Эли Визель (Отрывки из книги)

Эли Визель (Отрывки из книги)

Безмолвные евреи

Откуда они пришли?

Кто их прислал?

Кто им показал дорогу, указал время? Откуда они узнали, что сегодня большой праздник? По какому календарю они определяли праздники ? Кто сказал им, что сегодня у синагоги в Москве, на улице Архипова соберутся тысячи молодых, незнакомых, не знающих, собственно, ничего о еврейской религии и народных традициях, и вообще о еврействе, но, нивесть как узнавших, что сегодня праздник Симхат Тора, праздник привязанности к Торе, к духовным ценностям народа. И поэтому надо танцевать, и петь, и веселиться, преодолев запреты властей.

Кто открыл им все это?

Взволнованный, охваченный головокружительными мечтами, я влился в их ряды, стараясь проникнуться их чувствами и понять этот энтузиазм. Вдруг исчезли у меня вся грусть и тоска, накопившиеся во мне за последние недели; остар’що меня, мгновенно и угнетавшее чувство потерянности. Я все забыл: и этих мелких доносчиков >. - ненавистью, и этих мелких стариков, глаза которых выражают жалкую покорность, как глаза побитых собак, и мольбы нищенствующих. Меня увлекло в какие-то дали. Предо мною открылись вдруг широкие горизонты надежды и уверенности. Уж давно я не чувствовал себя таким сильным, таким полным достоинства и уверенности. К черту все громкие слова!—я вдыхаю в себя большие глотки счастья и сердце мое чуть не разрывается от радости. Я шагаю по облакам, а волны света несут меня к неведомым дальним берегам, к тем краям, где все кончается чудом, беспримерными фактами. Как сказал поэт:

„Из темных теснин, пробьется искра, и вырвется пламя, и вознесется к небу и жизни вечная правда вернется к людям".

И так я бродил средь людей как лунатик, как дирижер, как победитель, от одного круга людей к другому, и не закончив спор в одном кружке, бегу к другому, не оставляю одного, а уже влезаю в другой, и все время во мне горело необузданное желание разразиться гомерическим хохотом, каким никогда не смеялся: к черту страх и боязнь. Не им—врагам еврейского народа и Израиля—сказать последнее слово.

И если нужно доказательство этому, то эта молодежь, присутствующая здесь, докажет своей радостью, которая бурлит и, как огромная река, выходит из своих берегов. В той форме, в какой они находятся сейчас, в смелом общении друг с другом, (даже с незнакомыми)—во всем сквозит уверенность. и бесстрашие.

И если такая массовая демонстрация возможна, то все возможно. С. сегодняшнего дня уже нечего опасаться за будущее.

Был вечер Симхат Тора. Тот, кто не видел буйное, стихийное веселье, охватившее всех присутствовавших у московской синагоги, не знает, что значит еврейский праздник и как его надо праздновать. Если бы я приехал в Советскую Россию только для того, чтобы принять участие в этом торжественном событии, то считал бы свою поездку не напрасной.

В течение всей недели шел дождь, вчера шел снег. В еврейской общине не скрывали свою озабоченность; не испортит ли погода праздничное торжество, которое так долго ждали? Молодежь не боялась холода или снега — к этому москвичи привыкли; главное, чтобы не шел проливной дождь, а это помешает всем провести праздник на улице близ синагоги. Ясно, что все зависит от количества участвующих. В начале эпохи ,,оттепели" приходили немногие, несколько сот всего. Люди еще были нерешительны и опасались последствий; они приходили на улицу Архипова, высматривая это место, как бы исследуя его. Собирались на час, пели немного у синагоги и уходили с одним намерением—на будущий год собираться вдвое больше. В 1964 году их было уже около 10 тысяч молодых людей и девушек, а сколько придут на будущий год?

По мнению обозревателей—специалистов, такие собрания молодежи носят больше характер общественный, чем религиозный. Ведь речь идет о студентах, которые приходят развлекаться, провести приятно вечер, расширить круг знакомств. Если бы можно было встретиться в другом месте, то не пришли бы они сюда.

Так говорят „наблюдатели".

