Любовь и гнев

Любовь и гнев

Субботний год

И поклялся Шаул, что, как жив Господь, Давид не будет убит.

(„Шмуэль I”,19-6)

И даст земля плоды свои, и будете есть досыта, и будете жить безбедно на ней.

А если спросите: что нам есть в седьмом году, ведь не будем ни сеять, ни убирать наш урожай? — Я пошлю Мое благословение вам в шестом году, и он принесет урожай на три года.

(Тора, кн. „И воззвал”, 25-19:21)

Уже год кто-нибудь из учеников, пряча под одеждой оружие, сопровождал Шмуэпя в его поездках, ибо на всем пути от Южного Эфраима до Северной Иудеи действовали плиштимские военные отряды. А в последнее время появилась еще одна причина для страха за судью и пророка. Когда Шмуэль прервал жертвоприношение в Гилгале, которое король начал без него, и отчитал Шаула перед всем войском, Авнер бен-Нер прямо заявил, что за подобное ״благословение” перед боем Шмуэля следовало бы убить на месте. Потом, когда иврим одержали замечательную победу, разгромив ппиштимскую Копонну, все решили, что вражда между королем и Шмуэлем закончилась. Но Авнер и другие военачальники не забыли обиды и не скрывали своей неприязни к старцу.

Тут же подняли головы новские священники. Они открыто строили козни против Шмуэля и его учеников, высмеивали их стихотворчество, музыкальные соревнования и хоровое пение молитв. Ахия бен-Ахитув, находившийся постоянно при Шауле, старался показать, что нет нужды в старом судье и пророке, что он, Ахия, и сам может прекрасно благословлять армию иврим перед походом и битвой.

И сказал Господь Шмуэлю:

— Доколе будешь ты горевать о Шауле? Я же отверг его, чтобы не был он королем над Исраэлем. Пошлю я тебя к Ишаю в Бейт-Лехем, ибо среди сыновей его усмотрел я короля.

И спросил Шмуэль:

—    Как же я пойду? Ведь прослышит об этом Шаул и убьет меня.

И ответил Господь:

—    Телицу возмешь ты с собою и скажешь: пришел я принести жертву Господу. И пригласишь Ишая к жертве. А я дам знать тебе, что нужно делать.

Однажды, после вечерней молитвы ученики, лежа у себя в комнате в доме Шмуэля, рассказывали всякие истории, смешные или страшные. Вдруг вошел старик-слуга Шмуэля и передал, что тот просит кого-нибудь сопровождать его на жертвоприношение в Бейт-Лехем.

—    Я пойду, — опередил других учеников Натан и стал одеваться.

На боку под рубахой он закрепил ножны с длинным ножом, а на поясе у Натана, как у каждого молодого человека, была намотана веревка от пращи.

Самое простое было бы направиться из Рамы в Бейт-Лехем прямо — дорога отняла бы полдня, не больше. Но путь этот пролегал через Гиву, а там, по слухам, находился сейчас король. Шмуэль не желал больше видеть Шаула и поехал в обход, тропами, мимо кнаанских селений, так что пустившись в дорогу с восходом солнца, прибыл в Бейт-Лехем только к вечеру.

Рядом с ослом, на котором ехал Шмуэль, шел Натан. Шмуэль поручил ему жертвенную телку, и юноша вел ее за собой на веревке.

Только что окончился тишрей со всеми осенними праздниками иврим. С дождями и солнцем пришел в Кнаан месяц хешван. Ярко-зеленая трава покрыла дороги, тропы, склоны гор. Гиргаши в своих селениях готовили поля под осенний сев, красили и обмазывали дома. Дважды за время пути Шмуэль посылал к гиргашам Натана с платой за разрешение пользоваться лугом. Когда ученик возвращался с согласием старосты, телку и осла отпускали пастись на свежей траве, а сами Шмуэль и Натан садились под деревом, доставали лепешки и воду и, помолившись, перекусывали.

—    Гляди! — посмеивался старец, указывая плечом в сторону гиргашского селения. — Вон маг у них кропит овечьей кровью поля! Он уверяет, что боги попьют этой крови и ״наплюют” за это гиргашам полную землю зерна. Ну, не дураки ли?! Мне рассказывали, как у них в селениях хоронят старост или вождей племен. Маг кладет на покойника руку, и тот, будто из живота мага, начинает говорить — советует, как им жить.

Шмуэль и Натан захохотали. Потом оба поблагодарили Единого и Всемогущего за то, что выбрал Своим народом именно иврим.

Натан взнуздал осла, подсадил на него Шмуэля и отвязал от колышка телку. Двинулись дальше.

Натан спросил:

—    Вот ты говоришь, не един наш народ перед Богом. А как нам быть едиными, когда каждое племя иврим живет по-своему? Звулун, скажем, ходит в море, торгует с Тиром, ловит рыбу. А у нас в Иудее — одни овцы. Я слышал рассказы о Мицраиме и БавелеМам вся жизнь от реки, и царь смог их объединить работой на каналах: если река зальет дома и поля — всем им гибель. Отсюда и мощь тех стран: население с детства приучено к тому, что необходимо вместе работать. Река для них — жизнь. А иврим?!

—    У иврим есть такая река! — закричал Шмуэль.

—    Это наша вера!

Юноша приблизился к пророку, прошептал:

—    Шмуэль, люди уже поняли, что те, в Нове, только мешают нам набрать силу. Может, пора...

—    Нет, — перебил Шмуэль. — Еще не время. Господь подскажет, когда придет такой час.

И увидев, как огорчился его спутник, пророк начал рассуждать вслух:

—    Меня уже не станет, и король у иврим будет другой. Народ прогонит врагов и почувствует свою силу. Тогда Господь явится новому пророку — тебе, Натан, или, скажем, Гаду и повелит: ״Ступай к королю и скажи: пусть выстроит дом для Ковчега Завета, как было при Моше...”

Натан краснел от таких слов и брел, не видя дороги, пока телка позади не задирала голову, чтобы стряхнуть с морды налипших мух, и тогда дерганье веревки возвращало юношу к действительности.

Стоял хешван, но если обычно в этот важный для крестьян месяц иврим собирали урожай, заново засеивали землю и подстригали виноградные лозы, то на сей раз на их полях никого не было видно. Все изгороди были сняты, по ячменю бродил скот, стаи птиц садились на плодовые деревья и хозяйничали в виноградниках.

— Это хорошо, — удовлетворенно улыбался старец. — Чтут иврим Закон.

Причина такого странного отношения к своему хозяйству заключалась в том, что год этот был седьмым,или, как его называли, субботним. В отсчете от последнего юбилейного года, о котором помнил теперь только судья и пророк, нынешний год был четырнадцатым. Семь лет назад Шмуэль с трудом убедил народ, даже у себя в Раме, не собирать урожай, открыть поля и виноградники для нищих, для домашнего скота, дикого зверя и птиц. Он уговаривал людей не притрагиваться к земле, не пахать и не сеять — так поступали предки и бывали сыты и благополучны. Шмуэль объяснял: тот, кто прикасается в седьмой год к земле и ее плодам, совершает насилие над созданной Богом природой.

Действительно, запасов из предыдущего года людям хватило на весь седьмой год, а в восьмой и два последующих пшеницы и ячменя уродилось так много, что иврим смогли не только прокормить себя, но и, сбавив цены на зерно, вытеснили кнаанеев на всех рынках. То же и виноград: величина ягод, вкус и аромат вина восхищали и самих иврим, и их соседей. Цари ближайших стран, посылая купцов в Кнаан, наставляли их привезти вино и оливковое масло из урожая именно восьмого года. Шмуэль уже не сомневался, что в следующем седьмом году земля будет отдыхать во всех племенах иврим — от Дана до Шимона.

Но он хотел восстановить и юбилейный год. Понимая, что не доживет до следующего юбилейного года (из ״семи по семь” оставалось теперь еще пять по семь, то есть тридцать пять лет), Шмуэль готовил к нему своих учеников. Он говорил, что любой из них может оказаться в том году, если не пророком, то судьей, и поэтому все должны изучить сложные законы юбилейного года, данные иврим Господом через Моше.

Шмуэль рассказывал ученикам, как и почему отпускаются на волю рабы, прощаются долги, как устанавливают цену продажи и выкупа участков, отданных в залог за время от одного юбилейного года до другого. Он задавал трудные вопросы, ибо тут было скрыто много зацепок для нечестного человека, желающего провести судью. Шмуэль напоминал древнее народное право, уверяя учеников, что наставления Господа следует исполнять строго.

— Господь наделил иврим даром ценить знания и учиться, — радостно говорил Шмуэль идущему рядом Натану. — В Мицраиме наши предки научились строить и стали такими мастерами, что фараон выбрал из всех племен, согнанных в Мицраим, именно иврим, чтобы возводили ему царские города — Питом и Рамсес. А когда прадеды оказались в пустыне, они выучились новой жизни и не хуже, чем те, кто обитал в пустыне всегда. Возьми хоть наших шимонитов! То же и в Кнаане. Кем были здесь иврим поначалу? Пастухами. Но Иошуа бин-Нун велел учиться у кнаанеев работать на земле, и вот погляди! Все семь растений: пшеница, ячмень, виноград, смоквы, гранаты, оливы и финики у нас теперь не хуже, чем у кнаанеев, хотя у них лучшая земля, а у нас холмы и даже горы. А уж овцы и козы наши — те со времен праотца Авраама самые молочные и длинношерстные, нет таких ни у арамеев, ни в Мицраиме. Так желал Господь: иврим умеют у всех учиться полезным вещам. А умения и знаний у человека отнять нельзя. Богатства можно отобрать, с земли согнать, сделать рабом. Но знания не отнимет никакая сила.

Так, беседуя, двигались они целый день, пока не добрались до иудейского селения Бейт-Лехем.

„Злой дух”

И слуги Шаула сказали ему:

— Вот, злой дух от Бога устрашает тебя.

(„Пророки", „Шмуэль I”, 16-16)

Еще никогда Шаул не занимался делами армии и хозяйством иврим так старательно, как теперь. Едва проснувшись, он шел осматривать лагерь, проверял, как выполняются приказы, говорил с солдатами, заглядывал в обоз.

Сразу после смерти жены Шаул принял всех, кто пожелал прийти со словами утешения, но на будущее просил не говорить с ним о личных его делах. Он несколько раз беседовал с сыновьями, сперва по отдельности с каждым, потом они все вместе собирались в его палатке, и Шаул удивил сыновей советом оставить армию и вернуться к земле, к хозяйству в Г иве. Никаких серьезных доводов у него не было, а ссылки на мрачные предчувствия они не понимали. Потом, встречаясь между собой, братья рассказывали друг другу, что отец уговаривал каждого из них покинуть стан и даже уйти с караваном из Кнаана, как их старший брат, который поселился в Мицраиме. Все трое решительно отказались оставить армию. Они привыкли к жизни в стане и другой не желали. Здесь у них были друзья, в ближайших селениях у Малкишуа и Авинадава — девушки, каждый уже командовал отрядом, а Ионатан — отдельной армией. Их уважали бойцы и военачальники. В Г иве же Малкишуа и Авинадава ждали теперь только сестры. На побывку стремился один Ионатан — в свой дом, к жене и маленькому сыну Мериву.

Шаул уходил на окраину лагеря, смотрел на солнце над холмами, и там приходило к нему утешение: так начинался день тысячу тысяч раз от сотворения этого мира Богом, и так все останется, когда Господу будет угодно, чтобы Шаул ушел навсегда. Приближенные, слуги и оруженосцы очень скоро научились не досаждать королю разговорами. Увидев его утром или вечером на прогулке, даже эфраимцы больше не бежали к Шаулу с просьбами и жалобами.

Однажды, налюбовавшись восходом, Шаул умылся у родника на окраине стана и сидел на холме, ожидая сигнала шофара к общему подъему. Он разглядывал муравьиную тропу возле ног. Слепые создания деловито волокли к отверстию в земле кто туда, кто обратно, травинки, опилки, комочки песка или просто бежали навстречу друг другу. Внезапно Шаул почувствовал тоску по старшему сыну. А может, подумалось ему, сын смог бы объяснить все, что со мной случилось, отчего так переменилась жизнь.....Воевать-то всякий умеет!”, — почесывая переносицу, сказал Авнер, когда солдат, назначенный писцом, стал проситься обратно в строй. Это верно, думал Шаул. Кто мы все? Крестьяне да пастухи. А про старшего моего сам Шмуэль сказал: „Редкие способности, большие знания!” С ним можно бывало говорить обо всем, даже, когда он был еще маленьким.

Теперь Шаул не стал бы ни в чем упрекать сына, только спрашивал бы да слушал. Может быть, тот объяснил бы и странное поведение Шмуэля в день помазания, разгадал бы слова старца. Почему тому вдруг понадобилось, чтобы народ подтвердил, что он, Шмуэль, судья и пророк, — не обидчик и не лихоимец. Шмуэль же никогда не считался с мнением смертных, и вдруг: „Взял ли я у кого вола, и взял ли я у кого осла, кого обидел и кого притеснил, и из чьей руки принял я подкуп и ослепил этим глаза свои?”

Тогда, во время помазания, Шаул не обратил внимания на странное, неожиданное обращение пророка к народу. Шаул был взволнован своим новым положением, а потому слушал, не слыша — ведь к нему все это не относилось.

Но в последнее время, особенно после разрыва со старцем, Шаул внезапно вспомнил ту его речь — слово в слово — и часто думал о ней, хотел понять.

Ветерок принес прохладу и запахи перегнивших корней из земляных пор, перекатил через голову и пошевелил завитки белой бороды. Шаул приподнялся на локте, приблизил лицо к земле и осторожно подышал на притихшего муравья.

Внизу показался из-за дерева оруженосец Итай. Он тер руками глаза, прикрывал зевающий рот и ждал, не позовет ли его король.

Шаул махнул ему рукой: подойди!

—    Ты будешь завтракать с солдатами? — подбежал Итай. — Как всегда?

Шаул кивнул и неожиданно для самого себя попросил:

—    Если узнаешь, что поблизости проходит караван на Мицраим, останови и скажи мне.

Итай пообещал и понесся в стан.

Спускаясь с холма, Шаул решил: пошлю ему в Мицраим подарок и велю передать привет.

За завтраком вестовой доложил королю, что прибыл посланец из Звулуна.

—    Веди сюда, пусть поест с нами, — проговорил с набитым ртом Шаул и подвинулся.

Но вестовой сказал, что звулунец хотел бы рассказать о своем деле всему Совету и ожидает в палатке.

—    Ладно, передай, я скоро приду.

Шаул вошел, отряхивая с бороды крошки, и уселся у края стола. Но звулунец, хотя и видел короля иврим впервые, сразу поняв, что это он и есть, подошел, поздоровался и сказал, что зовут его Яцер бен-Рекем, а происходит он из Яфиа — главного селения в уделе племени Звулун.

Гостя усадили во главе стола, остальные придвинулись поближе. Его спросили, как дела в племени, правда ли, что царь Тира, потерпев поражение от плиштим под Ки-тимом, потребовал, чтобы звулунцы сделали ему новые колесницы.

—    Было такое, — засмеялся Яцер. — Отказать царю-соседу мы не решились, но и делать колесницы не собираемся. Так он и ждет с тех пор.

—    А вы что, умеете их делать? — удивился Малкишуа.

—    Никогда не пробовали, — признался гость.

—    Так чего же он к вам пристал? — спросил Авинадав под общий смех. — У царя, небось, опять мастера-рабы перемерли от худой кормежки?

—    Да ведь известно, что звулунцы умеют делать все,

— ответил за гостя король. — Авнер вон тоже хочет попросить их изготовить осадные орудия, вроде тех, что Ахитофел видел в Плиштии.

—    Да, пусть сделают, — выкрикнул Авнер, почесывая кривую переносицу.

—    Погодите, — напомнил князь Шутелех, — человек хотел о чем-то попросить.

Командиры затихли, и Яцер бен-Рекем стал рассказывать, зачем его прислали сюда иврим из племени Звулун.

Недавно все города севера Кнаана получили послания от царя Ашшура. Яцер привез это послание с собой и теперь переводил для Совета. Царь Ашшура рассказывал, что против него поднялся его подданный — князь города Самала. Восстание с благословения Мардука удалось подавить, но сам князь успел бежать в Мицраим.

Начиналось послание так:

„Слово царя Вселенной к городам Кнаана. Я пребываю в добром здравии — да будут ваши сердца по сему случаю преисполнены радости и веселья...”

Далее царь подробно рассказывал, как он подавил бунт и покарал жителей. „Я уничтожил моих врагов. Я отсек им губы и переселил в Ашшур...”

—    Чего он хочет от иврим? — не выдержав, перебил Авнер.

—    Все дороги ведь проходят через нас, — напомнил гость. — Поэтому царь Ашшура просит помочь ему изловить мятежника. Вот послушайте дальше:

„Тот, кто захватит его и доставит связанным, получит большую награду. Прочь всякую медлительность и колебания!..”

—    Постой, — перебил теперь уже Ахитофел, — может, вы на севере еще не знаете, что князь Самала добрался до страны Мицраим, был встречен там с почестями, но потом, неизвестно почему, фараон велел его повесить. Так что Звулуну нечего волноваться.

Яцер растерялся.

—    Ты уверен? — переспросил он Ахитофела.

—    Иначе бы не говорил, — ответил тот.

Все уже знали, что это правда.

—    А что вы вообще-то собирались делать? — спросил у гостя Авнер.

—    Связать и выдать, — просто ответил Яцер. — Не упускать же награду!

Наступило молчание. Шаул почему-то вспомнил свою беседу с пророком на крыше дома в Алмоне. „Иврим —    избранный Богом народ, — говорил тогда Шмуэль.

—    Но его земному вождю полезно помнить, как иврим явились к скале Етам и сказали Шимшону — своему герою и заступнику: „Мы пришли связать тебя, чтобы передать в руки плиштим. ”

—    Почему он мне это говорил? — думал Шаул. — О чем предупреждал?

Король заставил себя прислушаться.

—    Зачем же ты сюда приехал? — спросил кто-то Яцера.

—    Все-таки хотел посоветоваться.

—    Вам пока лучше держаться подальше от чужих ссор,

—    сказал Ахитофел, и остальные военачальники закивали.

—    Легко вам так говорить, — нахмурился Яцер. — А нам там на севере, приходится постоянно слышать от соседей угрозы да требования поддержать их. Пусть бы король с армией пришел к нам, и показал арамеям, что у иврим тоже есть сила. Надо забрать все, что велел Иошуа бин-Нун: Бейт-Шаан, Мааху, Гешур. Это — наша земля! Ополчения Нафтали, Дана, Иссахара, Ашера, Зву-луна — все Дети Исраэля будут с тобой, король.

—    Погоди, — поднял руку Авнер бен-Нер, предупреждая ответ Шаула, — король должен прежде всего остановить плиштим. Если басилевсу удастся пройти сюда, они перережут Кнаан пополам и тогда по отдельности справятся и с Исраэлем, и с Иудой. Так-то, —    закончил военачальник. — Слава Богу, вам сегодня никто не угрожает.

Посланца стали расспрашивать о новых сильных государствах, появившихся на севере Кнаана — о Дамаске и Хамате.

Иосеф сидел в тени под скалой в центре лагеря и, ожидая прихода короля, беседовал с молодым оруженосцем Итаем, чью семью хорошо знал по Г иве. Иосеф только что передал Итаю продукты из дома и рассказал все новости — от народившихся у соседских овец ягнят до споров из-за дележа земли между сыновьями. В военном стане Иосеф оказался впервые, но особенного интереса к здешней жизни не выказал. Он глянул мельком на новые башни над воротами, дал рабу указания, как накормить и напоить мула, и вот сидел в тени и рассказывал, какие трудные роды были у жены Ионатана Шемы — чуть не умерла!

Итай слушал, натягивая пальцами и зубами жилу на новый полутораметровый лук. Когда речь зашла о короле, в чьем доме Иосеф служил уже лет двадцать, Итай выплюнул тетиву и, зная язык Иосефа, предупредил:

—    Скажешь плохо о Шауле — убью.

—    Кто может сказать о нем плохо! — обиделся Иосеф.

— Я только удивляюсь, как он стал королем. Сам знаешь, не было в Гиве никого тише и застенчивее, чем Шаул бен-Киш. Только, пожалуй..., — Иосеф задумался, — был он всегда очень доверчив, я бы сказал, слишком уж. Оттого и не занимал никаких должностей. А тут удивил всю Гиву, когда Бог избрал его своим помазанником: таким сильным оказался во всех делах!

—    Конечно, — проговорил Итай. — Если бы все были такими, как ты, нельзя было бы и жить на свете. Король наш — самый добрый человек. Зря, думаешь, его избрал Господь? Ну-ка, подержи за этот конец, — попросил он, протягивая Иосефу жилу.

Тот перехватил ее пальцами, потянул кверху.

—    Я разве чего сказал против Шаула? — недоумевал он. — Конечно, добрый. Даже чересчур. Любые обиды прощает. Королю таким быть нельзя.

—    Ты, поди, лучше знаешь, каким быть королю, — Итай выпустил почти уже закрепленный конец жилы. Лук разогнулся и задрожал, рассекая воздух.

—    А чего тут знать? — фыркнул Иосеф. — Плохо ли быть королем? Ты, небось, тоже бы не отказался?

—    Я? — Итай так удивился, что выронил лук. — Как это я? Господь, кого помазал, с того и спросит. И спросит за весь народ Божий. Понял!

—    Да, ну-у! — Иосеф махнул рукой. — Бог высоко, а смертные упрекнуть не посмеют. Король ни перед кем не в ответе.

—    Ты так думаешь?

Оба вскочили с земли, только теперь заметив подошедшего Шаула.

—    Ты ко мне, Иосеф? — спросил он слугу, отряхивающего нарядный халат. — Проходи. Я тоже давно хочу с тобой потолковать.

Они вошли в палатку и уселись на землю друг против друга.

Иосефу не было еще сорока. Высокий, в халате из толстой шерсти, перехваченном витым поясом и украшенном цепочками и кольцами, он крутил головой, оглядывая жилище Шаула. Скоро на красивом лице Иосефа обозначилось разочарование: в палатке короля он ожидал увидеть много добра.

Ладно, что есть — то есть. Иосеф уселся поудобнее, приготовился к разговору.

До Шаула давно уже доходили жалобы на Иосефа, на то, что тот ведет себя в королевском доме, как хозяин: наказывает или награждает слуг, забирает себе больше положенного от урожая с поля Шаула и уносит подарки и подношения, которые прибывают к королю со всего Кнаана. Рассказывали, что Иосеф день ото дня наглеет, носит только дорогие одежды, требует к себе и к своей многочисленной родне почтения от слуг и рабов.

Шаул много раз собирался поговорить с Иосефом, но едва приезжал в Г иву, ему уже бывало не до того. А у Иосефа хватало ума не показываться на глаза хозяину.

Похоронив Ахиноам, Шаул попросил Шему — жену Ионатана — помогать дочерям — Мейрав и Михаль — вести хозяйство, тем более, что их дома находились рядом. Обе девочки стали уже вполне взрослыми, вмешательство Иосефа их злило. Мейрав и Михаль жаловались на то, что после смерти их матери слуга вовсе обнаглел.

Шаулу очень не хотелось теперь бывать в Г иве, но он решил выяснить, что там происходит в его доме. И тут доложили: Иосеф сам прибыл в стан, чтобы поговорить с королем.

Шаул устал за день. Он налил гостю и себе по кружке вина с холодной водой, уселся в углу палатки, стенки которой были завернуты кверху, положил голову на ладонь и приготовился слушать. Иосеф начал жаловаться на Шему, которая не умеет свое-то хозяйство вести, а сует нос еще и в королевское...

—    Иосеф, а тебя покормили с дороги? — вспомнил Шаул.

—    Да, — кивнул Иосеф. — Я первым делом пошел в обоз искать земляков. Настоящая принцесса, — продолжал он, — твоя младшая, Михаль. Достаточно на нее взглянуть, и каждому ясно: перед ним — дочь короля. А остальные как были крестьянами, так и остались, — заключил Иосеф и сам испугался, замолчал и уставился на хозяина.

Но Шаул и не думал обижаться.

Иосеф окончательно разошелся. Он стал подробно излагать, для чего явился в стан. Пусть король объявит, что дает ему полномочия управлять хозяйством Кишей, а Шеме, своей невестке, запретит совать нос...

Король дремал, улыбался, кивал. И вдруг ему послышалось имя жены.

—    Замолчи! — велел Шаул.

Но Иосеф не мог остановиться.

—    Я знаю, что о покойниках плохо не говорят, но...

Резким ударом Шаул вышвырнул его из палатки. Зажав нос, чтобы остановить кровь, капавшую на новый халат, Иосеф бежал через лагерь к своему мулу.

—    Злой дух напал на короля! — вопил он. — Злой дух на Шауле!

Солдаты бросили свои занятия, смотрели вслед бегущему, потом оборачивались к открытой палатке короля и видели, что Шаул сидит там на корточках, закрыв руками голову.

—    Злой дух! — указывали люди на короля.

Авнер и двое оруженосцев приблизились к Шаулу с кожаным ведром с водой.

—    Лейте! — приказал Авнер, и воду выплеснули на седую голову.

Шаул тут же очнулся, прижался спиной в мокрой рубахе к колу палатки и велел:

—    Опустите.

Оруженосцы быстро развязали веревки, державшие наверху скатанную бычью кожу, и стены палатки скрыли короля от сочувствующих и любопытных взглядов.

