Главы 1-5

Глава первая

Теплое летнее утро 1840 года. Солнечные лучи, струясь через открытое окно скромного домика, играют на страницах книги. Раввин городка Н. только что вернулся с утренней службы в своей маленькой синагоге и погрузился в чтение. Примерно через четверть часа в дверь постучали. Жена раввина открыла дверь и сообщила:

— Молодой Ароне просит разрешения войти и говорить с тобой.

— Пусть войдет.

В комнате появился молодой человек в дорогом костюме, явно не гармонировавшем с обстановкой жилища раввина. Обведя взглядом комнату, гость сразу удостоверился в крайней бедности ее обитателей. Он почтительно приветствовал хозяина и, приблизившись, положил перед ним письмо. Раввину достаточно было одного взгляда, чтобы понять, о чем оно.

— Нет! — воскликнул он. — Вы иросите о невозможном. Я никогда не соглашусь на это.

— Что вы говорите, ребе?! Вы, конечно, шутите.

— Нет, я совершенно серьезен. Мне хотелось бы оказать услугу вашему отцу, но...

— Извините меня, но вы ошибаетесь. Вы окажете услугу не моему отцу, а тем, кто вам дорог. Мой отец, зная о ваших стесненных обстоятельствах, даст вам великолепную возможность улучшить свое положение. Можете не сомневаться, он щедро вознаградит вас.

— Я искренне благодарен ему за добрые намерения, но не изменю своим принципам. Ни за какие богатства!

— Принципы! — презрительно повторил молодой человек. — Посмотрите, каким черствым и бесчувственным они сделали вас! В них только фанатизм. Как вы можете спокойно наблюдать изо дня в день, как ваши жена и дети голодают! Если вы только благословите брак моей сестры с Эдвардом Линденштейном, ваши беды закончатся.

— Вы, конечно, знаете, друг мой, что Линденштейн — вряд ли подходящая партия для вашей благочестивой сестры. Он бесстыдно и откровенно пренебрегает кошером, оскверняет Субботу, нарушает заповеди Торы. Мне трудно поверить, что ваш набожный отец готов одобрить такого жениха для своей дочери.

— Да, мой отец религиозен, но он терпимо относится к чужим убеждениям и, кроме того, полагает, что сестра сможет хорошо повлиять на Линденштейна.

— О, вы сильно ошибаетесь. Жена редко способна влиять на взгляды мужа. Чаще всего именно муж — хозяин семьи и может увлечь жену за собой. Ваш отец и без того весьма состоятелен, почему богатство Линденштейна так его возбуждает? Не будет ли его дочь счастливее с человеком беднее, но благочестивым?

— Это невозможно! — энергично возразил гость. — Моя сестра привыкла к роскоши. Она никогда не нуждалась и не сможет жить, как крестьянка.

— Но кто может гарантировать постоянство богатства?

Вопрос раввина рассердил Аронса.

— Я пришел сюда не спорить, а сделать вам предложение, и только упрямство мешает вам принять его. Запомните мои слова — вы пожалеете о своем упорстве.

Откровенная наглость посетителя возмутила раввина.

— Вы не только грубы и бесстыдны, но еще и отняли у меня драгоценное время. Да, я «фанатик». Но и вы фанатик. Только между нами существенная разница. Мой фанатизм — духовный, а ваш — низкий, материальный. Ибо кто вы, если не фанатик денег, почитатель 30лотых монет? Ради богатства вы готовы пожертвовать честью и даже счастьем собственной сестры! Нет, я не буду участвовать в этом темном деле.

— По крайней мере, мой фанатизм греет и кормит меня, снабжает всем, что душе моей угодно!

С этими словами и едким смехом Ароне покинул дом раввина, который остался очень взволнованным и удрученным.

 

Глава вторая

Завтрак в роскошном доме банкира г-на Аронса подходил к концу. Слуга в ливрее неслышно направлялся по толстому ковру к креслу во главе стола, где сидел хозяин дома. На серебряном подносе у слуги лежало несколько писем для хозяина. Взглянув на одно из них, г-н Ароне узнал знакомый почерк, быстро открыл письмо, стал его читать, и широкая улыбка появилась на его лице.