Но пусть простят мне эти специалисты—все же я считаю, что их толкования не убедительны. Ведь в Москве нет недостатка в молодежных клубах: комсомол, институты и университеты, дома культуры дают немало возможностей для развлечения и знакомств И если еврейская молодежь выбрала для этого вечера именно эту улицу, то значит есть другая причина. Они пришли сюда именно для того, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к еврейской нации, несмотря на совершенно ассимилированное воспитание, которое они получали дома, несмотря на ядовитую, антисемитскую пропаганду советской прессы, пытающейся отравить их сознание и вырвать с корнем все духовные ценности еврейского народа.

И тем не менее они приходят сюда, чтобы выразить свою привязанность к еврейству.

Между пропагандируемой ненавистью и внутренней верностью — они выбрали верность!

Конечно, если бы они могли выразить свою еврейскую идентичность каким-нибудь другим путем, возможно, что они бы не пришли сюда. Но они не могут—им не разрешают. В течении всего года они живут в атмосфере подавленности и унижения в еврейском смысле этого слова. Только один раз в году они снимают свою маску и со всем свойственным им энтузиазмом бросаются в эту кипящую радостную массу людей. И это дает им силу продержаться до будущего года.

Праздник Симхат Тора в Москве. Я готовился к этому словно к экзамену, будто ко встрече с неведомым. Я был взволнован как никогда. Рассказы о прежних празднествах только добавили страх. Боялся разочарования. А вдруг не придут. ? А если придут так только немногие, и те в подавленном настроении? Или придут,но не как евреи приходят на свой праздник. Чтобы не пропустить этот вечер, я решил вернуться в Москву заранее, находясь последние дни праздника Суккот именно здесь. Я мог бы видеть собрания молодежи в меньшем масштабе в Ленинграде или в Тбилиси, но это грандиозное зрелище, кульминационный пункт должен быть в Москве.

Я горел желанием ближе познакомиться с этой еврейской молодежью, увидеть их порыв и как он будет выражен. Я приготовился и хотел задать им массу вопросов, но я не ожидал, что когда наступит само празднество, я настолько расчувствуюсь, что забуду про них.

До сих пор я разговаривал только со стариками. Все они жаловались, что по желанию или поневоле молодежь идет по легкому пути ассимиляции. Старое поколение сомневалось в возможности продолжения еврейской жизни в Советском Союзе.

Будучи во Франции и в Соединенных Штатах, я часто слышал от пожилых людей жалобы и в таких же черных красках рисуют они будущее еврейского народа и, как будто бы, теми же аргументами и доводами: если гаснет еврейская жизнь в Советском Союзе, то это потому, что молодое поколение не хочет ее продолжения. Поэтому, нет там ни школ, ни книгоиздательств, ни библиотек, ни еврейских ктубов. В стране марксизма-ленинизма всякое проявление иудаизма это значит—идти против течения. Оно может еще протянуться у пожилых и отсталых людей. А молодежь не принимает его. Этот аргумент можно услышать очень часто из уст всяких журналистов и комментаторов, приезжающих из России. Ответственность за угасание духовной жизни среди евреев возлагается только на молодое поколение, и только их можно обвинить в этом.

Но сегодня вечером прояснится вся правда. И пусть молодежь выскажется. Пусть сама определит свое отношение. Снедаемый любопытством и заботой я ждал наступающего вечера. Сердцем чувствовал, что будет что-то грандиозное. Я не находил себе места. Из окна гостиницы я наблюдал закат солнца, зажигающее тысячами разноцветных огней куполы Кремля. Воздух был чистый и не было облаков; чтоб только не было дождя, чтоб не испортилась погода в последнюю минуту!

Да, наши молитвы были услышаны, не было ни дождя, ни снега, но с наступлением темноты задул холодный пронизывающий ветер, вызывавший дрожь во всем теле; люди, проходившие по Красной площади, ускорили свои шаги, но мои друзья из дипломатического корпуса не были озабочены.

—Успех обеспечен!—сказали они. Молодежь не испугается холода. Многие придут и будет тепло.

Видимо, и советская милиция так считала. К вечеру она закрыла улицу для движения всякого транспорта. Два мощных прожектора осветили всю местность. Десятки милиционеров собрались, чтобы наблюдать за действием публики. Некоторые были снабжены крупными фотоаппаратами: чтобы знали евреи, что за ними следят.

И они пришли.