Так никто никогда и не узнал, почему рыдал король. „Злой дух!” — передавалось по стану из уст в уста, и солдаты вспоминали встречи с прорицателями и юродивыми, на которых находил „злой дух”. Воинам очень хотелось припомнить заклинание, которое изгоняет из человека злого духа — всем им вдруг стало страшно за своего короля...

Иосеф опомнился, когда уже оказался достаточно далеко от лагеря. Быстро смеркалось, на дороге никого не было видно, а до ближайшего селения оставалось еще три-четыре кивры пути. Возвращаться в стан было теперь неблизко, к тому же кто знает, какой приказ отдал страже король по поводу своего слуги.

Иосеф трусил. Он прислушивался к звукам и вглядывался в лес по краям дороги. На землю просыпалась со звезд сверкающая пыль, она то возникала в кустах и на листве, то исчезала. Со всех сторон дороги, впереди, и, самое страшное, позади Иосефа, повизгивало, поухивало, поскрипывало, будто ножом о точильный камень. Зажмурясь, Иосеф осторожно продвигался по дороге к Г иве, моля богов, лесных и дорожных, защитить его от напастей этой ночи.

Дорога повернула за холм, и вдруг Иосеф услышал запах жареного мяса. Он хотел закричать, но не смог, только сжал коленями бока мула. Неподалеку от дороги возились у огня несколько человек. Они обернулись и смотрели на всадника. А тот желал сейчас только одного: поскорее исчезнуть отсюда.

—    А ведь это иври, — сказал один из них. — Наверно, он едет в Г иву.

Услышав эти слова, Иосеф даже расхохотался.

—    Да никакой я не иври! — крикнул он тоже на хивви.

— Я такой же гивонит, как и вы.

Посмеиваясь, он сошел с мула и, ведя его за повод, направился к огню. Знакомиться не было нужды. Мужчины были действительно из Гивона — те самые торговцы лесом, что однажды так неудачно вели переговоры с королем иврим. Иосеф знал их по наездам в Г иву, сам приобретал у них дрова для печей и лес для строительства себе и старому Кишу, когда тот еще был жив. И они узнали Иосефа, пригласили к огню, протянули плошку с жареным мясом и кружку с вином. Узнав, куда направляются гивониты, Иосеф очень обрадовался, что им по пути.

—    Ну, а какие новости в Г иве, слуга короля? — спросил его тот, что был помоложе и повыше остальных.

—    Старший слуга короля, — поправил Иосеф и начал рассказывать.

Когда он упомянул о смерти отца и жены Шаула, гивониты переглянулись, и один из них засмеялся: „Началось!”

* * *

Через несколько дней Шаул и Совет проводили учения солдат в сосновом лесу. В перерыве король лежал на устланной камнями и слоем сухих иголок земле и смотрел в небо. Купол над ним был прорезан тонкими ветками с обесцвеченной солнцем хвоей. Покачивались в воздухе шишки, такие, казалось, твердые, что невозможно было представить, как из них может хоть что-нибудь произра-

Шаул прикрыл глаза и делал вид, что уснул — иначе тут же подойдут Авнер, Адорам или еще кто-нибудь, а ему не хотелось сейчас никого ни видеть, ни слышать.

Вдруг шепот молодых оруженосцев, Итая и Ури, долетел до Шаула. Так впервые он узнал, что Господь вот наслал на короля...

Шаул подозвал оруженосца и спросил:

—    А что оно такое, „злой дух”?

Итай растерялся.

—    Послушай, — спокойно начал король. — Жил у нас в Г иве человек, пришелец из Арама, умный, спокойный, языки знал и много других полезных вещей. Но, когда дул горячий ветер из пустыни, человек этот дурел, начинал беситься, так что иногда сам заранее просил, чтобы его связали, пока погода не изменится и не вернется прохлада. Тогда он успокаивался, рассказывал, что в его земле все по другому: трава, лес, много рек с гор, зимой — снег. Поэтому он все не мог привыкнуть к нашей духоте, голова болела, душа мутилась. Вот про этого человека в Г иве и говорили: „Нашел злой дух!” А я, Шаул бен-Киш, крестьянин. У меня и деды, и прадеды жили в Гиве. Откуда на мне „злой дух”, ну, сам подумай?

Итай молча сопел.

Шаул пожалел его и отправил в стан за свежей водой.

Ишай бен-Овед и его сыновья

И сделал Шмуэль так, как велел ему Господь, и пришел в Бейт-Лехем.

(„Пророки”, кн.„Шмуэль I”, 16-4)

У могилы праматери Рахели Шмуэль и Натан помолились, передохнули у колодца и двинулись дальше. Дорога, петляя среди серых пористых глыб, накаленных солнцем, подняла их на холмы, которые можно было резать даже бронзовым ножом, так как ничего, кроме песка, в них не было. Время проело у основания холмов ямы, дождевые потоки обкатали склоны и отполировали их, а осенние половодья изгрызли вдоль и поперек руслами ручьев, тут же пересыхавших.

Между холмами песчаными и более твердыми холмами из светло-голубого мела, — глубоко в чашах долин лежали селения и пастбища Иудеи. С высоты дороги, по которой шли Натан и Шмуэль, долина выглядела зеленым пятном — признак того, что камню и песку удается здесь круглый год прятать от солнечных лучей воду: ключ, над которым люди возвели колодец, ручеек, пополняемый дождями весной и осенью, а иногда даже маленькое озеро, по берегам которого тут же сами вырастают трава, кусты и частые деревья. Два цвета в Иудее: светло-серый — повсюду и сине-зеленый — вокруг селений и пастбищ.

Шмуэль и Натан миновали иудейское селение Гило и, добравшись до вершины холма, увидели внизу крыши прижатых друг к другу домов Бейт-Лехема. Осторожно спускаясь туда по рыжей от дробленых камней тропе, Шмуэль и Натан теряли селение из виду, а потом оно возникало уже ближе, уже видны были люди и слышалась их речь. Постояв и переведя дыхание, путники отправлялись к следующему повороту дороги.

Время шло к вечеру, стада гнали домой, приближался час дойки.

Войдя в Бейт—Лехем, Шмуэль и Натан сперва оказались на богатом участке, где росли над колодцем несколько финиковых пальм. Путники попросили напиться, и пока слуга наливал им холодную сладковатую воду, наблюдали за тем, что делают люди у расположенного рядом загона для молодняка. Коренастый человек с бородой, повязанной тесьмой, очевидно, хозяин, стоял с посохом, конец которого был обернут тряпкой. Его он опускал в кувшинчик с разведенной в воде охрой и ударял посохом по спине каждого десятого козленка из тех, что выпускали на него из загона двое слуг.

— Раз, два... десять, — громко отсчитывал иудей и метил животное.

Стадо было немалое, очевидно, этого года. Когда всех козлят выпустили, слуги отворили другую часть загона, и оттуда побежали ягнята.

—    Раз, два... десять, — продолжал хозяин.

—    Это он для жертвенника десятину отделяет, — Шмуэль громко засмеялся. — Молодец!

Хозяин стада обернулся.

—    Шмуэль! — закричал он. — Вот так гость! Давно же ты не был у нас в Бейт-Лехеме.

—    Я привел телку, — Шмуэль показал рукой. — У вас завтра праздник Новолуния, принесу жертву.

—    Хорошо! — обрадовался хозяин. — Окажи честь, остановись у меня.

—    Спасибо тебе, Додо, но я пришел к Ишаю.

—    Понимаю, — закивал Додо. — Не помню точно, что у них за праздник, но даже сыновей отпустили из армии. Вся семья в сборе, весь род Боаза. Может, тебя проводить?

—    Не надо. Слава Богу, я у вас все дороги изучил за полстолетия.

Шмуэль попрощался с хозяином и направил осла к дороге. Натан потащил следом телку.

Шмуэль провел жертвоприношение и в отдельной комнате, отведенной ему Ишаем, принял старейшин Бейт-Лехема. После беседы с ними он почувствовал себя совсем обессиленным и попросил оставить его одного. Он лежал на тюфячке, прикрыв глаза, но шум праздничной трапезы долетал и сюда. А Шмуэлю необходимо было сосредоточиться: встреча, для которой Бог послал его в Бейт-Лехем, приближалась. Он попросил прислать за ним слугу, когда гости разойдутся, и останутся одни сыновья Ишая.

— Зачем? — удивился хозяин дома, но Шмуэль не ответил.

Ишай — крепкий, с окладистой бородой мужчина лет сорока пяти, без единого седого волоса, с полным ртом белых зубов, — сидел в середине вынесенного во двор стола и наблюдал за весельем молодежи. Уже давно вся родня Ишая бен-Оведа не собиралась вместе, как сегодня. Да еще и пожаловал сам судья и пророк.

Ишай был очень доволен.

Вместо себя Шмуэль отправил к столу Натана. Утром, помогая старцу во время жертвоприношения, Натан произвел на всех впечатление человека очень серьезного, но, пожалуй, заносчивого. Сейчас среди молодежи он держался просто — смеялся, пел и танцевал вместе со всеми. Ишай усадил Натана возле себя, просил есть и пить, не стесняясь, а Асаэлю, своему племяннику, велел знакомить гостя с молодыми. С этого момента мальчик не отходил от Натана, и стоило Ишаю назвать имя кого-нибудь из гостей, Асаэль тут же принимался рассказывать на ухо ученику пророка какие-нибудь подробности.

—    Эти трое моих старших — в армии, — говорил Ишай бен-Овед.

—    В армии Ионатана, — уточнял шепотом Асаэль.

—    Будет мне семнадцать — и я туда попрошусь.

—    Шамма поступил на службу к нашему королю совсем недавно, — продолжал Ишай.

—    Видишь, какие у него длинные волосы, — показывал Асаэль. — Это потому, что Шамма принял назорейство, и ему нельзя стричься.

—    А вон там дети моей сестры Цруи. Старший — Ави-шай, за ним Иоав — тот, который рыжий, а возле тебя —  самый быстроногий в племени Иуды, наш Асаэль, —    называл Ишай. Мальчик покраснел от похвалы. — Возраст у них еще не армейский, но Иоав давно служит оруженосцем у принца Ионатана — наверно, прибавил себе несколько годков, я его знаю. Смотри, как крутится возле девок! — крикнул Ишай и хлопнул ладонью по столу. — Эй, невесты! Вы что там, хотите иметь рыжих детей?

Все засмеялись. Иоав издалека сделал обиженное лицо.

—    А вообще-то он герой, — продолжал Ишай. — Асаэль тебе может рассказать, как Ионатан с нашим Рыжим вдвоем напали на карателей.

Асаэль, тараща глаза, стал пересказывать гостю подробности ночного сражения на утесе Боцэц, но в этот момент к столу подошли средние сыновья Ишая — Натаниэль и Радай, а за ними и Оцем.

—    Хотим спросить о назорействе, — начал Радай.

—    Пусть Натан объяснит нам, что оно такое, назорейство.

Натан обтер рот рукой.

—    Господь, благословен Он, передал нам через Моше..., —    он поднял глаза к потолку, вспоминая нужное место.

—    Вот. Послушайте:

„И говорил Господь Моше так: „Говори сынам Исраэля и скажи им: если мужчина или женщина изречет обет на-зорейства, то вина или чего-нибудь пьянящего пить ему не должно, уксуса винного и уксуса пьянящего и никакого настоя виноградного не пить, и винограда ни свежего, ни сушеного не есть. Во все дни своего назорейства ничего, что делается из винной лозы, от зерен до кожуры, есть не должен. Во все дни зарока его назорейства бритвенный нож не пройдет по его голове. До исполнения дней, на сколько дал обет назорейства Господу, свят будет, расти будет свободно головной волос его. Во все дни своего назорейства Господу, к умершему подходить нельзя. Из-за отца своего и матери своей, из-за брата своего и сестры своей, чистоты своей не нарушит из-за них при их смерти, ибо венец Бога его на голове его. Во все дни своего назорейства свят он Господу..."

—    Хорошо, — сказал Радай, когда Натан остановился.

—    Теперь послушай, что мы хотим еще узнать. Вот Шамма соблюдает все законы назорейства, и все говорят: „Шамма — святой!" Но он пошел служить в армию. А на войне ведь всякое бывает. Элиав рассказывал, как под Мих-масом в их палатку влетела стрела из тяжелого лука и пробила насквозь голову одного эфраимца. Тот умер на месте. А что если бы такое случилось в палатке Шаммы? Если рядом с ним кого-то убьют, тогда наш брат уже не будет назореем? А если он принесет очистительную жертву? Правда ли, что он еще и волосы должен состричь и сжечь?

—    Хватит уж! — перебил брата Натаниэль. — Дайте человеку ответить.

И Натан стал рассказывать сыновьям Ишая все, что он помнил о назорействе. Подошли еще люди — сперва молодые, потом и постарше. Подошла и жена Ишая. Слушали с интересом, попросили рассказать о герое Шимшоне, о том, как защищало его назорейство от врагов, а от женского коварства не уберегло.

Натан сперва смущался, потом, возбужденный вниманием незнакомых людей, стал рассказывать подробности, приводил отрывки из гимнов и преданий, и все давно забыли, с чего начался разговор.

—    Пусть гость поест, — спохватился Ишай.

Пили за здоровье Шмуэля и его ученика. Ишай слегка захмелел. Он с удовольствием обмакивал в чесночный соус кусок бараньей ноги и ел его, капая на стол. Потом обнял Натана за шею, притянул к себе и среди общего шума спросил на ухо:

—    Что там задумал наш Шмуэль?

—    Не знаю, — Натан снял с шеи тяжелую руку хозяина дома. — Мы пришли на жертвоприношение.

Ишай поглядел Натану в глаза и понял, что тот может фантазировать, описывая подвиг Шимшона, но не способен произнести ложь.

Он поцеловал Натана в щеку, подлил ему в кружку вина, подвинул тарелки с кусками вареного мяса, нарезанными овощами и лепешками.

—    Ешь, сынок, — сказал он. — Больно худые вы там у Шмуэля.

Едва Натан вонзил зубы в лепешку, как Асаэль опять стал рассказывать о молодых людях, с которыми ему не терпелось познакомить Натана.

—    Видишь, тот, с темным лицом и горбатым носом? Это — Эльханан бен-Додо, он из нашего Бейт-Лехема.

—    Это не его отец сегодня метил молодняк для жертвенника?

—    Его, его. Они на окраине живут. У Эльханана рука — ну, просто железная! Он может вот так отбить меч

— и пополам! Представляешь? А этот, рядом — его друг, Хацро из Кармеля. Он еще моложе меня, а выглядит уже взрослым, верно?

Гости начали расходиться — пожилые по домам, а молодые отправились в поле: там начинались игры у костра. А еще им хотелось послушать песни какого-то пастуха — не то сына, не то одного из племянников Ишая бен-Оведа.

—    Ух, как он поет! — говорил Асаэль Натану. — Ты должен послушать нашего Эльханана!

Прежде, чем пойти со всеми, Натан решил заглянуть к Шмуэлю. Тот сидел на тюфячке в темной комнате, погруженный в свои мысли. Появление Натана с глиняным светильником отвлекло Шмуэля.

—    Гости уже ушли? — спросил он.

—    Да, — кивнул юноша. — Тебе что-нибудь нужно?

—    Нужно, — подтвердил Шмуэль и задумался. — Позови ко мне Ишая и передай, чтобы не отпускал сыновей.

Когда Натан передал просьбу старца, Ишай сразу стал серьезным.

—    Оставайтесь в доме, — велел он сыновьям. — Еще наслушаетесь Эльханана.

—    Я его каждый день слушаю, — пожал плечами Элиав, но по лицам Радая и Оцема видно было, что они огорчены.

Не поглядев на сыновей, Ишай направился в комнату к Шмуэлю.

—    Садись, — приветствовал его старец и подвинулся на тюфячке.

Он тихо стал рассказывать, зачем прислал его Господь.

—    Я знаю, о ком ты говоришь, — обрадовался Ишай.

— Это — Элиав, мой старший. Он такой сильный, такой красивый!

—    Я уже ошибся в одном красивом и сильном, — вздохнул Шмуэль. — Ладно, веди своего Элиава.

Старший сын Ишая действительно был хорош собой. Светловолосый, как все в роду Боаза, не кряжистый по-иудейски, а высокий, как беньяминит, стоял он перед судьей и пророком, взволнованный встречей. Но если беньяминиты, чаще всего, бывали худы и жилисты,

Элиава природа создала стройным и крепким. Полюбовавшись Эпиавом, Шмуэль прикрыл глаза и прислушался к себе. Несколько секунд длилась тишина, потом старец покачал головой: нет.

—    Приведи другого, — велел он Ишаю, а сам уже опять сосредоточился на своих мыслях, даже не попрощался с молодым человеком.

Оглушенный Элиав вышел вслед за отцом.

—    А зачем меня звал Шмуэль? — спохватился он, когда Ишай отвел его ко входу в сад и подтолкнул в плечо.

—    Просто так, — неопределенно ответил отец и пошел в комнату, где ожидали еще пятеро сыновей.

Он привел к пророку по очереди Авинадава, Шамму, Натаниэля, Радая, потом младшего — Оцема. Повторилось все то же самое: Шмуэль вглядывался в сыновей Ишая, потом, прикрыв веки, и, не дождавшись Слова, качал головой: нет, не этот.

Стоя перед судьей и пророком с Шаммой, Ишай не выдержал. Шамма бып совсем не такой, как остапьные. Даже видом он отпичапся: дпинные вопосы, каких ни разу еще не касался нож, впалые щеки и худоба — свидетельства частого поста, пылающий взгляд — все это придавапо юноше сходство с ангепом — небесным гостем. Появление его всегда вызывало у людей трепет. Только слепой мог не увидеть, что Шамма не от мира сего и достоин необычной судьбы.

—    Проверь его, пожапуйста еще раз, — попросип Ишай.

Похоже было, что и Шмуэль усомнился в своем решении. Он опять прикрып веки и оставайся так допьше, чем когда вопрошал Бога об Элиаве или Авинадаве.

—    Нет, — решительно сказал пророк. — Не этот.

Ишай пожал плечами и отвел Шамму в сад к братьям.

Те, негромко беседуя, гадали, зачем отец водил их к пророку.

—    Будут делить землю, — уверенно сказал Элиав.

—    Надо спешить с женитьбой.

Трое старших были уже помолвлены и служили в армии, что давало им право на большую долю при дележе отцовской земли и еще той, которую ожидал получить от короля Шаула совет старейшин Бейт-Лехема. Раздел земли волновал всех, и вскоре братья за разговорами забыли о Шмуэле. Отец привел в сад еще троих, и они присоединились к беседе.

Ишай вернулся к Шмуэлю.

—    Вот и все мои сыновья, — сказал он смущенно. — Что будем делать?

—    Как это все? —поднял голову старец. — Ты же сам сказал, что у тебя их семеро, а привел ко мне только шестерых.

—    А-а, этот? — Ишай почесал в затылке. — Эльханан? Так ему, если помнишь, только в прошлом году отмечали бар-мицву.

—    Не помню, — признался Шмуэль. — Вы мне тогда прислали всех мальчиков сразу. Твоего не запомнил. Но ты, знай, веди.

—    Ладно. — Ишай прикинул вслух: — Овец в загон он уже должен был отвести. Наверно, сидит у костра со своим невелем. Ладно, — повторил он, — пошлю за ним Оцема.

—    И вели принести еще огня, — попросил Шмуэль, — Темно здесь.

Ишай кивнул и вышел.

Шмуэль ждал. Он смотрел на кувшинчик из сырой глины, в носик которого была вставлена лучина, и старался сосредоточиться. Но уже по тому, как задрожали его руки, как запылало лицо, он понял, что сейчас придет тот, о ком говорил Господь.

Ишай ввел босоногого мальчишку. Представил:

—    Эльханан. Это мой самый младший.

Шмуэль подозвал мальчика, положил ему на плечи ладони и поглядел в лицо. Чистый, внимательный и совсем неиспуганный взгляд ответил пророку.

Откуда такие дети?!

Дикий и жестокий мир простирается вокруг. Болезни, заботы о жилье и о пище, непрерывное ожидание несчастья или унижения более сильным ссутулили спины, сморщили лица, погасили глаза.

И вдруг этот мальчик!

Может, его счастье, что он всю жизнь на пастбищах?

— подумал Шмуэль. Может, Господь специально берег его вдали от людской злобы? И вот теперь избрал...

—    Он выглядит старше своих лет, — Шмуэль улыбался, разглядывая мальчика. Судья и пророк тянул время, ждал Слова Божьего, хоть уже и предчувствовал его.

Не снимая руки с плеча Эльханана, Шмуэль прикрыл глаза.

Крепкий однако, подумал он, будто сильный ствол над глубокими корнями. И все-таки тревожился: хватит ли у этого мальчика сил на служение Господу? Сможет ли он сделать мир таким, какой светится сейчас в его глазах? Или мир переделает его?

—    Господь сделал выбор, — сказал про себя Шмуэль.

Утром судья и пророк попрощался с Ишаем.

—    Закончите стрижку овец — отпускай иногда Эльханана ко мне в Раму. Ему нужно многое узнать, да и с моими учениками пусть познакомится — им ведь вместе пасти народ Божий.

Ишай обещал. Вдвоем с Эльхананом они проводили пророка и Натана до дороги. Бейт-Лехем еще только просыпался. Скрипели отворяемые загоны для овец, со всех дворов доносилось блеяние. Утреннее, но сразу жаркое солнце Иудеи нагревало песок и камни.

Спой мне о Моше

И сказал ему Шаул:  —   Чей сын ты, юноша?

И сказал тот:  —   Сын раба твоего Ишая из Бейт-Лехема.

(„Пророки”, кн.„Шмуэль I”, 17-58)

В королевское войско вступили один за другим три старших сына Ишая бен-Оведа — Элиав, Авинадав и Шамма. Позднее, когда началась затяжная война с Плиштией, в армию прибыли и средние — Натаниэль и Радай.

Подходил срок и Оцема, а Эльханану еще немного не хватало до шестнадцати. Теперь это был высокий и крепкий юноша с длинными и светлыми волосами, стянутыми надо лбом свитым из шерстяных нитей шнурком. В пятнадцать лет он уговорил отца отпустить его на заработки охранять караваны, проходившие невдалеке от Бейт-Лехема по Царскому тракту. Ишай разрешил сыну только после того, как Оцем и сестра Эльханана, Авигаил, пообещали, что будут пасти стадо за младшего брата. А Эльханан из всех дальних стран приносил сестре и брату диковинные подарки, и однажды Авигаил, кроме бус и серег, достался тканный платок.

Эльханана приняли в охрану, и с купцами он обошел весь Кнаан, узнавая много полезного на длинном пути, как тогда говорили, „он учился на спине у верблюда”.

Но когда ему исполнилось шестнадцать, Ишай сказал: „Хватит!”

Теперь уже все братья находились в стане короля, и, кроме овец и коз, что постоянно поручал им отец, Эльханану и Авигаил пришлось пасти, разделив между собой, стада старших братьев. Такая жизнь после походов с караванами показалась Эльханану скучной, он стал мечтать поскорее вступить в королевскую армию, а пока искал любую возможность побывать в военном стане. Это ему удавалось, когда Ишай отсылал в обоз положенный ему налог или подарки к праздникам сыновьям и их начальникам: караваи печеного хлеба, круги сыров, фрукты, а то и мясо зарезанной овцы. Эльханан старался пробыть в стане как можно дольше, а по возвращении пугал сестру страшными историями о встреченных на пути свирепых зверях — львах и медведях, так что Авигаил визжала от страха, и когда опять приходило время идти в лагерь, с радостью уступала свою очередь Эльханану.

Отправляясь к братьям, он всегда брал с собой невель. Этот инструмент Эльханан мастерил сам: на розового цвета коробку из ерушалаимской пинии прилаживал два козьих рога и перекладину, на которую натягивал шесть бычьих жил. Когда он проходил со стадом через рощу пиний возле ивусейского города Ерушалаима, он подбирал с земли подходящие обломки дерева, усаживался на пригорке и, пока овцы щипали траву, обтачивал основу будущего невеля или настраивал уже готовый инструмент: туго натягивал жилы на перекладину, а потом едва-едва поворачивал рога, стараясь, чтобы невель его зазвучал нежно, как кинор. Таких невелей, как у Эльханана, не было ни у кого в Иуде.

В Раме у Шмуэля Эльханан смог побывать за эти годы только два раза. Хоровое пение сверстников, молитва вместе с ними совершенно заворожили Эльханана. Потом он вспоминал об этом, двигаясь с караваном по Царскому тракту, и тихо напевал те мелодии. Тогда ночная бездна вокруг дороги и черное поднебесье становились совсем не страшными: он знал, что все это создано касанием руки Господа, которая теперь распростерта над ним, Эльхананом, сыном Ишая, готовая к защите и помощи.

Его приняли в Раме сразу, хотя и не уговаривали остаться насовсем, — восхищались невелями Эльханана, —    один из инструментов он им подарил, — его искусной игрой, хвалили учителя — известного по всей Иудее старца Ицхака бен-Гируша, одиноко живущего в горах. Необычным оказался и тембр голоса Эльханана, похожий на птичий. Но птицы поют в небе, летая над землей, а юноша стоял на земле и пел для неба. Особенно понравились Шмуэлю и его ученикам сочиненные Эльхананом хваления Г осподу. Хор вступал в нужном месте, и сразу у них стало получаться. Случайные слушатели и люди, специально пришедшие издалека, тогда еще не знали, что испытанное ими в те часы волнение запомнится до последнего дня их жизни.

