Ротенбургский раввин

Ротенбургский раввин

Раввин и его община

Убогий вид имело еврейское гетто Ротенбурга. Грязь и нищета на его узких улочках. Высокие дома прижаты друг к другу и похожи на огромный ковчег с множеством окон и дверей. Со стороны могло показаться, что в таких домах могут жить кочевники, построившие себе здесь временный лагерь из ящиков и досок. Но если взглянуть внутрь этих жилищ, открылись бы комнаты чистые, ухоженные, обставленные со вкусом, а главное, достойная и счастливая жизнь их еврейских обитателей. Посторонний наблюдатель увидел бы перед собой сынов древнего народа, образование и культура которых выгодно отличает их от соседей за стенами гетто.

В таком, в общем ничем не примечательном доме в свое время поселился раввин Ротенбурга, гордость германского еврейства рабби Меир.

Это был один из немногих глав народа, сиявших как маяк во тьме ночи, чей свет Торы привлекал к себе сотни молодых людей со всех концов Германии. Из ешивы, которую рабби Меир основал рядом со своим домом, уже много лет доносились голоса изучающих Талмуд. Отсюда вышли ведущие ученые и раввина поколения, распространявшие Учение в общинах Германии и даже за ее пределами. Ежедневно сюда за советом рабби обращались евреи всего мира. Люди приезжали, чтобы задать ему вопросы по Талмуду, отчаявшись найти ответы на них самостоятельно. И рабби Меир отвечал каждому, разъяснял темные места из книг, откликался на все просьбы. Никто не уходил от него неудовлетворенным. Слово рабби было свято для людей, и все, что исходило из его уст, приобретало силу закона, распространявшегося далеко за стенами ротенбургского гетто.

Даже христиане Ротенбурга, пронесшие ненависть к евреям через века, с глубоким почтением относились к рабби Меиру. Граф Гогенберг, властитель Ротенбурга, время от времени приглашал его в свой замок, советовался с ним по самым серьезным проблемам, ценил его советы и всегда им следовал.

Иногда рабби Меира и графа Гогенберга можно было увидеть прогуливающимися в старинном парке графа, погруженными в серьезную беседу.

Графа считали другом, покровителем евреев. Действительно, он был одним из немногих рыцарей средневековой Германии, который защищал безвинно преследуемых людей, не позволял безумствующей толпе грабить еврейские жилища.

Но это вытекало не из чистого человеколюбия и чувства сострадания к гонимому народу. Германские вельможи жили тогда в безудержной распущенности, в постоянных кутежах, разгулах. В рыцарских замках днем и ночью устраивались оргии, обходившиеся в целые состояния. Туда доставлялись самые редкие, самые дорогие вина и фрукты. Эти оргии могли длиться месяцами. Естественно, что они разоряли хозяев замков, опустошали их карманы. В момент стесненности в средствах они всегда обращались к еврею. А тому — у него не было выбора — приходилось расставаться со своим малым состоянием, доставшимся ему трудом и потом. Высокомерный князь или граф даже не удосуживался поблагодарить его за помощь.

В обмен на глоток воздуха, который оставляли им для дыхания, евреи платили самую высокую цену. Тяжелые налоги изливались, как потоп, на жителей гетто. Евреи были для вельмож не чем иным, как золотой жилой, из которой они могли безнаказанно черпать себе средства, необходимые для того, чтобы вести привычный для них образ жизни. Вот почему они оказывали поддержку евреям, защищали их от христианских толп — не из любви, а от беспокойства за существование дойной коровы.

Таков, надо полагать, был в общем и граф Гогенберг.

Дни катастрофы

Черные тучи заволокли небо Германии. Страна была разделена на княжества, между которыми то и дело возникали конфликты, переходившие в войны. Рыцари всегда дышали в атмосфере боев, война была единственной целью их жизни. И если отсутствовал враг со стороны, они воевали между собой.

Власть императора в стране была минимальной. Однако братоубийственные войны, разоряющие государство, несущие разруху, заставили его пробудиться к действию. Был издан ряд законов, направленных на усиление императорской власти. Князья же увидели в этих законах желание монарха вмешаться в их дела, ограничить их власть.

Обсудив в одном из рыцарских замков создавшееся положение, они решили игнорировать новые законы.

Император тотчас послал верные ему войска против восставших князей, началась гражданская война. Все немецкие города превратились в поле битвы, на котором братья противостояли братьям. Целые города были разрушены, сотни княжеств сожжены.

