Явеш-Гилад

Явеш-Гилад

Пейзаж с ослицей и погонщиком

В те дни не было короля у Израиля, каждый делал то, что ему нравилось.

(„Судьи", 21-25)

В 2736 году от сотворения Мира весна добралась до заиорданской земли Гилад, заселенной иврим из племен Реувена, Гада и Беньямина, только к концу месяца адар. Ночи все еще были студеными, и в селениях на границе с пустыней люди и овцы спали вповалку, согревая друг друга. В селениях, расположенных ближе к лесам, делали запасы веток, добавляли их к сушеному помету и топили им в домах или разводили общий костер, собирая вокруг него всех жителей.

Эту зиму с сильными ветрами и нескончаемым дождем население восточных окраин Эрец Исраэль провело в полусне. Не чинились крыши, не замазывались трещины и щели в стенах. Водяные потоки прорывали дыры в песчаных насыпях. Проваливались дома, вода заливала селения, а люди бездействовали. Они жевали зерно из последних запасов, запивали водой, радуясь, когда ее удавалось подогреть, а чаще — козьим молоком. Коз доили дети, а взрослые больше лежали, прижавшись друг к другу, и мечтали о весне и о празднике Песах в середине месяца нисана. Или ссорились, выясняя, чей черед сегодня загонять скот.

Нищета здесь теперь свирепствовала не меньше, чем болезни, разившие то людей, то их стада; и соседи-враги, кнаанеи, не спешили добить эти ивримские селения и завладеть их колодцами. Не торопились и орды из пустынь Сирии и Амона, хотя больше не опасались встретить в Гиладе сопротивление: все знали, как много мужчин здесь не вернулось с войны с Плиштией.

Наконец наступил адар, и солнце стало задерживаться над пустыней надолго — сперва еще несильное, неяркое, будто его облили молоком и не обтерли. Гиладские селения ожили, иврим зашевелились, начали чинить колодцы и очищать каменные ямы, чтобы сберечь запасы дождевой воды. Все, кто мог двигаться, уходили собирать траву, сажать овощи, подрезать виноградные лозы, окапывать оливы и снимать стручки с рожковых деревьев-в этом году урожай на диких плантациях был особенно обилен. В селениях, где мужчин осталось побольше, ожили мелкие домашние кузницы и плавильни

— большие строго запрещались плиштим. Здесь чинили лемехи плугов, мотыги, отливали из меди и бронзы наконечники стрел и ножи, чеканили украшения. Возобновились базары — там меняли у кочевников овец на семена, вино и оливковое масло. Уже ждали купцов издалека с различными товарами: от сушеной рыбы до крашеного полотна.

На рассвете на глиняные стены поднимались люди и оглядывались кругом. По бело-серым пескам сверкали темно-сиреневые осколки базальта; охряные холмы пустыни набухали на горизонте, но вдоль русел ручьев, уже исчезающих один за другим, еще холодели молодые лопухи. Дневное солнце выравнивало цвет, будто набрасывало на все пространство огромную бычью шкуру. Но каждое утро мир вокруг строился заново, пейзаж опять был резко очерчен и тщательно раскрашен.

Иногда на ближайший к селению холм выходила прекрасная ослица; покров тонкой шерсти на ее спине и шее трепал ветерок, острые уши казались медово-алыми, а надо лбом задерживалось кольцо теплого пара из ноздрей. Ослица была для жителей селения добрым знаком. Не сразу, но непременно за ее спиной появлялся из утреннего воздуха мальчик-погонщик и стоял в оранжевом пятне на вершине холма, дрожа и поджимая под себя то одну, то другую ногу. При этом мальчик вглядывался в сторону селения. Если иврим отворяли ворота, мальчик подавал знак своим, и несколько груженых верблюдов, а за ними мужчины в халатах и платках выплывали из песков, подходили под стены, останавливались, показывая, что они — мирные купцы, и тогда их впускали внутрь. Лица гостей бывали серыми после ночей, проведенных в пещерах; войдя в селение, они спрашивали иврим о здоровье и, в свою очередь, объясняли, что их боги были милостивы, и в эту зиму смертей было немного. Начинался обмен подарками, визиты, а через несколько дней караван, напоив верблюдов и набрав на дорогу воды, направлялся дальше, следуя по Царскому тракту на юг в Египет или на север через Хацор в Арам или Дамаск.

Совсем иначе складывались отношения с кочевниками.

Судьи Яир и Ифтах, изгнав из Гилада армии Амона, мечом привели к покорности племена кочевников, населявших степи на Востоке. Иврим именовали их „агриита-ми”. Агрииты не переходили больше линию восточных пещер иначе, как для торговли, и не нападали на караваны, бредущие через их владения в Рабат-Бней-Амон.

Иврим не вмешивались в Великую войну за колодцы, которая, то разгораясь, то затухая, длилась столетиями между племенами цемари и арвади, хотя вожди их не раз обращались к иврим за поддержкой или просто жаловались друг на друга. Мудрость такой политики со временем оправдалась. В конце концов между соседями установились ровные отношения. Совсем по-другому это происходило в Стране Сыновей Кедма — так называли землю за Иорданом, где распологались государства: Амон, Эдом и Моав. Королевства эти страдали от собственных кочевых племен — синей и арков — и, конечно от многочисленного и раскиданного по пустыне племени Амалек, упорно не признававшего иного образа жизни, кроме разбоя. Время от времени правители Страны Сыновей Кедма устраивали походы на кочевников, забирали в дань стада и уводили заложников из обращенных в пепелище стойбищ. Агрииты притихали и здесь.

Но вот положение стало меняться. Союз кочевых арамейских племен успешно завершил многолетний поход в Северное Двуречье. И тут же, как это всегда случается с победителями, началось дробление на мелкие и недолговечные союзы, дележ завоеванных земель, вражда между вождями племен.

Однако некоторые из кочевников повели себя иначе. Затосковав по родным степям, они нагрузили обозы великой добычей и повернули обратно, разрушая по пути большие и малые города и государства от Сирии до Аравии. Возвратясь, эти племена опять обратились к охоте и скотоводству, но теперь им стало здесь тесно. Разросшиеся и приобретшие боевой опыт, они становились во главе кочевых союзов, представляя значительную силу, с которой должны были считаться в Кнаане и в странах за Иорданом.

Самым страшным среди возвратившихся из похода на Ашшур и Бавель было племя кочевниц хамати. Рассказывали, будто женщины-хамати носятся по степям и пустыням на полудиких верблюдах-дромадерах и охотятся на барсов, чьи шкуры служат для этих женщин единственной одеждой. И, что было особенно отвратительно даже для кочевников, — хамати съедали желудок и сердце барсов сырыми. Все живое, что попадалось хамати в их набегах, безжалостно уничтожалось. Только молодых мужчин они некоторое время сохраняли. Дикарки гнали их перед собой, связанных и голых, использовали для похоти, а потом убивали. Шатров или палаток у хамати не быпо, холодной зимой они жили в пещерах, часто их меняя.

Не знали они и родственной жалости. Если от ппенных мужчин рождался мальчик, младенца приносипи в жертву. Оставляли в живых только новорожденных девочек. Матери-хамати кормили их в первый год, а потом передавали на попное попечение старших дочерей. Своих старух, уже не способных скакать на верблюде, охотиться, спать на земле, переносить хопод и гопод, изгоняли в пустыню и бросапи там, запретив возвращаться.

Страшные, опустошительные набеги хамати наводили ужас на моавитские и эдомские города. Ничего, кроме запертых ворот, не могли они противопоставить кочевницам, научившимся в Двуречье готовить ядовитые отвары, которыми смазывались наконечники стрел, и узнавшим секреты быстрого изготовления наконечников прямо в походе. Да и сама форма стрелы была такова, что, стреляя на ходу, хамати точно поражали врагов с расстояния вдвое большего, чем те могли им ответить. Но главным оружием этих диких женщин были какие-то вилы на короткой железной рукоятке, похожие на ивримскую букву „шин”. Если хамати удавалось застать врасппох стойбище какого-либо кочевого племени, они обращали его в груду окровавленных тел и пылающих костров, а сами уходили, гоня перед собой столько овец и коз, сколько хватало им до следующего набега.

Дикие женщины были прекрасны, и все правители мечтали заполучить себе в гарем кочевницу-хамати. Однако ни одному из них это не удалось. Какое бы войско ни окружило дикарок, те оборонялись вилами до последней возможности, а потом перегрызали острыми, похожими на клыки, зубами вены у себя на руках и, истекая кровью, умирали свободными.

Еще рассказывали, что за всю историю был только один случай, когда дикарка-хамати до того полюбила мужчину, что пошла к нему в рабыни и успела родить двоих детей, прежде чем соплеменницы выследили ее и пронзили отравленной стрелой. Этим мужчиной был праотец иврим Яаков-Исраэль — в ту пору молодой пастух на службе у Лавана, а дикарку-хамати звали Зилпа. Однажды она увидела из засады Яакова, когда тот возле своего шатра играл на свирели. Зилпа положила лук, вышла из кустов и жестами объяснила, что согласна стать рабыней мужчины за одну только возможность быть все время рядом с ним. Она стала служанкой у Леи, первой жены Яакова, родила праотцу двоих сыновей — Гада и Ашера, положивших начало двум племенам иврим.

Прошло несколько столетий, и вот теперь потомки Яакова на востоке от Иордана должны были год за годом защищать свои селения от кочевников, согнанных с мест потомками диких хамати, из которых происходила бедная Зилпа.

Иногда иврим, придя молиться на гору или под зеленое дерево, находили там эмори из соседнего селения или кочевников из Эдома. Те беззлобно объясняли, что на этом холме или под этим деревом проживают их боги: можно выкопать фигурку и убедиться, что это так. Иврим не спорили. Они присоединялись к молящимся, ибо уже стали забывать, как обращаются к Богу их праотцев. Развалины храма в Шило заносило песком, все священники там были вырезаны плиштим, а пророк,старец Эли, умер, когда ему сообщили о великом разгроме под Эвен-Аэзером.

Иврим Гилада знали, что за Иорданом у них есть многочисленная родня из Дома Яакова. Тамошние племена Беньямина, Иуды и Эфраима тоже были разорены после того, как потерпели поражение от Плиштии под Эвен-Аэзером; в их селениях располагались вражеские лагеря и свирепствовали сборщики податей, но все-таки добра у них оставалось побольше. Там сажали ячмень и плодовые деревья, собирали виноград и маслины, хотя никто не знал, что будет, если завтра явятся новые враги.

А в том, что враги придут, можно было не сомневаться. Как только корочка песка станет достаточно крепкой, чтобы в нее не проваливались ноги нагруженных верблюдов, тут же из восточных пустынь нагрянут самые нетерпеливые из грабителей.

Так думали иврим в селениях Гилада. И они не ошиблись.

В Явеш-Гиладе — селение иврим

Иврим из бедного и немноголюдного селения Явеш-Гилад не успели собрать первые овощи со своих огородов, как дозорные со стены криками предупредили о приближении орд из пустыни. Все, кто работал за стенами селения, бегом вернулись внутрь, подгоняя прутьями и пинками овец и коз, дорвавшихся до молодой травы, покрывшей пески. А в ложбины между холмами вливались, поднимая пыль, орды босоногих пеших и верховых кочевников-агриитов. Под крики ослов и верблюдов, под блеянье коз и овец, захваченных для прокорма в дороге, они двигались к Явеш-Гиладу. Овцы мотали головами в такт шагам, под шеями у темно-коричневых коз свисало по паре шерстяных отростков.

Иврим закрыли ворота на большой бронзовый засов и наблюдали со стен, как из-за песчаных холмов приближается полчище. Старейшины селения, как обычно, распорядились, чтобы на время осады людям выдавалось из запасов по десятой кора муки на семью, а скот чтобы поили из глиняных плошек, а не из желобов.

Ничего ценного, кроме колодца, здесь не было. Колодец вырыли давно-давно предки гиладцев, а следующие поколения чистили дно и укрепляли стены. За пользование водой с тех, кто заходил в селение, брали по козленку со стада, как было принято.

Посовещавшись между собой, старейшины решили, что кочевники идут за Иордан грабить тамошние земли. Иврим очень хотелось присоединиться к походу. Однако уйди они за добычей сейчас, Явеш-Гилад может быть разорен следующей волной кочевников. Так что решено было на этот раз удержаться от соблазна.

Между тем, орды уже подступили к Явеш-Гиладу. В первых рядах выделялись одеждой из рыжих коровьих шкур и татуировкой на щеках воины из племени цемари. Они отметили свое появление под стенами селения воплями и стрельбой из луков. Но Явеш-Гилад стоял высоко, а зимние дожди в этом году пощадили насыпь. Летом, когда молодые разбредались со стадами по далеким пастбищам, старики коротали время за формовкой кирпичей. В прошлый сезон они укрепили ими стену и обмазали ее снаружи глиной, так что теперь наконечники стрел, сгибаясь или ломаясь, отскакивали и падали на землю. Но даже если бы кочевникам и удалось проломить этот ряд, они оказались бы внутри пустых сейчас домов, из которых и состояла стена, и должны были бы начать атаку сначала...

Набеги кочевников обычно оканчивались стоянием друг против друга — у кого первого кончатся запасы зерна и воды. А колодец находился внутри селения. Вооруженные жители собрались на стене, но не стреляли и не бросали камни. Хотели понять, почему кочевников так много и почему они не продвигаются дальше, а расположились у насыпи под селением, разводят костры и режут скот.

А пыль так и стояла над горизонтом. Орды все прибывали и прибывали из-за холмов. И вдруг жители Явеш-Гилада поняли: это уже не кочевники, а воины со щитами и в латах, пешие и верхом на ослах, и с ними обоз.

Это — армия амонитского короля Нахаша пришла вслед за агриитами и встала под Явеш-Гиладом отдельным огромным лагерем.

Амонитскую армию ждали здесь еще прошлой осенью, но поход по землям разгромленного Плиштией Дома Яакова почему-то не состоялся. От проходивших из Рабат-Бней-Амона через Гилад купцов иврим узнавали новости и по ним судили о том, что происходит за Иорданом. По одной версии, Нахаша задержали торжества по поводу рождения у него наследника — сына Хануна. По другой — его остановили недобрые предсказания жрецов амонитского бога Милкома и божества моавитян — союзников Нахаша — Кемоша.

Нахаш, молодой король и полководец, прежде чем снискать боевую славу в чужих землях, набирался опыта, нападая — и довольно часто — на князей своих городов, если те не исполняли его волю с достаточным рвением. В этих местных войнах король Нахаш скоро прославился жестокостью и стремлением не только выиграть сражение, но и как можно больше унизить побежденного противника. Военная удача сопутствовала Нахашу, а ужас, который внушали рассказы о расправах, опережал его войска.

Еще говорили, будто Нахаш постоянно пребывает в страхе перед происками враждебных духов и немилостью чужих богов. Готовясь к войне, он испрашивал благословения у всех жрецов и беспрекословно следовал предсказаниям магов и колдунов. Теперь, видимо. Нахаш собрался с силами и решился на поход за Иордан. А уже в пути его войско обросло союзниками из кочевых племен.

Но зачем развернулся под стенами селения обоз? Для чего придвинули к насыпи широкие, запряженные парами ослов плоские повозки? На таких повозках рабы подвозят песок, когда строится штурмовая насыпь. Неужели Нахашу понадобилось жалкое ивримское селение?

Стали предполагать самое худшее: их решили продать на медные копи в пустыню Кедма, где этой зимой от болезней и холода умерли все рабы. Что ж, рассудили старейшины Явеш-Гилада, на худой конец у нас есть договор о выкупе с родичами-беньяминитами по другую сторону Иордана, даже на самых тяжелых условиях: по овце за каждого, попавшего в рабство.

Остановились повозки амонитян. Воины начали разбивать лагерь и ставить посередине большой шатер. Значит, скоро сюда должен прибыть и сам король Нахаш.

Шмуэль — судья и пророк

Этой весной судья и пророк Шмуэль опять велел слуге оседлать ему осла и отправился из своего дома в Раме в Землю Шалиша, в селения племён Иуды и Беньямина, и в Земли Лисиц и Дозорных, что в горах Эфраима. Там его ждали для многих дел, полезных и необходимых. Кроме ежегодного посещения гробницы праматери Рахели, Шмуэль непременно присутствовал на семейных жертвоприношениях, свадьбах и бар-мицвах во всех попутных селениях по дороге от Рамы до Мицпе. В этом году он хотел заодно проверить, как укрепили за зиму жертвенники в Бейт-Эле и в Гилгале. До начала сезона дождей он объехал их и рассказал, что и как нужно сделать. Кроме того, Шмуэль собирался познакомиться с пополнением священников из молодых левитов, проверить их знания, кое-что объяснить и самому провести по одной церемонии у жертвенника в каждом селении. Ну и, конечно, встретиться со старейшинами, среди которых у него было немало приятелей — его сверстников. Он представлял, как народ потянется к нему за благословением, будет просить совета. А еще будут уговаривать повлиять на отрока или помочь найти пропажу. Но заниматься этим он не любил и, хотя не показывал виду, всячески старался напомнить, что Бог поставил его над своим народом не прорицателем, а судьей и пророком.

И никакие тяжбы по пути он разбирать не станет: кому нужно, пусть добирается до Рамы, где этой зимой Шмуэлю отделали заново дом и укрепили жертвенник. А нужен его суд бывал многим, особенно из-за споров по земельным наделам: семьи росли, в этих местах проживало уже около ста тысяч иврим, а земли не только не прибавилось, но после поражения под Эвен-Аэзером Плиштия отняла еще прекрасные виноградники племени Иуды возле Гата. Выход был один: исполняя завет Иошуа бин-Нуна, уничтожить до последнего кнаанские поселения, занять их земли и прежде всего — Ивус и Бейт-Шаан, ведь именно оттуда, из-за крепостных ворот появились большие воинственные отряды и ударили в тыл армии иврим, еще сдерживавшей натиск плиштимских колесниц под Эвен-Аэзером.

Но осада Ивуса и Бейт-Шаана была сегодня не более чем мечтой. Шмуэль понимал, что отчаявшихся иврим невозможно поднять ни на какой поход и относился к этому спокойно: Господь велел терпеть и ждать, когда придет освобождение.

А пока, этой весной, Шмуэль решил собрать народ в Мицпе для покаяния и сжигания чужих богов. После разгрома храма в Шило кончились общие ивримские жертвоприношения и службы. Иные из сынов Исраэля впустили к себе в дом божков соседей, а иногда приносили жертвы и вершинам гор, и лиственным деревьям. Если судья и пророк встречал таких иврим, он брался за палку.

Потом, когда Шмуэля удавалось успокоить, он усаживался в центре селения и начинал рассказ о злоключениях попавшего к врагам Ковчега Завета.

— Поднялись жители рано утром, открыли храм, а там Дагон лежит лицом к земле перед Ковчегом Гослодним!

Подняли они своего бога, поставили на прежнее место. Глядят на следующее утро: опять лежит Дагон лицом к земле перед Ковчегом Господним, а голова и обе кисти рук его — на пороге. Осталось от Дагона только его рыбье тело.

Поэтому жрецы плиштим не ступают на порог капища в Ашдоде по сей день.

А рука Господа на плиштим становилась все тяжелее. Он избивал их и поражал пузырями-техорим. Позвали ашдодцы князей и спросили: „ Что делать нам с Ковчегом Бога Исраэлева?" Те решили: „Передайте его в Гат.”

Передали Ковчег в Гат, но и там началось великое смятение. У всех людей от мала до велика пошли по телу пузыри-техорим.

Отослали Ковчег в Экрон. Возопили и экроняне: „Вы принесли его, чтобы умертвить нас всех!"

Так прошло семь месяцев. Плиштимские князья обратились за советом к жрецам и чародеям: „ Что нам делать с Ковчегом этих иврим?"

Поразмышляв, чародеи сказали: „Возвратить. Только не отсылайте его ни с чем, а принесите ему жертву повинности — тогда исцелитесь. ”

Спросили жители: „Какую жертву?"

Чародеи ответили: „По числу князей плиштимских: пять техорим золотых и пять золотых мышей.

Сделайте новую повозку, возьмите двух дойных коров, на которых не было ярма, и впрягите коров в повозку. А телят уведите от них домой. Потом возьмите Ковчег и положите в повозку, а золотые вещи, которые вы принесли Ему в жертву повинности, положите в ящик, сбоку от Ковчега. И отпустите коров, пускай идут. И проследите: если через границу иврим повозка взойдет к Бейт-Шемешу, значит их Господь сделал нам то великое зло. Если же нет, то мы будем знать, что не Его рука поразила нас, а постигло нас это случайно."

Когда сделали так плиштим, то увидели, что коровы пошли прямо по пути к Бейт-Шемешу. Одною дорогою шли с мычанием и не отклонялись ни вправо, ни влево.

Князья плиштимские шли следом за повозкой до самой границы.

Здесь Шмуэль делал паузу, ему подносили разведенное водой вино, и он не спеша пил, давая слушателям передышку. Люди шумели, обсуждая его рассказ, все нетерпеливо ждали продолжения, а те, кто уже слышал раньше, показывали остальным на Шмуэля — дескать, вы только послушайте!

А он обтирал губы и продолжал:

— Я как раз был тогда в Бейт-Шемеше. Иврим жали пшеницу в долине, вдруг глядим, к нам движется повозка, а на ней... Ковчег Завета Господа Цеваота, обитающего над херувимами!

Люди обрадовались, закричали, побросали серпы; а повозка дошла до поля Иошуа Бейт-Шемешского и остановилась там у большого камня. И тогда я велел изрубить ту поганую телегу на поленья, а коров зарезать в жертву Господу. С помощью левитов я снял Ковчег Господень и ящик, бывший при нем, и поставил на тот большой ка

мень. С жителями Бейт-Шемеша я принес всесожжения Господу. А пять князей ппиштимских в тот же день возвратились в Экрон...

Потом к Шмуэлю подводили для благословения женихов и невест. Шмуэль желал им многочисленного потомства, как у Менаше и Эфраима, и рассказывал подходящую историю из жизни праотцев.

