Литература
Литература
Истории, рассказанные Брацлавским Ребе
В нынешнем году исполняется 175 лет со дня смерти раби Нахмана, правнука великого Бааль-Шем-Това, основателя хасидизма. Раби Нахман родился в 1772 году на Украине в городе Меджибож. Женился он очень рано, вскоре после своей бар-мицвы, на дочери раби Эфраима из Гусятина. Прожив в доме тестя пять лет, раби Нахман с семьей обосновался в местечке Медведевка. В 1800 году он переехал в Златополь, а еще через два года принял решение поселиться в Брацлаве; благодаря раби Нахману имя этого городка в Подолии известно сегодня каждому еврею в мире.
Выдающийся знаток Торы и кабалы, раби Нахман уже в шестнадцатилетнем возрасте был окружен множеством учеников и последователей. За свою короткую жизнь (он умер в 1810 году) раби Нахман снискал себе славу великого праведника и мудреца, посвященного в тайное тайных еврейского Учения; и сегодня, почти два века спустя после его смерти, раби Нахман — признанный авторитет не только для многочисленной общины брацлавских хасидов, которая возникла благодаря его гению и святости, но и для всех евреев — как тех, кто погружен в изучение скрытых аспектов Торы, так и тех, кто тянется к Творцу, не будучи искушенным в Законе.
По пути из Златополя в Брацлав раби Нахман провел несколько дней в Умани. После посещения городского кладбища, где погребены десятки тысяч жертв массовой резни, учиненной бандами Богдана Хмельницкого, он завещал своим ученикам похоронить его там. Могила раби Нахмана в Умани стала местом массового паломничества его последователей и почитателей со всех концов земли.
Среди многочисленных трудов раби Нахмана, подготовленных к печати его любимым учеником раби Натаном, прилежно записывавшим каждое слово из лекций, бесед и рассказов своего учителя, особое место занимает сборник сказочных историй под названием ”Сипурей маасийот”. Для неискушенного читателя это обычные сказки: герои их — цари, принцессы, мудрецы, разбойники... Для посвященных в мудрость Письменной и Устной Торы и кабалы все далеко не так просто: один царь — это сам Всевышний, под другим подразумевается царь Давид; принцесса — это вовсе не существо из плоти и крови, а Шехина, Б-жественная эманация; дерево —это заповеди Создателя... Впрочем, пытаясь разгадать все загадки, которыми изобилуют сказки Брацлавского ребе, мы рискуем оказаться в плену собственных домыслов. Вот что говорил раби Натан об "Истории о семи нищих”: "Смысл этой истории — сокровенная тайна, недоступная человеческому постижению... Все это откроется лишь после прихода Машиаха”.
Сам раби Нахман сказал об одной из своих сказок: "В ней нет ни одного слова, которое было бы лишено смысла. Лишь тот, кто постиг мудрость святых книг, способен понять содержащиеся в ней намеки”. Может ли сегодня кто-нибудь из нас сказать о себе, что он постиг мудрость Торы? Безусловно, нет.
И все же последователи Брацлавского ребе решили издать его сказочные истории в переводе с идиша на русский язык: если не суждено человеку с головой окунуться в животворный источник, он сможет хотя бы губы смочить в его прохладных струях. А кого еще в этом мире так истомила духовная жажда, как не нас с вами, русских евреев, воспитанных в отрыве от культуры своего народа?
Перед переводчиком Авигдором Бен-Эльякимом и автором этих строк, литературно обработавшим материал, стояла непростая задача: следовало избрать один из двух возможных путей — либо подготовить строго научное издание с дословным переводом и многочисленными комментариями, либо адаптировать книгу для широкого читателя, максимально приблизив ее стиль к жанру русской сказки. Идея буквального перевода оказалась неосуществимой: лексика русского языка, столь щедрая на выражение материальных понятий, продемонстрировала полную беспомощность, когда от нее потребовалось передать понятия духовные. Таким образом, был избран второй путь: особое внимание при переводе было уделено тому, чтобы передать дух текстов — при, разумеется, предельно бережном отношении к их букве.
В ближайшее время сборник сказочных историй Брацлавского ребе выйдет в свет в издательстве ”Шамир”.
Барух Авни (Камянов)
р. Нахман из Брацлава. О пропавшей царской дочери.
Начал раби Нахман так:
— Довелось мне как-то в дороге рассказывать сказку, и всякий, кто ее слышал, задумывался о возвращении к Б-гу. Вот эта сказка.
Это история про царя, у которого было шестеро сыновей и одна дочь. Дорога была ему эта дочь; он очень любил ее и часто играл с ней. Как-то раз были они вдвоем и рассердился он на нее. И вырвалось у отца: ”Ах, чтоб нечистый тебя побрал!” Ушла вечером дочь в свою комнату, а утром не могли ее нигде найти. Повсюду искал ее отец и крепко опечалился из-за того, что она пропала. Тогда первый министр царя, увидев, что тот в большом горе, попросил, чтобы дали ему слугу, коня и денег на расходы, и отправился искать царевну. Много времени провел он в поисках ее, покуда не нашел.
Исходил он немало пустынь, полей и лесов, долго длились его поиски. И вот однажды, идя пустыней, увидел он протоптанную дорогу и рассудил про себя: "Давно скитаюсь я по пустыне, а найти царевну не могу — пойду-ка я по этой дороге, может, выйду к какому-нибудь жилью”. И пошел он, и шел долго, пока не увидел замок и войско, окружавшее его. И замок тот был прекрасен, и войско, стоявшее вокруг него в строгом порядке, выглядело очень красиво. Испугался первый министр этих солдат и подумал, что не пропустят они его внутрь, но все же решил: ”Попытаюсь-ка!” И оставил он коня, и направился к замку, и дали ему войти беспрепятственно.
