Исход
Исход
р.Хаим Меир Кахана. Песах в сибирском лагере
Хаим Меир Кахана был раввином в городе Черновцы. С началом второй мировой войны попал в концентрационный лагерь. После освобождения советскими войсками был депортирован в Сибирь как нежелательный элемент. В 1954 году рав Кахана вышел на свободу и сразу же стал бороться за репатриацию в Израиль. Ему удалось выехать из СССР в конце 1961 года, и с тех пор он неустанно заботится о духовном возрождении советского еврейства. Пережитое вошло в книгу воспоминаний "Пиркей хайим” (’Тлавы из жизни”), которая издается на иврите обществом ”Швут ами”. Весь сбор от продажи книги поступит на поддержку изучающих Тору бывших советских евреев.
Мы публикуем главу из воспоминаний рава Хаима Меира Каханы в русском переводе.
р. Хаим Меир Кахана ПЕСАХ В СИБИРСКОМ ЛАГЕРЕ
Посылка, которая должна была прийти к Песаху, сильно задержалась, и мы получили ее только после праздника. У нас не было никакой возможности достать хотя бы немного картошки и муки для выпечки мацы. Да и выпекать ее было негде. Но милость Б-га бесконечна!
За неделю до праздника в мастерскую вошла незнакомая мне женщина. Она была очень взволнована. Немного успокоившись, она рассказала, что выходит
сегодня на свободу. Я узнал от нее, что она из Галиции, происходит из хасидской семьи, которая погибла во время Катастрофы. Сама она чудом спаслась, скрываясь в доме у знакомых неевреев. После занятия Львова советскими войсками она работала служащей. Ее посадили на пять лет за "финансовые махинации”. Она подала апелляцию в Верховный Суд, и после долгих хлопот приговор был отменен. Узнав об освобождении, она прежде всего пошла ко мне, так как слыхала, что мы хотим справить седер и не можем раздобыть продукты. Она принесла несколько килограммов картошки, которую достала с большим трудом. Для нас такой подарок был дороже золота.
Незадолго до этого в разговоре с агентом по снабжению лагеря Бруком я признался ему, что не подозревал в нем еврея. Звали его почему-то Михаил Иванович.
Иногда он заходил в барак, где жили заключенные-художники. Однажды он спросил меня, откуда я и на какой срок осужден. Во время разговора он не сводил глаз с лохмотьев, которые прикрывали мое тело, а потом сказал: неприлично художникам, пусть даже заключенным, одеваться в такое тряпье. И тут же дал записку на склад, чтобы всем, живущим в этом бараке, выдали новую одежду.
Когда он ушел, обитатели барака в один голос заявили, что это случилось благодаря мне. Я не понял почему. Тогда они прямо сказали: ”Он,как и ты, еврей. Захотел одеть тебя, но чтобы на него не донесли за помощь соплеменнику, одел также и нас”. После этого, внимательно присмотревшись, я разглядел еврейские черты, а в дальнейшем убедился, что у него золотое еврейское сердце.
Однажды, собравшись с духом, я намекнул ему, что хочу поговорить с ним с глазу на глаз. Он сделал мне знак следовать за ним. Когда мы зашли в пустой барак, он спросил, что я хочу. Я сказал, что хотел бы достать два-три килограмма муки для выпечки мацы. Он ответил, что это не проблема. Жена его приготовила муку к празднику и держит ее в сухом месте дома. Она с удовольствием поделится с нами. На вопрос о том, как мука попадает в лагерь, он ответил, что надо подумать. Не прошло и трех дней, как один заключенный, работающий экспедитором, передал мне пакет муки.
Я побежал к Зальскому, чтобы посоветоваться, где спрятать такое сокровище и как сделать печку. Зальский с еще одним евреем в течение дня приготовили все, что нужно. Перед праздником, во время дежурства двух заключенных-евреев мы выпекли мацу. Получилось двадцать очень тонких и маленьких пластинок. Мы разделили их между евреями, в которых были уверены: знали, что они не донесут и будут счастливы получить к празднику мацу.
Накануне праздника мы почистили картошку, подаренную той женщиной, и сварили на всех суп. В ночь первого седера на праздничную трапезу у меня в мастерской собрались пятеро евреев. Четверо из них были воспитаны в советском духе, но, несмотря на это, волнению их не было предела. В ту пасхальную ночь было пролито много слез.
