Главы 6-10

Глава шестая

Шли годы. Отчужденность между Минной и Эдвардом неуклонно возрастала. Даже рождение сына не смогло ее преодолеть. Пропасть между ними увеличивалась. У Минны не много осталось от юной живости и энергии, она часто болела. Эдвард уже не искал ее общества, развлекался в пьянстве с себе подобными, вернулся к дням своей юности.

Время было серьезное. Люди только что видели жестокую войну и желали мира. Больше всех желали его банкиры, коммерсанты, владельцы предприятий. Война поражает все стороны жизни государства, и этот конфликт, Крымская война, существенно повлиял на интересы финансистов.

Инфляция обесценила государственные бумаги, они стали практически пустыми знаками. Финансовый мир, затаив дыхание, ждал новостей из Парижа, где великие державы собрались подписать договор, который предотвратил бы новые войны и открыл бы мирное тысячелетие, о чем мечтал каждый порядочный человек.

В 1856 году на Париж с надеждой смотрел и Эдвард, занявший место главы банковских домов Линденштейна после отхода его отца от дела. Банки, хорошо организованные, держались крепко, процветали во всех европейских столицах, пользовались доверием многих лиц, влиятельных в правительствах и дипломатии. Эти достижения теперь доказали, что они бесценны. Представьте себе радость Эдварда, получившего из Парижа зашифрованную телеграмму от дипломата: «Мсье, мир наступил».

Пресса еще не получала известия, оно не было распространено. Эдвард потряс финансовый мир Б., скупив все доступные акции, которые во время войны сильно упали. Никто не мог понять его, некоторые приписывали это неопытности. Но спустя несколько дней был объявлен мир. Акции взлетели до небес, и Эдвард за один день положил в карман кругленькую сумму.

С миром пришло и растущее чувство безопасности. Среди недавно недоверчивых народов возрождалась гармония, дела опять пошли в гору. Появлялись новые предприятия. Рынки вдохновляли фабрикантов на расширение производства. Расцвет сиял, как солнце на безоблачном небе.

Дела Эдварда процветали, день ото дня он становился богаче. Удача сопутствовала ему, фортуна улыбалась с невероятной щедростью. Именно тогда Эдвард поддался естественным человеческим слабостям. Все свои успехи он объяснял собственной гениальностью, необычайными способностями. Прекрасное состояние дел родило ложное чувство власти, его спесь и самодовольство росли вместе с богатством. Он и прежде любил прихвастнуть, но насколько же это увеличилось, когда он распространялся перед Минной о достигнутых им благодаря его гению успехах. Растущее богатство вредило его характеру, которому и прежде многого не хватало.

Однажды в пятницу вечером, вернувшись из банка и готовясь войти в столовую, где его ждали жена и сын, Эдвард услышал голос Минны:

— Нет, не делай этого!

— Почему, мама?

— Разве ты не знаешь, что в Субботу нельзя трогать подсвечник?

— Но отец это делает.

— Да, а тебе не разрешается.

— Но отец говорит, что я могу делать все, что и он. Кроме того, отец ведь не будет делать что-нибудь плохое?

Минна не ответила на вопрос сына, она только вздохнула и тихо сказал себе: «Хотела бы я, чтобы это было так».

Едва она произнесла это, как дверь широко распахнулась.

— Так ты хочешь отдалить от меня сына, настроить его против меня? Ну, этого я тебе не позволю. Альфред, — обратился он к мальчику, — ты можешь трогать подсвечник, когда тебе угодно, хоть сейчас.

Мальчику не нужно было повторять. Он вовсе не хотел огорчать мать, но каждое прикосновение его пальчиков к резьбе на подножье большого серебряного подсвечника пронзало сердце Минны, подобно стреле. Она вышла со слезами на глазах. К своей комнате она шла по мягким персидским коврам, через подлинное царство грез, в котором сверкали дорогой хрусталь и дрезденский фарфор, через комнаты, уставленные креслами с богатой резьбой, диванами, обтянутыми японским шелком. На стенах висели картины знаменитых художников всех времен. Равнодушная к окружавшей ее роскоши, Минна с радостью поменяла бы все это великолепие на то, что за деньги не купить, — на счастье.

Не приносило большой радости изобилие, окружавшее его, и юному Альфреду. Больше, чем тысяча дукатов, мальчику был нужен мир в доме. Если родители хотяг завоевать любовь и уважение детей, они должны являться для них живыми образцами для подражания, образцами, на которых они могли бы научиться различать добро и зло. Любопытно, что детские души легче усваивают последнее.