Шмуэль любил эти поездки, в пути забывал обо всех болезнях, готовил хотя бы маленькие подарки семьям, где будут делать обрезание, и заботился, чтобы юношам на бар-мицву вручили копье. Как во времена Иошуа бин-Нуна, в каждом селении для мальчиков, достигших тринадцатилетия, устраивались состязания по стрельбе из лука, бегу и борьбе. Но состязаниями Шмуэль интересовался мало — может, оттого, что все надежды возлагал на Бога, а может потому, что сам никогда в жизни не держал в руках оружия.

В поездки Шмуэль не брал с собой никого, да у него и не было уже родни. Единственного слугу-старика он оставлял якобы стеречь дом, а на самом деле — отвечать пришедшим, что хозяин уехал, так что, кому не терпится, может встретить его в Нааране или Афре, а скорее всего, он уже у главного жертвенника в Гилгале.

Хотя Шмуэль не раз проклинал иврим за измену своему Богу и обещал всяческие кары, на встречу с ним приходили из далеких селений пустыни, и даже северные племена присылали своих людей на суд, за советом или просто послушать судью и пророка, а потом, вернувшись, пересказать беседу с ним.

И этой весной так бы и ехал Шмуэль по заросшей тропе от селения к селению, грелся бы на солнышке да шептал бы Богу молитвы-просьбы за иврим, если бы не тот вопрос, который ему начали задавать с недавнего времени.

В первый раз Шмуэль не обратил на него внимания. После жертвоприношения, молитвы и трапезы в одном из селений старейшины осторожно спросили, не следует ли иврим, подобно соседям, поставить над собой короля.

— Чего вдруг? — засмеялся Шмуэль.

Старейшины объяснили, что народ устал от плиштимского нашествия. Людям надоело платить дань и гадать, что еще взбредет на ум начальнику военного лагеря.

Шмуэль сказал, что понимает их, но он, судья и пророк, уверен, что Бог не забыл народ Свой. Нужно только терпеливо ждать избавления. Единственное, чем можно ускорить помощь Неба, — это всем вернуться к Богу праотцев, сжечь поганых истуканов и изничтожить магов, что гадают на костях мертвецов. И конечно извести лжепророков!

Люди разошлись. Шмуэлю запрягли осла, он поехал к следующему селению, но вдруг вспомнил тот вопрос и всю дорогу продолжал вслух спор, будто иврим были рядом, и он должен был их убедить, что нужно ждать.

Так он ехал, ежась от холода и иногда пиная пятками осла. Солнце не согревало старые кости, холод будто шел изнутри живота и пронизывал все тело.

В следующем селении за праздничной трапезой повторился тот же разговор. Шмуэль и на сей раз спокойно стал объяснять старейшинам, что это значит — иметь над собой короля и как мало останется от их собственной власти. Но те настаивали, говорили, что народ желает непременно короля.

—    Народ?! — Шмуэль рассвирепел. — Есть только воля Божья. Он один знает, что нужно Его народу.

Отпив вина, разведенного водой, Шмуэль успокоился и спросил старца, сидевшего ближе других:

—    Ты, Барух бен-Миха, отдашь свою дочь Плану работать на кухне у короля?

—    Да, — сказал Барух бен-Миха. — Я отдам и сыновей.

—    А кто же станет пасти твоих овец и ухаживать за виноградником? — спросил Шмуэль и, увидев, что Барух растерялся, презрительно процедил: „Короля из плоти и крови им нужно!”

Вскочив со скамьи, он направился к выходу. У порога обернулся к растерянным старейшинам и прогремел:

—    Мало вам, значит, заступничества Царя Небесного?! Хотите, „как у соседей", короля, а там и астарт поганых, „как у соседей”, пожелаете, да?

Он откинул шкуру, что занавешивала вход и, не дожидаясь ответа, вышел.

Но хотя и знал, что только что одержал победу, не пришло к нему успокоение оттого, что направил людей на путь, указанный Господом Аврааму.

Не слезая с осла, Шмуэль поел хлеба — кто-то успел положить в суму под седло — и попил воды из небольшого меха. Скоро от однообразия зелени и камней он задремал на солнышке. Угрюмый осел уверенно вез судью и пророка по единственной дороге к селению Алмон.

И тут Шмуэлю явился Господь и сказал:

„Послушай голоса их и поставь им короля".

Керамическая лампада: учитель, читающий свиток (из раскопок в районе Акры).

Пришелец из Эфраима

Ицхак бен-Эзер жил в Явеш-Гиладе уже несколько лет, но все еще считался пришельцем и не имел земельного надела.

В эту зиму он, как обычно, поднимался на рассвете, в любую погоду умывался, молился, варил еду, а потом мыл глиняные тарелки. Недовольно ворча, следовали его примеру остальные, непременно замечая вслух, что вон, мол, у соседей, эмори, не вылезают из-под шкур, пока не пригреет солнышко. А уж умываться!..

Травы лежали в студеной воде; козы и овцы, проголодавшись за ночь, все же не спешили из жилья в темный мир.

Ицхак бен-Эзер брал в руки плошку, которой все черпали из общего котла, а прикрыть воду забывали. К утру по воде плавали мухи и мотыльки. Ицхак собирал их плошкой, выходил под навес, присев на корточки, выливал воду на песок и глядел, как на ветерке обсыхают крылья мух и начинают трепетать в солнечных лучах, переливаясь красками — от голубой до малиновой. Улыбаясь, Ицхак бен-Эзер возвращался в дом, где люди тоже начинали мыть руки и молиться, надеясь, видимо, что может, так и к ним придет веселое настроение. Повязав головы платками, кряхтя и отплевываясь, мужчины шли доить коз и овец, женщины принимались за стряпню. Палочки для воспламенения коры отсыревали, а огонь во многих домах поддерживать ленились. Поэтому утром по селению бегали дети. Найдя огонь и отогревшись возле него, они возвращались, захватив горшок с углями для своего очага.

В доме пришельца из Эфраима огонь горел всегда.

Ицхак бен-Эзер очищал от сажи угол комнаты, где неизменно молился, откидывал шкуру у входа в землянку, впускал свет и пучком птичьих перьев подметал пол.

Ицхак занимался своими делами легко и с удовольствием. Он разгонял крыс, просеивал крупу и всегда бывал очень занят. У него хватало недоброжелателей в селении. Старейшины презирали пришельца, предпо

лагали даже, что он обучен грамоте. Однако это было преувеличением, хотя в селении Адам, откуда он появился после лесного пожара, действительно была известная в Кнаане школа. Ицхаку многое прощалось за знание обычаев, умение заговаривать боль и за рассказы о праотцах. Этими рассказами он скрашивал людям скуку замиравшей на зиму жизни.

—    Иврим отличаются от остальных тем, что не ленивы, —    объяснял Ицхак, разводя огонь в печи. Он отмахивался от дыма и потирал ушибленную о притолоку плешь. — За это нас и избрал Господь.

—    Как Он мог выбрать себе такой народ, как мы?  —    спрашивал кто-нибудь из мужчин, высовываясь из-под прихваченных плесенью шкур. — Ты погляди на нас: похожи мы на народ Божий?

—    Вот, вот! — подхватывал Ицхак бен-Эзер. Огонь уже метался по всей печи и люди тянулись сюда за теплом.

—    Моше тоже не поверил. „Кто я такой? — вопрошал он Куст. — И разве достоин избавления этот ничтожный народ?”

Пальцы рассказчика бегали от плеши к затылку; начиналась очередная история о праотцах к удовольствию слушателей, иные из которых все еще лежали на полу.

Как-то само собой получилось, что на пришельца взвалили заботы по захоронению умерших. Остальные плакали, рвали на себе рубахи, посыпали золой и без того грязные головы. А он копал могилу.

Но и праздники, новолуние и каждую субботу, — тоже устраивал для всех он. Старался отметить такие дни, если не вкусной едой, то хотя бы жарко натопленной печью и веселым настроением. Много раз Ицхак предлагал отделить занавеской женскую половину и чистое место для молитв и жертвоприношений, но против таких нововведений восставали все.

В предыдущие зимы явеш-гиладцы заметили, что болезни, которые опустошили селение соседей-эмори, их обошли стороной. Так, может, и впрямь стоило молиться Богу и мыть руки, прежде чем начинать есть? Что если этот эфраимец делает все правильно, как и положено по обычаям предков?

Некоторые стали ему подражать.

Но в эту зиму пришелец придумал нечто совсем уж странное. Он добавил к тетиве лука несколько бычьих жил разной толщины и, то натягивая их, то отпуская, издавал громкие короткие звуки разного тона. Под них Ицхак затянул песню, прославлявшую праотца Авраама.

Из землянки старейшин пришел слуга и передал Ицхаку бен-Эзеру приказание замолчать. Пришелец потер плешь, убрал лук и хотел улечься на свое место, но люди из его дома потребовали продолжения песни. Ицхак выполнил волю соседей по лежбищу, и опять пение разнеслось по селению, перебивая равномерный цокот дождя по крышам.

Снова явились от старейшин с требованием прекратить вой, но тут же пришли люди из соседних домов, настаивая на продолжении. Начались раздоры. Впервые в Явеш-Гиладе спорили и ругались не из-за раздела добра или очереди на общие работы. Дело дошло до кулаков, причем сам Ицхак был тут же забыт. Зато припомнились старинные обиды и несправедливости. Только весенние заботы отвлекли гиладцев от распрей.

Но тут пришла армия амонитского короля...

—    Что вы собираетесь делать? — спросил Ицхак бен-Эзер, подходя к кружку растерянных старейшин.

Ему даже не ответили. Он поднялся на стену и некоторое время глядел вниз.

Кочевники натягивали на колья шкуры, загоняли в загородки скот, дабы его не украли. Дым от костров поднимался в Явеш-Гилад, и голодные жители глотали слюну, глядя, как варят баранину. А напротив ворот селения под команды начальников разбивали лагерь амонитяне. Там тоже закипала в котлах вода, и жрецы готовили козленка для жертвоприношения к моменту прибытия короля в первое на его пути поселение иврим.

При этом кочевники и солдаты королевской армии не отвечали на выкрики со стен, не стреляли и не пугапи, как это было принято.

—    Я попробую уговорить Нахаша, — сказал Ицхак бен-Эзер. — Надо напомнить ему, что амонитяне и иврим все-таки родня.

— Дело твое, — пожав плечами, произнес один из старейшин.

Ицхак бен-Эзер кивнул, отошел в сторону, уселся на камень спиной к людям и задумался.

В Гиве Беньяминовой

Беньяминиты из Гивы — главного селения племени, —    узнали о походе Нахаша от одного из своих людей

—    Михаэля бен-Эйуда, — который отправился в заиорда-нскую землю Гилад. Возращаясь с освящения семейной гробницы, он сам видел, притаившись на вершине скалы, как внизу по долине передвигались колонны амонитян и эдомцев при полном боевом вооружении, направляясь на северо-запад, возможно, на Явеш-Гилад. А по руслам, образованным зимними ручьями, шли, чтобы присоединиться к ним, кочевники-агрииты.

Михаэль бен-Эйуд пришпорил мула, по горной тропе пересек в самом узком месте пустыню Иуды и, прибыв домой, тут же направился с сообщением к старейшинам, восседавшим под гранатовым деревом.

Сигнальная труба призвала людей оставить все занятия и поспешить на площадь у городских ворот.

Авнер бен-Нер, горбоносый мужчина лет сорока пяти, стоял в заднем ряду и, слушая, ковырял в земле деревянным мечом. Этим мечом он только что обучал фехтованию десятка два молодых людей, потому что во всем, что касалось войны, Авнер бен-Нер был самым искусным человеком в Гиве, а возможно, и в племени Беньямина. Его голос в совете старейшин по всем военным вопросам бывал самым влиятельным.

Авнер то и дело отрывал взгляд от земли и что-нибудь выкрикивал — то говорившему с высокого камня Михаэлю бен-Эйуду, то тем, кто его перебивал.

Неподалеку от Авнера его племянник, Шаул бен-Киш, привязывал к колышку трех ослиц. У животных недавно родились ослята, а вчера приплод этот продали проезжим купцам. Ослицы-матери, наверно, еще надеялись на возвращение своих чад, потому что непрерывно вертели головами, осматриваясь вокруг и пытаясь удрать на поиски ослят. Это был очень трудный период для тех, кто за ними ухаживал. Старый Киш постоянно напоминал, какая великолепная это порода, и как он накажет того, кто упустит ослиц.

Даже стоя на коленях, гигант Шаул был почти одного роста с остальными мужчинами. Он рано поседел, белые завитки густой бороды окаймляли серьезное и загорелое лицо. Казалось, даже ослицы, которых он привязывал, затихли, любуясь своим хозяином.

К Шаулу подскочил его старший сын Ионатан, с которым только что занимался фехтованием Авнер.

— Я привяжу их, отец, — предложил Ионатан, но Шаул кивком головы отправил сына обратно.

Ослиц следовало привязать крепко, но достаточно острожно, чтобы они не натерли шеи, вертя головами. Закончив работу, Шаул подошел к задним рядам, тихонько поздоровался и, покраснев, отрицательно покачал головой, когда ему предложили пройти вперед к камню, где он имел право сидеть среди старейшин селения, как и Авнер бен-Нер и другие мужчины из рода Матри. Слушая Михаэля бен-Эйуда, Шаул искоса поглядывал на своих оспиц, помня, что ворота селения сейчас открыты настежь. Убегут — иди-ищи!

Михаэль бен-Эйуд закончил речь. Все гадали о намерениях Нахаша, куда он движется, чего хочет. Михаэль не знал, зачем у Нахаша такая огромная армия, но предполагал, что тот стремится захватить не только Гилад, но и весь Кнаан, и прежде всего, земли, населенные иврим. Еще Михаэль слышал, будто советником у амонитского короля служит какой-то иври из племени Дана, и будто он ведет Нахаша по пути Иошуа бин-Нуна, посоветовав разгромить первое же селение так, чтобы остальные иврим от страха сами открыли ворота перед армией сынов Амона.

Вокруг закричали, что Иошуа бин-Нун вел иврим в страну, завещанную им Богом, чтобы пришли туда и жили, и иной у них и не было. У этих же есть своя страна-Амон, и в ней их города. В Кнаан они идут только для грабежа.

Все загалдели, обсуждая, что должны делать они, бень-яминиты. Одни считали, что нужно немедленно собрать все оружие и выступить навстречу Нахашу, воспользовавшись тем, что плиштим отбыли к себе на побережье на весенние праздники. Другие спрашивали: „Что нам-то до Гилада? Если Нахаш даже перейдет через Иордан, то пусть беспокоятся иврим из племени Эфраима.”

Большинство считало, что вообще рано принимать какие-либо решения, нужно подождать и поглядеть, что будет.

На камень поднялся крепкий человек с темным лицом

—    Баана бен-Римон.

—    Нахаш, конечно, не думает завоевывать Кнаан — ему столько не проглотить. Но отнять то, что осталось после плиштим, ему очень хочется.

Люди притихли. Объяснение показалось всем убедительным.

—    А если так, — продолжал Баана бен-Римон, — то пусть Плиштия и заботится о нас.

Крики толпы заглушили его слова. Население Г ивы не любило, когда ему напоминали о завоевателях-плиштим.

—    Как же! Станет за нас заступаться Плиштия! — насмешливо выкрикивали из толпы и громко хохотали.

—    Может, басилевс для того и держит здесь солдат, чтобы защищать нас?

—    Мечи бы железные нам разрешили! — рявкнул со своего места Авнер бен-Нер, — да наконечники для стрел и копий!

Растерявшийся Баана бен-Римон опять собрался с мыслями и начал доказывать ненужность и даже опасность выступления против Нахаша:

—   У нас можно отобрать для войны всего-то семьсот человек.

—    Ты еще скажи, да и те левши, — разозлился Авнер бен-Нер.

Люди засмеялись.

Шаул бен-Киш хотел было крикнуть, что любой воин-беньяминит левой рукой попадает камнем из пращи в волос, но, как всегда, промолчал и только покраснел.

Вдруг взгляд его упал на то место, где только что стояли ослицы. На колышке ветерок раскачивал три веревочки.

—    Убежали! — взволновался Шаул.

—    Кто? — спросил племянника стоявший неподалеку Авнер бен-Нер. — Амонитяне что ли? — и расхохотался.

—    Ослицы отца моего, — гигант Шаул вглядывался в равнину за воротами.

Люди отвлеклись от спора и глядели на неудачника.

—    Так пошли за ними кого-нибудь, — посоветовал Авнер. — Только с оружием — может, придется отнимать у воров.

—    Сам пойду, — Шаул опустил глаза и покраснел от всеобщего к себе внимания.

—    Я сам, — повторил Шаул и быстро направился к воротам. За ним метнулся дремавший на солнышке слуга.

— Скажи отцу, я скоро вернусь, — пробормотал Шаул, проходя мимо Авнера.

За спиной у Шаула и его слуги опять разгорелся спор.

Испытания

Селение Алмон располагалось под невысокой горой, которой дапи название Божьего Холма после того, как на вершине установили жертвенник. Этой весной жертвенник решено было заменить новым и, освятив, принести на нем жертвы по поводу новолуния — начала месяца адара. Поэтому все жители с нетерпением ждали приезда в Алмон судьи и пророка Шмуэля. В селение собрались из окрестностей молодые левиты: Шмуэль должен был проверить их знания, объяснить трудные места в Торе, а потом посвятить в священнослужители. Жертвоприношение на Божьем Холме проведет сам судья и пророк, а молодые левиты будут прислуживать ему и учиться.

Жители Алмона к празднику чистили дома и украшали их цветами, готовили угощения для гостей, вспоминали прошлогодний приезд Шмуэля к старому жертвеннику, камни которого окончательно расколол огонь.

Когда судья и пророк въехал на осле в ворота, навстречу ему поспешили старейшины, заранее оповещенные дозорными со стен.

—    Мир приходу твоему, Шмуэль! — сказали они.

—    Мир! — ответил судья и пророк.

Кряхтя, он сам слез с осла, отказавшись от помощи. Попросил только разнуздать животное, накормить и напоить. Пошатываясь после дороги, Шмуэль направился домой к старейшине Захарии бен-Мешелему - к богатому крестьянину, у которого в саду стоял пустой шатер, где судья и пророк обычно останавливался, посещая Алмон.

Захария и Шмуэль были с молодости приятелями. Тогда они жили при пророке Эли — учились служить Богу. Потом пути их разошлись: незадолго до смерти Эли назначил Шмуэля своим преемником, а Захарию еще раньше посвятил в привратники у входа в шатер собрания.

Во время злосчастной битвы у Эвен-Аэзера Шмуэль находился далеко на севере, в селениях племени Звулуна с поручением от Эли. Там он с большим опозданием услышал о поражении иврим.

После разрушения храма в Шило армией плиштим, возвращавшейся из Эвен-Аэзера, Захария бен-Мешелем оказался в числе немногих священников, кому удалось бежать. С тех пор он поселился в Алмоне — селении своего рода, разводил овец и на старости лет передал все дела сыновьям, а сам грелся на солнышке, время от времени приходя на собрания старейшин.

Приезд Шмуэля бывал для обоих самым важным событием года. Они подолгу беседовали, советовались, обсуждали кнаанские дела и решали, как должны будут действовать иврим, если плиштим начнут новое наступление. Шмуэль делился с Захарией опасениями за народ, совращаемый астартами, но тот видел главное зло в том, что под военной властью Плиштии люди стали ко всему безразличны.

Вся большая семья Захарии вышла встречать Шмуэля. Принесли теплую воду, и слуги омыли ему ноги. Потом он прошел в сад, туда же принесли таз и кувшин и оставили его одного.

Умывшись, он зашел в дом, и оба приятеля уселись за стол. Гость произнес молитву и переломил только что испеченный хлеб, радуясь его теплой тяжести в руках. В их возрасте не было лучшей еды, чем хлебные мякиши с разбавленным водой вином. К овощам, мясу и всему остальному оба даже не прикоснулись.

С женской половины дома доносились запахи печеного и жареного — там шли приготовления к дневной трапезе. Шмуэль отдыхал в тепле после дороги, благодарил Бога за то, что благополучно доехал, и радовался, что в саду его ждут молодые левиты и все готовятся к жертвоприношению.

Вдруг он вспомнил свой вчерашний сон и обернулся к Захарии:

—    Позови повара.

Зная безразличие Шмуэля к еде, Захария удивился, но крикнул повара. Тот прибежал встревоженный. Шмуэль положил ему руку на плечо и о чем-то тихо попросил. Захария не расслышал, но на вопросительный взгляд повара ответил кивком.

—    Исполню, — пообещал тот и убежал к печам.

Захария бен-Мешелем из-под кустистых седых бровей

поглядывал на приятеля и гордился тем, что Бог так бережет своего пророка. Уже много лет Шмуэль не менялся внешне и был неутомим — а ведь он нисколько не следил ни за своей едой, ни за одеждой и чуть ли не треть года проводил в дороге.

Отодвинув скамьи от стола, на который раб поставил тарелку с фруктами, старики глядели на огонь, пузыривший в печке влажную кору на поленьях.

—    Слышал, какая зима стояла в Гиладе? — спросил Захария. — Почти не было солнца, и ничего не росло. Думаю, наши бедные братья за Иорданом потеряли много овец.

Шмуэль кивнул.

—    Зато и в эту зиму никто на них не напал, — продолжал Захария. — Господь пожалел своих чад.

—    Хотя они этого и не заслуживают, — добавил задумчиво Шмуэль. Потом перевел взгляд на Захарию:

— Сжечь бы вот так всех астарт и кумиров! Да магов на том же огне!

—    Ладно, — сказал примирительно Захария. — Доберешься — сожжешь. Скажи, что станем делать, если Нахаш пойдет на запад? Или амалекитяне и остальные сыновья Кедма?

—    Бог не допустит, — пообещал Шмуэль. — Я молюсь. К чему клонишь, Захария? — вдруг встрепенулся он.