В большом освещенном зале синагоги собралось более двух тысяч человек. Многие пришли со своими детьми: пусть малыши знают, что евреи умеют радоваться. Вместе с мужчинами очень много молодых девушек. Женская половина переполнена. Везде чувствуется праздничное настроение, люди улыбаются друг другу, даже совсем чужие люди приветливо кланяются, как будто старые знакомые, друзья встречаются после долгой разлуки—все чувствуют себя как-то возвышенно.

Чем отличается этот вечер от всех остальных в году?

Кажется, что в этот вечер исчез страх и боязнь, окружающие людей целый год. Люди как бы почувствовали себя свободными. Они не прячут свои лица, не опускают глаза при разговоре друг с другом. Люди не боятся сказать, что накопилось у них на душе, сбросив с себя груз, так давивший на них. Они обмениваются мнениями.

На переднем плане в синагоге, у амвона, сидит в своем кресле престарелый раввин. Он выглядит спокойным и уверенным, не так, как в ночь на Йом-Кипур. Лицо его сияет и он полон достоинства. В зале какой-то старик обратился к мальчику, у которого был маленький флажок: „дашь его мне, для моего внучка?" И мальчик отдал ему флажок. Старик взял флажок и приблизил его к губам. Какой-то секретный сотрудник (агент КГБ) внезапно закричал на него: „Отдай обратно, не смей брать!". В другое время старик подчинился бы беспрекословно: ведь это политическое дело—распространение предметов чужой культуры! Запрещено! Но не в этот вечер! Сегодня мы свободны. И старик не послушался. Сексот продолжал настаивать: „Отдай!" А старик держится. И вcе соседи вокруг его поддержали. В конце концов доносчик капитулировал и, посрамленный, ушел ни с чем. В этом вечер такие, как он, были явно в меньшинстве.

Когда же начнется праздничное хождение со свитком Торы, и пение, и танцы после каждого круга („Хакафа")?

Праздничная молитва уже окончилась. Кого ждут? Никого. Просто так, приятно быть вместе со всеми, без забот, без стр;гха. Я чувствовал себя так облегченно среди этой массы освобожденных людей. Нет и гнета. Как хорошо среди своих! Лучше пока еще не начинать. Так стало ожидание частью веселья... Если бы можно было так быть объединенными и ждать до будущего наступления праздника—все бы это сделали.

„На улице уже весело"—сообщили нам вновь пришедшие.

Наконец, видимо, решили начинать. Нельзя же оставить всех до утра. Староста синагоги объявил в микрофон о начале „Хакафот" и попросил, чтобы было тихо. Но никто его не слушал. Возможно, что люди пришли сюда, чтобы быть вместе и выразить этим свою идентификацию е еврейским народом. Староста понял, что ему не удастся водворить свой порядок, но надо начинать. Старик раввин открыл церемонию праздника чтением первого стиха из Библии: „Ты видишь сейчас, то Господь Бог един, и нет кроме него!" Казалось, что тихий голос Раввина будто окреп, помолодел и властно пронесся по всей синагоге, распространяя свет спасения.

—А на улице что делается, прямо не верится,—сообщил нам кто-то.

Но и тут, в синагоге, было весело. Пригласили почетного гостя, чрезвычайного посла государства Израиль, сказать следующий стих. Вся публика приподнялась, встала на цыпочки, чтобы увидеть чрезвычайного представителя государства Израиль. Его присутствие будто придало силу и гордость присутствующим. Все выпрямились.

Наконец наступил черед праздничной процессии с Торой. Открыли „Арон кодеш" и самых почетных людей пригласили к первой „Хакафа". Энтузиазм и возбуждение в публике все росло. Многие подходят к свиткам Торы, целуют их, обнимают Тору, как бы стараясь идентифицироваться с нею.

Вчера я ходил на „Хакафот", устроенных в маленьком зале синагоги к Хасидим. Там был старый раввин. Мы с ним танцевали вместе так долго, что я опасался, что он упадет,—но нет! Он кружился и все кружилось вокруг нас. Я подумал, что надо его отвезти к его креслу, а он весь в невероятном порыве: голова прямая, глаза блестят и весь он сияет от радости. Вдруг к нему подошел большой здоровый детина, втиснулся в кружок , схватил раввина за руки и говорит: „Ребе", давайте танцевать традиционный еврейский танец, сегодня Симхат Тора. К черту всех дьяволов!"