Но в Раму отец отпускал Эльханана неохотно. В армию —  дело другое: там находились братья, и нужно было отвозить налог и гостинцы.

— Не бери с собой невель, — запрещал отец. — Опять застрянешь там.

Эльханан послушно вешал невель на стену. Но путь его опять проходил через рощу иерушалаимских пиний. Он конечно, не мог удержаться, чтобы не подобрать кусочек коры, обломок ствола или ветку, стругал их на привале и опять приходил в стан с новым невелем, который в первый же вечер опробовался у общего костра.

Король, Авнер и весь Совет прибыли в Гиват-Шаул посмотреть на крепость. Строило ее не одно поколение беньяминитов, и теперь это было мощное сооружение на вершине скалы, простое и строгое. Крепость делала Гиву совершенно неприступной. Две линии стен были составлены из огромных каменных блоков и завершались башнями. Между стенами располагались потайные переходы и склады с продовольствием, наконечниками для стрел и дротиков, камнями, паклей. Недавно солдаты из армии Ионатана заново оштукатурили огромные, выдолбленные в горе чаши, и собиравшейся там дождевой воды хватало от сезона до сезона.

Гости остались довольны. Еще и после обеда они лазали по ходам, смотрели из бойниц, обсуждали, достаточен ли обзор со сторожевых башен. К вечеру все устали и отправились ужинать. Король задержался.

Он вышел на стену и смотрел на Гиву. Пока тьма не сравняла окрестности, Шаул узнавал все: селение, где он родился и рос; новые дома — его и Ионатана, к которым оба так и не смогли привыкнуть; площадь для общих сходок с большим плоским камнем посередине и гранатовое дерево, под которым уже десятки лет собираются на совет старейшины племени беньяминитов. А выше, на горе — его участок, который он с сыновьями впервые очистил от леса, вспахал и засеял. Дальше начинался лес и селение Кивари, где живут гиргаши. С горы, на которой стоит Гива, можно спуститься в долину. Туда же сходятся все лучшие дороги Кнаана. В этой долине с Шаулом всякое случалось, но запомнилось одно: женщины ищут среди убитых своих родных, и он с горящей веткой плетется вслед за матерью...

Отца они тогда не нашли. Он пришел на следующую ночь. Его отряд сражался с плиштимской пехотой в другом месте, и оттуда иврим успели отойти в горы.

Оруженосец Ури, чтобы привлечь внимание короля, подтолкнул камень, лежавший на стене, и тот стукнулся о землю. Шаул обернулся.

—    Что, — спросил он, указывая на огни в стане, — все, небось, уже поужинали?

Ури развел руками и вопросительно уставился на короля.

—    Ладно уж, пошли, — решил Шаул.

Он шел за Ури и думал о том, что крепости — это замечательно, но, увы, решающие сражения происходят в поле, и Плиштия, конечно, будет рваться в Изреельскую долину.

Ури, между тем, рассказывал о необыкновенном пении какого-то юноши — тот иногда приезжает из Иуды к своим братьям: старшие служат в стане короля, а остальные здесь, в Гиват-Шауле. Как раз сегодня он будет петь.

А Шаул шел и думал о крепости, чтобы отогнать тоску и чтобы опять не лежать ночью без сна, не ждать, пока вернется свет, а с ним и утешение, а иногда покой. Но тогда уже спать не дадут тысячи мух, и в бешенстве он поднимется, завидуя в душе солдатам, которые зевают и потягиваются, когда их будят дежурные.

Ури рассказывал про музыканта какие-то сказки. Будто под утро ветер специально касается струн на его невеле, подвешенном на стене, и будит юношу, чтобы он не пропустил молитву.

А Шаул почему-то вспомнил о травяном настое, который дает сон и покой. Кажется, Иорам-слепец ему рассказывал, что после пятидесяти лет такое питье очень попезно. После пятидесяти..., — Шаул вздохнул.

Пришли. Их сразу позвапи к котпу, протянупи миски с похлебкой, хлеб, кружки с вином, подвинупись, давая места на уложенных кольцом вокруг костра камнях.

В этот момент несколько солдат, наверное, братья певца, стали подтапкивать к середине круга красивого юношу с невепем в руках. Тот не упирался, только посоветовапся о чем-то с одним из братьев, длинноволосым, как Шимшон, потом уселся на камень и стал настраивать невель.

— Вот он, Эльханан, — сказал Шаулу оруженосец Ури.

Кроме невеля перед Эльхананом стоял высокий барабан без дна, сверху обтянутый кожей. Еще два таких же барабана, только пониже, помещались под локтями у юноши. Оруженосец Ури шепнул королю, что во время пения к этим барабанам прикасаются то ладонями, то запястьями, то локтями и получается глухой и короткий звук — так задается ритм. Похожие инструменты без дна, — их здесь называли „бейт-лехемские”, — стояли и возле тех двух солдат, в которых Шаул угадал братьев Эльханана.

Когда Эльханан начал петь, братья подыгрывали ему. Кроме невеля и барабанов, у Эльханана были еще и связки глиняных бубенцов вокруг щиколоток. Когда певец поднимался и пританцовывал на месте или ударял босой ногой по земле, бубенцы дробно звенели. Иногда Эльханан с братьями тянул мелодию без единого слова — и даже тогда они вовлекали в пение всех, кто их слушал: люди отбивали ногами ритм, подпевали — то громко, то почти шепотом — или, задрав к небу бороды, тянули за Эльхананом: „О-о...”

Шаул вслушивался. Солдаты, перебивая друг друга, заказывали песни, и Эльханан, улыбаясь, начинал новую мелодию. Песен он знал без счета. Особенно любили в стане старинные песни, те, с которыми шли по Кнаану воины Иошуа бин-Нуна, и ивусейские — о любви и разлуке. Солдаты подсказывали друг другу слова, подпевали Эльханану, а он только отпивал воду из кружки, утирал с лица пот и начинал новую песню.

Шаул, как и все, стал подпевать и стучать ногой в такт мелодии. Вместе с воинами он вздыхал над грустной историей двух влюбленных, ожидал решения Бога, войти ли Моше в Кнаан, или проклинал коварство предателей в битве иврим с племенем кочевников-великанов.

Расходились неохотно. Когда остался только певец, король подошел к юноше, укладывающему невель в деревянный короб, поздоровался и поблагодарил за пение. Шаул был спокоен, он не сомневался, что заснет и будет крепко спать сегодня ночью.

—    Тебя зовут Эльханан? — спросил король.

—    Да. Я — сын Ишая бен-Оведа из Бейт-Лехема.

—    Знаю об Ишае из рода судьи Боаза, — кивнул Шаул.

— Мне сказали, что твои братья в лагере в Михмасе. На рассвете мы возвращаемся туда. Поедем с нами, я прикажу подготовить для тебя мула.

Эльханан поблагодарил и вдруг стал опять доставать свой невель.

—    Если король хочет, я тихонько спою для него что-нибудь.

Как он угадал? Шаул попросил:

—    Спой мне ту песню о Моше: как узнал он о приговоре Господа, что не дожить ему до вступления в Святую Землю.

Поднявшееся над горами солнце встретило их на дороге в Бейт-Эль. Они ехали рядом: бодрый после ночного отдыха король и Эльханан, охвативший босыми ногами живот мула. Рубахи на обоих были влажными от росы. Солнце окрашивало камни вдоль дороги в желтый, розовый и медовый цвета, а людям давало тепло и надежду.

Эльханан держал перед собой ящик с невелем, мешки с едой для братьев он положил поперек спины мула.

Король и юноша ехали рядом и улыбались утру, солнцу, горам и друг другу.

—    Ну, расскажи мне о своем Бейт-Лехеме, — попросил Шаул.

Эльханан охотно начал:

—    Во времена праотца нашего, Яакова-Израиля, назывался он Эфрата. Когда Яаков умирал в Земле Гошем, которая в Мицраиме, он рассказал сыну своему Иосефу, как похоронил Рахель по дороге в Эфрату...

Не хочу твоей земли!

Получив сведения, что король Нахаш собрался с духом и готовится повторить поход на Гилад, Шаул решил опередить амонитян и их союзников. Армия Ионатана пересекла Иордан, объединилась с ополчениями племен Реувена и Гада и двинулась на главный город страны

— Рабат-Бней-Амон, громя по пути селения, города и крепости амонитян.

Нахаш опомнился, когда Авнер бен-Нер готовился уже штурмовать крепостные стены столицы Амона. Только теперь подошли войска вассалов-союзников: Моава и Эдома и отряды дружественных кочевых племен. Вскоре армия Нахаша начала теснить иврим.

Авнер повел войско обратно.

Нахаш спросил мнения волхвов и волшебников, как быть дальше, и те посоветовали ему пойти на мир с иврим, отдав им значительные земли и не пытаться вернуть добычу, которую Авнер уже захватил в походе.

Был заключен „вечный мир”, и Нахаш даже объявил придворным о намерении ввести в свой гарем дочь Авнера или Ионатана. Но тут его отвлекли более срочные дела: король Амона припомнил вассалам-союзникам, что те совсем не спешили ему на помощь. В дворцовой тюрьме он устроил допрос и замучил несколько командиров. Остальные разбежались по пустыне. Когда Нахаш спохватился, было уже поздно: союзные армии, лишившись военачальников, потеряли боеспособность. На его счастье, иврим ничего не знали о случившемся во дворцовой тюрьме Рабат-Бней-Амона и не воспользовались неожиданным ослаблением врага.

А Нахаш так и не узнал, что, если бы и нашел время для встречи с Авнером и командирами иврим, не смог бы увеличить число своих жен за счет их дочерей: у Авнера бен-Нера вообще не было семьи, а у Ионатана только недавно родился первый ребенок — мальчик Мерив.

В конце концов ивримская армия явилась домой с богатыми трофеями и известием о присоединении новых земель на востоке.

Их и предстояло теперь делить.

И сразу по селениям иврим зазмеились склоки, сплетни, пошли обиды. Обоз Ионатана не успел еще прибыть, а стан уже наполнился женщинами из числа родственников воинов. Возвращаясь из походов, король всегда раздавал разноцветные одежды, столь любимые ивримскими женщинами; золотые и железные украшения и посуду. На этот раз, по слухам, у кочевников отняли необыкновенно богатую добычу из разграбленных ими караванов и теперь,все боялись упустить момент дележа. Жены, матери, дочери воинов нагрянули в оба стана Шаула — в Михмас и в Гиват-Шаул.

И тут же начались споры между племенами, поползли слухи, будто обе дочери Шаула уже перебрани добычу и взяли себе самые красивые вещи, и после них то же самое проделали и жены старейшин Беньямина.

Мужчины молчали, не вмешивались. Мужчины ожидали дележа земли. Огромные, никогда еще не возделанные степи рядом с пустыней стали собственностью иврим. Как их делить? Поровну между всеми племенам или только между участникам похода — беньяминитами и гиладским ополчением? Эфраимцы уже заявили, что не дадут себя обойти, и еще до начала дележа устроили большую драку с солдатами из Иуды.

Даже Совет не миновала эта склока. Князья и старейшины племени Нафтали вообще отказались участвовать в походе за пределы территории Эрец Исраэль.

—    Эти земли не завещаны нам Богом; о них не упоминал Иошуа бин-Нун, — заявили нафталийцы.

Авнер, скрипя зубами, стерпел, а потом ему было не до нафталийцев, которые к тому же не участвовали в походе. Но когда нафталиец — князь Эзер, указывая рукой на лагерь, стал объяснять Совету, что ссоры среди иврим происходят из-за ненужной народу войны, Авнер не выдержал и бросился на Эзера. Их едва растащили, попытались помирить, но нафталиец наотрез отказывался „не судить победителей”.

—    За грешное дело наступает всегда расплата, — твердил Эзер.

Шаул был очень огорчен. Он предчувствовал, что в эти дни наживет еще немало врагов. Слухи и сплетни ползли по стану и достигали палатки короля. Опять у него началась бессонница. Недолгое облегчение от пения пастуха Эльханана кончилось — хоть опять посылай за ним в Бейт-Лехем!

Шаул зашел к Иораму попросить его отпустить Миху, чтобы тот стал королевским оруженосцем. Но Адорам и Иорам уверяли, что без Михи в обозе королевской армии не будет никакого порядка. По закону иврим, Миха — единственный мужчина в семье — мог и вовсе не служить в армии, если бы на том настаивал его дед. Но об уходе из стана Иорам никогда и речи не заводил. Он ни разу за эти годы не пошел ни один, ни с Михой на пепелище своего селения. Лагерь в Михмасе и его люди стали дпя обоих родней и домом.

Подойдя к палаткам обоза, Шаул увидел, как Миха сгребает и разгребает ворохи добра, а Адорам бен-Шовав зачитывает вслух по глиняной табличке, захваченной вместе с добычей, содержимое, очередного короба и решает, в какую кучу его определить. Они натянули вокруг шкуры и выставили обозных часовых со строгим приказом впускать топько короля и людей из Совета.

Король поздоровался.

Адорам бросил в короб большое багряное попотнище, уселся на землю, выпил воды и стал рассказывать Шаулу и Михе, что содержимое короба везли купцы из очень далекой страны. Говорят, у людей там так мало кожи на лице, что глаза не открываются полностью, и человек ходит вот так: Адорам двумя пальцами оттянул углы век к ушам. Шаул с Михой рассмеялись и не поверили. Адорам поднялся с земли.

—    Ладно, — махнул рукой. — Тогда послушайте, как | эти вещи здесь описаны. Кстати, все, что в этом коробе, я предложил передать королю иврим. Подавай, Миха. Слушай, Шаул. Вот:

„Жемчужина к изголовью государя. Светится в ночи.

Покрывало из шерсти черной дикой кошки, пропитанное ароматами.

Коробочка с маслом, от которого волосы сияют и блестят на все семь сторон света.

Шитое пурпурными и золотыми нитями одеяло и курильница ароматов — всего два предмета.

Ложечка из носорожьей кости. Защищает от яда.”

—    Какой яд! — не выдержал Шаул. — Я ем из того же котла, что и все мои солдаты.

Он нетерпеливо поднялся.

—    Закончишь, пришпи Миху ко мне.

Адорам пообещан, и король ушел.

—    Ничего, — сказал Адорам. — Вот приедет принцесса Михаль, ей покажем все эти сокровища. Уж она-то знает в них толк.

—    Верно, — засмеялся Миха. — Женщина!

—    Ладно, — повторил Адорам. — Давай дальше. Я читаю, а ты складываешь.

А Иораму в помощь прислали молодого солдата по

имени Эляхба. Вместе с Иорамом он должен был просеять муку для выпечки хлеба этой недели.

Эляхба оказался столь же словоохотливым, как и сам Иорам. Встряхивая сито, он не переставал рассказывать.

—    Мы из Эфраима. Наша деревня на западных склонах гор, называется Шаалвим. Может, ты слыхал? Ну, вот. Отец был очень богатым человеком. Я думаю, кто-то из моих братьев захотел его смерти. Короче, отец умер.

—    О! — Иорам поднял палец. — Я всегда говорил: у богатого нет детей. У богатого есть только наследники.

—    Ну, вот, — продолжал Эляхба. — Умер и умер. Пока шли похороны, братья успели договориться между собой и с нашим судьей.

—    Пока дурак держит корову за уши, — умный ее доит, —  вставил Иорам.

—    Пусть так, — не обиделся Эляхба. — Дураком я и оказался. Слушай дальше.

Стали делить отцовскую землю. А я как раз перед этим поспорил с судьей. Где-то я слышал, что если человек идет в армию, то у него, хотя и у младшего, а такие же права, как у старших братьев, то есть всем поровну. Но судья наш говорит, нету такого закона. Тут я его не то козлом обозвал, не то еще кем-то. Короче, как раз тут отец умер, и судья выделил мне участок — одни камни, да еще и на южных склонах — ни воды, ни тени! И размеры: осел станет хвостом мух отгонять, — махнет в одну сторону — хвост у одного соседа, махнет в другую —  у другого. А братья того и желали.

Как делил землю Моше? Не по величине, потому что есть хорошие участки и есть плохие. Моше сказал: плохой участок, засеваемый кором зерна, равен хорошему, засеваемому только сеа. Это значит, что если у тебя хорошая земля, а у меня каменистая, то мне положено в тридцать раз больше. А наш судья сделал все наоборот. И когда я напомнил ему слова Моше, он совсем разозлился. „Тебе, мальчишка, — говорит, — вообще пока еще землю иметь не положено." Ладно, тут мне как раз подошло время идти на королевскую службу, и я сказал им всем так: „Можете подавиться моим участком! Земпю я сам заработаю, а о дележе вашем поговорим, когда вернусь”.

—    Не выкидывай грязной рубахи, пока нет чистой, — вставил Иорам.

Эляхба поднялся, ссыпал просеянную муку в каменный чан, набрал на сито новую порцию и продолжил рассказ.

—Теперь жду, когда король выделит мне такой участок за Иорданом, чтобы я привел туда братьев поглядеть на первый ячмень и их бы скрутило на месте от зависти.

Иорам громко захохотал.

—    Не даст что ль король? — опешип Эляхба.

—    Почему? — покачал головой Иорам, — может, всем солдатам хватит там по целому полю, хотя ведь и тогда окажется, что некоторым требуется по два. Я просто подумал, как много земли нужно молодому и как мало старому. Как говорится, что старый жует — молодой выплевывает.

—    Послушай, Иорам, — обернулся к нему Эляхба и перестал встряхивать сито. — Отчего ты всегда такой веселый? Ведь ты, это...

—    Слепой, — подсказан Иорам. — Ты договаривай, не стесняйся. Желаешь, значит, узнать секрет моего хорошего настроения?

—    Хочу, — придвинулся Эляхба.

—    Секрет простой: могло ведь и этого не быть! Вот я — слепой, но дожил до разгрома той проклятой Колонны. А других наших мужчин плиштим перекопопи да сожгли. Или возьми Миху. Сирота! А он — единственный мальчик, кто выжил в нашем селении. Бог его сохранил. А мог бы Миха и сгореть с домом, как все другие дети. В общем, всегда лучше иври без бороды, чем борода без иври. Верно?

Но Эляхба не засмеялся на этот раз.

—    Выходит, я еще должен радоваться, что мне, когда после отца землю делили, хоть амот на амот камней досталось? Могли и тех не дать?

—    Выходит, так, — Иорам развел руками.

—    Вот им! — Эляхба сделал неприличный жест, и слепец догадался, на какое место указывает солдат. — Погодите, — продолжал Эляхба, — вот вернусь я домой с королевской службы. Командиром сотни!

—    А дослужишь? — спросил Порам.

—    Дослужу, — уверенно сказал Эляхба. — А у командира права знаешь какие?

—    Не знаю, — признался Порам.

—    Я пока тоже не знаю, — кивнул Эляхба, — но большие. Вот тогда и поговорю с братьями да с судьей нашим, который так лихо разделил наследство.

—    Ты в походе на Агага был? — Порам протянул руку и нашел каменную чашку с недопитой водой. — На кого было страшнее идти, на него или на Нахаша?

—    Агаг был потруднее, — подумав, ответил Эляхба. И опять вспомнил про свое. — Если бы тогда вместо того, чтобы перерезать весь скот, дали бы мне увести парочку верблюдов!

—    И что бы ты делал на своих камнях?

—    Ничего бы не делал! Я бы на тех верблюдах ездил через пустыню в Моав и привозил оттуда в Эфраим черный бальзам. А за него у нас можно получить все, что только ни захочешь!

—    Ладно, хватит мечтать, — спохватился Порам. — -Не успеем к вечеру. Если бы, если бы... Если бы у бабушки была борода, была бы не бабушка, а дедушка.

Поздно вечером хмурый Эляхба опять заглянул в обоз. К его удивлению, слепец еще не ушел спать.

—    Порам, кого ты ждешь?

—    Вот, рабыня должна прийти положить дрожжи для утреннего хлеба. Я сам ведь не вижу, сколько класть.

—    Так положи побольше!

—    Э-э, — Порам помахал в воздухе пальцем. — Три вещи хороши в малых количествах и вредны в больших: дрожжи, соль и сомнения.

Эляхба остался хмурым, и по его молчанию Порам понял, что состоявшийся вечером дележ земли не порадовал эфраимца.

—    Ну? — спросил слепец. — Так что решил ваш Совет?

—    Совет, — повторил Эляхба и выругался. — Там же эти, из Нафтали, они же с неба свалились! Ты бы послу

шал, как они требовали поделить землю!

—    Ну, и как?

—    Всем поровну. Наш старейшина в том Совете, как услышал, что предлагают нафталийцы, так и покатился со смеху. А ведь ты знаешь, он человек несмешливый.

—    Ну, а как по-эфраимски нужно делить? — поинтересовался Иорам. — Что ваш старейшина предлагал Совету?

—    Представь, идем мы втроем по дороге: я, ты и мой брат. И вот брат нашел восемь золотых кубков, что обронили кочевники, когда грабили здесь караван. Как бы ты поделил кубки? Может, поровну?

—    Поровну на троих невозможно, — удивился Иорам.

—    Поровну в, жизни всегда невозможно, — произнес Эляхба.

—    Хорошо сказано! — оценил Иорам. — Ну, и как же нужно делить на троих восемь кубков?

—    Очень просто. Четыре — брату — он нашел. Три

—    мне — я его брат. А один — тебе.

—    Хорошо, — повторил Иорам. — Так чем же кончился дележ?

—    Плохо кончился, — вздохнул Эляхба. — Мы все стояли у палатки Совета и ждали решения. Когда узнали, что старейшины из Нафтали всех уговорили поделить землю на три тысячи воинов поровну — начались крики, споры, дошло и до драки.

—    Ну, и...?

—    Ну, и в конце концов мы, эфраимцы, кто ходил в поход на Амон и ждал хорошей доли, сказали, что таких клочков нам не нужно. Каждый заявил королю: „Не хочу твоей земли!” Я думаю, — тихо и зло закончил солдат,

—    многие теперь уйдут от Шаула. На воле да с оружием мы сами себе добудем все, что захотим.

—    Кто там пришел? — обернулся ко входу Иорам.

—    Раба твоя, — послышалось из-под черного платка вошедшей женщины.

—    Будь здоров! — сказал Эляхба. — Я пошел.

Война в долине Эйла

И еще было сражение с плиштим...

И поразил Эльханан... из Бейт-Лехема Голиата из Гата, а у того древко копья было, как ткацкий навой.

(„Пророки”, „Шмуэль II”, 21-19)

И узнает весь этот сонм, что не мечом да копьем спасет Господь.

(„Пророки", „Шмуэль I”, 17-47)

Отряд, который военачальник Колонны Питтак направил на разгром михмасского лагеря, нашел стан короля иврим покинутым, что привело ппиштим в негодование. Разъяренный Гопиат носился по пустому лагерю, сметая навесы, немногие палатки и остатки повозок из обоза. Он ревел что-то нечленораздельное, но среди его угроз слышалось и обещание посчитаться с Питтаком, который не мог выяснить, что коропь этих проклятых иврим убежал со всем своим войском в проклятый Гилгал, а теперь придется идти туда!

И тут они узнали о полном разгроме отряда, направленного в Г иву, и о том, что сам военачальник Питтак не то убит в поединке с королем иврим, не то попал в плен и будет продан на рынке рабов.

Плиштим растерялись. Здесь их было меньше, чем оставил при себе Питтак. Постепенно все, и даже Голиат, начали понимать, что у туземцев не такая уж пустяшная сила и, чтобы ее одолеть, необходимо подкрепление.

В этот момент прибыл вестовой из отряда, отправленного Питтаком в Иуду. Командир отряда, узнав о поражении, предлагал объединить силы, и тогда плиштимская армия опять будет превосходить войско туземцев. А еще он предлагал собраться в лагере на холмах у долины Эйла, подготовиться и ждать, когда придет армия туземного короля. Тогда можно будет дать туземцам бой, используя в долине плиштимские колесницы. План был принят, и гатийцы отправились в Эйлу.

Но здесь произошел спор, кто должен командовать объединенной армией. Ни один из военачальников не желал уступить такую честь другому. Кончилось тем, что гатийцы двинулись к себе в город, благо он был неподалеку. Оставшаяся часть войска очень скоро последовала их примеру.

Ахиш должен был прежде всего заниматься укреплением своей власти в Плиштии. А на побережье опять началась смута. Города то отделялись от Гата, то просились обратно в союз с ним. Опять назревали мятежи на Элише и на подвластных Плиштии островах. И за морем под напором диких кочевых племен рушились одно за другим родственные плиштим города-государства. Кривоногие лошадки выносили кочевников-победителей на край скалы, нависшей над морем, и воины подолгу стояли здесь, глядя на бесконечно простирающуюся воду. Только уверенность, что край земли ими теперь достигнут, утешала диких полководцев.

Лишь спустя десять лет большое плиштимское ополчение во главе все с теми же гатийцами получило приказ басилевса оставить побережье и обрушиться на иврим, чтобы отомстить за Колонну. Старый план сражения в близкой к Гату долине с использованием там многочисленных плиштимских колесниц сочли наилучшим. Ополчение двинулось на восток. Плиштим после дневного перехода встали лагерем на холмах у долины Эйла.

Вскоре же, получив весть о вторжении в Иуду, к долине Эйла вышла армия короля иврим и заняла холмы напротив плиштимского лагеря. Авнер велел солдатам отдыхать и ждать, пока дозорные выяснят, с какими силами пришел неприятель и что он думает делать. До этого армия иврим не собиралась покидать высоты, так как у нее не было опыта войны на равнине.