— Минна, — обратился он к своей единственной дочери, — у меня хорошая новость для тебя.

— Для меня, отец?

— Да, Минна. Ты уже настоящая барышня, и пора подумать кое о чем.

Минна поняла, что имеет в виду отец. Она скромно опустила глаза, чувствуя, как горят ее щеки.

— Ты ведь знаешь Линденштейна? — спросил отец.

— Да, он один из наших друзей, — ответила девушка.

— Верно, Миина, и у него красивый сын. Линденштейн послал его сюда встретиться с нами. По его словам, это блестящий интеллигентный молодой человек. Я уверен, тебе будет интересно познакомиться с ним.

Минна, слишком хорошо воспитанная, чтобы спорить с отцом, не могла не задать ему вопрос:

— Он благочестивый человек?

Банкир сразу заволновался, хотя вопрос Минны не так уж удивил его — он знал, как глубоко религиозна дочь.

Поколебавшись, он ответил:

— Нет, боюсь, этот Линденштейн вольнодумец. Но, — поспешил он добавить, — я уверен, что ты хорошо повлияешь на него. Молодые люди часто легкомысленны, и руководить ими трудно, но, женившись, они ведут спокойный нормальный образ жизни.

Минна молча почтительно слушала отца, однако ее тревожили дурные предчувствия.

— Сегодня он придет к нам, — продолжал отец, — и прошу тебя, ради меня прими его радушно. А сейчас я должен спешить в банк.

В рабочем кабинете г-н Ароне недолго занимался делами — вошел клерк и сообщил о приходе г-на Линденштейна, Эдварда Линденштейна.

— Просите немедленно, — нетерпеливо сказал банкир и встал навстречу молодому человеку.

Спрашивая о здоровье родителей, его самого и его поездке, г-н Ароне внимательно изучал собеседника. Красивая одежда, великолепная осанка и безупречные манеры очаровали его. Продолжая разговор, он все больше восхищался собеседником. За прекрасными манерами обнаружились и острая проницательность, и здравый смысл, и, по-видимому, хорошие деловые качества. Они довольно долго обсуждали финансовое положение местных банков, которые Эдвард посетил по указанию отца. Ароне, зная истинную причину приезда Линденштейна, пригласил его к себе.

— Познакомитесь с моей семьей, — сказал он.

Ароне был очень доволен — Эдвард ему понравился, и разве старый Линденштейн не написал, что тоже хочет этого брака?

«Теперь все зависит от Минны», — думал он с тревогой.

Однако он напрасно опасался, что Эдвард может не понравиться Минне. Молодой Линденштейн мог приспособиться к любому обществу. В гостиной банкира он скоро почувствовал себя непринужденно. Серьезность и деловитость, требовавшиеся ему в банке, совершенно исчезли. На смену им пришли изысканность и учтивость. Беседа шла о том, что интересует молодежь, — книги, музыка, театр. Линденштейн и здесь блистал. Он не только хорошо знал классику, но и с юношеской горячностью защищал современных писателей. Минну ослепило его остроумие, когда он одарил общество рассказами о выходках известных актеров и писателей, с которыми, видимо, был в дружеских отношениях. Красноречие принесло ему успех, после его ухода Минна не могла сомневаться в том, что очарована им полностью. В чрезвычайно короткий срок они полюбили друг друга...

Но Ароне, будучи человеком Б-гобоязненным, считал нужным успокоить свою совесть в определенном отношении. Оставшись с Эдвардом один на один, он коснулся предмета, омрачавшего его счастье.

— Моя дочь воспитана в традиционном доме, — поведал он жениху, — и она согласится вести только истинно религиозную жизнь. А вы, я знаю, современный молодой человек, у вас другие взгляды...

Эдвард не дал ему продолжить разговор, горячо ему возразив:

— Нет, вы ошибаетесь, дорогой г-н Ароне! Я не против религиозных убеждений Минны. Напротив, считаю это весьма похвальным. Я горжусь ею и, уверяю вас, постараюсь превзойти ее в ортодоксальности.