Ходил первый министр из залы в залу, и никто не задерживал его. И попал он в тронный зал, и увидел: сидит царь с короной на голове, вокруг него полно солдат, и множество музыкантов играют на музыкальных инструментах. Красив был зал, и находиться там было приятно. И ни сам царь, и никто из его окружения не задал вошедшему никакого вопроса. Увидел первый министр богатые яства, подошел и поел, а потом прилег в углу и стал смотреть, что же произойдет;
И видит он: приказал царь привести царицу, и отправились за ней. Зашумели все и возликовали, певцы запели, музыканты заиграли, когда царицу ввели. И поставили для нее трон, и усадили ее подле царя, и узнал в ней первый министр пропавшую царевну. Огляделась царица, увидела его, возлежавшего в углу, и узнала. Поднялась она с трона, подошла, и коснулась его, и спросила:
— Знаешь ли ты меня?
И ответил он ей:
—Да, я знаю тебя: ты — царская дочь, которая пропала. — И спросил он ее: — Как ты попала сюда?
Ответила она:
— Из-за того, что у моего отца вырвались эти слова: ”Чтоб нечистый тебя побрал!” Место это — нечисто.
Рассказал ей первый министр и о том, что отец ее очень горюет, и о том, что сам он разыскивает ее уже много лет. И спросил:
— Как я могу вызволить тебя отсюда?
Ответила она ему:
— Не сумеешь ты освободить меня. Разве только так: если выберешь себе место и будешь сидеть там целый год и тосковать обо мне — тогда тебе удастся вывести меня отсюда. Постоянно мечтай обо мне и тоскуй, и надейся, что тебе удастся спасти меня. И постись, а в последний день, по истечение этого года, — постись и бодрствуй целые сутки!
Сделал первый министр все так, как она сказала. Прошел год. В последний день постился он и не смыкал глаз, а потом собрался в путь и отправился спасать царскую дочь. По пути к замку увидел он яблоневое дерево, на котором росли прекрасные плоды. Польстился на них первый министр и поел. И как только съел он яблоко, тотчас свалился и заснул. Спал он очень долго, и слуга будил его, да не добудился.
А когда проснулся первый министр, то спросил слугу: ”На каком я свете?” И рассказал ему слуга все как было: ”Ты спишь очень долго, уже много лет, а я тем временем кормился этими плодами”.
Закручинился первый министр, и отправился в замок, и нашел там царевну. Очень горевала она и горько сетовала;
— Если бы ты явился в назначенный срок, то вызволил бы меня отсюда, а теперь из-за того, что не утерпел в последний день и съел яблоко, упустил ты такую возможность. Понятно, что воздержаться от еды очень трудно, особенно в последний день: ведь тогда и искушение становится сильней... А теперь вновь выбери себе место и опять проведи там год. А в последний день можешь есть, только не смыкай глаз и не пей вина, чтобы не заснуть. Главное — не заснуть!
И вновь сделал он все так, как она сказала. И в последний день по прошествии года отправился в путь, и увидел по дороге к замку ручей красного цвета, и исходил от ручья запах вина. Сказал своему слуге первый министр: ”Ты видишь? Это ручей, и в нем должна быть вода, но красного цвета он и пахнет как вино”. И подошел он к ручью и испил из него. Сразу же свалился он и уснул надолго: проспал семьдесят лет.
Пришло тогда в те края большое войско, за которым следовал обоз, и слуга первого министра спрятался от солдат. Вслед за войском проехала карета, в которой сидела царская дочь. Остановила она карету возле спящего, и сошла, и присела рядом, и узнала его. Всеми силами старалась она его разбудить, но тот не просыпался. И стала царевна причитать над ним: "Сколько трудов и многолетних усилий потрачено, через столвко мук и терзаний ты прошел, чтобы наступил день моего избавления, — и все пропало из-за одного дня!” И зарыдала: ”Ах, как жаль мне и тебя, и себя! Ведь я так долго уже нахожусь здесь и все никак не могу выбраться!” Сняла она с головы платок, и накропала на нем что-то своими слезами, и положила его рядом со спящим, а потом поднялась, села в карету и уехала.
Проснулся через некоторое время первый министр и спросил слугу: ”На каком я свете?” И рассказал ему слуга все как было: как прошло войско, а за ним -карета. И как плакала в голос над первым министром царская дочь: ”Ах, как жаль мне и тебя, и себя!”
Осмотрелся тут первый министр и увидел рядом с собой платок. "Откуда это?”
— спросил он. Ответил ему слуга: "Она что-то накропала на нем своими слезами и оставила его тут”. Взял первый министр этот платок и поднял его, держа против солнца. И увидел он на платке буквы, и прочел все слова ее причитаний и стенаний; и о том там было написано, что нет ее теперь в прежнем месте, а сможет он ее'найти, если разыщет золотую гору с жемчужным дворцом на ней.
Оставил первый министр слугу и отправился на поиски один. И ходил он по свету, и искал ее много лет, пока однажды не сказал себе: "Конечно же, не найти в обитаемых краях ни горы из золота, ни дворца из жемчуга!” — а был первый министр большим знатоком географии, и ему были известны все карты мира. "Поэтому пойду-ка я искать в пустынях!” —решил он.
И скитался он в пустынях в поисках царской дочери много-много лет, пока однажды не повстречал человека, такого огромного, что во всем роде людском не сыскать было другого такого великана. И нес на себе этот человек такое большое дерево, что ни в одной из населенных людьми стран не найти подобного.
И спросил великан.
— Кто ты такой?
— Я человек, — ответил первый министр.
Удивился великан и сказал:
— Сколько лет я в пустыне, а ни разу не видал тут человека!
Поведал ему тогда первый министр всю свою историю и рассказал, что ищет теперь золотую гору и жемчужный дворец.
— Да их вообще не существует! — отмахнулся от него великан и добавил: —
Глупостей тебе наговорили! Ведь такого вообще не бывает на свете! Разрыдался тут первый министр:
— Должны быть! Где-нибудь они да есть!
Снова отмахнулся от него великан:
— Чепуху сказали тебе!
— И все же они где-то существуют! — повторил первый министр.