Они танцевали, а мы аплодировали. Старый раввин уже почувствовал, что не может больше, но напарник его все требовал: „Еще Ребе, еще!" Чувствовалось, что этот большой, сильный еврей целый год сдерживал весь свой гнев и сейчас его радость была такой разрядкой, что он даже заплакал.

Почему он заплакал? Плачут, когда хорошо, плачут когда плохо. Возможно, что здесь он черпал свою духовную силу на целый год.

Наконец он оставил старого раввина, взял Тору, прижал ее крепко к груди и сказал: кто еще хочет танцевать?

Но все это было вчера, в обществе хасидим, где еще сильны религиозные чувства и древняя традиция, но сегодня мы в большом зале синагоги, и еврейская молодежь здесь почти ничего не знает о еврейской традиции, однако, они пришли сюда. Они не молились, — они не знают, как это делают. Но они слушают-—значит принимают участие. Они внимательно смотрят как делают ,,Хакафот", как ходят вокруг амвона с праздничными молитвами и свитками Торы в руках. Следовательно они уважают еврейскую традицию. И я подумал : чудо, случившееся в этот праздник,—это возрождение еврейского народа в Советском Союзе.

Наконец приготовились к обходу — „Хакафот". Как пройти сквозь всю массу людей? Все стоят, выпрямившись, как стена. Вот уже процессия со свитками Торы и песней пытается пройти. А песня эта—стих библейский—как будто специально предназначен для этой публики:

„И объедини всех наших рассеянных среди чужих народов, и собери их со всех концов света"!

И люди как будто поняли смысл этих слов, и прислушиваясь они, как будто, воспрянули духом.

Среди присутствовавших здесь в синагоге были представители израильского посольства, часть которых принадлежала к левым партиям.

С детства учили их высмеивать религию и особенно религиозных людей. Но в этот вечер они праздновали Симхат Тора с неописуемым энтузиазмом, до потери сознания.

Стерлись всякие границы и взгляды всех как будто сошлись вместе, в одном стремлении, в едином порыве. Религиозный экстаз охватил всех.

Один важный американский писатель, еврей, сказал: „Здесь, среди русских евреев, и я делаюсь евреем".

„А на улице что делается—люда прямо выходят из себя"—сказали нам.

Но мы решили остаться здесь. Такой духовный подъем давно не наблюдали. Те, которые никогда не видели Тору, обнимают ее с любовью, как потерянный и найденный клад. Пожилые люди поднимали на плечи своих внуков и говорили им: „Смотри и запомни!“ Дети смотрели. Конечно они вспомнят и поймут. Молодой израильский дипломат стал петь, прихлопывая:

„Давид, царь Израиля жив и здоров!"...

И действительно, каждый из присутствовавших здесь в синагоге подтверждал этот библейский стих.

Когда окончился первый обход („Хакафа“ 1), стали приглашать всех иностранных гостей вторым обходом. И тут волна воодушевления, охватывавшая всех, перешла всякие границы. Со всех сторон появились запевалы израильских песен и вся публика в экстазе, до самозабвения, поддерживала их. Все песни как будто слились в один большой братский хор, И те которые отбыли свои сроки за сионизм в ссылке, в Сибири, и те, которые только влились и связали свою судьбу с еврейским народом—все они сейчас, как единый ансамбль, демонстрировали свое историческое единство.

В эту ночь ты чувствовал, что каждый из них и все вместе будто стояли у горы Синай и слушали божественные слова, благую весть. Это чудо случилось не только в Израиле, но и здесь.

Мы шли со свитками Торы в руках, иона нам служила защитой, и мы пробивали себе дорогу. Нас держали, не хотели отпускать. Будто море ласковое поднимало и опускало нас на своих волнах, и когда поднимало нас высоко, высоко, мы и не пытались защищаться: казалось будто нас несут на крыльях.

Никогда я не видел так много лиц около себя. Старые и молодые обнимали нас по-братски. Один старик приложил руку и благословил меня. Молодая девушка аплодировала мне. Все хотели коснуться Торы и унести в своем сердце этот памятный вечер. Многие шептали нам на ухо благие пожелания, кто-то рассказал о таинственном сне. Мне показалось, что я живу одновременно тысячу жизней. Один человек мне крепко пожал руку, но ничего не сказал, другой— что-то пробормотал, но я ничего не понял, третий—улыбнулся мне и ждал, видимо, моей улыбки... Казалось, что в их глазах мы были особыми людьми. Может быть праведниками, может быть чудотворцами. Все это г этому, что у нас не было чувства страха.