Услышав такие слова, Ароне поспешил распорядиться, чтобы готовились к помолвке дочери с Эдвардом.

Радость и смех наполнили в этот блистательный вечер дом. И веселее всех был, пожалуй, г-н Ароне. Долго вынашиваемые им надежды наконец сбылись — объединение двух влиятельных банкирских домов создаст эпоху!

 

Глава третья

Проходившие в этот вечер мимо фешенебельного отеля испытывали желаиие остановиться на секунду, заглянуть в окна ярко освещенного зала отеля. Смех и звон бокалов резонировали в темной улице. Друзья Эдварда Линденштейна, с которыми ему предстояло скоро проститься, давали прощальный ужин в его честь. Это была группа ухоженных молодых людей, привыкших к роскоши, легкомысленных искателей наслаждений — представителей вырождающейся молодежи высшего света.

— Ешь, Эдвард, как следует! Может быть, ты последний раз наслаждаешься этим восхитительным мясом! — советовал Линденштейну Фердинанд, один из его приятелей. Эдвард на самом деле упивался некошерной едой, запивал ее вином и веселился, как все в этом зале. Да, действительно, его в последний раз искушал пленительный аромат запретной пищи.

— Но почему? — спросил кто-то Фердинанда.

— Разве вы не знаете? Эдвард помолвлен с религиозной девушкой. Она не позволит подать такое мясо.

— Не бойтесь, — вмешался другой приятель, Генрих. — Эдвард найдет возможность удовлетворить свой неортодоксальный аппетит. Отелей и харчевен кругом достаточно.

— Но, уверяю вас, Минна позволит ему есть в отеле только хлеб и сухие сардины.

— Скажи, Эдвард, — спросил кто-то более серьезным тоном, — ты действительно позволишь женщине лишить себя всех наслаждений?

— Не знаю, — ответил Эдвард. — Но я обещал Минне.

— Обещал? Как это?

Эдвард тщательно снял пылинку с рукава своего элегантного сюртука.

— Понимаете, дорогие друзья, меня пригласили на вечернюю субботнюю трапезу в дом Аронса. После еды мне неудержимо захотелось курить, и я с трудом удержался, чтобы не послать за сигаретами. Здравый смысл подсказывал мне, что здесь вряд ли стоит курить в Субботу. Мне удалось уйти на некоторое время, я побежал к своему отелю, только там почувствовал себя в безопасности и закурил. Я лежал на диване, глядел на серебристо-синий дым, клубящийся в воздухе, как вдруг дверь распахну-

лась — на пороге стояли Минна и ее брат. Я вскочил, сердце мое дико заколотилось в груди. Минна задержалась на миг, бледная, безжизненная, как камень, повернулась и выбежала. Я бросился за ней вслед, как безумный ворвался в ее дом. Но Минна отказалась видеть меня. Мысль о потере этой юной наследницы наполнила меня тревогой. Представьте себе мою радость, когда ее брат сообщил мне, что Минна готова помириться со мной, если я дам обещание никогда не курить в Субботу и не нарушать ее святость другим способом. Я охотно ухватился за возможность сохранить ее расположение и обещал делать все, что она попросит.

— Бедный Эдвард! — воскликнул тоном притворного сострадания еще один из его приятелей, Франц. — Что же ты будешь делать в долгие зимние ночи?

— А в долгие летние дни? — подхватил еще кто-то.

— Слушайте, друзья, не тратьте зря свое сочувствие. Минна очаровательная девушка, образованная, талантливая и богатая. Религиозность окружает ее тайной, чарующей и детской. Но не беспокойтесь, я смогу отучить ее от старомодных обычаев. Разве она уже не простала мне сигарету? А если мне станет невмоготу, наш реформистский раввин охотно освободит меня от данного обещания. Он славный человек, раввин нашей реформистской синагоги. И хватит об этом. Нашего внимания ждут более приятные вещи.