—    Народ хочет защищаться. Народ хочет пойти на Нахаша...

—    Народ?! — взвизгнул Шмуэль. — Мало ли что хочет народ! В Михмасе мне сказал и, что народ не хочет тратить воду на микву. Я ответил: „Лучше перестаньте пить!”

Захария не сомневался, что слышит чистую правду. Шмуэль не боится народа — он ведь говорит прямо с Господом! Наверное, оттого иврим и стали требовать себе вождя из плоти и крови, который будет слушать их слово и держать перед ними ответ. Захарию просили уговорить Шмуэля не противиться больше желанию иврим назначить народу короля.

—    Людям тяжело сегодня не только в Гиладе, — начал Захария. — Плиштия угнала в плен ремесленников и не оставила иврим никакого промысла. Мы слабеем с каждым днем, и соседи начинают наглеть. Эмори и гиргаши выступают из своих городов и захватывают земли иврим. После Эвен-Аэзера армия басилевса вошла и в земли Эфраима, так что народ и там уже плачет. Плиштия только увеличивает поборы. Да ты все это видишь и сам, так почему же не говоришь, где выход.

—    Где выход! — повторил Шмуэль.

—    Народ хочет вождя, как у всех соседей: как у Плиштии, как во всей Стране Сыновей Кедма. Пойми и назначь им короля. Не могут все, как Шмуэль, верить только в небесное спасение.

Помнишь, Эли рассказывал нам, как еще в его детстве пришел Эглон — король Моава и привел с собой сынов амоновых и амалекитян. Он дошел тогда до самого Города Пальм. И служили ему иврим восемнадцать лет, стеная и плача. Не так ли?

—    А потом?! — закричал, вскидывая кулаки,Шмуэль.

—    Господь послал иврим спасителя — Эйуда бен-Гейру, левшу, тот вонзил меч в чрево Эглона, и народ побил армию Моава и Эдома. „Не так ли?” — передразнил он приятеля.

—    Не совсем так, — спокойно ответил Захария бен-Мешелем. — Народ говорит, Судья Эйуд бен-Гейра не был пророком, а собрал отряд и прогнал войско Эглона. Ифтах-гиладянин, тот и вовсе был из людей простых, а повел иврим на армию короля Амона, между прочим, деда этого Нахаша, — и побил амонитян. Потому что и Эйуд, и Ифтах были воинами.

—    Погоди, — сказал Шмуэль. — Дай мне собрать Дом Яакова в Мицпе или в Гилгале, чтобы все племена вместе сожгли своих кумиров на жертвеннике и поклялись, что будут верны своему единственному Богу. Когда обратятся иврим к Господу праотцов наших, не посмеют враги поднять руки на нас.

—    А если Моав и Эдом не захотят ждать? А Плиштия уже грабит нас. Египет да Ашшур разоряют понемногу. Теперь все осмелеют, накинутся. Народ твой устал, Шмуэль. Он хочет короля.

—    Не в этом дело, — закричал, вскакивая Шмуэль.

—    Может, ты помнишь, что сказал народу Иошуа бин-Нун?

—    Помню, — ответил Захария. — Вместе с тобой учили.

—    Ну так повтори, — Шмуэль сел.

—    „Непосильно вам служить Господу, ибо Он — Бог святой, Бог-ревнитель. Не потерпит Он беззакония вашего и грехов ваших".

—    Вот, вот! — крикнул Шмуэль. — В том-то и дело, что Богу нашему служить — это не мечом махать.

Наступила пауза. Старики задумались, и Шмуэль вспомнил вчерашний сон. Не отрывая взгляда от пламени, он произнес:

—    Бог Исраэлев сказал: „Властвующий над людьми должен быть праведником, властвующим богобоязненно." (к ты погляди, что делают короли!..

Тут оба они обратили внимание на покашливания раба, переминающегося с ноги на ногу у выхода в сад с гранатовыми и инжирными деревьями.

—    Чего тебе? — спросил Захария бен-Мешелем.

—    Левиты ждут, — напомнил раб.

Захария посмотрел на Шмуэля. Тот, приглаживая голубовато-белые вихры на макушке, уже направился в сад. Там его встретили высокие юноши в длинных белых рубахах, среди которых находились и два младших сына Захарии — Элиэзер и Хурам.

—    Я послушаю отсюда, — сказал Захария. Шмуэль даже не обернулся — он уже был среди левитов.

Захария велел рабу перенести себя вместе со скамьей к проему, откуда было видно и слышно, что происходит в саду, а заодно и подстричь ему бороду, и переодеть

—    ведь скоро начнется праздник.

Раб-парикмахер поставил возле хозяина столик, на него медный таз с водой и разложил набор кремневых ножей, отполированных по сколу. Пока Захарию подстригали, тот смотрел на свое отражение в тазу и слушал, как Шмуэль проводит испытания молодых.

—    Вот ты, Уриэль, будешь готовить хлебы предложения

—    субботнюю жертву иврим Господу. Как ты обратишься к Элиаву, которому будет поручена священная утварь и тонкая пшеничная мука, и вино, и елей, и левона — ею ты должен посыпать готовые хлебы предложения...?

... — Сколько имен было у тестя Моше, Итро?

Голос сына Захарии, Хурама:

—    У него было семь имен: Реуль, Етер, Итро, Кени, Ховав, Хевер и Путиэль.

Судья и пророк одобрил юношу.

Захария вспомнил лицо Эли — их учителя. Теперь они со Шмуэлем выглядят не лучше: беззубые, подслеповатые, а морщин сколько!

Сыновья Эли, Пинхас и Хофни, ненавидели всех его учеников, но Шмуэля — особенно. Они убеждали Эли, что Шмуэль годится лишь в прорицатели, не более. Оба эти вора и пихоимца уже открыто ссорились между собой за должность судьи и пророка после смерти отца. Если бы Пинхас и Хофни не погибпи тогда с войском при Эвен-Аэзере, Шмуэпь так и состарился бы, отгадывая крестьянам, отчего у них умерла корова.

Захария снова приспушапся. Шмуэпь беседовал с молодыми левитами.

—    Что есть человек? Творение из праха, чьи дни пролетают быстрее, чем мелькает челнок ткача; плоть, поддерживающая и воспроизводящая себя самое, подобно животным; сосуд, наполненный стыдом и сомнениями, движимый гордостью и себялюбием, гонимый страстями.

Но не только! Человек еще и творение Божие, созданное по Его образу и подобию, преисполненное Им...

— Уф-ф! — вернулся из сада Шмуэль и, взгромоздившись на скамью, протянул ладони к огню. Он сиял, довольный экзаменом.

И в холод ездит, думал Захария. А у самого ни одежды теплой, ни еды...

—    Будут они служить Господу! — ликовал гость. — Только бы нам восстановить храм. А пока устроим большое жертвоприношение в Гилгале в Песах, для всех племен!

—    А Плиштия позволит, в Гилгале? — спросил Захария, которому заканчивали подравнивать бороду.

Судья и пророк поднял на него взгляд.

—    Плиштия? — произнес он растерянно. — В Гилгале?.!

— Шмуэль опять вспомнил вчерашний сон и приказание Господа. — Не знаю.

—    Ну, а что будет потом? — Захария уже не мог. остановиться.

Не отрывая взгляда от таза, он сильной костлявой рукой дотянулся до приятеля и притянул к себе. Два сморщенных старческих лица смотрели на них из воды.

Куда тебе поднять иврим против Плиштии! — подумал Захария. А ведь народ убьет тебя, если не поставишь вместо себя вождя. Сказать? Все равно, не испугается, нет у него страха перед земной силой!

Захария обнял друга за плечи и предложил:

— Иди, пройдись пока. Я пришлю за тобой слугу, когда пойдем к жертвеннику.

Шмуэль растерянно кивнул, поднялся и, пошатываясь, вышел из дома. Ветер обдал жаром его лицо, от солнца закружилась голова. Но судья и пророк уверенно направился к воротам селения, будто кто-то вел его на встречу с тем, кого он видел во сне. Ноги Шмуэля становились все крепче, все увереннее ступали по земле и отталкивались от нее. Он позабыл отражение своего лица, увиденное в доме у Захарии бен-Мешелема, и, никого вокруг не замечая, устремился к бронзовому прямоугольнику ворот, куда сейчас, вот сейчас, должен войти...

И тот вошел.

В поисках ослиц

Выйдя из Гивы, Шаул бен-Киш и его слуга Иосеф быстро пошли по следу ослиц, но, к своему удивлению, не нашли их. Через некоторое время Шаул все-таки заметил на плато одну из беглянок, но, пока они с Иосефом, цепляясь за кусты и обдирая о камни руки и рубахи, карабкались по скале, ослица исчезла. Потом наступил вечер. Возвращаться в темноте да еще без ослиц Шаул не хотел.

Слуга Иосеф сказал, что хлеба у него в сумке хватит дня на три, да инжира сушеного не меньше. А рядом в низине он заметил родничок. Иосеф уже развел огонь и возился возле него, грея воду в глиняной кружке. Шаул постоял возле слуги, который повторял одну и ту же строчку из охотничьей песни, и пошел выбирать место для ночлега. Утром, рассуждал он, или увидим следы, или расспросим пастухов. Только бы ночью этих дурех не сожрали медведи!

Подумав о медведях, Шаул стал собирать ветки с колючками, чтобы на ночь прикрыть ими вход в пещеру, которую выбрал. Обойдя ее с лучиной в руках, он убедился, что это не логово зверя, и внутри нет ни змей, ни скорпионов, сухо и просторно.  На обратном пути к костру Шаул старался представить, где они с Иосефом проходили.

Сперва они пробежали через Землю Дозорных, где на вершинах гор находились наблюдательные посты и запасы веток для связи между племенами иврим с помощью костров. Отсюда через узкий проход в отрогах холмов быстрым шагом перешли в Землю Лисиц. В этой части гор Эфраима Шаул еще мальчиком ставил капканы на лисиц и зайцев. Но о существовании здесь прохода он не знал, потому что этой весной еще не выходил со стадом из Гивы и не видел, что натворили зимние реки, когда их переполнили дожди. Даже когда они пересохнут, прорезанные ими в горах проходы останутся. Так бывало каждый год; за зиму многое менялось в горах Эфраима: появлялись новые ущелья и долины, обрушивались своды старинных пещер и возникали новые — иногда целые многоэтажные галереи с коридорами. Пастухи летом во время перегонов стад живут в таких пещерах; в них ночуют караваны, идущие мимо. Иногда люди подправляют своды бронзовыми молотками, рисуют на стенах охрой, устраивают там алтари для своих астарт, а то и кладбища. Поэтому, опасаясь духов, иврим перед тем, как войти в пещеру, произносят специальную молитву, и тогда сеирим — волосатые демоны, обитающие в развалинах, засыпают и не вредят людям.

Шаул еще некоторое время сидел у костра, разглядывая посеребренное лунным светом небо и слушая, как напевает, ударяя ладонями по камню, насытившийся слуга. Сам Шаул был лишен слуха, петь стеснялся, но слушать других очень любил.

— Возвращаться лучше по другой дороге, — сказал Иосеф. — Дойдем до Земли Шалиша и повернем на юг, я знаю там совсем легкий проход и сразу за ним — наша Гива. Не тревожься, хозяин, — засмеялся он, — Завтра обязательно отыщем ослиц отца твоего, Киша бен-Авиэйла.

Иосеф опять запел, а Шаул смотрел на небо и думал.

Как научил его дед, Авиэйл бен-Церор, он разделил пространство со звездами на север и юг и понял, что дом его далеко. Шаул умел по закату узнавать погоду на завтра, определять, когда кормить и поить ослов, чтобы они были в полной силе к началу работ. Дед же объяснил ему, как узнавать, в какой день начать пахоту, а в какой — стрижку овец. Цвет заката и расположение звезд предупреждали о нападении саранчи, о дожде и буре и о рождении приплода у скота.

Ослицы голодны, думал Шаул. Потянутся к жилью. Завтра нужно будет осмотреть все селения вокруг.

Он нанес в пещеру травы и сделал подстилки на белом полу, поверх перетертых в порошок камней, а когда, закончив приготовления ко сну, вернулся к Иосефу, тот ворочал веткой в углях, поджаривая хлеб. Хворосту они больше не подбрасывали, попили кипятку с инжиром и отправились в пещеру. Завалили за собой вход ветками с острыми шипами и улеглись.

Шаул вдыхал пряный аромат травы и очень удивлялся, что никак не может уснуть. Не то ему мешал храп слуги рядом, не то тревога за пропавших ослиц. Завтра нужно будет подняться еще до рассвета, поесть, осмотреться и в дорогу. Встанет тот, кто впустил к себе ослиц, захочет накормить их и перегнать подальше, а Шаул тут как тут: „Это — мои! Плату за то, что дал им ночлег, пришлю из Гивы с сыном. А ослиц забираю.”

Он вспомнил, как несколько лет назад один крестьянин из соседнего селения спрятал забредшего к нему чужого вола, а потом погнал его в землю Эфраима на базар. Вола по дороге опознали, и крестьянина убили.

С этими мыслями Шаул уснул. Но не крепко: слышал шакалов, которые пришли копаться в остатках ужина, писк ящериц и летучих мышей глубоко в пещере. Он садился и чесался, потому что какие-то жуки забирались под рубаху, снова засыпал. Ему приснилось, что он на пахоте, а над ним накпонился кто-то в красной рубахе-такой огромный, что борода лежала поверх облака, и Шаул не мог разглядеть его лица.

— Ты не ангел? — крикнул ему Шаул. — Я ведь сплю, а у нас говорят, что видеть ангела во сне — к смерти.

Тот покачал головой: нет, не ангел.

Потом он поднял руку, и плечи Шаула потянулись к небесам, однако ступни ног были прижаты к земле тяжестью тела. Тот, в красной рубахе, напрягся, и Шаул, оторвавшись от земли, вознесся вверх и оттуда, как со скалы, увидел все маленьким: свою Гиву, иврим на полях; плиштим, стреляющих из луков в дерево у себя в лагере.

Внезапно что-то случилось, и тот, в красном, выронил Шаула на землю. Послышался звон, будто на Шауле была надета медная кольчуга...

Проснувшись, он тут же позабыл сон и лежал, прикидывая время по свету, проникавшему в пещеру. Оказалось, что в своде, прямо над его головой располагалось отверстие.

Шаул вылез из пещеры. Было уже довольно светло, наверно, время третьей стражи. Холодная каменистая земля ожидала восхода солнца. Вдали на плато вырисовывалось большое селение, судя по высоте стен, кнаанейское. Когда откроют ворота, надо будет поискать там ослиц.

Шаул спрыгнул вниз к родничку в острых камнях ущелья. Он умылся, прочитал молитву и долго пил, поглядывая на небо. Отсюда же он увидел, как из пещеры вышел Иосеф, зевая и распрямляя спину. Заметив Шаула, слуга помахал ему рукой, повернулся и, подойдя к краю плато, стал мочиться.

Когда Шаул вернулся к костру, Иосеф уже вскипятил воду, окунул туда сухие листья мяты и покрошил инжир. Он протянул хозяину кусок поджаренного хлеба и питье. За едой оба разглядывали окрестности и обсуждали дорогу. Сошлись на том, что лучше возвращаться в Г иву через земли, населенные беньяминитами, а значит, сперва нужно идти на запад.

До первого селения добрались чуть ли не бегом. Иосеф расспрашивал крестьян об ослицах. Одного молчаливого присутствия могучего Шаула было достаточно, чтобы кнаанеи поклялись на астарте, что ослиц здесь не видели,

а если те появятся, то будут немедленно отправлены в Гиву.

Дальше Шаул и его слуга двигались все медленнее и все меньше верили в успех поиска. Похоже было, что скотиной Киша бен-Авиэйла этой ночью полакомились львы. „Но тогда вы должны были наткнуться на свежие кости,” — скажет отец. На это возразить будет нечего.

Между Землями Шалиша и Лисиц они попали в густой лес, потеряли тропу и заблудились. Шли от дерева к дереву, вглядываясь в траву и камни под ногами. Место было совершенно незнакомое.

Вдруг Шаул заметил поблизости малорослого оленя-самца с круто загнутыми рогами. Не отрывая от него взгляда, Шаул размотал веревку пращи и ногой уже подтянул к себе круглый камень, сделав знак слуге не шевелиться, но тут олень подпрыгнул и повалился на бок. Из шеи у него торчала большая стрела, и вдоль ее древка била струя крови.

—    Попал! — закричал детский голос, и из кустов к оленю бросился мальчик лет пяти. — Попал!

Несколько секунд Шаул и Иосеф наблюдали за мальчиком, потом Иосеф спросил из-за дерева:

—    Как же ты в него попал?

Мальчик, не задерживаясь, перепрыгнул через тушу оленя и исчез в кустах, но тут же его голос раздался уже за спинами Шаула и Иосефа:

—    Стойте на месте, а то мы вас перестреляем!

—    Ладно уж, — Шаул засмеялся и, глядя на Иосефа, развел руками.

Послышался старческий кашель, потом хриплый голос сказал из кустов:

—    Иврим, добром прошу, уходите отсюда.

Шаул вышел из-за дерева, уверенно направился к оленьей туше и сел около нее на землю. Оглядевшись по сторонам, он громко приказал:

—^ ну-ка все идите сюда. И ты, старый, и ты, мальчик. Не бойтесь нас.

Из кустов опять послышался кашель.

—    Хватит трусить, — продолжал Шаул. — Идите сюда

и объясните, как нам выйти из этого леса.

Кашель продолжался еще минуту, потом на поляне снова появился мальчик, ведя за руку слепого старика крепкого телосложения с обезображенным лицом. Шаулу и его слуге не раз приходилось видеть спасшихся после пожара, но оба они отвели глаза от человека, у которого не разобрать было где рот, где нос, и даже на кулаке, зажавшем тяжелый охотничий нож, будто никогда не было кожи. Зато худой и грязный мальчишка вызывал симпатию, хотя изо всех сил старался нахмурить брови и сделать страшные глаза.

—    Мир тебе! — приветствовал слепца Шаул. — Меня зовут Шаул бен-Киш, я — беньяминит из Гивы, из рода Матри.

—    Славный род, — признал старик. — И воины бень-яминиты хорошие...

Он закашлялся, присел на камень и задумался. Мальчик помогал ему передвигаться, а сам с восхищением смотрел на Шаула. Наконец, и Иосеф вышел из-за дерева и спросил:

—    Вы из племени Иуды?

—    Верно, — сказал старик. — Я — Иорам бен-Хецрон из Эйн-Шемеша, но живу здесь, в земле Эфраима.

—    Знаю твой род, — начал Шаул.

—    Это у которого стельную корову в прошлом году загрыз медведь? — подхватил Иосеф.

—    Кончился род Хецрона, — сквозь кашель выговорил слепец. — Видите, как гарь глубоко в человека входит

—    год уже так давлюсь.

—    У нас в Гиве плиштим таких пожаров не устраивали,

—    покачал головой Иосеф.

—    Гива большая, — сказал слепец. — А нашим где было против плиштимских мечей! Их солдаты шутя всех перекололи...

—    Всех?! — переспросил Шаул.

—    Кроме вот его, внука. Спрятался он. Я с охоты вернулся, стал звать, так он выполз. А больше никто не отозвался. Бросились с ним доМ тушить, я и не заметил, как борода занялась...

Он опять закашлялся.

—    Как же вы живете уже год?

—    Так и живем.

—    На людях все-таки легче, — рассуждал Иосеф. — Хоть место бы поменяли.

Иорам махнул рукой:

—    Больного где ни положи — ему все равно больно.

—    Прибились бы к кому?

—    И без нас полно кругом нищих, не только здесь полчища прошли. Кому мы нужны? Не работники ведь... Так вот и живем, — он засмеялся. — Пока что учу внука, чтобы поскорее мог обходиться без меня. Вот охотимся вместе. Силенок лук натянуть у него еще нету, зато глаза зоркие. Он и высматривает птицу или зверя. Я ему лук натягиваю, он наводит — так и управляемся, не голодаем. И дом, как смогли, починили — вот видишь, зимние дожди пережили. Ну, веди к оленю, — сказал он мальчику. — Надо его освежевать да тушу разделать. Кровь, должно быть, уже вся вытекла.

Мальчик неохотно оторвал взгляд от огромного бень-яминита, но, не прекословя, взял за руку Иорама, готовый подвести того к оленю.

—    Погоди, — остановил его Шаул, — я помогу.

Он убедил Иорама поручить оленя им. Старик остался сидеть на камне, а Михе велел смотреть и учиться разделывать тушу.

—    И вы никого не боитесь? — продолжал дивиться Иосеф, потроша олений желудок. — А звери дикие, а бродяги? Или те же солдаты?

—    Что я тебе повторяю, Миха? — старик закашлялся.

—    Две собаки справятся и со львом, — ответил тот и добавил, беря в руки оленью печень: — Иорам, я сейчас поджарю тебе вкусный кусок.

—    Да ну! — старик засмеялся. — Самый вкусный кусок кому?

—Хостям, — весело отозвался Миха.

Покончив с тушей, они вымыли ножи, поджарили на костре мясо и стали есть. Солнце стояло уже высоко. На останки оленя налипло множество мух.

За едой продолжались разговоры. Иорам объяснил, как выйти на лесную тропу, ведущую к дороге на Г иву.

—    Чего ты так на него уставился, Миха? — спросил вдруг старик, будто видел. — Да я сейчас и сам узнаю.

Он придвинулся к Шаулу, провел руками по его лицу, по прикрытым глазам, по щекам, по плечам и заключил:

—    Шимшон, судья из Дана, был могучее.

—    Ты видел Шимшона! — удивились Шаул с Иосефом.

—    Нет, не видел, — покачал головой слепец. — Это сейчас он мне часто снится. Думаю: теперь бы нам его!

Он закашлялся. Шаул подлил старику горячей воды с листьями мяты, поднял на руки Миху и пообещал:

—    Иврим за себя еще отомстят.

Он сам удивипся тому, как прозвучали его слова. Миха прижался к груди Шаула и затих.