Ожесточенная борьба между родителями не могла остаться тайной для Альфреда. Он был подобен лодочке, плывущей между противоположными ветрами. Получая противоречивые указания отца и матери, мальчик рос в атмосфере, не сулившей ничего хорошего его будущему...

Прошла зима, первые фиалки робко подняли головки. Затем распустились летние розы, но скоро листья стали красными и желто-зелеными — пришла осень.

С приближением больших праздников реформистский раввин должен был подумать о проповедях, которые не обременили бы богатых прихожан излишними строгостями. Те становились все более материалистичными, отвергали всякое напоминание о религии, погрузившись в удовлетворение своей страсти к еде, питью и суетным развлечениям.

Одним из удовольствий был ежегодный обед, устраиваемый Эдвардом Линденштейном для своих друзей в очень дорогом ресторане, где место обходилось в чудовищную сумму — двенадцать золотых. Приглашенные на обед с нетерпением ждали назначенного дня, не подозревая, что на горизонте повисла зловещая туча.

 

Глава седьмая

Туча разразилась. Громовое эхо печально отдалось на биржах и банках, на европейских концернах, так разросшихся после войны. Пока господствовал дух доброй воли и дружелюбия, все были склонны к чрезмерным расходам и безудержным займам. Концерны выпускали больше акций, чем могли обеспечить, и вкладывали баснословные суммы в фантастически дерзкие проекты. Предприниматели затевали дела, основанные на несбыточных мечтах о сверхприбылях.

Обманчивый блеск процветания был недолог. Когда первая волна успеха спала, упущения в расчетах становились все очевиднее. Поначалу только маленькие фирмы оказывались неспособными выполнять свои обязательства. Но вскоре в круг обреченных были втянуты и крупные. Банки теряли вкладчиков. Началась паника. Дамба рухнула. Ураган пронесся по городам Европы. Во всех столицах царил хаос.

Бизнесмен за бизнесменом, фабрикант за фабрикантом, банкир за банкиром вынуждены были объявлять себя банкротами.

Улыбки и смех, безумные вечера, которыми так увлекались коммерсанты Б., исчезли. Мысли о невероятных обедах Эдварда рассеялись, как дым. Некогда веселые лица сделались серьезными, взгляды — тревожными. Лбы озабоченных людей нахмурились. Страшный круговорот втягивал в свои сети как малые, так и большие города.

Крах поразил Эдварда Линденштейна больше всех других. У него были огромные вклады в Гамбурге и Берлине — городах, наиболее пострадавших от катастрофы. Фирма за фирмой сообщали о своей несостоятельности, и ему становилось все труднее выполнять свои обязательства.

Склонившись над массивным столом из красного дерева, Эдвард изучал состояние своих дел. «Если еще одна фирма обанкротится, я сам стану банкротом», — с содроганием подумал он, начиная лихорадочно мерить шагами кабинет. Будущее виделось ему в самых мрачных красках. Он, Эдвард, некогда столь гордый и беззаботный, князь среди богатейших лиц городка, станет отверженным, жалким созданием! Мысли о том, что ему предстоит, были невыносимы. Как сообщить обо всем этом Минне? Она, конечно, будет упрекать его, неудачника! Нет, к решил он, я не скажу ей ничего. Надо избегать ее и скрывать то, что происходит.

Минна в своей комнате слышала, как взволнованно шагает Эдвард по кабинету. Она знала о кризисе, потрясшем мир, знала, что дела мужа сильно пострадали. Первым ее желанием было сойти вниз и утешить его. Но, вспомнив о горьких днях последнего времени, о бесконечных сценах и ссорах, бессонных ночах, когда ее подушка не просыхала от слез, она отбросила эту мысль. Довольно долго она оставалась неподвижной, но в конце концов не смогла вынести пассивности. Тревога Эдварда, казалось, проникала сквозь стены ее комнаты. Первый порыв победил. «Разве он не муж мне? Тора говорит, что в беде я должна быть рядом с ним, помогать ему, утешать его», — думала Минна, спускаясь по лестнице.

Дверь кабинета тихо отворилась. Эдвард, погруженный в расчеты, не заметил прихода жены.

— Эдвард, скажи мне, чем ты озабочен? — мягко спросила Минна.

Эдвард поднял голову и увидел Минну.