— Я убежден, что это глупость. Но раз ты так упорствуешь, я, так и быть, попробую помочь тебе — ведь я повелеваю всем зверьем. Созову-ка их всех —
они ведь рыщут по всему свету, — может,и впрямь кто-то из них слыхал об этой горе со дворцом.
И кликнул великан зверей, и сбежались все от мала до велика, и задал он им этот вопрос. И ответили ему звери, что не видели ничего подобного.
И снова сказал великан:
— Глупостей тебе наговорили! Послушай меня: возвращайся! Ведь тебе, конечно же, не найти ту гору с дворцом, потому что их не существует на свете.
Но продолжал упорствовать первый министр, утверждая, что они обязательно должны где-то быть, и уступил в конце концов великан, и сказал:
— Есть у меня брат, он живет в пустыне, и ему подвластны все птицы. Вдруг они знают? Ведь они парят высоко в небе, может, и видели они эту гору и этот дворец? Иди к нему и скажи, что это я тебя послал.
И отправился первый министр в путь, и шел по пустыне много-много лет пока в конце концов не повстречал великана, такого же огромного, как предыдущий; тот нес на себе дерево, такое же большое, как то, которое нес его брат. И все повторилось, как и с первым братом: стал великан расспрашивать первого министра.
Рассказал тот ему всю историю и добавил:
— Меня послал к тебе твой брат.
Тут и второй великан отмахнулся от него: конечно же, ничего подобного быть не может. Но упорствовал первый министр, утверждая, что гора с дворцом существуют, и сказал тогда великан:
— Кликну-ка я всех птиц, какие только есть, — ведь все они подвластны мне. Может им что-нибудь известно.
И созвал он всех птиц, от мала до велика, и расспросил их, и ответили они, что ничего не знают о горе со дворцом.
— Ну, — сказал великан, — убедился теперь, что этого в мире нет? Послушай меня: возвращайся, потому что золотой горы и жемчужного дворца нет на свете!
Но продолжал упорствовать первый министр и говорил, что они обязательно существуют, и тогда сказал второй великан:
— Еще дальше в пустыне живет еще один мой брат, ему подвластны все ветра, а они веют по всему миру, — может, и впрямь что-нибудь знают.
И снова отправился в путь первый министр, и снова шел по пустыне много-много лет, пока не повстречал великана, такого же огромного, как двое первых; и нес на себе третий великан такое же большое дерево, как и те, которые несли его братья. Стал и этот великан расспрашивать первого министра, и тот рассказал
ему, как и первым двум, всю историю. Отмахнулся от него и третий великан, но упросил его первый министр, и согласился тот оказать ему милость: созвать все ветра и спросить у них. И созвал великан все ветра, и расспросил каждого. Но ни один из них знать не знал ни про золотую гору, ни про жемчужный дворец.
И сказал великан:
— Ну, видишь теперь, что глупостей тебе наговорили?
Разрыдался тогда первый министр:
— Я точно знаю, что эта гора и этот дворец существуют!
Тут прилетел еще один ветер. И разгневался на него повелитель ветров:
— Почему опоздал? Не приказал ли я всем ветрам явиться? Почему не прибыл вместе со всеми?
Ответил ветер:
— Задержался я из-за того, что должен был доставить царскую дочь к золотой горе с жемчужным замком.
Ох, как обрадовался первый министр — ведь ему посчастливилось услышать то, к чему он стремился!
И спросил тогда у того ветра повелитель ветров:
— Скажи-ка, что у них там больше всего ценится?
Ответил ветер:
— Все у них в большой цене.
Обратился тогда повелитель ветров к первому министру:
— Ты так долго искал и столько сил потратил, а теперь денег твоих может тебе не хватить... Чтобы не задержался ты из-за этого, дам-ка я тебе особый сосуд: каждый раз, когда сунешь в него руку, вытащишь оттуда деньги.
И приказал великан ветру доставить первого министра в тот край. И поднялся ветер-ураган, и подхватил его, и перенес туда. Он опустил его у городских ворот, но стояла там стража и не пропустила первого министра. Достал он тогда из сосуда деньги и подкупил стражу. И вошел он в город, и оказался тот городом прекрасным. Пошел первый министр к одному богачу, снял у него угол и заплатил за стол: знал он, что потребуется ему в этом городе задержаться, потому что придется применить всю свою мудрость и смекалку, чтобы вызволить царскую дочь.
А как это ему удалось, раби Нахман не рассказывал, да только известно, что в конце концов удалось.
Амен. Сэла.
Перевел с идиша Авигдор Бен-Эльяким.
Изречения раби Нахмана из Браслава
Место мое в Эрец-Исраэль, и куда бы я ни шел, я иду в Эрец-Исраэль.
По человеку видно, кто его учитель.
Дела праведников пробуждают уснувших.
Праведник — хозяин мира.
Лицо шута отражает лицо правителя.
Слезы открывают ворота, песня разрушает стены.
Весь мир — узенький мостик. И главное — не бояться, не бояться совсем. Очень важная заповедь — всегда быть радостным.
Надо танцевать каждый день, хотя бы мысленно.
Мудрость и разум — основа любой вещи.
Любовь к Всевышнему зависит от знания и разума.
Один ест для того, чтобы учиться, другой учится для того, чтобы знать, как есть. Истина — одна, много истин — ложь.
Человек просит милости и не видит, что она перед его глазами.
У каждой мудрости своя мелодия и свой исполнитель.
Думающему о почестях пожелаем выздоровления.
Гордыня и злословие приводят к бедности, цдака — к богатству.
Перед молитвой человек должен предстарить себе, что только сегодня создан мир, и что он — один в нем.
Шмуэль Йосеф Агнон. Мой молитвенник
Шмуэль Йосеф Агнон — крупнейший еврейский писатель, творивший на иврите и идише, впервые удостоенный Нобелевской премии по литературе (1966 год). Агнон — писатель чрезвычайно сложный. Его произведения отражают глубокие психологические и философские проблемы еврейства. Стиль его, неповторимо своеобразный, синтезировал почти все формы многовековой литературы на иврите. Творчество Агнона включает помимо романов, повестей и рассказов переработанные им народные сказки, древние легенды и сборники, посвященные еврейским праздникам. Переводить Агнона необычайно трудно. Особые проблемы возникают у переводчика на русский. Ведь в этом языке, по известным причинам, просто-напросто отсутствуют те понятия, о которых толкует автор. Что уж говорить о тончайших ассоциациях, которые мастерски вызывает Агнон у владеющих ивритом и знакомых с еврейской традицией...