—    Вот что, Иорам, — решил Шаул. — Иди ко мне жить.

—    Г ость как рыба, — засмеялся слепец, — на третий день начинает вонять.

Шаул, не обратив внимания на его слова, рассуждал вслух:

—    Г ива — селение большое, найдется для вас занятие. Да ведь все иврим — дети праотца Яакова, значит, родственники.

—    Самые дальние, — добавил Иорам и пояснил: — Самые дальние родственники — это бедные родственники.

—    Пойдете жить ко мне, — твердо повторил Шаул, опуская Миху на земпю. — Семья у меня такая: жена Ахиноам, четыре сына, дома только трое — все взрослые

— да две дочери. Как видишь, детей не много, а дом большой, места всем хватит.

Слепец покачал головой, но тут мальчик встрепенулся.

—    Иорам, — тихо сказал он и погладил обожженную руку. — Ну, Иорам!

Старик хотел что-то ответить, но захлебнулся кашлем и стал пить из кружки.

Шауп поднялся, за ним Иосеф.

—    Мы торопимся, — сказал Шаул, — а вы идите в Гиву. Ты знаешь дорогу, Иорам?

—    Знаю, конечно.

—    Тогда — шалом! Передай, что у меня все в порядке. Найду ослиц и вернусь.

Иосеф согласился взять на дорогу оленьего мяса, как настаивал Порам. Но и после этого от небольшого как будто зверя еще оставалось с половину туши. Мясо завернули в траву и сложили в кожаные мешки, что были привешены на поясе слепца. Получилось два полных мешка.

—    Донести? — спросил Шаул. — Далеко ваш дом? Тяжело ведь, наверно?

—    Полный мешок тяжел, — признал старик, — но насколько же он легче пустого! Я и сам донесу.

Они попрощались до встречи в Г иве. Миха еще долго оборачивался и махал Шаулу рукой.

А слуга Иосеф, идя вслед за хозяином, думал: как Шаул жалеет иврим! Но можно ли подбирать всех несчастных

— вон сколько их повсюду. Ну, подай ты нищему, поделись едой, нет ничего — помоги советом. Но не приглашать же его к себе! Что он будет делать в доме со слепцом да с сиротой?

Вскоре Иосеф забыл об этой встрече. Он радовался дороге и хотел, чтобы она длилась как можно дольше. Шаул же, напротив, шел мрачный: то ли думал об Иораме, то ли понял, что ослиц им уже не найти, а старый Киш не любит такие потери.

Так, занятый каждый своими мыслями, вошли они в попутное селение — Алмон.

Встреча

—    Мир тебе! — проговорил Шмуэль навстречу вошедшему только что через бронзовые ворота Шаулу.

—    Мир! — ответил тот.

Внезапная радость пришла к Шаулу. Он встал на колени и приложил губы к щеке старика.

Вместе с Иосефом они пошли за встретившим их человеком, удивляясь праздничному селению и людям в ярких одеждах и венках. И все это под сияющим небом.

Они поднимались на Божий Холм вместе с процессией под барабаны и напевы дудочек присоединившейся к ним молодежи. Рядом двигались танцовщицы. Девушки кружились на ходу, звенели глиняными колокольчиками и вскидывали над головой связки бубенцов.

Шаул наклонился к старику и, покраснев, спросил:

—    Как бы нам найти провидца? Говорили, что он может зайти в Алмон, но тут сегодня какой-то праздник.

—    Это я, — на ходу кивнул старец. — Меня зовут Шмуэль.

—    Как? — из-за веселого шума Шаул не расслышал.

—    Шмуэль. Шмуэль!

—    Как нашего судью и пророка! — засмеялся Шаул.

—    Нашлись ослицы отца твоего! — выкрикнул старик.

Тут только Шаул сообразил, что этот приветливый человек и есть судья и пророк Шмуэль из Рамы.

За каждым поворотом к шествию присоединялись нарядные дети с зелеными веточками в руках. В воздухе пахло медом. Лента широкой, очищенной от щебня дороги вела к сложенному из громадных серых камней жертвеннику.

Народ прибывал и прибывал, заполняя Божий Холм.

Растерянный, оглушенный праздником, Шаул оглядывался по сторонам, но при его росте нечего было и пытаться незаметно выйти из процессии. Любопытство же алмонян к необычному гостю нарастало: кто это, и зачем привел его судья и пророк?

Зато Иосеф чувствовал себя превосходно и уже болтал с остановившимися невдалеке от них танцовщицами.

Наконец Шаул увидел знакомое лицо: поддерживаемый слугами старик в темно-синем одеянии уселся на каменную скамью неподалеку от жертвенника. Два высоченных юноши в белых рубахах и с медными обручами левитов на лбах, встали по обе стороны от старика.

А народ смотрел вниз, где под склоном холма молодые левиты готовили к всесожжению быка.

Шмуэль уже побывал внизу. Убедившись, что у животного, предназначенного в жертву, нет изъянов, он разрешил начать празднества, а сам возвратился на верхнюю площадку, к жертвеннику.

А к подножию холма вышел Еах — высокий мускулистый левит. К нему подвели стреноженного быка; тот крутил головой, махал хвостом, глаза, налитые кровью, искали врага. Еах положил ладонь на темя быка, и животное тут же притихло. Левиты отошли, вернулись с длинным бронзовым кинжалом, передали его Еаху и удалились.

Еах пропел короткую молитву и с последним звуком ударил быка кинжалом под горло. Тот грузно повалился к ногам человека, заливая кровью босые ступни левита. Еах отступил в сторону для омовения, передав тушу другим. Теперь одни левиты стали готовить быка для жертвоприношения; снимали кожу, отделяли голову, потрошили и мыли внутренности для последующего воскурения; другие собирали в сосуды кровь, третьи уже переносипи наверх, к жертвеннику, готовые части, четвертые складывали поленья.

А вскоре глашатай объявил, что судья и пророк Шмуэпь сам проведет сегодняшнюю церемонию.

Шмуэль выступил вперед и в наступившем молчании начал подниматься к жертвеннику, сооруженному из нетесанных камней. Господь запретил касаться инструментом жертвенника, и только краям разрешено было придать вид рогов. Красная нить отделяла нижнюю часть от верхней, куда вела насыпь.

Молодые левиты, обученные в школе в Нове — городе священников, знания которых Шмуэль недавно проверял в саду у Захарии бен-Мешелема, стояли двумя группами у подножия жертвенника, ожидая, чтобы судья и пророк подал им знак. Как полагается, их одежда была из отбеленного льна: короткие, до колен, штаны; поверх — длинная рубаха, подпоясанная ремнем шириной в три пальца, и головной платок. Одежда Шмуэля, приготовленная ему старейшинами Алмона, отличалась от левитской тем, что в ткань кое-где вплетены были золотые нити. Освещенные солнцем, они отбрасывали сияние на все, к чему прикасался судья и пророк.

Неожиданно сильным голосом он спросил, ото всех ли жителей Алмона сегодняшняя жертва и добровольно ли они пришли сюда.

—    Да-а! — пропела толпа.

Тогда Шмуэль поднял обе руки, прикрыл глаза и начал:

—    Как хороши шатры твои, Яаков, жилища твои, Исраэль...

Закончив благословение, он поднялся на жертвенник, чтобы наблюдать за всесожжением. Хурам, сын Захарии бен-Мешелема, полил воду из серебряного кувшина на руки Шмуэлю, а затем поднес ему чистое полотенце.

Одни левиты передали Шмуэлю части разделанной туши и помогли разложить их на углях, которые уже пылали на жертвеннике; другие обрызгали собранной при заклании кровью нижнюю половину жертвенника по четырем сторонам. Элиэзер, второй сын Захарии, все время стоял наверху с бронзовыми щипцами и следил, чтобы поленья не выступали за пределы кострища в центре. Между тем, левиты, находившиеся вокруг жертвенника, начали воскурения: омытые водой внутренности, прежде всего почки и печень, сжигались с восточной стороны — это место было специально подготовлено для собирания золы.

Шмуэль протянул руку, взял у левита кожаное опахало и показал, как направлять огонь. Потом вместе с другим левитом он собрал в бронзовый совок золу, уже переполнявшую верхнюю часть жертвенника, и, сияющий, умиротворенный спустился вниз посмотреть, как левиты готовят следующее жертвоприношение — хлебное. Прикрыв глаза, люди раскачивались и пепи молитвы. Голоса поднимались в зеленое поднебесье, и всем казалось, что сейчас они увидят прекрасное собрание ангелов, там, у Божьего престола.

Закончив жертвоприношение, Шмуэль повернулся к народу. На вершине Божьего Холма и на дороге, ведущей к ней, собралась не одна сотня людей. Они следили за церемонией и ждали слова судьи и пророка.

В полной тишине Шмуэль заговорил.

Он рассказал иврим их историю от праотца Авраама до выхода из Египта, особо останавливаясь на тех случаях, когда предки отступали от служения своему Господу, и Он лишал их защиты перед врагами.

Закончив повествование и видя по внимательным глазам левитов, что те постарались запомнить каждое слово, Шмуэль готов был уже благословить торжественную трапезу, но почувствовал, что не сказал главного, чего от него так ждут собравшиеся на Божьем Холме люди.

И он решился.

—    Как живут соседи наши? — вопросил судья и пророк с презрительной усмешкой. — Кто главный у всех детей Ноаха, кроме вас, иврим? У каждого из них много астарт, но ни одна ими не правит. Не Богом управляются соседи наши, а смертными: кто королем, кто князем, кто вождем. Но почему вы думаете, что так хорошо живется им под рукой земного владыки? Король отбирает себе самых сильных из молодых и ведет их на войну. От любого урожая отделяют ему десятину, на праздники требует он подарки да и круглый год отдают ему лучших мулов, новое оружие, повозки для обоза, рабов. Вот басилевс, кто строил ему дворец в Ашдоде? Верно, землю для холма нанесли рабы, но кто обтесывал стены, строил из дерева дворцовый храм, кто наполняет хранилища утварью для дворца? Да сами же плиштим, а не рабы.

И вдруг в наступившей тишине кто-то громко спросил соседа:

—    Слушай, может, это мы победили басилевса Маоха под Эвен-Аэзером, а не он нас?

Народ расхохотался. Шаул со слугой и все тридцать старейшин Алмона старались не присоединиться к общему смеху.

А из толпы неслись все более злые выкрики:

—    Зато он войско водит, басилевс! А кто нас поведет на Нахаша, ты, что ли?

—    Господь! — Шмуэль даже присел от крика и ударил себя кулаками в грудь.

Толпа притихла.

—    Не-ет, — покачал головой Шмуэль. — Это вы не мне, а Ему не верите.

И, понурясь, не глядя ни на кого, он прошел через расступившуюся толпу вниз и направился к дому Захарии бен-Мешелема, знаком показав Шаулу идти за ним. Люди в полной тишине расходились по домам.

Вслед им дымился жертвенник.

Помазание

У входа в дом Шмуэль обернулся, улыбаясь, будто ничего не произошло только что на Божьем Холме.

—    Заходите, гости.

Впустив Шаула с Иосефом, сказал Шмуэль повару:

—    Подай-ка ту часть, которую я дал тебе и о которой сказал я тебе: отложи ее у себя.

Взял повар голень и то, что над нею и положил перед Шаулом.

Сказал Шмуэль:

—    Вот что отложено для тебя. Положи перед собою и ешь, ибо это сбережено для тебя.

Когда окончили трапезу, Иосеф отпросился у хозяина к рабыне, с которой успел познакомиться. Шаул отпустил его, а сам поднялся на крышу дома следом за Шмуэлем.

И беседовал он с Шаулом на кровле,..

—    Умру я, — сказал Шмуэль, глядя на опускающееся за горизонт солнце. — Что станет с народом, с этими непослушными детьми Господа? Сколько раз я просил Бога: назначь мне преемника! Кто станет пророком у иврим? Сыновья мои беспутны; другие либо не годны, либо не могут превозмочь страха пророчествовать перед народом Божьим. Вот в чем дело, а вовсе не в короле...

— Он тряхнул головой, поглядел в лицо Шаула и продолжал: — Ладно. Господь не оставит свой народ, быть такого не может! — Заметив смущение гостя, он засмеялся: — Ну, скажи, вот отец твой, Киш бен-Авиэйл, муж храбрый, рассказывал он вам про то сражение под Эвен-Аэзером? Ведь он там тысячей беньяминитов командовал, верно?

—    Верно, — кивнул Шаул. Он сидел на земле, и голова его была почти вровень с головой сидящего на высокой скамье Шмуэля. — Все в Г иве помнят те позорные дни.

—    Что же рассказывал твой отец? — спросил Шмуэль.

—    Я в то время был на жертвоприношении в Звулуне: Эли поручил мне освятить новый жертвенник. Вот, как сегодня, — добавил он, помрачнев.

—    Он рассказывал, — начал великан, подумал несколько секунд и продолжал:    — Плиштим подошли к

Афеку двумя колоннами: из Гат-Римона привел пехоту серен Яфо, а из Гитаима войско с колесницами — серен Ашдода. И сразу басилевс Маох начал наступать на ополчения в Эвен-Аэзере.

В первый день еще не прибыли наши силы, лагерь толком разбить не успели, да еще, когда вышли в поле, оказалось, что солнце бьет иврим в глаза.

 —    Сколько же всего .стояло плиштим против наших? —    поинтересовался Шмуэль. — Сколько было у них колесниц?

Шаул пожал плечами.

—    Много.

—    Конечно! — Засмеялся Шмуэль. — Будут беньями-ниты считать врагов, как же!

—    Дрались наши хорошо. Беньяминиты князя Малкама перерезали Южную дорогу, и по ней не прошла ни одна колесница. Стояли насмерть!

—    Умереть и дурак сумеет! — вставил Шмуэль.

—    Теперь ясно, — продолжал Шаул, — что надо было отойти к ущелью, где много наших селений, да и от колесниц в горах нет толка. Но тогда, в пылу боя никто об этом не подумал. А к вечеру подсчитали потери: четыре тысячи человек побила у нас Плиштия. Начались споры: отступить до подхода всех ополчений или продолжать битву? И в это время сыновья пророка Эли, никому ничего не сказав, привезли в стан Ковчег Завета из храма в Шило. Наши до утра пели, приносили жертвы, благословляли каждый отряд. А надо было отдохнуть, потому что плиштим на рассвете пошли в наступление.

И опять поначалу наши сражались хорошо. Но вдруг в тылу одного из отрядов Дана забили барабаны — это гиргаши явились из своей крепости в Бейт-Шаане. И никто не заметил их приближения. Наши и не представляли, что гиргашей в Бейт-Шаане такое множество. Басилевс Маох, увидев, что выступили его союзники, прорвался к Ковчегу и захватил его. Когда иврим услышали, что Ковчег в плену, началась паника. В тот день мы потеряли тридцать тысяч воинов.

Он замолчал, и теперь Шмуэль начал вспоминать, что произошло, когда весть о поражении под Эвен-Аэзером достигла Шило.

—    Побежал один беньяминит с места сражения и в тот же день пришел в Шило. Одежда на нем была разорвана, на голове — прах.

Когда он явился, Эли сидел на скамье при дороге у ворот дома и ждал вестей, а сердце в нем трепетало за Ковчег Божий. Когда человек тот пришел в Шило, весь город узнал новость и стал громко стенать. Эли услышал вопли и спросил: „Отчего такой шум?" Тогда этот человек пошел к нему и объяснил. А было Эли девяносто восемь лет, глаза его померкли, и он не мог видеть. Тот человек сказал Эли: „Я сегодня пришел из стана, убежал с места сражения." Эли спросил: „Что там произошло?" И отвечал вестник, и сказал: „Побежал Исраэпь перед Плиштией, и поражение великое произошло в народе. Оба сына твоих убиты, а Ковчег Божий взят в плен. ”

Едва упомянул он о Ковчеге, Эли упал со скамьи навзничь у ворот, сломал себе хребет и умер, ибо он был стар и тяжел.

—    Да, — повторил Шаул, — не нужно было приносить Ковчег в поле к Эвен-Аэзеру.

—    Ладно, — махнул рукой Шмуэль. — Все это теперь не важно. Я вижу, ты можешь говорить о том сражении до утра. Но здесь не военный совет.

И чтобы переменить тему, он начал проверять познания Шаула в Священных Книгах. Гость порадовал судью и пророка знанием истории иврим. С толкованием дело обстояло хуже, зато события Шаул излагал ясно, точно, видимо, не раз над ними размышлял. Шмуэлю любопытно было проверить, к кому же великан благосклонен, а кого, наоборот, недолюбливает. Его не удивила неприязнь Шаула к Иосефу. У Шаула получалось, что Иосеф издевался над братьями и в детстве, и потом, когда те попали в зависимость к нему — фактическому правителю Египта.

—    Он даже в тюрьме дослужился до большого начальника! И вообще, если бы не его „благодеяния”, предки не застряли бы там у фараона на четыреста лет, — закончил Шаул.

—    Глупец! — засмеялся Шмуэль. — Таков, значит, был замысел Всевышнего, смертным недоступный.

Шмуэль был уверен, что больше всех предков Шаул почитает Иошуа бин-Нуна, и удивился, узнав, что Моше ему еще дороже.

—    Никто так не натерпелся от иврим, как Моше, а он все сносил, да еще и заступался перед Богом за свой народ, — вздохнул великан.

Шмуэль мысленно похвалил Киша бен-Авиэйла за то, что тот дал детям изрядные знания, поглядел Шаулу в глаза и засмеялся:

—    Чего боишься? Что начну спрашивать, как служат у жертвенника? Не бойся, — успокоил Шмуэль. — Тебе эту службу все равно нести нельзя, — и объяснил: — До того, как иврим совершили грех поклонения тельцу, священниками у нас быпи сыновья-первенцы. Но когда всего-то через сорок дней после принятия Закона предки совершили этот грех, Господь запретил иврим нести храмовую службу, оставив такое право только за племенем Леви: оно сохранило верность Единому Богу, только левиты не стали плясать вокруг тельца. Вот и повелел Он левитам: потомкам Аарона быть коэнами — священниками, а остальным левитам обслуживать храм.

А теперь запомни раз и навсегда, — лицо Шмуэля стало строгим. — Жертвоприношение, если оно не касается только семьи Кишей, — не твое дело, как бы хорошо ты ни изучил службу у жертвенника. Запомнил? Это очень важно для тебя, хотя сейчас не могу объяснить, почему.

— Он вздохнул и добавил: — А в Эвен-Аэзере Господь нас оставил за грехи. Понимаешь?

Шаул кивнул, но Шмуэль не сомневался, что великан все равно думает о расположении войск, об оружии, о колесницах. Не понимает, что никакой план тут помочь не мог!

—    Иврим ведь, не как все, — опять заговорил он,— У них и король должен быть не как у всех. Иврим боятся только Бога. Земная власть для них не страшна. Ни Моше-рабейну, ни праотцов наших... Только Божья! Значит, и король иврим должен бояться Бога, делать все, что Он велит.

Сведенные к переносице брови Шаула говорили о его старании понять, зачем Шмуэль рассказывает ему про какого-то короля.

—    Погляди на Захарию, — продолжал Шмуэль. — Рубаха на нем горела, когда он бежал из Шило, но священные рукописи и подсвечник он вынес из огня и все передал коэнам из Бейт-Эля. Кто ему за это слово благодарности сказал? Народ? Как бы не так! Пришел Захария в свой надел, а там полное разорение — начал все сначала. И видишь, как разбогател? Уважаю я его за то, что не ждал благодарности от людей. Так нас учил старый Эли.

Шаул кивнул и, протянув руку, поднес Шмуэлю кружку с водой. Тот отпил, утер бороду, пот со лба, опять обернулся к гостю.

—    Ты хочешь что-нибудь спросить, Шаул бен-Киш?

—   Да.

—    Ну?

—    Какой будет у меня урожай на новом участке?

Шмуэль молча покачал головой. Сказал себе: не ты его выбрал. Не ты!

Наступил вечер. Возле ног старца раб поставил каменную жаровню с углями.

—    Что тебе обычно снится? — внезапно спросил Шмуэль. — О чем твои сны?

—    Какие сны! — засмеялся Шаул. — Мы недавно расчистили от камней новое поле, вот и пашу его с сыновьями под ячмень. Первая пахота очень важна! К ночи валишься

на землю вместе с волами и один с ними сон видишь.

И вдруг он вспомнил! Приблизил к старцу встревоженное лицо.

—    Вчера, правда, в пещере на полпути отсюда видел я кого-то огромного, в красном. Лица разглядеть не смог. Поднял он меня от земли, подержал в небе, показал Эрец Исраэль, а потом кинул обратно на песок. К чему бы это?

Увидев, как серьезно слушает судья и пророк, Шаул испугался своего сна.

Шмуэль отодвинулся, отпил теплой воды из кружки, обдумывая ответ. Прикрыл глаза.

—    Пока ни к чему, но скоро узнаешь, — сказал он тихо, и шепотом добавил: — и станешь другим человеком.

Тень пересекла лунное пятно между двумя гранатовыми деревьями. Оба поняли, что это возвращается от рабыни слуга Шаула.

—    Ну, ступай, — велел Шмуэль. — Внизу вам постелено.

Поутру, когда возносят на жертвенник хлебное приношение, Шмуэль растолкал своих гостей. Он уже побывал на вершине Божьего Холма, где, с почетом встреченный левитами, участвовал в принесении мирных жертв.

Шаул и Иосеф умылись и поели. Они стояли под инжирным деревом, ожидая возвращения Шмуэля от прихворнувшего Захарии. Шаул с восхищением осматривал весенний сад, подносил к носу листья, растирал их в ладонях, прищелкивая языком. В этот момент у входа появился судья и пророк и, незамеченный, остановился, глядя на Шаула и его слугу.

Великан нагнулся, поднял щепотку земли и положил на язык. Сплюнул, покачал головой.

—    А здесь лучше было посадить оливы, верно, Иосеф?

Слуга тоже взял в рот земли, пожевал, выплюнул и согласился.