Он наполнил все бокалы шампанским и предложил тост:

— За мою невесту Минну! Шампанское в тот вечер лилось рекой. Молодые люди насытились едой и теперь нагружались вином. По мере того как угасал вечер, они становились все развязнее и отчаяннее. Никто не думал уходить, поскольку никто из них не мог сделать шага, не кружась и не завихряясь. В эту ночь в отеле прибавилась дюжина жильцов.

Как не похоже это было на то, что происходило в тот самый вечер в доме у Аронса! Там Минна прощалась со своими подругами. Как поиному держались эти утонченные религиозные девушки! И как отличались их мысли от мыслей Эдварда и его друзей. Минна сияла от счастья, ее подруги радовались вместе с ней, но не могли подавить в себе сомнения, не могли понять, как Минна, их милая Минна, решилась доверить свое будущее человеку, в душе которого нет религии!

 

Глава четвертая

Экипажи быстро неслись по улице. Разодетые мужчины и женщины входили в дом г-на Аронса, в мир изобилия и красоты, веселой музыки и сверкающего вина.

Друзья Эдварда, как обычно безукоризненно одетые, наслаждались, празднуя свадьбу. Никогда город не видел такой свадьбы. Столы, уставленные золотом и серебром, ломились от изысканных яств. Большой, ярко освещенный танцевальный зал наполняли музыка и болтовня не обремененных заботами гостей.

Подруги Минны восхищались новобрачными. Какая замечательная пара! Их глаза сияли от восторга.

— У Эдварда губа не дура.

— Он знает толк в девушках.

— Невеста красавица.

— Ему нельзя не позавидовать!

— Красивый жених!

— Я понимаю, почему Минна сквозь пальцы смотрит на его недостатки.

— Ей можно только позавидовать!

Друзья обоих могли подтвердить, что молодые в самом деле счастливы. Но что такое счастье? Как люди близоруки! Как их взгляд скользит по поверхности и никогда не проникает в безмерные глубины реальности!

В последующие дни только и говорили о свадьбе Минны и Эдварда.

...Три незабываемых месяца! Париж и его бульвары развернулись перед их глазами. Венеция, ее ясное весеннее небо и очаровательные каналы. Вена, город музыки и смеха. Закат над балконом швейцарского шале... Три месяца в волшебном мире, дверь которого открыл Эдвард для своей жены Минны. Унося с собой сверкающие воспоминания, они вернулись в свой великолепный дом.

Это было в пятницу вечером. Субботние свечи и свечи Хануки бросали на стену танцующие тени. Минна и Эдвард кончали ужинать. Они спокойно беседовали, и вдруг Эдвард спросил Минну, нельзя ли ему закурить. Минна решила, что он шутит, но Эдвард повторил свою просьбу.

— Ты же обещал, — напомнила ему Минна. — И так скоро забыл?

— Нет, я обещал только для Субботы, а сейчас еще пятница.

— Разве ты не знаешь, что Суббота начинается вечером в пятницу?

— Да, я знаю, но не хочу продолжать эти глупости. Я хочу курить, когда мне угодно, и постараюсь освободиться от клятвы.

Минна побледнела от ужаса.

— Эдвард, что ты говоришь? Ни один раввин не может освободить тебя от клятвы, да и если бы мог, то какой раввин разрешит тебе курить в Субботу?

— Минна, давай договоримся, — начал Эдвард примирительным тоном. — Если наш священник освободит меня от клятвы, ты позволишь мне курить.

Минна, убежденная, что ни один уважаемый раввин не освободит от такой клятвы, неуверенно согласилась, хотя побаивалась каких-то хитростей.

На следующий день, едва на небе замерцали первые звезды, Эдвард отправился к дому реформистского раввина доктора Э.

— Добрый вечер, достопочтенный, — обратился к нему Эдвард.

Раввин ответил на приветствие неожиданного гостя, а тот как бы между прочим заметил:

— Вы поразили меня сегодня.

Священник вопросительно смотрел на него:

— Поразил? Каким образом?

— Ну, ваша проповедь сегодня была такой... как сказать, такой убедительной, ортодоксальной. Не потому ли, что моя жена регулярно посещает вашу службу?

— Вы не очень далеки от истины.