Шло время, а Шаулу все не удавалось прояснить положение. Плана сражения в долине Эйла у иврим не было. Ожидание затягивалось. Плиштим, хотя и подготовили все для боя в долине, но тоже не спешили с военными действиями, помня разгром Питтака десять лет назад. Они искали способ заманить иврим для сражения в долине.

В общем, постоянным местом пребывания короля Шаула стал теперь не Михмас, а холмы вдоль долины Эйла. Иврим начали уже к этому привыкать и направляли к Эйле обозы с продовольствием, отряды новобранцев; для свидания с солдатами родные приходили теперь тоже сюда.

И стояли плиштим на холмах с одной стороны, а ис-раэлиты на холмах с другой стороны, а между ними — долина...

И вышел из стана плиштим единоборец по имени Голиат из Гата. Рост его — шесть локтей с пядью. И шлем медный на голове его, и в кольчугу одет он. А вес той кольчуги — пять тысяч шекелей меди. И медные щитки на ногах его, и дротик медный за плечами его. И древко копья его, как ткацкий навой, а клинок копья его — в шестьсот шекелей железа. И щитоносец шел перед ним. И встал он, и воззвал к полкам израэльским...

...И сказал плишти: Срамлю я сегодня полки исраэльские! Дайте мне человека, и мы сразимся один на один...

Эльханан стал часто появляться в долине Эйла. Проводя в стане по нескольку дней, он учился вместе с остальными солдатами воинскому делу, владению оружием, ел и спал в отряде своих братьев, а вечером, конечно же, пел. Солдаты не отпускали его допоздна. Иногда к ним подсаживался и сам король с сыновьями. Они тоже просили: „Еще!”, и так все сидели и слушали Эльханана, пока не поднимался с камня Авнер бен-Нер и не напоминал настойчиво, что час поздний, уже вторая стража, а на завтра у солдат много работы по укреплению лагеря. Люди неохотно расходились. Эльханан уходил последним, потому что долго укладывал невель в деревянную коробку. В такие минуты к нему иногда подходила принцесса Михапь. Небрежно поприветствовав Эпьханана, девушка просипа:

—    Повтори ту ивусейскую песню.

—    Какую? — он притворялся непонимающим.

—    Про сватовство бога Яреаха.

Эльханан возвращался на камень, где просидел весь вечер, ставил на колени невель, проводил по нему рукой и, прикрыв глаза, почти шепотом пел для одной только принцессы Михаль:

—    Я уплачу брачный выкуп ее отцу — Тысячу шекелей серебра.

Я пошлю украшения из лазурита.

Ее поля превращу в виноградники, Поле ее любви — в сад...

Несколько минут оба молчали, потом принцесса вставала, говорила негромко: „Спасибо. Доброй ночи!” и уходила в палатку отца.

Однажды в месяце сиван Эльханан прибыл в лагерь к старшим братьям в долину Эйла. Он сгрузил Адораму бен-Шоваву в обоз положенные продукты и передал командиру братьев — Арье бен-Шломо — подарки от Ишая. Братьям Эльханан отдал связанные матерью рубахи, вручил гостинцы и попросил рассказать, какие новости в армии.

—    Чего тут рассказывать, — проворчал самый старший

—    Элиав, отламывая кусок от домашнего хлеба. — Вон, видишь, в том краю долины дым — это у плиштим в лагере едят. Так и стоим друг против друга в этой долине уже сорок дней.

—    Шаул ждет, чтобы необрезанные начали атаку, — предположил Шамма.

—    Ага, — кивнул Элиав, — и они ждут. Им тоже легче драться у себя в стане.

—    В общем, знаешь что, — он обернулся к Эльханану, — езжай-ка ты домой, скажи от нас отцу спасибо и передай, что мы здоровы, слава Богу. Видишь, какое настроение у людей, — Элиав обвел рукой лагерь. — Сегодня и пение твое здесь ни к чему, тоска в стане исраэлитов. А перемен не видно. Накорми осла, набери воды и возвращайся в Бейт-Лехем, — повторил Элиав.

В этот момент послышался грохот, рев и ругань на таком иврите, что Эльханан с трудом мог разобрать слова. Он вскочил и прислушался. Кто-то громовым голосом поносил иврим, их армию, их короля и вообще весь Дом Яакова.

Но ни один солдат даже не обернулся в сторону шума и проклятий.

—    У нас такие представления каждый день, — объяснил Эльханану средний брат — Радай. — Это — Голиат из Гата — вот такой кабан! — показал он руками.

—    А вы чего терпите?

—    Будет команда атаковать — тогда и нажмем, — неохотно сказал Элиав. — Заодно и этот получит свое. Сказано тебе, сорок дней уже ждем команды наступать, — добавил он раздраженно. — Может, опять некому принести жертвы и благословить нас? — предположил он, поглядев на братьев. — Когда последний раз у нас здесь был Шмуэль?

Но тут опять заорал и загромыхал Голиат.

Эльханан бросился к холму на окраине лагеря и вгляделся. Далеко впереди, тоже на холмах, стоял лагерь плиштим. Между ними и иврим лежала песчаная долина Эйла, только в середине ее росла пальма. Под этой пальмой Эльханан разглядел огромного, лохматого, голого человека, который плясал, кружился и подпрыгивал под грохот, производимый другим человеком обычного роста. Второй — оруженосец, догадался Эльханан, разглядев, что человек держит двумя руками щит и отбивает им такт по железным доспехам, сложенным на песке. Оруженосец скоро выдохся и остановился, а голый продолжал кружиться вокруг пальмы и самого себя. При этом он поносил иврим в грубой песне. Наконец устал и этот, сел на камень и стал вызывать на поединок кого-нибудь из армии короля иврим, подробно расписывая, во что он превратит такого смельчака.

Рядом с Эльхананом оказался пожилой дозорный из охраны лагеря. Он тоже стоял и смотрел в сторону Голиата.

—    А на выстрел не приближается, — сказал дозорный,

поглаживая высокий лук, на который опирался. — Ишь ты, к себе зовет!

—    Так и надо пойти, — обернулся к нему в недоумении Эльханан. — Он ведь и короля нашего поносит — Помазанника Божьего!

—    И пусть идет, кому не лень, — ухмыльнулся дозорный.

Эльханан посмотрел ему в глаза.

—    Что, кроме меня, других нет? — спросил солдат и двинулся дальше в обход стана, предупредив, что если кто хочет выйти из лагеря без пропуска, может получить стрелу в спину как перебежчик.

Эльханан в задумчивости вернулся к сидящим под тентом братьям.

—    Он вызывает иврим на бой.

Братья пожали плечами — мол, знаем, знаем.

—    Иди домой, — повторил Элиав.

Авинадав зевнул:

—    А может, наш братец желает заработать награду? Иди, прикончи этого крикуна — глядишь, Шаул и дочь за тебя отдаст. Ты уже знаешь, что делают с женщиной?

Остальные захохотали. Эльханан покраснел.

—    И пойду, — сказал он серьезно, вглядываясь в направлении долины.

—    Только посмей, — лениво сказал у него за спиной один из братьев. — Мы за тебя отвечать перед отцом не будем.

Эту ночь Эльханан провел в стане. Утром прозвучала команда построиться к бою, и вся армия высыпала на холм. Плиштим по-прежнему стояли на своих холмах, и долина между обеими армиями оставалась пустой. Войска орали и угрожали друг другу, выкрикивали похвальбы и проклятия — обычное дело перед сражением.

Но боя опять не произошло. Пропели трубы, солдаты вернулись в лагерь, все стихло.

И тут из долины Эйла послышался скрип повозки, и сразу начал орать Голиат.

—    Привезли это пугало! — проворчал солдат рядом с Эльхананом.

Юноша решительно направился к королевской палатке.

Охрана хорошо знала его в лицо, и, пока солдаты соображали, надо ли спрашивать пароль, Эльханан откинул бычью кожу, прикрывавшую вход, и оказался внутри.

У Шаула только что закончился военный совет. Авнер бен-Нер и остальные ушли, и король был один. Шаул, стоя, пил холодную воду из поданого рабом чеканного кубка. Одним глазом он посмотрел на вошедшего, кивнул в ответ на приветствие и продолжал пить. Напившись, он обернулся.

—    Шалом, шалом тебе, наш певец! Как депа? — спросил он, обтирая падонью капли с бороды. — Пить хочешь?

—    Вели лагерной охране пропустить раба твоего в долину, — сразу выложил Эльханан.

—    А чего тебе там делать? — удивился Шаул.

—    Твой раб заткнет рот этому Голиату, который поносит Дом Яакова.

Оба впервые внимательно посмотрели в лицо друг другу-

—    А-а, ты про этого, — Шаул махнул рукой, взял кубок из горки посуды, сложенной на медном подносе, сам налил воды, протянул Эльханану. — Сядь, попей и успокойся.

Юноша отрицательно покачал головой.

—    Ты хочешь, чтобы я сейчас бросил подготовку к бою и пошел в поле бить того крикуна? — спросил король и про себя удивился, зачем он оправдывается.

Эльханан опять покачал головой: не хочу.

—    Или ты думаешь, найдется кто-нибудь из наших иврим, который пойдет туда?

—    Я хочу пойти, — проговорил юноша внятно и спокойно. — Разреши, во имя Господа?

Король поглядел ему в лицо.

—    Сядь, — он положил Эльханану руку на плечо и заставил сесть.

—    Пей! — протянул кубок и добавил:

—    Не можешь ты идти сражаться с этим плишти, ибо ты еще молод, а он — солдат с самой юности.

—    Но Господь обязательно предаст его в руки того, кто вступится за народ Божий, — сказал Эльханан так убежденно, что Шаул растерялся. Он хотел сказать: „Вот мы скоро и выступим”, но вместо этого молча покачал головой: мол, нет, где тебе против боевого опыта того великана!

Король протянул руку в угол. Там возле подстилки лежали его кольчуга, пояс с мечом в ножнах, а рядом — открытый медный шлем, наколенники и щит.

—    Примерь.

Эльханан поднял пояс с мечом, нацепил на себя, сделал шаг к кольчуге, но споткнулся о ножны и упал.

Он ползал на четвереньках, стараясь выпутаться из доспехов, а сам рассказывал, как на его стадо нападал лев или медведь и уносил овцу. Он прерывал ползание, садился на землю и жестами показывал, как вырывал добычу из пасти зверя, а самого его хватал за космы и бил, пока не убивал.

—    Так же будет и с этим Голиатом за то, что поносит народ Божий, — закончил он, вытирая рукавом пот с лица. — Господь мне поможет.

Шаул наклонился, взял Эльханана подмышки и поставил на ноги. Хотел засмеяться, обратить этот разговор в шутку, и не смог.

Юноша отстегнул меч и положил на место.

—    Видишь, — развел руками, — не привык я. И улыбнулся. Потом он поднял с земли свою пращу, раскрыл суму и показал королю пять гладких камней, которые подобрал в ручье по пути в лагерь.

И Шаул, удивляясь самому себе, протянул пастуху пропуск — медную пластинку с чеканкой — и произнес:

—    Господь с тобою!

Эльханан поклонился и быстро вышел из палатки, прижимая к боку палку от пращи и пастушескую сумку.

Шаул стоял и глядел ему вслед, не в силах пошевелиться. Только когда раздались крики и удары, он встрепенулся и выскочил из палатки.

Тут же ему доложили, что произошло.

—    Этот парнишка, — ну, который поет, — показал пропуск и, не останавливаясь, быстрым шагом стал спу

скаться в долину. Пока сыновья Ишая сообразили, что их младший брат пошел драться с великаном, Эльханан ушел довольно далеко. А их не выпустили из лагеря, вот братья и полезли с кулаками на охрану.

При появлении короля драка прекратилась. Братья вместе со всеми побежали на холм, посмотреть, что происходит в долине Эйла.

—    Он всегда был выскочкой, — сказал королю Элиав, утирая разбитый нос. Но Шаул отстранил его и, продолжая вглядываться в долину, проговорил:

—    Дурак! Сейчас он победит.

Тихо стало в лагере иврим.

А в это время в долине оруженосец растолкал задремавшего в тени великана, показывая ему, что кто-то вышел из лагеря иврим.

Голиат лениво сощурился, взглянул на долину и повернулся на другой бок.

—    Придет — убью, — пообщал он, зевая.

Прошла еще минута, и оруженосец закричал:

—    У него ни копья, ни меча, наверно, спрятал за спиной лук. Он хочет нас застрелить!

Голиат неохотно поднялся и позволил рабу надеть на себя железную кольчугу и шлем, в одну руку взял железный меч, как всегда взвесив на ладони тяжелую рукоять, в другую руку — щит с эмблемами Зевса — молнией и орлом. Он хотел даже двинуться навстречу иври, чтобы поскорее его прикончить, но в последний момент поленился выйти из тени.

Между тем, с холмов плиштимского лагеря стали спускаться повозки и побежали вниз первые воины, поглядеть на зрелище. Никто не любил этого великана, вечно затевавшего драки, но ни один командир не решался связываться с Голиатом. Все были, конечно, рады, что сейчас он проучит одного из врагов, но вообще-то они не возражали бы, если бы иври перед смертью успел хоть немного посопротивляться этой скотине — Голиату.

Расстояние между врагами быстро сокращалось. Теперь великан разглядел юношу, который шел на него ни с каким ни с луком, а с палкой, и Голиату стало стыдно перед зрителями: так нарядиться, чтобы раздавить муху!

—    Беги обратно к маме! — он даже топнул ногой в огромном сандале. — Ишь, вышел на меня с палкой!

Иврим на холме услышали ответ Эльханана:

—    Я выхожу на тебя во имя Господа Цеваота — Бога строя исраэльского, который ты поносил.

—    Ладно, — мрачно произнес Голиат. — Раз я уже все равно встал, то скормлю тебя сегодня птицам небесным. У-го-во-рил! — заорал он вдруг тем страшным голосом, который сотрясал оба лагеря уже сорок дней.

Веселые голоса позади великана смешивались со скрипом все прибывавших повозок. Зрители шумно настраивались на потеху.

И тут громко прозвучал звонкий голос Эльханана:

—    Сегодня вы все узнаете, что не мечом спасает Господь.

Он сунул руку в сумку, быстро вытащил обратно, размахивая веревкой, пробежал шагов десять-пятнадцать, резко остановился, присел, откинувшись назад, и в лицо Гопиату со свистом полетел камень.

И сразу все услышали клокочущий вой и грохот железа о землю. Потом все замерло. Затихли зрители в обоих станах, оцепенел Эльханан, еще не веря, что его враг убит первым же камнем. После короткой агонии гигант-плишти затих, кровь из пробитого лба вытекала из-под его лица и заливала песок вокруг шлема.

Первым опомнился оруженосец.

—    Его послали боги! — заорал он, пускаясь наутек.

— Он перебьет нас всех!

Плиштимские повозки развернулись и понеслись обратно к лагерю.

—    Спасайтесь! Это — боги! — кричали с них.

Паника охватила весь стан, куда удирали из долины солдаты. Никто не слушался приказов, не обращал внимания на удары палок. Давя друг друга, плиштим торопились убраться из лагеря. Кто-то опрокинул жаровню, начался пожар. Кричали горящие рабыни в палатке удовольствий, кричал жрец, придавленный каменным столом, опрокинутым бегущими людьми, и мул, которого тянули за узду сразу несколько человек.

А к лагерю уже приближались, стреляя на ходу и бросая дротики, опомнившиеся иврим. Авнер бен-Нер приказал догонять противника.

Победа иврим в тот день была огромной и по числу убитых, и по захваченной добыче.

Только один человек впервые не принял участия в сражении. А солдаты этого даже не заметили.

Тяжелой походкой, словно сразу состарившись, король Шаул подошел к тому месту, где у пальмы так и стоял не замеченный пронесшимся мимо войском победитель — Эльханан. Юноша оттолкнулся спиной от ствола дерева и шагнул навстречу королю, протягивая огромный меч Голиата — железный, с тяжелой золотой рукоятью в форме кулака.

—    Нет, — покачал головой Шаул. — Это — твоя добыча.

Он стоял напротив Эльханана, которому, — больше в этом не было сомнений! — покровительствует Господь. Так вот, о ком говорили пророки на дороге к Гиве! Шаул глядел на юношу, которого успел полюбить, слушая его пение. Тогда пастух казался ему единственным, кто сможет его понять. Хорошо хоть не раскрыл перед ним душу...

—    Отец, — послышался сзади девичий голос. — Отец, он достоин награды.

Шаул удивился, что не заметил, как младшая дочь пошла за ним в долину. Но раньше, чем король обернулся к Михаль, Эльханан увидел возвращающихся братьев, наклонился к телу Г олиата и ударил по шее мечом. Когда юноша распрямился, в руке его была голова, которую он держал за гребень огромного шлема.

И тогда король пришел в себя, наваждение кончилось. Перед ним отплясывал обыкновенный мальчишка—хвастун, такой же, как все в его возрасте.

И все-таки — он! — подумал Шаул. Ну и пусть!

—    Ой! — раздалось за спиной у Шаула. — Кро-овь!

Он обернулся и успел подхватить на руки бледную Михаль.

После победы над Гопиатом пастух и певец Эльханан стал народным любимцем и получил новое имя: Давид, что значит „любимый”. Такого имени не было ни в одной | из Священных Книг иврим. Давидом стали называть этого юношу сперва в королевской семье, потом в военном лагере, а вскоре и по всей Эрец Исраэль, узнавшей о великой победе иврим в долине Эйла.

Только старшие братья все не могли привыкнуть к новому положению Эльханана. Собравшись в палатке Элиава и Натаниэля, они долго советовались между собой, пока Шамма не напомнил народную мудрость: „Королевский слуга — король. Держись властелина, и тебе тоже кланяться будут”.

Так и порешили: все к лучшему! И пошли спать.

Давид теперь постоянно находился при короле, пел ему. И не только песни, что просили солдаты у вечернего костра, но и те, что выучил в Раме у Шмуэля и те, которые сочинил сам.

Больше других Шаул любил „В тени крыл Твоих укрой меня!” Когда Давид пел эти строки, Шаулу казалось, что сам он оказапся случайно при беседе этого юноши с Богом. Шаул пугался напряженной тишины между словами, обращенными к Небу, и будто видел над пастухом сияние высших, недоступных ему, Шаулу, миров. Король съеживался, сидя на земле, и ненавидел себя, просящего шепотом:

— Спой еще!

И Давид пел.

Племя Нафтали

Нафтали — олень прыткий, говорит он речи изящные...

(ТОРА, кн.„В начале”, 49-20)

В это утро Шаул с трудом поднялся с расстеленной на земле шкуры. Уже не первый день болел бок, и ныла, к перемене погоды, ключица, задетая стрелой под Явеш-Гиладом. Не вылезая из палатки, он долго массировал плечо, пока левая рука начала, хотя и с болью, но подниматься. Наконец король вышел и тут же столкнулся с взлохмаченным Авнером.

—    Больше так нельзя. Или я, или Эзер! — прокричал Авнер, не обратив внимания на „Шалом!” короля.

Шаул сразу припомнил, как уходил вчера с Совета под шумный спор между Авнером и молодым князем из племени Лафтали. Все уговаривали их успокоиться и помириться, но ни один из спорщиков не желал признать правоту другого. И это была уже не первая их ссора.

—    Авнер, когда ты встаешь утром, у тебя кости не ноют? — спросил, морщась, король.

—    Бывает! — махнул рукой Авнер. Возраст! А потом набегаешься за день, так что о себе и не вспомнишь. Особенно с нашими нафталийцами!

—    Хорошо, — перебил Шаул. — Я сегодня поговорю с Эзером.

И в шутку толкнув Авнера, пошел умываться.

Эзер происходил из селения Хелеф, которое на северо-западе Кнаана, в землях, заселенных иврим из племени Нафтали. Зеленые купола ветвей, пронизанные хвоей, прикрывали удел Нафтали сверху. Леса росли по вершинам и склонам, по ущельям, вдоль русел сезонных и текущих постоянно ручьев, и были они полны древней породой сосны с мягким желтым стволом и длинной ярко-голубой хвоей. Огромные шишки заполняли небо над лесами. По устланной хвоей теплой земле пробегали белки и прыгали птицы-болтушки.

Но славились горы Нафтали, прежде всего, крупным лесным зверьем. В изобилии водились здесь дикие быки, козлы, лани, газели и кабаны, добычей охотника могли стать медведь, леопард, благородный олень, косуля или дикий осел.

Нафталийцы овец и коз не держали — только небольшие стада на прокорм, лугов и пастбищ по горам не искали, как, скажем, их родичи в Эфраиме или в Иуде. Нафталийцы промышляли охотой. Охота их кормила, из шкур они шили большие военные палатки, из рогов и жил делали луки. Этими палатками и луками нафталийцы снабжали все племена иврим в Эрец Исраэль.

Были нафталийцы мастерами стрелять, ставить силки и ловушки, а еще они гордились своими садами. Весной землю Нафтали можно было отыскать по великолепному аромату цветущих яблонь, слив и груш.

Нафталийские селения занимали склоны гор. Их дома, хоть и самые высокие в Эрец Исраэль, все равно не были видны издалека: каждый дом окружали сады и огромные столетние деревья, между которыми были прорублены дорожки и тропы. По тропам проходили ослики горной породы.

Замечательным был и воздух в земле Нафтали. Прохладный даже в самые знойные дни месяца ав, он был к тому же еще и целебным, пропитанным испарениями сосновой смолы и хвои. Купцы и другие гости старались подольше задержаться тут, ибо считалось, что здешний воздух вылечивает от болезней и продлевает жизнь.

На самом плоском месте селения нафталийцы расчищали площадь для собраний, которыми они отличались от всех других племен иврим. Если из домов, окруженных деревьями, не слышно бывало ни звука, то споры на площадях ветер иногда доносил до соседних селений племен Ашера и Звулуна. Любое решение, касавшееся нафталийцев, от расчистки колодца до выхода на войну, — принималось голосованием после бурных обсуждений на собрании всех жителей. Советы старейшин только следили за порядком и объявляли, о чем пойдет речь. Затем каждый взрослый, как мужчины, так и женщины, обязаны были высказаться. Иногда давалось время до следующего дня, чтобы подготовить ответ. Обязательным условием выступления было в первых же словах повторить доводы противной стороны и получить от нее подтверждение, что правильно их понял.

В конце концов начиналось знаменитое нафталийское голосование, причем голос старейшины или князя в Нафтали имел такой же точно вес, как и любого другого жителя.

Однажды споры на площадях селений длились целую неделю, а за это время на берегах Кинерета появились колесницы арамеев полководца Сисры. Когда вольнолюбивые и не привыкшие подчиняться кому бы то ни было нафталийцы опомнились, они стали в одиночку или селениями поднимать меч на вражескую армию, захватившую голубые горы Нафтали. Это племя иврим наверняка было бы истреблено по одиночке, если бы у нафталийца по имени Барак не хватило красноречия уговорить своих соплеменников подняться всем вместе под водительством пророчицы Деборы из Эфраима. После этого общее ополчение Нафтали и Звулуна во главе с Бараком и Деборой прогнало арамеев обратно на север.

Князь Эзер и его небольшой отряд входили в армию принца Ионатана. Во время сражения с Амалеком Эзер рубился с телохранителями Агага неподалеку от Шаула. После победы, когда нафталийцы уже уходили с поля боя, навстречу им выскочил вестовой с приказом двинуться к стойбищу амалекитян на помощь эдомскому отряду. Воины Нафтали, не сказав ни слова, повернули к селениям врага. Но лучше было бы для Шаула, если бы нафталийцы не увидели тогда, какие зверства творили эдомцы в селениях Амалека, потому что люди Эзера тут же ушли из Негева обратно в свой лагерь.

За тот месяц, что остальная армия находилась в пути, нафталийцы поостыли и по возвращении в лагерь Шаула уже не затевали разговоров о бессмысленном уничтожении людей и скота.

Ссоры между Эзером и Авнером возникли из-за последнего похода. Нафталийцы в нем вообще не участвовали, решив не выступать против Нахаша, прежде чем тот не нападет на Гилад. Поход был очень успешным, и войско иврим захватило много земли и богатую добычу. Однако, теперь в лагере происходили ссоры из-за дележа трофеев. В разладе единства между племенами иврим Эзер на Совете и обвинил Авнера.

Они лежали в тени холма и, держа в зубах травинки, беседовали. Вернее, Шаул спрашивал, а Эзер отвечал — как всегда, откровенно и глядя прямо в глаза. Король впервые так близко видел Эзера. Тот был почти совсем лысым, с короткой бородой и крупными порами на лице. Князь находил для любого поступка нафталийцев такие умные объяснения, что Шаулу нечего было возразить. Эзер осуждал все подряд — одно следовало изменить, другое переделать. Королевская власть тоже была ни к чему — все равно решения принимает Совет.

— Голосованием, — подсказал Шаул, и оба рассмеялись. — Мне трудно с тобой спорить, — признался король, — но я просто не хочу, чтобы нас съели. Вот ты скажи, как жить по Заповедям, например, по „Не убий!”, когда кругом волки?

Эзер посмотрел на Шаула и, покачивая головой, произнес:

—    А если мы не будем жить по Заповедям, то и сами станем волками.

Они разошлись, так и не переубедив друг друга.

В тот же вечер Эзер собрал своих людей и подробно пересказал им разговор с королем, не скрыв, что Шаул просил его или помириться с Авнером, или уйти из Совета. До утра в палатке нафталийцев шли обсуждение и голосование. Спать они не ложились, а под утро собрались и решили уйти на юг, в пустыню, и там образовать отряд вольных людей.