Тем интереснее попытка Натана Файнгольда, репатрианта из СССР, художника и переводчика с иврита, познакомить русскоязычного читателя с творчеством Агнона.
Рассказ "Молитвенник моего детства” взят из сборника, который недавно вышел из печати в Иерусалиме. Он содержит двенадцать рассказов и Нобелевскую речь Агнона. Собрал, перевел и снабдил комментариями произведения Агнона Натан Файнгольд. Он же проиллюстрировал книгу. Необходимо отметить, что все произведения, входящие в сборник, за исключением рассказа "Птица моя”, публикуются по-русски впервые.
Шмуэль Йосеф АГНОН
МОЛИТВЕННИК МОЕГО ДЕТСТВА
Новый молитвенник отец привез мне с ярмарки. Страницы белые, буквы радуют глаз, переплет восхитительный. Братья мои и друзья мои, семя святое1, любимые мои, это — мой молитвенник!
Весь день я не расставался с ним, листал его и листал. Сколько молитв нанизано здесь, в таком маленьком молитвеннике, — субботние и будничные, молитвы новомесячья и Трех восхождений, молитвы Начала года и Дня искупления, ханукальные молитвы и молитвы Пурим. Пресвятой, благословен Он, уместил в моем молитвеннике все дни года.
Взволнованный, сидел я со своим молитвенником в руках. Каждая молитва осеняла меня своим благословением. Субботы и дни праздников изливали на меня свое благоухание, и каждое мгновенье озарялось новым светом. Я чувствовал себя как человек, вступивший в сад, полный сладостных плодов. Так же, как он срывает плод и ест его, берет его и ест, — так и я беру свой молитвенник и читаю его.
И что я читаю? Я вникаю в ритуал возжигания ханукального светильника. Почему? Потому что его описание попалось мне прежде всего. И сразу же все буквы молитвенника засияли предо мной, как ханукальные огни, и каждая страница запела: "Твердыня, оплот спасения нашего!.. ”2 А отец достает из кармана кожаный кошелек и одаряет нас ханукальными монетами, печь в доме пылает, веет запахом левивот3, мы идем и садимся за стол. Пока мы сидим, приходят люди с зажженными фонарями в руках, бороды их заснежены, они стряхивают с себя снег и говорят: "Благословенны пребывающие!” А мы отвечаем: "Благословенны входящие!” Они рады подарку, который преподносит им отец, и уходя говорят: ”Да узрим мы в предстоящем году, вместе со всем народом Исраэля, братьями нашими, обновление Священного Храма, вскорости, в наши дни! Амэн!”
Пока они покидают дом, появляются несколько моих приятелей. Они пришли, чтобы поиграть со мной в юлу и в карты, именуемые ”квитлех”4, — надписи на них сделаны на святом языке, и во всякие другие игры, в которые играют в Хануку.
Поверьте мне, и по сей день я ощущаю во рту вкус ханукальных левивот моего детства, и вот я уже слышу, как "побивают” Амана. Но позвольте, возможно ли это? На той же странице в моем молитвеннике расположились молитвы праздника Пурим. Властелин мира! Сколько дней, сколько недель, сколько еженедельных чтений Торы отделяют Хануку от Пурима! А составитель этого молитвенника свел воедино Пурим и Хануку! Другой на моем месте возмутился бы уже тем, что он упустил день пятнадцатого швата — Ту бишват — Новый год деревьев, когда едят плоды, которыми славится Земля Исраэля. А я не возмущаюсь — я знаю, что только из любви к детям он не упомянул пятнадцатое швата, — ведь в этот день детей не освобождают от занятий в хэдэре.
Вернемся к Пуриму. Что я могу рассказать вам о Пуриме, чего не знаете вы? Радость порождает радость. Одно доброе деяние, заповеданное нам, влечет за собой другое доброе деяние. "Побивают” Амана и насмехаются над злодеями, едят, пьют, веселятся и посылают подарки друг другу, одаряют нищих, ублажают душу сладостями разнообразной формы и цвета, с великим искусством изготовленными из сахара. Ряженые приходят, уходят и появляются снова: один чернокожий, другой — турок, этот превратился в медведя, а тот — в обезьяну. Даже тот, кто круглый год угрюм, в этот день веселится.
Велика радость Пурима, но вся эта радость длится один день. Судите сами: десять сыновей было у злодея Амана, и все повешены с ним заодно. Аман удостоился того, что благодаря ему стало одним праздником больше, они же этого не удостоились. Ведь рядом с ним они были ничтожны в своем злодействе. И я говорю: он, в глазах которого Исраэль стоил того, чтобы отдать в казну десять тысяч талантов — лишь бы его уничтожить, упаси Б-г, — стоит того, чтобы при его посредстве был дарован праздник. Сыновья же его, для которых Исраэль ничего не стоил, сами не стоят ничего, и потому включены, вкупе с этим злодеем, в эту однодневную радость. Велика радость Пурима, но непродолжительно само празднование. И в противовес ему дал нам Пресвятой, благословен Он, праздник Пэсах, длящийся восемь дней, и каждый его день длиннее предыдущего и теплее.
На небосводе — прекрасное сладостное солнце, черная земля проглядывает сквозь снега. Мир обновляется, хорошеет город, дом наш сверкает чистотой, до блеска начищена кухонная утварь, аромат карпаса и горьких трав наполняет весь дом.