Когда-то в детстве мы в праздники окружили нашего раби и просили его, чтобы он помолился за нас Всевышнему. Но здесь в синагоге, в Москве, они ничего не просили, наоборот. Они показывали нам свое благородство и великодушие; они нас благословляли, они желали нам здоровья и долгой жизни. Некоторые шепотом сообщили нам свои секреты: „У меня есть дядя в Иерусалиме". „У меня есть брат в Сан-Франциско", „у меня есть тетя в Хайфе", „двоюродная сестра в Марселе". Ни имени, ни адреса. Просто люди хотели поделиться, что часть их „Я" находится там, на свободе. У других не было никого за границей и они решили ободрять нас лозунгами: „Израиль будет жить!"

„Израиль будет жить!"

„Израиль победит!"

„Израиль не покорится!"

Какой-то человек в рабочей фуражке подошел ко мне близко и шепнул: „Хочу тебе сказать по секрету". И он произнес первые слова израильского гимна— „Хатиква". Он тут же исчез, а на лице у него выражение гордости и победы.

Женщина упрашивала меня: „Скажите пару слов моей дочери, умоляю вас". Дочь ее молодая, красивая, говорила мне по-русски. Я ей отвечал на иврите. И все же мы поняли друг друга. Мать подошла и поцеловала меня: „Большое вам спасибо!" Из моей памяти как будто вылетели все слова. Я мог только повторять в который раз— „Большое спасибо, большое спасибо!" За все! За эти великие минуты! Спасибо вам за то, что сохранили свою духовную силу, что доказали всем, что Вы живете, что Вы умеете мечтать, петь, любить. Спасибо Вам за то, что нашли в себе силы благодарить меня, еврея, за то, что я еврей!

Больше часа продолжалась вторая Хакафа. Я не мог больше стоять на ногах. Я передал Тору следующему, по вызову старосты, и присел где-то сбоку. Я хотел отдохнуть, отдышаться. „Главное, не забыть все это",—подумал я.

—А на улице молодежь веселится—сказали нам. Мы вышли с бокового входа. Несколько сыщиков вышли за нами. Пусть идут. Сегодня нас это не трогает.

Я не узнал улицу. Казалось, что я нахожусь в Бруклине, или в Иерусалиме. Казалось, что улица вся улетает, небесные ангелы поют песни, царь Давид играет на скрипке, весь город радуется и чувствую себя так легко, как будто я в воздухе...

На улице

„...Какое дело вам, живущим вэ Франции, в Америке или в Израиле, что в моем паспорте значится слово „еврей". Мне наплевать на все это. И вся эта молодежь вокруг также реагируют на это как я. Мы уже не стесняемся своего происхождения".

Человек, который сказал мне эти слова,—боевой капитан Советской Армии, принимавший участие во многих боях с гитлеровской армией и был награжден во время сражения за Берлин. Он, конечно, коммунист, как и его отец. И все же если бы он не был евреем, а узбеком или казаком, или другой национальности, он бы продвинулся в своей университетской карьере значительно дальше. Как еврей он вынужден мириться с тем, что он будет последним в списке. И вот, в конце концов, он решил сделать оргвыводы. Раз сделали его евреем—он им и будет! Он рассказал о своем первом посещении синагоги.

„Два года тому назад, в ночь на Симхат Тора я захотел увидеть своих братьев по несчастью. Не сказав никому ни слова— ни жене, нееврейке, ни моему сыну—зачем их вмешивать в это запутанное дело преждевременно ? Сыну было шестнадцать, и я решил, что когда придет время и он станет совершеннолетним—сам решит эту задачу; пусть выбирает по своему усмотрению. Как ребенок от смешанного брака он может выбрать: или записать в паспорте мою национальность или же национальность матери. Я не пытался повлиять на него.

В прошлом году я пришел вторично. Молодежь танцевала. Было приятно смотреть на них, как сегодня вечером. Я подошел к одной группе, танцующей еврейский танец „Хора" и я почувствовал дрожь в коленах: я встретился здесь со своим сыном лицом к лицу. Он признался мне, что уже третий раз здесь, но не смел мне сказать об этом

— Хотите его увидеть?—спросил он меня.

— Очень!

— Он здесь в каком-то месте,—показал капитан на возбужденную толпу, как-бы намекая: все они мои дети.