Князь Эзер пошел в палатку к Шаулу, сказать о решении нафталийцев, но не застал короля. Тогда Эзер попросил своего друга Яхмая передать королю, что нафталийцы уходят. Яхмай встретил Шаула только вечером и рассказал ровным голосом, глядя в глаза — как это делал Эзер, что нафталийцы ушли.

Шаул огорчился. Он знал каждого из ушедших, с каждым рядом воевал, разговаривал и всех нафталийцев уважал за храбрость и за прямоту.

„Оставить армию, когда впереди еще тяжелые бои с Плиштией — как это возможно?” — хотел он их спросить. Но спрашивать было теперь не у кого.

—    Что же будем делать, Яхмай?

—Только не преследуй и не наказывай их, — попросил старый князь.

—    Не буду, — пообещал король. — Ты-то со мной, Яхмай?

—    Да, — сказал князь. — За себя и свой род поручусь: с тобой до конца.

—    Спасибо, Яхмай.

Верный своему слову, король не преследовал нафталийцев, хотя и не раз получал жалобы от богатых скотоводов Иудеи и купцов из мицраимских караванов. Он сразу догадывался, о каких бандитах, живущих в пещерах где-то в пустыне Зиф, идет речь, но вслух не говорил ничего.

Хуже было, что к отряду вольных нафталийцев захотели примкнуть воины других племен, особенно молодые из армии принца Ионатана. Очень скоро к ним присоединилась и большая группа эфраимцев, недовольных разделом земли — среди этих был и молодой боец Эляхба. Затем ушло немало людей из Южного Гилада — из племен Реувена и Гада.

А через год пришло известие, что Эзер погиб, и тело его отправили хоронить в Хелеф — его родовое селение. Рассказывали, что Эзера убили не враги, а кто-то из беглого сброда, присоединившегося к нафталийцам.

Постепенно события бурной жизни военного стана иврим стали стирать из памяти имя нафталийского князя Эзера и его людей. Но иногда, не досчитавшись того или другого обиженного воина, в стане говорили: „Ушел к Эзеру”, и это означало, что пропавший с семьей и с оружием присоединился к вольному отряду в пещерах пустыни Зиф.

Давид в армии Ионатана

И преуспевал Давид во всех делах своих, и Господь был с ним... А весь Исраэль и Иудея полюбили Давида, и он предводительствовал ими.

(„Пророки”, кн.„Шмуэль I” 18-15,16)

Король вызвал Ионатана в свою палатку. По пути вестовой предупредил, что, кроме Авнера, в палатке находится еще египтянин — начальник одного из постов, охраняющих Царский тракт.

Тот оказался невысоким, худощавым и очень черным, наверно, происходил из страны Нуб. Ионатан сел к столу и стал слушать. Египтянин, волнуясь и с трудом подбирая арамейские спова, объяснил, что на его пост прибежали ограбленные купцы из большого каравана, везшего дань фараону. Неподалеку от селения Ароэр, которое стоит

у самого Царского тракта, на них напали грабители и отняли ценные предметы, предназначенные для храмов в Дельте. Сами купцы едва спаслись — им помогла темнота.

Кто были те разбойники, египтянин не знал. Но селение Ароэр принадлежало иврим из племени Гада.

—    Управитель Земли и Морей не станет долго разбираться, кто виноват. Если караван не прибудет вовремя, мне это будет стоить головы. Но с новым начальником прибудут и войска, чтобы уничтожить Ароэр, — закончил черный начальник поста.

Иврим не сомневались, что так оно и будет. Конечно, нынешний фараон был уже не так страшен, как его предок во дни праотцев иврим. Армия его состояла теперь исключительно из наемников из страны Нуб. Но еще один враг был сейчас иврим ни к чему.

—    Ионатан, возьми с собой сотню, иди и разберись на месте. Он пойдет с тобой, — Авнер указал на египтянина.

— Добро должно быть возвращено на пост, а виновных накажешь. Если это не иврим, выдай их фараону, пусть расправляется сам.

В сотне, которую наспех отобрал Ионатан, оказался и Давид.

Следующим утром верхом на мулах они двинулись на восток. Впереди ехали, показывая дорогу, два молодых солдата, недавно пришедшие к Ионатану: братья Шамма и Ёэль бен-Хотам. Оба они происходили из того самого Ароэра, только не из племени Гада, а из Реувена. За братьями следовали египтянин, сотенный Адино, тоже происходивший из Реувена, и еще несколько воинов. Дни стояли знойные, поэтому братья бен-Хотам вели отряд не по главной дороге через пустыню, а тропами. Так было допьше, зато большую часть дня они находились в тени скал, деревьев, кустарника, а иногда отдыхали у родничка.

Все солдаты были хорошо знакомы между собой. Большинство, как и сам Давид, прибыпи в армию в поспедний год и были еще очень молоды. Похоже, что Ионатан специально отобрал в отряд солдат, не имевших военного опыта.

Многие происходили из Заиорданья, из области Гилад, и надеялись после похода на обратном пути заглянуть домой. Немало было и земляков Давида, рядом с ним ехали: Асаэль — младший брат Иоава бен-Цруя и вообще, самый молодой в стане — и Эльханан бен-Додо, оба из Бейт-Лехема.

Когда перебирались по настилу через Иордан, у самых ног плавали крупные мушты. Одну рыбину Асаэль даже исхитрился схватить руками.

Ворота Ароэра были закрыты, и охрана ни за что бы не пропустила их внутрь до рассвета, если бы братья Шамма и Ёэль не подтвердили страже, что это действительно иврим из ррмии Шаула.

Войдя в селение, отряд увидел, что, несмотря на поздний час, взрослое население Ароэра собралось с оружием на площади. Старейшины остановили собрание и велели всем разойтись. Но никто не ушел. Люди окружили прибывшую сотню. Тут же выяснилось, что ароэрцы не причастны к грабежу, а собрались они на площади, потому что в окрестностях разбойничает большой и хорошо вооруженный отряд с побережья — не то сами плиштим, не то их родичи с Островов, — какие-то морские бродяги. Сейчас за стенами Ароэра укрылись крестьяне из окрестных сел, сидели и ждали. Было время уборки ячменя, но люди боялись выйти в поле и не решались предвигаться по дорогам или оставаться в селениях, которые не имели таких мощных стен с башнями, как Ароэр. Солдат Ионатана привели на стену, и они увидели на горизонте в темноте дым и огонь — там с утра горело селение, но никто не побежал, как это делалось обычно, его тушить. Люди боялись, что это не обычный пожар, а что селение подожгли плиштим.

Пришла ночь с холодом и ясными белыми звездами. Из темноты со стороны ячменных полей доносился вой шакалов; на Царском тракте, сразу за стеной Ароэра, хозяйничали сейчас холодный ветер и страх; ни один караван не поставил там сегодня палатки на ночь.

Посоветовавшись со старейшинами, Ионатан решил, что к утру положение прояснится, а пока он распределил свою сотню по сторожевым постам вместе с воинами Ароэра. Первые дозорные ушли на стену.

Давиду выпала самая ранняя утренняя смена. Устав с дороги, он мигом уснул на теплой от углей земле. Разбудило его птичье пение под самым ухом. Он поднялся, умылся и отправился к стене поглядеть на окрестности — Давид еще никогда тут не бывал.

Дозорный очень обрадовался. Он протер красные веки, потрепал Давида по щеке, вложил ему в руки лук, щит и мех с водой и, тут же спрыгнув вниз, помчался к костру, где уже начали готовить завтрак. Еще сонный, Давид поднялся в башню на стене, уселся там, попил воды и стал разглядывать окрестности. Ни на полях, ни на дороге не было видно ни души, хотя солнце уже достаточно высоко поднялось над землей.

Давид покрепче затянул пояс, стало теплее. Он вышел из-под навеса на открытое место и опять стал разглядывать долину.

Неподалеку от Ароэра пробудилось какое-то селение, судя по расположению домов и форме крыш, тоже принадлежащее иврим из племени Гада. Это селение не было обнесено высокой стеной, однако люди оттуда не убежали. Давид разглядел огромный каменный пресс. Возле него суетились крестьяне, они давили не то масло из олив, не то виноград. Другие поворачивали каменные зернотерки — одну большую и две поменьше. Горели костры — как и в Ароэре, там, наверно, тоже готовили еду. У овечьих загонов и вокруг колодца сновали женщины и дети.

И вдруг все жители, побросав работу, устремились к Ароэру. Они кричали и неслись через поля к Царскому тракту, а те, кто уже выбрались на него, продолжали бежать к воротам Ароэра. Перегнувшись через стену, Давид разглядел, что по селению, догоняя жителей, несутся солдаты в блещущих на солнце шлемах. Мечами они рубят и колют все подряд, врываются в дома, забираются на крыши. У загонов с овцами часть солдат задержалась, но другие бросились преследовать крестьян по ячменному полю. Крики становились все громче, толпа вместе с преследователями приближалась, и Давид только теперь спохватился, что нужно поднять тревогу. Не отрывая взгляда от долины, он закричал изо всех сил:

— Враг! Идет враг! — и стал бить в медный диск, подвешенный у входа в башню.

Тотчас за его спиной зашлепали босые ноги, послышалось частое дыхание и голоса. На стену бежали воины. Они раскладывали перед собой стрелы, дротики и камни, поправляли пояса с ножнами, перекликались, обсуждали, что происходит внизу, передавали по цепочке приказы.

А жители селения продолжали бежать по Царскому тракту к Ароэру. Но за ними уже никто не гнался.Солдаты, добежав до середины поля, застревали там.

Не соображая, что делает, Давид скатился со стены вниз и с одним только мечом устремился по ячменю впе-ред, не обращая внимания на кричащих детей и взрослых, которые с выпученными глазами бежали к воротам Аро-эра. Только замедлив бег из-за мешающих колосьев, он смог разглядеть свалку в середине поля.

Солдаты в доспехах и шлемах, размахивая оружием, нападали на стоящего там человека, а он отбивался от них обломком сохи. Несколько раз бегущему Давиду казалось, что он уже опоздал, что солдаты убили того человека. Но опять из середины свалки показывалась спина с задранной рубахой, человек стряхивал нападавших на землю и успевал наградить каждого ударом своей дубинки прежде, чем начиналась новая атака. От | этих ударов у некоторых солдат гребень с шлема влетал внутрь и проламывал голову.

Наверно, это были неопытные солдаты, а может, их приводил в ярость туземец, который вот стоит и молотит пехоту басилевса великой Плиштии!

Самого крестьянина Давид никак не мог разглядеть. Только задранная рубаха да босые ноги, которыми тот тоже отбивался от солдат, мелькали перед бегущим Давидом.

—    Я с тобой! — прокричал Давид, прыгнул в середину кучи и прижался спиной к спине крестьянина, а сам уже встречал мечом подбегающих врагов.

В ту секундную задержку, которую вызвал Давид своим неожиданным криком, крестьянин подхватил с земли плиштимский меч, и теперь одной рукой продолжал колотить врагов обломком сохи, а другой орудовал мечом.

Давид тоже рубил и колол, кричал, бил, толкался и ничего не соображал.

Бой прекратился внезапно.

—    Бросить оружие! — раздалась команда и все остановились.

Стук падающих на землю мечей и тяжелое дыхание солдат только и были сейчас слышны над ячменным полем. Место боя окружили воины Ионатана и вооруженные жители Ароэра, у каждого в поднятой руке было зажато копье. По крикам со стороны Царского тракта можно было догадаться, что там идет погоня за остальными плиштим.

Давид растерянно смотрел на землю у своих ног. На смятых колосьях валялись десятки покалеченных врагов. Он поднял взгляд на крестьянина. Тот был перепачкан землей, исцарапан и ободран, а так — человек как человек, ни силы особой, ни роста — ничем он не выделялся. В руках крестьянин продолжал держать меч и обломок сохи, с удивлением глядя, как воины Ионатана пересчитывают убитых им врагов, связывают и уводят в Ароэр пленных и собирают раскиданное вокруг оружие. Потом они с Давидом посмотрели друг на друга и рассмеялись. Кто-то сунул в руки Давиду мех с водой. Он отпил сам и передал крестьянину, тот протянул руку к меху, но не мог его взять из-за зажатого в кулаке меча.

—    Да брось ты его! — крикнул Давид.

—    Не могу, — крестьянин и сам удивился. — Прилип!

Давид подошел, новый знакомый раскрыл рот, и Давид со смехом впип в него воду. Напоив крестьянина, Давид стал лить остатки воды ему на руку, пока кулак не разжался, и меч не выпал.

—    Фу, ты! — сказал человек и уселся на землю.

Давид опустился напротив.

—    Меня зовут Давид бен-Ишай, — сказал он. — Я из Бейт-Лехема.

—    А я — Элиэзер бен-Додо, вот из того селения Ахох. [ — Вы теперь как братья, — подошел к ним Эльханан, земляк Давида. — Кстати, моего отца тоже зовут Додо.

Он пожал Элиэзеру руку и пошел дальше. Большинство солдат из сотни Ионатана убежало тушить пожар.

—    Ну, ты герой! — сказал Давид.

— Ты тоже, — похвалил Элиэзер.

—    Как ты их так? — Давид показал рукой на трупы в железных кольчугах.

—    А пусть поле не топчут! — выкрикнул Элиэзер и помрачнел. — Что я отцу скажу про ячмень, когда он вернется с базара в Эйн-Геди? Что мы есть будем? Чем налоги платить?

—    Иди к королю в армию, — посоветовал проходивший мимо солдат. — Он тебе все долги простит.

— Таких Шаул принимает охотно, — вставил другой.

Вдруг со стороны Царского тракта снова раздался топот бегущей толпы. Давид и Элиэзер вскочили, держа в руках мечи, но увидели, что это жители Ахоха бегут обратно в свое селение. Чего они теперь-то спешат? — про себя недоумевал Давид, пока люди не поравнялись с ним. Ахохские крестьяне сходу набрасывались на трупы плиштим, потроша содержимое солдатских поясов.

Несчастный Элиэзер метался вокруг, крича:

—    Ячмень! Люди, не топчите ячмень!

Никто его не слушал. Элиэзер махнул рукой, вернулся к Давиду, взял мех и потряс возле уха: не осталось ли воды?

На следующий день отряд возвращался в горы Эфраима. На допросе плиштим показали пещеру, где спрятали награбленное в египетском караване добро. Ионатан передал пленных и храмовую утварь счастливому начальнику египетского поста. В благодарность тот подарил каждому бойцу отряда по ложечке из слоновой кости. Подарки были отправлены и королю Шаулу, а с ними и благодарственное письмо. В письме египтянин особенно хвалил Давида.

Тот возвращался в стан уже командиром сотни — звание ему присвоил Ионатан.

Элиэзер провожал воинов до дороги.

—    Идем с нами, — звали они.

Но Элиэзер тихо отвечал:

—    Отца дождусь.

На прощание они обнялись с Давидом.

—    Ну, ты герой! — покачал головой Давид.

—    Ты тоже, — кивнул Элиэзер, и оба рассмеялись.

„И было там поле, засеянное ячменем, и народ побежал от плиштим. И стали Давид и Элиэзер среди поля, и защитили его и поразили плиштим. И даровал Господь спасение великое. ”

„Элиэзер бен-Додо из Ахоха... поднялся и разил плиштим до того, что утомилась рука его и прилипла к мечу. И даровал Господь в тот день спасение великое. И народ возвратился только для того, чтобы обобрать убитых."

Утром Давида позвали в палатку к Ионатану. Там уже находились все три принца и еще с десяток воинов, знакомых Давиду по стану.

Ионатан глазами показал на место в углу: садись и слушай. Давид расположился на полу, как и все остальные. Посередине стоял возвратившийся после первой побывки новобранец Ури. Он происходил из Иона — самого северного селения иврим. Племя Дан построило Ион на той части своей земли, которая лежала на севере. Другая часть Дана располагалась совсем в другом месте на западе Эрец Исраэль, на стыке племен Беньямина и Эфраима, возле самой Плиштии.

Давид прислушался. Ури рассказывал, что в окрестностях их селения появился свирепый лев. Он все время разоряет стада и даже загрыз девочку, которая пасла овец. В селении паника, а так как воинов там почти нет, то жители Иона просят помощи у короля Шаула.

Молодые солдаты оживились. Дорога к Иону проходила через Нафтали, а это такая охота! Да и в самом Дане, в горах, где говорили чуть не весь год лежит снег, водилось множество зверья — от оленя до медведя.

Не веря в успех, Ионатан отправился к королю и очень скоро возвратился сияющий. Король отпустил его на целый месяц, разрешив взять с собой до ста человек. Желающих было гораздо больше. Стали советоваться, кидать жребий.

—    Видно, отец уверен, что Плиштия не скоро оправится после Эйлы, — среди общего шума сказал Ионатану Ави-надав. — Ишь: целый месяц!

—    Он хочет побыть один, — предположил Малкишуа.

—    Сегодня утром отец отпустил домой и Авнера, и многих из Совета.

—    И еще, — Ионатан обвел всех взглядом. — Король поручил нам узнать положение на севере: что замышляют арамеи? Не следует ли иврим опасаться нападения оттуда?

Ранним утром сотня молодых воинов, погрузив на мулов узлы с оружием, веревками и теплой одеждой, направилась вдоль берега Иордана на север.

Давид ехал рядом с Авишаем бен-Цруя, своим двоюродным братом, а чуть позади, прислушиваясь к их беседе, сопел первый силач армии — совсем молодой воин по имени Бная бен-Ёяда из иудейского селения Кавцел, что восточнее Беэр-Шевы.

Вскоре после начала службы в армии для новобранцев вроде Бнаи устроили состязания — кто сильнее всех. Участники состязания садились друг против друга, опирались о плоский камень локтями и старались положить руку противника. Авнер бен-Нер был судьей в этих состязаниях, а Бная — зрителем. Он стоял рядом и переживал вместе с остальными. Наконец, определился победитель, а место побежденного занял сам Авнер, пошутив, что хочет проверить силача по поручению старых солдат. Он три раза подряд положил руку победителя и только после этого назвал громко имя выигравшего состязания.

Солдаты, находившиеся в стане, привыкли к такому представлению, но в этом году произошло непредвиденное. Не успел еще Авнер выпустить руку молодого силача, как стоящий рядом Бная наклонился и одной рукой прижал к камню кисти обоих соперников. Те попытались вскочить и не смогли: Бная, улыбаясь, держал их руки прижатыми к камню.

Пришлось и Авнеру, и силачу-новобранцу сдаться и просить Бнаю отпустить их. Но зрители с хохотом потребовали, чтобы Бнае был уплачен выкуп. Лишь после этого недавние соперники получили свободу и разошлись, растирая затекшие кулаки.

В следующем году Авнер уже не выходил, чтобы „положить” победителя-новобранца. Но и Бная ни в какие соревнования не лез. Кого он обожал, за кем ходил, ловя каждое слово, так это был Давид. Полюбил его Бная за песни, услышав их еще в Бейт-Лехеме. Говорили, будто он и в армию пришел вслед за Давидом, чтобы слушать его пение. Так или иначе, но едва становилось известно, что сегодня у костра Давид будет петь, Бная являлся первым.

Сейчас Бная ехал рядом, и, казалось, даже мул под ним прислушивается к каждому слову Давида.

Дольше всего они ехали по эфраимским землям. Когда-то здесь проживали эмори. Они называли свои селения именами идолов — Нево, Баал-Меон. Реувениты, заняв те селения, переименовали их, но вскоре землю пришлось переделить. Реувениты остались на восточных берегах Иордана, в Гиладе, а поселившиеся здесь эфраимцы переименовали селения заново.

Потом вдоль дороги стали попадаться селения племени Менаше, а еще севернее — Иссахара. Дальше отряд продвигался по берегу Кинерета, через леса и горы На-фтали до Хацора, где дорога сливалась с Морским трактом. Здесь, к удивлению воинов, начался лиственный лес, все более густой к северу. По пути через земли На-фтали они попытались охотиться, но неудачно. Вскоре отряд достиг земли племени Дан.

Потом Давид не раз вспоминал все, что было в Ионе.

...Вот они с Ионатаном гонятся по равнине за зайцем. Кажется, не зверя им важно поймать, а только непременно опередить друг друга. Заяц падает мертвым, а они оба — на него, задыхаясь и смеясь.

—    Это я его! — кричит Давид. — Мой заяц!

—    Твой, твой! — хохочет Ионатан.

Они берут еще теплого тяжелого зверька за краснокоричневые уши и несут к шумной толпе охотников. Там каждый, перебивая остальных, торопится рассказать, как подстрелил из лука птицу или нашел нору, или видел издали какого-то мохнатого и огромного зверя — может, даже медведя!

Яшавам бен-Хахмони попал копьем в оленя. Кремневый наконечник пробил живот зверя насквозь. С копьем поперек тела олень упал со скалы на стоявшего внизу дикого осла. Тот успел отскочить и унесся куда-то за скалы, громко и смешно икая.

Подойдя к охотникам, Давид и Ионатан раскачали зайца и кинули на колени Доэгу. Тот сперва перепугался, но когда понял, что получил подарок, успокоился и повеселел. Князю Доэгу из Эдома можно было есть зайчатину, а иврим — нет.

Вечером, когда садилось солнце, все собрались у костра, жарили и пекли оленье мясо, пили, пели и говорили

об охоте. В ущельях и в долинах сохранялось немного снега, а большинство солдат видели его в первый раз в жизни. Людей Ионатана приглашали хотя бы ночевать в селении, но они предпочитали оставаться на холодной земле, лишь бы вместе петь, разговаривать, шутить, а с рассветом идти искать следы зверей, начинать охоту. Добыча их росла, рогами и шкурами уже полны были мешки, и только льва, того самого, из-за которого они и пришли в Ион, никто ни разу не видел. Но слышали все. Он ходил где-то понизу, недалеко в долине и, наверно, напал бы на них, если бы не костер. Вдруг слышалось его рычание, певцы застывали с разинутыми ртами и сидели некоторое время в темноте, не шевелясь. Молодежь из селения каждый вечер приходила к солдатам, и если поблизости раздавался рев льва, гости оставались у костра до утра.

А вот увидеть льва никому не удавалось. Даже следопыты из племени Шимона здесь разводили руками: все не так, как у них в пустыне. Снег, скалы из очень твердого камня, лиственный лес... Наконец, решили отказаться от попыток раздобыть шкуру льва-людоеда, да и срок, на который отпустил их король, подходил к концу. Что ж, им и так будет, что показать в стане, особенно после того, как принц Малкишуа из лука подстрелил молодого леопарда, загнав его в пещеру.

Давиду запомнилось, как желтую шкуру стелят на носилки из стволов молодых сосен и сверху кладут Ионатана: тот не заметил под снегом расщелину, оступился и сломал ногу.

Все готовы были возвращаться в стан, куда отправляли Ионатана. Но он напомнил, что король еще поручил им разузнать, каково положение на севере. Ионатан сказал, что главным оставляет Давида, а с собой забирает только своих братьев Авинадава и Малкишуа да несколько эфраимцев, которых обещал отпустить на побывку домой. А когда Давид двинется обратно, эфраимцы к нему присоединятся.

Все пожелали Ионатану скорого выздоровления, и маленький отряд двинулся на юг. На самом крупном муле были пристроены носилки.

Наконец, наступил последний вечер перед возвращением в стан и для тех, кто оставался. Как было заведено, Давид проверил, все ли на месте. Не хватало Бнаи бен-Ёяда.

— Обнимается со своей Шломит в ущелье, — сказал кто-то. — Ты начни петь, так он и сам сюда поднимется, и ее с собой приведет.

В эту последнюю ночь из селения доставили хлеб, вино, фрукты, пришли музыканты, которыми славилось племя Дан. Все население Иона хотело попрощаться с гостями и передать с ними привет королю Шаулу.

Старейшины неспеша рассказывали Давиду о положении на севере, чтобы он доложил Совету. Оказалось, что даняне знали и о каждом происшествии в королевском стане — не зря через эти края проходили важнейшие караванные дороги. Далеко за полночь старейшины благословили бойцов, пожелали им благополучного возвращения в стан и ушли к себе в Ион.

Музыканты остались, молодежь танцевала. Эльханан бен-Додо обходил всех с мисками с похлебкой, а следом Асаэль нес лепешки и стебельки петры, пахнущие сладко и аппетитно.

И вдруг горы сотряслись от рычания. Так близко лев еще не подбирался, люди оторопели. Тут же из ущелья внизу под ними послышался крик девушки, прыжок тяжелого зверя, короткий хрип, возня, и сразу все стихло. Солдаты похватали копья, но в этот момент прибежала полураздетая, с растрепанными волосами Шломит.

—    Там, — она показывала пальцем на ущелье, — там, там...

Язык ее не слушался, губы дрожали. Девушки подбежали к ней с водой.

—    Он же убил его! — закричала Шломит, сделав несколько глотков.

—    Кого, кого? — спрашивали подруги, а воины бежали с поднятыми копьями к ущелью.

—    Бная убил льва, — выговорила наконец Шломит.

Через минуту все воины находились на краю ущелья и пытались разглядеть, что происходит внизу. При лунном свете можно было увидеть только лежалый снег да сияющие кое-где осколки темно-малинового камня. Снизу что-то кричал Бная, разобрать его слова было трудно, но все с облегчением вздохнули: живой!

Давид поджег смолистую ветку и с нею в руках начал спускаться в ущелье, перепрыгивая с камня на камень. За ним устремились остальные.

—    Там есть тропинка, — крикнула Шломит, но ее никто не услышал.