Мы провели седер очень быстро, так как двое должны были вернуться в зону до девяти вечера. Они взяли с собой мацу, которую хотели передать евреям, также приглашенным на пасхальную трапезу, но не сумевшим прийти. Во время обыска на контрольно-пропускном пункте между рабочим лагерем и зоной у них нашли мацу. Кто-то из лагерного начальства слыхал, что евреи едят мацу на Пасху. Догадавшись, что сейчас, по-видимому, и есть этот самый праздник, начальство заподозрило евреев в незаконном сборище с целью устроить пьянку. На кратком совещании у начальника лагеря решили начать расследование. Нам это грозило большими неприятностями.
Утром те двое евреев предупредили меня, чтобы я получше спрятал мацу и чтобы мы отказались от празднования второго седера.
В те дни наш лагерь для обычной проверки посетил старший офицер из политотдела, в ведении которого находились десять лагерей. Тут же ему сообщили о маце, которую нашли у двух евреев, и о подозрении в организации пьянки. Этот офицер, известный своей жестокостью, был евреем по фамилии Гирнштейн. Он был ярым сталинистом и наводил на всех страх. Один заключенный рассказал мне, что он находился в соседней комнате с конторой, в которой Гирнштейну сообщили о маце и пьянке. Гирнштейн тут же отмел предположение о водке и сказал, что здесь пахнет более серьезным делом. Он приказал привести ему ночью на допрос тех евреев, у которых нашли мацу.
Допрашивал он их по одному в течение многих часов, с угрозами й бранью, пока один из них не сломался и не рассказал, что случайно проходил мимо мастерской и услышал знакомые голоса. Он вошел и услышал "песни или молитвы”, он в этом ничего не понимает. Его угостили мацой в честь праздника, и он ушел. Заключенный тут же сообщил имена всех присутствовавших на седере. Второй еврей, увидев протокол допроса, подписанный товарищем, тоже во всем сознался.
Оба заявили, что не знают, где пеклась маца и на каком празднике они присутствовали; просто зашли к знакомым.
После этого Гирнштейн вынужден был уехать по делам, но вернувшись через неделю, вызвал одного за другим всех присутствовавших на седере. Целую ночь он мучил Зальского и еще одного польского еврея вопросами о каждом слове, сказанном в ту ночь, много расспрашивал обо мне. Затем он изучил мое личное дело и нашел там запись, что мне запрещено общаться с евреями. Меня он сделал главным обвиняемым. Прошло несколько тревожных дней. Я со страхом ждал "приглашения” Гирнштейна. *
Но время шло, а меня все не вызывали. Вдруг вбегает ко мне счастливый Зальский, обнимает меня, плачет и от волнения не может сказать ни слова. Немного успокоившись, он рассказал, что Гирнштейн арестован. Весь лагерь, включая охрану, радуется и ликует, что, "этого жида” арестовали. Оказалось, что в своей автобиографии Гирнштейн утаил, что у него есть родственники в
Америке. Для коммуниста, работающего "сторожевой собакой” в сталинских лагерях, это было серьезное преступление.
Гирнштейна ненавидели все, и тот факт, что он был евреем, удваивал злорадство. На этот раз сработал обычный сталинский прием приставлять стукачей к стукачам. Как только выяснилось, что у него есть родственники за границей, приехали два агента, посадили Гирнштейна в машину, и он пропал.
Так я спасся от его допроса, и все мы вздохнули свободнее. Зальский же просил меня сказать, как принято молиться в таком случае, и я произнес: "Славьте Б-га, потому что Он делает добро, потому что милость Его вечна”.
С арестом Гирнштейна мы воспрянули духом, но не надолго. Протоколы допросов остались у лагерного начальства, которое приняло решение всех евреев, участвовавших в седере, рассредоточить по разным лагерям. В дальнейшем так они и сделали.
Перевел с иврита Барух Людмер.
Вика Гоголева. До встречи в Иерусалиме!
Мы недавно из Москвы. Земляки часто спрашивают нас, что нового в столице. И мы неизменно отвечаем: все по-старому. Это похоже на обычный обмен приветствиями. Когда меня спрашивают о здоровье, я тоже, как правило, не рассказываю подробно про свою зубную боль. Но москвича интересуют подробности. Он обязательно спросит о ценах, об очередях, о молоке и мясе, о погоде и, получив ответы, долго еще будет цокать языком...