Несмотря на массу переодетых сыщиков и „дружинников", несмотря на присутствие многих одетых в милицейскую форму, молодежь вела себя свободно, не сдерживая свои чувства, накопившиеся за целый год.

Они говорили так, что, наверно, родители их, услышав это, схватились бы за голову.

Многие из молодых людей теснились вокруг книжного ларька, где один ловкий продавец используя момент и тесноту продавал биографию известного еврейского артиста С. Михоэлса, убитого в Минске секретными сотрудниками КГБ. Не было недостатка в покупателях, но комментаторов и острословов среди этих молодых людей было значительно больше.

„А в этой книге рассказывается откровенно и правдиво—кто и почему убили Михоэлса?"

„Нет ли у вас книжки о Переце Маркише, Давиде Бергельсоне, Ицике Фефере, замученных в застенках Лубянки и застрелянных по приказу великого Сталина?"

Или: „Хотел бы приобрести животрепещущую книжку под названием: „Жизнь и смерть еврейской культуры в России".

Хотя я был иностранцем, но я свободно завязывал беседы с каждым говорили по-английски, идиш, иногда на иврите, но очень часто с помощью моего друга, переводчика. Многие спрашивали меня о положении евреев в западных странах. Некоторые осуждали Израиль за его политику в отношении Западной Германии. Ни один из них, я подчеркиваю, ни один из них не высказал ни одного критического слова по отношению к Советскому строю: было совершенно ясно, что политика их не интересует. Они согласны были с тем, что еврейский вопрос не нашел своего решения в Советском Союзе, но они не обвиняли в этом правительство и тем более не осуждали.

— „У нас есть много антисемитов, но антисемитизма как такового нет", —сказал мне студент медицинского института. А товарищ его дополнил:

— „Но вы за нас не беспокойтесь. Им не удастся нас согнуть в бараний рог. Чем больше будут стараться, тем более мы поднимем голову выше. Это не ирония, это так! Антисемиты омолаживают еврейский народ. Ведь сейчас нам приходится искать сущность наболевшей еврейской проблемы, определить судьбу еврейского народа на будущее; но ведь молодежь наша не имеет понятия о корнях существования народа, о его историческом назначении. Познание еврейства, представление о народе у них из чужих источников. И вот их толкают на поиск: молодежь наша восстает против несправедливости, превращая гнев в идентификацию".

Я спросил молодого химика:

— Вы не знаете ни иврит, ни идиш, ничего не знаете о нашей истории, нашей культуре; кроме того, у вас нет и религиозных чувств, так в чем же вы видите себя евреем ? Как вы индентифицируете себя ?

Его ответ поразил меня.

—Товарищ, дорогой! Вы живете, по-видимому, в стране, где еврей может позволить себе задавать разные вопросы, которые нам, здесь, кажутся невероятными. У нас же достаточно, чтобы еврей объявил себя евреем; достаточно, чтобы он выполнил одну, какую-нибудь, заповедь, чтобы праздновал один еврейский праздник. Потому что у нас быть евреем это уже большая задача, это состояние вызывает насмешку и ограничения. Оно становится задачей существования и самосохранения. Если когда-либо мой сын спросит меня—кто такой еврей, я ему отвечу:

— Еврей это тот, кто знает когда можно задавать вопросы и когда можно ожидать ответа, и уметь выждать!

— Ора! Ора!—веселилась молодежь вокруг, около синагоги. Уже был поздний час, но все продолжали петь и танцевать и беспрерывно слышался библейский стих: „Давид, царь Израиля, жив и существует!" Да, это действительно так! Я убедился в этом воочию.

Праздник Симхат Тора в Москве оживил во мне надежду на будущее еврейского народа в России. Неправы были старики, которые жаловались все время, указывая на отчаянное и безвыходное положение. Они думали, что они знают молодое поколение и его взгляды, но они ошиблись.

Они не заметили скрытые силы, заложенные в нем, и эти силы во многих случаях превосходят силы, заложенные в молодом поколении в западных свободных странах. Безусловно, что здесь я увидел у молодых людей больше заинтересованности и любви к государству Израиль, к его судьбе, больше порыва и озабоченности за будущее еврейского народа.