На отце белый шелковый халат, и черная одежда проглядывает из-под него, как черная земля, проступающая среди снегов. Всякий раз, когда я вижу его облаченным в белое, он кажется мне похожим на ангела, стоящего перед Всевышним и возглашающего песнопения и хвалы. Против отца сидит мать, на ее голове шелковый платок. Между ними — мои братья и сестры, одетые во все новое, обутые в новые башмаки. На мальчиках новые шапки, а волосы девочек, только что вымытые в честь праздника, благоухают свежестью родниковой воды.
Отец, освящая вино, говорит: "...Всевышний, Который избрал нас из всех народов и возвысил нас над всеми языками...” — и весь мир возносится все выше и выше, а мы возносимся над всем миром. Я изумлен и поражен. От единого речения, вышедшего из уст отца, весь мир поднимается ввысь, а мы взмываем над всем миром. Он произносит благословение: "...Всевышний, Который дал нам дожить...” — и мной овладевает острое чувство, что не только нас довел Пресвятой, Благословен Он, до этого часа, но и само время...
Что делает отец между первым бокалом и чтением Агады? Отец совершает омовение рук, макает карпас в соленую воду, ест сам и дает домочадцам. Берет мацу и, разломив пополам, одну половину кладет под скатерку для афикомана... Поднимает блюдо с мацой и громко произносит: ”Вот скудный хлеб...” Что заставило отца, слова которого проникнуты таким покоем и отрадой, вдруг повысить голос? — В мире так много нищих, которым нечего есть. Потому-то й повысил он голос и сказал: ”...Каждый, кто в нужде, пусть придет и ест”,. — чтобы услышали они, пришли и вкусили от нашей трапезы.
Много трудных вопросов на свете, один труднее другого. Сколько усилий затратили на них мудрецы и не нашли ответов. Да и у меня самого припасено было немало трудных вопросов. Например, почему буква ”йуд” меньше всех остальных букв? Или по какой причине в утренней молитве грозных дней, в благословении ”Созидающий свет...”, слово "ЦАРЬ” написано большими буквами? ,
Но в тот час я не задавал никаких трудных вопросов, кроме тех четырех, положенных по ритуалу. И отец также отвечал мне ответами Агады. Он пропел их — этот напев начинается печально и кончается радостно: ”Рабами были мы у фараона в Египте, и вывел нас Г-сподь, Б-г наш, оттуда...”
Братья и друзья мои, семя святое, любимые мои! Как много слилось в тех словах — такого, о чем подобает рассказывать с радостью, и такого, о чем, по правде говоря, рассказывать стыдно. К примеру, вопрос того нечестивца, одного из четырех братьев5; или то, что "вначале идолопоклонниками были предки наши”. Или, к примеру, то, что замышлял Лаван-арамеец против Яакова, праотца нашего. От вас требуется всего лишь раскрыть мой молитвенник, и вся Агада откроется перед вами, весь ритуал пасхальной ночи — от "Освяти” и "Омой” и до песенки ”Хад гадья”, по-арамейски "Один козленок”. До чего сладкозвучен ее напев! Жаль, что ангелам служения не знаком арамейский язык6.
Длинны и хороши пасхальные ночи. Весь мир благоухает запахами новой одежды и соломенных шляп. А у меламедов — детских учителей - руки ласковы, язык нежен7. Завидят ребенка — и сразу же гладить его по щекам, чтобы покорить его сердце и тот продолжал бы учиться на прежнем месте, у того же учителя.
Праздник Пэсах миновал, но солнце его осталось и набирает силу. Небосвод облачен в талит сплошной лазури, и цициет-кисти — тянутся от его воскрылий. Окна распахнуты, птицы щебечут и поют. Дни все Длиннее, а ночи темные и сладостные. Стоит мне проголодаться, а мать уже протягивает мне ломоть хлеба с маслом, запах которого, как запах поля, — не то, что зимой, когда привыкаешь к гусиному жиру, от которого тучнеет сердце и тяжелеет тело. И я освобожден от зимних одежд, и легко мне на этом свете.
Как пленительны дни между праздниками Пэсах и Шавуот, но особым очарованием исполнены среди них субботы. Солнце отражается в горних росах, утренний город безмолвствует. В Большой синагоге звучат приуроченные к этим субботам песнопения — в них Пресвятой, благословенно Его имя, называет Свой народ именами любви: "Пленница угнетенная, народ Мой, драгоценность Моя”8...
Дни эти пронизаны истинной любовью и милосердием. Мы сидим в хэдэре и изучаем ритуал храмовых жертвоприношений и законы седьмого и пятидесятого года. И так же, как и мы, — в небесном собрании — сидят двадцать четыре тысячи учеников раби Акивы, которые умерли во дни, отделяющие Пэсах от Шавуот.
И когда Всевышний, поминая сыновей Своих, отдавших жизнь за Тору, плачет, орошая землю слезами, — хорошеют сады, покрываясь цветами, обновляется лес. На тридцать третий день от начала праздника Пэсах9вместе со своими учителями выходят в лес дети. В руках у каждого лук и стрелы. Они стреляют в сатану — он все еще стоит между небом и землёй. Дождем сыплются стрелы, пока тело его не превращается в решено, не способное ничего удержать. И он уже не может преградить поток благодати, изливаемый на мир за заслуги Исраэля, принявщего Тору.
Братья и друзья мои, святое семя, любимые мои! Знаю я, что душа каждого из вас пребывала у Синая10 в час откровения. И когда дурное побуждение подстрекает вас согрешить, упаси Б-г, вы вспоминаете те громы и молнии и
немедля отстраняетесь от греха. Однако, доведись вам побывать в нашей синагоге, вы увидели бы живой образец стояния пред Синаем, и уже всю свою последующую жизнь придерживались бы заповедей и совершали одни добрые дела.
Невелика и невзрачна наша синагога и открыта всем ветрам — окна разбиты, облупились стены. Но в праздник Шавуот она расцветает, как лес, — на потолке натянуты нити, образуя звезду Давида, а с них свисают пахучие зеленые ветви. На оконных стеклах украшения из разноцветной бумаги: цветы, птицы и звери. Клянусь, даже ангел лесов не видел ничего подобного!