Шмуэль в отчаянии наблюдал за Шаулом. Неужели он и есть тот самый человек?!

Наконец Шаул и его слуга заметили Шмуэля. Тот пригласил Шаула еще раз подняться с ним на крышу. Они уселись, как вчера, когда беседовали здесь: Шмуэль — на высокую скамью, а Шаул — у его ног. Долго молчали.

Шмуэль думал. Потом поглядел в глаза великану, и тот покраснел.

—    Ну, вот, Шаул бен-Киш, — решился Шмуэль, поднимаясь, — пришло время.

И взял Шмуэль сосуд с елеем, и полил на голову его, и поцеловал его...

Стоя на коленях и зажмурив глаза, Шаул почувствовал, будто легкое пламя скользнуло по лбу, задержалось на веках и побежало под рубаху.

А в ушах Шмуэля звучало слово Господа:

—    Вот тот человек, о котором я говорил тебе, что он будет управлять народом Моим. И спасет он народ Мой от руки плиштим, ибо видел Я народ Мой, ибо вопль его дошел до Меня.

—    Ты станешь другим человеком, — произнес Шмуэль, и Шаул раскрыл глаза. Шмуэль обтер голову великана и, шевеля губами прямо против глаз Шаула, закончил:

—    Бог даст тебе новое сердце.

Он подтолкнул Шаула, чтобы тот поднялся.

Глядя снизу, судья и пророк воздел руки и медленно внятно проговорил:

—    Когда сбудутся с тобой все знамения, тогда делай, что сможет рука твоя, ибо с тобою Бог.

Обессилев, оба молча сели.

Донеслась веселая песня Иосефа. Шмуэль и посвященный им беньяминит очнулись.

—    Скажи ему, чтобы собирался. Я велел слугам Захарии подготовить вам на дорогу еды и воду. Когда он управится, пусть поднимется сюда.

—    Соберись в дорогу и приходи, — крикнул Шаул Иосефу.

—    Хочу, чтобы ты навсегда запомнил нашу вчерашнюю беседу здесь, — негромко сказал Шмуэль. — Раз Господь избрал тебя, Он даст тебе новое сердце.

Еще прежде, чем войти в Гиву, ты испытаешь, каково быть пророком — так нужно, чтобы ты потом понимал меня.

Но пока я не объявлю о тебе при всем народе, никто не должен знать о помазании. Запомнил? Даже от жены,

даже от отца ты будешь пока все держать в тайне.

А теперь перестань дрожать и помоги мне спуститься в сад.

Провожая гостей к воротам Алмона, Шмуэль говорил Шаулу:

— Когда пойдешь ты от меня сегодня, то встретишь в пределах Беньяминовых, в Целцахе, двух человек, что сейчас у могилы Рахели, и они скажут тебе: „Нашлись ослицы, которых ты ходил искать. И вот отец твой, перестав беспокоиться об ослицах, беспокоится о вас, говоря:„Что делать мне с сыном моим?” И пройдешь оттуда дальше, и дойдешь до дуба, что в Таворе, и встретят тебя там три человека, поднимающиеся к Богу в Бейт-Эль. Один несет трех козлят, другой несет три каравая хлеба, а третий несет мех вина. И будут они приветствовать тебя, и дадут тебе два хлеба, и ты возьмешь из рук их. После этого дойдешь до холма Божьего, где лагерь плиштим. И будет: когда войдешь ты в город, встретишь сонм пророков, сходящих с высоты, и впреди них арфа и тимпан, и свирель, и кинор. И они пророчествуют. И снизойдет на тебя дух Господень, и ты будешь пророчествовать с ними, и станешь другим человеком...

И сбылись все те знамения

В трех киврах пути от Алмона они увидели вереницу идущих людей. Иосеф положил руку на плечо Шаула, оба замерли.

Но оказалось, что это — девушки из лесного селения. По обычаю, они уходили каждый год на четыре дня в горы оплакивать дочь Ифтаха-Гиладянина. Шаул успокоился: предсказания не сбывались.

Вскоре они с Иосефом вышли на дорогу, что пересекала весь надел Беньямина и приводила прямо к Гиве. Здесь им стали встречаться знакомые люди. Большинство работало на полях или в виноградниках; из-за изгородей теперь все чаще окликали Шаула и его слугу. К вечеру они должны были добраться до дома. Как-то встретит нас отец? — думал Шаул. Слава Господу, нашлись ослицы, как сообщил Шмуэль. Но сам-то я три дня не был дома, как раз, когда вспахивали новое поле!

В Целцахе, у самой дороги их окликнули двое знакомых. Поздоровались. Один из них, Михаэль бен-Эйуд, был и вовсе земляком Шаула. Это он принес в Гиву весть о нападении войска Амона на Явеш-Гилад.

—    Поторопись, — посоветовал Шаулу Михаэль бен-Эйуд. — Ослицы прибрели домой в тот же вечер, но Киш теперь беспокоится о тебе, говорит: „Что делать мне с сыном моим?”

—    Шалом! — сказал Шаул. — Встретимся в Гиве.

Он уже было двинулся, ускоряя шаг, но тут слуга обернулся и крикнул:

—    Не были ли вы утром у могилы Рахели?

—    Верно, — удивились те двое. — Откуда ты знаешь?

Вот, знаю, — Иосеф помахал им рукой и догнал

Шаула. — Видишь, хозяин, — сказал он запыхавшись.

Все точно, как Шмуэль говорил!

Следующая из предсказанных встреч произошла, когда дорога привела их на холм, где под дубом, — старым, черным, разрушенным временем, но с зелеными, будто воткнутыми в ветки листьями, — отдыхали три странника. Разложив на тряпице хлеб, лук, соль и ароматные травы, они закусывали, запивая вином из меха, который переходил от одного к другому. Трое козлят, предназначенных, вероятно, для жертвоприношения, были привязаны к кусту и щипали траву.

Поприветствовав незнакомцев, Шаул и Иосеф хотели пройти мимо, но один из странников задержал их, попросив объяснить, как добраться до Бейт-Эля, куда они направляются для жертвоприношения.

Иосеф, опережая хозяина, подробно объяснил дорогу. Присоединиться к трапезе они с Шаулом решительно отказались, поблагодарили и сказали, что очень торопятся. Тогда тот, что расспрашивал дорогу, догнал их и заставил принять в дар два хлебных каравая.

И уже совсем близко от Г ивы они решили обойти гору, где располагался плиштимский лагерь и стояли дома военачальников.

Известно было, что плиштим отбыли на время весенних праздников к себе на побережье, но все-таки люди по привычке обходили лагерь стороной.

К полдню стало невыносимо душно. Шаул и Иосеф поглядывали на небо, моля о дожде, но небо, будто прикрываясь еще одним слоем туч, только темнело и темнело. Г роза все не начиналась.

И вдруг из-за поворота послышалась музыка, донеслись крики и пение. Шаул и его слуга прошли вперед и увидели вереницу повозок, остановившуюся прямо на дороге. По краям ее собирались местные крестьяне. Заслышав музыку, они бросали свои занятия и сбегались на зрелище. На волах перед повозками сидели дети, грязные, нечесанные. Они кричали и болтали ногами. На тех повозках, где пологи шкур были откинуты, виднелась медная посуда, колья, глиняные тарелки. Не обращая ни на кого внимания, женщины готовили еду на двух больших кострах, подвесив над ними медные котлы. Мужчины, в ожидании еды сидели в кругу и пели, аккомпанируя себе кто на дудочке, кто на барабане. Вскоре в центр круга сбежались девушки. Они танцевали, размахивая над головой большими бубнами-тимпанами. Все были темнолицыми, почти нагими. На голову каждая повязала ленту из красной шерсти. Иногда кто-нибудь подскакивал к костру, выхватывал оттуда уголек, зажигал от него палочку, обнюхивал ее сам, а потом приносил в круг. Остальные тоже нюхали, продолжая петь и танцевать. Слов у песен не было, мелодии нагоняли тоску.

А люди все подходили к дороге.

—    Это — прорицатели, пророки, как их называют в народе, — объяснял кто-то рядом с Шаулом. — Если заплатить, они тебе расскажут все, что будет. У нас один гончар встретил таких в Земле Шалиша, так они ему точно рассказали, и когда корова отелится, и что дом сгорит.

—    А правду говорят, будто эти прорицатели ушли не из бедных семей, все оставили и живут в пещерах у Соленого моря? — спросил Иосеф.

—    Есть такие, есть такие.

—    А правда, что они могут и врачевать? У меня нарыв в носу, — все больше заинтересовывался слуга. — Сколько они берут, не знаешь?

Шаул глядел во все глаза на этих бродяг, которым иногда открывалась истина. Их побаивались, а бывало, что толпа побивала их камнями. Говорили, будто они могут оживить мертвого и наслать проклятие на живого, да такое, что тот упадет и не встанет. Прорицатели рассказывали людям прошлое и будущее, а у самих ничего не было в настоящем: ни дома, ни еды, ни одежды. Часто они умирали от болезней на дорогах или попадали в рабство к кочевникам.

Вдруг на повозку вскочил высокий юноша и поднял руки, чтобы все замолчали.

—    Ладан бен-Малух, — представила женщина за спиной у Шаула. — За что его отцу такое наказание?

Ладан бен-Малух заговорил хрипло:

—    Иврим! Наступает конец света!

Ударяя в высокий барабан, смахивая с лица пот, он запел о том, как Господь убедился в порочности людей и решил разрушить Землю до последней пылинки, а потом сотворить новую.

К певцу присоединилось еще несколько мужских и женских голосов.

—    Наступает конец! — предвещала песня. — Попользовались этой Землей и хватит. Скоро, скоро конец! Все бесполезно, — нарастал хриплый голос Ладана бен-Ма-луха. — Богатство, сила — ничего не поможет.

Мелодия завораживала, люди кругом уже подпевали, вдыхая непривычный, резкий аромат подкидываемых в огонь веток. Шауп и Иосеф, попожив руки на плечи соседей, тоже подпевали и раскачивались в такт мелодии.

День становился настолько душным, что даже жар близких костров ощущался не сильно. Какой-то мужчина за спиной у Ладана соскочил с телеги и пустился в пляс между рядами крестьян, перебравшихся через канаву на дорогу. Плясал он неистово: прыгал, поддавая себе под зад сильными ударами пяток и выкрикивая: „Ох-х!” Женщины и дети, оставив котлы, в которых они помешивали ветками похлебку, тоже пустились в пляс. Все более мощное: „Ох-х!” гремело над дорогой, и один за другим зрители присоединялись к танцующим.

Шаул не сразу понял, что он и сам уже в кругу, подпрыгивает, выдыхает со всеми: „Ох-х!” и предвещает скорый конец света, такого уже старого и всем надоевшего своим несовершенством.

—    Что это стало с сыном Киша? — долетел до него испуганный голос какой-то старухи. — Неужели и Шаул во пророках?

Вдруг над дорогой раздался треск, будто ударили во все барабаны мира. Не иначе, как стали сбываться предсказания Ладана бен-Малуха. Молния разметала облака, и полился дождь. Да какой!

Люди побежали под деревья, полезли под телеги, под шкуры. Спрятался и Иосеф, набросив на хозяина рубаху, которую тот скинул, торопясь в круг. Какая-то девушка со знакомым лицом, высокая и худая, втащила Шаула за руку в повозку, уложила там и стала гладить по лицу, по груди, отжимая влагу из его волос и не замечая, что на него стекает вода с ее лица.

—    Меня зовут Рицпа, я — дочь Аи, — сказала девушка и поцеловала Шаула в губы. Сквозь слипшиеся ресницы он разглядел ее: совсем молоденькая, наверно, лет семнадцать. Захотелось спросить, где он ее встречал.

—    Идем с нами, Шаул! — говорила Рицпа, целуя его в шею и гладя бороду.

Ладонью он отстранил ее и выскочил на дорогу. ...Шаул стоял один среди погасших костров с котлами, полными воды. Что со мной было? — думал он. Что это за люди там прячутся от дождя? Я их не знаю, я спешу к себе в Гиву.

Но он уже догадывался, что на какое-то время стал одним из этих прорицателей. Перед ним снова появился тот, в красной одежде. Шаул увидел его на одно мгновение, а слышал долго: тот уже исчез, но голос еще досказывал судьбу какого-то крестьянина, которому суждено стать королем всех иврим и в великих муках управлять ими. Потом придет на его место другой и будет властвовать над иврим. А тот первый король погибнет вместе с наследниками на войне. И весь род его исчезнет...

Голос звучал из заоблачной высоты. Шаул слушал, глядя в землю.

Дождь кончился. Иосеф едва поспевал за широко шагающим хозяином и думал о том, что вот-вот они будут дома.

А в памяти Шаула звенели слова судьи и пророка: „Когда сбудутся с тобой все знамения... Станешь другим человеком... Станешь другим человеком!..”

Дома

На зелено-желтом поле, где, будто оперения выпущенных с солнца стрел, сияли лепестки калонит, стоял невысокий дом со множеством хозяйственных пристроек. Тень от цистерны для хранения дождевой воды падала на дом. Нижний этаж едва приподнимался над землей и служил фундаментом для верхнего, где помещалась главная комната с крыльцом.

Первой, кого увидел, подходя к дому, Шаул, была Ахиноам. Она стояла на медовых от заката камнях крыльца, и выражение лица ее было, как всегда, строгим. В руках Ахиноам держала медный котел, собираясь выплеснуть в траву грязную воду, и разговаривала со служанкой

— та резала неподалеку на плоском камне мясо.

Шаул обнял жену, она убрала за спину перепачканные руки, поцелована мужа, сообщила, что все в доме, слава Богу, живы-здоровы, и убежала к печи поглядеть, не готов ли хлеб.

Из нижнего, нежилого этажа, где находились оружейная, кладовые и домашняя кузница, вышел поприветствовать хозяина второй слуга. Он привел с собой Ио-рама. Слепец был причесан, одет в хорошую рубаху, а надвинутый низко на лоб головной платок прикрывал страшное лицо. Порам по-прежнему много кашлял, но был даже весел. Он рассказал, что старый Киш, узнав от него, что Шаул цел и невредим, уехал на базар в Иуду и вернется дня через три. Сам он просеивает муку и перебирает крупы в кладовых, а Миха с сыном слуги Иосефа собирают под стеной селения траву, которую Порам им велел принести. Траву эту разложат в углах кладовых, и жуки больше не придут туда до осени.

Шауп про себя удивился и обрадовался: можно было подумать, что Порам и его внук живут здесь не два дня, а два года.

Наверху к нему прибежали дочери. Поцеловав отца, старшая, Мейрав, тут же вернулась помогать матери у печи. Нужно было спешить с ужином: скоро придут с поля братья, начнут заглядывать соседи — поздравлять с благополучным возвращением.

Возле раздетого до пояса Шаула стояла младшая, пятилетняя Михаль, поливала ему на руки воду, и, пока отец умывался, рассказывала, что Порам и его Миха очень понравились всей семье, и будет жаль, если после того, как слепец наведет порядок в хозяйстве Кишей, он уйдет с мальчиком обратно в свое селение, которого, как сказал ей по секрету Миха, уже год как не существует.

Еще она рассказала, что в Гиву заходили купцы из Ашшура, и что родилось двое ослят. Михаль потащила вытирающегося на ходу отца посмотреть, какие они славные.

Едва Шаул переоделся и сел за стол, в дом стали заходить соседи. Они просили рассказать все: как Шаул и его слуга искали ослиц, что видели, кого повстречали, будто Шаул отсутствовал не три дня, а целый год. Особенно подробно просили рассказать о жертвоприношении на Божьем Холме, добавляя, что пора бы и им привести в порядок древний жертвенник беньяминитов в Гиве, совсем пришедший в негодность за то время, пока у иврим был в Шило главный храм. Расспрашивали о Шму-эпе, как он выглядит, здоров ли.

Женщины в платках стояли у порога или помогали Ахиноам. Они тоже задавали вопросы и вставляли свои замечания.

— Значит, и там народ требует короля, — заключил Авнер бен-Нер и задумался, положив на стол широкие ладони.

На крыльце раздались шаги, и, откинув полог из шкур, вошли три сына Шаула, ростом подстать ему. Сидевший на плечах у Малкишуа маленький Миха спрыгнул на пол еще у порога: головы всех трех сыновей и так едва не касались потолка. Миха первым бросился обнимать Шаула. Мальчик нежно погладил его бороду, Шаул, зажмурясь, поцеловал Миху.

Гости встали из-за стола и потянулись к выходу. „Поужинай с семьей," — говорили они в ответ на приглашение посидеть еще. Даже Иорама с Михой Шаул оставил за столом чуть ли не силой.

Авнер бен-Нер выходил последним.

—    Пока твои сыновья умываются, идем поговорим, — попросип он тихо Шаула.

Они вышли из дома под темное, уже пробитое звездами небо. Прохладный ветер волнами пробегал по селению.

Гости Шаула расходились, неся перед собой пучины, которые зажгла от печки и раздала каждому на дорогу Михаль.

—    Что еще сказал тебе Шмуэль? — допытывался Авнер бен-Нер, — Ведь ты не все еще рассказал.

Шаул, покраснев 8 темноте, тихо ответил:

—    Рассказал то, что знал.

—    Неужели только про ослиц? — усомнился Авнер, сжимая локоть племянника. — А как дальше быть с этими, — указывая в направлении плиштимского лагеря, продолжал он. — Сколько еще терпеть?

—    Он сказал, что Бог не оставит иврим, только бы иврим не оставляли своего Бога. Он рассказал, что в Земле Эфраима, Иуды, да и у нас многие иврим приносят жертвы астартам...

—    А-а! — перебил Авнер, махнув рукой, и, ворча себе что-то под нос, ушел. — Шалом! Доброй ночи! — добавил он из темноты.

—    Мир и благополучие! — выкрикнул ему вслед Шаул.

Когда он вернулся, сыновья и Иорам с Михой сидели за столом, не притрагиваясь к еде: ждали, пока займет свое место хозяин дома.

Шаул произнес молитву, поблагодарил Господа за благополучное возвращение, за то, что все близкие здоровы, а потом отдельно благословил хлеб и вино, которые были поданы к ужину. Он стал расспрашивать о новостях.

Шема, жена Ионатана, должна была через месяц родить, у Шаула и Ахиноам будет первый внук. Невестка чувствовала себя хорошо и жила теперь у матери на другом краю Гивы, где ее навещали Ахиноам и дочери Шаула.

Все три сына пахали в эти дни новое поле. Завтра они пойдут на свои участки, займутся виноградниками и огородами — нужно срочно заканчивать весенние работы. А новый участок продолжит готовить к посеву отец; волы остались прямо на поле, а упряжь — в палатке у сторожа-слуги. Плуг сыновья притащили сюда, он в кузнице. Грунт оказался гораздо тверже, чем они ожидали, и камней в нем осталось еще немало. Бороны все время тупятся, а купить для них железные наконечники можно только у плиштим. А у тех все стоит целый пим: сошник ли, заступ ли, мотыга или топор. Дело известное.

—    Ничего, ничего, — Шаул уже потирал руки, предвкушая завтрашнюю пахоту. — Встану пораньше, в кузнице все направлю и наточу. А ты, — он обернулся к маленькому Михе, — пойдешь со мной, сядешь на волов и будешь их погонять. Хочешь?

—    Хочу, хочу! — Миха и не надеялся на такое счастье: увидеть новый участок на горе, о котором столько говорили в Гиве.

Землю эту сыновья Шаула получили недаром.

На одной из гор возле Гивы рос небольшой, но густой лес, принадлежавший гиргашам из большого селения Кивари, примыкавшего к лесу с другой стороны горы. Через лес шла дорога, ею пользовались и иврим, и кнаанеи, и, конечно, новые хозяева этого края — плиштим. Между беньяминитами из Гивы и гиргашами из селения Кивари всегда шла вражда, и теперь плиштимский начальник этим пользовался и то под предлогом военной слабости гиргашей разрешал им завести железное оружие, то, ссылаясь на многочисленность иврим, урезывал у них участки в пользу пастбищ Кивари.

Но вот прошел слух, что молодые гиргаши нападают и грабят купцов, которые добираются до Гивы лесной дорогой. Рассказывали о свирепости разбойников, о том, как они пытают свои жертвы огнем.

Купцы и даже плиштим стали отправлять караваны под сильной охраной.

Казалось, налеты прекратились.

Два младших сына Шаула незадолго до свадьбы своего брата Ионатана отправились на базар обменять вино и шерсть на подарки для него и его невесты. Возвращались в темноте. Невдалеке от Гивы их подкараулила шайка молодых гиргашей. Братья не ожидали засады. Гиргаши не ведали, на кого нападают. В тусклом свете, просачивавшемся между облаками, Авинадав и Малкишуа вдруг увидели страшных людей с дубинами, топорами и большим мечом. Братья остановились и сбросили на землю мешки. Гиргаши свистом дали знать своим, что иврим попались. Вдруг стало оглушающе тихо. Разбойники полукругом пошли на двух молодых беньяминитов, у которых не было ничего, кроме кулаков.

Но уже через секунду Авинадав нырнул под направленные на него палицы и сбил с ног гиргаша, в котором угадал вожака шайки. Авинадав схватил его поперек туловища и стал размахивать вожаком, как дубиной. Тот визжал и хрипел, пока Авинадав не треснул его головой о ствол дерева. Малкишуа, воспользовавшись смятением нападавших, сжал обе руки в один кулачище и с высоты своего роста ударил по затылку разбойника, собиравшегося пустить в ход меч. Гиргаш скончался, не издав ни звука. Малкишуа выхватил у него меч из плиш-тимского железа и отбивался от наседавших гиргашей, стараясь повторять выпады, которым учил его Авнер бен-Нер. Это было неправильно, так как плиштимским мечом следовало рубить и колоть, иврим же привыкли к кнаанскому мечу, похожему на огромный серп. Тем не менее, гиргаши отлетали и падали под могучими ударами восемнадцатилетнего здоровяка Малкишуа бен-Шаула. А его брат Авинадав уже вырвал из земли молодую сосну и крушил ею гиргашей. Побросав раненых и убитых, шайка разбежалась. Братья подняли свои мешки, отряхнули их и снова отправились в путь, прихватив с собой меч.