— Вы ни разу не были в нашем доме. Не согласитесь ли вы завтра отобедать с нами? Мы будем весьма польщены.

— С большим удовольствием.

Сердечное приглашение Эдварда несказанно обрадовало священника, который, конечно, знал о влиянии этой семьи в свете. Согласие же священника восхитило Эдварда: он рассчитывал наконец избавиться от тяжелого бремени, возложенного на него женой.

Точно в обеденное время достопочтенный доктор Э. прибыл в этот богатый дом.

Минна, действительно польщенная визитом, обрадовалась гостю, вдохновенные проповеди которого производили на нее большое впечатление. Она не сомневалась в искреннем благочестии раввина.

Обед был изыскан, прекрасно приготовлен и так же сервирован.

Вскоре Эдвард внес торжественность в праздничную атмосферу, открыв гостю истинную причину приглашения:

— Скажите, можете ли вы освободить меня от клятвы?

Раввин задумался, а глаза Минны затуманились грустью.

— Курить в Субботу запрещено, — ответил он. — Кроме того, наши мудрецы учат, что освободиться от клятвы, данной одним человеком другому, невозможно.

— И у меня не остается надежды? — с отчаянием в голосе спросил Эдвард.

Священник, не желая терять покровительство богача Линденштейна, заговорил медовым голосом:

— Но вы же знаете, что запрещено курить в Субботу?

Эдвард с трудом сдерживал раздражение:

— Это меня нисколько не интересует. Я хочу только знать, должен ли я по Закону придерживаться этой клятвы.

— Ну, это совершенно другое дело. — Священник принял наиболее внушительный, достойный кафедры вид и продолжил: — Во времена Храма одному человеку предложили принести жертву, чтобы искупить нарушение Закона такого же рода, как в вашем случае. Когда мудрецы спорили, из-за какой именно клятвы можно это сделать, один из них предположил, что из-за такой же, как у всех евреев. Но остальные, то есть большинство, решили, что нарушение личной клятвы не требуется искупать осо60— ведь и так уже нарушено торжественное обещание, данное всеми евреями на горе Синай.

Гнев Минны вспыхнул, как огонь. Она горячо заспорила со священником, неожиданно для нее поддержавшим Эдварда. То, что у человека не требовали жертвоприношения, не отрицает присутствия вины.

— Ну, достопочтенный, каков ваш приговор? — спросил самодовольно Эдвард.

— Вы слышали мнение мудрецов Талмуда, — потупился священник.

— Как вы смеете произносить имя Священной Книги? В ваших устах это кощунственно! — воскликнула Минна. — О, как я ошибалась в вас, надеясь, что вы приведете Эдварда обратно к вере! Глупо было отвергать мнение праведных евреев, которые считают вас реформистским раввином, презирают вас, избегают вашего общества!

Минна безжалостно бичевала священника, сорвала все его маски. Извиваясь под ее ударами, раввин-реформист повернулся умоляюще к Эдварду в поисках ободряющего взгляда. Но супруг Минны разочаровал его. С наслаждением выслушивая тирады жены, он смотрел на священника с явной иронией.

Обнаружив, что союзник его бросил, доктор Э. поспешно ретировался, спасаясь от гнева Минны. В комнате воцарилась тишина.

— Ты немного поучила этого дурака, — заметил Эдвард, мысленно смакуя сцену, завершившуюся уходом священника.

У Минны еще пылали щеки. Она повернулась к Эдварду и мягко спросила:

— Полагаю, ты отказался от своего намерения?

— Почему я должен отказываться? Ты слышала, что сказал священник, и, надеюсь, не забыла нашего уговора.

Конфликт — странная вещь. Он может долго оставаться скрытым, как заглушенное биение сердца, но иногда становится очевидным, словно вспышка молнии на потемневшем небе. Сейчас наступил именно такой момент, и Эдвард почувствовал это. Две блестящие слезинки скатились по щекам Минны.

— Минна, дорогая, я мог бы сказать: «Я сделаю это для тебя, чтобы ты была счастлива». Но чего стоило бы это заявление? Оно оказалось бы совершенно незначительным. Потому что нисколько не связано было бы с религиозными убеждениями. Бесполезно это обсуждать.