Великолепнее всего ковчег Торы, обрамленный свежесрубленными деревьями. Когда потянет ветерком и их листья приходят в движение, вам кажется, что они трепещут от стужи. Но это не так, это шепчут они: ”Хотя мы и не удостоились, чтобы из нас сделали священный ковчег для свитков Торы, все же нам предстоит согреть своим пламенем избранников, изучающих Тору”. Красотой своего убранства выделяется молитвенное возвышение, с которого раздается сладкозвучный напев — это кантор перед началом богослужения возглашает "Пиют а-кдамот" 11: народы мира вопрошают сынов Исраэля, что побудило их принять на себя бремя Торы и заповедей, и сыны Исраэля отвечают им.
Вы полагаете, что я забыл о Девятом Ава? Нет, не забыл. Напротив, траур по разрушенному Храму я ставлю выше той радости, которая обитает в моем молитвеннике: Вы думаете, что я мог забыть о Начале года, Дне искупления, празднике Кущей или о празднике Симхат-Тора? Нет, я не забыл, но день короток, а дел много12. До многого в моем прекрасном молитвеннике я в тот раз не успел добраться: вечером начиналась суббота, и надо было к ней подготовиться.
Все, что предусмотрел составитель молитвенника, он предусмотрел именно для меня. Но все же есть в нем и то, в чем я не нуждаюсь: например, порядок утреннего омовения рук, благословения кистей видения13, чтение "Шма" — "Слушай, Исраэль” и освящение субботы — все это я знаю наизусть. Либо составитель молитвенника перепутал меня с моим младшим братом, либо закончил работу за год-два до того, как я запомнил благословения. Но он достоин похвалы за то, что рядом с утренними благословениями поместил описание ритуала возложения тфилин. Пока что я не достиг совершеннолетия и не обязан исполнять эту заповедь, но уже сейчас на голове и на левой руке — там, куда возлагаются тфилин, — я ощущаю щекотку, вызываемую их прикосновением.
Что еще поискать, в какое место заглянуть? Так много всего на свете, и я не знаю-не ведаю, что отыскать сначала, а что — погодя. Помешкал я и решил довериться молитвеннику: раскрыл его там, где он сам раскрылся, и передо мной оказались законы эйрува — правила перемещения предметов в пределах поселения в субботу и праздники. В то же мгновение начали разворачиваться и расстилаться предо мной дороги, а вдоль них — столбы, между которыми натянуты веревки14, и на веревке сидит птица. Не успел я разглядеть ее, как она расправила крылья, вспорхнула и унеслась туда, где нет веревок...
Владыка мира! Такое маленькое существо, куда хочет, туда и движется. А я? Стоит мне выскочить из дому, меня сразу же останавливают и спрашивают, куда я бегу. До чего мне хочется побродить по свету, подобно пророку Элияу15, да будет он вспомянут добром, или подобно раби Лейбу, сыну Сарры16, благословенна его память! Позволили бы мне только, взял бы я посох да суму и ходил с места на место, пока не пришел бы к реке Самбатьон17 или в Страну Исраэля.
Перелистывая молитвенник, я наткнулся на путевую молитву и сейчас же загнул страницу, чтобы, когда понадобится, найти ее без промедления. По сию пору не знаю, куда я отправлюсь, в места, только что упомянутые, или в город, славящийся своей ешивой, чтобы изучать Тору. А может быть, пойду искать тридцать шесть праведников, чтобы побудить их умножить моЛитву и ускорить приход царя-Машиаха, и тогда все мы совершим восхождение в Иерусалим.
Как только я вспомнил о Иерусалиме, сердце мое радостно забилось, как бьются сердца всех сыновей Исраэля при воспоминании о Иерусалиме. И вот я уже вижу святой город и себя, переходящего от святыни к святыне. А пока я так расхаживаю, сердце говорит мне: разве ты не слышал, что в грядущем страна Исраэля раскинется на весь мир? И у меня сразу же возникает опасение, что когда страна Исраэля, расширившись, включит в себя и мой город, я так и останусь там и уже не тронусь с места во веки веков. Ясно, что эта мысль возникла у меня не иначе, как во искушение. Что влечет меня: святость Исраэля или дух бродяжничества? И я встал и расправил страницу с путевой молитвой, чтобы показать тем самым, что моя цель Земля Исраэля и ничто иное.
Много еще мест в молитвеннике, куда хочется заглянуть, но на рынке уже стоит шамаш и возглашает: "Исраэль! Святые! Суббота святая приближается!”. Я поглядел и увидел, что лавки закрыты, люди спешат домой после омовения18, красное солнце склонилось к закату, а в домах загораются свечи.
Спустился я вниз, умыл лицо и руки, переоделся в субботнее и отправился с отцом в синагогу, зажав под мышкой новый молитвенник. Сначала я держал его под мышкой, но спохватился и переложил в руку, потому что он не был достаточно заметен.
Придя в синагогу, я поцеловал мезузу и, поклонившись святому ковчегу, раскрыл свой молитвенник и начал читать "Песнь песней”. Тот, кто ест свежий плод и вдыхает его сладостный запах, способен ощутить только одну шестидесятую долю19 того наслаждения, что испытываешь от чтения "Песни Песней” по моему новому молитвеннику, каждая страница которого источает свежесть.
Не успел я дочитать "Песнь Песней”, как почувствовал боль в руке. Это, вопреки всяким приличиям, пренебрегая святостью места, ущипнул меня один из стоявших рядом приятелей.
— Что привез тебе отец с ярмарки? — спрашивают они и сами же отвечают, изощряясь во всякой небывальщине: — Дырку от бублика? Скрип дверных петель? Звук трубления в рог? Освящение трапезы в пост?
Ответил я моим приятелям:
— Хотите посмотреть на подарок, подождите до конца молитвы, и я покажу вам.
А они говорят:
— Он стесняется подарка и отговаривается.
Я отвечаю:
— Увидите мой подарок и сразу откажетесь от своих слов.
А они говорят:
- Стоил бы того твой подарок, ты бы показал не задерживаясь.