Внизу на темной туше сидел голый Бная, пригоршнями собирал снег у ног и ел его. Земля и трава вокруг были истоптаны, но крови никто не заметил.

—    Как это ты его? — в тишине спросил Асаэль, первым подскочив к Бнае.

Тот потянулся было показать на ком-нибудь, как скрутил льва.

—    Но, но! — отскочил ближайший воин. Остальные расхохотались.

Бная показал на себе, как схватил льва за шею и рывком переломил ему хребет. Солдаты громко восхищались, качали головами, расспрашивали подробности.

—    А раздел тебя кто, лев или Шломит? — спросил Давид под общий хохот.

Бная смеялся вместе со всеми.

Отряд Давида возвратился к себе в стан, а жители Иона еще долго рассказывали, как Бная бен-Ёяда — сын мужа доблестного из Кавцела... поразил льва во рву в снежный день...

Смерть Иорама

А если не изгоните обитателей земли от себя, то будут они, кого оставите из них, иглами в ваших глазах и шипами в боках ваших; будут теснить вас на земле, на которой вы обитаете.

(„В пустыне” — ТОРА, 33-35)

Отпустив домой Авнера и весь Совет, Шаул остался наедине, чтобы принять решение, о важности которого знал только он один. Последняя возможность, сказал он себе. Только бы узнать, которая родит больше детей, Мейрав или Михаль.

...Выдам дочь за Давида, у молодых родятся дети — мои внуки, общая кровь беньяминитов Кишей и иудеев Ишаев. Будет среди них мальчик, которому перейдет вся власть: не станет же Давид убивать собственного сына!

Вот он — выход, — слышишь ты, в красной рубахе? Общая наша с Давидом кровь!..

...Как только родится у них первый мальчик, уйду к себе в Гиву, буду окопо него — пусть вырастает воином и правителем народа. А Давиду передам всю власть. Раз Господь помогает ему — кто может быть лучше для Дома Исраэлева! Пусть женится на Михаль — все уже поняли, что они нравятся друг другу. Михаль краснеет, слушая его песни, а уж как Давид поет, когда она рядом! Пусть родится у них много детей, здоровых, крепких... Почему ты не дождалась этого дня, Ахиноам!..

От мечтаний его отвлек голос вестового. Авдон сообщал, что вызванный королем Ахитофел бен-Гур приехал.

Усадив гостя напротив, Шаул попросил рассказать о порядках в царских домах Бавеля и Ашшура. Что говорили в караванах? Ахитофел начал рассказ, гадая про себя, зачем король об этом спрашивает. Наконец, он дошел до смены власти.

—    И что там бывает, когда появляется новый царь? — спросил Шаул.

—    Всю родню прежнего царя вырезают, — ответил Ахитофел и подумал: „Так вот он о чем беспокоится!”

—    Как так всю? — вырвалось у Шаула.

—    Вместе с младенцами, — подтвердил Ахитофел.

— Во всех государствах, от Мицраима до Бавеля. Поэтому цари всегда следят за соперниками и убирают их, не зная жалости.

—    Ладно, — устало сказал Шаул. — Спасибо. Можешь идти.

Ахитофел встал, попрощался с королем и уже направился к выходу, когда в палатку вбежал всклокоченный Авдон.

—    Нападение на Гиват-Шаул! — прокричал он. — Иорам-слепец убит.

Король опомнился первым, подхватил ножны с мечом и побежал к своему мулу. Ахитофел и все, кто был в этот час в лагере, ринулись за ним.

Доставив, как обычно, в Гиват-Шаул дрова и воду, хивви-гивониты узнали, что Ионатан с сотней бойцов уехал на охоту, многие солдаты отпущены на побывку домой и даже охраны в лагере почти не осталось. Сейчас туда прибыл королевский обоз во главе со старым Иорамом: нужно было пополнить оружейный склад, обновить запасы воды и зерна.

Гивониты тотчас же сообщили эту новость ивусеям — давним врагам иврим. В своем городе-государстве Ивусе, который многие в Кнаане продолжали именовать на старинный лад Ерушалаимом, ивусеи давным-давно возвели неприступные стены, не сомневаясь, что когда-нибудь иврим придут, чтобы захватить их землю, зажатую между уделами племен Иуды и Беньямина. Со времен Иошуа бин-Нуна отдельные отряды иврим делали такие попытки, но у них ничего не выходило.

Услышав от гивонитов, что Гиват-Шаул почти пуст, князь Ивуса быстро отправил гонца к союзнику — князю другого ивусейского города-государства — Бейт-Хорона, а сам со всем войском поспешил в ивримский лагерь.

Старый Порам что-то предчувствовал. Он метался у обозных повозок, звал помощников, слуг, но никто ему не отвечал. Вдруг он услышал приближающийся топот, и какой-то солдат прокричал по-арамейски:

—    Эй, где тут железные мечи?

Слепца приняли за слугу, но тут же водонос-хивви шепнул ивусейскому командиру:

—    Это же Порам! Он — советник при главном над обозом.

Иву сей положил тяжелую руку на плечо слепому. У груди Порам ощутил острие копья.

—    Видишь? — засмеялся солдат.

—    Вижу, — подтвердил Порам и закашлялся.

—    А теперь быстро говори, чего и сколько есть у вас в стане? — потребовал ивусей.

—    Ты - плишти? — спросил Порам.

—    Не-е, — засмеялся солдат.—Теперь над вами, иврим, будет новый хозяин — князь Ивуса.

—    Тогда слушай, — сквозь кашель начал Порам. — Когда у ворона побелеет голова, а у лошади вырастут рога, тут сразу же ивусеи и станут господами над народом Божьим.

Это были последние слова Иорама бен-Хацрона из Эйн-Шемеша. Через секунду проколотое копьем тело полетело под повозку обоза.

Ивусеи бегали по лагерю, впрягали в повозки быков, блуждали по подземным переходам крепости в поисках добра. За это время кто-то из слуг вырвался из лагеря и изо всех сил погнал мула к стану короля.

Шаул мчался к Гиве, а рядом несся Миха, плакал и повторял: „Иорама, наверно, убили! Убили Иорама!”

Внезапно по боковой тропе впереди них к дороге на Гиву подъехал отряд воинов. На спине одного из мулов были привязаны носилки. Приблизясь, Шаул узнал сыновей.

—  Что с Ионатаном? — крикнул король, придержав мула.

— А ногу сломал, — ответил Авинадав. — Уже заживает. А что у вас случилось, отец?

— Иорама, наверно, убили в Гиват-Шауле! — выкрикнул из-за спины Шаула Миха.

Еще через несколько секунд возле поставленных на землю носилок с Ионатаном осталось несколько слуг, а его братья и все, кто возвращался с ними с севера, присоединились к отряду Шаула и поскакали во весь опор к Гиве.

Ивусеи, узнав о приближении короля иврим, бросились наутек, не вступая в бой. Погоняя уже уставших за этот час сумасшедшей скачки мулов, иврим неслись за врагом, удиравшим к себе в город под защиту крепостных стен. Догнать! Обязательно догнать! — думал Шаул. Только бы они не успели закрыть ворота!

Ивусеи, которых иврим догоняли, бросали оружие и сдавались в плен. Шаул, Миха, Ахитофел и Авинадав скакали впереди всех к огромным бронзовым, обитым щитами воротам. Через эти ворота проносились в город удирающие ивусеи, а стражники с рогатыми копьями держали руки на огромном засове, готовые вот-вот задвинуть его.

Может, иврим и удалось бы ворваться в город „верхом на враге” и осуществить давнюю мечту завладеть Ивусом, если бы ивусейский князь, бегущий в конце колонны, не развернулся и не метнул в Шаула нож. В метании ножей все кнаанеи, а ивусеи особенно, были большими мастерами. Но на этот раз князь промахнулся. Нож ударил о скалу, отлетел и ранил Шаула в ухо. Рассвирепевший окончательно Шаул соскочил с застрявшего мула и кинулся за князем. Но тот успел проскочить в ворота. Тут же ворота закрылись перед носом у иврим. Король и Миха колотили по бронзе кулаками и ногами, грозили и ругались, пока их не оттащили свои: ивусеи могли уже прийти в себя и кинуть со стены камень или пустить стрелу.

Еще сутки простоял Шаул под стенами Ивуса. Из Гивы прибыло подкрепление — Авнер бен-Нер собрал всех мужчин на помощь своему королю. После краткого совещания стало ясно, что иврим следует возвращаться. Ивус им не взять. Нужна долгая и сложная осада его стен и Биры — внутренней крепости.

Вдруг в палатку сунул голову Авдон.

—    Ну? — хмуро спросил Шаул своего вестового.

—    Пленные говорят, что ивусеи Бейт-Хорона вывели армию на помощь Ивусу.

—    Что? — вскочив, заорал Авнер. — Разворачивай строй!

—    Ну, я им устрою встречу! — обозлился король.

—    Но, чтобы нам опять не разбить нос о ворота, пошлем Ионатана по тропе — пусть отрежет им пути к бегству, — предложил Авнер.

—    Ионатан сломал ногу, — напомнил Шаул.

—    Так пошли Давида.

—    Давид на охоте.

—    Нашел время! — Авнер потер переносицу. — Тогда я сам поскачу к Бейт-Хорону с беньяминитами, а ты бей тут их армию.

Так они и решили.

И из этого плана у них ничего не получилось бы, потому . что и ивусеи Бейт-Хорона, заранее узнав, что союзник их удрал, а войско рассвирепевших иврим уже спешит от Ивуса к их городу, тоже пустились наутек, и Шаул опять бы встретился с Авнером у закрытых ворот.

Но на сей раз иврим повезло.

Бросившиеся было обратно ивусеи Бейт-Хорона очень быстро узнали от бегущих им навстречу крестьян, что их город уже захвачен войском иврим, а население попало в плен. В панике, не пытаясь отбить свои семьи, ивусейские солдаты разбежались по Кнаану под защиту лесов, гор и пещер.

В это время, подходя к городу, беньяминиты во главе с Авнером захватили около тысячи бежавших солдат. Тех, кто оказывал сопротивление, перебили двигавшиеся по главной дороге Шаул и его воины.

А Смотри, нам открывают ворота, — в недоумении  сказал Авнер Шаулу, когда они встретились у стен города. — Что там могло случиться?

— Сейчас узнаем, — ответил король.

Едва они вошли в город, как увидели Давида и других бойцов из армии Ионатана. Возвращаясь с охоты в Дане, они натолкнулись на распахнутые ворота вражеского города, вошли внутрь, схватили стражников и учинили им допрос. Как только выяснилось, что все вооруженные горожане побежали захватывать незащищенный Гиват-Шаул, Давид велел запереть ворота и связать, как рабов, всех его жителей, на случай необходимости обменяться пленными.

И вот навстречу строю захваченных Авнером ивусейских солдат потянулась длинная череда горожан Бейт-Хорона, взятых в плен Давидом.

По дорогам Эрец Исраэль двигались обозы с добром, захваченным у ивусеев. Король Шаул одаривал ивримских женщин одеждами из ярких тканей, бусами, благовониями, раздавал иврим дома в Бейт-Хороне и земельные наделы в самом городе и за его стенами. Радостные девушки и женщины собирались вдоль дорог, пели, били в бубны и бросали цветы проезжающим мимо них воинам.

—    Нет, ты только послушай, что они поют, — наклонился Авнер бен-Нер к едущему рядом королю. — „Поразил Шаул тысячи свои, а Давид — десятки тысяч свои!” Похвалить одного, чтобы не лягнуть другого, иврим никак не могут!

—    Да ладно! — отмахнулся Шаул.

—    Ну, нет! — не унимался Авнер. — Эй! — крикнул он какой-то женщине, которая пела и кружилась, колотя в бубен.

Женщина застыла на месте. Авнер и весь его отряд остановили мулов.

—    Ты что там мелешь? Взять в плен тысячу солдат с оружием, это тебе не десять тысяч баб вроде тебя!

Перепуганная женщина вылупила глаза на Авнера.

—    Держи, дура! — крикнул он и кинул ей ярко-красное платье из вороха одежды на обозной повозке.

Отряд двинулся дальше. И тут же вслед солдатам грянуло многоголосое: „Поразил Шаул тысячи свои, а Давид —    десятки тысяч свои!”

—    Погоди, они еще станут петь, что ты завидуешь славе Давида! — засмеялся Авнер.

Ничего не ответив, Шаул подозвал к себе Миху.

—    Миха, — сказал он, положив ему руку на плечо.

—    Теперь ты будешь моим оруженосцем. Скажешь Адораму, что я забрал тебя из обоза насовсем. Будешь при мне всегда.

Миха не ответил, только посмотрел, как смотрел тогда, расставаясь после их первой встречи в лесу.

В этот же вечер хоронили Иорама.

И было, по прибытии их, по возвращении Давида... изо всех городов исраэльских выходили женщины с пением и плясками навстречу Шаулу — весело, с тимпанами и шалишами. И пели веселившиеся женщины, и говорили они: „Поразил Шаул тысячи свои, а Давид — десятки тысяч свои..."

Бейт-лехемский колодец и выкуп за невесту

И понравилась Давиду речь о том, что он может стать зятем короля.

(„Судьи", кн.„Шмуэль I”, 18-26)

Не так много времени прошло после победы Давида над великаном Голиатом в долине Эйла, а уже совсем другой человек находился теперь в армии короля. Не новобранец Эльханан, а Давид бен-Ишай — командир тридцатки самых лихих воинов в армии Ионатана. Уже и в Совете прислушивались к его слову.

Стычки с отрядами с побережья стали теперь делом обычным. Басилевс Ахиш все еще не был готов к большому походу для завоевания Кнаана, но отряды из отдельных плиштимских городов беспрерывно вторгались в страну. Ахиш не мог, да и не очень старался мешать этим вылазкам, в которых участвовали отряды, прибывшие с союзных островов, и плиштим с побережья. Особенно часто набеги устраивались после сбора урожая на полях Кнаана.

В боях с такими грабителями и прославились Давид и его тридцатка. Вскоре в народе и в армии их стали называть „Героями Давида”.

—    Что-то не видно сегодня твоего зятя, — пошутил Авнер, указывая королю на пустое место в палатке Совета, где обычно сидел Давид.

Все засмеялись.

—    Королевским зятем еще нужно стать, — сказал князь Нахшон. — Я прав, Шаул?

—    Еще нужно выкуп заплатить за невесту, — смеясь, подхватил князь Шутелех. — А невеста не простая. Невеста — принцесса!

—    Не нужно мне выкупа, — отмахнулся Шаул.

—    А что же тебе нужно? — пристали к нему советники.

—    Скажем,... — Шаул задумался. — Скажем, плиштим.

Гордый народ. Нас, иврим, иначе, как „пастухами вонючими” величать не желают. Плишти, он даже пленный смотрит на иврим как на заговоривших овец. Но мы с годами им втолкуем, что Эрец Исраэль дана нам Богом, и гостей мы признаем только тех, что пригласили сами.

Совет одобрительно зашумел.

—    Ишь ты, как говорить умеет! — восхищенно шепнул на ухо Авнеру князь Яхмай.

—    А ты что думал! — ответил тот.

—    Но при чем здесь выкуп и твой будущий зять? — вспомнил кто-то.

—    Я бы ему сказал: вместо выкупа за невесту, сходи и сделай-ка обрезание сотне тех гордецов.

Давид направлялся утром в палатку Совета, но свернул к воротам посмотреть, не вернулись ли с побывки его старший брат и еще несколько земляков. Как раз в этот момент те и подъехали к лагерю. По их лицам сразу можно было догадаться, что в Бейт-Лехеме что-то случилось. Действительно, из взволнованного рассказа братьев выяснилось, что в день их отъезда дозорные предупредили, что один из отрядов плиштимского полка, разбившего лагерь в долине Рефаим, отделился и быстро направился в Бейт-Лехем. Получив такое предупреждение, люди вместе со стадами и домашним скарбом успели бежать, а солдат, пришедших на побывку, отправили за помощью к Шаулу. Дома в Бейт-Лехеме тоже не пострадали: плиштим разместились в них, устроив что-то вроде временного стана, откуда можно нападать на другие селения Иуды. Сейчас там время жатвы, люди на полях и застать их врасплох нетрудно.

—    Сколько плиштим? — спросил Давид.

—    Человек двести, — ответил Эльханан бен-Додо.

—    Ладно, — задумчиво кивнул Давид. — Идем, доложишь Совету.

Уничтожение плиштимского отряда Совет поручил Давиду и его людям: кто лучше них знал каждую тропинку и каждую пещеру в окрестностях Бейт-Лехема!

Давид приказал Авишаю бен-Цруя собирать своих Героев.

—    Чего вы так смеялись там в палатке, когда мы подходили? — спросил он идущего рядом князя Шутелеха.

—    Да король пошутил. Мне, говорит, от будущего зятя не нужно никакого выкупа за невесту. Пусть только сделает обрезание сотне гордых плиштим.

—    Так и сказал?

—    Ну да, — смеясь, подтвердил Шутелех.

Тут они увидели, что навстречу им уже бежит Авишай бен-Цруя.

—    Давид, отряд готов, — прокричал он.

Шутелех пожелал иудеям удачи и ушел.

На следующий день в пещере Адулам под сенью скалы, нависшей над Бейт-Лехемом, лежали четверо: Давид, его младший двоюродный брат Асаэль и двое бен-Додо — темнолицый силач Эльханан — земляк Давида, и Элиэзер — крестьянин из селения Ахох, который, обозлясь, крушил плиштим на своем ячменном поле. Он действительно пришел в королевскую армию и теперь служил у Ионатана.

Едва появившись в стане, Элиэзер бен-Додо стал участвовать во всех походах и вылазках Героев. Как Давид заслужил своими военными успехами признание в военном Совете, так и Элиэзер добился уважения тем, что даже в самом горячем сражении не терял голову, мог оценить обстановку и решить, кому следует прийти на помощь, где начать атаку, а где стоит только сдерживать врага. Все планы сражений Давид теперь составлял, обязательно посоветовавшись с первой четверкой своих Героев: Авишаем бен-Цруя, Адино бен-Шизаа, Яшавамом бен-Хахмони и Элиэзером бен-Додо.

Вот и вчера по пути к Бейт-Лехему они вместе приняли решение напасть ночью, группами по четыре-пять человек и с разных сторон. А пока все попрятались в пещерах. Группа самого Давида заняла ту, что поближе к Бейт-Лехему. Ей предстояло сразу после полуночи перебить часовых.

Из своего укрытия они наблюдали, как по Бейт-Лехему бродят плиштим. Был полдень, да еще такой сухой и горячий, что не спасала никакая тень. Очень скоро опустел последний мех, и воины ни о чем, кроме воды, не могли теперь думать. Даже злоба на врага, который разгуливал по их селению, не могла отвлечь их от мыслей о воде. Тогда Асаэль решил что-нибудь рассказать, чтобы скоротать время до темноты.

—    Много жен это что! — начал он. — Вот когда у одной женщины несколько мужей! Отец нам рассказывал, какой голод был в Эрец Исраэль лет двадцать назад. Перед этим всю зиму не было дождя, и в Иуде погибло много овец. На полях ничего не выросло, и люди из-за голода оставляли дома, уходили на север. Наш Бейт-Лехем не из бедных, а и то женщины уже пекли хлеб все вместе в одной печи, потому что не хватало дров.

—    Вода-то хоть оставалась? — спросил Давид и, повернувшись к Элиэзеру, добавил: — Нет лучше воды, чем в бейт-лехемском колодце! Побьем сегодня ночью необрезанных — напьешься и сам тогда узнаешь.

—    Да, — подтвердил Эльханан бен-Додо, — такой воды, как у нас, я больше нигде не пил.

—    То-то они и крутятся весь день у нашего колодца,

— сказал Давид, всматриваясь в селение. — Ну, когда уже стемнеет, — он облизнул губы и заставил себя отвернуться от Бейт-Лехема.

—    Да, так вот, — продолжал Асаэль. — Хлеб у женщин, как ни старались, получался сырым и рассыпался, потому что зерно оставалось только гнилое. Потом уже и оно кончилось. Как-то в Бейт-Шемеше сидели женщины и делили хлеб, а потом и говорят одной:

—    Мы дадим тебе долю побольше, а ты возьми к себе в дом соседа, чтобы с голоду не умер. Ничего, что он теперь так оспаб, ты возьми, его еще на годик-два хватит. Ты одна, муж с войны не вернулся, и сосед вон один.

Хотела женщина спросить совета у коэна, да тот был очень старый и от голода перестал соображать. Ладно, взяла добрая женщина к себе в дом соседа, и стал тот понемногу поправляться. А она тем временем еще одного подобрала, чтобы не умер. Какую-то она там траву резала, варила — словом, и сама выжила, и еще двоих спасла от смерти. А коэн Бейт-Шемешский умер, уж очень он был слаб.

Окончился голод, ожило селение, а мужья не хотят уходить от той, что их спасла.

 — Может, она их не очень-то и гнала, — засмеялся Элиэзер. — Эй, Давид, перестань смотреть все время на колодец! — толкнул он в бок командира.

 — Я? — спохватился Давид. Облизывая губы, он опять лег на спину и прикрыл глаза.

—    Давай дальше, — попросил Эльханан. — И ты отвернись от колодца, Асаэль!

—    Во рту пересохло, — сказан тот. — Ладно, слушайте. А тут как на грех, возвращается в Бейт-Шемеш муж той I женщины. Оказывается, он был в плену и бежал. Возвращается и видит...

Асаэль перешел на шепот, потому что Элиэзер, приложив палец к губам, показывал ему, что Давид уснул. Трое Героев отползли в сторону и начали совещаться.

Прошло еще минут десять, и Давид проснулся от той же духоты, что усыпила его недавно. Не разжимая век, он спросил Асаэня:

—    А дальше?

Ответа не было. Давид открыл глаза. Никого, он один.

Давид вскочил, обернулся к Бейт-Лехему и увидел такую картину.

Плиштимские солдаты, кто в рубахе, а кто и вовсе голый сидят под деревьями ини в тени домов. У них на глазах к колодцу подходят трое, переливают в шлем остатки воды из ведра и вот уже возвращаются той же , дорогой, а охранники, опешив, пропускают их обратно и, только когда те скрываются из виду, открывают бепорядочную стрельбу из луков им вслед. Несколько солдат I даже бросаются к загону с мулами, но останавливаются и безнадежно разводят руками.

Давид сел на землю, все еще не выпуская из рук меча.

Скоро из-за скалы медленно появилась вся тройка.

—    Ну и ну! — только и мог выговорить Давид, принимая

из рук друзей шлем с водой. — Убедился, что в Бейт-Лехеме самая вкусная вода? — спросил он Элиэзера.

Тот отвернулся.

—    Ты что, и не попробовал? — Давид сообразил, что действительно не видел, чтобы они пили у колодца.

Молниеносным движением Давид выплеснул воду из шлема и прочитал жертвенную молитву. Трое не могли теперь оторвать взгляда от черных камней, на которых быстро испарялось мокрое пятно. Потом они так же молча подняли взгляды на Давида.

—    Как ты... — начал было Асаэль. — Мы же...!

—    Не мог я пить ту воду, — заговорил Давид, обнимая каждого по очереди. — Ведь это как бы кровь ваша была...

От волнения он замолчал. У Асаэля заблестели глаза.

—    Ладно, — сказал Эльханан. — Теперь уж нам не долго здесь ждать. Побьем „гостей”, а уж тогда напьемся из нашего колодца. Ты бы видел, что эти необрезанные сделали с гумном моего отца! —    обернулся он к Давиду.

—   Сч астье, что Элиэзер удержал меня...

„И были те трое вместе с Давидом во время жатвы в пещере Адулам, а стан плиштим стоял в долине Ре-фа им... а отряд плиштим стоял тогда в Бейт-Лехеме. И захотел Давид пить... И пробились трое тех храбрецов в стан плиштимский, и зачерпнули воды из колодца бейт-лехемского, что у ворот, и понесли, и принесли Давиду. Но он не захотел пить ее, а возлил ее Господу. И сказал: „Сохрани меня Господь, чтобы я сделал такое! Не кровь ли это людей, рисковавших жизнью своею?!" И не захотел пить ее.

Вот что сделали трое храбрецов!.."

Это был самый необычный бой из всех, в которых участвовали Давид и его Герои. Они врывались в собственные дома и били там плиштим, стараясь ничего не повредить внутри. Все мужское население Бейт-Лехема, включая отцов Давида и Эльханана, тоже участвовало в ночном бою. Не оставались в стороне и женщины, и дети. Они с криками носились по темному селению, и суеверным плиштим казалось, что против них поднялись местные духи.

К утру двести трупов были свалены в яму подальше от Бейт-Лехема. Еще один песчаный холм — память о незванных чужеземцах — вспух над пустыней Иуда. Доспехи, оружие и другие трофеи перешли в собственность старейшин племени. После благодарственного молебна и жертвоприношений к Шаулу был отправлен гонец с сообщением о победе, а солдаты задержались еще на день, чтобы помочь жителям навести порядок в хозяйствах. В честь победителей устроили большой праздник, их просили остаться и погостить, но бойцам не терпелось вернуться в стан. Вперед отправили гонца — к Совету с новостями и к князю Яхмаю — с секретным поручением.

К их прибытию солдаты всего стана выстроились у жертвенника, и Авнер бен-Нер протрубил в рог, приветствуя Героев. Воины Давида сошли с мулов и направились в середину строя.

—    Ну, рассказывайте, — велел Авнер.

Тогда Давид обернулся к Яхмаю, и иссахарский князь вышел вперед, встал против Шаула и громким голосом начал:

—    Не говорил ли король иврим, что хочет, чтобы вместо выкупа за дочь обрезали сотню плиштим?