В комнате воцарилась тишина— спокойствие перед грозой. Слышалось только тиканье старинных часов, уносящих минуты. Но буря уже началась. Потоки слез лились из глаз Минны, таких горячих и горьких слез она еще не знала. Эдвард не мог рассеять горе жены и быстро ушел, оставив ее одну с ее болью. Предчувствия Минны сбылись, она увидела свое положение с полной ясностью. Прав был раввин из города Н. Дочь оказалась пешкой в любви родителей к золоту, невинной жертвой их стремления к богатству.

Взяв перо, она написала им об ужасной сцене, происшедшей только что. Не обвиняла, не жаловалась. Но каждое слово было написано слезами из покрасневших глаз и кровью из разбитого сердца.

 

Глава пятая

Минна больше не плакала. Она предалась тихой грусти. Горе, как ядовитый червь, высасывало из ее сердца кровь. Щеки молодой женщины покрыла бледность, в потухших глазах сквозила безнадежная покорность судьбе. Смертельная печаль завернула ее в саван, саван отчаяния и тревоги. Всем своим видом она источала печаль, само ее присутствие являлось постоянным упреком мужу.

Эдварда победа вооружила новой отвагой, он отбросил всякое притворство. Все клятвы, когдалибо данные им Минне, были развеяны. На ее глазах он растаптывал все обычаи и убеждения, которыми она так дорожила. Однако сам он был из плоти и крови, и боль в глазах жены не оставляла его равнодушным. Оба были несчастливы, находились в тисках скорби, которая простерла свои крылья над безрадостным домом.

Горе Минны не освобождало ее от некоторых социальных обязанностей. Маленькая еврейская община города охотно приняла богатого и влиятельного Эдварда в свою среду, уважаемые члены общины наносили визиты его супруге — новому приобретению их круга. Она в свою очередь была радушна и учтива, как и подобает хозяйке.

Впервые в жизни Минна встретила нечто совершенно новое. Как дочь банкира она без труда общалась с самыми знатными людьми, богатство не поражало ее. Но к этому кругу знакомых она не привыкла. Для них богатство было важнее всего. Жажде золота у этих людей не сопутствовала утонченность, свойственная религии и культуре.

Минна также не привыкла к лицемерию и лжи, свойственным обществу нуворишей. Ее обычно острому уму мешала наивность, не позволявшая разглядеть в новых знакомых извращение человеческой натуры. Держа в украшенных бриллиантами руках чашку чая, поглощая креветки и некошерное вино, женщины во всеуслышание объявляли, как строго они соблюдают Закон у себя дома. Одна из них, сделав покупки утром в Субботу, рассказывала другой, что регулярно зажигает субботние свечи.

Лицемерили эти люди по двум причинам. Во-первых, человеку свойственно представляться не тем, что он есть на самом деле. Эти женщины, далекие от истинного благочестия, хотели, чтобы их считали религиозными. Их глаза светились мягким светом, застилались туманом, в них стояли слезы, когда они говорили о своих религиозных родственниках, о собственной верности традициям. Вторая причина происходит от слабости, которой подвержено большинство людей. Встречаясь с художником, они пытаются ему понравиться, выказывая интерес к живописи, и, чтобы скрыть собственное невежество, принимают уверенный вид знатоков. Женщины, с которыми приходилось общаться Минне, говорили с ней о высоких материях, очень мало в них разбираясь.

Минна, не подозревавшая, что они либо лгут, либо говорят полуправду, нисколько не сомневалась в их искренности. Именно эту доверчивость Эдвард решил использовать против нее, чтобы привести ее в свой лагерь вольнодумства.

Однажды утром за завтраком он обратился к жене с вопросом:

— Минна, ты слышала новость?

— Нет, а что? — поинтересовалась она.

— Рейхсмейры только что купили прекрасную виллу и намерены отметить это событие. Собираются все важные люди города. Нас с тобой тоже зовут. Надеюсь, ты не разочаруешь меня отказом от приглашения.

