ее. Да рассудит Господь между мною и тобою и да отомстит тебе Господь за меня. Но моя рука не будет на тебе. Говорит древняя притча: „От злодея исходит злодеяние". А моя рука не будет на тебе! Против кого вышел король Исраэля? За кем ты гоняешься? За мертвым псом? За одною блохой?

Господь да будет судьею и рассудит между мною и тобою. И спасет меня от руки твоей!

И было: когда кончил Давид говорить эти слова, спросил Шаул:

—    Твой ли это голос, сын мой Давид?

Потом громко заплакал Шаул и сказал Давиду:

—    Ты справедливее меня. Ты воздал мне добром за зло. Ты поступил со мною сегодня милостиво, ибо Господь передал меня в руку твою, но ты не убил меня. Если находит человек врага своего, разве он отпускает его добром?!

Пусть же Господь воздаст тебе за этот день, за то, что сделал ты для меня! Я же еще раз убедился, что ты непременно будешь королем в Эрец Исраэль. А теперь прошу: поклянись мне Господом, что не истребишь потомства моего после меня и не сотрешь имени моего из дома отца моего.

И поклялся Давид Шаулу. И ушел Шаул, а Давид и его люди поднялись в свое укрепление...

И умер Шмуэль

И умер Шмуэль. И собрались все исраэльтяне и оплакивали его. И похоронили его в доме его в Раме.

(„Пророки", кн.„Шмуэпь I”, 25-1)

— Шмуэль! Здесь какой-то сумасшедший хочет узнать у тебя свою судьбу, — просунул голову в комнату один из учеников. — Ну, не сумасшедший, а просто буйный очень.

О повадках гостя можно было догадаться по нарастающему шуму у входа в дом, где он дрался с учениками Шмуэля, не дававшими никому пройти к совсем уже больному пророку.

Шмуэль обозлился. Да так, что поднялся, опираясь на ученика и на толстую палку, без которой не передвигался в последнее время, и вышел из комнаты. Тут же драка прекратилась. В тишине хлюпали разбитыми носами трое учеников, а здоровенный рыжий мужчина облизывал губу и разглядывал крохотного хозяина дома. Тот кряхтя шел ему навстречу с явно негостеприимными намерениями.

Характер Иоава бен-Цруя оставался таким же, как в молодые годы — вспыльчивым и неукротимым, но бывший Рыжий стал теперь одним из самых мудрых военачальников во всей Эрец Исраэль. Никто, кроме принца Ионатана да еще нескольких старых воинов из королевского стана, еще не оценил перемены в Иоаве. Все теперь были настолько втянуты в ссору между королем и Давидом, что о Рыжем почти не вспоминали: убежал и убежал. Один он, что ли!

Но сам Иоав-Рыжий уже знал, что ему больше не у кого учиться военному ремеслу: что даже такой отряд, как Герои Давида, не для него. Там прекрасно себя чувствуют оба его брата, Авишай и Асаэль, а ему нужна целая армия: брать города, завоевывать страны, приносить славу и честь своему королю — Божьему помазаннику и себе — его военачальнику, первому воину среди иврим. Во всей Эрец Исраэль Иоав лишь одного человека признавал равным себе как воина — Авнера бен-Нера. Иоав был уверен, что и Авнер видит в нем будущего соперника. Отсюда и происходила их взаимная неприязнь, так что ссора и уход его, Иоава, были лишь вопросом времени.

Чувствуя в себе силу и все время обдумывая новые сведения о Давиде, Иоав не спешил к нему в пещеры. Вылазки? Набеги? Он из них вырос. Теперь пусть этим балуются другие. Тем более нечего ему там делать в случае стычки между иврим. Иоав уважал и даже любил короля Шаула. А следил он за Давидом, чтобы присоединиться к нему, когда тот будет королем. Тогда настанет час Иоава. Он обойдет всех, включая своего старшего брата — Авишая бен-Цруя, и будет один при Давиде. Только бы не упустить момент!

Вот за предсказанием и советом Иоав и пришел из своей Иудеи к пророку Шмуэлю.

Шмуэль поднял, насколько смог, палку и, сдвинув косматые брови, медленно шел на Рыжего.

— Я тебе кто, гадатель? — шамкал старец. — Как ты смеешь врываться! Судьбу ему знать надо!

— Не надо, — спокойно, даже весело остановил его Иоав. И прежде, чем старец замахнулся палкой, поднял ладонь и сказал: — Я у тебя не мою судьбу узнать пришел, а Давида.

— А тебе-то какое дело? — опешил Шмуэль.

Он опустил палку и оперся на нее, хватая губами воздух. Опять вернулась слабость, запрыгало, обжигая болью, сердце. Двое учеников подскочили и подхватили пророка под мышки. Сил у Шмуэля хватило только показать движением бровей и подбородка, чтобы его отвели обратно и уложили на скамью.

Иоав последовал за старцем.

Ученики уложили Шмуэля и, тихо ступая, вышли. Оставшись наедине с пророком, Иоав сидел рядом и глядел в земляной пол под ногами. Поднял одну из свалившихся рубах и положил поверх одежд, укрывавших старца. Шмуэль закряхтел, приоткрыл глаза. Иоав посмотрел на него и подумал, что голубовато-белые брови и слезно-сияющие глаза не изменились за те почти уже два десятка лет, что он знал судью и пророка. Но теперь эти глаза, наверно, уже ничего не видели.

—    Кто здесь? — еле выговорил Шмуэль.

—    Иоав бен-Цруя.

—    А не Натан? — сипло проговорил пророк.

—    Иоав бен-Цруя, — повторил Рыжий.

Прозрачные глаза старика смотрели в потолок, ничего не выражая. Иоав наклонился к его губам, заметив, что они шевелятся.

—    Будет Давид королем? — спросил он.

—    Будет, — подтвердил пророк.

—    А мне, быть ли первым среди солдат короля?

—    Быть, — прошептал старец. И, хотя губы его теперь уже оставались почти неподвижными, Иоав четко расслышал: — Давид тебя вознесет, Давид тебя и погубит.

Рыжий вскочил, наклонился еще больше и почти прижал ухо к губам крохотного старика под грудой одежды. Страх, незнакомый Иоаву, мешал ему выговаривать слова. Но он взял себя в руки и спросил:

—    За что ты ненавидел Шаула?

Лицо пророка задергалось, будто он хотел заплакать.

—    За то, что... За то, что...

И он вытянулся на скамье.

Трясущийся Иоав, пятясь вышел из комнаты и лишь знаками смог показать подбежавшим ученикам, что их учитель только что умер.

В поднявшемся переполохе всем стало не до того, кто был этот гость, откуда он пришел и куда делся потом.

Иоав бен-Цруя оказался последним, кого видел пророк и судья Шмуэль.

Селения иврим по всей Эрец Исраэль погрузились в траур. Люди постились, отложили все свадьбы и бар-мицвы, одели темные одежды, плакали. В народе усилился страх перед будущим: между королем и Давидом вражда, новый пророк — Натан — еще слишком молод. При Шмуэле, разъезжавшем по стране на хмуром осле, народу было спокойней. Шмуэль уверенно называл причины несчастий, постигших иврим, и уверенно же обещал вымолить у Бога прощения для своих непутевых чад. Строгое слово Шмуэля приносило надежду. А теперь?

И растаяло сердце народа, и стало водою...

Больше всех был угнетен вестью о смерти Шмуэля король Шаул. Он ругал себя за то, что не успел встретиться и поговорить с пророком — все откладывал, не решался, хотел раньше объясниться с Давидом.

Шаул велел немедленно привести в стан Натана.

Лохматый, со всклокоченной бородой, тот появился в палатке, исподлобья глядя на короля.

—    Здравствуй, Натан. Сядь и попей с дороги, — велел Шаул.

Внезапно он совершенно успокоился.

Натан сел, но от питья отказался.

— Ну, как хочешь, мальчик. — Огромный король поднялся и прошелся по палатке. — Сейчас ты поедешь к себе. Поразмышляй там, в Раме. Нова больше нет и не будет, — он поднял ладонь, показывая, что не желает обсуждать причины разгрома города священников. — Шмуэль умер. Тебя я еще не знаю. Пока, похоже, что ты перенял от своего учителя ненависть ко мне. Подумай над этим всем. А сейчас ответь мне, — только правду!

— на два вопроса. Во-первых, успел ли Давид поговорить со Шмуэлем перед смертью?

Натан встретил, не мигая, взгляд короля и ответил решительно:

—    Нет.

Шаул кивнул и задал второй вопрос:

—    Шмуэль не велел передать какое-нибудь слово ко мне?

Натан покачал головой.

—    Можешь идти. Тебя проводят.

Король будто сразу потерял интерес к Натану и даже не ответил на его прощание. Он погрузился в свои мысли. Шаул не поверил молодому пророку и ни за что не мог представить себе, что последним человеком подле Шмуэля оказался не Натан, а Рыжий — бывший оруженосец принца Ионатана .

Умница Авигаил

...В земле пустой, иссохшей и безводной.

Теилим, („Псалмы”, 63-2)

После ухода короля и его армии люди Давида перебрались в пустыню Паран и расселились в пещерах. Опять стали налаживаться жизнь и отношения с местным населением.

Однажды Давид с отрядом спускался в ущелье — четыреста воинов, и у каждого на боку меч. Они вышли в полночь, быстро достигли Кармеля, переночевали в пещере и на рассвете оставалось только пройти по тропе через густой подлесок по склону горы, а затем подняться по такому же склону — и будут овечьи загоны Навала — так объяснили молодые проводники, которые побывали там вчера с поручением Давида.

Отряд шагал, и все были злы: Давид не дал им ни поспать толком, ни поесть; ветки царапали лица и цеплялись за рубахи, люди скользили и падали в грязную весеннюю землю. Ругались яростно и нетерпеливо сжимали костяные рукояти бронзовых мечей: ну, держись, Навал!

Давид с одним из проводников быстро продвигались впереди отряда. Запыхавшись и отряхиваясь на ходу после очередного падения, проводник в пятый раз пересказывал подробности их неудачных переговоров.

—   Как ты велел, мы сперва спросили его о здоровье и сказали: „Да будет так всю жизнь! Мир тебе и дому твоему мир! Нынче услышал Давид, что стригут у тебя овец. Вот пастухи твои были с нами, и мы не обижали их, и не пропало у них ничего во все дни, пока были они на Кармеле. Спроси отроков твоих, и скажут они тебе. В добрый день пришли мы — дай же, что сможешь, рабам твоим и сыну твоему Давиду".

—    Ну, — перебил Давид. — И что ответил этот негодяй?

Проводник остановился, перевел дыхание и, передразнивая Навала, противным голосом начал:

—    Кто это такой: Давид бен-Ишай? Что-то много развелось нынче беглых рабов, надо будет пожаловаться властям в Маоне и в Хевроне. А вы подумали, что я возьму хлеб мой и воду мою, и скот, который зарезал я для кормления стригалей, и отдам какому-то сыну Ишая?!

—    Мы повернулись и пошли, — закончил проводник, —  а этот Навал орал и громко хохотал нам вслед и все грозился спустить собак, но падал, потому что был сильно пьян.

—    Ладно, — Давид оглядел догнавших их воинов. — Все слышали? Сегодня этот Навал познакомится с Давидом бен-Ишаем.

И они напряглись, чтобы начать последний подъем —  такие злые, что уже не произносили ни слова, только пыхтели и взглядывали вверх.

И вдруг... воздух вскипел красной пеной, и бойцы остановились, чувствуя, как нежный поток лепестков заструился по их затылкам, по щекам, спинам. Он раскрасил рубахи и босые ноги. Люди зажмурили гпаза, а когда раскрыли их, то увидели, что из алого небосвода спускается им навстречу вереница повозок, груженых провизией, а впереди обоза едет на осле женщина. Платок с ее лица откинут, и большая коса оттягивает затылок назад. Серьезное лицо женщины было румяным и таким прекрасным, что повидавшим всякое воинам стало неловко стоять здесь такими грязными и косматыми и разглядывать ее — спустившуюся с неба чудо-птицу.

Но раньше, чем люди опомнились, она спрыгнула с оспа и пала на усыпанную лепестками землю у ног Давида.

—    Кто ты? — спросил он растерянно, но ласково.

—    Встань и скажи, что тебе нужно?

Голос женщины звучал низко, говорила она так ясно, что и стоящие поодаль расслышали каждое ее слово.

—    Меня зовут Авигаил, я — жена Навала — раба твоя. На мне вина, что вчера не был принят должно посланник Давида, но не гневись на слабых людей... Не зря прозвали люди Навалом того человека. Подлец — самая подходящая для него кличка. Забудь о нем и прими в дар тебе и твоим людям эти угощения — они вами заслужены, ибо всю зиму отряд твой охранял добро Навала.

Она увидела, как при упоминании Навала потемнело лицо Давида и, не дав ему произнести ни слова, прижала к груди ладони и продолжала:

—    Как жив Господь и жива душа твоя, господин мой, —  так пусть всегда будет с тобой удача! Ни плиштим, ни кочевники, ни сам король Шаул не смогли причинить тебе вреда, пока не пролила рука твоя крови иврим, а только врагов наших. И станет господин мой королем над Домом Исраэлевым, только пусть не допустит он расправы иврим над иврим.

И рассмеялся Давид, и развел руками, а вслед за ним и четыреста воинов, держащихся за рукоятки мечей, и мальчишки-слуги, которые сопровождали обоз. А потом обнял Давид женщину, поцеловал в обе щеки и сказал:

—    Благословен Господь, Бог Исраэлев, что послал тебя нынче навстречу мне. И благословен разум твой, и благословенна ты, что не допустила меня нынче совершить расправу рукою моей.

Как жив Господь, который удержал меня от нанесения тебе зла, — если бы ты не поспешила навстречу мне, то у Навала не осталось бы до утреннего света мочащегося к стене.

А мальчишка-слуга уже отсчитывал дары, передавая их людям Давида:

—    Двести хлебов, два меха вина, пять приготовленных овец, и пять сый сушеного зерна, и сто гроздей сушеного винограда, и двести кругов смоквы...

И принял Давид из руки ее то, что она принесла ему, а ей он сказал :

—    Иди с миром в дом свой. Смотри, послушал я голоса твоего из уважения к тебе... А ты знаешь, мою сестру тоже зовут Авигаил, — сказал Давид, прощаясь.

Бойцы, весело и громко перекликаясь, двинулись в обратный путь к себе в пустыню Паран. Сам Давид шагал впереди и смеялся, потому что все еще видел перед собой внезапно выступившего из зарослей осла — уши и нос в красных лепестках, — а на спине у него прекрасную женщину.

— Авигаил! — повторил он вслух, сам удивился и покачал головой. — Что за умница!

В Араве есть маленькая пустыня Маон. Там, около оазиса вырос когда-то кнаанский городок Маон, который теперь со страхом ожидап, когда его поглотит многочисленное племя Иуды. Эмори, владевшие Маоном, всячески старались не сердить иврим из Иуды, торговали с ними и вообще ладили с соседями. Часть населения городка уже составляли иврим, и среди них выделялся детина, прозванный Навалом, то есть подлецом. Эту кличку он заработал, обманывая и эмори, и иврим, обирая слабых и чуть что, обещая пожаловаться на городские власти королю Шаулу — своему ,другу". Таким путем Навал скопил изрядное состояние, которое позволило ему приобрести землю неподалеку от Маона, где были прекрасные пастибища для овец. Место это называлось Кармель. Здесь пастухи — рабы и слуги Навала перегоняли по лесным склонам его стада. Через несколько лет в Кармеле было уже три тысячи овец и коз. Навал с женами и слугами приезжал сюда на сезон стрижки, потому что хотел сам проверить и пересчитать тюки с шерстью, прежде чем продать их в ближайшие селения. В дни стрижки он вволю напивался и скандалил больше обычного.

Навал вообще редко бывал трезв. В один из праздников он вломился в дом известной в Иуде, но обедневшей семьи и сказал, что берет в жены Авигаил — одну из дочерей хозяина, красивую и спокойную девушку. Отец Авигаил попросил Навала забрать со стола выкуп за невесту и дать ей и всем остальным время подумать. Но тот, вместо того, чтобы проспаться и решить такое дело на свежую голову, подкрался в сумерках к дому Авигаил, подкараулил девушку, схватил ее, намотав косу на кулак, уволок к себе, изнасиловал, еще побил за слезы, а потом выгнал.

Плачущая Авигаил направилась к дому, а Навал вдруг струсил, догнал девушку, оттолкнул, первым вошел к ее отцу, долго и громко там разговаривал и, как всегда, обманом и угрозами, добился того, что отец отдал ему Авигаил еще и с небольшим приданым.

Потом Навал редко вспоминал о ней: у него были еще жены и наложницы, но среди тех, кого он обязательно брал с собой на стрижку овец в Кармель, непременно оказывалась Авигаил, проявившая такой ум, хозяйственность и познания в болезнях животных и в уходе за ними, что не вечно пьяный Навал, а она управляла огромным хозяйством. К ней обращались с заботами слуги, с ней старались иметь дело торговцы скотом.

Навал был очень доволен таким положением, уверенный, что Авигаил верна ему, как одна из множества собак, заведенных в Кармеле для охраны овечьих загонов от медведей и шакалов. Иногда, пьяный, он волок Авигаил в хлев и на виду у слуг начинал раздевать. Оплеухи, которыми награждал хозяин молодую жену, тоже не скрывались от слуг. А вот слез у нее на глазах после той первой ночи больше не видел никто.

Так прошел год. Теперь и этот сезон стрижки кончился, через день они должны были, погрузив на возы запасы еды и мешки с шерстью, возвращаться в Маон. Вернуться можно было бы еще раньше, но Навал все не мог протрезветь, чтобы отдать последние распоряжения.

И вдруг утром к хозяйке в угловую комнату дома, построенного на вершине горы, прибежал пастух и закричал, что быть беде, потому что приходили люди от Давида, а пьяный хозяин их прогнал. Услышав первые же слова, Авигаил поняла, что пастух перепугался не зря, и страх праотца Яакова, который узнал о приближении из-за Иордана дикого брата Исава, пробудился в ней.

Она и поступила, как Яаков: велела приготовить провизию и погрузить ее на повозки.

Храп пьяного Навала долетал с овчарни. Авигаил отдавала распоряжения, торопила, а мальчик-пастух ходил за ней, трясся от страха и рассказывал:

—    Нас защищали, два раза меня чуть не убили из-за стада черных коз, но воины Давида разгоняли бандитов.

—    Готово, — прервала его Авигаил.

Она еще раз оглядела обоз, уселась на осла и велела двигаться вниз. Обоз шел не торопясь, ибо дорога круто спускалась в ущелье.

Пастух, не умолкая, брел за хвостом осла.

И Авигаил улыбалась, когда возвращалась в Кармель на вершину горы, хотя иногда слуги замечали гримасу, искажавшую лицо их хозяйки, если ветер доносил грохот пьяного гуляния в доме Навала. Слугам очень не хотелось оказаться рядом, когда хозяин узнает, кому передали провизию.

Они считали, и не без оснований, что Навал дорожит Авигаил потому, что только она умела приготовить опохмеляющий напиток, который поднимал хозяина на ноги даже после самого лютого запоя. Но, протрезвев, Навал бывал особенно страшен. Не спеша, внятно он отдавал приказы о наказании всех слуг подряд — кого выпороть, у кого отобрать заработок, а кого и вовсе свести на рынок рабов.

Авигаил, все еще улыбаясь, вошла в свою комнату. А у Навала до глубокой ночи шло веселье. Заснул он прямо на полу, среди залитых вином недавно снятых бараньих шкур.

На рассвете, когда хозяин прислал за ней слугу, тот удивился, видя, что Авигаил уже встала, умылась и как будто ожидала его прихода.

—    Навал велел... — начал слуга, но Авигаил прервала его:

—    Вот, — протянула она кружку с опохмеляющим напитком, который успела приготовить из ослиной мочи, овечьего помета и каких-то трав.

Слуга взял напиток и понес хозяину.

Вскоре Авигаил позвали к Навалу. Она взяла с собой вчерашнего пастуха. Навал двумя руками держался за голову, но был уже трезв. Расставив ноги, он стоял посреди комнаты на сложенных одна на другую шкурах. На приветствие Навал не ответил, но, указывая на напиток, сказал:

—    Полегчало.

Он еще что-то подсчитывал, прикладываясь к кубку, потом спросил:

—    Можно возвращаться? Обоз готов?

Авигаил кивнула.

—    Говори, что там есть?

Авигаил подтолкнула вперед пастуха, которому по дороге объяснила, что он должен только назвать, что вчера передали Давиду.

Заикаясь, пастух начал:

—    Двести хлебов, два меха вина, пять приготовленных овец и пять сый сушеного зерна...

Навал слушал, вникал. Пастух посмотрел на хозяйку, она кивнула и, едва закончив перечисление, пастух выскочил за порог.

Они остались одни. Авигаил пристально поглядела на мужа, будто хотела убедиться, что он уже достаточно трезв.

—    Ты чего? — удивился Навал.

Тогда она сказала про себя: „пора!” и глубоким голосом ясно произнесла:

—    Все это я вчера передала Давиду бен-Ишаю и его людям.

С минуту, улыбаясь, разглядывала Авигаил заросшее шерстью ненавистное лицо, потом повернулась и вышла, прикрыв за собой дверь. Она даже не остановилась, когда вслед ей долетел вопль и удар о землю тяжелого тела — не спеша подозвала она слуг и велела им войти и перенести хозяина с пола на скамью.

Пролежав неподвижно три дня, Навал умер. Тело его рабы повезли в Маон. Авигаил и не подумала ехать на похороны и дележ имущества с другими женами. Умастив тело, нарядная она сидела у себя в комнате, зная, кого ждет.

Вечером того дня, когда хозяина Кармеля отвезли на кладбище в Маон, в комнату Авигаил постучали. Она поднялась, открыла дверь. На пороге стоял торжественный, нарядный, с подправленной бородой командир давидовых Героев Авишай бен-Цруя. Еще несколько воинов остались снаружи. Авигаил и гость приветствовали друг друга, пожелали мира и справились о здоровье. На предложение войти Авишай бен-Цруя сделал несколько шагов в глубь комнаты, остановился напротив Авигаил и произнес:

—Давид бен-Ишай уже знает, что случилось. Он сказал: „Зло Навала обратил Господь на его же голову!"

Авишай подождал секунду и увидел, что Авигаил улыбается, приглашая его продолжать.

—    Теперь ты свободна, и Давид послал меня просить, чтобы ты стала ему женой.

Она подошла, склонилась до земли, а распрямляясь, низким голосом ясно проговорила положенные слова:

—    Готова раба твоя быть служанкою, чтобы мыть ноги рабам господина моего.

Авишай бен-Цруя был уверен, что Авигаил попросит время хотя бы распорядиться по хозяйству, но она даже не пожелала в последний раз обойти дом. Поспешно встала Авигаил, и села на осла, и пять служанок ее пошли за ней. И отправилась она за посланцами Давида, и стала ему женою...