Наутро по окрестностям поползли слухи о большом сражении между плиштим и местными жителями — не то иврим, не то кнаанеями-гиргашами. А еще говорили, будто плиштим перебили многих за неуплату дани басилевсу.

Беньяминиты Гивы молчали. Обсудив на совете рассказ сыновей Шаула, старейшины решили, что единственная польза от происшествия — железный меч, который отныне будет у беньяминитов, когда их ополчению придется выступить в военный поход.

Вскоре плиштим уже знали все подробности ночного боя в лесу. Постановили шуму не поднимать. Гиргашам в наказание велели отделить часть леса, примыкающую к Гиве, в пользу рода Матри. О том, что у разбитой наголову шайки оказался меч, подаренный начальником плиштимского лагеря старосте селения Кивари, решили не распространяться, и где он теперь находится, тоже молчать.

По предложению Авинадава и Малкишуа, новый участок подарили на свадьбу Ионатану. Если у беньяминитов кто-либо женился, ему всегда давали землю из семейного надела, поэтому тот все время сокращался. Так что лесной участок оказался семейству Кишей очень кстати.

Однако превратить его в поле Шаул с сыновьями могли только сообща. И вот они валили деревья, выжигали корни и перепахивали землю, добавляя в нее угли и толченый серый щебень из долины, чтобы земля лучше рожала. Все, кто был посвободнее: слуги, дети, женщины — все помогали Шаулу и его сыновьям: таскали наверх воду в кожаных ведрах, приносили еду и воду. А тем некогда было даже спуститься домой. Иногда все четверо допоздна чинили упряжь, точили лемех плуга, заменяли перекладину, в которую пахарь при работе упирается грудью, и оставались ночевать в поле.

На этот раз нельзя было даже развести огонь для первоначальной расчистки участка, поскольку он находился в лесу, и пламя могло перекинуться на остальные деревья. Поэтому каждая сосна срубалась ударами тяжелых камней с острым сколом. Шаул, как и его сыновья, двумя руками поднимал такой камень и, разъяряясь от упрямства непокорного дерева, рубил ствол, а дети и женщины бронзовыми топорами и пилами окончательно пересекали кору и вкладывали раскаленные угли в пни. За их спинами земля дымилась, а по черным ямам можно было представить, какой густой лес стоял на новом участке. Много было и камней. Некоторые из них были такие огромные, лежали так глубоко, что братья сходились вместе с разных концов поля, подкапывались под камень, вставляя под него целые стволы и в конце концов выворачивали глыбу. Потом, мокрые от пота, они волокли камень на край обрыва и там сталкивали вниз к восторгу детворы Гивы. Когда камень, долетев до кучи таких же камней в долине под участком, громко ухал и поднимал облако пыли, братья, глядя сверху, ухали вместе с ним, распрямлялись, стряхивали с лица целые ручьи пота и, уперев руки в бока, громко хохотали, глядя друг на друга, потому что еще неостывшие заросшие лица их сохраняли зверское выражение, будто камень все еще сидел в земле и сопротивлялся. Им подносили по кувшину холодной воды, и братья пили, задрав его над головой. Потом они, расходясь по разным концам поля, продолжали валить сосны. Перекрикивались они так, что слышно бывало внизу, в долине, и Ахиноам, посылая к ним слугу с только что испеченным хлебом, неизменно передавала: „Не орите там так!”

Братья обещали, но вскоре опять слышались их крики.

Камни поменьше бросали прямо с места в ту же общую кучу внизу в долине. Решили, что все камни с лесного участка пойдут на строительство нового дома для Ионатана и его семьи.

Днем на солнце работа прекращалась. Поев, все заваливались спать в тень под навесом у края поля. Часа через два сыновей Шаула будили посланцы неутомимого Авнера и, умытые и уже одетые в шерстяные рубахи, как все жители Гивы, они уходили учиться военному делу. А к вечеру, когда жара спадала, отец и три сына опять крушили лес на новом участке.

Перед началом пахоты был принесен в жертву баран.

Шаул оглядел сыновей.

Все трое выделялись могучим телосложением даже среди беньяминитов. Ионатан, застенчивый и молчаливый, как отец, лицом очень походил на Ахиноам: такое же всегда строгое выражение глаз под нахмуренными бровями. Больше него была похожа на мать только старшая дочь — Мейрав. Зато Малкишуа и Авинадав и фигурами, и лицами повторяли отца. Однако, люди говорили, что в свои сорок лет Шаул красивее сыновей, может, оттого, что загорелое лицо его обрамляла белая борода.

Скоро, думал Шаул, окончатся весенние работы, станет легче, и темнеть начнет позднее. Тогда проверю, чему научил их Авнер, и сам займусь с ними военными упражнениями, может скоро понадобится.

В одном углу светился остывающими углями очаг — там Ахиноам заканчивала готовить еду назавтра. Шаул подошел к жене, сел рядом.

—    Что еще нового? — спросил он очень тихо.

Расставляя горшки, Ахиноам вполголоса рассказала про ослят, про слухи о новом налоге на семена. Вспомнила, как вчера у невестки встретила Аю, и та пожаловалась, что дочь ее, Рицпа, ушла с прорицателями — пророками, когда они проходили неподалеку от Гивы. Ая была очень расстроена; она отговаривала дочь, но та не послушалась. А у Аи ведь еще один сын-калека...

—    Значит, Бог ей так велел, Рицпе, — рассудил Шаул.

Он хотел рассказать жене про встречу с прорицателями, но удержался.

Не говорили они и о своем старшем сыне.

Невысокий, рано облысевший, он и внешне мало походил на рыжеволосых крепышей-беньяминитов, тем более, из рода Матри. И не лежала у него душа к крестьянским работам, а к военным упражнениям — и подавно. Парень позорно плохо выступал во всех состязаниях на осенних праздниках и не понимал, зачем так стараются братья и почему так волнуется отец.

—    Ну, не попал я в цель с первого раза — что за беда!

По-настоящему интересовали его верования гиргашей, эмори и других соседей-кнаанеев. Беседовал он и с плиштим — языки схватывал быстро. Когда он возвращался домой, мать первым делом загоняла его в микву, а потом она с Шаулом уговаривали сына оставить его увлечения, стать пахарем и воином, как все беньяминиты. В очередной раз ему пытались подыскать невесту. Он возражал почтительно, но так настойчиво, что переубедить его было невозможно. В здешних краях молодые люди не редко поднимались и уходили из тесных земельных наделов на заработки в дальние края. Кто нанимался в войско, кто подрабатывал разведением скота, кто создавал селение на свободных землях. Теперь старший сын Шаула ушеп с караваном в Египет учиться там читать и переписывать папирусы в храмах.

Утром следующего дня Шаул отправился в гору пахать новый участок. Еду ему принес туда Миха.

Мечта короля Нахаша

В лагере под Явеш-Гиладом ожидали прибытия короля Нахаша.

И вот белый балдахин выплыл из-за холма. Впереди и позади носилок шли воины в запыленных кожаных доспехах и с круглыми медными щитами.

Жрецы в сопровождении музыкантов двинулись от лагеря навстречу королю и, поприветствовав его, присоединились к процессии. Вскоре все они находились под стенами селения. Начались жертвоприношения и ритуальный танец вокруг носилок короля. Опустившись на колени и заламывая руки, амонитяне запели боевые песни.

А Нахаш продолжал кушать гранат. Время от времени из-под балдахина раздавалось чавканье, и обсосанные косточки летели на песок, на обритые головы рабов и поддерживающих носилки телохранителей.

Жара совсем ушла, из пустыни стали прилетать толстые и назойливые мухи. Нахаш отдал команду, носилки поставили на песок, и возле них рабы постелили одну на другую несколько шкур. Король вышел из-под балдахина и, продолжая кушать гранат, уселся напротив селения. Старейшины со стены смотрел и теперь прямо на короля, а он и вся его свита разглядывали иврим.

Вестовой обежал лагеря кочевников и потребовал прекратить галдеж. Стало ясно: сейчас начнутся переговоры.

От свиты короля отделился человек и прокричал на иврите стоящим на стене:

—    Привет вам, рабы короля Амона, повелителя Страны Сыновей Кедма!

В наступившей тишине иврим ждали, что будет дальше.

Около переводчика появился едва одетый человек с медными клещами и что-то сказал. Нахаш и его свита захохотали.

—    Это — палач, — представил переводчик.

—    Чего хочет от нас король? — спросили со стены.

—    Всего, — запрокинув голову, ответил переводчик.

Старейшина, ведущий переговоры, оглядел круг старцев-иврим. Те закивали. Он вернулся к краю стены и крикнул:

—    Да будет так! Мы согласны служить королю Нахашу.

—    Служить?! — захохотал, держась за бока, переводчик, а темнокожий палач весело закружился на месте, помахивая над головой медными клещами.

—    У короля хватает слуг! — припевал он.

На стене молчали.

—    Вы хотите знать условия короля? — с трудом остановив смех, выкрикнул переводчик. — Король решил подарить вам жизнь, но... — он протянул, не глядя, руку,

и раб дал ему мех с водой. Переводчик напился, обтер рукой бороду и, указывая на палача, закончил: — Но сперва вот этот слуга короля заберет у вас в залог верности по одному глазу.

Палач сипло захохотал и опять стал кружиться, помахивая клещами.

—    Зачем это нужно твоему королю? — крикнули со стены. — Кто у него купит одноглазых рабов?

—    Нахашу не задают вопросов, — помахал пальцем переводчик.

Опять все стихло, потом на стене громко заговорили сразу несколько старейшин, приоткрылись ворота, из них кто-то вышел, и засов опять с грохотом задвинулся. По веревке, сплетенной из корней и веток, спустился человек и присел на корточки, переводя дыхание. Два воина подвели его к Нахашу, держа за плечи.

Король по-прежнему только молча сплевывал косточки граната. Пурпурный сок стекал по подбородку на голую грудь, смешиваясь с потом.

—    Меня зовут Ицхак бен-Эзер, — начал посланец Явеш-Гилада. — Я, как все в селении, готов служить королю Амона.

Он перевел дыхание. Нахаш даже не посмотрел в его сторону.

—    Но для чего унижать своих родичей? — продолжал Ицхак бен-Эзер. — Ведь и вы, и мы от одного корня. Вы — потомки Бен-Ами, сына младшей дочери Лота,

которого она зачала от отца своего. А Лот — сын брата праотца нашего, Авраама. Если король позволит рабу |своему, я напомню, как пришли Авраам и Лот в Кнаан...

Больше он ничего не сказал. Нахаш поднял раскрытую (ладонь, из-под тента выскочил палач с мечом в руке |и, крякнув, рубанул несчастного посланца. Тот рухнул, обливая кровью заплеванный белыми косточками песок.

Нахаш брезгливо поджал ноги.

—    Вот это меч! — загалдела свита. — Подарок правителя Ашдода! Плиштимское железо!

Вдруг Нахаш поднял голову и красивым молодым голосом обратился через переводчика к гиладским старейшинам на стене.

—    Слушайте меня, иврим. Не хочу дани — к чему она мне? Все здесь и так мое. Но есть у меня мечта, [иврим. — Нахаш сделал паузу, отвернулся и поглядел на горизонт, за который только что опустилось солнце, подвесив над пустыней тонкий шафрановый дымок. Потом

он опять обернулся к Явеш-Гиладу. — Так вот, есть у меня мечта, — повторил он, — Город Одноглазых.

Наверху и даже вокруг короля люди оцепенели.

Палач с визгливым смехом покатился по песку.

—    Жители Города Одноглазых! — закричал переводчик. — Если к утру не будет ответа, король прикажет строить штурмовую насыпь, и здесь не останется камня на камне. А Город Одноглазых будет построен в другом месте.

Ночью, оседлав ослов, посланцы Явеш-Гилада выбрались тайным ходом, проехали через лагерь кочевников, которые не поставили даже сторожевых постов, и вскоре уже были за Иорданом. Посоветовавшись, посланцы решили прежде всего направиться в Гиву. В земле племени Беньямина проживали родственники явеш-гиладцев, у них можно было остановиться, поесть и обогреться перед дальней дорогой, а также посоветоваться со старейшинами и узнать у них, на какую помощь других племен иврим можно рассчитывать.

„И дал ему Бог новое сердце"

Изначально население Явеш-Гилада ни в каком родстве с беньяминитами не состояло. Оно относилось к тем из племени Менаше, кто первыми отвоевали свою часть завещанной Богом земли, но по приказу Иошуа бин-Нуна, оставив в новых поселениях семьи и стада, двинулись вместе с другими иврим за Иордан, чтобы завоевать весь Кнаан, как то заповедовал им Моше. Во всех сражениях явеш-гиладцы воевали храбро и умело, а когда вернулись в свои земли, отстроили там дома, вырыли колодец, устроили поливную систему для грядок с овощами и виноградника, поставили загоны для овец. Явеш-Гилад лежал зеленым пятном на оранжевых песках и притягивал к себе как мирные караваны, так и разбойников из пустыни. Селение предоставляло кнаанским купцам, едущим торговать в Страну Сыновей Кедма, воду, еду и отдых в тени оазиса, а также базарную площадь и имело от этого немалый доход.

Работящие и рачительные гиладцы все реже участвовали в общих войнах, празднествах и жертвоприношениях иврим. В Гиладе были свои судьи, и если из пустыни налетал враг, собиралось ополчение и громило врага.

Между тем, по другую сторону Иордана случилась история, не имевшая никакого отношения к Явеш-Гиладу, но определившая его судьбу.

Замешаны в этой истории были беньяминйты Гивы, а начал ее и вовсе левит из захолустного селения в горах Эфраима.

Этот человек поссорился со своей наложницей, и та ушла к родителям в Бейт-Лехем. Левит затосковал по наложнице, оседлал осла, поехал с подарками к ее родителям и вместе с ними уговорил ее вернуться домой. На обратном пути их застиг вечер и, выбирая где переночевать, они предпочли ивусейскому городу Ерушалаиму беньяминитское селение Гиву.

А в Гиве в те дни хозяйничала шайка молодых негодяев. С наступлением темноты местные жители закрывались на все засовы. Левиту повезло: он встретил знакомого старика, который взял наложницу и его к себе в дом.

Но шайка проведала о приходе в селение новых людей, ворвалась в дом старика и вытащила оттуда наложницу левита. До утра несчастную женщину насиловали, и на рассвете хозяин дома обнаружил на пороге ее труп.

Когда об этом стало известно, вышли все сыны исраилевы, собралась община как один человек, от Дана до Беэр-Шевы и земли Гиладской, к Гослоду в Мицлу. Явились главы всего народа, всех племен в собрание народа Божьего — четыреста тысяч обнажающих меч.

Услышали в Беньямине, что сыны исраилевы собрались в Мицпе. Сказали сыны исраилевы:

—    Говорите, как произошло это зло?

Отвечал тот человек, тот левит, муж убитой женщины:

—    В Гиву Беньяминову пришел я с наложницей моей ночевать. Но поднялись на меня жители Гивы и окружили тот дом, где я был. Меня намеревались убить, а наложницу мою они замучили, и она умерла... Вот и все вы, сыны исраэлевы, посоветуйтесь и примите решение...

И встал весь народ, как один человек, сказав:

—    Никто не уйдет в шатер свой и не возвратится : ни один в дом свой, а с Гивою мы сделаем так: на нее по жребию! Возьмем по десять человек из ста ото всех племен и по сто от тысячи, и по тысяче от десяти тысяч, чтобы доставлять съестные припасы для народа и чтобы по приходе в Гиву Беньяминову поступить с ней в соответствии с той мерзостью, что случилась в Исраэле.

Собрались все исраэлиты против селения и послали во все края беньяминитовы сказать:

—    Злодейство было совершено у вас! Выдайте тех людей—негодяев из Гивы, и мы умертвим их и искореним зло в Исраэле.

Но сыны Беньяминовы не пожелали послушаться братьев своих... Они не только не выдали молодых негодяев, но призвали на помощь все свое племя. Подмога прибыла вовремя, и несмотря на то, что ополчение всех остальных племен в двадцать раз превосходило беньяминово, последнее храбро выступило навстречу исраэлитам.   

Тут и проявилась особенность беньяминитов, на которую намекал слепец Порам: не считаясь ни с кем и ни с чем, они просто шли в бой.

Так было и в тот раз. В двух первых сражениях на поле возле Гивы победа оказалась за беньяминитами. Умелые воины, они нанесли большой урон ополчению остальных племен иврим. Но в третьем бою беньяминитов перехитрили, устроив возле Гивы засаду. Потеряв почти все свои силы, беньяминиты отошли к скале Рамон посреди пустыни и решили сражаться тут до последнего.

Тогда уже спохватились старейшины Дома Яакова: еще немного, и из тринадцати племен исраэлитов, которых избрал Господь народом своим, останется двенадцать!

Старейшины поняли, что необходимо сохранить беньяминитов.

Сперва их уговорили прекратить войну и уйти, а старейшины собрались на совет у жертвенника в Бейт-Эле, где находился Ковчег Завета, и решили, что для восстановления племени необходимо дать оставшимся воинам жен, ибо истреблены женщины у Беньямина. Но исраэлиты, уходя в поход, поклялись, говоря: „Проклят, дающий жену Беньямину!" И вот теперь, хотя у иврим и было немало девушек, готовых стать женами высоких рыжеволосых беньяминитов, они боялись проклятия.

Тут как раз вспомнили, что не все дали клятву. Из Явеш-Гилада не явилось ополчение на общий сбор: его жители не пожелали оставить свои виноградники и огороды.

Гнев обуял остальных иврим. Они переправились за Иордан и перебили все население Явеш-Гилада, сохранив только девственниц, которых и отдали в жены последним беньяминитам.

Так постепенно восстановилось племя самого младшего из сыновей Яакова, и так жители Явеш-Гилада стали потомками Беньямина.

Вот об этом и напомнили посланцы Явеш-Гилада, прибыв в Гиву.

Старейшины селения прежде всего велели напоить и накормить родичей, потом все собрались под гранатовым деревом на совет. Гиладцы рассказали о требованиях Нахаша и об убийстве посланца. Они не знали, что в Гиве уже было известно о наступлении амонитян, и что по селению носятся мальчишки, собирая народ на площадь, как это делалось всегда при чрезвычайных обстоятельствах.

Вскоре сообщили: люди собрались и ждут.

Все поднялись и отправились на площадь.

Шаул и Миха, пежа в траве и глядя на облака, отдыхали, пока слуга Иосеф поип и кормил волов. Миха описывал Шаулу, что он видит на небе, а тот улыбался.

—    Идут овцы. Много. Наверное, очень жирные и с молоком. У них белая шерсть; завитки крутые, гладкие, как твоя борода. Они идут к какой-то пещере, а оттуда —   лучи, золотистые, но не горячие. Овцы идут к ним, и им не жарко. А в пещере — покой и тишина, и с неба льется музыка...

Это была любимая игра детей в Гиве: лежать, разглядывать облака и вслух рассказывать — кто интереснее —    что они видят на небе.

Шаул с удовольствием слушал мальчика, рассказ будто и его переносил на небо, ему казалось, что и он сам идет за овцами, открывая за каждым облаком нечто чудесное и манящее.

Иосеф недовольно глядел на них. Он все не мог привыкнуть к тому, что слепец и его мальчишка действительно явились в дом Шаула и прижились там. Правда, слепец сказал слуге, что все равно вернется на свои развалины и станет опять охотиться.

Шаул с Михой поднялись и направились к волам.

—    Иорам говорит, что я никогда не буду похож на беньяминита, — пожаловался мальчик. — Никогда, никогда!

—    Это почему же?

—    Вы все такие огромные, рыжие, с львиными гривами. И лица у вас такие, будто чы все время выискиваете, где прячется враг.

Шаул захохотал.

—    Неужели я такой?

—    Ты — нет.

Они подошли к плугу.

—    Отдохнул? — спросил Шаул Миху. Тот кивнул. — Тогда полезай, — Шаул подсадил мальчика на шею к волу.

Начали новый круг пахоты. Шаул, толкая грудью плуг, видел только землю и ноги вола.

Вдруг, не дойдя до края горы, где они должны были повернуть, Миха закричал:

—    Шаул! Там много людей на площади. Наверно, сейчас прибегут и за тобой.

Шаул остановился, отер с лица пот, отпил воды из меха и подошел к самому краю горы, нависавшей над площадью Гивы. Он увидел, что внизу действительно собираются люди. Отсюда ему хорошо был слышен голос незнакомого старика, стоявшего на возвышении, и гул толпы.

—    Беньяминиты! — говорил старик и плакал. — Сегодня вы позволите выколоть по одному глазу своим родичам, а завтра Нахаш велит выбить оба глаза вам. Вот он, — старик указал на другого посланца, — сейчас повторит вам в точности, что король Амона грозится сделать всему Дому Яакова.

Вперед выступил молодой гиладец.

—    Нахаш сказал, что поразит все укрепленные города и все лучшие города, и все хорошие деревья вырубит, и все источники водные засыплет, и все хорошие участки завалит камнями...

При этих словах Шаул опять, как тогда на крыше у Шмуэля, ощутил, будто легкое пламя коснулось его лба.

—    Не будет этого! — услышал он свой рев.

Люди замерли, уставясь наверх, на край горы, что нависал над площадью. Седобородый гигант в длинной рубахе, с белыми, перехваченными у лба лентой волосами стоял там между двумя огромными волами, положив ладони на их спины.

Минуту длилась тишина, потом люди, пришедшие из Явеш-Гилада, все вместе запричитали и заплакали, обращаясь к великану.

Тот поднял обе руки, и опять наступила тишина.

Придерживая волов на спуске, он повел упряжку вниз.

Теперь все заметили, что на горе находится еще и ребенок. Мальчик оцепенело глядел вниз, стараясь что-нибудь понять.

А явеш-гиладцы расспрашивали про великана с волами:

—    Кто это?