Приятели еще препирались со мной, когда шамаш постучал по столу, и хазан начал молитву. Приятели мои против воли оставили меня в покое, и я начал молиться по своему чудесному молитвеннику. Я стоял, склонившись, и глаза мои не отрывались от него, а сердце мое плыло и возносилось вверх, как сама молитва...
Богослужение кончилось, я поцеловал свой молитвенник и, зажав его в руке, наблюдал за отцом. Все обменивались с ним приветствиями, его распрашивали, что нового в мире, и он отвечал, вздыхая.
Как я был рад, что у меня такой отец, с которым все рвутся поговорить. И пока отца осаждают взрослые, меня обступают малолетки. Я, не мешкая, показываю им свой молитвенник и говорю: "Этот молитвенник отец привез мне с ярмарки”. Вытянули они свои шеи, взяли молитвенник, поочередно приложились к нему губами и поцеловали.
Один из них стал расхваливать молитвенник, он сказал:
— Буквы, как сливы, а точки, как ягоды полевые.
Другой, воздавая должное моему молитвеннику, сказал:
— Какой красивый переплет у этого молитвенника! — И, проведя им по щеке, добавил: Кожа нежная, как у недоношенного ягненка!
Третий, присоединяясь к похвалам, сказал:
— Какое красивое окаймление на переплете — как золотая цепь. Тебе достаточно прикрепить ее к одежде, и все подумают, что это цепочка от часов.
В те мгновения я был горд своим молитвенником чрезвычайно. И я сказал:
— Листайте его и листайте его20. Хотите произнести благословение "Биркат а-нээнин''21! Поверьте, вы найдете его здесь. Хотите прочитать псалом "Благослови, душа моя...”22? Ради Бога! Вы найдете его здесь!
Так перескакивал я с одного на другое, а душа была охвачена волнением любви, и приятели мои радовались, разглядывая молитвенник. Не знал я отроду, сколько у меня добрых друзей! Не раз и не два они досаждали мне, и я не оставался в долгу. Но в тот миг я осознал, что люблю их всех и что все они расположены ко мне.
Как жених стоял я среди своих друзей, а они радовали мое сердце разными историями о молитвенниках: например, о молитвеннике, найденном на кладбище, по которому молятся мертвецы23 во время гонений на евреев. Или рассказом о молитвеннике, написанном копотью дыма, поднимавшегося над сожженными, которые погибли, освящая Имя Б-жье. Никто из рожденных женщиной не молится по нему, потому что удовольствие, полученное при посредстве умершего, запретно. Но Сам Пресвятой, благословен Он, не натешится им в саду Эдэна.
А вот рассказ о молитвеннике из Большой синагоги в Бучаче24. Когда в этот молитвенник заглядывает человек злобный и жестокий, в нем исчезает буква. Потому-то и спрятал его староста синагоги. Ведь из-за грехов наших многих возросло число злодеев, и приходится опасаться, что в молитвеннике не останется ни одной буквы. Кое-кто из моих товарищей негодует: ”Чтоб у этих негодяев глаза полопались! Они согрешили, а молитвенник-то чем виноват?” А другие рады, что им не придется молиться по нему.
И еще рассказали мои приятели историю большого молитвенника раби Мэира, сына раби Ицхака, посланца общины, находящейся по ту сторону реки Самбатьон. Этот самый раби Мэир, благословенна память праведника, — автор песнопения, предваряющего чтение Торы в праздник Шавуот. Когда его молитвенник попытались внести в царскую сокровищницу, он там не уместился, и вообще любое помещение мало для него — так он огромен.
Не был забыт и молитвенник раби Гадиэля по прозвищу Младенец25, который ростом с муравья. По нему во второй и в пятый день недели десятеро убиенных праведников26 читают моления: "Приравняли нас к скоту, ведомому на убой...”, и Михаэль, ангел-заступник Исраэля, втори^ им: "Смири ярость Твою и смилуйся над драгоценным достоянием Твоим, которое Ты избрал...”
Упаси Б-г, чтобы у меня мелькнула завистливая мысль, когда шла речь об этих молитвенниках, ведь человеку свойственно любить то, что у него есть. И я снова раскрыл свой молитвенник, чтобы дать друзьям рассмотреть его как следует.
Один из них взял его в руки и говорит:
—Твой молитвенник хорош, но однажды я видел один — лучше этого. Его привезли из Иерусалима. Переплет — из оливкового дерева, на нем вырезаны очертания Святого Храма, а на первой странице написано: "Отпечатано здесь, в Иерусалиме, святом городе, да отстроится и утвердится вскорости, в наши дни. Амэн!”
Я говорю ему:
— А с чего ты взял, что мой молитвенник не отпечатан в Иерусалиме? — и пока говорю, сердце мое замирает и руки слабеют.
Мой товарищ берет молитвенник и читает: "Отпечатано в святой общине Петрикова”27.
Тогда один из приятелей моих говорит:
— Не слышал я что-то, что есть такой город на свете.
Другой спрашивает:
— Приходилось вам слышать такое чудное название?
Третий говорит:
— Определенно, этот Петриков находится в Греческом царстве злодейском.
Четвертый:
— А я вам говорю, что назван этот город по имени необрезанного! Ведь правда, Петр — нееврейское имя?
И в завершение один говорит:
— Превосходный молитвенник привез ему отец.
А другой добавляет:
— Подарочек, которым можно гордиться.
В тот час разверзлись рты моих товарищей, и они задирали меня, подтрунивая над моим молитвенником, пока не оставили меня. А уходя сказали, сморщив носы и скривив губы: ”Петр из Петрикова”.
Я остался один и, прижавшись лицом к молитвеннику, сказал: "Властелин мира! Сотри в милосердии Твоем великом то слово, что причинило мне горе и навлекло на меня позор, и начертай в моем молитвеннике слово "Иерусалим”! И все дни своей жизни я буду молиться Тебе, как молятся Тебе в Иерусалиме, в городе святом!” Я снова заглянул в молитвенник. Увы! По-прежнему слово ”Петриков” — на своем месте. И буквы его, огромные, пугающие, ужасные, выпирают все сильнее, прямо-таки вонзаясь мне в глаза...