Я жду того дня, когда увижу как десятки тысяч молодых еврейских парней танцуют и поют в „Таймс-сквер" в Нью-Йорке, или на площади „Эту а ль" в Париже, как их собратья это делают в центре Москвы на виду у всех. Ибо еврейский народ умеет сохранив свою историческую миссию и вечную молодость. В течение этой ночи во мне совершилась резкая перемена: еврейская молодежь в Москве сделала меня своим посланником, полномочным представителем ее верности и мужества, ее идей и песен.

До того как я выехал в Россию, я поставил себе цель изучить и измерить не только страдания евреев этой страны, но и шансы и возможности их дальнейшего существования. Другими словами: на месте убедиться—хотят ли они оставаться евреями.

Конечно, я могу говорить только о тех, которых видел и с которыми встретился. Я не могу высказать свое мнение о всех трех миллионах евреев, живущих в России. Я знаю только, что те, с которыми я соприкасался, отвечают положительно на мои вопросы. Могу только добавить, что ответы их превзошли все мои ожидания. Еврейская молодежь в Москве—это самый большой сюрприз в моей поездке:. Песни и танцы на улице Архипова еще звенят в моих ушах.

В праздничную ночь Симхат Тора я гулял среди толпы молодых людей вместе с одним гостем из-за границы. Это человек антирелигиозный, сухой рационалист, не национально настроенный—одним словом—современный джентльмен левых взглядов, склонный к к научно-обоснованным идеям. Когда он услышал, как восторженно молодежь пела, все время повторяя припев: „Давайте вместе, вместе, вместе с честью встретим еврейский народ"...как вдруг, всхлипывая, он разразился плачем. Назавтра утром он пришел в синагогу на молитву.

—Ты не можешь себе представить: я стал верующим,—сказал он, и, подумав немного, добавил:—нет, не то. Эта молодежь сделала из меня настоящего еврея.

В Большой синагоге в Москве, во время молитвы, молодой еврей, инженер, попросил разрешение выступить в защиту Торы и еврейского народа от злобных нападок и инсинуаций со стороны официальной прессы. И на Украине многие евреи выступили с письмами И заявлениями протеста против антисемитских статей и „исследований", искажающих смысл иудаизма и еврейской религии.

В Ленинграде были арестованы евреи за то, что собирали подписи с требованием об открытии еврейской школы. Евреи подвергают себя опасности: когда они слушают „Голос Израиля"; когда ходят в синагогу, зная, что секретный сотрудник или агент зафиксирует их присутствие в синагоге; когда он обучает своих детей языку иврит или поют еврейские песни—все это показывает нам насколько трудна их борьба, сколько смелости надо проявить в каждом случае приобщения к культуре еврейского народа и этим они вызывают у нас глубокое уважение и восхищение.

Разве может не вызвать восхищения человек, выбравший опасную специальность,—совершать обрезание (,,Могель“) ?

Фактически он жертвует своей жизнью, совершая втайне этот обряд, считающийся важнейшим в еврейской традиции.

Однажды утром постучали в дверь, где живет этот ,,Могель“. Жена его открывает дверь и перед ней появляется человек в форме полковника советской армии.

— Здесь живет такой-то и такой-то?—спрашивает он.

Женщина испуганно отвечает: — Да!

Полковник говорит, что он хочет его видеть.

— ,,Это ты „Могель“ ? — Человек пытается отрицать.

— Напрасно тратите время,—настаивает полковник,—я все знаю. Вы должны следовать за мной.

Жена его заливается слезами и одновременно готовит ему вещевой мешок.

— Это не понадобится,—сказал полковник,—а вот предметы культа возьми, понятно?

Оба садятся в военную машину. Полковник садится за руль, но до того как тронуться а путь, полковник завязывает своему пассажиру глаза. Когда машина остановилась, полковник помогает ему сойти и ведет его в квартиру, и только там снимает носовой платок с его глаз. Они оказались в комнате с задрапированными занавесами. В комнате лежит женщина и возле нее детская колыбель.

—Сделай свою работу,—сказал полковник, указывая на ребенка.

Церемония обряда была короткой и тихой.

—Сколько?—спрашивает отец.

—Ничего не надо — был ответ.

Полковник сует ему в карман 25 рублей и две бутылки водки. Затем завязывает ему глаза и увозит обратно домой.

Такие факты вызывают у нас гордость и говорят о вечности еврейского народа, который будет жить и не изменит своим идеалам.