Две жены в одной пещере

И Ахиноам из селения Израэль взял Давид. И обе стали ему женами.

(„Пророки", кн.„Шмуэль I", 25-44)

Свадьбу устроили в третий день недели, ибо именно третий день Творения дважды похвалил Господь. Перед огромной пещерой была поставлена хупа и разложены угощения для гостей. Горел большой костер и еще несколько малых. Все тридцать Героев хотели стать свидетелями на свадьбе, четверо из них держали шесты с балдахином хупы, пока Эвятар бен-Ахимелех произносил слова свадебного договора. Он возложил руку на голову Авигаил и сказал:

—    Да уподобит тебя Бог Рахели и Леи!

Потом Давид надел на палец невесте кольцо со словами:

—    Этим кольцом ты посвящаешься мне по закону Моше и Исраэля.

И началось веселье. Герои танцевали с хупой в руках, молодым дали по младенцу, рожденному здесь недавно, чтобы и новая семья недолго оставалась без детей. Часто сменялись часовые в дозоре — всем хотелось побывать на пире.

Ожидали, что Давид будет петь, но он отказался. Люди огорчились, однако настаивать не стали. Все разошлись, ушли и Давид с Авигаил.

Когда они вернулись, на костре уже осел пепел, но огонь еще жил, откликался на редкие дуновения ночного ветерка. Они уселись на теплых камнях — двое среди пустыни, тихие, как первые люди на Земле. Давид положил голову на колени жены и, прижав ее ладони к своим щекам, глядел на звезды, потом заговорил:

—    Нет больше сил для такой жизни! Отчего он преследует нас, будто куропаток в горах?! Пусть Господь накажет тех, кто настраивает короля против меня!

Авигаил поцеловала его в лоб, приложила палец к губам, но Давид приподнялся на локте и громким шепотом продолжал:

—    Погляди, ну что это за жизнь! Люди спят и едят в пещерах, женщины здесь рожают. Разве мы животные!

Он рассказывал о двух годах скитаний по пустыне. Авигаил не перебивала, слушала. Уже по тому, как веселились люди на их свадьбе, она поняла, что воинам и их семьям пора жить в домах, на постоянном месте.

Давид уснул не ее коленях. Авигаил сидела, боясь шевельнуться, смотрела на пепел костра и думала. Мимо прошел на смену воин и поприветствовал ее. Авигаил очнулась, спросила, какая теперь стража, и определила, что вот-вот начнет светать. И действительно, скоро из пещер донеслось овечье блеянье, напоминая об утренней дойке.

На следующий день ей показывали хозяйство скрытого среди песков и невысоких гор пещерного поселения. Две дочери Авишая бен-Цруя водили Авигаил по тайникам с запасами зерна, одежды и сухих веток. У Давида было сейчас шестьсот воинов, многие с семьями, и всем людям, и скарбу, и большим стадам хватало места, чтобы спрятаться в горах Хорш, если королевская армия нагрянет в пустыню.

У входа в одну из пещер сидела за пряжей женщина, а возле нее крутился светловолосый мальчик лет трех. Авигаил мельком взглянула на него и поняла: сын Давида. Жестом она попросила сопровождавших девушек уйти, подсела к укутанной в толстый, темной шерсти платок женщине и произнесла:

— Шалом, Ахиноам!

Та не ответила, продолжая распутывать нитки.

Через несколько минут любопытство одолело Ахиноам, она скосила глаза к полу, чтобы разглядеть, что положила у ее ног гостья.

Крошечная фигурка-талисман лежала на земле.

Все женщины иврим тайно от мужей носили талисманы и верили в их защитную силу. Мать, умирая, передавала свой талисман старшей дочери, и та знала, что теперь не попадет в плен, что ее нб украдут, что у нее будет много детей, муж никогда к ней не охладеет, сколько бы ни завел себе других жен и наложниц. Новый талисман стоил дороже целой коровы.

Ахиноам подняла фигурку, покачала головой, отказываясь принять такой дар, и положила ее на колени Авигаил. Взгляды их встретились, и вдруг женщины обнялись и поцеловались.

Через какое-то время Давид, оказавшись неподалеку, подозвал Амнона — своего первенца и спросил, что делают мать и женщина, которая к ним пришла.

— Прядут, — сказал серьезно малыш. — И разговаривают.

Давид тихонько подошел к пещере, убедился, что сын сказал ему правду, и успокоился. С утра он волновался, не зная, как отнесется к его новой жене Ахиноам — смиренное, безоглядно влюбленное в Давида и его песни существо. Ахиноам переносила любые тяготы скитаний, лишь бы быть всегда подле Давида.

Он вернулся к делам: искал замену заболевшим дозорным, принимал гостей из других племен и отправлял гонцов в Кнаан. Молился. Вспоминая об Авигаил, благословлял день их встречи и ее умение располагать к себе людей.

Вечером из Гиват-Шаула пробрался верный человек. Он спустился в Паран, чтобы сообщить Давиду, что вчера король отдал Михаль за некоего Палтиэля бен-Лаиша из Галлима.

Первым чувством Давида было удивление: как это можно при живом-то муже?! Вслух он ничего не сказал, велел накормить вестника и устроить на ночлег в одной из пещер.

Так прошли несколько недель. Авигаил стала привыкать к новой жизни в лагере Давида в горах Хорш. У нее теперь было много забот. С рассвета ее уже ждали для молитвы на женской половине, потом одни тащили к себе поглядеть на заболевшего ягненка, другие — посоветоваться, куда лучше поместить запасы семян. Она сортировала шерсть для одежды и одеял, выслушивала секреты девушек, вместе с поварихами готовила обед для отряда и даже успела сосватать и поженить Шушану — дочь резника и Эляхбу — одного из тридцатки давидовых Героев.

Всюду она поспевала: и к молитве, и к общим работам в пещерах, и люди скоро привыкли к Авигаил.

Очень привязался к ней маленький Амнон: с утра ждал под деревом, а потом всюду ходил следом. Мать не удерживала его, хотя сама не выказывала к Авигаил ни дружелюбия, ни враждебности.

Королевская фляга

От Шаула снова и снова требовали покончить с Давидом и его „сбродом”.

И пришли зифяне к Шаулу в Гиву, и сказали:

—    Давид скрывается на холме Халхил, что перед пустыней.

И встал Шаул, и спустился в пустыню Зиф,...— чтобы искать Давида в пустыне...

Недаром тревога не покидала здесь людей. Однажды утром, когда Авигаил стояла рядом с Авишаем бен-Цруя и Давидом, невдалеке резко вскрикнула птица. Мужчины, поняв сигнал, обернулись к холму Халхил. Авигаил поглядела туда же и при солнечном свете увидела, как на вершине вспыхивает и гаснет ппамя.

Авишай бен-Цруя читап вслух:

—    „К ночи король и две тысячи солдат... будут... у вас.” Опять предали нас зифяне, накажи их Господь! — он плюнул себе под ноги.

Давид стоял бледный, тоже вглядывался в мелькание огня на вершине. Подбежал запыхавшийся солдат из отряда Асаэля:

—    Есть сигнал, — он показал рукой на холм Халхил.

—    Видели, — прервал его Авишай. — Сообщи, что Давид понял.

Солдат убежал. Давид обдумал положение, поднял руку. Тут же из тени под скалой выбежали несколько мальчиков и устремились к нему. Каждый получил приказ и бегом пустился его передавать.

—    Людей накормить, раздать запасы еды и со стадами распустить по пустыне. Асаэлю с молодыми солдатами пройти вперед, а потом резко взять на север. Пусть оставят побольше следов, а к вечеру возвращаются в Зиф, где будем мы: я, Авишай и все Герои.

Опять раздался крик птицы, привлекая их внимание к сигнальному костру. Им сообщали, что король ведет солдат очень быстро.

—    К вечеру он будет в Нижнем оазисе. Видимо, там и заночует, потому что солдаты устанут от перехода по зною, — вслух рассуждал Авишай бен-Цруя.

—    Как ему не терпится схватить меня, — поморщился Давид. — Помазанник Божий носится по пескам, чтобы поймать блоху! Ладно, — он тряхнул головой. — Разобрать оружие по отрядам, взять воду и пищу и уходить, как было у нас договорено. Ты, Авишай бен-Цруя, отведешь людей и догонишь меня.

Спустя два часа на месте покинутого лагеря не видно было никаких следов. Даже пепел, после того, как сожгли мусор, закопали в вади.

В полночь Давид, Авишай и еще несколько воинов из тридцатки лежали на вершине горы и смотрели на костры стражи в стане короля. Густые облака смешивали лунный и звездный свет на песке среди деревьев Нижнего оазиса — там стояли палатки, но видны они были ппохо. Движение в стане прекратилось вскоре после ужина, и Давид догадался, что король приказал начать погоню на рассвете.

Он представлял себе старейшин зифян — людей из своего племени Иуды. Вот они прибегают в Г иву и доносят, перебивая друг друга, что Давид скрывается в Хорше на холме Халхил, который на юг от пустыни Зиф. Наверняка предложили помочь в поимке, но Шаул сказал: „Я сам”.

Внезапно озорная мысль пришла Давиду.

—    Адино, оставайся за главного, — приказал он, продолжая вглядываться в спящий лагерь, — а мы с Авишаем скоро вернемся.

Через секунду Давид бежал вниз, слыша за спиной шаги Авишая бен-Цруя.

Охрана короля образовала круг, лежа „звездой" — нога к ноге. Король и Авнер бен-Нер располагались в середине „звезды”, положив у головы фляги с водой и рядом воткнув копья. Все крепко спапи.

Давид с Авишаем подкрались к внешнему кольцу дозора и переглянулись между собой. Здесь солдаты не лежали, а сидели, но все равно крепко спали, опустив головы на колени.

Авишай бен-Цруя молча наклонил голову к плечу: пройдем внутрь? Давид кивнул, и оба беззвучно перешагнули через лежащего солдата — тот с головой укрылся одеялом и храпел на земле. Невдалеке виднелся еще один и тоже спал.

Они присели в тени густого куста, держа в руках короткие дротики. На всякий случай поглядывали назад, чтобы в случае чего вырваться из кольца и убежать в пустыню. В паутинном свете луны едва виднелась кладка над колодцем посреди оазиса — по ней и определяли направление.

Авишай опять показал взглядом вперед, Давид кивнул. Пробежали еще несколько кустов, присели, выждали минуту, выглянули. И почти наткнулись на спящего короля. Разметавший руки Шаул был таким огромным, что даже высокий Авнер бен-Нер, уснувший на своем плаще, рядом с королем казался мальчиком. Давид улыбнулся, вспомнив, как примерял вон те сложенные под деревом доспехи перед боем с Г опиатом. Тогда Давида еще звали Эльхананом...

Как и в первый раз и как при каждой встрече, любовался он загорелым лицом, обрамленным теперь уже совершенно белыми кольцами бороды. Король разлегся на толстой шерстяной рубахе — ее он, как все солдаты, носил под доспехами — и привычно прижался к земле.

Сдвинулось обпако, и луна осветила две глиняные фляги и два копья — совсем близко от бороды Шаула. Давид крепко сжал руку Авишая. Тот улыбнулся и стал поднимать дротик, высматривая точку для удара. Давид покачал головой и подбородком указал на фляги и копья. Авишай кивнул. Он перегнулся через спящего сопдата, дотянулся до фляги, передан ее Давиду, нашарил копье, тоже передан, и Давид сунун его под мышку. Так же они собрали и остальное. Потом, пятясь, сделапи несколько шагов, попожипи на траву под деревом свою добычу, отдышались.

—    Один удар! — зашептал на ухо Давиду Авишай бен-Цруя. — Разреши мне только один удар — и я приколю его к земле его же копьем и не повторю удара.

Видя на лице Давида полное смятение, Авишай за рубаху притянул его к себе и горячо прошептал:

—    Пойми, ведь это Бог передал врага в руку твою!

—    Нет! — выдохнул Давид, и тут оба спохватились и прижались к кустам.

Но Шаул и его телохранители продолжали храпеть.

—    Пошли! — скомандовал Давид и, видя, что Авишай не в силах оторвать взгляда от раскинувшегося рядом короля, рванул командира Героев за рубаху.

Захватив добычу, они стали то ползком, то бегом отходить к холму Хал хил. Темнота стала такой плотной, что если один из них отрывался от другого, то потом находил его только по свисту.

Едва оказавшись в безопасности, Давид сел на землю и потянул к себе Авишая.

—    И ты мог бы погубить сегодня помазанника Господня?!

Авишай посмотрел ему в лицо и перепугался.

—    Успокойся,—он придвинулся к Давиду. — Что будем делать с добычей?

Тот даже не посмотрел на фляги и копья.

—    Никто не смеет поднять руку на помазанника Господня! — прохрипел Давид. — Придет день, и Господь сам накажет его.

Помолчали, потом, поглядев в сторону стана, Давид сказал уже по-другому:

—    Смотри, какой крепкий сон наслал на них Господь!

Авишай облегченно вздохнул. Оба поднялись и побежали.

Герои не спали, ждали их возвращения. Все стали разглядывать флягу с выдавленным на глине „шин”-ом, спорили, которое копье короля, а которое Авнера бен-Нера. Требовали подробностей, как им удалось проникнуть в стан.

Едва рассвело, Давид и Авишай бросились к вершине горы, откуда можно было увидеть пробуждение королевского лагеря. К ним присоединилось несколько Героев, а вскоре пришла и Авигаил. Она принесла мех с холодной водой, его пустили по кругу, и воины пили, не отрывая взгляда от стана.

Давид утер ладонью губы и усы, приставил руки ко рту и изо всех сил закричал вниз:

—    Иврим!

Движение в стане прекратилось. Отсюда нельзя было видеть лица королевских солдат, но по наступившей тишине можно было догадаться, что там растерялись.

Давид опять поднес руки ко рту:

—    Авнер бен-Нер! Отвечай!

Через некоторое время на вершине противоположной горы появился военачальник.

—    Кто меня зовет? — громко спросил он.

—    Разве не ты — воин, какому нет равных в Доме Яакова?— выкрикнул Давид.

Сумрак мешал Авнеру разглядеть, с какой вершины его окликают.

—    Кто ты? — военачальник тоже приставил ко рту ладони. — Что тебе от меня нужно?

Над вершиной горы и растерянным Авнером нависла фигура короля.

—    Это твой голос, сын мой Давид?— выкрикнул Шаул.

—    Мой голос, господин мой король! откликнулся Давид. — Пусть придет от тебя кто-нибудь и заберет копье твое и флягу.

Тихо стало вокруг, потом все услышали Авнера:

—    Как он мог забраться в наш стан?!

Но тут загремел бас короля:

—    Благословен ты, сын мой Давид!

Через несколько мгновений вершина напротив Героев опустела. Потом они еще допго наблюдали, как королевская армия снимает лагерь, чтобы возвратиться к себе на север. Трубил шофар, слышались команды, отряд за отрядом выстраивался для проверки перед отходом.

Понимая, что опасность миновала, люди Давида благодарили Всевышнего за то, что не допустил кровопролития.

—    Асаэль! — подозвал Давид. — Отправь своих по пустыне собирать людей. Пусть возвращаются в пещеры.

Он обернулся к Авишаю, оба посмотрели друг на друга и внезапно обнялись.

—    Ничего, ничего! — говорили они, постукивая друг друга по плечу. — Обошлось!

И пошел Давид путем своим, а Шаул возвратился в место свое...

В это утро Авигаил поняла, что Давид прав: больше нельзя заставлять людей так жить. Она посоветовалась с Ахитофелом из Гило, и им пришла мысль через жреца из Дора, спасенного когда-то Ахитофелом, добиться встречи Давида с басилевсом Плиштии Ахишем.

В Яфо

Дворец сложен был из огромных каменных блоков с вырубленной на каждом печатью ахейских серенов: крылом коня. С этого коня Персей отрубал головы дракону, сражаясь с ним над морем близ Яфо. Фундамент соорудили на земляной платформе, а вокруг возвели толстую стену из известняка.

Сейчас в башнях над стеной в ожидании смены томились солдаты. Они болтали со знакомыми, шутили с идущими на рынок женщинами или швыряли ореховой скорлупой в рабов, которые по дороге от моря тащили в мешках песок для заделки дыр в насыпи, поддерживающей дворец — следов прошлогоднего землетрясения.

Сперва стража пропустила иврим через ворота в огромный двор, где несмотря на ранний час, были открыты все погреба и амбары, бегали и перекрикивались дворцовые слуги.

Возле обложенного камнем колодца стояла очередь рабов-водоносов с глиняными кувшинами на головах.

Посреди двора располагался плоский каменный стол городского жертвенника.

—    Обычно они приносят жертвы в храме. Но иногда, во время больших праздников, жрец рассекает раба вот здесь, — на ходу объяснял Ахитофел. — Потом басилевсу на чеканной золотой тарелке преподносят кусочек сердца.

—    И он его ест?! — отшатнулся с отвращением Давид.

Ахитофел пожал плечами.

В дверях, над которыми была выбита на камне львиная морда, их встретил командир стражи в зашнурованных до колен сандалиях. Ахитофел передал ему написанную на пальмовом листе грамоту с выдавленной на пчелином воске печатью дорского жреца и что-то в кожаном мешочке. Командир стражи, не вскрывая, пощупан мешочек, заулыбался, велел Ахитофелу подождать снаружи, а Давида и Авигаил повел наверх.

—    Направо помещения женской половины, — показывал плишти. — Там ванные комнаты, сокровищница и там же комната приемов, где вас ожидает басилевс.

Когда поднялись по широкой лестнице, командир стражи передал Давида и Авигаил низенькому и очень толстому распорядителю. Тот проводил их до входа в комнату приемов, попросил обождать в небольшой зале и исчез за дверью. Ахитофел предупреждал Давида, что распорядитель обещал встречу в тронном зале на мужской половине, и что для плиштим очень важно, где принимает басилевс. Будто прочитав эти мысли, появился толстый распорядитель и объяснил, что в другой половине дворца меняют трубы, подающие воду в бассейн, ванные и уборные. Не будучи уверен, что его поняли, он вдруг решил показать, что такое уборная, и сделал вид, что задирает юбку. Был он при этом так уморителен, что Авигаил и Давид расхохотались, а с ними рассмеялся и сам распорядитель и опять куда-то исчез.

Иврим почувствовали себя увереннее и стали разглядывать комнату. Кроме них приема ожидали еще несколько человек — по-видимому, тоже чужестранцы. Давид подумал, как диковинно должны выглядеть для одетых в легкие накидки и коротенькие юбки плиштим он сам в рубахе, перехваченной широким поясом, или вон те гиргаши с кольцами на ногах.

Маленький прямоугольный зал очень понравился Давиду. Потолок, расписанный цветами и травами, опирался на колонны из розового мрамора, а вдоль стен были расставлены мраморные скамьи для гостей и между скамьями — курильницы с благовонными смолами. Пол заливал золотистый свет. Он проникал через огромные полукруглые окна с бронзовыми переплетами, куда были вставлены тонкие пластины из полупрозрачного камня цвета слоновой кости.

По стенам нарисованы были морские животные: дельфины, осьминоги и медузы, а в коридорах, через которые прошли Давид и Авигаил, они видели изображения праздничных процессий нарядных горожан, воинов или прекрасных полуодетых женщин. „Это — богини”, — сказал распорядитель, и Давид с Авигаил засмеялись, оценив шутку: женщина и бог! Даже такая прекрасная с синими гребнями в золотых кудрях!

Недалеко от посетителей по каменным ступеням то спускалась, то поднималась дворцовая стража — высоченные негры с секирами и маленькими щитами на левой руке. Появились две почти нагие рабыни — одна с кувшином холодной воды, другая с глиняными кубками. Они обошли ожидающих приема, предлагая питье.

Из галереи долетела музыка. Мальчишеский голос несколько раз принимался петь одну и ту же строчку — по-видимому, мальчик разучивал молитву.

—    Давай уйдем? — вдруг предложил Давид.

Авигаил улыбнулась и покачала головой. Он успокоился и опять стал смотреть на мраморные изваяния в нишах. Они были раскрашены, а в некоторых местах даже покрыты позолотой.

Между тем, в комнате приемов Ахиш — лысый коренастый мужчина лет сорока — сидел в полоборота к дородной наложнице, а та массировала и умащала ему руки. Ахиш посматривал на свои пальцы, упиравшиеся в груди наложницы, и слушал толстого распорядителя.

—    Несколько тысяч отборных воинов! — говорил тот, тараща глаза. — И они готовы служить тебе, басилевс!

—    Дальше.

—    Этого иври стоит выслушать, — повторил распорядитель.

Ахиш взглянул на него и лениво подумал: за какое же подношение он так старается? Распорядитель по-своему истолковал взгляд басилевса и стал уверять, что, конечно, понимает, как занят Ахиш, однако, предложение этого иври уж очень хорошее. И опять же, опытные солдаты, их не надо обучать войне в пустыне, как племена, прибывающие с Островов.

—    Дикарь — ладно, — перебил Ахиш, — но ты-то знаешь, что у меня нет средств нанимать солдат.

—    Он ничего и не требует! — обрадовался распорядитель. — Этот иври — враг Шаула и готов нападать на его владения просто из ненависти. А вся добыча пойдет в Плиштию. Плохо ли?!

Ахиш несколько мгновений пристально смотрел на распорядителя, потом встал, перепугав наложницу, подошел к двери, посмотрел в щель. Он легко выделил среди ожидающих приема того, о ком просил толстяк. На фоне стенной росписи, где богиня охотилась на оленя, иври выглядел неплохо: широкоплечий, с золотыми спиралями волос, которые, стекая за уши, соединялись у его шеи со светлой бородой. А не встречал ли я его раньше? — подумал басилевс. Хотя как это возможно! Но тысяча солдат, таких как этот туземец, пожалуй, неплохо. Ладно, пусть войдет.

Но пока возвращался к столу, Ахиш передумал.

—    Бассейн для посетителей починили? — спросил он хмуро. —

—    Не закончили, — распорядитель удивился вопросу.

—    Тогда, — Ахиш снова подставил пальцы наложнице, и та белым песком из прибоя стала полировать ему ногти, — никого из них сегодня не приму. — Он обернулся к распорядителю. — Сколько раз я тебе говорил, что не переношу запаха этих туземцев.

Ахиш повернулся и приказал:

—    Гнать всех пастухов!

Он направился было к боковому выходу из комнаты приемов, но у порога обернулся к расстроенному распорядителю:

—    А как он вообще сюда попал, твой туземец?

—    За него просил жрец из Дора, — ответил распорядитель.

—    А-а, — протянул Ахиш и задумался. — Тогда вот что. Есть у меня на границе в Негеве селение Циклаг — помнишь, его в прошлом году сожгли орды из пустыни. Пусть твои иврим сделают там стан, живут и ходят в походы на Шаула. А я посмотрю, что они мне будут приносить в дань из тех походов.

Распорядитель поднял сияющее лицо: —    Можно составить приказ?

Ахиш кивнул.