— Эдвард, я знаю, что у тебя беда. Позволь мне разделить ее с тобой. Забот становится вдвое меньше, если есть с кем их разделить.

Эдварда глубоко тронула доброта Минны. Он хорошо помнил, сколько горя причинил ей, как мучил ее, как досаждал ей. Сознание того, что, несмотря на все, она пришла к нему, когда случилась беда, вызвало у него слезы. Он повернулся к Минне.

— Рассказывать тут нечего. Если еще одна фирма в Гамбурге объявит о своем банкротстве, я не смогу платить долги.

— Не отчаивайся, — тихо сказал Минна. — Может быть, мы сумеем избежать общей судьбы.

Эдвард не хотел утешаться иллюзиями.

— Нет, Минна, подумай о моей чести, моей гордости, моем богатстве. — Он больше не мог сдерживаться и зарыдал. — Все, все скоро исчезнет, и как я смогу смотреть людям в глаза? Подумай, Минна, о позоре, который меня ждет.

— Но, Эдвард, я покорюсь нашей судьбе. Ты знаешь, что богатство для меня ничего не значит. Поверь, я буду довольна, даже если мне придется жить, как простой крестьянке.

— Нет, Минна, — продолжал Эдвард. — Этого не будет никогда. Лучше смерть — да, лучше смерть, чем это.

Лицо его было серое от горя.

— Не отчаивайся, Эдвард! — снова заговорила Минна. — Ты должен верить в Б-га. Он всемогущ, Он правит миром. Он справедлив и милосерден. Он нам поможет. Вспомни, как щедр Он был к тебе.

Б-г делает нам добро чаще, чем мы, грешные, этого заслуживаем, и не скупясь.

По лицу Эдварда скользнула трагическая улыбка.

— Поможет ли мне Б-г, если все это время, пока я был богат, нарушал Его заповеди, игнорировал Его учение и восставал против Его слова? Послушает ли меня Б-г, когда я обращусь к Нему только из-за несчастья?

— Да. Он слушает молитву каждого и всем прощает грехи. Я буду молиться за тебя, ты только не отчаивайся.

Минна ушла в свою комнату, чтобы там молиться за мужа, за богатство и честь, которыми он дорожил, как своей жизнью. Она молилась и плакала. А Эдвард у себя, воодушевленный ее горячей верой, видел тысячи падающих на него с неба золотых. Он понимал, как фантастично это видение, но мысль, что Б-г постоянно естественным путем помогает людям, которые 60рются, не приходила ему в голову. Действительно, человеческая мудрость плохо разбирается в том, как действует Б-жественное провидение. Проникнуть в эту тайну не под силу нашей проницательности. Никогда мы не постигнем, какую роль играет рука Всевышнего в том, что кажется нашему ограниченному сознанию лишь случайностью.

 

Глава восьмая

Гамбург переживал трудное время. Кредит этого большого города упал фактически до нуля. Тысячи фирм, в том числе немало должников Эдварда, стояли на краю банкротства. Кризис обрушился на город, когда он еще еле оправился от предыдущих бед, происшедших пятнадцать лет назад. (В 1842 году в Гамбурге случился огромный пожар. Прежде чем удалось потушить пламя, выгорело полгорода. По экономике города был нанесен ужасный удар. Кредита на мировом рынке фактически не существовало. Спастись можно было единственным способом — получить заем, который поставил бы город на ноги. Но как его получить, если всем известно, что Гамбург едва может учесть собственные векселя? Никто не рискнет деньгами ради такого безнадежного дела.

Спасителем Гамбурга явился богатый финансист Соломон Гейне. В свое время он начал курьером в банке. Благодаря своей исполнительности и острому уму он поднялся до высокого положения. Его кредит был обеспечен во всем мире. Фирма Гейне была известна своей надежностью и честностью. Как же велика была радость Гамбурга, когда этот человек объявил, что готов прийти на помощь городу, учесть любую выпущенную им акцию любого размера. Новость была подобна солнцу, рассеявшему тяжелые грозовые тучи. Город был спасен.

...Гамбург медленно приходил в себя после депрессии. Старые фирмы постепенно воестановили доверие к себе. Небо очистилось, но недавний кризис нанес городу ощутимый удар. И снова на помощь пришел еврей, сын Соломона Гейне — Карл Гейне, унаследовавший после смерти отца его состояние. Когда Гамбург, как утопающий, хватал ртом воздух, Карл Гейне доказал, что унаследовал не только деньги, но и щедрость своего отца. Подобно ему, он предложил городу в долг сумму, необходимую для дисконта всех выпущенных им акций.