—    Шаул бен-Киш из рода Матри, — объясняли жители Гивы — одни с гордостью, другие, скривив губы и пожимая плечами.

Нам бы такого короля! — восхищенно думал Авнер бен-Нер.

Шаул вышел из-за скалы и через несколько минут уже стоял со своими волами в середине площади. Черные потные животные поводили блестящими белками глаз и вытягивали шеи в поисках воды.

И снизошел на Шаула дух Божий, и воспылал гнев его. И взял он пару волов и рассек их на части, и послал во все пределы Исраилевы через тех послов, говоря: „Кто не пойдет за Шаулом и за Шмуэлем, так будет сделано с волами его”...

Беньяминиты собирались на войну охотно и обстоятельно. До темноты Авнер бен-Нер и Шаул проверяли оружие, отдавали приказания начальникам сотен, осматривали обоз.

На рассвете выступили на север. Колонну вел Шаул

— спокойный, уверенный, удивляясь самому себе: будто он уже не раз водил свое племя и именно по этой дороге. Рядом шли Авнер бен-Нер и двадцатилетний сын Шаула Ионатан — лучший из учеников Авнёра. На боку у Шаула висел плиштимский меч.

В Бейт-Эле беньяминиты принесли жертвы. Колонна прошла через Шхем и Тирцу и вскоре была встречена в Безеке радостными криками иврим из других племен. После построения всех ополчений командиры тысяч доложили Шаулу и Авнеру бен-Неру, что всего собралось триста тридцать тысяч воинов и несколько тысяч пастухов, оружейников, поваров и других слуг при обозе.

Быстрым маршем перешли за Иордан. Здесь Шаул разделил войско на три колонны, объяснил, что делать каждой и повел центральную сам, а во главе двух других поставил Авнера бен-Нера и своего сына Ионатана.

До западной части насыпи Явеш-Гилада все войско двигалось вместе.

Победа

Вот народ, как лев встает и как лев поднимается — не ляжет, пока не съест добычи и кровью убитых не напьется.

(Тора. кн.„В пустыне”, 23-25)

Убийство Ицхака бен-Эзера, пришельца из Эфраима, привело к результату, которого не ожидали в Явеш-Гиладе. Местные иврим, хотя и были напуганы, единодушно решили: Бог отомстит за своего человека.

Конечно, Ицхак бен-Эзер был человеком Божьим! Люди вспоминали, как он жил среди них, пересказывали добрые дела, которые после его мученической смерти засияли еще больше, и все решили, что, как только придет освобождение, они обратятся к вере предков в единого Бога Дома Яакова.

А освобождение придет — в этом теперь не сомневался никто. Давно явеш-гиладцы так рьяно не брались за дела, как в эти дни подготовки к обороне селения.

Мальчишки бродили повсюду и пели песню о матери полководца Сисры, который пошел завоевывать земли иврим:

—    В окно сквозь решетку смотрела во все глаза мать Сисры, — пели мальчишки. —

Отчего так долго не приходит колесница его?

Отчего медлят колеса колесниц его?

Мудрые старые женщины отвечают ей:

—    Верно, нашли они и делят добычу: по женщине, по две на каждого воина, добычу из цветных одежд для Сисры, добычу из вышитой цветной одежды, цветную вышивку на шею тех,  кто взял добычу...

Мальчишки то и дело останавливались, падали в пыль и показывали, как лежит Сисра, а из виска его торчит кол, воткнутый храброй Яэль.

Взрослые сносили на стены тяжелые предметы — от мельничных жерновов до камней, отливали наконечники стрел и мечи. За работой они тоже охотно вспоминали, I сколько раз одолевали исраэлиты приходивших вот так же из Страны Сыновей Кедма предков тех, кто разбил I сейчас лагеря внизу. Имена Эйуда бен-Гейра, Яира из Гилада, судьи Ифтаха и других вождей-освободителей иврим были у всех на устах.

На площади сидела старуха и беспрерывно рассказывала желающим послушать, как судья Эйуд бен-Гейра, — левша, как большинство беньяминитов, — спас иврим I от нашествия Эглона — короля Моава.

 Сделал себе Эйуд меч длиною в локоть с двумя остриями, и привязал его под одеждой своей к правому бедру своему. И поднес он дары Эглону, королю Моавитскому. Эглон был человек очень тучный. И было: когда закончил Эйуд подношение дара, то ... сказал: „Слово тайное есть у меня к тебе, король". Тот сказал: „ Тише!” Когда удалились все, стоявшие при короле, Эйуд поднялся наверх. А Эглон сидит в прохладной комнате, которая для него одного. Сказал Эйуд: „У меня слово Божье к тебе". Тот стал приподниматься со ступа. Тогда протянул Эйуд левую руку, взял меч с правого бедра своего и вонзил в чрево Эглона. Лезвие вошло по рукоять, и кишки прикрыли острие, ибо он не вынул меча из чрева его и вышло испражнение. Эйуд запер за собой двери верхней комнаты и бежал. Приходят рабы Эглона, смотрят: двери верхней комнаты заперты. Думают: верно, король справляет нужду в прохладной комнате.

Ждали они довольно долго, но тот не отпирал. Тогда взяли они ключ, открыли, и вот — господин их падает на землю мертвым.

Зйуд же скрылся, пока они мешкали, прошел мимо истуканов и убежал в Сиру. По приходе своем протрубил он в шафар на горе Эфраима, и сошли с ним сыны исраэлевы с горы, а он впереди них. Сказал он им: „Следуйте за мной, ибо передал Господь врагов ваших, моавитян, в руки ваши".

Сошли все за ним, захватили переправы через Иордан к Моаву и не давали никому переправиться. А побили в те дни моавитян около десяти тысяч человек — все здоровых и мужественных. Не спасся никто.

Так стали моавитяне в тот день подвластны Исраэлю. И покоилась земля восемьдесят лет...

А вскоре в Явеш-Гилад возвратились из Гивы посланцы и сказали, что беньяминиты обещали помочь. Население и вовсе осмелело. Со стен стали задирать амонитян, мочиться на них и на иврите объяснять переводчику, какие части тела оторвут ему сразу, а какие после того, как повесят. Нахаш и его приближенные скрипели зубами и торопили очередную смену солдат, строивших штурмовой вал. В первый день все делали рабы, но их взяли с собой немного. Вожди кочевников от участия в работах отказались, заявив Нахашу, что привели сюда воинов, а не строителей. Нахаш хотел было ответить, что он вообще не звал этих союзников, а явились они за наживой, но ничего не сказал, согласившись, что его солдаты будут строить вал, а кочевники — нести охрану лагеря.

Итак, армия Нахаша готовилась к осаде. Со стен не стреляли — наверно, приберегали стрелы и дротики.

На рассвете босоногое войско иврим, круша и сметая все, что попадалось на пути, добежало до вала, а там каждая из трех колонн начала действовать самостоятельно, атакуя лагеря Эдома, Амона и Моава с их союзниками — агриитами из восточных пустынь.

У кочевников изо всех щелей шатров валил дым — там в больших медных чанах варили еду. Блеяли овцы, шла утренняя дойка.

Авнер бен-Нер велел как можно ближе подбираться к врагу и навязывать ему рукопашную, не давая пустить в ход луки. Но колонну Ионатана, бегущую на отряды короля Эдома, стража заметила издалека и подняла на ноги весь лагерь. Эдомцы выстроились в боевой порядок, опустились на одно колено, натянули луки и ждали, пока иврим приблизятся.

И тут вдоль эдомского строя пошли в атаку на колонну Шаула кочевники. Они были храбрыми воинами, но не имели никакого представления о совместных боевых действиях.

Когда эта орда пронеслась мимо эдомцев, стрелять было уже поздно, так как за пеленой поднятой кочевниками пыли иврим во главе с Ионатаном добежали до эдомского лагеря и начали метать камни из пращей. Превосходя числом нападавших, эдомцы сперва защищались и даже готовились перейти в контратаку, но в это время в самую середину их лагеря, разбитого под северной стеной селения, стали падать с неба большущие кирпичи, и первый же из них свалил с мула и искалечил эдомского короля. Лежа на земле под орущим мулом, король беспомощно смотрел, как разваливается над ним верх стены, и как мальчишки с разбегу ударяют ногами в тяжелые кирпичи и сваливают их на его лагерь. Эдомские воины, бросившиеся прочь, попали в поток кочевников, удирающих от Шаула, сметая на пути врагов и союзников — лишь бы поскорее добраться до своих палаток и загонов со скотом.

Орущая толпа растоптала эдомского короля. Последнее, что он увидел, была его рассыпавшаяся по пескам армия, где каждый в одиночку защищал себя от напористых молодых иврим.

Король Нахаш в окружении придворных колдунов находился в это время неподалеку в пустыне. Колдуны пытались понять веления Неба, разглядывая путь облаков над песками. Услышав шум боя, Нахаш крикнул рабов, ожидавших в тени, вскочил на мула и ринулся в направлении Рабат-Бней-Амона, даже не обернувшись в сторону Явеш-Гилада, ибо ход облаков на утреннем ветре не предвещал королю ничего хорошего. Колдуны и рабы последовали за Нахашем.

Неожиданно удача улыбнулась Авнеру бен-Неру. Когда его колонна обогнула вал и стала крушить лагерь армии Амона, там оказался только отборный королевский отряд. Он был очень быстро уничтожен пращниками и пехотой племени Иуды.

Только теперь воины Авнера обернулись назад и посмотрели на восточную сторону вала, над которой нависала главная стена Явеш-Гилада с воротами селения, и увидели, что там, на незаконченном штурмовом валу, в десяти метрах над землей сгрудились амонитские солдаты, раздетые и без оружия. Они очутились между воинами Авнера бен-Нера и жителями Явеш-Г илада, которые с криками обваливали куски стены на их головы.

Спрыгивая с вала, солдаты, если не ломали ноги, убегали в пустыню, вслед за своим королем. Многие были растоптаны толпой, и среди них — палач с переводчиком.

Не теряя времени на преследование, Авнер повернул колонну на юг, на помощь Шаулу, чей отряд даже не был виден из-за окруживших его толп агриитов. Шаул оставил при себе лишь одну пятую войска, а остальное направил с Авнером, полагая, что тяжелее всех придется именно ему, наступавшему на основные силы Нахаша.

Шаул вначале рубил нападавших тяжелым топором — излюбленным оружием беньяминитов, — но потом вспомнил о плиштимском мече, добытом младшими сыновьями, выхватил его и орудовал им, никого к себе не подпуская. Вокруг Шаула прилежно работали мечами и тяжелыми бронзовыми топорами несколько пожилых старейшин из Гивы. Они хорошо знали друг друга по военным упражнениям, в которых с детства участвовали все беньяминиты, и почти не несли потерь. Кочевники наседали то с одного, то с другого края, но никак не могли прорвать оборону беньяминитов. Зато сам Шаул во главе отряда из Гивы и копьеносцев из племени Шимона несколько раз пробивался к палаткам вождей.

Он старался сражаться под южной стеной селения, отвлекая на себя как можно больше сил врага. Но Авнер сам освободился неожиданно быстро и направил свою колонну на помощь Шаулу. Попав в окружение, кочевники и моавитяне дрогнули и обратились в бегство, побросав в лагерях свои семьи, рабов и овец.

Ионатан вступил в бой на копьях с двумя эдомскими принцами. Наконечники копий были сразу обломаны об ииты, щиты отброшены. Ионатан, держа двумя руками древко копья за край, защищался, выжидая момент для атаки. Принцы ничего не могли поделать с иври, и тогда один из них побежал в обход, чтобы ударить Ионатана з спину. Заметив маневр, Ионатан отскочил в сторону, но в этот момент обходивший его эдомец взвизгнул и, круто изменив направление, понесся к своему лагерю, держась руками за плечо, в которое попала стрела. Ионатан и другой принц секунду смотрели друг на друга, потом Ионатан первым нанес удар, и его противник упал навзничь с залитой кровью головой. Ионатан кинулся к валу, где вовсю кипел бой.

 — Сюда! — остановил его детский голос. — Помоги!

Ионатан обернулся и увидел рыжего подростка лет четырнадцати с перепачканным сажей лицом — тот сооружал костер из обломков телеги. Пылающие доски он грузил на другую телегу.

 — Придержи осла, — приказал подросток.

Возле ног рыжего валялся брошенный лук, и Ионатан понял, кто подстрелил только что эдомского принца. Он придержал осла, пока подросток тыкал факелом в телегу, а когда та загорелась, отпустил животное. Осел, крича, понесся на лагерь агриитов.

Ионатан и рыжий побежали к валу. Бой там шел упорный. Переломав копья, противники бились кольями от разгромленных палаток.

— Кто ты? — успел спросить Ионатан.

 — Иоав бен-Цруя из племени Иуды, — ответил подросток и затерялся среди наступавших иврим.

Битва окончилась. Иврим носились по пустыне, собирая скот, оружие, снимая одежду с убитых. В палатках кричали брошенные при отступлении женщины, блеяли овцы и козы. По валу спускались жители Явеш-Гилада и, на ходу обняв победителей, присоединялись к преследованию врагов и сбору добычи. Земля вокруг селения была усеяна сброшенными со стен кирпичами.

Наступил полдень. Из пустыни катил на Явеш-Гилад зной, летели, кусая людей и скот, черные злые мухи. Люди уходили в тень, ложились и отдыхали, ожидая еды.

Ионатан пришел доложить Шаулу о победе, в руках у него был плиштимский меч. Этот трофей преподнесли в дар молодому военачальнику иврим Явеш-Гилада.

—    Что случилось? — встревожился Ионатан, увидев, что Шаулу промывают рану на левой ключице.

—    Стрела, — объяснил, не оборачиваясь, лекарь. — Если часто менять повязку, через несколько дней заживет.

Шаул улыбался, но видно было, что рана болезненная.

—    Знал, что стреляет в беньяминита, — пошутил он, — в левое плечо целился.

Как большинство беньяминитов, Шаул был левшой.

—    В шею хотел попасть, — сказал стоящий рядом Нахшон — старый князь из Иуды.

Прибыли повозки обоза. Лекари стали подбирать раненых, несли им воду, отвары из трав.

Уже перевязанный, Шаул в окружении старейшин выслушивал донесения об окончании битвы. Потери у иврим были совсем небольшие, но военачальники понимали, что, случись им выступить против тех же армий Амона, Эдома и Моава не под стенами селения, а в поле, многие воины полегли бы от стрел раньше, чем успели бы приблизиться к врагу для рукопашной.

—    Лучники, лучники — вот кто необходим иврим! — ворчал Авнер бен-Нер.

И было: ...разделил Шаул народ на три отряда, и они вошли в середину стана во время утренней стражи и поразили амонитян еще до наступления дневного зноя. И было: оставшиеся рассеялись так, что не осталось из них и двоих вместе...

Военный стан иврим

Еще не остывшие после боя иврим вошли в Явеш-Гилад. Большая часть войска поставила палатки внизу под селением или воспользовалась покинутыми лагерями амонитян и их союзников.

Шаул вышел на сохранившуюся часть стены и наблюдал сверху, как по всему пространству вокруг Явеш-Гилада тысячи человек готовились к ночевке, ужинали у костров, возвращались из пустыни, гоня перед собой овец из разбежавшихся стад, или бродили по лагерям в поисках родни. До позавчерашнего дня, когда все ополчения собрались в Безеке, он никогда не видел столько иврим сразу. Сейчас уже трудно было представить, что эти люди, по-разному одетые, говорящие чуть ли не на разных языках, воевали вместе. Каждая из трех колонн правильно вела наступление, хотя воины знали только отряды из своих селений и подчинялись только тем начальникам, которых привыкли видеть ежедневно. А те, в свою очередь, связывались через вестовых со старейшинами своего рода и лишь приблизительно знали в лицо командиров, не приходившихся им прямыми родственниками. На рассвете каждое племя вернется в свою землю хоронить и оплакивать убитых и продолжать повседневные работы, а до тех пор всей жизнью стана будет управлять совет именитых людей из всех племен. Сейчас Шаул наблюдал, как у костров зажигал факелы, готовясь выйти в первую стражу, дозор из опопчений всех тринадцати племен.

Запыхавшийся юноша-вестовой отыскан Шаупа на стене.

— Зовут на Совет? — спросил Шаул.

Тот кивнул и повел его через все селение.

На Совете, во главе которого восседай долговязый и горбоносый Авнер бен-Нер, Шаун узнан предлагаемый на утро план. Все войско вместе перейдет за Иордан и соберется в Безеке. Оттуда северные племена отправятся в свои земли, а их старейшины вместе с племенами Эфраима, Беньямина, Реувена, Иуды и Шимона дойдут до Гилгала.

Там, в Гилгале, в полудне ходьбы от Безека, их ждет Шмуэль — судья и пророк всех племен иврим. Потом южные племена продолжат путь в свои земли, договорившись на будущее, что в случае общей военной угрозы связываться будут, как и прежде, зажигая на горах костры.

Затем Совет занялся подсчетом добычи и решением судьбы пленных. Как оказалось, их захватили больше, чем было воинов в любом из ивримских племен, причем, среди пленных были князья из Эдома и Моава, придворные из Амона. Выкуп за них получится немалым. Такого количества пленных у иврим никогда еще не бывало. В огромном шатре Совета гордо посматривали друг на друга, кто-то вспомнил, как завещал им Моше: „Вместе непобедимы будете. Тогда и Господь вам поможет... ”

Авнер бен-Нер предложил отправить всех ппенных в горы Эфраима, а полученный за них выкуп отдать в уплату ежегодной дани басилевсу.

—    Зачем? Если мы сейчас вот такой силой двинемся на побережье, от Плиштии останется только песок! — выкрикнул сын Шаула Ионатан, и все обернулись к нему.

Глаза молодого военачальника сверкали, он говорил хрипло, то и дело отбрасывая со лба вьющиеся волосы. Шаул и жители Г ивы удивленно смотрели на Ионатана, всегда такого застенчивого и молчаливого.

Тот спохватипся и тихо закончил:

—    Вон мы какая сила!

Молодые начали кричать, что Ионатан прав.

—    Нет, — поднялся со скамьи Яхмай — князь из племени Иссахара, — иврим не готовы к большой войне, и нам не нужен еще один позор Эвен-Аэзера. Разве не слышал молодой беньяминит о тысячах колесниц и о железных доспехах, о которые ломаются наши мечи и копья? У вас в горах еще можно обороняться от колесниц, но не на побережье.

Яхмай сел, и наступипа тишина. Люди не смотрели друг на друга. Неохотно согласились, что предложение Авнера бен-Нера отдать выкуп за пленных — разумнее.

Потом стали рассказывать о положении каждого из племен в его наделе, об отношениях с соседями, как обстоит дело с землей, с колодцами, с запасами еды и оружия.

Поздней ночью после общей молитвы старейшины разошлись по палаткам.

Шаул проснулся оттого, что заныла рана под ключицей. Не открывая глаз, он прислушался к голосам где-то рядом с палаткой.

Беседовали двое. Пожилой, — Шаул догадался об этом по голосу, а по выговору понял, что тот с севера, — рассказывал, как у них в селении делают вино: как давят виноград, фильтруют и разливают по огромным, врытым в землю глиняным чанам. Шаул заслушался, многое было для него новостью, и он даже хотел переспросить винодела, как тот отделяет осадок, но сообразил: на севере же совсем другой сорт винограда! Там у них вода с гор.

Второй собеседник, видимо, был совсем издалека. Шаул едва его понимал, скорее догадывался, что речь идет о крючках и сетях, о больших лодках, на которых ходят по морю; о том, как сушат рыбу — главную пищу на побережье. Судя по всему, семья рассказчика владела коптильней и продавала рыбу плиштим и финикийцам в Тир.

— Нам надо бы выменять хороших ослов, чтобы ходили по песку и камням и могли бы возить грузы по крутым тропам. У наших ослов кружатся головы, и они падают в ущелья. Купцы говорили, будто в Гиве есть семейство Матри, и оно вывело ослов, которые и вообще-то едят и пьют не так много, а в пути могут и вовсе целые сутки оставаться без корма.

Шаул почему-то не крикнул тому человеку, наверно, из племени Ашера: „Я — Матри!"

Потом двое снаружи стали обсуждать слух, будто в Гилгале судья и пророк Шмуэль объявит наконец короля всех иврим, о чем его давно просят люди. Собеседники сошлись на том, что король наверняка будет из племен многочисленных — из Эфраима или Нафтали, а может, из могучего племени Иуды.

Шаул мысленно согласился: конечно, из Иуды.

В темноте сопели трое его сыновей, Авнер бен-Нер и еще несколько старейшин из Гивы.

— Скорее бы в Гилгал, — думал Шаул. А после жертвоприношения — домой, вместе с земляками. И в поле!..

Он вышел наружу. Те двое, что разбудили его разговором, куда-то исчезли. В недвижном воздухе сеялся утренний дождик. Тихий, неровный, он все же разогнал по палаткам всех, кто бродил без сна, смыл кровь со стен Явеш-Гилада и погрузил селение и пустыню в сырую тишину безвременья: вчерашний день еще не ушел, а новый ждал появления солнца.

Вот чудо: дождь в Гиладе! — подумал Шаул. Значит, все будет хорошо. Господь дождем этим обещает не оставлять иврим и его, Шаула бен-Киша.

Он быстро пошел к умывальне. По пути заглянул в загон — посмотреть на мула, которого ему выделили при дележе добычи.

Прежде, чем разойтись по своим наделам, иврим в последний раз разбили общий стан у Безека.

Шаул и другие знатные люди племен собрались на стенах селения, где для них были поставлены скамьи, и наблюдали оттуда, как торжественно выстраиваются ополчения со своими обозами, слугами-водоносами, писцами и оруженосцами. По старинному порядку, установленному еще Моше при переходе через пустыню, каждое племя разбивало лагерь под своим стягом, и те же значки, что в гербе у племени, были нашиты на рубахи его военачальников. Старейшины держали в руках посохи того же цвета, что и стяги.

Это зрелище привело в такое возбуждение Авнера бен-Нера, что он решил, что необходимо напомнить рассевшимся на стене слова праотца Яакова о каждом из своих сыновей — основателей племен.