—    Разрешаю поставить печать басилевса, — сказал он, удаляясь.

Распорядитель бросился к выходной двери.

В тот день Давид, Ахитофел и Авигаил в последний раз сидели за столом на постоялом дворе „Бочка”, где они остановились, придя в Яфо. Стен здесь не было, а крышу из сшитых бычьих шкур, натянутых на столбы, покачивал ветер. Море уже бурлило по-осеннему, и холодные брызги долетали до столов. Чайки прятались в щелях обрывистого берега, а некоторые заходили внутрь „Бочки”, клевали с пола крошки и норовили схватить объедки.

Хозяин постоялого двора торговался внизу с только что причалившими рыбаками. Те слушали его, а сами выпутывали из сетей гибких и скользких рыб и швыряли на берег мальчику.

Напротив находились причальные столбы, а вдали виднелась дамба, образованная скалами и подводными камнями, с большим проходом для кораблей. Самая темная из скал называлась Андромеда. Сейчас, во время шторма, яфская гавань была заполнена кораблями, между которыми шныряли лодки, перевозя тюки с поклажей.

Принесли жареную рыбу с овощами. Внизу закипало в отливе море того же цвета, что и вино, которое подливал Давиду, Ахитофелу и Авигаил стоящий позади них раб.

И вдруг побережье замерло — начался закат.

Великолепный прозрачный шар снижался к горизонту, и красный елей, стекая по стенкам шара, скапливался на его дне, пока не заполнил все внутреннее пространство. В этот миг он коснулся воды, затрепетал, стал плющиться, тонуть — и вот уже только вершина купола держится на плаву, но и она тает, обращается в золотой узелок на ниточке горизонта. Потом исчезает и он.

Еще длилась тишина, только ритмично шлепало о берег море, да возникшие из сумерек остервенелые комары настраивали как можно выше свои ночные трубы. Близилась, пугая, тоска, потому что света уже нет, а без света человек долго не может — как без воздуха, пищи, воды. Каждый день свет должен возвращаться в мир, а он вот ушел, и вдруг не вернется?!

Но тут же множество костров загорелось у самой воды. Яфский порт с его моряками, грузчиками, торговцами и рыбаками не спешил на ночлег.

— Прекрасное лицо! — думал Ахитофел, любуясь засмотревшимся на закат, шепчущим молитву Давидом. Сколько благодарности Богу! Наверняка этого человека ждет необыкновенная судьба...

По Иудее

Почти сразу за воротами Яфо к маленькому каравану Давида присоединился ожидавший его отряд воинов —  человек десять. Заговорили, конечно, о Циклаге. Элиэзер бен-Додо сказал, что как-будто слышал о таком месте на юго-востоке Плиштии, но то селение сожгли кочевники. Асаэлю поручили при первой же возможности разведать окрестности Циклага: далеко ли он от стана Шаула, как там с водой и что за соседи? Авигаил со служанками — теми, кто пошел за ней еще с Кармеля —  ели отдельно. Видимо, и она рассказала, что скоро у них будут дома вместо пещер, потому что женщины повеселели.

Давид посоветовался с Хелецем — лучшим своим проводником — и они решили возвращаться не по главным дорогам, по которым Давид пришел в Яфо, а сократить путь: пересечь тракт Великая Плиштия и двигаться по Иудее. Получив подтверждение, что король Шаул не устроил засады в пустыне Иуда, Давид рассказал остальным, каким будет обратный путь.

Еще не наступила жара. Караван, гоня перед собой небольшое стадо, двигался днем, а на ночь укрывался в пещере. Едва темнело, становилось холодно, и у входа в пещеру, не переставая, горел огонь. После первой стражи опускался такой туман, что понять, где находятся овцы и козы, можно было только по их блеянью. Люди надевали на себя всю одежду. К утру палатки, попоны, наброшенные на ослов и мулов, — все было мокрым.

Низины уже покрыла трава. После недавних обильных дождей вода во впадинах стояла довольно высоко, и пока скот пил, дети-пастухи из каравана влезали в воду и плескались, прыгая по теплому грязному дну, или ловили головастиков. Но во многих местах почва уже подсохла и затвердела так, что за караваном Давида не поднималась пыль.

Очевидно, весенние потоки с вершин срывались с большой силой, потому что в некоторых местах они образовали в земле шели и ямы. Чтобы не провалиться, в сумерках останавливались и разбивали лагерь. Но один мальчик-слуга погнался за козой, упал в расщелину и сломал ногу. Лечил его тот же проводник-шимонит Хелец: прикладывал к ноге мазь из трав и поил отваром из золотистых цветов календулы. Утром мальчика погрузили на повозку, предварительно обмазав место перелома грязью, вскоре и затвердевшей.

Мужчины в Иудее носили шерстяные рубахи до колен. У некоторых были сапоги с загнутыми носами, хотя большинство ходило босиком. Женщины кутались в платки.

Основную утварь в домах составляли глиняные горшки. Их использовали не только для варки, но и для хранения продуктов.

На севере уже давно применяли плуги и железные серпы, а в Иуде все еще пользовались мотыгой.

Много было насажено оливковых деревьев — как раз теперь с них собирали урожай. Занимались этим дети, чаще всего девочки, а мальчики неподалеку пасли овец. Старшая из девочек колотила по веткам длинной палкой, а младшие собирали зелено-голубые продолговатые плоды.

Закат изменил цвет окрестностей: вершины стали серобелыми, а пустыня — желто-розовой. И сразу резко похолодало. Радушные иудеи собрались у костра, где расположился на отдых отряд, принесли угощение и просили Давида рассказать о богатствах удела Нафтали: какие там ручьи, водопады, правда ли, что много леса и прекрасной земли. Слушая, они покачивали головами и благодарили Господа, подарившего иврим такую прекрасную Эрец Исраэль.

Авигаил поднялась рано и увидела, как на рассвете скалы и пустыня обрели один цвет — цвет опилок, которые сыпались из-под медной пилы, когда ее отец делал стол и скамьи для дома.

Много черных камней валялось по дороге у подножий холмов. Давид набрал там их целую сумку — для ножей: подрезать волосы или бороду.

Вчера Асаэль, едучи рядом с Авигаил, рассказывал, что весь месяц тевет холмы эти скрывает туманная дымка. Ночью из-за облаков звезд почти не видно.

Отряд вел Хелец. Чтобы определить погоду на завтра, он концами длинных пальцев брал щепотку песку, нюхал, смотрел на облако, что-то соображал, потом насыпал песок на шерстяной лоскут и подбрасывал, глядя куда его опустит ветер.

А однажды Авигаил услышала, как шимонит рассказывал Давиду про птицу-белобровника.

—...Обычно самцы окрашены ярче, и поют только они. Самцы прилетают на место гнездовья первыми и сразу начинают петь: так они предупреждают, что гнездовый участок занят, а кроме того, привлекают самок.

Птенцы выводятся слепыми, глухими, почти голыми, с редким пухом. Их кормят оба родителя. Растут птенцы быстро: за два-три дня увеличиваются вдвое. Через десять-пятнадцать дней уже первый вылет из гнезда. Еще десять дней их сопровождают и подкармливают родители.

Птенцы по окраске первого оперения схожи с самками.

К лету следующего года они приобретают взрослый наряд.

—    Это — полезная птица, — утверждал Хелец. — Она спасает деревья в садах от улиток и червяков. Но птицы эти не наши, они только прилетают к нам, спасаясь от холодов. А птенцов выводят не у нас и большую часть года проводят далеко-далеко.

—    Интересно, что там? — загорелся Давид. — Поглядеть бы, что построил Господь и какими народами заселил землю!

—    Поглядеть бы! — отозвался Хелец.

—    Пойдете, а вас в первой же стране и убьют, — вмешался Авишай. — Или сделают рабами.

—    Не мешай, — попросил Давид. — Хелец, рассказывай дальше про птицу.

—    Иногда они остаются на целый год у нас, — негромко продолжал шимонит. — Вот тогда и можно всю их жизнь увидеть. Гнездо они вьют на кустах и невысоко. Откладывают по четыре-пять яиц, голубовато-зеленых, с бурыми пятнышками. Птенцов кормят пауками, червяками, слизняками.

Прислушайся, вот сейчас перед самым восходом белобровник станет звать солнце.

Авигаил поглядела туда, куда указывал Давиду проводник. На верхушке куста сидела пестренькая птичка с широкими белыми бровями. Она выкатила грудку и, запрокинув голову, распахнула розовый клюв.

Запела...

Асаэль все время исчезал, перешептывался с бойцами из своего отряда, отдавал им приказания. Вернувшись в строй, сообщал новости.

— Слыхали? — прокричал он, подбежав. — Шаул избивает волшебниц по всей Эрец Исраэпь. Теперь королю не до нас, можем ехать открыто и не прятаться.

Наказание волшебниц и прочих колдунов

А Шаул побил вызывающих мертвых и знахарей.

(„Пророки”, кн.„Шмуэль I”, 28-4)

И доложено было Шаулу, что Давид бежал в Гат. И не стал он больше искать его. А весной начался страшный мор скота — сперва в ивримских селениях за Иорданом, потом он перешел и на другой берег, пробравшись в земли Менаше, а там и Эфраима. Сперва до стана короля только доходили слухи о колодцах, из которых теперь боялись брать воду, о стадах, передохших в одну ночь. Потом стали появляться нищие, с каждым днем все больше и все чаще бывали среди них дети. Худые, в лохмотьях, они пели и танцевали у входа в лагерь и набрасывались на остатки солдатской еды. По рассказам детей, болезни и голод уже совсем разорили уделы племен Гада, Реувена и Менаше. Король просил, чтобы в землях Беньямина, Иуды и Шимона собрали в помощь особенно пострадавшим племенам скот, овощи и зерно для посева. Он отправип с той же просьбой людей и в северные племена.

Однако сборы продуктов шли вяло, а рассказы про мор в Реувене и Гаде нагнали такой ужас на весь Кнаан, что иврим теперь боялись любой встречи с людьми из-за Иордана и прогоняли нищих.

Беда пришлась на годы, когда новские священники были побиты, Шмуэль умер, а молодые пророки Натан и Гад еще не окрепли. И в Кнаане набрали силу знахари и чудотворцы, вызыватели духов и гадатели — как иврим, так и кнаанеи. Достаточно было пройти слуху, что в селении таком-то колдун по имени Адам исчисляет и гадает по руке, как к нему отовсюду торопились люди, неся Адаму кувшины с зерном и маслом, гоня коз и волоча за руку больных и калек. Увидев, как прекрасно можно кормиться при таком нетрудном занятии, некоторые иврим стали делать себе плеши на голове или надрезы на теле, подобно колдунам соседей-эмори, и тут же брались лечить и предсказывать судьбу.

Обращались к провидцам и знахарям иврим из всех племен, бедные и богатые, знатные люди и их слуги, молодые и старики. Богатство волшебников росло, им принадлежали лучшие дома в селениях, стада и участки земли, где трудились рабы. Все это вызывало у окружающих зависть и враждебность. Старейшины селений непрерывно жаловались королю на „волшебниц и прочих колдунов”, требуя расправы над ними.

Принц Авинадав надумал, наконец, жениться, но все еще не решил, на ком остановить выбор: на Эстер или Ронит? Он отправился за советом к гадалке в гиргашское селение Кивари рядом с Гивой.

О старухе-гадалке рассказывали всякое, например, что ее дочери, когда готовят еду, перемешивают в горшках кипящее варево голыми руками.

— Приведи-ка ко мне своих невест, — велела старуха, получив от Авинадава большой круг сыра и кувшин оливкового масла.

Авинадав позвал Эстер и Ронит.

—    Теперь я тебе расскажу, —. начала старуха, когда невесты ушли. — У первой узкая, очень белая ладонь и длинные ногти. Она болезненная, упрямая и хозяйкой будет неважной. А у второй ладошка не такая красивая, квадратная, и у ногтей ширина больше длины. Эта будет работница в доме.

У тебя самого — „обезьянья линия”: видишь, линия головы вместе с линией сердца? Значит, ты будешь верным мужем и хорошим отцом. А у твоих невест у обеих линия сердца — как цепочка. Значит, не будут тебе верными.

У тебя линия солнца заканчивается тремя веточками — это значит, что ты человек покладистый, рассудительный. А невесты — обе с короткой линией ума, значит, устроят тебе хлопоты.

Еще многое наговорила гиргашская гадалка Авинадаву. В конце концов он не женился ни на Эстер, ни на Ронит; так и остался холостяком. Девушки обиделись и, не сговариваясь между собой, отправились с жалобой в Раму, к пророку Натану, сменившему старого Шмуэля.

Услышав, что Авинадав ходит к гадалке, Натан рассвирепел. И как раз в этот момент из королевского лагеря прибыл гонец, чтобы позвать его на Совет.

Этим утром король проснулся от пения девочки, пришедшей из-за Иордана. Стража не пропустила ее, как и других нищих, и девочка жалобно и громко пела за валом, окружавшим лагерь, — напротив палаток короля и военачальника. Оба, Шаул и Авнер, вышли и направились к девочке с мешками, куда собрали все продукты, какие нашлись в их палатках.

Девочка была очень худая, белый платок на голове ей повязали на взрослый манер, так повязывала голову мать Шаула: узел на лбу и уголок на затылке. Выслушав рассказ девочки, похожий на рассказы других нищих, Шаул попросил подошедшую следом за ним Рицпу позаботиться о ребенке.

—    Пора что-то делать, — обернулся он к Авнеру.

—    Собираем Совет, — кивнул тот. — И пригласим нового пророка. Послушаем, что он скажет.

—    Правильно, — король повернулся и ушел к себе.

В ожидании Натана, за которым отправился вестовой Авдон, Шаул беседовал с Михой, своим оруженосцем. Вместе с Ионатаном Миха только что вернулся из Гивы с побывки. Он жил несколько дней в семье принца. Во время таких побывок Миха пюбил бродить по окрестным лесам с мальчиком Меривом — старшим сыном Ионатана, первым внуком Шаула. Мерив отвечал Михе постоянной привязанностью и с нетерпением ждал, когда того отпустят из армии в Г иву, и они пойдут в пес, где Миха станет рассказывать о повадках зверей и птиц, как когда-то рассказывал самому Михе его дед — слепой Иорам.

Расспросив Миху о своих внуках, детях и обо всей многочисленной родне в Гиве, король поинтересовался, что известно Михе о колдунах.

К его удивлению, Михе было много известно.

—    Все они служат астартам, — начал он. — Все раскладывают костры и проводят людей меж огней.

—    А кто такой волхв?

—    Тот, кто спрашивает у своего посоха, идти ему или не идти в такое-то место.

—    А кудесник или, вот, толкователь примет?

—    Кудесник определяет время, когда лучше начать дело, а толкователь может объяснить, к чему это, если хлеб выпап изо рта или олень дорогу перебежал. О ком ты еще хочешь узнать? Заклинатель собирает змей или скорпионов в одном месте, приказывает им, и они его опушаются. Вопрошающий духов отвечает людям, положив руку на мертвого, а маги кладут себе в рот кость животного, которое у них называется „идоа”.

—    Откуда ты все это знаешь?

Миха помедлил, а потом, глядя Шаулу в глаза, произнес:

—    От твоего сына.

—    Вернулся?! — обомлел Шаул. Он сразу догадался, о котором из сыновей идет речь.

—    Да, — сказал Миха, — и скоро придет в наши края.

—    А где ты его встретил?

—    Под Эйн-Геди, когда гнались за Давидом. Это было ночью. Он шел в пещеры к пустынникам, остановился у нашего костра, и мы проговорили с ним до утра.

—    Натан прибыл! — сунул голову в палатку запыхавшийся Авдон.

Шаул поднялся, чтобы идти в Совет.

—    После расскажешь, — сказал он.

—    Нечего рассказывать, — покачал головой Миха. — Скоро он сам к тебе придет.

Когда Шаул вошел в палатку Совета, там уже говорил Натан.

Все встали, приветствуя короля.

—    Продолжай, — попросил он Натана и сел в стороне.

Сверкая глазами, горячась все больше, молодой пророк проклинал иврим за то, что те обращаются к волшебницам и прочим колдунам. Он повторил предупреждение своего учителя — старого Шмуэля: если иврим не оставят идолов и не обратятся к единому Богу, их ждет страшная кара. Болезни и голод — это только начало.

—    Ты знаешь, твои солдаты верят, будто даже здесь, в горах Эфраима, у самого твоего лагеря появились новские священники, „воскресшие из мертвых”, чтобы отомстить королю иврим? — гневно вопрошал Натан, протянув руку к Шаулу.

—    Один из таких „воскресших”, Эвятар, находится у Давида, — вставил кто-то.

—    Все слышали? — взмахнул рукой Натан. — Если и в королевском Совете могут поверить в воскресение священника, что говорить о простом люде?!

—    Но его там действительно видели, — сказал Авинадав.

—    А ты молчи, — произнес Доэг. — Всем уже известно, как ты ходил к старухе гадать по руке.

Принц вспыхнул, но тут вмешался его брат Малкишуа.

—    А не князь ли Доэг рассказывал нам, будто на его глазах какой-то амонитянин разрубил мечом своего верблюда, потом произнес заклинание, ударил в ладони, и верблюд поднялся как ни в чем не бывало и пошел себе, а на земле не осталось даже следа крови? От кого мы это слышали?

Доэг и принцы, подняв кулаки, двинулись было друг на друга, но тут раздался голос короля:

—    Что же ты предлагаешь, Натан?

И сразу наступила тишина.

—    Закон наш велит, — начал Натан, — побить камнями до смерти всех этих чародеев, гадателей и ведьм. Сказано даже разбить их жертвенные камни, чтобы они случайно не попали в кладку храмов иврим.

Наступила тишина, потом все услышали голос Доэга:

—    Поручи это мне, Шаул. И больше они уже не оживут.

В этот день королевский Совет постановил изгнать всех прорицателей, волшебниц, колдунов и ведьм, разрушить их дома и молельни, уничтожить фигурки, кумирные деревья, изображения и под страхом смерти запретить, чтобы в племенах иврим гадали, оживляли мертвых, вызывали духов, лечили наговором.

Голова кнаанеянки (из раскопок в Мегиддо, эпоха первых древнееврейских королей).

По всем селениям иврим отправились люди с приказом короля убивать всех, кто нарушает Закон, данный Господом через Моше.

Опять Доэг собрал своих эдомцев и пошел расправляться с колдунами. Однако, на этот раз жестокий королевский приказ особенно старательно исполняли иврим. Местное население, давно с завистью поглядывавшее на богатые хозяйства колдунов и волшебниц, охотно принялось ломать их дома, растаскивать утварь и уводить в свои дворы скот. Алтари и деревянные фигурки астарт пылали посреди селений. Многие волшебницы и гадатели, не угадавшие своей судьбы, были растерзаны суеверной толпой, лишь недавно приносившей вместе с ними жертвы на холме или перед старинным дубом, теперь срубленным и сожженным.

А болезнь, косившая овец и людей, быстро окончилась и забылась, как будто ее выжгло набравшее летнюю силу солнце.

Циклаг

И жил Давид при Ахише, сам и люди его, каждый с семейством своим, Давид и обе жены его: Ахиноам из Израэля и Авигаил из Кармеля.

(„Пророки”, кн.„Шмуэль I”, 29-3)

Герои встретили их сразу за Хевроном. Адино, заменявший Авишая бен-Цруя в последние дни, доложил, что ничего не произошло, и люди, которые приходили за это время с севера, не заметили, чтобы король готовил против Давида новые походы. Адино предложил наказать предателей-зифян.

— Нет, — сказал Давид. — Теперь у нас будет на кого нападать и без пролития крови сыновей Яакова.

Он стал рассказывать о том, что было в Яфо, и когда дошел до передачи Ахишем Циклага, началось буйное

веселье. Давид и не представлял, что у его людей такая тоска по оседлой жизни. Колотя пятками по брюхам ослов, они поскакали через пустыню, чтобы поскорее принести в семьи эту весть, а Давид, глядя на радостную толпу, думал, что ни один из них не обратил внимания на его обещание воевать за Ахиша. А может, война — это теперь единственное, что они еще умеют?

Авигаил встречал маленький Амнон. Он был уверен, что получит подарок, и не ошибся. Авигаил посадила его к себе на осла, обняла и протянула горсть ракушек и мешочек с сушеными яблоками.

Так все прибыли в пустыню. Около пещер Амнон спрыгнул на землю и побежал к матери.

Давид и Авигаил обошли всех, раздавая подарки и приглашая людей вечером к большому костру. Пришли все, пальмовый лист с указом Ахиша пошел по кругу, хотя никто не умел его прочитать. Каждый высказался за Циклаг, несмотря на то, что к тому моменту отряд Асаэля уже возвратился с вестью, что место голое, а там, где у плиштим были поставлены дома, остались одни головешки. Людей — ни души!

— Что ж, — сказал Давид. — Построим, как строят дети Яакова, и будет это селение навсегда за иврим.

Циклаг вырастал очень быстро. Люди замешивали глину для домов, используя запасы дождевой воды, выравнивали землю под фундамент, отрыли колодцы. Вокруг селения соорудили стену с башнями по углам, а с башен установили непрерывное наблюдение за пустыней. Построили микву, жертвенник, стали учить детей чтению и письму в постоянном месте — под тремя уцелевшими пальмами. Давид назначил левитов, чтобы следили за жертвоприношениями, за чистотой колодцев, за помощью больным и престарелым. Общей гордостью стали ворота, выкованные из бронзовых листов. Возпе этих ворот теперь собирапи собрания, и там же Давид раз в месяц устраивал суд: разбирал ссоры между семьями, объяснял обычаи и традиции, ставшие законом, обсуждал с народом походы по кочевьям. Герои по-прежнему собирались возле его дома каждое новолуние и разводили большой костер. Все главные решения обсуждались здесь.

Гад делился с Давидом всем, чему сам успел научиться у судьи Шмуэля.

— Необходимо точно указывать, за что наложено наказание, — говорил он. — Например, люди узнают, что ты осудил двух женщин. Скажи всем, что одна поступила беспутно, а другая ела неспелые плоды седьмого года. Если же ты не объяснишь, за что наказывают вторую женщину, ее тоже могут заподозрить в беспутстве.

Однажды на молодую жену пожаловался муж, обвинив ее в неверности. Та отрицала свою вину и согласилась на испытание горькой водой. Давид приготовил эту воду и прочел над ней специальное заклинание, предупредив женщину, что, если она скажет неправду, горькая вода станет для нее отравой. Но она не испугалась. Оказывается, у нее была сестра-двойняшка, которую женщина попросила выпить вместо нее перед жертвенником горькую воду. Конечно, вода не причинила вреда невинной, но когда коварная женщина в порыве благодарности поцеловала сестру в губы, она упала замертво — так был наказан порок.

Когда строили дома, расчищали от камней почву для посевов, сеяли, поливали, а потом собирали первый урожай, Давид радовался, наблюдая за своими людьми: нет, они не разучились и мирным делам.