Люди вновь стали улыбаться. Чуть было не обанкротившиеся фирмы могли уплатить долги, коммерческая жизнь Гамбурга воскресла. Банкирский дом Линденштейна избежал краха, его гамбургские должники расплачивались один за другим. Поняв, что худшее позади и он вне опасности, прежний надменный весельчак Эдвард Линденштейн воспрянул духом. Но они с Минной часто вспоминали тот ужасный вечер, когда на краю пропасти не знали, как спастись.

— И ты, Минна, думаешь, что нам помогли твои молитвы? На самом деле считаешь, что, не будь молитв, Гейне не одолжил бы городу денег?

— Нет, Эдвард, ты не понял меня. Я не настолько самонадеянна, чтобы считать, будто нас спасла только моя молитва. Но рука смертного не могла бы одна спасти нас. И спасти Гамбург. Ты должен благодарить Всевышнего за Его доброту. Его, и никого другого, — настаивала Минна.

Эдвард молчал, задумчиво глядя в пространство. Его жена была так уверена, так глубоко убеждена. Может быть, может быть, она действительно права. Минна вспоминала, как она в тот вечер в своей комнате слышала лихорадочные шаги мужа и не решалась сойти вниз, к нему. Память была горькой, и она раскаивалась в этом. Решила искупить свою вину, помириться с Эдвардом, никогда не упрекать его за ошибки. Этого решения Минна придерживалась твердо. Ни разу с ее уст не срывалось резкое слово. Возвращавшегося домой Эдварда всегда встречала улыбка. Минна завоевывала его своей любовью. Он стал видеть ее настоящую, любить за доброту, ценить за благочестие. Если бы Минна раньше поняла, что с Эдвардом нужно обращаться мягко, она могла бы повлиять на него. Но теперь было поздно! Нанесена слишком глубокая рана. Было поздно!

 

Глава девятая

Во дворце Наполеона III 1 января 1859 года было весьма оживленно. В полукруге у трона стоял весь дипломатический корпус, министры и придворные императора. По традиции они пришли поздравить монарха с Новым годом. Император с удовлетворением принимал знаки мира и доброй воли, каждому отвечал добрыми пожеланиями. Лишь на маленькую речь австрийского посла он ответил коротко и довольно резко: «Я глубоко сожалею, что наши отношения с Австрией уже не так дружественны, как в прошлом».

В основе дела лежали события в Италии. Итальянцы возлагали большие надежды на то, что их независимая страна объединится. В течение многих лет итальянские либералы решительно боролись с реакционными князьями, абсолютную власть которых поддерживала сильная Австрия.

Итальянцы никогда не отчаивались, не поступались своими идеалами. В 1830 году карбонарии, душа и руки Италии, подняли восстание. Среди самоотверженно сражавшихся карбонариев был юный Луи Наполеон Бонапарт, будущий император Франции. Однако победила реакция. Теперь Италию вновь раздирала борьба, но итальянцы потеряли веру в Наполеона. Находясь во главе французского государства, он, по их мнению, мало думал о деле, за которое гак отважно дрался в юности. Итальянцы обманулись в том, на кого возлагали столько надежд. Так, по крайней мере, им казалось. Но они ошибались. Наполеон ни на секунду не забывал об Италии. Он только ждал момента.

Инцидент с послом взбудоражил всю Европу. Группа итальянских террористов во главе с Орсини бросила бомбу в экипаж Наполеона. Император с супругой еле спаслись, его приближенные получили ранения. Взрыв отозвался эхом по всей Европе. Орсини с подручными заплатили за свое преступление жизнью, следствием события явились решительные действия. «Пора кончать с глупостями! Франция не потерпит преобладания австрийской мощи в Италии». Означало ли это войну? Снова собирались тучи. Биржи европейских коммерческих центров охватила тревога.

Коммерсанты Б. разделились на две группы. Одни искренне верили, что нынешнее напряжение временное, что две великие державы найдут путь к примирению. Они считали, что цена акций поднимется независимо от того, как будут развиваться политические события. Другие были убеждены, что война неизбежна, и готовились к большим изменениям на бирже.