— Когда останавпивалось Облако, в котором Господь шел впереди иврим, и Моше приказывал отдыхать, — первым ставило шатры племя Иуды — вон его флаг: лев на лазоревом фоне, ибо назвал его отец: „молодой лев Иуда". И еще сказал о нем Яаков: „Моет в вине одежду свою и в крови гроздьев одеяние свое. Красны очи от вина и белы зубы от молока”.

А у Реувена, провинившегося первенца, мандрагоры на красном фоне. Помните, как определил его Яаков? „Избыток достоинства и избыток могущества".

Вон на том флаге — город на зеленом фоне. Это — город Шхем, и, значит, там лагерь Шимона. Ему и Леви отец не простип разграбления Шхема, сказал: „Проклят гнев их, ибо силен, и ярость их, ибо тяжела."

Темносиний стяг с солнцем и месяцем — это Иссахар. А вон — Дан: на голубом фоне змей, ибо предвещал Яаков-Исраэль: „Да будет Дан змеем на дороге, аспидом на пути, что язвит ногу коня, так что падает всадник его навзничь" Нет в засадах воинов лучше Дана.

Видите, там по белому полю — корабль. Это — Звулун. Он живет у моря. А у Ашера, соседа его, — олива. Как обещал ему Яаков: „Тучен хлеб его, и он будет доставлять яства царские."А вон Гад, — длинная рука Авнера вытянулась за стену. — Он почти что под нами. Отряд воинов на розовом фоне. Предсказан Яаков: „Отряды станут теснить его, но он оттеснит их по пятам." Помнишь? — Авнер обернулся к Шаупу. — Я тебе здесь, в Безеке, советовал отряды Гада поставить в оборону? Гада никакой враг не сдвинет!

Авнер попил воды и продолжал:

— Жаль, мы не видим отсюда лагеря Нафтали. Флаг у них такой: олень на дымчато-розовом фоне. И Эфраима с Менаше, сыновей Иосефа, на видим. У них знамена одного цвета — темносерого, почти черного. Только у Эфраима в верхнем углу — вол, а у Менаше — буйвол.

Так говорил Авнер бен-Нер, а над самими беньяминитами висело в полном безветрии дня полотнище флага из двенадцати цветов с изображением волка в середине, ибо назван Яаков младшего из своих сыновей „волком хищным".

Дорога в Гилгал

Весть о том, что войско иврим движется в направлении Гилгала, опережала его. Кнаанеи, побросав работу, убегали с попей за крепостные стены. Зато иврим, наоборот, толпами собирались возле дороги, несли угощения, радостно и гордо окликали знакомых, пели, кричали, набрасывали на мулов венки. Те, кто мог оставить попе, присоединялись к колонне, на ходу расспрашивая подробности сражения под Явеш-Гипадом. Военачальники и старейшины племен ехали во главе колонны, и Шаул немало был смущен подарками и поздравлениями незнакомых ему людей. Девушки часто просили его наклониться, чтобы поцеловать, отчего повязка сползла с раны, и ключица опять заныла.

Потом пошла менее населенная местность, дорога огибала подножия каменистых холмов с округлыми вершинами. На них женщины из племени Эфраима выкапывали траву под оливами или подвязывали виноградные позы. Когда кнаанеи и плиштим изгнали иврим из плодородных долин, те выкорчевали леса на склонах гор и вырубили террасы. Из поколения в поколение очищали они почву от камней, наращивали кладку, чтобы дожди не смыли со склонов плодородный слой. Виноград и оливы, которые здесь выращивались, славились от Египта до Эпама.

Воинам подносили в дар кувшины с вином и оливковым маслом. Авнер бен-Нер благодарил от имени всей армии и просил укладывать подарки в обоз.

Потом дорога повернула к берегу Иордана, к тенистому нагорью, где чудом сохранились с весны трава на лугах. Тропа стала узкой, и за поворотом в гору Шаул ненадолго оказался впереди всех на огромном лугу. Шауп и его мул двигались одни среди солнечной тишины по маслянистым листьям дикого салата, мягкого молодого репейника и красно-коричневого будана. Цветочки, каждый с ноготь, пробивались из зеленого настила к солнцу, и Шаул счастливо вслух смеялся, глядя себе под ноги, которые почти касались травы. Мотыльки и мохнатые бабочки опускались мулу на гриву и ехали некоторое время вместе с Шаулом; издалека подлетела рябенькая птица, сделала круг над всадником и ушла высоко за скалу, наверно, к себе в гнездо.

Вскоре Шаула догнали остальные военачальники. Рог протрубил привал. Люди соскакивали с мулов, валились на землю, катались по ней, их бороды и волосы переплетались с травой, а глаза встречали взгляды жуков и стрекоз.

Рядом с Шаулом сидел на расстеленной шкуре Авнер бен-Нер и расспрашивал пленного моавитского военачальника про оружие в его армии. Вначале моавитянин был уверен, что его ведут в Гилгал, чтобы принести в жертву по случаю победы, и упрашивал пощадить его, обещая, что король Беор пришлет за него из Моава хороший выкуп. Когда же Авнер объяснил, что вера иврим запрещает приносить человеческие жертвы, военачальник успокоился и стал рассказывать.

—    У нашего короля есть постоянный отряд телохранителей — десять тысяч отборных воинов знатного рода, большинство — родственники короля. Они только воюют и заставляют всех выполнять волю Беора.

—    Как же они живут? — приподнялся на локте Шутелех

— князь из племени Шимона. — Кто же их кормит?

—    Король сразу же дает им по большому полю и потом еще добавляет после каждого похода.

—    Пусть так, — кивнул Шутелех. — Но землю нужно обрабатывать, а не у всех есть достаточно взрослых сыновей.    .

—    Король Беор вместе с землей дает и рабов, — объяснил моавитский военачальник. — Он и его армия непрерывно воюют, чаще всего, у нас же в Моаве: то один город не заплатит дань, то в другом взбунтуется князь.

Слуги принесли глиняные миски с похлебкой из баранины. За едой иврим и пленные продолжали беседу. У моавитян спрашивали, как устроена их армия, как в их земле отливают наконечники для стрел, откуда берут медь и свинец, как составляют обоз и защищают города.

Невдалеке от Шаула сидел эдомский принц, раненный Ионатаном. Принца подлечили, и по-видимому, он чувствовал себя неплохо. Рядом с эдомцем полулежал сын Шаула — Малкишуа. Юноша ел из одной миски с братьями и тоже расспрашивал об эдомской армии.

—    Самый маленький отряд — сотня, — объяснял, отламывая хлеб, пленный. — Стараются, чтобы все в ней были родственниками. Тогда, еспи один убежит из армии и спрячется от войны, всей родне грозит смерть.

—    То есть как? — изумился Эзер, молодой князь из ппемени Нафтали.

—    А так, — эдомский принц пошарил рукой в котле.

— Воины приходят в родовое селение сбежавшего солдата, хватают все, что можно унести, женщин разбирают по отрядам, детей и стариков продают в рабство; мужчин, кого поймают, вешают на месте, само селение сжигают и через год строят на его месте новое. Вот поэтому у нас бегут редко, — закончил эдомец.

Встретясь взглядом с моавитским военачальником, Шаул спросил по-арамейски:

—    О чем Нахаш договорился с Плиштией перед походом?

Спокойное и даже веселое настроение моавитянина будто рукой сняло. Это заметили все.

—    Говорить правду! — придвинулся к пленнику Авнер бен-Нер.

Моавитянин перестал есть, потупился и начал:

—    Нахаш послал сына узнать, что скажет басилевс, если этой весной армии Амона, Моава и Эдома войдут в Гилад. Тот прислал Нахашу подарки: материю, оружие, рабынь, железный меч — вот тот, что теперь у молодого иври, и передал, что в Плиштии весенние праздники, и его армия уходит на побережье.

Со всех сторон раздались крики, свист, грохот оружия о землю. Пленники съежились.

Шаул махнул рукой Ионатану. Тот вскочил и затрубил сбор.

Ополчение продолжало путь к Гилгалу.

Первый король в Доме Яакова

Пошел весь народ в Гилгал.

Поставили там Шаула королем и зарезали мирные жертвы перед Господом. И весьма веселились там Шаул и все иврим.

(„Шмуэль I”, 10-15)

В Гилгал прибыло только несколько тысяч воинов из ополчений, зато среди них были старейшины и военачальники всех племен.

Шмуэль встречал войско на дороге у въезда в Гилгал. С судьей и пророком пришли левиты и коэны, одетые в белые льняные рубахи, певцы и танцоры, а с ними — музыканты с трубами и бубнами. Отсюда все двигались вместе. Позади следовали повозки огромного обоза с трофеями и подарками от населения тех земель, через которые проходил путь войска; шли стада овец и коз, плелись быки, предназначенные для жертвоприношения, для пиршества и в дар Гилгалскому храму.

Умывшись с дороги и надев праздничные одежды, воины построились в каре вокруг жертвенника. Шмуэль вознес мирные жертвы от каждого племени и от всех вместе, а потом начал молитву, в которой благодарил Господа за победу и восхвалял его терпение и доброту к своему народу.

Шаул стоял среди старейшин и военачальников, рядом со Столом Приношений, где в золоченых формах остывали недавно испеченные хлебы. Он разглядывал подставки, выкованные в виде рассеченных стеблей, чтобы буханки не давили одна на другую, и слушал Шмуэля. Тут же стояли плоские тарелки с порошком пахучей смолы левоны. Священник, помогавший сегодня Шмуэлю, горстями брал левону и насыпал на хлебы.

Окончив молитву, Шмуэль не распустил народ, а громко и отчетливо спросил:

—    Иврим, вы все еще желаете над собой короля?

—    Желаем! — закричали все, и тогда пересказал Шмуэль все слова Господа народу, просившему у него короля. И сказал:

—    Вот каковы будут обычаи короля, который будет править вами. Сыновей ваших возьмет он. Одних поставит у себя начальниками тысяч и сотен, а другие будут пахать пашни его и делать ему воинское оружие ... А дочерей ваших возьмет он в составительницы благовоний, в стряпухи и булочницы. А лучшие поля ваши и виноградники ваши, и масличные сады ваши возьмет он и отдаст слугам своим. И от посевов ваших и виноградников ваших возьмет он десятую часть и отдаст слугам своим. И рабов ваших, и рабынь ваших, и лучших ваших юношей, и ослов ваших возьмет он для своих работ. Возьмет он десятую часть мелкого скота вашего, и сами вы будете ему рабочими. И возопите вы в тот день из-за короля вашего, которого вы избрали себе. Но не ответит вам Господь в тот день.

—    Последний раз говорю вам: посоветуйтесь и подумайте хорошенько, нужен ли вам король.

Но не хотел народ внимать голосу Шмуэля и сказал:

—    Нет, только король пусть будет над нами. Тогда будем и мы, как все народы. Будет судить нас король наш. будет ходить перед нами и вести войны наши.

—    Хорошо, — решил судья и пророк. — Да будет по-вашему во имя Господа! Завтра после утренней молитвы вы все соберетесь здесь. Бег объявит через меня, раба своего, кому быть первым королем в Доме Яакова.

Иврим расходились в большом волнении, обсуждая слова Шмуэля. Многие старейшины остались беседовать с ним. Шмуэль просил их рассказать о положении в племенах, советовал, объяснял, обещал приехать.

А Шаула повел к себе в палатку обозный лекарь, обмыл рану и сделал перевязку. Устав от дороги и от волнения перед завтрашней встречей с судьей и пророком, на которую Шаул должен будет прийти в числе старейшин-беньяминитов, он уснул. Лекарь не стал его будить.

Назавтра, после утренней молитвы Шмуэль опять выстроил народ вокруг жертвенника. Прикрыв глаза, пророк стоял на большом плоском камне, а главы племен по очереди подходили к слушающему голос тонкой тишины и молча ждали его решения.

И выпал жребий племени Беньямина.

И выпал жребий семейству Матри. Жребий выпал Шаулу, сыну Киша, искали его, но не нашли. Вопросили Господа: — Пришел ли сюда этот человек?    

И сказал Господь:

— Вон он, застенчивый...

Шмуэль все еще стоял, прикрыв глаза, и что-то шептал. Никогда никто не узнал, что в эти минуты судья и пророк просил у Господа прощения за то, что усомнился, тогда в Алмоне, когда Бог в первый раз указал ему своего избранника.

Люди подтолкнупи к Шмуэлю Шаула и отпрянули.

—    Ко-роль! — прозвучал бас Авнера бен-Нера.

—    Ко-роль! Ко-роль! — подхватили все.  

Шмуэль поглядел на Шаула, и возликовала душа его.

Шаул низко поклонился и поцеловал старца.

—    Мир тебе, Шмуэль!

—    Мир тебе, король! — ответил судья и пророк. Он взял из руки священника венец из красного металла — тот, что впервые надел Моше на Иошуа бин-Нуна, и возложил на склоненную голову Шаула.

Шаул распрямился и повернулся к народу.

Не было никого из иврим краше его. Высокий, он был на голову выше всего народа.

—    Будь славен, король Шаул! — раздалось со всех сторон. — Живи вечно, король иврим!

Под эти крики Шмуэль медленно вылил елей из маленького рога, что висел у него на поясе, на голову беньяминита.

—    Повторяй за мной, — велел он.

И Шаул начал:

—    Вот помазал меня Господь в правители удела своего...

Ионатан, стоя среди замершей толпы, вдруг заметил поблизости знакомого рыжего подростка — того, кто подстрелил эдомского принца под Явеш-Гиладом. Сейчас, когда рыжий смотрел на Шаула, лицо его просветлело, губы вслед за судьей и пророком повторяли слова благословения помазанника Божьего.

Почувствовав взгляд Ионатана, подросток оглянулся и презрительно сощурив глаза, плюнул себе под ноги. Ионатан улыбнулся и опять перевел взгляд на отца и Шмуэля.

Три дня пировал народ, вознося благодарственные молитвы Господу и славя своего короля. За это время все племена иврим в земле Кнаанской узнали, что у них есть король.

В честь него северо-восточную часть Гивы стали называть „Гиват-Шаул”. В Гилгал со всего Кнаана привозили на ослах, на мулах и на волах муку, сушеные смоквы, изюм и вино, и елей, и крупного и мелкого скота множество, так как веселье было в Исраэле.

И сказал народ:

—    Кто говорил, Шаулу ли властвовать над нами? Дайте нам этих людей, и мы предадим их смерти!

Но Шаул сказал:

—    Никто да не будет умерщвлен в такой день, ибо сегодня совершил Гос под ь спасение во Исраэле...

По Кнаану пролетела весть, что новый король отбирает храбрецов в свое войско, и к палатке военачальника Авнера бен-Нера устремились молодые воины изо всех племен. Авнер отправлял их в Гиват-Шаул, обещая испытать в борьбе, фехтовании, метании камней из пращи и стрельбе из лука. Через неделю возле Гивы стоял уже целый лагерь, где ожидали свыше десяти тысяч воинов. Из них Авнер бен-Нер отобрал три тысячи. Две перешли под начало самого короля в его военный стан в Михмасе — на северо-западе от Ерушалаима, в горах Бейт-Эль в земле Эфраима. А тысяча самых молодых стала армией принца Ионатана, оставшегося в Гиват-Шауле.

При входе в селение Гилгал стояли коробы для сбора добровольных даров от всех племен иврим. В эти дни, объявил Шмуэль, все приношения пойдут на королевскую армию.

И началось!

Люди несли серебро и дорогие украшения, одежду и оружие, пригоняли скот, отдавали часть из своей доли, добытой под Явеш-Гиладом, и обещали помогать в будущем. Воины из обоза, назначенные Авнером бен-Нером, только успевали опустошать коробы с пожертвованиями у входа в Гилгалский храм.

Шаул глядел на это и про себя молил:

—    Боже, сохрани на веки строй мыслей народа Твоего и направь сердце его.

На второй день Шмуэль сказал, что возвращается к себе в Раму. Перед отъездом он еще раз собрал народ.

Сказал Шмуэль всему Исраэлю:

—    Вот, я послушал голоса вашего во всем, что вы говорили мне и поставил над вами короля. И вот теперь король будет ходить перед вами, а я состарился и поседел. Я же ходил перед вами от юности моей до сего дня. Вот — я. Будьте свидетелями перед Господом и перед помазанником Его: взял пи я у кого вола или осла, кого обидел и кого притеснил, из чьей руки принял я подкуп и ослепил этим глаза свои — скажите, и я возвращу?

Ответили они:

—    Ты не обижал нас, не притеснял и ничего ни у кого не взял.

И сказал он:

—    Свидетель у вас Господь и свидетель сегодня помазанник Его, что вы не нашли ничего за мной.

Ответили они:

—    Свидетель.

Народ порывался проводить судью и пророка, но он отказался. Прежде, чем его посадили на неизменно угрюмого осла, Шмуэль обернулся к старейшинам, внимательно поглядел на них, потом оперся на седло и, подняв кверху палец, заговорил:

—    Если будете бояться Господа, служить Ему и повиноваться гласу Его, если не станете, противиться повелениям Господа — тогда будете и вы, и король ваш за Господом, Богом вашим...

Просил весь народ Шмуэля:

—    Помолись о рабах твоих перед Господом, Богом твоим, чтобы не умереть нам, ибо мы добавили ко всем нашим грехам еще и это зло, испросив себе короля.

И сказал Шмуэль народу:

—Не бойтесь! Да буду я далек от греха перед Господом, чтобы перестать молиться за вас, и буду наставлять вас на путь добрый и прямой. Только бойтесь Господа и служите Ему истинно, всем сердцем вашим, ибо смотрите, как много Он сделал для вас. Но, если вы будете делать злые дела, то и вы, и король ваш погибнете...

Шаул был уверен, что все это говорится для него  — чтобы он не боялся больше предсказаний. Воистину пророк! Как он сказал: „Не бойтесь! Только служите Господу истинно...”

Все заметили, что с отъездом Шмуэля король стал увереннее и даже развеселился.

—    Я заметил, у тебя там один солдат в обозе все время ведет записи, сколько чего подарено армии и сколько получили воины, — сказал Шаул Авнеру бен-Неру. — Как его зовут?

—    Адорам бен-Шовав из Двира, — ответил Авнер и, зная, что король подбирает главного над обозом, предупредил: — Да ведь он мальчишка!

  —    Между прочим, — сказал стоявший рядом пожилой воин, — этот самый „мальчишка” готовил обоз всего племени Иуды к походу на Явеш-Гилад. Ну-ка, припомните, куда ходили все иврим, когда кончалась соль, стрелы или мука для жертвоприношений?

—    А ты чего такой невеселый? — Шаул увидел среди прибывших с поздравлениями из Гивы Миху и усадил его к себе на колени. — У всех веселье, а у Михи грусть.

Мальчик хотел что-то объяснить, но вместо этого заревел.

—    Приведи ко мне Иорама-слепца, — обернулся к молодому воину Шаул.

Воин убежал.

—    Я знаю, ты собрался уходить, — начал Шаул, когда к нему подвели слепца.

—    Да, мы с Михой сегодня возвращаемся к себе, — Порам закашлялся.

Мальчик заревел еще громче, но дед молча покачал головой.

—    Вот что, Порам, — после раздумья решил король.

— Ты навел порядок у меня в доме, а теперь я назначу тебя советником главного-над-обозом. Что скажешь? Будут начальники над водой, над оружием, над запасами еды, над палатками, над костром, над слугами. А ты с главным-над-обозом будешь требовать с них, чтобы мои воины были вооружены, сыты, одеты и не спали бы под открытым небом. Вот Адорам бен-Шовав из Двира, он будет главным, а ты помогай ему. Адорам будет твоими глазами, как был Миха на охоте.

—    Ладно, — подумав, ответил слепец. — Остаюсь.

—    Теперь можешь кашлять.

—    Не хочу.

Все вокруг, и Шаул с Иорамом захохотали. Потом король, стараясь не задеть взглядом страшное лицо слепца, закончил:

—    Если не добудешь чего-нибудь к сроку, говори мне или Авнеру бен-Неру. Но за порядок в обозе спрошу с вас с Адорамом бен-Шовавом.

—    Да будет так, — Порам протянул руку Шаулу.

Тот обнял его и представил народу:

—    Это — Порам бен-Хацрон из Эйн-Шемеша. Любой воин может обратиться к нему, а помогать Иораму будем все вместе, чтобы был у нас обоз не хуже, чем у плиштим. Верно, Порам?

Тот кивнул, хотел что-то сказать, но разразился кашлем.

Авнер бен-Нер предложил здравицу в честь нового начальника королевского обоза и его советника.

В это время на глаза Ионатану опять попался рыжий подросток.

—    Эй! — крикнул ему Ионатан. — Иди-ка сюда! Как тебя зовут?

—    Я тебе уже говорил, — неохотно отозвался рыжий. Ионатан засмеялся.

—    Пойдешь ко мне оруженосцем? — спросил он уже серьезно.

Рыжий посмотрел Ионатану в глаза: не шутит ли?

—    Я согласен, — произнес он медленно. — Пойду передам новость отцу. А зовут меня Иоав бен-Цруя. Запомни: И-о-ав.

—    Передай отцу, что он будет получать хорошую плату, пока ты служишь у меня. Он сможет нанять вместо тебя

работника, — объяснил Ионатан и пошел к ожидавшим I его начальникам сотен.

Оставшись один, рыжий Иоав огляделся по сторонам и, подпрыгнув, ухнул, как ночная птица. Стать оруженосцем у принца, который наверняка скоро пойдет на войну — о чем еще можно мечтать! Все молодые иврим какое-то время бывали оруженосцами, но обычно у родственников или у других обыкновенных воинов из своего селения. А тут у принца!

—    Поздравляю тебя, Иоав бен-Цруя! — произнес негромко новоявленный оруженосец. — Теперь дело за тобой.

На четвертое утро король Шаул попрощался со старейшинами племен, попросив присылать к нему крепких воинов и мудрых советников, сведущих в военном деле, и отбыл в свой лагерь в Михмасе.