И все-таки, никто не вложил столько души в Циклаг, сколько Авигаил. Ни одна забота не обходила ее, но никто ни разу не видел ее недовольной. И она еще находила силы устраивать свое жилье. Вскоре ни один дом не был так хорош, как дом Давида.

А он приходил усталый и удивлялся ее легкому и всегда радостному настроению.

И раньше люди со всей Эрец Исраэль прибывали к Давиду и пополняли его отряд: одни поссорились со старейшинами, другим нечем было заплатить долг, третьи просто искали вольной жизни. Теперь, когда стало известно о Циклаге, о том, что Давид находится в полной безопасности во владениях басилевса Плиштии, поток иврим, желающих присоединиться к Давиду, стал нарастать. Людям помогали построить дом, и большинство оставалось в Циклаге насовсем. Однако были и такие беглецы от тяжелой руки короля, кто уходили от Давида, разочарованные его решительным отказом отомстить Шаулу.

Давид поручил Авигаил приготовление лекарств. В весенние месяцы селение казалось стоящим не на песке и камнях, а на цветах и травах. Тогда Авигаил отправлялась с мальчиками из отряда Асаэля заготовлять целебные растения. Часто к ним присоединялся и Хелец, объясняя свойства неизвестных цветов или показывая места, где можно отыскать траву для отвара.

Едва успели они закончить первые постройки, в Циклаг прибыл из Гата посланец от Ахиша со свитой. Оказывается, после празднеств в честь Диониса басилевс велел выяснить, что делается в Циклаге. Если иврим перебрались туда, то нужно напомнить их военачальнику, что пора начать тревожить короля Шаула и расплачиваться с Плиштией.

Посланец был удивлен видом поселения и, пробыв в Циклаге несколько дней, отбыл в Гат с обещанием Давида вскоре пойти в поход на Шаула.

А задержался он потому, что хотел посмотреть на веселие этих иврим.

Суккот оказался их первым праздником в своем селении. Палатки, из которых они переходили в построенные дома, все еще стояли на месте и превратить их в накрытые ветками шалаши и установить навесы для общей трапезы не составило труда. Этим занимались дети, а мужчины только завезли в селение миртовые и пальмовые ветви и плоды этрога.

В этот вечер все собрались у большого костра. После жертвоприношения, молитвы и благословения народа начался общий танец: вокруг костра, выстроясь друг за дружкой, бежали иврим. Одной рукой каждый прижимал к груди камень, обточенный подобно Скрижалям, а другую положил на плечо того, кто бежал перед ним. Они выскакивали из-за столов с угощениями, выкрикивали на бегу хвалы Господу и пристраивались к кругу танцующих: бородатые, в длинных рубахах мужчины; женщины с пронзительно сияющими глазами и обезумевшие от веселья взрослых дети. Иврим щелкали языками и пальцами, гремели всем, что могло издавать звуки, и неистово горланили на страшном своем языке, так что посланец и солдаты из его свиты — а очень скоро только они и оставались за столами с угощением — уже не пытались исполнить поручение толстого распорядителя пересчитать иврим, когда те соберутся вместе. Какой уж там счет! Посланец в мгновение понял, что эти дикари сметут все народы Кнаана, и тогда против Плиштии они выйдут один на один. Мудр был Ахиш, когда нанял эту вот банду для борьбы с их королем: страшно подумать, что еще и они могли присоединиться к армии Шаула.

Поглядим, как закончится их первый поход, сказал себе посланец.

— Посмотрим, что нам привезут из Циклага, — сказал Ахиш, выслушав доклад посланца.

Через неделю после отъезда плиштим из Циклага дозорные с дальних постов предупредили о приближении очень большой верблюжьей кавалерии: пыль стояла по всему горизонту. Орда возвращалась после набега на Иудею с богатой добычей и никак не ожидала, что в давно сожженном Циклаге их может встретить засада. Первым же залпом лучники Авишая бен-Цруя уложили верблюдов в начале и в конце каравана, а всадников, запутавшихся в собственном обозе, перекололи дротиками другие иврим, выскочив из-за холмов. Так они перебили всех до одного амалекитян — целое племя во главе с молодым и храбро защищавшим свою жизнь вождем.

Когда обоз доставили в Гат, Ахиш спустился во двор и осмотрел добычу. После этого он велел поместить всю дань в главную сокровищницу.

—    Хорошо, хорошо, — повторял Ахиш, потирая руки.

Наутро через молодого бойца Ури из селения Хит возле

Хеврона, приведшего караван из Циклага, было передано приглашение Давиду вместе с тридцаткой Героев посетить Гат.

...И поднимался Давид и люди его, и нападали на ге-шурян и на гезриян, на амалекитян, которые населяли издревле эту страну до дороги в Шур и до земли Египетской. И поражал Давид ту страну, и не оставлял в живых ни мужчины, ни женщины, и забирал овец и волов, и верблюдов, и одежду и приходил к Ахишу.

И говорил Ахиш:

—    На кого напали вы ныне?

И отвечал Давид:

—    На юг Иудеи и на юг земли Ерахмеэльцев, и на юг , земли Кенийцев.

И ни мужчины, ни женщины не оставлял Давид в живых, чтобы привести в Гат, так как говорил: „Иначе они расскажут про нас: „Так поступал Давид во все дни пребывания его в земле Плиштимской."

И стал доверять Ахиш Давиду, говоря: „Он сделал себя ненавистным народу своему и будет рабом моим навсегда..."

Ахиш все больше интересовался Давидом. Толстяк-распорядитель не верил своим ушам, когда басилевс в числе гостей, которых следует пригласить на празднества, непременно называл ему „того самого туземца”.

За весь этот год произошел только один опасный слу-чай, угрожавший изменить расположение Ахиша к Давиду. И случилось это именно в тот день, когда караван с данью Ахишу привел в Гат один из самых спокойных людей в давидовом отряде — Бная бен-Еяда. То, что этот воин не выглядел таким необыкновенным силачом, каким был на самом деле, один раз уже сыграло злую шутку с Авнером бен-Нером. После того, как Бная на севере убил льва, известность и уважение к нему в войске иврим стали еще большими.

Но то иврим. Бная привел караван к сокровищницам Ахиша, велел слугам распрягать мулов и ослов, а сам отправился искать писца, чтобы тот составил опись привезенного добра.

Тишина на площади удивила Бнаю. Как выяснилорь потом, перед самым прибытием иврим здесь появился буйный громила по имени Саф, родич Голиата и такой же огромный, как тот. В этот вечер он нанюхался паров цветущего камыша, сжигаемого на побережье, и стал крушить и молотить всех, кто имел несчастье попасть под его тяжелую руку. Народ убегал подальше или прятался по домам. Наконец, Саф вломился на постоялый двор, вылакал половину меха вина, свалился на земляной пол и захрапел.

Тогда послали за городской стражей. Но прежде, чем та прибыла, на площадь, ничего не подозревая, явился с повозками Бная. Грохот колес разбудил Сафа. Он вскочил на ноги, выбежал с постоялого двора и через минуту уже наваливался животом на невысокого растерянного иври.

Жители Гата высунулись из-за ближайших домов. Заметив зрителей, Саф вдруг заулыбался, обнял Бнаю, как родного, и предложил:

—    Эй, пастух! Давай стукнем друг друга по разику!

Видя, что туземец не понимает, Саф знаками стал показывать Бнае, чтобы тот ударил его, а потом он, Саф, врежет пастуху. Бная, тоже знаками, стал отговаривать плишти, прикладывал к щеке сложенные ладони, мол, иди поспи и успокойся. Но Саф настаивал, свирепея на глазах. Он уже без смеха толкал Бнаю и дергал того за бороду.

—    Ну, что ж, — смиренно сказал Бная. — Видно, так угодно Богу.

И он, почти не размахиваясь, ударил плишти.

...Наутро Сафа похоронили.

Бная провел ночь в тюрьме, куда его отвели явившиеся

на площадь черные стражники. Утром, когда басилевс рассматривал прибывшую от Давида добычу, он услышал о вчерашней драке на площади. Допросив свидетелей, Ахиш велел отпустить Бнаю.

— Когда буду заново набирать телохранителей, напомни мне про этого иври, — приказал басилевс распорядителю.

Куда идти в поход, Давид и его советники определяли по рассказам иврим, прибегавших с жалобами на налеты из пустыни. Отряд нападал на кочевников всегда неожиданно, может, поэтому в Циклаг все воины возвращались живыми. Но раненые бывали. Их укладывали  в палатку, где всегда уже находился кто-нибудь покалеченный быком, ужаленный скорпионом или просто бопьной, и первой спешила к раненым Авигаил. Под ее низкий гопос они засыпали, получив успокаивающий отвар, накормленные и напоенные из ее рук.

Авигаип часто звапи то помочь роженицам, а то уже на брит-мила. Она никому не отказывала, ни разу не пожаловалась на усталость, улыбаясь, появлялась повсюду, где ее ждали.

Так в Циклаге прошел год и еще четыре месяца — лучшие дни в жизни Авигаил.

Мы будем жить, мы будем вместе

Всего восемь дней, как она родила, думала Мейрав, глядя на спящую Рицпу, — а уже опять совсем худая! Мне так не повезло.

Мейрав сидела на конце скамьи, на которую уложили Рицпу, и, обтирая ей лицо смоченной в воде тряпочкой, ждала, пока та проснется. В соседней комнате под присмотром служанок спали мальчики: ее, Мейрав, и оба сына Рицпы: годовалый Армони и Мефибошет, на чью брит-мила собрались сегодня гости со всего Кнаана. Шум пиршества был слышен и здесь, Мейрав только попросила, чтобы гости не заходили и не тревожили Рицпу.

Поздравления и подарки принимал король Шаул, подстриженный, причесанный, в белой праздничной рубахе и новых сандалиях. Иногда он отходил в сторону, осторожно брал сына у служанок и подносил к самому лицу, будто хотел еще раз услышать, как пахнет теплая головка младенца.

Несколько раз Шаул заглядывал в темную и прохладную комнату, где лежала его Рицпа. Мейрав жестами показывала, что все в порядке, спит, и Шаул возвращался к гостям. Соседи, родственники, воины и командиры, десятки знакомых и незнакомых Мейрав людей кушали, веселились, пели, а старшие, как положено, вели между собой степенные разговоры.

Пришла жена Адорама и предложила посидеть возле Рицпы вместо Мейрав, но та отказалась.

Мейрав необходимо было побыть с Рицпой наедине и поговорить с новой женой своего отца. Да и сестра, Михаль, давно хотела, чтобы Мейрав попросила Рицпу уговорить Шаула вернуть Давида из пещер — ведь он там без жены и без дома.

Неужели, думала Мейрав о своей младшей сестре, эта гордячка не знает того, о чем судачат по всему Кнаану? У Давида в пещерах не одна, а две жены, а уж сколько наложниц, сколько детей от них — неизвестно. Да и сама Михаль после побега Давида выдана замуж за Палтиэля бен-Лаиша. Другое дело, что у нее по-прежнему нет детей, и она не любит своего нового мужа-крестьянина, а продолжает вздыхать по Давиду — но тут уж ничего не исправишь.

Год назад, как раз на брит-мила старшего сына Шаула и Рицпы — Армони, Мейрав подарила им целый ворох одежды от своих малышей и поздравила, а потом, отведя молодую мать в сторону, попросила ее:

—    Уговори короля не преследовать Давида. Пусть хотя бы в пустыне оставит его в покое.

—    Да он любит Давида! — ответила удивленная Рицпа и добавила: — Больше, чем тебя и меня.

Тут подошла Шема, жена Ионатана, и, поцеловав обеих женщин, сразу стала учить Рицпу, как кормить и пеленать младенца. Так и не удалось поговорить.

Рицпа приоткрыла веки, улыбнулась Мейрав и опять уснула. Дыхание ее было легким, и пот больше не собирался капельками в морщинах на лбу.

Мейрав знала Рицпу с малых лет — они были ровесницами, жили неподалеку, а их матери, Ахиноам и Ая, дружили. Кто мог бы в ту пору предсказать, что своенравная, с мальчишеским характером Рицпа станет тихой и нежной женой Шаула, с которой он вот уже больше двух лет не разлучается ни в Г иве, ни в военном стане в Михмасе!

Когда король впервые представил всем Рицпу, люди были смущены — кто ее молодостью по сравнению с Шаулом, кто рассказами о скитаниях с пророками по Эрец Исраэль. Мейрав же было особенно тяжело видеть свою бывшую подругу на месте самого дорогого человека — матери Ахиноам.

В комнату заглянул Адриел и знаками позвал Мейрав. Она поправила платок на ногах у спящей Рицпы и пошпа к мужу.

Адриеп сегодня помогал Шаулу делать обрезание младенцу. У маленького Мефибошета не было в живых дедушки, который должен держать внука на коленях в это время. Шаул все продепал сам, тем же каменным ножом, который всегда служил для этой цели предкам Кишей — так Авраам на ппоском камне обрезал сына своего Ицхака на восьмой день после того, как тот родился. Шаул произнес те же самые слова, что говорили над сыновьями отцы отцов иврим.

Благословен будь Ты, Господь Бог наш, Творец вселенной, освятивший нас заповедями Своими и повелевший нам приобщить мальчика сего к союзу праотца нашего Авраама.

А младенец, которому дали капельку вина, крепко спал, как сыновья всех иврим до него в такие минуты. Потом он вскрикнул и плакал, пока его перевязывали, но получил еще капельку вина и опять уснул — уже вступивший в союз с Богом. Вокруг каменного стола теснились дети и женщины, с интересом и удовольствием наблюдая за действиями Шаула, а мужчины, за исключением Адриела, помогавшего перевязывать мальчика, уже сидели за накрытыми столами и одобрительно посмеивались. Веселились все, кроме младенца и его матери: Мефибошет спал, а она плакала. Отчего плачут матери иврим в такие минуты? Может, им жалко дитя, у которого отрезают кусочек кожи, может, больно стоять после недавних родов, а может, потому что так велит обычай — кто их знает.

И Рицпа не могла бы объяснить, почему она плачет. Ее и Шаула поздравляли, им несли подарки и, кажется, еще никогда, ни на одном празднике не было столько гостей. Все ее целовали, желали много детей, шептали советы, в чем-то утешали — она даже не знала в чем; говорили, что понимают ее счастье — она и не знала, какое, но улыбалась, пока ей не стало плохо. Шаул на руках отнес ее в самую дальнюю, темную и прохладную комнату. Мейрав прибежала следом и, когда лекарь Овадья подтвердил, что Рицпа здорова, просто еще слаба после родов, Шаул ушел к гостям и увел с собою всех, оставив с женой одну только свою старшую дочь.

Мейрав хотела сказать Рицпе, что она, как и все вокруг, полюбила ее и больше не ревнует к памяти матери — только бы Шаулу было хорошо с новой женой. Михаль однажды сказала, будто Рицпа настраивает Шаула против дочерей — но это она сгоряча. Мейрав должна была понять, поговорив с Рицпой, отчего Шаул так странно отнесся к рождению детей у нее, старшей дочери, и так нетерпеливо ждал наследников от младшей. Это была даже не обида, а недоумение: почему она и Михаль стали не равны в глазах отца?

—    Как там? — спросил Адриел, когда Мейрав подошла.

—    Спит.

—    Совет хочет передать ей подарок. Князь Яхмай спрашивает, могут ли они войти?

—    Нет, нет, — замахала рукой Мейрав. — Дайте ей собраться с силами!

—    Хорошо, — сказал Адриел. — Я передам им твои слова.

Он было направился к гостям, но Мейрав взяла его за руку.

—    Что она ему сказала?

Адриел был рядом с Шаул ом, когда тот подхватил падающую жену.

—    Не слышал я, — отмахнулся Адриел.

—    Рицпа что-то показывала на младенца и шептала моему отцу. Ты же был рядом?

—    А, ты вот о чем. Она сказала Шаулу: „Видишь, твой сын беззащитней всех в доме. Ты должен... Ради него».” В-общем, я не расслышал.

—    А он? Я видела, как отец поцеловал Рицпу и что-то ей сказал.

—    Он говорил ей: „Мы будем жить, мы будем вместе”;

—    А когда принес ее сюда, — задумчиво сказала Мейрав, — пока он ее укладывал на скамью и думал, что никого рядом нет, тихонько спросил:

—    Хочешь, я повторю твои слова в ту ночь?

Она ответила:

—    Повтори.

И тогда он сказал:

—    „Если нас с тобой никто не любит — давай будем любить друг друга”.

—    Смотри-ка! — прервал жену Адриел.

Мейрав обернулась и увидела, что у выхода из комнаты улыбается Рицпа.

—    Ложись! — крикнула Мейрав. — Куда ты?

—    Ты разве не слышишь? — спросила Рицпа.

И только теперь до слуха Мейрав дошел писк младенца в соседней комнате.

— Ложись, ложись! — замахала она руками. — Я сама все сделаю.

Пеленая малыша, Мейрав спохватилась, что шепчет ему: „Мы будем жить, мы будем вместе”, а потом поняла, что ей и сегодня не удастся поговорить с Рицпой.

Племя Ашер

Гилад за Иорданом остался.

Почему Дан на кораблях задержался?

Ашер живет себе на морском берегу,

Возле заливов своих обитает.

(Из песни Деборы и Барака бен-Авинама — „Пророки”, кн. „Судьи”, 5-17)

Когда пришел Давид в Циклаг, примкнули к нему люди из племени Менаше... И они помогали Давиду против амалекитян, так как доблестными были все они и начальниками в войске. Так изо дня в день приходили к Давиду помогать ему...

И из племени Гада отделились к Давиду в укрепление, в пустыню мужи доблестные, воинственные, искушенные в войне, владеющие щитом и копьем...

...Они из сыновей Гада, главы войска: наименьший — на сотню, наибольший — на тысячу. Они — те, которые перешли Иордан в первый месяц, когда он заливал берега свои, и заставили всех разбегаться на их пути — к востоку и к западу...

Люди из племени Гада были свирепыми воинами. После победы иврим на поле боя легко можно было отличить трупы врагов, убитых именно мужчинами из племени Гада: „голова их бывала отсечена за один удар вместе с рукой, поднятой для защиты головы”.

Когда Авнер бен-Нер возглавил королевскую армию, во всех атаках иврим из племени Г ада, как самые могучие, шли передовым отрядом. Зато в обороне Авнер ставил в первую линию беньяминитов.

В Циклаге к Давиду присоединился, наконец, Иоав бен-Цруя. Он явился вместе со старейшинами Иуды и остался подле Давида навсегда.

Ему и его брату, Авишаю бен-Цруя, Давид поручил принимать представителей племен, и Иоав сразу сказал:

— Только бы не явилось самое глупое наше племя!

Все, кто стоял рядом, сразу догадались, о ком идет речь, и засмеялись. Но молодые стали спрашивать, за что Иоав назвал так племя Ашера. И тогда он, единственный в окружении Давида, кто служил в королевской армии со времени ее создания, рассказал, как ашерское ополчение ходило в поход на Амон.

Когда пересекли Иордан, десять тысяч ашерцев — втрое больше, чем все остальное ивримское ополчение, — явились на смотр, который военачальник Авнер бен-Нер проводил перед началом похода. Авнер растерялся: не нужно было ему столько людей. Но десять тысяч воинов — крепких, красивых, с прямоугольными лицами и чуть косящими глазами выстроились на равнине. Военачальник Шаула в сопровождении бравых ашерских сотенных медленно объезжал отряды, приветствовал, желал удачного похода, а в голове у него вертелось, как бы их побыстрее спровадить обратно. Он, как и все, знал, что ашерцы не выдерживают климата пустыни, их животы бурно протестуют против местной пищи и, герои у себя на побережье, они совершенно не способны преодолеть страх перед змеями и скорпионами.

В тот раз военачальник Авнер бен-Нер был полон недобрых предчувствий, но ничего не предпринял. Ашерцы дружно прокричали ему: „Шалом!”, их прекрасные глаза излучали готовность поскорее ринуться на врага, их вспотевшие лица сияли.

Авнер не посмел отправить их домой и поплатился очень скоро. В первом же сражении ашерский отряд налетел на ближнее амонское селение, разнес вдребезги его укрепления, а жителей обратил в бегство. Зато там, где они должны были находиться по плану военачальника, ашерцев в решительный момент не оказалось, и амониты внезапной атакой прорвались в тыл к беньяминитам, нанеся им большие потери. В тот день только Господь спас войско иврим от полного разгрома.

Злой, покрытый потом и грязью, Авнер бен-Нер стоял перед ашерскими начальниками тысяч и орал на них, хотя и понимал, что не сможет объяснить этим людям, что все их ополчение и они сами — не столько герои, сколько дураки. Военачальник вдруг прервал себя на полуслове, махнул рукой и проговорил:

—    Чтобы я ни одного из вас больше не видел в первых рядах. Только во вспомогательных войсках!

Начальники тысяч, поджав губы, удалились. От них и пошел слух, будто король под влиянием Авнера бен-Нера унижает северные племена и ставит начальниками только людей из Беньямина и Иуды.

Услышав такие разговоры, Авнер плюнул со злости и повторил то, что не раз говорилось среди иврим:

—    Это — самое глупое наше племя!

—    А правда, что у них мальчики рождаются чаще, чем девочки? — спросил Ури из Хита.

—    Правда, — вздохнул подошедший Ахитофел. У самого у него было уже пять дочерей и все еще ни одного сына.

—    Я слышал, земля там очень богатая, — вставил Адино. — Недаром праотец обещал Ашеру: „Тучен хлеб его. Будет доставлять он яства царские". И Моше на прощанье пожелал: „Благословен среди сынов Ашер! Да будет он любим братьями своими и окунет в елей ногу свою!"

—    Говорят и другое, — сказал воин из отряда Асаэля,

—    будто бы, когда пришел Ашер вместе со всеми иврим из Мицраима, Иошуа велел ему отвоевать все земли, какие выпали Ашеру по жребию. Но это племя не довело войну до конца и теперь живет среди кнаанеев, ибо не изгнало их.

—    Зато как живет! — подошел Авишай бен-Цруя. — Войны его всегда обходят стороной, засухи и болезни скота —  тоже. Они же весь Кнаан снабжают елеем для умащений, а рыбу продают и в Тир, и в Цидон. Я все это слышал от наших караванщиков из Бейт-Лехема. Хлеб в Ашере даже не сеют - они его получают в обмен на свой елей.

—   А еще у них там в Ашере самые красивые женщины, — поддержал разговор Ури из Хита. Остальные закивали головами, хотя ни один из них не видел живой ашерянки.

—  Вот бы и присылали своих женщин! — вздохнул Иоав бен-Цруя. — А то ведь опять прибудет ополчение тысяч в десять — и корми его потом! Воистину, Ашер — самое глупое из племен иврим!

Война

И было в те дни: собрали плиштим все станы свои в войско, чтобы воевать с Исраэлем.

(„Пророки”, кн.„Шмуэль I”, 28-1)

Ранним утром осеннего месяца элула басилевс Ахиш сидел в дворцовой библиотеке и, стараясь сосредоточиться, слушал толстого распорядителя. Уже несколько вечеров тот читал ему записки, которые составил еще во время службы писцом в плиштимском стане в Гиве.