Эдвард понимал, что изменить образ мыслей Минны ему будет нелегко. Мысли и убеждения остаются пассивными, пока не проявятся в каком-нибудь поступке. Г-жа Рейхсмейр постоянно подчеркивает, что строго соблюдает все законы о еде, и Минна не сомневалась хотя бы в частичной правде ее слов.

— Прекрасно, — сказала Минна. — Мы примем приглашение.

Новая вилла Рейхсмейров, в которую съехалось множество гостей, буквально гудела. В великолепном танцевальном зале собралась элита общества. Банкету предшествовала внушительная церемония. Синагогальный хор пел псалмы, достопочтенный доктор Э. произнес проповедь. Затем гости перешли в огромный зал, где было подано помпезное угощение. Минна чувствовала себя в этой компании несчастной. Ее шокировал низкий уровень культуры так называемых аристократов. Она нашла, что они невежественны, совершенно не знают литературы, цитируя тексты, известные любому школьнику, искажают их. Она кого-то вежливо поправила, и это вызвало изумленное восхищение:

— Как может такая интеллигентная женщина, как вы, цепляться за устаревшие обычаи ортодоксальных евреев?

На это Минна быстро ответила:

— Как можете вы критиковать и комментировать то, с чем так мало знакомы?

За столом, уставленным всевозможными редкими блюдами, гости наслаждались едой и грубым юмором анекдотов, возмущавших Минну. Звучали музыка и смех, но она сидела молча, с нетерпением ожидая, когда можно будет вежливо попрощаться и не обидеть хозяйку уходом.

Неожиданно из груди Минны вырвался подавленный крик. Лицо ее цветом походило на белую простыню, глаза лихорадочно горели. Она не могла произнести ни слова, указывая рукой на тарелки с ветчиной, которые только что поставили на стол. Минна была охвачена ужасом от мысли, что она сидит здесь, где подают некошерную еду! От этой мысли она соскользнула со стула и упала без чувств.

Все хлопотали над ней, но доктору потребовалось довольно много времени, чтобы привести ее в себя.

— Эдвард, едем домой, оставим этот нечистый дом, — потребовала она, как только смогла что-то сказать.

Эдвард покраснел от стыда. Этот маленький инцидент мог стоить ему места в обществе. Но то, что его любимая жена чуть было не съела запретную еду, стоило любой жертвы. По дороге домой он произнес утешающе:

— Первый раз всегда трудно. Со временем ты сможешь есть это и ничуть не страдать. В сущности, даже думать об этом не будешь.

Минна не снизошла до ответа. Слишком она была озлоблена. Он один виноват в случившемся. Вынудил принять это приглашение, хорошо зная, что заставляет ее предать принципы, ради которых она готова пожертвовать жизнью. Скор-

чившись в углу шикарной кареты, Минна могла лишь глубоко вздыхать. Вышла она из нее, избегая помощи Эдварда. Не взглянув на него, побежала к себе, закрыла дверь. И снова написала отцу, но на сей раз закончила письмо душераздирающим воплем: «Если ты сколько-нибудь ценишь жизнь своей дочери, приезжай и забери меня отсюда!»

Строчки прыгали перед глазами банкира. Он станет посмешищем всего города, предметом общего возмущения и издевательств! Как привезти к себе дочь всего через полгода после свадьбы? Какой позор! Он давно понял почти пророческую мудрость раввина из городка Н. Да, дочь была бы действительно более счастлива, послушайся он благочестивого раввина. Но теперь слишком поздно раскаиваться. И Ароне отправился в дом дочери, чтобы помирить ее с мужем. Нелегкий труд возложил он на себя. Спустя неделю после горьких сцен и яростных взрывов ему удалось убедить дочь и зятя согласиться хотя бы на то, что Эдвард обещает отбросить свой дикий план, а Минна — не вмешиваться в жизнь Эдварда. Современный идеал супружеской жизни! Это, безусловно, устраивало Эдварда. Убежденный, что преуспел в заключении мира, г-н Ароне уехал, вполне довольный собой. Но, подобно дому на ненадежном фундаменте, этот мир был обречен рано или поздно разрушиться.