Эдварда перспектива войны не тревожила, он не сомневался в том, что спор решится мирным путем. Еще со времени великого краха 1857 года его не покидало тягостное чувство, болезненно напоминавшее ему, что даже его огромное состояние уязвимо. Он с тоской думал о времени перед паникой, когда за вечер делались состояния и тысяча казалась каплей в море.

Теперь, когда волнение и страх пронеслись по Европе, как эпидемия, Эдвард решил, что появилась возможность продемонстрировать свою так долго дремавшую силу биржевого игрока. Каждый слух о войне и попытках примириться колебал цену «Националь»-акций, поддерживаемых австрийским правительством. Именно благодаря этим постоянным колебаниям «Националя» росло состояние Эдварда. При распространении слухов о войне цена акций падала, сведения же о вероятности мира способствовали ее повышению. И Эдвард действовал по обстановке: покупал акции за бесценок и продавал их с большой прибылью. Его подхлестывала неустанная жажда денег — еще и еще (конечная цель любого спекулянта). Эта жажда наживы, ахиллесова пята каждого финансиста, ослепляет человека и не знает границ. «Нет, в это предприятие я вложил мало, — думает он, — прибыль могла быть больше».

Стремясь к максимальной прибыли, Эдвард вложил в «Националь» все ресурсы банка, когда цена на акции упала. Вложил и те фонды, которые были ему доверены. Исключая вероятность войны, он с нетерпением ждал сообщений о подъеме на бирже. Но ожидания оказались напрасными. Подъему не суждено было произойти. Франция и Австрия открыто готовились к военному конфликту. Австрия направила Сардинии ультиматум — обычный предвестник войны. Сардиния ответила объявлением войны. «Националь» потерпел крах, он упал, как градусник на морозе. Банкирский дом Линденштейна, один из самых солидных и уважаемых, оказался на краю пропасти. Это означало банкротство. Эдвард знал это лучше всех. «Ты один виноват. Принес несчастье и позор своей семье, — повторял он без конца самому себе. — Навлек беду на старый почтенный банкирский дом». Он понимал, что надежд на спасение, как в 1857 году, нет. Тогда на его стороне была справедливость, он был тогда кредитором, сейчас он должник. И скоро наступит момент, когда его собственные акции не будут стоить ничего. Эта мысль повергла Эдварда в уныние, причиняла ему нестерпимую боль — так сильно он не страдал еще никогда.

В канун праздника Пейсах за столом, уставленным сверкающим серебром и золотом, всеми блюдами первого Сейдера, Минна и Альфред с тревогой ждали Эдварда. Проходил час за часом, а он все не появлялся. Сердце Минны разрывалось от горя. Как это все отличалось от Сейдера в ее родном доме, где царил праздник, воспевалась хвала Г-споду. Теперь она с сыном напрасно ждет отца семейства, который должен руководить Сейдером, рассказывать об Исходе евреев из Египта. Слезы текли по ее лицу, когда она сама пыталась рассказать сыну историю праздника. Мальчик при виде ее слез тоже заплакал. Минна уложила его в постель.

В доме стало очень тихо. Свечи догорели. Минна не спала всю ночь, напрягала слух, прислушиваясь, не открывается ли дверь дома. Вот уж и слабый луч света стал просачиваться сквозь ставни, возвещая о приближении нового дня. Эдвард не возвращался. Где же он, Эдвард?

 

Глава десятая

Весть об исчезновении Эдварда быстро пронеслась по городу. Весть эта шокировала, поражала и буквально сбивала всех с толку. Собиравшиеся на улицах люди ни о чем другом не говорили, обменивались бесчисленными догадками, версиями о том, что на самом деле могло произойти. Предположение, что на него напали грабители, легко опровергалось: все знали, что Эдвард никогда не носил с собой крупных сумм, он держал их в банке. Отвергалась и возможность самоубийства, она совершенно не вязалась с его характером. Оставалось одно: он бежал. Куда и почему? Было известно, что дела его были не слишком хороши. Но вряд ли настолько плохи... Эдвард пользовался репутацией исключительно богатого человека, и никто не мог себе представить, чтобы он лишился всего своего состояния. Это казалось бы фантастикой. Но время шло, а от Эдварда не было никаких вестей. Даже полиция была бессильна что-либо выяснить. Завеса покрывала непостижимую тайну.

Лишь один человек догадывался о причине странного исчезновения Эдварда. Старый Линденштейн, давно отошедший от дел, явился в банк, покинутый его сыном, и снова окунулся в мир коммерции. Он уселся за старой конторкой (что выглядело странно после стольких лет отсутствия) и стал внимательно изучать бумаги Эдварда. Истина поразила его, как удар грома, когда он узнал о катастрофе. Раздираемого тревогой за сына, его охватила ужасная тоска.