Однажды Ахиш узнал об этих записках, похвалил распорядителя за обстоятельность и зоркий глаз и пообещал назначить своим летописцем. Записи велено было привести в порядок, а когда представится случай, он, Ахиш, с ними ознакомится.

Случая все не было. Ахишу, поглощенному внутренними делами Плиштии, было не до Кнаана с его диким населением. Но вот он понял, что пришло время большой решающей войны.

Дорийцы добрались теперь и до острова Крита. Местное население — племена крети и плети — были неплохими воинами, но нашествие диких дорийских орд заставило и их покинуть родной остров с его храмами, дворцами и гробницами, под которыми крети веками зарывали умерших, дорожа этими захоронениями, как египтяне своими пирамидами. Они погрузили семьи и скарб на корабли и отплыли к плиштимским родственникам.

По всему побережью начались окончательные приготовления к войне — а именно так Шаул, первый король иврим, заставил надменных плиштим отнестись к походу вглубь Кнаана, по-прежнему считавшегося уделом Плиштии, лишь временно оставленным в стороне. Уже был готов план окончательного покорения страны: разгром армии ивримского короля, разрушение последних кнаанских городов, таких как Бейт-Шаан, все еще не признавших власти басилевса. Затем из городов и поселков Изреельской долины население будет уведено в рабство, а на его месте басилевс расселит племена, выбитые с союзных Плиштии островов дорийским нашествием. „За полученные наделы земли племена-союзники будут навсегда данниками Плиштии,’’ — сказал Ахиш на совете серенов всех племен. В местах же с особенно густым населением, вроде Гивы, Плиштия собиралась восстановить свои военные лагеря, чтобы солдаты кормились в них сами и присылали обозы с данью на побережье.

Плиштим, их слуги и рабы — все готовились к войне. Из кузниц по всему побережью доносился грохот — там ковали оружие, ободы для колесниц, цепи для больших партий будущих рабов. Ахейская и чаккальская молодежь проводила дни в тяжелых учебных боях. Тщательно готовились колесницы, собранные со всех городов. Плиштимские воины и их слуги точили свои мечи, подгоняли доспехи, готовили снаряжение и рассуждали о будущей добыче. Писцы басилевса объехали побережье от Азы до Дора и выяснили, что и без прибывших с островов армий басилевс наберет сотню тысяч воинов и тысячу боевых колесниц.

С тех пор, как совет серенов высказался за войну, население ожидало ее со дня на день. И вот вчера к главному жрецу пришли старейшины пяти племен просить благосповения на войну под водительством басилевса. Главный  жрец созвал жрецов пяти ппемен. Закрывшись в храме Дагона, они всю ночь приносили жертвы молились, а толпа, собравшаяся на площади перед храмом, ждала их решения. Ждал его в своем дворце и базилевс Ахиш, и серены, и вожди племен, прибывших   островов и размещенных в прибрежных военных лагерях. Все уже понимали, что война больше не будет отложена на долгие годы, но благословит ли жрец начать ее сейчас?

—    Так же пахал на волах и сам их будущий король, — сказал распорядитель, оторвав взгляд от записей.

Басилевс встрепенулся, сделал вид, что все слышал, и велел:

—    Продолжай.

—    Итак, пашут они на паре волов. Сбруя состоит из деревянного двойного ярма, которое волам кладут на затылок. Нет ни постромков, ни даже вожжей.

Управляют упряжкой длинной палкой с железным наконечником. Смотря по тому, как животных бьют палкой, они идут быстро или медленно, вправо или влево. На волов сажают мальчика, а пахарь идет за плугом. Умелые иврим с парой обученных волов могут даже по очень большому полю проводить строго прямые борозды...

Ахиш то отвлекался мыслями о предстоящей войне, то опять слушал.

—    ...Менее всего годен этот плуг, когда нужно вспахать землю, в которой сорная трава сидит крепко и глубоко...

А если король иврим не спустится в Изреельскую долину? — думал Ахиш. Что тогда толку от моих колесниц?

Распорядитель отпил воды и продолжал:

—    Как они собирают урожай? Многие растения вытягивают прямо с корнем, большинство же злаков режут маленьким серпом. С поля хлеб перевозят на волах на токи. Ток принадлежит всему селению, а у каждой семьи иврим есть там свое место. Молотьба происходит так: быков, ослов или других животных ведут через хлеб...

—    Болван! — сказал вдруг басилевс. — К чему ты мне все это зачитываешь? Ответь коротко: в чем сила иврим?

Но прежде, чем растерянный распорядитель открыл рот, крики в толпе на площади известили их, что раскрылся храм Дагона, и из него выходят жрецы.

Ахиш подбежал к оконному проему. Распорядитель, не спуская глаз с площади, остановился у него за спиной.

Двадцать жрецов, принадлежащих к древним родам, проследовали через распахнутые ворота храма. Четверо остановились у ворот по двое с каждой стороны, показывая, что храм будет открыт до конца войны. Остальная процессия во главе с главным жрецом прошла к каменной скамье, установленной возле жертвенника в центре площади. На жрецах были красные, вышитые золотыми нитями хитоны, перехваченные металлическими поясами. На головах они несли блюда, на которых были горки земли, захваченной когда-то плиштим со своей родины, с холма, на котором стоял первый храм Дагона. На ходу жрецы проделывали странные телодвижения и произносили магические слова, смысл которых был понятен только посвященным.

Они окружили жертвенник, осторожно и торжественно усадили на каменную скамью главного жреца, закутали ему голову плащом, и стоящий сзади жрец положил ладони на плечи старика.

В полной тишине началось гадание по полету птиц.

Очень скоро в небе появилась стая белых цапель.

Люди вглядывались в небо.

Птицы пролетели справа от жреца.

Толпа в восторге закричала: доброе предзнаменование!

— Немедленно отправить вестовых в пограничные поселения. Передать, чтобы ополчения срочно прибыли в мой лагерь в Яфо. Все до последнего солдата! И позаботься, чтобы у них было все! Пища, оружие, ночлег.

Ахиш продиктовал распорядителю приказ, не отрывая взгляда от площади. С головы жреца начали уже снимать ппащ. Теперь, по обычаю, процессия должна была направиться ко дворцу басилевса, чтобы объявить ему решение.

Ахиш кликнул слуг. На него надели парадные одежды и помогли сойти вниз навстречу процессии.

В тот же день главный жрец и басилевс в сопровождении тепохранителей и толпы направились на запад, к пограничному столбу. Здесь жрецу вложили в руку дротик с окровавленным наконечником, и старик швырнул его на вражескую землю.

Так плиштим издревле объявляли противнику о начале войны.

Однажды утром дозорные сообщили, что со стороны Ашкелона приближаются трое всадников на ослах. Это оказались посланцы Ахиша. Они передали Давиду приказ со всеми людьми в полном вооружении явиться в Яфо.

Начались сборы в дорогу, и впервые в Циклаге почувствовалась тревога. Женщины, без слез отправлявшие мужей и сыновей в военные походы в пустыню, вдруг заговорили шепотом. Будто туча накрыла селение и прижала его к пескам.

Самая удивительная перемена произошла с Авигаил. Она молча сидела и смотрела в землю, не слышала с первого раза, если к ней обращались — ее еще никогда не видели такой.

—    Что с тобой? — спросил Давид. Озабоченный сборами, он последним заметил перемену в жене. — Будто я в первый раз еду к Ахишу!

Авигаил покачала головой — мол, не обращай на меня внимания. Но он настаивал:

—    Что случилось?

—    Предчувствие, Давид, — она уткнулась ему в плечо и громко заплакала, но тут же закусила губу, выпрямилась и хотела выйти.

Он остановил ее:

—    Погоди. Что за предчувствие?

—    Кончились счастливые дни, — Авигаил опустила голову.

—    Для кого? Для кого они кончились? Для нас с тобой? Их взгляды встретились, и Авигаил улыбнулась, что-то разглядев в его глазах.

—    Нет, не для тебя, слава Богу, — сказала она, успо- 1 каиваясь.

—    Так для кого же?

—    Для меня, для многих иврим, которых сейчас нет в Циклаге. Но для тебя — нет.

—   Ты хочешь, чтобы я оставил здесь охрану? — спросил он.

Авигаил, подумав, кивнула: —   Да.

Он вышел из дома, но вскоре вернулся злой.

—    Плишти сказал, что Ахиш велел ему проследить, чтобы здесь не остался ни один воин.

Она развела руками: что поделаешь.

—    Да никто не придет в Циклаг. Вспомни, сколько раз мы уходили в пустыню, оставляя вас одних, — уговаривал Давид.

Авигаил кивала, но отводила взгляд. Вдруг она ясно сказала своим обычным глубоким голосом:

—    Прежде чем благословлю тебя в путь, муж мой Давид, поклянись Богом, что не прольешь крови на войне детей Яакова, вспомнишь нашу первую встречу и разговор в Кармеле.

Он обещал, хотя и был немало удивлен этой просьбой; обнял жену, поцеловал, постарался успокоить.

У ворот Яфо их встретил вестовой с приказом: отряду разбить палатки на берегу, а Давиду срочно явиться в лагерь за военным портом, куда его проводит вестовой.

Идя за плишти по знакомым мощеным улицам, Давид видел, как изменился город Яфо. Его переполняли воины и боевые колесницы, повсюду виднелись палатки свежеразбитых лагерей. В порту у всех причалов выгружались корабли с Островов.

Кого тут только не было, на каких языках не гремели команды над берегом! Прибывших выстраивали и вели к только что разбитым рабами лагерям, где в середине был вкопан медный котел, обложенный горящим кустарником и ветками.

Мимо Давида прошли плити в шлемах с гребешками, как у плиштим, но с нащечными щитками и круглыми, с орнаментом кожаными наколенниками. На плити были вязаные рубахи, и сейчас, когда морской ветер леденил побережье, местные жители должны были завидовать плити.

Едва повернули от моря на тропу, ведущую на высокий холм, где стояли палатки лагеря Ахиша, как дорогу Давиду и вестовому пересекла колонна рабов, принадлежащих свирепым миниям, один их командир ехал перед колонной, другой — сзади. Миниев все узнавали по укрепленному в середине колесницы очень длинному копью и навешанным по обе стороны от копья колчанам со стрелами. И только минии держали своих рабов в деревянных колодках: локти у тех были связаны, да еще и подтянуты веревкой к затылку. По стонам и медленному шагу рабов можно было догадаться, что они работали сегодня с самого рассвета. Видимо, теперь минии вели рабов обратно к хозяину — плишти или кнаанею. У самих миниев рабов не было, и на время работы они нанимали их у других.

Хори Давид узнал по выгружаемым с кораблей курам. В Кнаане не было никакой домашней птицы, кроме гусей, которых завезли из страны Мицраим. В Кнаане довольствовались дичью, добытой на охоте. А о хори говорили, что их толстые сонные куры едят сырую рыбу, легко переносят качку, холод и жару — оттого хори и возят их повсюду с собой и всем на зависть имеют под рукой и мясо, и яйца.

Выгрузив плетенные из лозы корзины с квохчущими курами, хори поставили их на повозку, в которую между двумя ослами запряжен был раб — ведущий. Раб знал, где военный лагерь хори, и, покрикивая на ослов, тащил повозку по берегу.

Говорили, что свирепые хори хорошо относятся к своим рабам. „Еще бы! — думал Давид. — Ведь все их рабы — тоже хори, из должников. Пленных у хори не бывает: они их убивают.”

В громкоголосице, под барабаны и окрики начальников прибывало на морской берег воинство со всех островов Верхнего моря и с далекого побережья.

Вестовой поторапливал Давида, напоминая, что басилевс ждет.

Поднялись на холм.

Ахиш находился в походной палатке в середине лагеря. Из палатки непрерывно выбегали вестовые, выкрикивая команды, и по тому, как часто слышалось название „Афек”, можно было догадаться, что все войско сосредоточивается в Афеке — городе на Приморском тракте в полудне ходьбы на восток от Яфо.

Давида ввели в палатку. Ахиш ответил на приветствие, приказал свите оставить их одних. В шлеме и бронзовой кольчуге, в походных сапогах, басилевса трудно было узнать. Он стоял в середине палатки, думал. Потом велел Давиду подойти, положил на плечо руку, посмотрел в лицо.

—    Плиштия выходит на войну, — сказал Ахиш. — Против короля Шаула. Нашего общего врага, верно?

Давид кивнул.

И сказал Ахиш Давиду:

—    Да будет тебе известно, что со мною пойдешь в стан, ты и люди твои.

И сказал Давид Ахишу:

—    Если так, то узнаешь ты, что сделает раб твой.

И сказал Ахиш Давиду:

—    Зато я сделаю тебя хранителем головы моей навсегда. Но об этом можно будет говорить только после похода, когда разгромим Шаула. Понял меня?

Давид задумался над ответом.

Но отвечать не пришлось.

—    Я-то тебе доверяю, — продолжал басилевс. — Я ручался за тебя перед серенами. Но они сказали: „Нет! У твоего иври есть теперь случай помириться со своим королем, если принести ему наши головы”. Никакие уговоры не помогли. Серен Дора требует, чтобы ни один иври не находился в плиштимском стане до конца войны. Так что...

Лицо Давида почернело. Ахиш посмотрел на него и рассмеялся:

—    Новый серен Дора такой трус, что даже пытался убедить совет, будто ты — слышишь? — тот самый иври,

о котором ваши женщины поют: „Шаул побил тысячу, а Давид — десять тысяч!" Но тут уж не только я, а все серены объяснили ему, что молодого иври — победителя Голиата звали Эльханан.

Видя, что его рассказ не развеселил Давида, Ахиш посерьзнел.

...И сказал Ахиш Давиду:

— Знаю я, что ты хорош, как ангел Божий. Но князья плиштимские сказали: „Пусть не идет он с нами на войну!"

Итак, встань рано утром — ты и люди, которые пришли с тобою. И, как встанете поутру, то чуть забрезжит свет — уходите.

И встал Давид рано — сам и люди его — чтобы утром уйти и возвратиться в землю плиштимскую.

А плиштим поднялись в Эрец Исраэль...

У волшебницы

В то же утро о больших перемещениях войск на побережье стало известно и в военном стане иврим. Король Шаул мгновенно понял, что это — война. Теперь настал его час.

Однако на заседании Совета все, даже князь Яхмай, посчитали, что и на этот раз дело ограничится вторжением большого войска, которое надо будет отбить и отогнать грабителей обратно к морю.

Шаул молчал, но вдруг поднялся Авнер.

—    Нет, — он покачал головой. — Это — война. Все пять племен объединились, и на этот раз Ахиш сам ведет плиштимскую армию.

Наступила тишина. Люди посмотрели на короля.

А он только произнес: „Авнер прав”. И опять замолчал.

Вошли разведчики-шимониты с донесением о передвижении неприятеля. Шаул выслушал их и обратился к Совету.

—    Все, как мы и предполагали. Ахиш идет на северо-восток в Изреельскую долину, чтобы отрезать нас от  северных племен.

—    Не дать ему войти в Изреельскую долину! — закричал Малкишуа. — Мы должны занять ее первыми!

Остальные зашумели, поддерживая его.

—    Ничего не получится, — князь Яхмай поднял руку и, дождавшись тишины, продолжил: — Ахиш и рассчитывает, что мы, не дожидаясь подхода наших ополчений, встретим его в Изреельской долине и там, на равнине он обрушит на нас боевые колесницы. У иврим легкое оружие, мы подвижнее плиштим, но в долине нас раздавят, как кузнечиков. Если уж битвы не избежать, — Яхмай почесывал затылок, — лучше, пожалуй, ударить сверху. С гор Гильбоа, например. Так, чтобы плиштим не успели перестроить армию и выставить вперед колесницы.

Он говорил все медленнее, все яснее понимая, что на сей раз иврим ничего не поможет.

Совет решил отправить гонцов во все племена, чтобы

ополчения шли к селению Израэль у гор Гильбоа. Обе армии, короля и Ионатана, после коротких сборов тоже двинулись на север. Военные станы в Михмасе и Гиват-Шауле опустели. Рицпа с двумя маленькими сыновьями Шаула, как и другие жены, оказавшиеся в это время в лагере, ехала с обозом вместе с армией.

Одновременно двигаясь на север, иврим и плиштим следили друг за другом. После Сохо Ахиш повернул на восток, а Шаула горная дорога увела к западу. С этого момента иврим уже не видели тракт, забитый неприятелем, но днем и ночью слышали голоса, топот ног и скрип колес. Наверно, басилевс собрал для войны с Шаулом всех плиштим и всех солдат, прибывших морем в этом году.

Иврим ехали молча. По прибытии к селению Израэль Авнер приказал разбивать палатки и готовить оружие. Сражение, считал он, начнется завтра.

Шаул и Авнер, войдя в палатку, поставленную для короля, уселись прямо на землю. Оруженосец остался снаружи. Король попросил Миху никого не впускать к ним. За стенами палатки гудел лагерь: иврим устраивались на новом месте. Не было слышно обычных в таком случае шуток, споров из-за дележа продуктов или оружия. Раздавались только команды, шум шагов и блеянье овец в загонах.

Шаул сидел, зажав голову руками. Авнер встал, попил воды, утер ладонью рот, а когда опускался на место, задел шаулово плечо, раненое еще в Явеш-Гиладе. Король вскрикнул, распрямился, их взгляды встретились.

—    Теперь конец, — сказал Шаул.

—    Похоже, что так, — кивнул военачальник.

—    Я знал, что так оно и будет, — развел руками король.

— Мне пророки сказали.

Авнер поглядел на него и промолчал.

—    Тебе конец, мне конец, всем иврим конец, — пробормотал Шаул.

И оба опять замолчали, уставясь в земляной пол.

—    Не бывать такому, — качая головой, произнес Авнер.

Шаул поднял на него взгляд.

—    Еще не знаю, что нужно сделать, — Авнер вздохнул.

—    После Эвен-Аэзера я принес жертвы Богу и поклялся, что Плиштия не будет владеть Эрец Исраэль. Кое-что мы с тобой успели сделать для этого, а, племянник? —    хрипло засмеялся он.

Это был единственный случай почти за двадцать лет королевства Шаула, когда Авнер обратился к нему так по-родственному. И Шаул неожиданно для себя тоже стал негромко смеяться.

—    Тогда, под Эвен-Аэзером, я видел издали, как они впрягли в повозку рабов и повезли наш Ковчег к себе на побережье, — рассказывал Авнер. — С тех пор я только и жду, когда иврим побьют плиштим и прогонят их из Кнаана навсегда. Тогда я, уже старый Авнер бен-Нер, продам свою ослиную ферму и куплю у нашего племени ту землю, где был их военный стан в Гиве. И куплю рабов из самых знатных плиштим. Я прикажу запрячь их вместо волов и пусть вспашут нашу землю, где они хотели постоянно держать свой военный лагерь. И будет там ячменное поле. После этого я, наверно, перестану видеть, как увозят наш Ковчег, и спокойно умру.

—    А теперь всему конец, — Шаул махнул рукой.

—    Похоже, — подтвердил Авнер. — Попробуем все-таки порассуждать спокойно. Пехоты басилевса мы не боимся. Против нее иврим конечно устоят. Это им не Острова — мы у себя дома. Но железные колесницы! Как удержать на месте людей, когда на них понесутся повозки, обвешанные копьями? Да кони захрапят, а возницы станут швырять специальные дротики, которые воют в полете. Иврим побегут — и тогда выступит пехота Ахиша и перебьет нас всех. Ты меня слушаешь?

—    Ну, дальше-то что? — спросил Шаул. — До сих пор от колесниц нас спасали горы. А что теперь? Оставаться в горах — Плиштия перережет Эрец Исраэль пополам, сперва очистит север, потом примется за юг. Что же, армия так и останется в горах? Конечно, разбежится!

—    Шимониты поймали одного ахейца. Он рассказал, что Ахиш знает из опыта других войн, что туземцы рассеются по горам и пещерам, а их командиры спрячутся в селениях, переодевшись, чтобы не узнали. Поэтому басилевс уже велел объявить награду тем, кто опознает тебя и меня, и принцев, и князей наших, — сказал Авнер.

—    Переоденусь? Побегу? Спрячусь? — Шаул опять начал смеяться. — Не знает Ахиш иврим. Сколько воюем с ним, а он нас так и не знает.

—    Погоди, погоди, — остановил его Авнер. — Выходит, иврим должны отойти не в горы, но все же так, чтобы колесницы ничего не могли нам сделать. То есть...

—    За Иордан?! — Шаул начал приподниматься. — Так, так, Авнер! Дальше?

—    Правильно, за Иордан. Наверняка, Ахиш не подумал об этом.

Шимониты говорят, что все плиштимское войско движется сюда, в Изреельскую долину. А иврим отойдут за Иордан. Там к нам присоединятся ополчения трех гиладских племен, и тогда армия вернется и побьет басилевса.

Ну, как?

—    За это время они займут все селения здесь в долине и будут зверствовать.

—    Это так, — невесело кивнул Авнер. — Будут.

—    Дальше. Колесницы бросятся преследовать иврим и догонят, прежде чем мы перейдем реку.

—    Верно.

Они опять замолчали, а потом одновременно подняли взгляды.

—    Кто-то останется и задержит колесницы, — проговорил Авнер.

—    Я! — сказал Шаул. — А ты уведешь армию и потом вернешься и очистишь от необрезанных нашу Эрец Исраэль.

И видя протестующий жест военачальника, Шаул повысил голос:

—    Это — приказ короля, Авнер бен-Нер. Иди и готовь армию.

Тяжелой походкой король направился к палатке Совета, уже собравшегося по его просьбе. Авдон и Миха молча следовали за Шаулом, не отставая ни на шаг.

Войдя в палатку, король не присел, как делал обычно, а прошел на середину и громко, внятно объявил, что армия — две тысячи человек — уходит с Авнером за Иордан, а тысяча воинов может остаться с ним, Шаулом. Рассчитывать, что успеют подойти ополчения племен иврим на этот раз не приходится.

Наступила тишина. После недолгого совещания весь Совет принял решение остаться, чтобы прикрывать отход.

—    Мы с тобой, Шаул, — сказал за всех старый князь Яхмай.

Король кивнул. Иного он и не ждал.

Люди вышли. Король задержал Яхмая.

—    Яхмай, — попросил король. — Поговори с бойцами. Скажи, что для всех нас эта ночь — последняя, а по обычаю иврим, кто недавно привел в дом жену, посадил виноградник или родил сына, может уйти. Я прошу, чтобы такие ушли! — почти выкрикнул Шаул и вышел.

На краю скалы он остановился над кипящей от скопления людей и лошадей Изреельской долиной. Всякая мысль о сопротивлении казалась нелепой.

Шаул покачал головой, сосредоточился и увидел, что кишащая внизу масса принимает очертания огромных прямоугольников, возникают костры, пятна лагерей, загоны для лошадей — наверняка, Ахиш готовил свое войско к встрече с армией иврим, когда та сойдет с гор в Изреельскую долину.