Но я не отпрянул назад. Видано ли, книга молитв в руках у меня — и я дрогну? Открыл я молитвенник в другом месте — и нет никакого Петра и нет Петрикова, но только щебетание молитв, святых и грозных, поднимается от его страниц.
И я стал читать с того места, которое открылось пред моими глазами: ”...И приведи нас в Цийен, город Твой, с ликованием и в Иерусалим, священную обитель Твою, на радость вечную”. И сердце мое затрепетало, и вместе с ним сама молитва, как будто сердцу трудно оставаться на месте и оно рвется куда-то. Не только одна эта молитва, но и все молитвы будней и субботы, молитвы новомесячия и праздников — сотрясаются и трепещут. И вдруг меня осенило, что молитва всех молитв — это мольба о восхождении в Иерусалим. Так я стоял, листая молитвенник и читая, пока снова не пришел к ритуалу пасхальной Агады.
Братья и друзья мои, семя святое, любимые мои! Что рассказать вам такое, чего не знаете вы? Когда я вникал в Агаду, предо мной возникло три великих слова: "Бэшема абаа бирушалаим"28 В то же мгновение на глаза мои навернулись слезы. Не слезы стыда, не слезы горечи, но слезы радости струились и падали на буквы, пока они не поплыли в слезах, как будто сам молитвенник плакал вместе со мной.
Что еще мне добавить? О чем еще рассказать? Пристало ли быть многословным в этом так долго длящемся изгнании? Я поцеловал свой молитвенник, поцеловал эти буквы и сказал: "Пока что мы в изгнании. В будущем году — в Иерусалиме!”
ПРИМЕЧАНИЯ
1 — Семя святое — зэра кодэш — так в Танахе именуется святой народ, сыны Исраэля, см. Иешайя, 6:13.
2 — Слова ханукального песнопения. *
3 — Левивот — картофельные оладьи, которые принято готовить на Хануку.
4 — Квитлех — "записки” (идиш) — разновидность карт, в которые ученики хэдэра (еврейской начальной школы) играли в Хануку.
5 — См. Пасхальную агаду.
6 — Ангелы говорят на святом языке, на иврите. См. Вавилонский Талмуд, трактат Шабат, 126.
7 — ”Руки ласковы, язык нежен...” — во время пасхальных каникул родители ребенка могли сменить учителя. .
8 — "Пленница угнетенная” — народ Исраэля в плену изгнания, уповающий на избавление; таково название песнопения, написанного поэтом Шлвмо бен-Гвиролем.
9 — Праздник Лаг ба-омэр.
10 — "Душа каждого из вас пребывала у Синая...” — наши мудрецы, благословенна память о них, указывают, что души всех сынов Исраэля (и тех также, кому предстояло появиться на свет лишь в грядущем) присутствовали при Синайском откровении и внимали словам Моше, обращенным к народу: ”Не с вами одними заключаю союз... не с теми только, что стоят здесь с нами перед Г-сподом, Б-гом нашим, но и с теми, которых ныне нет здесь с нами...” (Дварим, 29:14).
11 — ”Пиют а-кдамот” — "предваряющее песнопение” (иврит).
12 — "День короток...” — скрытая цитата из трактата Авот: ”Раби Тарфон говорит: "День короток, работы много и работники ленивы; плата велика, а Властелин мироздания подгоняет” (Пиркей авот, 2:20).
13 — Кисти видения — цицит.
14 — "Натянуты веревки...” — веревки, натянутые между столбами, определяют границу поселения, в пределех которой действуют законы эйрува.
15 — "Подобно пророку Элияу...” — как сказано в Агаде, пророк Элияу странствует по свету и посещает каждый еврейский дом, когда происходит обряд обрезания и во время пасхального ритуала.
16 — Раби Лейб, сын Сарры, — один из сподвижников Бешта (раби Исраэля Баал-Шем-Това). В соответствии с хасидским преданием, он блуждает по свету и, скрывая свое имя, везде совершает добрые дела.
17 — Самбатьон — согласно Агаде, река,ограждающая страну, .где живут десять колен Исраэля, изгнанные из Северного царства (со столицей Шомрон) ассирийским царем Шалманесаром в 3205 г. (555 г. до н.э.).
18 — Имеется в виду окунание в микву (бассейн для ритуального омовения), совершаемое перед наступлением субботы.
19 — "Одну шестидесятую...” — согласно Талмуду, количество, которым в определенных ситуациях можно пренебречь; здесь — нечто незначительное, что в счет не идет.
20 — "Листайте его и листайте его” — см. Пиркей авот, 5:28.
21 — Биркат а-нээнин — благословение в благодарность Всевышнему за наслаждение; его произносят, например, когда вдыхают аромат благоуханий, плодов и трав.
22 — Псалом 104.
23 — "Молитвенник... по которому молятся мертвецы...” — во время гонений на евреев было принято молиться на могилах праведников и просить их о заступничестве в мире истинном. Те, по представлению детей, в свою очередь должны были молиться и, следовательно, нуждались в молитвеннике. Здесь и далее мы сталкиваемся с образцами религиозного "фольклора”, несущего на себе отпечаток детской фантазии
24 — Бучач — город в Восточной Галиции, где родился Ш.Й.Агнон.
25 — Раби Гадиэль по прозвищу Младенец — герой одноименного фантастического рассказа самого Агнона.
26 — Десять праведников, казненных римлянами за нарушение указа, изданного после восстания Бар-Кохбы и запрещающего обучение Торе. В числе их погиб приговоренный к мучительной смерти раби Акива, который скончался, когда на устах его были слова молитвы ”Шма Исраэль”: "Ад-най эхадГ (’Т-сподь один!”).
27 — Петриков — город в Польше, где печатались еврейские священные книги, в том числе молитвенники.
28 —”Бэшана абаа бирушалаим!” — ”В будущем году в Иерусалиме!” — слова, завершающие ритуал пасхальной ночи.