—    Верно, — признал Шаул при общей тишине.

—    Несите, — обернулся Яхмай к Героям.

И тогда Элиэзер бен-Додо снял с плеча мешок.

В первый момент никто не понял, что это, и все склонились, чтобы разглядеть какую-то кучу на песке. Рыжий Иоав, захлебываясь хохотом, заорал на весь лагерь:

—    Да это же... — из-за смеха он не мог выговорить ни слова.

Теперь смеялись все — и те, кто участвовал в походе, и те, кто оставался в лагере.

—    Двести штук! — выкрикивал, подпрыгивая и икая от хохота, Асаэль. — Новые, свежие! Кто желает пересчитать?

—    Или поменять свой? — подхватил Рыжий. — Торопитесь!

—    Ну, — сказал Авнер Шаулу, когда оба вдоволь нахохотались. — Объявляй, когда быть свадьбе.

—    В новолуние, — громко ответил король. — Завтра начнем готовиться, пошлем приглашения во все концы Эрец Исраэль.

В стороне неподалеку от палатки Шаула сидели связанные ивусейские пленные из числа самых знатных. Им хорошо была видна сцена подношения ,даров” ивримскому королю.

—    Дикари! — плевался ивусейский князь. — Веселье диких!

В этот вечер пришел выкуп из Ивуса, и слуги из ивримского стана отвели пленных к воротам их города.

Сказал Давид:

—    Легко ли стать зятем короля! Я ведь человек бедный и презренный.

И доложили Шаулу:

—    Вот слово Давида.

И сказал Шаул:

—    Так скажите Давиду: король не хочет выкупа, а только обрезания ста плиштим, врагов...

...Встал Давид и пошел сам и люди его. И убил Давид двести плиштим, и принес крайнюю плоть их. И представили это сполна королю, чтобы сделался Давид зятем короля...

Мейрав и Михаль

И увидел Шаул, и понял, что Гос-подь с Давидом и что Михаль, дочь Шаула, полюбила его. (19-29)

И полюбила Давида Михаль, дочь Шаула, и рассказали об этом Шаулу, и понравилось это ему. (19-20)

(„Пророки”, кн.„Шмуэль I”)

Ликуй и веселись, дочь Циона!

(„Пророки”, „Захария”, 2-14)

Обе дочери Шаула были старше Давида. Михаль исполнилось двадцать один, а Мейрав и вовсе двадцать три года.

Сестры отличались и внешне, и характером — первые принцессы исраилевы. Мейрав походила на мать гладкой кожей смуглого, с постоянно серьезным выражением, лица. Как и Ахиноам, она вечно воевала за порядок в домашнем хозяйстве и была равнодушна к почестям, которые ей воздавали с тех пор, как Шаул стал королем. Мать была для нее примером, крепкое хозяйство и большая семья — желанной целью. Она исполняла все, что положено старшей дочери короля иврим, но при каждой возможности старалась избежать многолюдных сборищ, тем более, что, как и отец, с детства была застенчива. От отца же она унаследовала довольно высокий для девушки рост и тяжеловатую походку. Однако, милое лицо Мейрав всегда привлекало к ней молодых людей Гивы.

Михаль росла совершенно другой девочкой. На отца она походила только светлыми волосами и карими глазами, правда, в отличие от отцовских, в них люди нередко замечали высокомерие. Подруг вокруг нее всегда вилось вдоволь, но дружба бывала неравной. Михаль добивалась преклонения. Пока дочь Шаула была крестьянкой, она вела себя, как принцесса, а став принцессой, как королева. В детстве Михаль очень жалела, что Бог не создал ее мальчиком. Она даже пыталась собрать из детей Гивы отряд, чтобы напасть на побережье и взять с плен плиштимского басилевса. С годами мечтательность у Михаль не прошла, и она перенесла ее на свои отношения с Давидом еще в ту пору, когда слушала его песни в стане отца.

И вот, не только принцессы, но и весь народ в Эрец Исраэль узнал о решении короля и о готовящейся в доме Шаула свадьбе.

Сестры никогда не были близки. Теперь, напуганные слухами, они гадали о предстоящих переменах каждая отдельно. Мейрав боялась, что отец отдаст именно ее как старшую за Давида — победителя великана-Голиата, а она вовсе этого не хотела. Мейрав мечтала о замужестве с Адриелом из Мехолы, и тот уже просил у короля ее руки, но Шаул тянул с ответом, все не говорил ни да, ни нет.

Михаль же, напротив, приходила в ужас от мысли, что женой Давида может стать не она.

И Михаль, впервые преодолев гордость, пришла к Мейрав и умоляла пойти к отцу и рассказать, что она любит того, кто просил ее руки. Михаль плакала и говорила сестре, что дает обет вечно пюбить только Давида и никогда не выйти замуж ни за кого другого.

Мейрав, растроганной и тоже заппаканной, не пришлось идти к отцу для трудного разговора. Слуги опередили ее, передав королю слова Михаль о ее обете.

—    Послушай, что болтают эти люди, — сказал Шаул Ахии бен-Ахитуву, указывая на Иосефа и его сына. — Принцесса Михаль дала обет не выходить замуж ни за кого, кроме Давида. Что сказано об обетах в наших Законах?

—    Ты можешь отменить любой обет своей дочери до наступления темноты, — ответил священник. — Говорил Господь Моше в пустыне: „И если воспрепятствовал отец ее ей в день, когда услышал это, то все ее обеты и ее зароки, которые положила на душу свою, не состоятся". Но если отменить его позднее, то не дочь, а отец будет нести ответ перед Богом за неисполнение того обета. Ты все понял?

Шаул задумчиво кивнул. Потом переспросил:

—    Значит, могу сейчас пойти и сказать: нет! Утешься, дочь моя, ты ничего не обещала Господу, это было затмение.

—    Сейчас еще можешь.

—    Ладно, — сказал король. — Спасибо.

Ахия обернулся с порога.

—    Отменишь?

—    Нет, — твердо сказал Шаул. — Михаль выходит замуж за Давида бен-Ишая.

Так Ахия бен-Ахитув первым узнал, что король выдает замуж младшую дочь.

Ионатан

Ионатан же, сын Шаула, очень любил Давида.

(„Пророки”, кн.„Шмуэль I”, 19-2)

Знакомство Давида с Ионатаном произошло так. Оба стояли у ворот стана, когда неподалеку проходила группа солдат.

—    Авинадав! — закричали оба в один голос, удивились, посмотрели друг на друга и рассмеялись.

—    Я зову своего брата, — сказал один.

—    Я тоже, — ответил другой.

И опять оба засмеялись.

—    Я позвал Авинадава бен-Шаула, — объяснил Ионатан.

—    А я — Авинадава бен-Ишая.

Так они познакомились.

А привязался Ионатан к Давиду, когда тот убил Г -олиата в долине Эйла. В том году Давиду исполнилось семнадцать, а Ионатану было уже тридцать шесть.

Над телом поверженного великана произошел разговор Давида с королем, впервые узнавшим, что перед ним тот самый — новый помазанник Божий.

Принц Ионатан был рядом. И было, когда окончил он разговор с Шаулом, душа Ионатана привязалась к душе Давида и полюбил его Ионатан, как душу свою, к взял его Шаул в тот день, и не дал возвратиться в до/и отца его. А Ионатан заключил с Давидом союз, полюбив его, как душу свою. И снял с себя Ионатан плащ, который был на нем, и отдал его Давиду, и воинскую одежду свою до меча своего и до лука своего, и до пояса своего...

Ионатан попросил, чтобы Давид служил в его армии, пообещав, что будет всегда отпускать того петь в королевский лагерь.

Вместе с другими новобранцами Давид проходил обучение.

Первое занятие Авнер бен-Нер проводил сам.

—    Как можно отличить плиштим от других племен с побережья? — спрашивал он. И сам же отвечал: — У плиштим верх шлема имеет вид петушиного гребня. А у шарданов шлем с рогами, у расков — с диском над затылком.

Доспехи у плиштим — из металлических полосок, прикрепленных под углом одна к другой. Сражаются они, если в долине, то группами по четыре солдата, у каждого по мечу, по два копья и по круглому щиту.

Принц Ионатан учил новобранцев, как уничтожать плиштимские колесницы. В те годы Плиштия ввела в свою армию новинку: тяжелую повозку на колесах с шестью спицами. В каждую повозку становилось по трое солдат, вооруженных луками и дротиками. Ионатан объяснял, как не пугаться, побеждать в бою с такими колесницами.

Заметив военные способности Давида, принц стал давать ему все более трудные поручения.

Авнер ворчал, но скоро признал:

—    А этот твой мальчик из Бейт-Лехема — он молодец!

Ионатану же и пришла мысль поставить Давида во главе тридцатки отчаянных воинов и поручать им самые опасные боевые операции. Он жалел только, что сам не может принимать участие в их боевых вылазках.

Ионатан был известен как строгий командир, не дававший никаких послаблений по службе даже своим младшим братьям. На людях было невозможно перепутать, кто из них, Давид или Ионатан, командир, а кто подчиненный. Но когда они оставались вдвоем, это были два равных человека, не только по положению, но, казалось, и по возрасту. Часто оба с удовольствием вспоминали счастливые дни охоты на севере, в племени Дан.

Те, кто случайно видели принца, беседующего с Давидом, были весьма удивлены, как и близкие Ионатана. Его жена Шема, сын Мерив, Шаул и братья — все привыкли к его молчаливости и сдержанности. А с Давидом он мог уйти в пустыню и там часами беседовать, расспрашивая, как Давид ходил с караванами по Царскому тракту, как живут народы, которые тот повидал. Очень скоро они уже все знали друг о друге, пересказали свои детские истории, поведали семейные обычаи и обсудили сказания обоих племен — Беньямина и Иуды. Но все равно не могли наговориться и с каждой мыслью бежали друг к другу, советовались, поверяли тайны.

И еще они любили вместе молиться...

А в народе прошел слух, будто Шмуэль помазал Давида. Наконец-то люди „поняли” причины успеха молодого иудея и его военных удач: Бог покровительствует своему помазаннику! И с королем все ясно: конечно, он хочет избавиться от соперника — не зря посылает его в самые отчаянные сражения! С этого момента любой поступок короля и Давида находип объяснение в тайной смертельной вражде их между собой. Даже... свадьба Давида и Михаль.

Теперь иврим по всему Кнаану говорили только об одном: обсуждали отношения короля и командира тысячи Давида из Бейт-Лехема. Люди тут же начали разделяться на сторонников короля и на тех, кто сочувствовал новому помазаннику, хотя сами Давид и Шаул и не помышляли о ссоре.

Хуже всех было Ионатану: непрерывно слышать, что два таких дорогих ему человека — смертельные враги!

Принц принимал близко к сердцу разговоры, которые велись вокруг. Слыша, будто Шаул задумал убить Давида, Ионатан про себя думал: ничего не сделает отец мой, — ни большого, ни малого, — не открыв этого мне. Почему же скроет отец мой от меня это дело? Такого не бывало...

Не выдержав, Ионатан решил объясниться с отцом, надеясь раз навсегда покончить с враждой между Давидом и Шаулом. Он спрятал Давида поблизости от того места, где договорился о встрече с королем — пусть все услышит сам.

Ионатан сразу же сообщил отцу, будто люди болтают о решении короля убить Давида. Убить человека, который столько сделал для иврим? Лучшего из воинов...

—    Хватит! — перебил Шаул.

Он сдержался, но обида за непонимание и ощущение, что его предают, путали речь Шаула, когда он попытался объяснить сыну, какую роль суждено сыграть Давиду в судьбе их рода.

—    Когда ты и я будем погибать от мечей плиштим, Давид не придет нам на помощь. Я хотел, чтобы после моей смерти правил ты, но этого не будет. Во главе народа Божьего встанет Давид, а нас всех к тому времени скроет земля.

—    Откуда ты это знаешь, отец?

—    Знаю, — твердо, не отводя взгляда, выговорил Шаул.

—    Поэтому ты его ненавидишь?

—    Нет, — Шаул помолчал. — Давида можно только любить. Чем больше я узнаю его, тем чаще благословляю выбор Господа, сообщенный нам через Шмуэля.

Ионатан схватился за голову.

—Я ни-че-го не понимаю! Скажи мне просто: ты не убьешь Давида?

И поклялся Шаул, что, как жив Господь, он не будет убит.

—    Никогда, — проговорил он, — насколько это будет от меня зависеть, никто не причинит ему зла. И еще,

—    Шаул даже засмеялся, — я ведь выдаю за Давида нашу Михаль. Или ты думаешь, мне не дорога моя дочь?

И позвал Ионатан Давида и пересказал ему Ионатан все слова эти, и привел Ионатан Давида к Шаулу, и был тот при нем, как вчера и третьего дня.

А слухи продолжались.

И так было в них все просто, так складно, что не только бедный принц поверил молве о „злом духе”.

А вскоре произошла еще и совсем глупая история.

Давид и Шаул находились вдвоем в комнате. Давид водил рукой по невелю, настраивая его перед началом пения, а король в задумчивости сидел напротив и грел руки над жаровней. Он вспомнил о Шмуэле и их первом разговоре пятнадцать лет назад — тогда старец на крыше дома растирал руки теми же движениями, какие сейчас заметил у себя Шаул.

Зная, что король запрещает кому-либо появляться в комнате, когда Давид поет только для него, Иосеф сунул голову в проем окна и, убедившись, что музыкант еще не начал, шепотом сообщил Шаулу, что оружейник принес из своей мастерской новые копья.

Лицо Шаула оживилось.

—    Дай посмотреть, — велел он тихонько.

Слуга предвидел такую просьбу и сделал знак сыну, стоявшему неподалеку с охапкой копий. Тот внес их в комнату и расставил за спиной у Шаула, прислонив древки к стене.

Шаул протянул руку, взял ближайшее копье, взвесил на руке и кинул в стенку напротив, неподалеку от Давида, который, прикрыв глаза, настраивал невель. Копье задрожало в стене, но обсидиановый наконечник выдержал и не отломился от соснового древка. Шаул одобрительно кивнул головой и взял следующее копье. Пустил в стену напротив и его. Копье вонзилось в стену рядом с первым, но на этот раз наконечник остался в стене, а древко отломилось и с грохотом полетело на пол. Давид очнулся, посмотрел на копья в стене, потом на Шаула. Извиняясь, тот приложил к сердцу обе руки. Давид тряхнул головой и начал:

—    В тени крыл Твоих укрой меня!

От лица нападающих на меня, от врагов души моей, что вокруг меня...

А по Гиве в поисках Ионатана носился Иосеф, которому принц велел тайно оберегать Давида.

— Король кинул в него копье! — прокричал слуга, врываясь в дом к принцу.

Ионатан в чем был, бросился к отцу — его дом стоял рядом, — и увидел, что Давид играет рукою своею, как каждый день, а в руке у Шаул а было копье.

Ионатан опустился на темное в вечерних сумерках крыльцо и сидел там, глядя издали на две неподвижные тени в комнате, из которой доносится пение. Он счастливо улыбался, не разбирая слов давидова псалма, и даже не подумал выговаривать Иосефу за пустую тревогу.

В народе шептались:

...Шаул задумал убить Давида руками плиштим...

...Шаул подумал: пусть не будет на нем моя рука, а будет на нем рука плиштим...

...Шаул задумал: отдам за него дочь, и станет она для него ловушкой...

Один солдат, умевший хорошо рисовать, хотел даже изобразить охрой на скале то, что рассказывал слуга Иосеф: как Давид играет королю на невеле, а на того нашел „злой дух", и Шаул швыряет в Давида копье. Но остальные солдаты начали смеяться: чтобы Шаул — в комнате! — не попал копьем?! Да два раза подряд?! Или не хотел убивать, или все это только вранье!

Солдат согласился, что такого быть не могло, замазал картину и пообещал, что", если встретит Иосефа, то непременно побьет.

Гнев

Ведь я же знаю, что Ты — Бог добрый и кроткий, долготерпеливый и многомилостивый, что Ты полон жалости и отходчив. А теперь, Гос-поди, отними у меня душу мою, потому что лучше умереть мне, чем жить.

(„Пророки”, кн.12 — „Иона”, 4-4)

Отгремели обе свадьбы: сперва Давида и Михаль, а вскоре и Адриела и Мейрав. Разъехались по домам гости со всего Кнаана, несколько тысяч рабов в честь таких радостных событий были отпущены на свободу. Семья Адриела отбыла в свой надел в Мехоле. Давид и Михаль жили теперь в доме Шаула, да и сам король, как никогда, много времени находился в Гиве. Если ни он, ни Давид не были в походе, они часто проводили время вместе, прогуливались, беседовали, участвовали в семейных праздниках и жертвоприношениях. Но пел Давид теперь совсем редко, ибо был очень занят делами своего отряда. Только с Героями он изредка пел, когда им удавалось собраться вечером у костра. У них уже появились свои песни: задушевные, шуточные, величальные, вроде той, которая рассказывала о подвиге Бнаи, „победившего льва у Иона”.

Давид медленно привыкал к новой большой семье и по-прежнему ездил к себе в Бейт-Лехем на праздничные жертвоприношения рода Ишая. Изредка его сопровождала молодая жена — тогда иудеи собирались в Бейт-Лехеме, чтобы поглядеть на принцессу. В первый после свадьбы год Давид и Михаль часто бывали в Мехоле, особенно, когда у Адриела и Мейрав родились близнецы. Навещали они и дом Ионатана, приносили подарки Шеме и маленькому Мериву — первому внуку Шаула. Но даже со стороны было заметно, что Давид так же, как и Ионатан с Шаулом, томится в любом обществе, будь то родня или гости. В огромных домах с внутренними садиками, загонами для коз и кладовыми они только ожидали случая, чтобы вернуться к себе в горный лагерь.

Давид, как прежде, водил своих Героев против плиштимских отрядов, громил их, брал пленных. Но через несколько дней в стан опять прибегали крестьяне и жаловались, что вот, ограблено селение в Эфраиме или Иуде. Значит, опять Герои должны были седлать мулов.

Осенью, как и каждый год, в Михмас и Гиват-Шаул пришло пополнение. Заметно изменился состав армии —  большинства не было в ней во время разгрома Колонны, и только Совет да несколько командиров тысяч или сотен, вроде Иоава бен-Цруя, теперь помнили, как создавалась армия иврим. Часть солдат возвращалась домой, отслужив полный срок, другие уходили позднее или раньше. Были и такие, как королевский оруженосец Итай, который поспорил с Шаулом и убежал в пустыню Зиф к отряду вольных воинов, собранному когда-то нафталийцами.

Теперь главным королевским оруженосцем, находившемся неизменно при Шауле, стал Миха, все время грустный и молчаливый. Одни говорили, что ему передается настроение короля, другие — что Миха стал таким после гибели своего деда Иорама, а третьи утверждали, будто Миху снедает ревность к Давиду из-за Михаль, которую Миха полюбил еще в детские годы в доме Шаула.

И у принца Ионатана был теперь новый оруженосец — совсем юный Элиц из племени Менаше. Рыжий Иоав давно окончил срок службы при Ионатане. У него у самого уже был оруженосец, пЬтому что он стал командиром сотни в Гиват-Шауле.

И вдруг Иоав ушел из армии. Ночью, ни с кем не попрощавшись, не предупредив даже Ионатана, к которому был так привязан.

А дело было в том, что у Иоава с первого дня не сложились отношения с Авнером бен-Нером. Спасало их от большой ссоры то, что Иоав жил в стане Ионатана, а Авнер бен-Нер большую часть времени находился в лагере короля. Но любое посещение Авнером Гиват-Шаула, безо всякого умысла с его стороны, приводило к обиде Иоава, которую Авнер и не замечал. Он называл Иоава только

Рыжим и, кроме того, даже хваля, неизменно унижал:

—    Вот у Рыжего в сотне! Все такие же сопляки, как сам командир, а стреляли на учениях лучше твоих Героев! — говорил он Давиду.

Иоав краснел и сжимал зубы. Все знали о его ненависти к Авнеру. Военачальнику советовали опасаться Рыжего, но Авнер со смехом отмахивался.

Однажды Иоав задержался на побывке в Бейт-Лехеме и возвратился на день позднее. Обычное дело, никогда солдат за это не наказывали, тем более командиров. Но, как назло, именно в этот день в Гиват-Шаул заглянул Авнер. Он вывел Иоава перед сотней молодых воинов и начал распекать:

—    А что, если бы как раз в этот день в Гиват-Шаул нагрянули солдаты басилевса? Что же ты, командир сотни, не мог оторваться от маминой сиси!..

Солдаты захохотали. Иоав, красный, с безумным взглядом, схватил с земли копье. Случайно оказавшиеся рядом Давид и старший брат Иоава — Авишай скрутили Рыжего, увели в палатку и, уложив на скамью, сели рядом. Иоав долго молчал, потом ровным голосом поклялся когда-нибудь непременно зарезать „проклятого беньяминита”.

Давид поговорил с Авнером, возвращавшимся в Михмас, и думал, что на том все и кончится. Но наутро сообщили, что Иоав ушел из стана, захватив с собой лук, меч и копье.

Принц Ионатан огорчился, но остальные без Рыжего чувствовали себя даже спокойнее. Иоав постоянно с кем-то ссорился, хотя воином, а потом и командиром был, по общему мнению, прекрасным.

Девятнадцатый год королевства Шаула выдался особенно бурным. И все предыдущие не были спокойными — но этот особенно.

Очень скоро иврим уже забыли о королевских свадьбах и опять обсуждали отношения Шаула и Давида. Обо всем, что происходило в королевском доме, становилось тут же известно от Иосефа. Рассказывая об увиденном или услышанном, слуга непременно клялся в истинности своих слов.

Но ему и так верили.

Даже о том, что Мейрав беременна, сообщил Шаулу Иосеф. Шаул обрадовался, но не настолько, как того можно было ожидать. Жена Иосефа, которой он рассказал, что король пришел в замешательство от такой, казалось бы, радостной вести, объяснила поведение Шаула страхом за дочь: первые роды! Позднее, когда большой живот Мейрав стал заметен всем, люди поздравляли короля, жепали будущей матери бпагополучных родов и здоровых детей. В эти месяцы Шаул радовался добрым новостям и просил жену Ионатана съездить в Мехолу и поглядеть, как себя чувствует Мейрав перед родами.

А весть о том, что Мейрав разрешипась сразу двумя мальчиками, привез Шаулу Давид. Как раз в этот день он возвращался из Михмаса и заглянул к Адриелу, где находились последние месяцы и Шема с Михаль.

Вместо того, чтобы обрадоваться, Шаул вдруг схватил Давида за ворот рубахи, стал трясти и осыпать ругательствами. Иосеф явственно слышал, как король предупреждал зятя, что, если тот не прекратит таскаться по рабыням, Шаул его убьет.

Потом оба, обнявшись, плакали, и Шаул повторял:

— Ну почему ты не можешь сделать Михаль ребенка?

Через неделю, на брит-мила сыновей Мейрав Давид и Шаул вели себя так, что и самые внимательные наблюдатели не заметили никаких признаков вражды между ними и начали было сомневаться в правдивости слов главного королевского слуги.

Вскоре Шаул вызвал к себе священника Ахию бен-Ахитува и долго расспрашивал, какая жертва и какие травы помогают от бесплодия. Он отправил Миху на север за мандрагоровыми яблоками, чтобы Михаль, подобно праматери Рахели, выпила их настой и стала рожать детей. Более того, Шаул подарил младшей дочери фигурку богини плодородия и материнства — Астарты и велел подкладывать этот языческий талисман в постель перед тем, как они с Давидом станут предаваться любви.

Потом Шаулу сообщили, что Мейрав опять беременна.

Шаул не только не наградил вестника дорогим подарком, как это было принято, но едва не избил его. К счастью, в комнате оказался в этот момент Авнер бен-Нер.

Шаул успокоился, но вскоре появилась радостная Михаль. Она услышала новость и хотела поздравить отца.

Шаул встретил ее хмуро. Он попросил Авнера уйти и долго разговаривал с дочерью. Потом та убежала на свою половину вся в слезах. Даже обостренному слуху Иосефа из всей беседы достались только две фразы: „Мейрав? На смерть она их родила!” и „Это ты должна была родить Давиду!”

Слушая рассказы королевского слуги, и те, кто искренне любил Шаула, горько вздыхали: „Злой дух!”

Однажды вечером Иосеф прокрался слишком поздно к проему комнаты, где Шаул разговаривал с Давидом. Он услышал только самый конец разговора.

—    Мейрав! Мейрав я должен был отдать тебе в жены, а не Михаль! — приговаривал король, ходя по комнате.

Потом он молча уставился в угол и вдруг проговорил, будто ответил кому-то:

—    Ты прав, тогда бы не рожала Мейрав.

Герои Давида

Вот имена героев, служивших Давиду...

(„Судьи”, „Шмуэль II”, 23-8)

При Давиде неизменно состояли тридцать воинов—постоянный отряд. Состав тридцатки, прозванной Героями Давида, с годами менялся: одни погибли, другие оставили военные походы из-за ран или по возрасту. Появлялись новые и занимали их места. Численный состав отряда сохранялся: тридцать воинов.

Среди иврим разных племен хватало храбрецов, обученных военному искусству, поэтому Авнеру, Шаулу и Ионатану каждый раз стоило труда отобрать три тысячи воинов для армии. И так бывало каждый год: новобранцев являлось во много раз больше, чем можно было разместить, прокормить и вооружить в обоих лагерях — в Михмасе и в Гиват-Шауле.