«О Б-же! Лучше бы мне не дожить до этого страшного дня! Лучше б я умер — все это было бы лучше, чем страдать, как сейчас! Нельзя было доверить дела одному Эдварду! Легкомысленному и безответственному Эдварду! Теперь я, он, Минна и маленький Альфред нищие».

Несчастье разбросало мысли старика, как стадо испуганных овец. Однако очень скоро он принял решение:

«Нет, я не буду отчаиваться. Г-сподь поможет мне. Чем я заслужил такое — увидеть свои последние дни на земле, омраченными разорением, бедностью! Сына, единственного наследника, на милости кредиторов, Минну и Альфреда — опозоренными, бедными!» Мысли его вернулись к сыну: «Эдвард, конечно же, в безопасности. Ничто не грозит ему. Он, если сбежал, то лишь на время и вернется, когда банк станет на ноги. Да, да, я уверен в этом!»

Хладнокровный и проницательный деловой человек, он рассуждал:

«Никто не знает, что мы оказались в таких тисках. Надо вести дела так, будто у нас все в порядке, пока не найдется способ выпутаться из злосчастного положения. Б-г милостив, Он укажет путь».

Не теряя времени, старый Линденштейн стал действовать.

Минна ничего не решила и не предпринимала. Эта беда по силе превзошла своей все предыдущие и сковала ее апатией. Она не переставала плакать ни днем, ни ночью. Какие же страдания может перенести человеческое сердце! Никто из друзей юности не узнал бы ее, она стала тенью прежней Минны. Ее впалые щеки побледнели, покрасневшие глаза не просыхали. Любое утешение действовало не больше минуты и никак не влияло на глубину ее горя. Было бы ей известно, что случилось с Эдвардом, она, быть может, примирилась бы с судьбой, признала бы свой удел как посланный Небом. Но она находилась во мраке неизвестности, а воображение рисовало ей реальные и гротескные картины. Только необходимость заботиться об Альфреде давала ей силы переносить страдания. Старый Линденштейн сидел в банке за конторкой, нахмурив лоб, с печалью в глазах. Дела действительно были плохи! Эдвард не ошибся, его исчезновение — не ложный героизм. В банке практически не оставалось денег, и скоро долги окажутся просроченными. Больше всего его угнетала мысль, что приближается срок акциям, дисконтированным правительственным банком. Это обязательство должно быть выполнено любой ценой. Очевидно, что исчезновение Эдварда бросает тень на банкирский дом, и добиваться кредита у кого-либо бессмысленно. Мало того что откажут— откроется истинное состояние дел, и навсегда будут утеряны остатки доверия к Линденштейну.

Старик в отчаянии заламывал свои сухие руки, он не видел спасения от неизбежного банкротства. Перебирая десятки возможностей, этот безусловно деловой человек, руководствовавшийся здравым смыслом, не находил ни одной реальной. Несколько билетов государственной лотереи — единственное, что осталось от состояния Эдварда.

Погруженный в свои невеселые мысли, банкир не слышал, как вошел клерк и положил перед ним берлинскую газету. На мгновение стряхнув с себя оцепенение, он бросил взгляд на газетный лист и увидел над длинной колонкой цифр черный призывный текст: «Кто счастливчик? При розыгрыше государственной лотереи на билет № 104010 пал наибольший выигрыш — 250 ООО золотых!»

Линденштейн вскочил на ноги и молниеносно очутился у ящика стола, где лежали билеты Эдварда. Он раскрыл пакет с бумагами, и вскоре в соседней комнате тот же клерк услышал, как упало что-то тяжелое. С помощью других служащих он привел банкира, лежащего на полу, в сознание.

Ни служащим банка, ни кому-либо из своих знакомых он не объяснил причины случившегося с ним обморока, не сообщил об «ударе фортуны». Старый банкир инкогнито, как скромный торговец, уехал в отдаленный город, где его не знали, и продал счастливый билет сына. Хватило на уплату долгов и на то, чтобы сохранить банкирский дом, обеспечить безбедное существование Минны и Альфреда.

Но где же Эдвард? Если б он мог предвидеть золотой дождь с Неба, поразительный поворот событий, это чудо, красноречивое свидетельство Б-жьего милосердия!