Дорогие бывшие москвичи и бывшие гости столицы! Успокойтесь, пожалуйста. Все в Москве в порядке. Стоит себе, каменеет и бронзовеет. Люди по-прежнему каждый день рано-рано уезжают на работу, как правило, в противоположный конец города, на что у них уходит в лучшем случае час, а вечером, когда уже темно, усталые, но довольные возвращаются домой. Единственное, что они совершенно разучились делать — это улыбаться, но это, как говорится, уже детали...
Еще нас часто спрашивают, как нам удалось уехать. Да сами не знаем. Это все равно, что выиграть миллион. Вероятность примерно такая же, а эффект не хуже, потому что наш выигрыш — жизнь. Если бы я могла, написала бы краткое учебное пособие для желающих уехать, но, к сожалению, тут нет общего рецепта. Один может оказаться в Израиле, другой в месте с более прохладным климатом, а третьего могут просто по-дружески поучить... Опыт каждого человека и каждой семьи уникален, но, если хотите, можем поделиться своим опытом.
Жили мы в Москве вдвоем с сыном. Жили дружно, старались понимать друг друга, хотя, конечно, в семье всякое случается. Сын мой рос смелым и решительным человеком. И пожалуй, это ему я обязана тем, что очутилась в Израиле.
Когда ему было лет шесть-семь, он мог съехать на лыжах с самой высокой горы и не понимал, почему я так долго раздумываю. В конце концов я тоже
оказывалась внизу — просто не хотелось, чтобы сын понял, какая я на самом деле трусиха.
Примерно так было и с отъездом. Пока я взвешивала все за и против, он уже все решил за меня; и когда я предпринимала первые робкие шаги, он был уже далеко. Разница была в том, что на этот раз он не спускался, а поднимался, но делал это так же стремительно и бесстрашно, как в детстве. И если я все же пошла на серьезную войну за отъезд, то, пожалуй, потому, что понимала: если мы не уедем, то для него "приземление” может оказаться трагическим. А без войны сейчас из Москвы уехать нельзя, к сожалению.
Время было глухое, надежд я не питала. Сын кончал десятый класс, страх за его будущее не давал мне спать по ночам. Избавление пришло внезапно. Позвонили из ОВИРа (мы два года были в отказе) и сказали, что через три дня кончается наша виза...
И вот мы в Израиле уже год. Для меня это было нелегкое время, но я оптимистка, и понимаю, что главные трудности еще впереди. Кажется, я уже окончательно поверила, что все это произошло с нами на самом деле. Первые месяцы снились кошмары: я там, а Израиль мне только снится. И я никак не могла отличить сны от яви: в супермаркете боялась проснуться, а в улъпане заснуть... Для сына же это был год непрерывного счастья. Так он сам говорит, да и я это вижу. Я спокойна за него, за его будущее, и после всего пережитого для меня это тоже счастье.
Но мы очень хорошо помним, что там осталось еще много еврейских мальчиков и девочек. Эти ребята здорово отличаются от еврейских мальчиков и девочек моей, например, юности. Они задают вопросы и требуют ответов. Они упрямы и смелы. Они не боятся быть евреями, они возвращаются к своим истокам, корням — языку, культуре, религии. Они пытаются соединить цепь, разорванную отцами и дедами. Исполнилось библейское пророчество: дети учат родителей быть евреями...
А я очень хорошо помню время, когда такие же мальчики и девочки тихо радовались, если им удавалось поступить в институт, и там они помалкивали о своем еврействе, стараясь не высовываться. Авось, не заметят...
Сейчас они не одиноки. Не только в Москве, но и в других городах возникают еврейские общины, где люди пытаются жить еврейской жизнью, возрождают еврейскую традицию, говорят на иврите, изучают Тору.
Если бы вы видели, что сейчас делается в дни еврейских праздников на улице Архипова, у синагоги. Встречи, объятия, песни, танцы, смех... Пройти по улице невозможно. Впечатление, как будто это одна огромная семья... А какие персонажи! Старушки предложат лучших женихов и невест для ваших детей: со знанием иностранных языков и без секретности, но с родственниками за границей — хоть сейчас в Израиль. А какие старики появились на улице Архипова! Таких
раньше не было, честное слово: величественные, полные мудрости. Они горды тем, что опять нужны еврейской молодежи, они просто расцвели от ее внимания. А если вам захочется купить кошерную курицу, стоит постоять морозным деньком во дворе синагоги в очереди часов пять-шесть. Заодно вы получите кучу полезных советов и сможете решить любой галахический вопрос.