Среди этих трех тысяч Герои Давида были признаны самыми храбрыми и умелыми воинами, а уже из них выделилась первая тройка. Давид не принимал ни одного военного решения, не посоветовавшись с ней.

Впрочем, вначале их было не трое, а четверо. Яшавам бен-Хахмони первым стал во главе Героев. Он был не только отважным, но и не по годам мудрым командиром, обладал обширными знаниями во всем, что касалось войны. Люди из Совета, король и даже Авнер обращались к Яшаваму, чтобы узнать, как обстоят дела в обоих лагерях, и тот всегда мог оценить силу и готовность армии перед походом, прикинуть, сколько времени понадобится на восстановление отрядов после боев и какие потери в людях и в оружии нужно будет восполнить в первую очередь. Он разбирался в устройстве крепостей, присматривал за строительством в Гиват-Шауле и в Михмасе, придумывал разные хитрости, когда нужно было атаковать врага, укрывшегося за стенами. Шаул предупреждал Ионатана и Давида, что заберет у них Яшавама на смену старому Авнеру, если тот расхворается всерьез. Горбоносый Авнер возражал, что пока он воюет, здоровье у него, как у юноши, а заболевает он, лишь когда приезжает в Гиву и начинает заниматься домашними делами. Но выбор Яшавама на случай своей замены Авнер одобрял.

Яшавам бен-Хахмони погиб неожиданно для всех. Он, который возвращался без единой царапины из самых тяжелых сражений, умер от укуса змеи, а может быть, скорпиона. Яшавам спал на земле вместе с другими воинами и однажды не поднялся к утренней молитве.

Оба лагеря оплакивали Яшавама. Траурное шествие Героев сопровождало его тело на родину в Иудею.

Яшавама похоронили, и с тех пор Авишай бен-Цруя был главным в тройке... Он был именит среди троих.

Остальные двое были: Адино бен-Шизаа, реувенит из Эцена, и Элиэзер бен-Додо из селения Ахох, что в Гиладе.

Адино был старше всех по возрасту и боевому опыту. Среди солдат ходила легенда, что во время разгрома Колонны Адино из Эцена побил восемьсот плиштим за один раз.

Многие из Героев происходили из племен Беньямина и Иуды, были среди них и прямо земляки Давида — из Бейт-Лехема и соседних селений: Бахурима, Хуши, Гило, Кавцела. Остальные принадлежали к самым разным племенам иврим.

Асаэль бен-Цруя, самый быстроногий в ивримском войске, попал в отряд Героев, мечтая о боевой славе. Как и многие молодые в тридцатке, он рвался в сражения и едва переносил учения и вообще лагерную жизнь.

Шимонит Хелец из Бёйт-Пелета стал телохранителем Давида. О его преданности командиру отряда говорили в стане с восхищением. Невидимый и неслышимый Хелец будто вырастал из-под земли в момент, когда возникала опасность для Давида, и исчезал раньше, чем тот успевал его поблагодарить.

Однажды, охотясь в горах Иуды, Давид подстрелил большую птицу из перелетной стаи, летевшей на север. Развели огонь, и Давид с остальными, вдыхая запахи поджариваемого на углях мяса, уже предвкушал пиршество и смешивал вино с холодной водой из глиняных кувшинов. Но тут у костра появился Хелец и произнес:

—    Не ешьте.

—    Почему? — вскрикнул Асаэль.

Хелец ловко выхватил оранжевую тушку из углей и ударом бронзового ножа рассек птице желудок. Оттуда посыпались на песок непереваренные черные шарики.

—    Она питается ядовитыми ягодами! — догадался Давид.

В другой раз они нашли ручеек. Вода оказалась прохладной, совершенно прозрачной, но почему-то горькой.

Давид глотнул, и его чуть не вырвало.

Хелец сбегал куда-то за холм, порылся в песке и возвратился с веточкой, покрытой мелкими листиками. Наломав ветку на куски, он бросил по одному на дно глиняных чашек, а остальные — в мех с водой. Горечь тут же исчезла.

Те, кто первый раз встречался с Хелецом, принимали его за глухонемого и даже пытались объясниться с ним на пальцах. Шимонит с удовольствием включался в игру, смотрел в лицо собеседника и кивал.

—    Хелец! — звал вдруг кто-нибудь.

—    Сейчас иду, — поднимал он голову и исчезал, оставив новичка среди хохочущих солдат.

Тридцать Героев — тридцать молодых солдат — были постоянно готовы выступить в боевой поход по приказу Давида.

Рицпа

Дикая ослица, привыкшая к пустыне, в страсти души своей воздух глотающая. Порыв ее кто удержит?

Все ищущие ее утомляют себя напрасно...

(„Пророки”, кн.Ирмияу, 2-24)

Кто знает, выдержал ли*бы Шаул напряжение тех последних своих лет, если бы не пение Давида, их общие молитвы и еще, если бы Небо в утешение за все беды, нежданные и незаслуженные, именно в это время не послало бы ему Рицпу.

Весна окружила королевский дом лужами и горками красноватой липучей глины. Каменистая почва Гивы удерживала воду до полудня, когда распалившееся солнце выпивало все до капли. Тогда глина твердела, и копыта мулов скользили по ней, заставляя животных шагать осторожно и медленно. Дороги вокруг Гивы развезло, и король с Авнером решили отложить свое возвращение в михмасский лагерь, благо никаких срочных дел у них там не было.

Все армии в Кнаане на периоды дождей распускались, и солдаты отправлялись по домам, а в лагерях оставались рабы и слуги. Шаул тоже не пытался вести какие-либо военные действия в это время, хотя вместе с военачальником Авнером бен-Нером старался, чтобы их лагерь в Михмасе оставался в боеготовности постоянно.

В такие дожди никто не спешил покинуть Гиву.

Как ни ворчали слуги, сколько ни старались Иосеф и остальные, пол в королевском доме опять покрывался комьями грязи, следами ног — босых, реже — в сандалиях. Только в ранние часы, пока все в доме еще спали, там сохранялась чистота.

Вот в такой час король поднялся и осторожно, стараясь никого не разбудить, выбрался из дома. Тут же его поглотил туман — такой плотный, что Шаул еще некоторое время держался за угол своего дома и думал, не отказаться ли от прогулки. Но что ему туман в Гиве! Завяжи сейчас кто-нибудь Шаулу глаза, он и тогда мог бы отыскать здесь любое место, любой дом или пещеру, где в детстве устраивал тайники.

Шаул направился к семейному кладбищу Матри — сразу за стеной селения. Ему хотелось побыть у могил Ахиноам и родителей.

Пожалуй, он правильно выбрал дорогу, раз ни на что не наткнулся в тумане, и только когда нащупал ворота в стене вокруг селения, предупреждая окрик часовых, сам громко выкрикнул:

— Это — Шаул. Я скоро вернусь.

Ему не ответили. Наверно, часовой спал. Скоро его растолкает сменщик, подумал Шаул. А уж тому не дадут уснуть солнце и мухи.

Он пошел дальше. Пересекая дорогу из Рамы в Гиву, Шаул поскользнулся и едва не полетел в большую лужу, но удержался. Он забрызгался и стал отряхиваться, переводя дух.

Вдруг Шаулу показалось, что совсем рядом кто-то машет ему рукой. Шаул подался вперед, наклонился, взял в ладони теплую руку и притянул к себе... женщину, даже теперь едва различимую в тумане.

—    Что с тобой? — спросил он. — Откуда ты?

Она не ответила, только крепко обвила наклонившуюся к ней голову, а слабое, но теплое дыхание коснулось лица Шаула, вызвав сразу столько забытых чувств, что тот тихонько вскрикнул.

Он попытался разглядеть женщину в мокром, заляпанном грязью тряпье, но не смог. Шаул взял ее на руки, как брал когда-то маленьких ослят, и понес в Гиву, осторожно нащупывая ногой почву перед каждым шагом. И опять часовой его не окликнул.

Скоро Шаул был у себя в доме, все еще удивляясь ее легкости, он осторожно опустил гостью на пол, а сам пошел к очагу, зажег от углей несколько светильников и расставил у себя в комнате и около большого чана с водой. Все в доме, включая слуг, еще спали. Шаул набрал воды и, как дочерям в их детстве, осторожно обмыл женщине лицо. Она села на пол, открыла глаза и засмеялась.

—    Кто ты и куда шла? — тихо спросил Шаул.

—    К тебе, — сказала женщина и опять засмеялась. — Я — Рицпа.

—    Подожди меня здесь.

Она кивнула. Шаул ушел к очагу в комнате неподалеку, согрел воды и опустил в нее сушеные виноградные ягоды, потом поджарил хлеб и налил в плошки оливковое масло. Тут он вспомнил, что тряпье, в котором она добралась до Гивы, пришло в полную негодность.

Он сходил к себе и вернулся с рубахой. Женщина уже сидела за столом, макала куски хлеба в плошку с маслом и, набив полный рот, жевала. Рубаху Шаула она обернула вокруг себя несколько раз и подпоясала.

Шаул налил в глиняные кружки горячий напиток, сел напротив и тоже стал с аппетитом завтракать. Они ели, отпивали из кружек и все время глядели друг на друга. Оба берегли тишину этих минут, пока мир вокруг них еще спал. Она насытилась и откинулась на скамье.

—    Куда же ты шла, Рицпа? — повторил вопрос Шаул.

—    Я же сказала, к тебе.

Послышались шаги. В комнату стали заглядывать слуги. Они здоровались, зажигали от очага светильники, подвешивали над огнем воду и, удивленные, исчезали.

Шаул поднялся и направился в свою комнату. Рицпа пошла за ним. Шаул слышал ее шаги за спиной, —    Что же я буду с тобой делать, Рицпа? — спросил король, когда оба они очнулись от любви.

Светильник давно погас. В темноте Шаул чувствовал, что Рицпа улыбается умиротворенно, как человек, прибывший наконец к далекой цели своих странствий.

—    Неужели ты ничего не помнишь, Шаул? — спросила Рицпа. — Дождь, пророки, девушка, которая целовала тебя тогда в повозке? Вот с того дня я и иду к тебе...

Она задохнулась, потому что за одно мгновение вспомнила свою жизнь с Ладаном бен-Малуком... дочь от него (девочка умерла раньше, чем отец придумал для нее имя). И странную смерть пророка: его нашли утром в канаве у дороги с торчащей из пробитого горла стрелой...

А Шаул не вспомнил никого, зато всплыло в памяти то пророчество, услышанное в день их первой встречи, и опять оно навалилось и раздавило его. Будто расступилась земля между ним и лежащей рядом женщиной, и он полетел в пропасть.

Вдруг Рицпа схватила его двумя руками и тревожно посмотрела в лицо: что с ним?

Неужели почувствовала?

—    Понимаешь, Рицпа, — начал Шаул, — и внуков моих, и малых детей склюют птицы и сожрут полевые мыши — такое было мне пророчество. А все остальное в том пророчестве до сих пор сбывалось. И так мало уже осталось мне жить... Родятся у тебя дети, их захотят убить, а я уже не смогу их защитить. Меня уже не будет.

—    Я сама могу защитить твоих детей, — сказала она внезапно по-птичьи резким голосом. — Не противься судьбе, Шаул.

Длинными руками она обняла Шаула, губами прижалась к его груди. Потом подняла голову, и он представил, как дикие глаза Рицпы смотрят в его лицо.

—    Мы вместе, — сказала Рицпа. — А значит, Господь хотел нашей встречи.

Оба замолчали и так лежали, глядя в темный деревянный потолок.

—    Ты знаешь Авнера бен-Нера? — спросила Рицпа.

—    Немного, — засмеялся Шаул. — А почему ты о нем спросила?

—    Я боюсь Авнера бен-Нера. Наш дом располагался рядом с его домом, и до того, как я ушла с пророками, он смотрел на меня, тогда совсем еще девочку, как мужчины смотрят на женщин. Потом, разговаривая с моей матерью, он шутил, будто не женится, а будет ждать, пока я подрасту.

—    И не женился до сих пор, — сказал Шаул.

Он начал рассказывать про Авнера и его жизнь, но вдруг заметил, что она не слышит, что она уснула.

Нет, проснулась, подняла голову и, не разжимая век, поклялась:

—    Я защищу твоих детей.

Шаул обнял ее. Их лица соприкоснулись, их слезы слились.

Пусть будет так, как решил Господь, подумал Шаул.

С этого дня Рицпа находилась при нем неотлучно.

Побег

Давид той ночью убежал и спасся.

(„Пророки", „Шмуэль I", 19-11)

—    Я знаю судьбу, — сказал Шаул. — Она не родит от Давида сына. Спасения нет.

Была еще ночь, и король опять проснулся задолго до света и знал, что не уснет. Но на этот раз рядом была Рицпа, и она тоже проснулась. Теперь Шаул рассказал ей все и сразу почувствовал, что сегодня сможет без страха дождаться света. В последние месяцы ожидание утра давалось ему совсем трудно, все чаще настигало его отчаянье в темной тишине ночи...

—    Ты знаешь судьбу, — задумчиво повторила Рицпа.   — А я знаю женщин. Если у двоих нет детей, то еще  неизвестно, кто виноват, она или он. Нужно терпение,  чтобы они не расстались, а вместе дождались ребенка. Ты сам разве сразу появился у родителей?

—    Нет, — вспомнил Шаул. — Потому мне и дали имя Шаул, то есть „выпрошенный”, что я родился после многих просьб и обетов родителей моих. И был я у них  первым и последним.

Он засмеялся, подумав о своем детстве, и ему захотелось поверить Рицпе, что все еще обойдется.

Когда Рицпа родила Шаулу сына, мальчика назвали Армоний. На брит-мила Шаул так веселился, что всем,  любившим его, стало радостно, и люди, кто вслух, кто про себя, благодарили Рицпу за „изгнание злого духа” из души старого короля.

Однажды вечером, оставшись наедине с Шаулом, главный королевский слуга шепотом сообщил:

—    Та женщина, к которой ходил Давид, беременна.

—    Какая женщина? — не понял Шаул.

—    Ну, из селения Израэль, что на восток от Бейт-Шаана. Иосеф избегал произнести имя „Ахиноам” с тех пор,  как получил уже однажды за это имя пощечину.

Шаул помрачнел, кровь прилила к щекам.

—    Зови его сюда, — прохрипел он слуге.

Иосеф тут же исчез.

Давид в это время разговаривал с Ионатаном у того в доме. Получив через Иосефа приказ срочно явиться к королю, Давид ушел, а Ионатан, оставшись один, почуял недоброе. Он остановил Иосефа.

—    Не знаешь, зачем королю понадобился Давид?

—    Понятия не имею.

—    Ладно, иди, — отпустил его принц.

Он попытался отвлечься, но не смог. Наконец, не выдержал и быстро направился в дом отца.

Разговор с зятем окончился очень быстро. Давид признался, что у женщины по имени Ахиноам будет от него ребенок, и что он, Давид, хочет взять эту женщину себе в жены. Разве обычай такое запрещает?

„Ребенок от него! Ребенок от него!” — стучало в голове у Шаула.

И будто не было покоя последних месяцев!

—    Убью! — прорычал король, бросаясь на Давида.

Перепрыгнув через порог, между ними встал Ионатан.

Шаул скрипнул зубами, сжал кулаки и резко отвернулся к стене.

—    Уходите вы оба, — проговорил он.

—    Днем я буду смотреть, чтобы с Давидом ничего не случилось. Но когда он с тобой, следи ты, — сказал Ионатан сестре, забежав в ее комнату. — Если придут за ним ночью, сразу же дай мне знать.

Михаль молча кивнула. Когда Ионатан вышел, она села на пол и заплакала. „Когда он с тобой...!”, шептала Михаль. Она-то давно знала об Ахиноам из селения Израэль. Но ни разу не упрекнула мужа.

Ионатан позвал Давида к себе в палатку и стал убеждать его поскорее скрыться от „злого духа”, завладевшего душой короля.

И сказал Давид Ионатану:

—    Вот завтра — новомесячье, и я должен сидеть с королем за трапезой. А/о ты отпустишь меня, и скроюсь я в поле до третьего дня. Если спросит обо мне отец твой, то скажи: „Отпросился у меня Давид сбегать в Бейт-Лехем, город свой, потому что там — ежегодное пиршество у всего его семейства".

Если он скажет: „Хорошо", то мир рабу твоему. А если он разгневается, то, значит, дело злое решено у него. Ты же окажи милость рабу твоему — ведь в союз Господень ввел ты с собою раба твоего. Если есть на мне какая вина, то убей меня сам...

Ответил Ионатан:

...Если захочет отец мой причинить тебе зло, то открою и это тебе и отпущу тебя, чтобы ты ушел с миром. И да будет Господь с тобою, как он был с отцом моим...

И сказал ему Ионатан:

—    Завтра начало нового месяца и о тебе спросят, ибо незанятым будет место твое. На третий день спустись юниже и приходи на то самое место, где ты скрывался в будний день, и сядь у камня Азэля. А я пущу три стрелы в ту сторону, как будто стреляю в цель. Потом пошлю отрока: „Пойди, найди стрелы". Если я скажу отроку: Вот, стрелы не доходят до тебя", то возьми их и иди ?юда, ибо мир тебе, и ничего не будет, как жив Господь.

Если же я скажу отроку: „Вот, стрелы дальше тебя", то уходи, ибо отсылает тебя Господь.

А слово, что говорили я и ты, Господь да будет свидетелем между нами вовеки!

И скрылся Давид в поле.

Настал новый месяц, и сел король за трапезу. И сел король на свое место, как обычно, на сиденье у стены, рядом встал Ионатан, и сел Авнер рядом с Шаулом. И сказалось незанятым место Давида. Но не сказал Шаул ничего в тот день, потому что подумал: это случайность. Зерно, не был он чист и ушел для омовения.

И было: на второй день месяца опять оказалось незанятым место Давида. Сказал Шаул Ионатану, сыну своему:

—    Почему не пришел сын Ишая ни вчера, ни сегодня к трапезе?

И отвечал Ионатан:

—    Отпросился у меня Давид в Бейт-Лехем. „Отпусти, —  говорит, — меня на семейное пиршество, брат мой зелел мне быть там. Сбегаю я и повидаюсь с братьями моими". Вот почему он не пришел.

И воспылал гнев Шаула на Ионатана. Сказал он ему:

—    Дерзкий! Знаю, что предпочел ты отцу сына ишаева —  на позор наготы матери своей! А ведь во все дни, пока сын ишаев жив на земле — не бывать королевству твоему!

...Понял Ионатан, что решено отцом его убить Давида.

И встал Ионатан в гневе из-за стола, и не ел пищи во второй день месяца, ибо горевал о Давиде, так как обидел того отец его.

И было по утру: вышел Ионатан в поле в назначенное Давиду время, а с ним малолетний отрок. Сказал он отроку: „Беги, отыщи стрелы, которые я пущу". Отрок побежал, а он пустил стрелу дальше, чем был тот. Прибежал отрок к месту, куда Ионатан пустил стрелу, и закричал Ионатан вслед отроку: „Стрела дальше тебя". И еще кричал Ионатан вслед отроку: „Поторопись, не останавливайся!"

Собрал отрок ионатанов стрелы и пришел к господину своему. А отрок не знал ничего, только Ионатан и Давид знали в чем дело. И отдал Ионатан оружие свое отроку, бывшему при нем, и сказал ему: „Ступай, отнеси в крепость".

Отрок ушел. Тогда Давид поднялся с южной стороны камня Азэля, пал лицом на землю и поклонился трижды.

И целовали они друг друга, и плакали друг с другом, но Давид плакал сильнее. Потом сказал Ионатан Давиду:

—    Иди с миром. А в чем клялись мы именем Гос пода, сказав: „Господь да будет между тобою и мною и между твоим потомством и моим" — пусть остается вовеки.

И встал Давид, и пошел. А Ионатан возвратился в лагерь...

...И сказала Давиду Михаль жена его, так:

—    Если ты не спасешь жизни своей этой ночью, то завтра ты будешь убит.

Спустила Михаль Давида через окно, и убежал он, и, убежав, спасся.

И взяла Михаль фигурку и положила на постель. А одеяло из козьей шерсти положила в изголовье, и все накрыла одеждой.

И когда послал Шаул взять Давида, Михаль сказала: „Он болен".

И послал Шаул людей осмотреть Давида, сказав: „Принесите его ко мне на постели".

Те пришли и вот: фигурка в постели, а одеяло из козьей шерсти в изголовье...

И сказал Шаул Михали:

—    Зачем ты меня так обманула?.. И отпустила врага моего, и он спасся?

И ответила Михаль Шаулу:

—    Он сказал мне: „Отпусти меня, зачем мне убивать тебя?..”

—    И пусть бы убил! — закричал Шаул. — Почему у тебя нет детей?

Михаль отшатнулась. Боже, подумала она, что с ним стало. Воистину, злой дух!

Шаул больше не кричал. Подтянул скамейку, показал Михаль, чтобы села рядом, спросил:

—    Ну, зачем он бежал? И для чего ты ему помогла?

Михаль заплакала.

—    Я люблю Давида, — выговорила она. — А ты хотел его убить.

—    Я? — он совсем обессилел, ссутулился, уперся руками в колени. — Я?! Давида? Убить?!

—    Ты! Ты! — гнев высушил слезы на лице Михаль.

— После смерти мамы ты стал совсем другим. Ты всех нас ненавидишь. Тебя ничто не радует, ни мое замужество, ни рождение внуков. Ты ненавидишь Давида, а ведь он убил Голиата!

—    Девочка, — перебил Шаул, — при чем здесь Голиат? Скажи, — повернулся он вяло к Михаль, — почему ты не родила от Давида? Тогда все могло бы сложиться по-другому.

Михаль потупилась и снова заплакала, закрыв руками лицо.

—    Плачь, — сказал ей Шаул, — Плачь, дочка!

И пошел прочь из комнаты.

Тебе будет хуже всех, доченька, думал он на ходу. Мыто не доживем, а тебя Господь сохранит. И ты увидишь, как муж твой отдаст на повешенье малышей — твоих племянников и братьев...

Из-за дерева вышла Рицпа, на лице — тревожный вопрос. Шаул прикрыл глаза и покачал головой. Рицпа не приблизилась.

Шаул шел быстрым шагом в гору, к тому самому участку, где впервые вспахал ячменное поле почти двадцать лет назад. Он вдруг совсем успокоился и понял, что им с Давидом необходимо встретиться для откровенного разговора и выяснить все до конца.

Почему они все так уверены, что я смертельно ненавижу Давида? Я прямо-таки обязан его убить, будто этот мальчик виноват в судьбе, предназначенной мне. А ведь предсказание было ясным: я никогда не посягну на жизнь будущего короля или кого-нибудь из его рода. Но кому я могу это рассказать? И кому объяснить, кто для меня Давид?

...Однажды, после того, как Давид пел для него, Шаул спросил: „Ты думаешь, всегда есть спасение?” Давид задумался. — „Или хотя бы утешение?” — „Утешение есть всегда” — быстро ответил певец. — „В чем?" — „В молитве,” — сказал Давид, удивляясь, что такой вопрос задает помазанник Божий.

И наверно, это было правдой; наверно, Шаул тянул все эти годы потому, что повторял за певцом: „Каждую ночь омываю слезами постель мою..."

И то, что тревожило, то, что давило Шаула, отдалялось, отпускало его. Он верил каждому слову, когда шептал за Давидом:

—    Услышал Господь голос моего плача,

Услышал Господь моление мое.

Господь молитву мою да примет!..

Шаул, как никто другой, понимал, что Давид во все мгновения жизни своей видит себя стоящим перед Богом.

—    Как он и поет:

—    Представлял я Господа пред собою всегда...

Шаул поднялся на гору, где начиналось ячменное поле. Вдруг он услышал веселые, молодые голоса и отступил в тень высоких кустов у края тропы. Отсюда Шаулу было плохо видно, но он легко определил по голосам, что разговаривают три его сына. Наверно, тоже гуляли по Гиве, а теперь сидят, бросают вниз камни и вспоминают... ну конечно, те самые дни, когда вместе с отцом перепахали эту землю, лес обратили в поле.

Но уже тот, первый урожай собирали не они, а другие люди. А из них четверых ни один уже не вернулся к крестьянству. За эти годы Шаул не раз думал, что и сам он, и его сыновья стали совсем другими людьми — научились убивать и отвыкли от дома. Говорят, нигде так не старится человек, как на войне. Сколько же их у нас было, войн...

А тут — этот смех! Сейчас подойти бы к ним, запрячь волов, скинуть рубаху, ухватить ручки плуга — и этих лет войн и потерь как не бывало...

Он вернулся на дорогу и пошел обратно к своему дому.

Авнер ждал короля.

—    Шаул, — сказал он мрачно, и король понял, что военачальник уже знает о побеге Давида. — Шаул, армия готова отправиться в погоню за этим злодеем.

Шаул посмотрел на него и сказал спокойно:

—    Сперва пошлем за Давидом в Раму. Уверен, что он сбежал к Шмуэлю.

—    А мне сообщили, что твой зять сговорился с бандой, которая в пустыне Зиф, и держит путь туда.

Шаул покачал головой.

—    Вот если он появится там, тогда и подумаем об армии. — Но! — коропь поднял палец. — Чтобы никто не прикоснулся к Давиду. Сперва он будет говорить только со мной.

И вдруг, сменив тон, спросил:

—    Помнишь, Авнер, как он пел: „Словно тень наши дни на земле..." Понимаешь, даже не тень дерева или тень этого дома. Тень пролетевшей птицы!