Шаул посмотрел сверху на тропы, по которым его войску лучше всего будет обрушиться завтра на врага, прикинул, кому будет бить в глаза солнце, наметил план начала сражения. Только начала — а там будет видно.

И внезапно пришло спокойствие. Ну, и ладно, — сказал себе король. — Ну, и пусть. Разве я хоть когда-нибудь выбирал?

Он оглянулся, почувствовав, что не один, и увидел стоящих сзади Авинадава, Малкишуа и Ионатана — те глядели на отца и ждали.

Он шагнул к ним, сгреб всех вместе, прижал к груди.

—    Может, пойдете с Авнером? — спросил все-таки Шаул.

Все трое молча покачали головой.

—    Я отправляю Рицпу и сыновей за Иордан, — сказал король. — И ты, Ионатан, отправь своих.

Ионатан и оба его холостых брата, улыбаясь, смотрели на отца.

—    Завтра на рассвете встретимся в обозе, когда придем прощаться со своими, — сказал Шаул. — Скоро будет темно. А у меня есть еще одно дело.

Он обернулся и подозвал Авдона и Миху, потом кивнул сыновьям и отошел в сторону.

—    Мне нужен сейчас вызыватель духов, — сказал Шаул.

— Есть такой поблизости?

Но ты же сам велел всех их перебить? — удивился Миха.

—    Мне нужно, — повторил король.

—    Я знаю одну женщину, — вспомнил Авдон. — В горах, недалеко отсюда.

—    Веди! — приказал Шаул.

Тени от вершин заполняют горную дорогу. Тени все длиннее, потому что солнце приближается к горизонту. Огромный мрачный человек едет над обрывом впереди небольшого отряда: длинная фигура в черной рубахе, полы которой, задираясь ветром, закрывают мула. Из-под рубахи видны худые босые ноги. Сопровождающие избегают его взгляда, но он смотрит только на дорогу. Думает. Вздыхает.

Шаул вспомнил день своей коронации в Гилгале. И старого пророка, который внезапно обратился к народу и к нему — новому королю и Божьему помазаннику, чтобы его рассудили.

—    Мне бы так! — вздохнул Шаул. — Меня бы кто рассудил!

—    Отсюда — пешком, — Авдон тронул короля за плечо

и показал на густой лес, покрывающий горы. — Но там теперь могут быть плиштим.

Шаул спрыгнул с мула.

—    Оставайтесь здесь, — приказал он воинам.

Вслед за королем в темнеющем лесу скрылись только двое: Миха и Авдон.

Впереди дроздом пропел вестовой — этот сигнал означал безопасность, и Шаул с Михой двинулись дальше.

Пересекли еще одну дорогу в Изреельскую долину. По ней даже в темноте продолжалось движение войск, слышались крики колесничих, которые чинили у обочины кузовы колесниц или перепрягали коней, скрип копес с металлическими ободами, команды и приказы. Но к близящейся ночи движение заметно спало, а те из ппиштим, кто не успеп добраться до лагеря, устраивались спать в песу, неподалеку от дороги.

Шаул шел быстро. Миха, запыхавшись, следовап за ним, удивляясь, что они не встречают врагов. Но один раз, повернув за выступ скалы, иврим оказались прямо перед костром. Трое спешившихся колесничих сидели у огня на перевернутой колеснице, отдыхали и готовили еду. Мрачный и страшный Шаул ударил мечом длинного солдата, а Миха и выскочивший из темноты Авдон зарубили остальных, прежде чем плиштим успели позвать на помощь.

— Хорошее начало, — пошутил было Миха, обтирая меч о накидку плиштимского солдата, но взглянув на Шаула, тут же замолк.

Король, не останавливаясь, быстро пробирался по хорошо заметной при лунном свете тропе. Вестовой Авдон опять убежал вперед. Вернувшись к королю и Михе, Авдон сказал:

—    Сейчас тропинка пойдет вниз. Там и прячется это селение Эйн-Дор, и первый же дом — той женщины.

Он отдышался и продолжал:

—    Я однажды спросил ее: „А правда, что ты читаешь по черной книге с белыми буквами?” Она говорит: „Правда”.

Авдон споткнулся и чуть не полетел с горы. Выпрямился и продолжал:

—    А научили ее всему плиштим, когда она девочкой попала к ним в рабыни. Есть у плиштим даже такая школа при храме Дагона. Девочки из знатных семей учатся в ней и потом остаются при храме гадалками. Она говорила, что те плиштимские девочки долго не живут.

Авдон наконец заметил, что только Миха слушает его болтовню, и замолчал. Король, еще более огромный в свете луны, только повторял: „Скорее! Идем!"

Вдруг луна скрылась за облаком, стало совсем темно. Шаул и Миха остановились.

—    Это здесь, — Авдон взял обоих за руки. — Спускаемся, и сразу внизу будет ее дом.

При свете масляного светильника трое мужчин осматривали стены, пока в другой комнате сонная волшебница одевалась, чтобы выйти к гостям. Кругом висели пучки травы и сухие ветки со съежившимися ягодами, а между ними — бронзовые зеркала с ручками то в виде человеческой руки, то лапы диковинного зверя с когтями и шерстью. Была ручка в виде змеи, и Миха подумал: как же она берет эти зеркала, когда смотрится в них?

Диковинными были и светильники: каменные или глиняные плошки, ручки которых загибались внутрь. К дну раскрашенной плошки был прилеплен зевающий бегемот, внутри другой мирно свилась в клубок глиняная змея, в третьей купался в масле вырезанный из камня скорпион. Кувшины и кувшинчики стояли повсюду. Один был высокий, с шестью горлышками и с четырьмя ручками. Авдон взял кувшин, покачал, понюхал. Вода! Он поднял его над головой и хотел попить. Но как Авдон ни наклонял сосуд, вода обливала его, потому что он не знал секрета кувшина. Миха ринулся помогать, оба принялись затыкать пальцами лишние горлышки и развеселились от такой игры. Король смотрел на них и тоже улыбался.

—    Шалом! — раздалось за их спинами. — Зачем пришли?

И сказал ей Шаул:

—    Поколдуй мне через мертвого и подними мне того, о ком я скажу тебе.

И сказала ему женщина:

—    Ведь ты знаешь, что сделал Шаул, как истребил он в стране вызывающих мертвых и знахарей. Зачем же расставляешь ты сети душе моей, чтобы погубить меня?

И поклялся ей Шаул Господом, сказав:

—    Как жив Господь, не постигнет тебя наказание за это дело.

И сказала женщина:

—    Кого поднять мне для тебя?

И сказал он:

—    Подними Шмуэля.

И увидела женщина Шмуэля, и громко закричала, и сказала та женщина Шаулу:

—    Зачем ты обманул меня? Ты же Шаул!

И сказал ей король:

—    Не бойся. Что же видела ты?

И сказала женщина Шаулу:

—    Видела я нечто божественное, поднимающееся из земли.

И сказал он ей:

—    Каков его вид?

И сказала она:

—    Поднимается старый человек, и закутан он в плащ.

Тогда узнал Шаул, что это Шмуэль. И поник он лицом

до земли, и поклонился.

И спросил Шмуэль у Шаула:

—    Зачем ты потревожил меня, поднимая?

И ответил Шаул:

—    Тяжко мне очень! Плиштим воюют против меня, а. Бог отступился от меня и больше не отвечает мне ни через пророков, ни через сновидения. И вызвал я тебя, чтобы ты наставил меня, что мне делать.

И сказал Шмуэль:

—    Зачем же ты вопрошаешь меня? Господь отступился от тебя, стал врагом твоим. Сделал Господь так, как пророчил через меня: отторг королевство от тебя и отдал другому. Так как не слушал ты голоса Господа (то сбудутся и остальные пророчества). Предаст Господь и Исраэль вместе с тобою в руки плиштим. Уже завтра ты и сыновья твои будете со мною. А стан иврим предаст Господь в руку врага.

И пал вдруг Шаул во весь огромный рост свой на землю, потому что испугали его слова Шмуэля и потому что не было у него больше сил: Шаул не ел хлеба весь тот день.

И подошла та женщина к Шаулу и, видя испуг его, сказала:

— Вот, послушала я, раба твоя, голоса твоего и подвергла себя опасности, и повиновалась словам твоим, которые ты говорил мне. А теперь послушай ты рабу свою: я положу перед тобой кусок хлеба — поешь, чтобы были у тебя силы, когда пойдешь в путь.

Но он отказался: „Не буду есть".

И очень просили его слуги его, а также и женщина та. И послушался он голоса их, встал с земли и сел на ложе.

А у той женщины был в доме откормленный теленок. Она быстро зарезала его, взяла муки, замесила тесто, испекла хлеб.

И подала женщина Шаулу и слугам его, и они поели. И встали, и ушли в ту же ночь...

Глиняная ритуальная ваза (из раскопок эпохи первых древнееврейских королей).

И опять по освещенной пуной горной дороге едет мрачный король иврим. За ним следуют озябшие воины. Они доверили судьбы свои Богу и, уже не один раз прошептав молитву, думают не о завтрашнем бое, а о костре в пагере, где ждут их ужин и сон, и товарищи, кому назначена та же судьба.

Вдруг огромная спина впереди останавливается, и весь отряд останавливается вслед за королем.

— Зачем же ты одевался в красное? — уже в который раз за дорогу вслух спрашивает Шаул.

Несколько секунд он ждет ответа, а потом опять пятками направляет мула вперед.

Над пеплом Циклага

И на третий день пути к Циклагу Давид все еще не решил, как поступить. У многих его людей накопились обиды на короля, на Авнера, на людей из Совета. Эвятар бен-Ахимелех поклялся, что Доэг, свирепствовавший в городе священников, не умрет своей смертью. В общем, обсуждая весть о войне Плиштии с Шаулом, иные из циклагцев даже злорадствовали. И все-таки за всеми словами слышалось облегчение оттого, что Бог избавил их самих от участия в войне против иврим.

Авишай бен-Цруя, Адино и Элиэзер бен-Додо ехали на мулах рядом с Давидом и рассуждали о положении на севере.

— Чтобы не пропустить плиштим вглубь Изреельской долины, королю придется спуститься с гор. А тогда плиштим развернут свои колесницы, против которых Шаулу выставить нечего, — вслух прикидывал Элиэзер бен-Додо.

В середине строя двигались двое Героев: Ури из деревни Хит, которая между Бейт-Лехемом и Гило, и его друг Элиам, сын Ахитофела — ехали рядом и беседовали. Все знали, что Ури влюбился в двоюродную сестру Элиама — красавицу Бат-Шеву и уже сватался к ней. Но родители Бат-Шевы ответили Ури, что их дочь не будет скитаться по пустыне и жить в пещерах.

Однако и Ури был не таким человеком, чтобы вернуться в Хит или Бейт-Лехем и зажить в доме с молодой женой, зная, что товарищи его ежеминутно рискуют встретить солдат короля Шаула, кочевников или нарваться на плиштим. Женитьба Ури откладывалась несколько раз. Но, когда появился Циклаг, он построил там дом и к осени собирался отпраздновать свадьбу.

Об этом он и говорил со своим другом. Элиам бен-Ахитофел советовал теперь потребовать от родителей невесты хороший выкуп для обзаведения хозяйством.

После трех тяжелых дней перехода по пустыне от оазиса к оазису люди держались только предстоящей встречей с домом. Почти каждый накупил в Иудее кувшинов и горшков для кухни, и, когда жара и усталость одолевали их, находился кто-нибудь, кто начинал, постукивая по горшкам на спине своего ослика, громко петь что-нибудь веселое, другие подхватывали, и так, подбадривая друг друга, двигались дальше.

Этот вечер они проведут с семьями, прикидывал Давид, раздадут подарки, наговорятся, натешатся, а завтра утром соберу всех от мала до велика у ворот, и пусть решают, пойдем воевать за Шаула или нет.

Так они вышли на последний холм, с которого спускалась тропа прямо к воротам их селения.

Вышли и замерли.

Циклага, их селения, больше не существовало.

Опять перед людьми Давида зияла песчаная равнина, и черные, обожженные камни отмечали места, где полтора года назад начали ставить дома и отрывать колодец.

Первой мыслью каждого было: ошибка! Они заблудились и пришли не туда.

Но нет, не ошибка. Кто-то с криком побежал вперед, за ним остальные — каждый рвался к тому месту, где недавно жил с семьей, в безумной надежде еще найти кого-нибудь, сохранившегося среди углей и развалин.

Давид бросился в яму, оставшуюся там, где стоял его дом. Вспомнились предчувствия Авигаил. Где же она сейчас? Где Ахиноам, где малыш Амнон?

Рядом и вдалеке ревели и катались по земле его люди. К чему теперь все? Зачем они привезли одежду и сласти детям? Зачем бусы женам, которых убили?!

И плакали до того, что не стало в них силы плакать...

И вдруг люди подняли камни и пошли на Давида. Должен же кто-то ответить за это несчастье! Это он затеял Циклаг! Жили бы себе, как раньше, в пещерах со своими семьями.

—    Разве у Давида не увели жен и сына? — услышал он окрик Ахитофела.

Но никто не обратил на него внимания.

Давид не прятался, сидел и ждал. Не хотел он больше жить. Даже потянупся навстречу этой толпе с камнями и пошел бы к ним, да не было сил подняться.

Они уже были совсем рядом, но внезапно подались назад. Только тогда Давид заметил вокруг себя тридцать рук с поднятыми копьями, тридцать затылков, повернутых к нему... Его Герои!

Не надо! — хотел остановить их Давид. Пусть будет, как решил Бог.

А циклагцы остановились, кулаки их разжались, камни выпали. Мужчины, обессилев, опускались на песок.

Давид услышал рядом голос Асаэля. Понял, что тот со своим отрядом уже осмотрел окрестности и рассказывает про обнаруженные следы.

—    Повтори, — попросил Давид.

После минуты тишины над пустыней прогремел голос Ахитофела:

—    Все слышали? Здесь прошел Амалек. Недавно. Орда в полудне пути от нас, не больше. Следов крови нет

— значит, есть надежда, что наши семьи увели на продажу. Двигаются медленно, потому что ведут много пленных и скота. Орду еще можно догнать.

Опять стало тихо. Потом все посмотрели на Давида. Он понял, надел эфод. Люди отошли подальше, оставив его одного.

Давид сидел на камне, отвернувшись от сожженного кочевниками селения, смотрел на пустой горизонт и шептал:

—    Погнаться ли мне за полчищем? Настигну ли его?

И, услышав в себе ответ, поднялся, повернулся к ожидающим.

—    Господь велел нам начинать погоню. Он предаст орду в наши руки и спасет все семьи.

Сразу затрубили шофары, началось построение в боевые порядки, проверка оружия, пополнение запасов воды на дорогу.

Быстро дошли до ручья Бесор. Двести человек сказали, что у них нет сил двигаться дальше, и они останутся здесь—будь что будет.Но четыреста воинов были готовы продолжать погоню и вслед за Давидом перешли бурный от осенних дождей Бесор. Однако, на другом берегу остановились и они: куда идти? Разведчики Асаэля сообщили, что все следы амалекитян уже занесло песком.

Тогда за дело взялся Хелец. Он тоже сперва ничего не нашел, но вдруг услышал чей-то слабый стон за барханом. Птичьим свистом подозвал Асаэля, и вдвоем они откопали почти уже занесенного песком мальчика, лежащего без сознания. Иврим взяли его на руки, облили водой и принесли к своим. Мальчик ожил, но все еще не мог говорить. Приготовили смесь из двух частей сушеной смоквы и двух — изюма. Хелец развел ее в воде и дал мальчику. Тот отпил и раскрыл глаза.

—    Чей ты и откуда ты? — спросил Давид по-арамейски.

—    Меня купили на базаре в Египте, — сказал мальчик, — и два года я был слугою у воина. Когда мы напали на юг Иудеи, я заболел, и хозяин бросил меня без пищи и воды.

Давид спросил:

—    Ты знаешь, куда ушло полчище?

Мальчик-раб кивнул.

—    Если сядешь со мной на мула, выведешь нас на Амалека?

Мальчик посмотрел на небо, прикинул, как стоит солнце, задумался. Четыреста воинов стояли вокруг и жда

ли его ответа.

—    Я знаю, ты должен вернуть меня моему господину, раз я теперь здоров и могу работать. Но поклянись своим Богом, что ты не сделаешь этого и что сам не убьешь меня.

—    У нас в Законе сказано: „Не выдавай господину раба его, когда он спасается у тебя от своего господина,” —  вставил Асаэль. Но мальчик даже не поглядел в его сторону.

—    Клянусь Господом! — произнес Давид.

—    Я тебе верю, — мальчик приподнял голову. — Дайте мне еще воды и посадите на мула. Я выведу вас к стану Амалека.

Все происходило, как десять лет назад в Негеве, когда иврим атаковали кочевья короля Агага.

Когда подкрапись к оазису, где пировапа орда, воины Давида увидели, что можно почти не прятаться — такой шумный праздник устроили кочевники после удачного грабежа.

Два небольших отряда давидовых воинов тихо отделились от остальных и отрезали амалекитян от их распряженных верблюдов. Тут же Герои во главе с Авишаем бен-Цруя врезались в середину пирующих, а Иоав, Давид и остальные не давали врагам ни объединиться для отпора, ни бежать. Кочевники стали прикрываться пленными. Тогда Давид крикнул, чтобы никто не пускал в ход ни луков, ни дротиков, ни пращей — только мечи.

Наступили сумерки, но некому было разжигать костры. Шум боя, вопли раненых, крики овец и верблюдов, треск переворачиваемых повозок из обоза продолжались всю ночь, а когда рассвело, люди Давида узнали о своей полной победе.

Теперь из всех укрытий стали появляться дети и женщины, и вскоре сияющий Ахитофел закричал, что ама-лекитяне не успели тронуть ни одного иври из Циклага, а такой добычи им еще никогда не доставалось раньше. Но теперь это — их, с басилевсом покончено. Больше иврим не должны отдавать ему ничего.

Воины обнимали близких под смех, слезы, счастливые причитания.

Давид приказал Асаэлю взять любого мула и скакать обратно, к тем двумстам, что остались за ручьем Бесор.

—    Скажи, что все наши целы и невредимы. Скажи, что мы вернули свое и сверх того взяли добычу, какой еще не брали ни в одном походе. И все это наше. Передай, что мы решили больше не служить басилевсу Ахишу.

...По одну сторону от Давида уснул малыш Амнон, по другую — его мать Ахиноам. Оба прижались к Давиду, а он распластал руки по их спинам. Рядом на песке храпели кучами воины со своими семьями, не было ни дозора, ни охраны, впервые следопыты из отряда Асаэля не обежали окрестности. Спали все.

...И отнял Давид все, что забрали амалекитяне, и обеих жен своих отнял Давид. И не лишились они ни малого, ни большого: ни сыновей, ни дочерей, ни добычи, ни всего того, что те захватили — все возвратил Давид.

И только один человек не мог сомкнуть веки и сколько ни повторял себе: „Все уже кончилось!” — не мог уснуть, как уснули остальные.

Это была Авигаил.

Она знала, что надо наконец расплакаться, ведь сейчас этого никто уже не увидит, и тогда ей, наверно, полегчает — уйдет в небо или в песок пустыни та неизменная картина перед глазами: по желтой равнине бредет верблюд, к хвосту привязана она, а рядом другие верблюды ведут других людей, которых она успела полюбить, пока строили Циклаг. И, ежась под веселые окрики кочевников, едущих на спинах тех верблюдов, под смех и шутки на незнакомом языке, она прижимает к себе маленького Амнона и шепчет ему: „Мама недалеко”, а кто-то в ней ее низким голосом повторяет одно и то же:

—    Все кончено, Авигаил. Все кончено.

Было праздничное возвращение, хотя при дележе добычи возникла было ссора, но Давид сказал:

—    Не делайте так, братья мои! Одарил нас Господь и сохранил нас, и предал то напавшее на нас полчище в руки наши. Кто же послушается вас в этом деле? Какова доля ходившего на войну, такова должна быть и доля сидевшего при обозе — вместе пусть делят.

И пришел Давид в Циклаг, и послал он из добычи старейшинам Иудеи, друзьям своим, со словами: „Вот вам дар из добычи врагов Господних". Он послал тем, что в Бейт-Эле, и тем, что в Рамот-Негеве, и тем, что в Яти ре... во всех местах, где ходил сам Давид и люди его...

В буре наступивших событий и перемен Давид не увидел, как гибнет Авигаил.

Еще когда возвращались в Циклаг — радостные, пересказывая близким события последних суток, одни — как их уводили в рабство, другие — как искали амалекитян  —   люди вдруг замечали неподвижное, состарившееся лицо и замолкали. Женщины подходили к Авигаил, пытались заговорить с ней, она едва отвечала. И к Давиду, будто это был чужой человек, а не ее муж, отнеслась безразлично: слушала, не понимая, кивала и молчала.

Всем казалось, что в Циклаге к ней пришло облегчение —  когда Авигаил упала лицом на головешки на месте дома, где она прожила с Давидом полтора счастливых года, — и вой вместе с пеной вырвался из ее рта. Никто не мешал ей плакать, долго, пачкая слезами и углем лицо и одежду. Только маленький Амнон подходил несколько раз, гладил Авигаил и предлагал ей попить воды.

Женщины пытались втянуть ее в дележ одежды и украшений из отбитого у кочевников обоза. Она улыбнулась и отошла от их веселой толпы.

В Хевроне, куда они вскоре перебрались из Циклага, у Авигаил и Давида родился сын. Авигаил хотела назвать его Килав, потому что он появился на свет слишком поздно. Но Давид на брит-мила сказал всем, что называет мальчика Даниэлем.

Даниэль рос спокойным ребенком, голосом и характером напоминая мать; все его любили.

А мать его угасала, и ничто — ни песни девушек, ни общая любовь, ни лекари с травами не могли уже ей помочь. Она поседела, высохла, у нее выпали зубы. Только низкий, глубокий голос и ясная речь остались от Авигаил, жены Навала.

Похоронили ее на кладбище в Хевроне.

Давид склонился над телом жены, чтобы прикрыть ей веки, и замер: в больших глазах отражалось то утро в Кармеле, когда засветились земля и воздух, и он и его люди увидели растерянного ослика, чью морду облепили лепестки каланит, и румяную женщину с косой из-под платка.

В стенах Ахиша и Шаула

Ахиша разбудили гиены. Неподалеку от стана они плакали голосами девочек, и сколько ни пытались их отгонять сторожа, возвращались и опять начинали вой. Ахиш лежал и думал, что мерзкая тварь гиена — странное существо и, скорее всего, она не зверь, а дух.

Ахиш вылез из-под шкуры, вышел из палатки, схватил камень и хотел швырнуть, но передумал, потому что из-за туч, обложивших небо, вокруг было совсем темно. А гиены замолчали. Поколебавшись, Ахиш решил не возвращаться в палатку, закутался в плащ и пошел по лагерю.