В России уже давно забыли, что значит праздник. Есть пустые, нерабочие дни: 7 ноября, 8 марта, 5 декабря... Меняется только дата, остальное неизменно: гости, водка и разговоры о том, где достали закуску. Лишь 8 марта прозвучат тосты: ”3а милых дам!”, ”3а прекрасных женщин!” Даже свободный от идеологии Новый год как-то поблек и потерял свою прелесть. Все чаще слышишь: праздник провели дома, гостей не звали — денег нет, елку не покупали — дети уже большие. Посмотрели телевизор и легли спать — завтра на работу...
И мы так жили. Но вдруг все чудесным образом изменилось. Однажды нас пригласили на еврейский праздник Пурим. Мы были потрясены. В пуримшпиле принимали участие дети — они играли вдохновенно, смело. В их игре не было ничего вымученного, заученного. Это были еврейские дети, с гордостью произносящие слово "еврей”. И мы, родители, почувствовали, что назад пути нет, что эти дети никогда не смогут жить двойной жизнью, что они не простят нам, если мы отступим и дрогнем.
После этого каждый еврейский праздник стал для нас событием. Я помню нашу первую Хануку: блестящие глаза детей, зажженные свечи, слова
благословения... А потом песни, подарки, веселье... Настоящее. Без стимуляции водкой и анекдотами. Помню я и наш первый Песах. На седер нас пригласили в семью отказников. Народу было немного, только самые близкие друзья. Мы как-то необычайно остро почувствовали, что находимся в настоящем еврейском доме. Не потому, что хозяева — евреи, а потому что в этом доме ожила и органично вошла в быт еврейская традиция.
Опыт этой семьи, как и других вернувшихся к религии, был очень непростым. Пришлось им пережить и непонимание родителей (как это горько всегда!), и неприятности на службе (из-за невозможности работать в субботу и еврейские праздники). Кошерный стол потребовал отказаться от многих продуктов, от мяса (бедные наши бабушки! Они никак не могли с этим согласиться, ведь детям необходимо мясо!).
Таких семей и в Москве, и в других городах все больше. Уже не редкость трое и четверо детей (у одних наших знакомых — шестеро, это пока рекорд). Подумать только, есть уже дети, для которых первая в жизни суббота — ша6ат\ Это свечи и халы на столе, белая скатерть, нарядная мама и гости и еврейские песни. Знаете, это впечатляет — слушать, как дети поют еврейские песни в Москве. Хотя не обходится без курьезов. Одна девочка "выдала” на советском празднике в районном детском саду: "Хочу спеть песню на еврейском языке. Она называется ”Сим шалом”.
— А ты знаешь, о чем эта песня? — спросила воспитательница.
— Да, — ответила девочка, — о мире.
— А ты знаешь перевод этой песни на русский язык?
— Нет, — огорчилась девочка.
— Ну вот, узнай дома у мамы, в следующий раз споешь, — сообразила воспитательница.
Заканчиваю письмом от этой девочки, которое мы недавно получили из Москвы.
ШАЛОМ!
Сейчас мы живем на даче. Нас семь детей. Витка (три года) всегда ябедничает. Однажды мы сидели за столом и обедали. Мама сказала: "Сейчас Шелька всех перегонит". Тогда Витка сказала'"Ну да, ну, конечноГ А Шелъка (два года) сказала: "Ну, начинаетсяГ А еще у нас на даче есть кошка Моха и собака Пуфик. Один раз я ничайно наступила Пуфу на ногу. Он громко залаял,, и я залезла на стол. Напиши мне еще о Израиле. Ходит ли Элиша в ешиву? Есть ли там изостудия? И какие там дома?
До встречи в Иерусалиме!
Марина Концевая. ”И радуйся в праздники твои...”
К празднику готовились основательно. Сначала надо было разыскать пасхальный сервиз, закупленный накануне прошлого Песаха и остававшийся на хранении в одной семье, которая неожиданно получила разрешение на выезд и в страшной предотъездной спешке передала его другим людям. ”В следующем году — в Иерусалиме!” — прощались счастливые обладатели визы, а мы оставались встречать праздник Исхода в заснеженной Москве.
Потом, как всегда, возникла проблема с кошерным вином: изюм закупили поздно, а, как известно, настоящее вино получается только тогда, когда дают ему как следует перебродить. О, золотая пейсаховка! Уже в восемьдесят пятом году появились признаки борьбы за трезвость: советские граждане — люди всех национальностей — гнали втихую самогон, а евреи, которым всего надо остерегаться больше других, готовили пасхальное вино. Бутылки — и те были проблемой.
И наконец, где собраться? У одного со дня на день ожидается обыск, к другому раз в неделю на урок иврита захаживает участковый милиционер, у третьих — маленький ребенок, да и квартирка небольшая: разве разместятся там семьдесят человек?
Пока суд да дело, самые инициативные закупают кошерное мясо, находят знаменитый сервиз, и готовая пейсаховка переливается в откошерованные бутылки.
Песах 1985 года пришелся на субботу, и надо было продумать, как в течение трех дней — шабата, первого и второго седера — сохранить огонь, включать и выключать электричество, не нарушая закона. Смастерили реле, а с плитой решили рискнуть: оставили гореть горелки, закрыв их самодельной платой.
Перед праздником все московские евреи едут ”на горку” (так называют синагогу на улице Архипова). Едут, чтобы купить мацу, посетовать на друзей в Израиле, которые редко пишут, да и вообще поговорить по душам о том, что отказы, отказы но, слава Б-гу, на Песах мы соберемся вместе и скажем друг другу: "Ле-шана а-баа б'ИерушалаимГ
Стоя в очереди за мацой, приятно узнать, что в этом году в Москве будет по меньшей мере пятнадцать седеров, и на каждом — от пятидесяти до семидесяти человек приглашенных. Значит, нас не так уж мало!
В конце концов я решила предложить ребятам встретить праздник у меня дома. Жила я недалеко от метро, место удобное.
Утром, накануне праздника, одними из первых приехали Беренштейны -семья узника Сиона Йосефа Беренштейна: его жена Фаина, дочь Яна и ее жених Реувен. Фаина — настоящая эшет-хаиль — тут же взяла руководство в свои руки. Помощников было достаточно, и дело быстро пошло на лад: вот уже готов роскошный пирог из мацы, при одном взгляде на который слюнки текут; в соседней комнате мальчики утирают слезы — только что натерли полкило хрена. Достаем пасхальное блюдо: харосет, марор, яйцо, куриная косточка — зроа, хрен, карпас... Уф! Теперь можно немного отдохнуть...
Собираются гости. Сегодня их тридцать, а завтра должны прийти остальные сорок..."Разместимся! Ничего!” — шутят все. Соседи, предупрежденные, что у меня будет "большой день рождения”, одолжили стулья. Женщины зажигают свечи; их праздничные огоньки освещают оживленные и такие родные лица.
Начинается седер. Сегодня его ведет Зеэв, еще совсем молодой, но уже популярный в Москве учитель иврита, завтра его место, которое мы попытались сделать как можно более удобным, займет Боря Шнайдер. Вообще, заповедь "возлежать на левом боку” в таких условиях выполнить было очень трудно, приходилось довольствоваться тем, что гости опирались на локоть, когда выпивали положенные бокалы вина.
Зеэв обводит всех своими жгучими черными глазами и произносит благословение над вином. Все слушают стоя, и торжественное молчание наполняет комнату: так тихо, что даже пламя свечей не колеблется. Отпиваем из первого бокала. "Чашу спасения подниму и имя Превечного призову” — цитирует Зеэв Псалмопевца и начинает читать Пасхальную агаду. Он так красочно, почти в лицах описывает чудеса пасхальной ночи, что, я уверена, каждый из нас, сидящих за столом, почувствовал себя участником тех великих событий. А когда дошло до ”Адир у-ивне бейто" и ”Эхад ми йодэа", то всеобщее воодушевление было настолько велико, что ведущего начали перебывать. ”Рак ани йодэа”;-стараясь перекричать всех вскочил бородатый еврей, когда дошло до цифры девять: -"Девять месяцев носит мать ребенка до родов!” (Обычно на этот вопрос отвечает женщина.)
...Но вот Зеэв дочитывает последнюю страницу Агады. Допета ”Хад-гадья”, пасхальная трапеза подходит к концу, найден афикоман, и гости по очереди передают его друг другу, отвечая на вопросы: "Откуда идешь ты?” — ”Из Египта”. — "Куда?” — ”В Израиль, в землю отцов моих” — "Почему?” — "Потому что, сильной рукой вывел меня Всевышний из земли Египетской, сорок лет странствовал я по пустыне, и вот близок конец моего пути...”
Тогда ни я, ни Боря Шнайдер не знали, что через несколько месяцев окажемся в Иерусалиме. Из всех, собравшихся тогда на седер восемьдесят пятого года, только мы двое закончили свое путешествие и начали новое, на своей земле.
Исход не окончен, но близок конец его. И соединятся все дети Израиля на Земле обетованной!