Часовые с факелами двигались за линией палаток, а неподалеку начинался следующий плиштимский стан, там тоже перемещались огни. Чтобы понять время, ба-силевс подошел к часовым и спросил, что за смена. Ему ответили и дали факел. Ахиш опять пошел между палатками. Оттуда слышались храп и бормотание. Когда он поравнялся с палаткой жрецов, то услышал молитву:

„Сладкое облако из пасти твоей

Струится

И мир людей накрывает...”

Наверно, их тоже разбудили гиены, подумал Ахиш. Это хорошо, что жрецы уже встали. Пусть готовят жертвоприношения, вдруг утром начнется бой.

Выбрав место, где ничего ему не мешало, Ахиш остановился, разглядывая ивримский лагерь на горах. Там огней было немного. Наверно, туземцы берегут факелы, чтобы хватило надолго. В Михмасе против Колонны Питтака их король выжидал неделю. В долине Эйла — больше сорока дней. Сколько он надеется простоять на этот раз? Нет, выжидать король Шаул не сможет, иначе он останется без подданных. Но когда именно начнется сражение?

Ахишу было неприятно, что выбор времени сражения остался за врагом. Но ведь глупо было бы плиштимской армии начать карабкаться в гору. Да еще с колесницами! Он, басилевс Ахиш, сделал главное: поставил врага в положение, когда у того один выход — бой в долине. Шаул понял это и привел армию сюда. Единственное, что оставил врагу Ахиш — это выбрать себе час сражения и гибели. Сам басилевс только молил Дагона, чтобы это случилось как можно скорее, однако можно было предполагать, что противник станет оттягивать бой и, трясясь от страха при виде плиштимской мощи, отсиживаться у себя в горах. Пускай. Ахиш подождет. А пока плиштим продолжат захват Изреельской долины. Совет серенов объявил по армии, что весь скот и имущество должны быть направлены на побережье и поделены между пятью городами. Первых пленных, по традиции, следует перебить, ибо в начале военных действий враг должен испытать большой страх.

Сильно задул западный ветер. Такой может разогнать облака, и тогда станет достаточно светло для сражения. За спиной у Ахиша закашлялся на ветру вестовой. Басилевс подозвал его, похвалил за то, что догнал, и приказал постоянно докладывать о происходящем в стане иврим.

—    Постой, — задержал Ахиш солдата. — Ты тоже слышишь какой-то гул?

Вестовой прислушался.

—    Это где-то там, — он неопределенно указал пальцем на небо над собой. — Оно гудит здесь давно,

Странно, что до сих пор я этого не слышал, подумал Ахиш и отпустил вестового.

Как и большинство людей в лагере иврим, король Шаул не сомкнул глаз до рассвета. Г орел костер посреди стана; пламя раскачивалось, согревая людей и отвлекая от мыслей о предстоящем сражении. Одни солдаты просидели вокруг огня до самого рассвета: беседовали, вспоминали, даже пели хором. Другие подходили, присаживались, слушали, потом вставали и уходили по своим делам. Палатки пустовали.

Вначале король тоже пошел к общему костру, поел со всеми и начал было, как другие, точить меч и разговаривать с солдатами. Но тут к нему подошел эфраим-ский командир сотни Рефах и сказал, что хочет с ним посоветоваться.

Шаул кряхтя поднялся с камня, передал свой меч Михе и вместе с Рефахом пошел в королевскую палатку. Там он и остался, потому что люди один за другим приходили говорить с королем, и каждого необходимо было выслушать. Многие просто шли попрощаться. И впервые за эти годы походов и сражений король узнал от своих воинов, как хорошо вспоминают они о нелегком времени, проведенном вместе. Всю ночь в стане появлялись люди из окрестных селений, и от них тоже Шаул услышал слова любви и почтения. И укрепился король в своем намерении.

Приходили иврим из селений Изреельской долины, уже захваченных армией басилевса. Они рассказывали, как хозяйничают там плиштим, и рвались отомстить за свои семьи и дома. Большинство из этих людей пришло с оружием, остальных вооружили из обоза.

К утру военачальник иврим насчитал у себя пять тысяч бойцов, готовых немедленно начать сражение. Для победы это было ничто, но задержать врага теперь было можно.

Только после полуночи Шаул наконец смог побыть наедине с тремя сыновьями. Сели за стол, посмотрели друг на друга, похлопали по спинам. Кроме светильников, слуги расставили по столу кубки с вином и водой, тарелки с хлебом и мясом, свежие фрукты. Беседовали о Гиве, о роде Матри. Шаул рассказывал сыновьям смешные истории из их детства. Вспомнили Ахиноам, и Малкишуа вдруг проговорился, что радуется предстоящей завтра встрече с матерью. Остальные, потупясь, молчали. Шаул рассказал им о старшем брате, ушедшем в Мицраим. От отца Ионатан, Малкишуа и Авинадав услышали обо всех своих храбрых делах — прежде они были уверены, что король этого не замечал. Теперь они поняли, что Шаул внимательно следил за военной жизнью каждого из них и гордился ими.

Трое братьев вышли из палатки и направились к общему костру. С этой минуты их уже никто не видел по отдельности.

А Шаулу принесли еще одно донесение. Двести пятьдесят пустынников из города пещер прибыли в стан, решив сражаться завтра до конца. По приказанию Авне-ра, пустынников уже накормили и дали место у костра. Теперь они там беседовали с солдатами. Главный среди пришедших — знаменитый музыкант Ицхак бен-Гируш хочет поговорить с королем.

В ожидании музыканта Шаул стоял у входа в палатку, издалека смотрел на костры: огромный в центре и маленькие в разных концах лагеря. У костров по сотням готовили еду, беседовали или спали в тепле.

Хорошо, подумал король и стал глядеть на небо. Ветер непрерывно менял форму облаков, отрывал от них куски, расслаивал, сливал вместе или, наоборот, растаскивал по всему небу. Облако, двигавшееся сейчас как раз над палаткой, напоминало Шаулу ослицу Киша,— из тех, что убежали из Гивы.

Не оборачиваясь, Шаул спросил:

—    Миха, помнишь, как, бывало, ты рассказывал мне, что видишь на небе?

—    Помню! — откликнулся Миха. — Мы лежали тогда в поле у Г ивы, на новом участке. Волы отдыхали, а мы разговаривали.

Миха приблизился. Король обнял его за плечи.

—    А теперь что видишь?

—    Теперь? — оруженосец задрал голову и, почесывая бороду, начал:

—    Черепаха или еж. Вроде как подбирается к стогу сена.

—    А там что? — Шаул повернул оруженосца в другую сторону.

—    Там? Там полчища большие идут одно на другое.

—    А там?

—    Сейчас. Огромный человек — ты ему до колена — бежит по небу спиной к нам. Руки раскинул и смотрит туда, за облака. Может, он видит там ангелов?

—    Рубаха-то у него красная? — вздрогнул Шаул. — Что ты еще там видишь, а, Миха?

—    Рубаха у него тоже белая, на спине только черная.

В эту минуту к ним подошел с факелом в руке длинноволосый старик.

—    Так вот ты какой, король иврим! — воскликнул он, разглядывая Шаула. — Давно я к тебе собирался — посмотреть да послушать, а все откладывал.

—    Ведь и я хотел послушать твою игру, Ицхак бен-Гируш, — сказал, протягивая руку, король.

Они беседовали целый час, попивая вино и без волнения рассуждая о смерти, до которой оставалось совсем немного. Потом оба вышли и уверенно направились к середине стана. В руке у Ицхака бен-Гируша была та самая свирель, которой пастухи приписывали способность окрашивать в любые цвета поверхность Соленого моря и его побережья.

У костра они застали всю армию. Большая группа пустынников в белых одеждах сидела у самого огня. Лица их были торжественны и спокойны. Солдаты расступились, и Шаул с Ицхаком бен-Гирушем прошли вперед. Король приветствовал всех, потом подсел к своим вестовым и стал ждать. Ицхак бен-Гируш, освещаемый пламенем, поднялся на большой плоский камень. Тут же смолкли все разговоры. По взмаху руки великого музыканта пустынники запели молитву, прося у Господа прощения за грехи Его народа. Воины один за другим присоединялись к хору.

—    Что там? — спросил Ахиш вестового.

—    Воют, — пожал тот плечами.

Только что от перебежчика узнали, что вся армия иврим занята пением.

—    А к бою они не готовятся? — недоверчиво спросил басилевс.

Вестовой покачал головой: нет.

—    Теперь понятно, — рассмеялся Ахиш, — что за гул там на небе.

Авнер бен-Нер несколько раз просил солдат отдохнуть перед сражением и даже пугал их печальным примером битвы под Эвен-Аэзером. Но он и сам не заснул ни на минуту. Один за другим приходили к нему в палатку воины из тех, что оставались с Шаулом, и просили позаботиться об их детях или родителях, передать важное слово братьям. Прощались. И каждый раз, когда солдат уходил, Авнер чувствовал, будто обрывается еще одна из ниточек, на которых подвешено его сердце. Он знал каждого воина — столько пройдено вместе!

Последним явился князь Яхмай и увел Авнера в палатку Совета. Там собрались, как всегда, командиры и старейшины. Необычным было только появление за общим столом всех священников, состоявших при армии. Закончив приготовления к утреннему жертвоприношению, они пришли в Совет. Но тут сообщили, что в лагерь явились пустынники изГорода Пещер,и молитва будет общая. Все поднялись, прошли к костру, расселись среди солдат и присоединились к общему пению.

Час Шаула

Уже перед самым рассветом Авнер и Шаул в последний раз собрали командиров и повторили, что нужно будет делать каждой сотне, когда армия ворвется в Изреельскую долину. Потом было жертвоприношение, свя-г щенники благословили построенное в боевые порядки войско, и люди замерли на вершине, рассматривая через утренний туман, заливший долину, плиштимский лагерь, где перемещались тысячи факелов и гремели трубы, призывая к побудке.

В самой середине первого ряда возвышался король Шаул.

Небо над долиной было обложено облаками, но поднявшийся утром ветер раздвигал их, освобождая место для восходящего солнца.

Тысяча воинов, которые вместе с королем будут прикрывать отход, вынули из своих поясов все, кроме ножей, передав вещи в обоз. Они положили на землю ножны и остались в строю с обнаженными мечами.

Первый атакующий отряд — шимониты и пустынники — во главе с князем Шутелехом собрался на середине спуска, ожидая сигнала шофара к началу боя. В одной руке у каждого был зажженный факел, в другой — короткий обоюдоострый меч.

А женщины уже повели обоз на юго-восток, к Иордану. Всех мулов, какие были при армии, дети погнали следом за обозом. Мулы нужны будут позднее, когда после первого вала атаки иврим посеют панику в станах плиштим и шимониты подожгут загоны с лошадьми и колесницами. После этого армия во главе с Авнером бен-Нером выйдет из боя и догонит обоз. Тогда воины сядут на мулов и вместе с женщинами и детьми быстрым маршем двинутся через Иордан в Гилад, куда уже отправлено предупреждение.

Все знают, что им предстоит. Последние минуты стынет на вершине горы ивримское войско, ждет и смотрит на своего короля. А он ликует, король Шаул. Уже много лет не было ему так легко, как в это утро. Князья, Нахшон и Яхмай, три сына — все, кто рядом с Шаулом, видят, как не спеша, не отрывая взгляда от долины, король накладывает на голову красный обруч — венец первого полководца иврим Иошуа бин-Нуна. Поверх венца Миха надевает Шаулу шлем и закрепляет его ремешки сзади.

В эти минуты солнце окончательно вырывается из облаков, и медные доспехи короля загораются от протянутых с неба лучей. Шаул тоже отстегивает от пояса ножны и швыряет их на землю. Воинам вокруг короля передается его ликование. Воины начинают петь, к ним присоединяются левиты, уже благословившие войско.

Шаул поднимает над головой меч. Священник рядом с ним трижды трубит в шофар.

— Шма, Исраэль! — раздается общий крик, и бегущие иврим врываются в плиштимский лагерь у подножья горы.

Ахиш сидел за походным столом, когда в палатку вбежал вестовой с сообщением, что туземцы напали на стан. Басилевс продолжал есть, но на лице у него появилось выражение мрачной сосредоточенности.

Ахиш предусмотрел и такой поворот событий: отчаянную, самоубийственную атаку, в которую бросится неприятель. Поэтому он и поставил первым лагерем у подножия гор, на которые вышел Шаул, гатийцев — отборные ахейские отряды, опытных воинов. Охрана этого лагеря была усилена втрое и неслась круглосуточно.

Вчера Ахиш несколько раз сверял донесения перебежчиков и собственных дозорных. Они совпали. У иврим было так мало войска, что Ахиш мог бы воевать с ними силами одного только города Гата, а не как теперь с десятками тысяч солдат и тысячью колесниц!

Да, он был готов к тому, что Шаул с отчаяния ринется на смерть, но все-таки надеялся, что туземцы станут выжидать в надежде на подход своих ополчений с севера и с юга. Но раз эти иврим начали — тем лучше!

Ахиш вышел из палатки и снова услышал гул с неба. Что это теперь? — подумал он. Не поют же там до сих пор туземцы.

И, поняв, что это и раньше было не от пения, басилевс испугался. Но он не показал вида, только пошел быстрее, слушая на ходу подбежавшего вестового.

Гатийцы выдержали атаку. А теперь сами перешли в наступление, и уже добивают туземцев. Кто там был?

Дикие с юга и много стариков и молодых в белых одеждах. У них короткие мечи и ножи.

На что же они рассчитывали? — думал Ахиш. Гул с неба мешал ему сосредоточиться. Слушая подбегавших вестовых, Ахиш волновался оттого, что не может понять замысел Шаула: на что тот рассчитывал?

—    И ты тоже хочешь сообщить, что гатийцы добивают туземцев? —крикнул он новому вестовому.

Солдат растерялся.

—    Уж очень долго они их добивают, — мрачно проговорил Ахиш.

Второй стан был сильнейшим. За ним шел третий — с колесницами из Дора, четвертый — Ашкелонский и т.д. Басилевс не зря велел разбить свою палатку именно здесь, во втором стане, чтобы, когда сражение начнется, возглавить атаку колесниц на поле боя в Изреельской долине.

Какое-то предчувствие направило Ахиша не в сторону первого стана — гатийцев, где шел сейчас бой, а к загонам лошадей. Животных должны были уже накормить и запрячь в колесницы. Небо не переставало гудеть, и Ахиш ладонями прижал к ушам гибкие пластины шлема и побежал к загонам.

Он издалека услышал запах дыма, а как только забежал за палатки, увидел пламя. Забор, ограждавший загон, пылал. Лошади вырывались наружу и одна за другой разбегались по окрестностям. Колесничие и подбегающие со всех сторон солдаты пытались потушить пожар и поймать лошадей. Паника нарастала, как нарастало пламя, разносимое ветром и самими лошадьми. Некоторые животные с горящими гривами и хвостами катались по земле, отбиваясь копытами от солдат, подбегавших к ним с кожаными ведрами, полными воды.

Ахиш сходу воткнул меч в горло раненой лошади. По его примеру подбегавшие со всех сторон плиштим стали приканчивать и других орущих животных. Громким голосом басилевс отдавал команды: разрушить загон и закидать песком пламя, начать погоню за поджигателями. Быстро выводить неповрежденных лошадей в долину, запрягать колесницы и направлять их к первому стану, где идет бой. От вестовых он принял донесения, что во всем лагере войска уже подняты по тревоге и спешно готовят колесницы к началу главного сражения.

Тут взметнулось пламя над лесом, где составлены были колесницы второго стана, и Ахиш кинулся туда — на треск и огонь пожара. Что же он задумал, этот Шаул? — стучало в голове басилевса. — И почему так гудит небо?

День уже перешел во вторую половину, а главного сражения, которого так ждал басилевс, все не происходило. Наконец удалось прекратить пожары во втором стане, теперь уже полностью небоеспособном, и тогда сквозь валивший от загонов дым смогли пронестись колесницы дорян на помощь гатийскому отряду. А едва дым рассеялся, Ахишу доложили, что туземный король с основными силами и обозом удрал в направлении Иордана. Удрал еще утром, поспе успешной атаки, когда иврим внезапным и мощным нападением устроили панику в ближайших ппиштимских пагерях, вывели из строя колесницы и напустили дыму на всю долину. Басилевс должен был признать, что иврим неплохо испопьзовали ветер, дувший в сторону ппиштим, громоздкость вооружения своих врагов и незнание теми местности. Если бы не сгорели колесницы второго стана, Ахиш быстро догнал бы беглецов, и трусливый туземный король поппа-тился бы за свою хитрость. Послать смертников, чтобы те устроили панику и пожар, а самому бежать, прикрываясь дымом! И об этом Шауле уже распространилась слава по всему Кнаану как о великом воине! Ничего, далеко он не уйдет.

—  В погоню! — прокричал басилевс. — Ашдодский, Ашкелонский, Гатийский станы! В погоню за туземцами!

Ахиш еще раз обернулся со своей колесницы и прокричал, что серен Дора остается за главного до полной победы в долине, и ускакал. За колесницей поднималась пыль. И гудело небо.

Перед взглядом его все махала, удаляясь, рука Рицпы. Радость на душе у Шаула нарастала. Он видел, что прошло немало времени, пока Ахиш, наконец, понял, что иврим уходят, но до сих пор еще не догадался, куда. Шаул слушал донесения и смеялся: он знал, что Ахиш не догонит Авнера. И все воины Шаула, кто еще оставался в живых, успели обрадоваться: их семьи спасены! И хотя и теперь армия Ахиша во много раз превосходила силы Шаула, король иврим еще велел Ионатану отделить самых молодых и быстроногих воинов и приказал им догнать Ахиша и еще раз навязать ему бой, чтобы еще задержать плиштим, преследующих Авнера. Командиром этого отряда Ионатан назначил Элица — своего оруженосца из племени Менаше. Сам Ионатан остался с отцом.

Серен Дора прежде всего разрешил обессилевшим га-тийцам отойти в свой лагерь. И тут же по опустевшей долине понеслась сотня колесниц из третьего стана. Земля загудела от грохота колес и копыт. Кони храпели, выплевывая на землю пену и сверкая красными глазами. Колесничие кричали изо всех сил и направляли тяжелые повозки в гущу врага, отступившего к горе Гильбоа.

И догнали плиштим Шаула и сыновей его...

Иврим положили на землю уже бесполезные мечи и топоры и взялись за копья. Но это им не помогло. Не помогали и щиты, сходу разносимые конями и колесницами с закрепленными на повозках копьями. Первая же атака плиштим оказалась успешной: десятки иврим, раздавленные, растоптанные копытами, остались корчиться на земле. Кони догоняли убегающих, с колесниц тянулись к их спинам копья, а серен Дора запустил уже вторую волну колесниц для атаки тех иврим, что отступали плечо к плечу небольшим, но все еще сохранявшим строй отрядом, направив копья на атакующих лошадей.

Посмотрим, как они удержат свои копья, когда их прижмут колесницы, — думал, улыбаясь, серен Дора. Он дождался, пока улеглась пыль от последней колесницы, подозвал свою, забрался в нее и приказал колесничему двигаться за атакующей цепью.

Солнце пошло уже на закат, когда серен Дора подъехал к месту боя. Он двигался медленно, вглядываясь в происходящее сражение.

Иврим оставалось уже совсем немного, но, отступая, они достигли леса у подножья гор Гильбоа. О пни этого леса, о густую линию сосновых стволов уже разбились передние колесницы, а следующие влетели в их обломки, и лошади запутались, мешая друг другу. Теперь из-за деревьев и из-за груды вражеских колесниц иврим отбивались от спешенных плиштимских колесничих, которые продолжали атаку.

—    Луки! — закричал, подъезжая, серен Дора. — Луки!

—    Луки-луки-луки! — пробежало по рядам плиштим. Солдаты басилевса стали прятаться за деревьями и оттуда обстреливать врага.

И война против Шаула сделалась жестокой. И разили его воины, стреляющие из луков...

И сразу положение иврим сделалось безнадежным. Отовсюду слышались хлопки: сухой — тетивы — и через секунду — сочное врубание наконечника в тело. Промахнуться было трудно. От земли поднимались стоны раненых.

Потом плиштим отбросили луки и с мечами и копьями набросились на тех иврим, что еще держались на ногах.

Король Шаул, которому стрела рикошетом рассекла лоб, крушил наседавших врагов боевым топором. Оруженосец Миха прикрывал короля от стрел большим круглым щитом. Сзади через шум боя к ним долетал голос вестового Авдона, выкрикивавшего имена убитых:

—    Князь Яхмай! Ицхак бен-Гируш! Твой сын Авинадав! И другой твой сын — Ионатан!..

Авдон умолк, отбился от колесничих, перескочил на новое место и опять стал выкрикивать в сторону короля:

—    Твой сын Малкишуа...

И убили плиштим Ионатана и Авинадава, и Малкишуа — сыновей Шаула...

Миха за спиной Шаула прокричал:

—    Авдон — твой вестовой!

Шум боя вокруг короля начал затихать, но в сплошной рев обратились предсмертные крики раненых, и иврим, и плиштим. Солдаты басилевса еще не догадывались, кого они сейчас окружили и добивают.

Король Шаул уже ни о чем не думал. Из тела его торчало несколько стрел, а лицо заливала кровь из раны на лбу. Но и теперь Шаул не подпускал к себе врагов. Оруженосец за спиной молчал. Только по лязганью стрел об щит Шаул догадывался, что Миха жив и прикрывает его сзади.

Вращая топором, король расшвыривал нападавших. Плиштим отлетали и опять издалека били по нему из луков.

Вдруг Шаул почувствовал, как он слабеет и испугался, что вот сейчас потеряет сознание и окажется в плену.

—    Миха! — крикнул король, не оборачиваясь. — Убей меня!

—    Не могу, Шаул, — Миха вскинул щит, и Шаул услышал, как, звякнув, отлетело копье.

—    Миха! — проревел король. — Я тебе приказываю! Иначе это сделают необрезанные.

—    Нет, Шаул, — донесся сзади голос Михи.

—    Боишься? — простонал Шаул.

—    Зеева убили! — вместо ответа выкрикнул Миха.

Шаул наклонился за мечом, и в ту же минуту над ним пролетел дротик. Это Бог не дает врагу убить меня, подумал король. Значит, пора самому...

Не разгибаясь, он нащупал щель между двумя огромными камнями, вставил туда рукоять обоюдоострого меча, а потом распрямился во весь свой гигантский рост. Кровь заливала лицо, он утирал ее с лохматых бровей и с век и искал взглядом на земле тела сыновей. И тут сквозь доспехи его достала еще одна стрела, хрустнула меж ребер и закачалась.

Шаул закричал нечленораздельно и упал на сияющее острие меча.

Мгновенно стихла битва. Остановились удивленные плиштим. И тогда у них на глазах не то запел, не то закричал оруженосец великана — последний из еще живых ивримских бойцов. Он медленно шагнул вперед, выбрал место рядом с телом своего командира, вложил между камнями обломок копья, кинулся на него, дернулся и затих.

Так умер Шаул и три сына его, и оруженосец его, и все люди его в тот день, вместе...

Плач Давида по Шаулу

Орали на пашне волы, и ослицы подле паслись, как напали савеяне и взяли их, а отроков сразили острием меча, и спасся я один, дабы известить тебя!

(„Иов”, пер.С.Аверинцева)

На рассвете следующего дня плиштим обнаружили трупы короля Шаула и принцев. Доложили Ахишу, он тут же приехал, и командиры впервые за эти дни увидели басилевса довольным.

Мертвецам отрубили головы и вместе с личным оружием отправили эти трофеи на побережье. Процессия с пением и музыкой обходила храмы Дагона и Астарты, продвигаясь от города к городу; народ ликовал и удивленно глядел на огромный боевой топор туземного короля.

Обезглавленные тела Шаула и его сыновей были прибиты к стенам только что завоеванного Бейт-Шаана. Назначенный начальник Бейт-Шаана приказал, чтобы трупы иврим висели, пока не будет отстроен храм Дагона. Наутро в Бейт-Шаан торжественно вошли прибывшие с побережья новые жители во главе со жрецом...

...И когда увидели иврим... что умерли Шаул и сыновья его, то оставили они селения свои и бежали. И пришли плиштим и поселились там.

Давид проснулся рано, тихо выбрался из палатки и направился в степь, которая за Циклагом, чтобы пройтись, пока еще не поднялись его люди, пока тихо в Божьем мире. Солнце уже взошло, и Давид поражался тому, что совсем нет птиц в воздухе: ни гибкого полета синиц, ни голосов трясогузок. Войдя в высокую траву, он увидел поляну. Там по сырой после дождя земле бродила пара цапель, осторожно переставляя черные ноги. Узкий оранжевый клюв у птиц начинался сразу от ярко-желтых круглых глаз. Иногда шея внезапно выгибалась, цапля выхватывала из кустов червяка, шея вновь вытягивалась в сияющую белую линию, и цапля с большим усилием глотала добычу.

Налюбовавшись издали птицами, Давид повернул обратно. Выйдя из травы, он оказался на плато, устланном камнями. Камни — коричнево-серые обломки неведомой горы — жили своей жизнью, независимо от того, что происходило с людьми рядом с ними. Как всякому жителю Кнаана, Давиду не раз приходилось расчищать от камней поле перед пахотой, брать в руки их прохладные со стороны земли тела, выбрасывать с участка, а потом строить из них ограду или стену. На новом месте камни не жили, как на предыдущем, и все-таки притягивали Давида. Хотелось коснуться рукой, разглядеть рисунок отверстий и вмятин. Ицхак бен-Гируш, музыкант Божий, шутил, что Г осподь разбросал по Эрец Исраэль так много камней, чтобы она не отделилась от остальной земли и не устремилась на небо.

При мысли о музыканте у Давида кольнуло сердце, и он подумал: с Ицхаком сегодня что-то случилось.

Едва Давид закончил есть, за ним прибежал сын Амнон. Выслушав его, Давид сразу кинулся к своей палатке. У входа двое Героев держали за плечи высокого худого человека с черной повязкой на лбу. Лицо человека было перепачкано землей, одежда изорвалась в клочья.

— Посмотри, что он принес, — сказал Авишай бен-Цруя, проходя вслед за Давидом в палатку. — Давай, показывай! — он подтолкнул незнакомца. — Вот он, Давид, — перед тобой¹.

Человек сунул исцарапанную руку за пазуху и вытащил сверток.

С одного взгляда Давид понял, что это. Последние дни погони за кочевниками и сражения с ними вытеснили у Давида и его людей мысли о войне Плиштии против короля Шаула. И вдруг эта весть!

—    Встань, — приказал Давид. — Говори.

Человек протянул Давиду красный обруч.

—    Теперь ты — король! — хриплым голосов выкрикнул он.

Давид взял обруч и положил на скамью возле себя.

—    Говори, как это случилось, — велел он.

Стряхивая с волос землю, человек отдышался и быстро заговорил.

—    Я бегу от самой горы Гчльбоа. В долину пришло несметное количество войск и колесниц басилевса. Армия иврим разбита; народ покидает селения, а плиштим убивают иврим и занимают их дома.

В палатку набилось уже немало народу.

—    Шаул и три его сына убиты в сражении, — выдохнул вестник.

Наступила тишина. Все смотрели в землю. Что же будет? — думал каждый.

Чья-то песня за стеной палатки разозлила Иоава, он выскочил, и певец тут же утих.

Человек протянул руку к скамье с красным обручем и повторил:

—    Давид, теперь ты — король иврим.

Тот поднял хмурый взгляд.

Человек начал, волнуясь, рассказывать, как плиштим-ские колесницы гнались за убегающими иврим. Возницы стреляли им в спины из пуков; упавших растаптывали лошади.

—    Как ты узнал, что король убит? — прервал его Иоав.

—    Случайно. Я прятался в пещере, ждал пока стемнеет. К ночи выбрался и осторожно пополз через поляну. Повсюду лежали трупы. За горой уже были видны плиштим, объезжавшие место боя, у каждого из них в одной руке был факел, в другой — копье. Если они находили наших

раненых или им попадались беглецы, вроде меня, их сразу закалывали.

Я полз очень быстро. Плиштим перекрикивались между собой и смеялись. Вдруг рядом с моей ногой приподнимает голову огромный человек; я понял, что его тоже напугали голоса всадников. Вижу, он лежит на мече, а из шлема и из доспехов торчит не менее пяти стрел. И он еще жив!

Лица его я разглядеть не мог, все оно было залито кровью. Да и темнота! А он меня увидел. Я хотел бежать, да от страха не смог. А человек хрипит мне: „Ты кто?” „Я — новобранец из войска иврим,” — отвечаю. „Ты не иври?” — спрашивает. „Нет. Я сын амалекитянина, перешедшего к иврим.” „Хорошо,” — выговаривает он медленно, — „Возьми мое копье, встань и добей меня.”

И встал я над ним, и добил его, ибо знал, что ему уже не жить после того, как он пал на меч свой. И взял я венец, бывший на голове его, и запястье, бывшее на руке его, и принес их сюда, к господину моему.

И схватился Давид за одежды свои, и разодрал их. И то же сделали все люди его. И причитали, и постились, и плакали до вечера по Шаулу и Ионатану — сыну его, и по народу Господню, и по Дому Исраэлеву — ибо пали те от меча.

...И спросил его Давид:

—    Как же не побоялся ты поднять руку свою, чтобы погубить помазанника Божьего?

Сказал Давид:

—    Кровь твоя, да будет на твою голову! Уста твои свидетельствовали против тебя, когда ты произнес: „Я убил Помазанника Господня!”

И тут же по знаку Иоава к пришедшему подскочили двое молодых воинов и выкинули его из палатки. Сразу донесся крик и звук падающего тела.

Давид вышел из палатки, и весь Циклаг услышал его голос:

—    Король Шаул и сыновья его убиты в бою. Плачь по ним, Дом Исраэлев!

Плач Давида по Шаулу, Ионатану и бойцам, павшим в битве у горы Гильбоа.

Олень Исраэля!

Убита твоя краса.

Трупы покрыли горы — пали герои...

Тихо!

Пусть не узнают в Гате, не возвестят в Ашкелоне, чтобы не ликовали дочери необрезанных.

Горы Гильбоа!

Ни дождь, ни роса — пусть вас не коснутся.

Пусть не будет полей плодоносных там, где пали герои!

Щит Шаула и лук Ионатана — ни один бой их не минул.

Запомним, что меч короля Шаула не возвращался из битвы без крови.

Пали герои...

Ионатан и Шаул!

Как любили они друг друга!

Легче орлов и сильнее львов они были — отец и сын, неразлучные в смерти.

Дочери Исраэля!

Плачьте над телом Шаула!

Это он одевал вас в пурпур, золотые дарил украшенья.

Пали герои...

Тело Ионатана там, на горах... Мне больно!

Брат мой, Ионатан, чудо твоей любви я потерял!

Пали герои...

Осквернено оружье...

Эпилог

Посланцы Авнера отыскали сына Шаула у пустынников в Эйн-Геди и тайными тропами, двигаясь ночью в горах, повели его на север, в Маханаим — селение за Иорданом. По пути они видели с гор много пожаров в Изреельской долине и слышали от пастухов о зверствах плиштим. Иврим бежали. Победители разграбили все селения, большие и малые, и заняли их. Теперь плиштим рыскали по окрестностям, и горе тем, кого удавалось захватить армии басилевса или его союзников.

По дороге проводники рассказали сыну Шаула, как славно бились и погибли его отец и братья. Теперь голова Шаула лежала на жертвеннике в храме Астарты в Доре.

Переведя армию через Иордан и велев разбить военный лагерь в Маханаиме, Авнер отправился в Явеш-Гилад. Собрав все население на площади, военачальник Шаула перед тем, как начать говорить, осмотрел стены и дома и похвалил жителей за то, что отстроили селение, разрушенное во время битвы с Нахашем.

— А больше всего меня радует, — улыбнулся Авнер, — что у каждого из вас по два глаза.

И они поняли.

...И поднялись все отважные, и шли всю ночь, и взяли тело Шаула и тела сыновей его со стены Бейт-Шаана, и пришли в Явеш... и похоронили... и постились семь дней...

На седьмой день к ним присоединился сын Шаула. Разорвав свои одежды и покрыв голову, он сидел вместе с остальными иврим и плакал — может быть, еще и оттого, что опоздал и так и не увидел ни отца, ни братьев.

Иврим приходили и уходили, садились рядом, вспоминали Шаула, подвиги павших воинов. Женщины в темных платках плакали неподалеку. Среди них были и Рицпа, и Шема — жена Ионатана.

Сидя с этими людьми, Авнер с презрением поглядывал на плачущего сорокалетнего мужчину, так не похожего ни на отца, ни на братьев. Но Авнер знал, что завтра, в

первый день после поста, это существо придется провозгласить новым королем иврим как единственного сына, оставшегося в живых. Рицпа была наложницей Шаула, да и сыновья от него — Армони и Мефибошет — были еще совсем маленькими.

Авнер вздохнул. Война с Плиштией только начинается, и разве сможет этот человек заменить Шаула?!

Но король всех племен необходим сейчас иврим, как никогда.

Рассказывали, что однажды по дороге через Изре-ельскую долину вели рабов на побережье, и охрана попалась особенно злая: гнали иврим под солнцем, пить не давали. Рабов торопились привести на рынок: цену за них давали хорошую. И вот, когда проводили несчастных иврим у горы Гильбоа, вдруг послышался тяжелый вздох, и низкий голос произнес:

— Бедное мое королевство!

Услышали это не только рабы, но и охрана. А были плиштим людьми суеверными. Спросили у рабов: „Слышали?” Те говорят: „Слышали”. „И что означают на вашем языке те слова?” Один мальчик отвечает: „Означают, что король наш жив и хочет заступиться за иврим”.

Охранники покачали головами, и больше до самой Плиштии рабов не обижали.

Приложения

Несколько предварительных замечаний.

а)    Столкнувшись с трудностью написания по-русски большинства библейских имен и географических названий, я выбрал, как уже говорится в предисловии, то их звучание, которое сохранилось в современном Израиле. В самых трудных случаях я просил своих детей прочитать вслух на иврите тот или иной отрывок из Танаха, полагая, что даже моя младшая „цабарит”, т.е. девочка, родившаяся в Израиле, произносит ивритские слова точнее, чем ученый монах — переводчик Библии из Константинополя или подмосковного монастыря.

б)    Абсолютное большинство мест, где происходит действие романа, мне посчастливилось увидеть самому, а иногда и пожить там. Например, в 1985 г. во время военных сборов я целый месяц прослужил именно в той части Иудейской пустыни, где Шаул преследовал Давида, и еще раз проверил здесь, насколько убедительна моя версия о „Божественной игре”.

в)    Кнаанский ландшафт, конечно, изменился за три тысячелетия, прошедших после смерти короля Шаула. То, что видится стоящему на Мацаде туристу суровой пустыней за Иорданом и Мертвым морем, быпо степью с такой густой травой, что в ней могли укрыться от врага стада с пастухами, медведи, пеопарды, антилопы и хищные птицы; там жили и воевали друг с другом кочевники-амалекитяне и другие племена.

И все-таки Израиль — та же самая Эрец-Исраэль, так что иногда кажется, будто только минуту назад вот на этих разложенных полукругом камнях сидели Шаул и его военачальник, беседовали, глядя на ппамя костра, потом ушли, но скоро вернутся...

I. Хронология (все даты — до новой эры). 1093 г. — родился Шмуэль — судья и пророк.

1065 г. — родился Шаул бен-Киш, будущий первый король иврим.  

1028 г. — родился Эльханан бен-Ишай, будущий Давид — второй король иврим.

Девятнадцать лет правления Шаула (1025-1006 г.г.)

1025 г. — сражение под Явеш-Гиладом   —    Шаул помазан пророком Шмуэлем и становится первым королем всех племен иврим.

1022 г. — принц Ионатан убивает плиштимского наместника Фихола.

1021 г. — сражение под Михмасом.

1020 г. — поход против Амалека   —    разрыв Шаула со Шмуэлем.

1012 г. — встреча и знакомство Шаула и Эльханана.

1011 г. — Эльханан бен-Ишай убивает Г опиата и получает имя Давид.

1009 г. — король Шаул выдает замуж за Давида младшую дочь Михаль.

1008 г. — побег Давида и начало его скитаний по Иудейской пустыне —    смерть пророка и судьи Шмуэля.

1007 г. — Давид получает от плиштимского басилевса Ахиша селение Циклаг.

1006 г. — гибель Шаула с сыновьями Ионатаном, Малкишуа и Авинадавом в битве у горы Гильбоа   —    Авнер бен-Нер провозглашает старшего сына Шаула королем всех племен иврим.

II. Названия месяцев в еврейском кален даре.

Нисан — март-апр.

Тишрей — сент.-окт.

Ияр — апр.-май Сиван — май-июнь Тамуз — июнь-июль

Хешван — окт.-ноябрь

Кислев — ноябрь-дек.

Ав — июль-авг. Элул — авг.-сент.

Тевет — дек.-янв. Шват — янв.-февр. Адар — февр.-март

В древности год отсчитывался он Нисана, и Песах, таким образом, приходился на 14-й день нового года.

III. Библейские меры

локоть (ама, амот — ивр.) — прибл. 50 см.

эфа — прибл. 36.5 литров

кав — прибл. 2 литра

сеа — прибл. 12.1 литра

кивра — мера для больших расстояний

IV Терминология, связанная с жертвоприношениями

„Хлеб священный" или „Хлебы предложений" — согласно Иосифу Флавию, это — одна из жертв, предлагаемых Богу в Храме: 12 пшеничных не квашеных хлебов, каждую субботу заменявшихся свежими.

Основываясь на комментариях Раши, можно заключить, что в библейские времена иврим приносили два вида жертв:

а)    всесожжение (ола — ивр.) — жертва сжигалась целиком (то же и „бескровная жертва” (кторет — ивр.) или „воскурение”);

б)    мирная жертва (шламим — ивр.) — часть жертвы сжигалась, часть шла в праздничную трапезу жертвователю и его семье, а часть отделялась священникам-левитам, участвовавшим в жертвоприношении.

Кроме того, жертвы делились на:

а)    искупительные (хатат — ивр.) — за грех, совершенный по неведению;

б)    повинные (ашам — ивр.) — за осознанный грех;

и на:

а)    обязательные;

б)    благодарственные: за избавление от опасности, за первый приплод домашнего скота (отделялась десятая часть — см. гл.1, ч.Ш), по обету и в знак особого усердия.

Размеры жертвы зависели от достатка жертвователя. Бедные люди могли принести священнику двух голубей или даже „мучное приношение” из муки, оливкового масла и ладана.

Во всякое жертвоприношение непременно входила соль.

V. Оружие

Как мы узнаем из Танаха, правление короля Шаула  —    это непрерывные сражения с вторгающимися в Эрец Исраэль врагами. Археологические коллекции иерусалимского и тель-авивского музеев позволяют представить древние армии и войны, которые они вели.

Колесниц иврим и при Шауле еще не признавали. Пехота королевской армии подразделялась на четыре рода войск: лучники, пращники, копейщики и бойцы вспомогательных отрядов. Последних было очень много  —    это из-за них устанавливалась воинская повинность и вводились звания командиров сотен и тысяч. За время службы в армии эти молодые люди в основном строили и ремонтировали укрепления, работали в хозяйстве, чинили оружие, иногда были в бою щитоносцами и участвовали в обороне крепостей и воинских станов. Лучшие из них при большой настойчивости попадали в трехтысячную королевскую армию — именно поэтому количество командиров тысяч было намного больше, чем количество тысяч.

Но в сражении армии Шаула и Ионатана использовали три первых рода войск: лучников, пращников и копейщиков.

Копейщики представляли ударную силу. Рукопашный бой они начинали, прикрываясь круглыми кожаными щитами с медным диском в середине (ивр. „маген цинна”). Лучники и пращники щитов не имели. Иногда во время сражения их прикрывали щитоносцы из вспомогательных отрядов.

В начале атаки и копейщики, и лучники, и пращники использовали легкие, небольшого размера дротики (ивр. „ханит”) с кремневыми, а позднее и с металлическими наконечниками. Их бросали во врага с ходу. Затем, уже сблизясь с противником, каждый отряд и каждый воин пользовался своим оружием. О нем и поговорим.

Уже после первой своей победы на армией короля Нахаша Шаул и его военачальник Авнер бен-Нер решили сделать главным звеном армии лучников.

До этого времени в Кнаане использовались в основном древние типы лука (ивр. „кешет”): дважды изогнутый египетский лук и месопотамский — в форме простой дуги. Применялись и сложные, более дальнобойные тяжелые луки, пришедшие в Плодородную Радугу еще из Аккада в третьем тысячелетии до новой эры.

При Шауле армия осваивает сложный лук, сделанный из березы, сухожилий диких быков и рогов диких козлов.

Стрелы (ивр. „хец”) в изобилии завозились с севера: из Дана, Звулуна и Нафтали. Они имели полое камышовое древко с оперением у основания и наконечник из кремня, а позднее — из металла. Держали стрелы в плоских кожаных колчанах (ивр. „ашпа”) с круглым основанием.

Остальное оружие изготовляли на местах.

На смену бронзовому серповидному мечу, очевидно, пришедшему в Кнаан из Месопотамии (Двуречья), — оружию только рубящему, — армия Шаула была теперь вооружена и железными плиштимскими мечами. Обоз иврим переполнился этим оружием после побед, одержанных Шаулом над плиштим, особенно после битвы в долине Эйла. Кроме того, в обозе теперь постоянно находились кузнецы-оружейники, а изготовлением железного оружия последние годы уже открыто занимались во всех племенах иврим. Короткие (в среднем 25 см), кинжалоподобные плиштимские мечи были прямыми, обоюдоострыми, с заостренным концом. У плиштим остальные народы, в том числе и иврим, научились делать цельную отливку меча: клинок, крестовину и рукоять, что увеличивало прочность оружия. Таким мечом уже и рубили, и кололи.

В бою применялось и иное оружие: беньяминиты, например, часто предпочитали мечу боевой топор (ивр. „гарзен”), а князь Яхмай из Иссахара непревзойденно орудовал булавой. И топоров теперь было два типа: режущий и пробивающий. Последний, столь почитаемый королем иврим, появился в Кнаане как ответ на металлический шлем (ивр. „кова”) у противника. Сами иврим шлемов не любили, равно как и доспехов. Поэтому Совет приказал королю и остальным командирам для примера солдатам сражаться в полной боевой одежде: в шлеме, кольчуге, наколенниках и со щитом. Очень медленно привыкали иврим к доспехам, даже из кожи или грубой ткани, увешанной продолговатыми бляшками из бронзы. Это положение сохранялось во все время правления первого ивримского короля. Поскольку в сражениях, которые вел Шаул, солдатам приходилось много и быстро передвигаться по зною» они старались скинуть с себя как можно больше вещей, а преследование вели и вовсе полуголыми.

VI. Географические названия

Большинство селений эпохи короля Шаула исчезло или было за эти три тысячелетия переименовано до неузнаваемости. И все-таки израильскому археологу Иоханану Аарони удалось идентифицировать многие места, упоминаемые в Танахе, даже такие малые, как родные селения давидовых Героев.

Второй источник, позволивший автору связать древние и современные названия — „Археологическая энциклопедия” Авраама Негева.

На основе этих двух книг, к сожалению, еще не переведенных на русский, были составлены и все карты, прилагаемые к роману.

В приводимом ниже списке в скобках указывается со

временное название географических мест, упомянутых в „Короле Шауле”.

Арам (южн. Сирия)

Амон (зап. Иордания)

Ашшур (Ирак)

Ашдод Афра Ал мон Адам Афек Аза (Газа)

Арад

Ай

Аялон

Аялонская долина

Азейка

Ароэр

Арар

Аркиа

Арава

Ахох

Башан

Бейт-Шаан

Бейт-Шемеш

Бейт-Эль

Бейт-Лехем

Беер-Шева

Бавель (Вавилон — Ирак)

Баал-Меон

Бейт-Хорон

Бахурим

Бейт-Пелет

Бесор — ручей

Вавилон (Ирак)

Верхнее (Средиземное) море

Гилад

Гат

Гилгал Гива Г итаим Гило Гивон

Газелий Нос

Город Пальм (предп. Иерихо)

Дор

Двир

Двуречье (Ирак)

Ерушалаим (Ивус, Иерусалим)

Етам — скала

Земля Дозорных Земля Лисиц Земля Шалиша Зиф — пустыня Зуб Фараона — скала

Ивус (Иерусалим)

Итер

Ион

Израэль — селение Изреельская долина

Кедма (страна Сыновей Кедма: Амон, Эдом, Моав — соврем, зап. Иордания)

Кармель

Кавцел

Кеила

Лахиш

Лув (Ливия?)

Маон — пустыня Моав

Мицраим (Египет)

Маккейда

Михмас

Мицна

Мацада

Мегидо

Нов

Наарана Нуб (Судан?)

Нево

Найот

Пустыни: Темная*

Желанной Охоты*

Рефаим — долина Рабат-Бней-Амон Рамат-Амицпа Рама

Соленое (Мертвое) море Страна Бедуинов*

Страны Плодородной Радуги

Самала

Сохо

Телаим

Тиц

Фахш — оазис

Хацор

Хетти

Харма

'Названия взяты из „Повести о Синухете” (папирус XIII в. до н.э.)

Эйн-Дор

Эйн-Геди — оази

Эдом

Элам

Элиша (Кипр)

Эглон

Эйн-Шемеш

Экрон

Эфраимская дорога Эйла — долина

Яфиа

Ярмут

Яфо (Яффо)

Ярда — родник

Хавила Хешбон Хапи (Нил)

Хамат

Хелеф

Хуш

Хорш

Целцах

Царский тракт (Царская дорога)

Шило

Шаалвим

Шунейм