Жизнь евреев в условиях гражданской войны еще более осложнилась. Раскаленная толпа, которую в мирное время еще можно было обуздать какими-то законами, теперь сломала все преграды, еврейская кровь полилась потоками, как вода. Не только отсутствие какого-либо закона, который сдерживал бы беснующуюся толпу, было причиной этому — священники подзадоривали и подталкивали ее против евреев.

Евреев охватило глубокое отчаяние. Каждый день происходили погромы, толпа врывалась в гетто, жгла дома, трубные звуки перекрывали плач и крики евреев, заживо горящих. Где-то толпа под предводительством двух священников вытаскивали людей из домов и вели их на расправу, не проявляя милосердия даже к младенцам. Ко всему, что происходило, добавилось событие, которое усилило страшные погромы и резню. Священники объявили, что евреи пользуются христианской кровью для изготовления мацы.

Кровавый навет, как искра в бочке пороха, взорвал и без того раскаленную толпу, обезумевшие люди, как кровожадные звери, набросились на евреев. Погромщики прошли, как ураган, и оставили за собой горы пепла.

По улицам Германии гулял огонь. Князья сражались между собой, императорские солдаты — с воеставшими рыцарями. А толпа, объятая инстинктом убийства, уничтожала лишенных всякой защиты евреев.

Ротенбург был одним из немногих городов, где евреи жили еще относительно спокойно. Граф Гогенберг, который был родственником императора и сохранял ему верность, собрал большие отряды в помощь ему. Стены Ротенбурга он окружил сильной охраной из верных императору солдат, отражавших каждую атаку рыцарей. Одновременно он заботился о том, чтобы в городе царил полный и жесткий порядок, не прощал даже мелких нарушений. Благодаря этому евреи Ротенбурга жили в безопасности. Однако они с болью в сердце следили за тем, что происходило в других общинах Германии. В Ротенбург стекались чуть живые евреи, сумевшие выбраться из ада.

Потрясенный, слушал рабби Меир рассказы пленных, в его душе поднимался гнев, вызванный страданиями униженного еврейского народа. Целыми днями он шагал в своей комнате взад и вперед, весь содрогаясь, останавливался около Ковчега Торы, тяжело вздыхал и восклицал:

— Г-сподь небесный, Отец милостивый, как долго будешь Ты молча взирать на горе Твоего избранного народа?!

Пришла ужасная весть, что в праздник Швуэс погромщики напали на общину в Эльзасе, вывели всех евреев на улицу и жестоко с ними расправились. Рабби Меир собрал в синагоге прихожан Ротенбурга и объявил пост на следующий день. Дрожащим голосом, не в силах сдержать слезы, он произнес:

— Каждый еврей должен прийти в синагогу молиться за наших братьев. Кара Б-жья обрушилась на наш народ. Приходите к нам завтра и разорвите небо вашим плачем и молитвами, может, защитит Он Свой народ, может смилостивится!

Когда измученный, печальный рабби Меир вернулся домой, он застал там своего молодого ученика, который был к нему очень привязан.

— Я пришел сказать тебе, что вчера вечером по дороге домой из синагоги встретил одного из слуг графа, и он просил передать тебе, чтобы ты завтра в полдень явился в замок, — объяснил он свой приход. — Графу надо поговорить с тобой о важном деле.

Всю ночь рабби Меир не спал. Он понимал, что на этот раз он приглашен к графу не для беседы или дискуссии на какую-нибудь научную тему. В этом сообщении просматривалась тень угрозы, и это пугало рабби.

Утром он встал разбитый физически и духовно.

В гетто царило тихое отчаяние. Все лавки были закрыты. Население, взрослые и дети, собралось у Большой синагоги, никто не уклонился. Рабби Meир пришел со своим слугой реб Моше и учеником Ошером. Установилась полная тишина. Лицо раввина выражало всю тяжесть минуты. Он подошел к Ковчегу Торы и задыхающимся голосом произнес:

— Молитва к Моше.

Как шум толпы, шум преследуемого стада, взывающего о помощи, под сводами синагоги зазвучал мрачный напев молящихся, постепенно переходивший в угрожающий вой. Нельзя было разобрать ни фраз, ни слов, слышался лишь слезный призыв к небесам.

Отпрыск герцога в хедере

Почтя своим долгом быть за отца племяннику Зюссу, рабби Симха взвалил на свои плечи очень нелегкую ношу. Было ясно видно, что в жилах мальчишки течет кровь отца. Он рос легкомысленным, буйным и вздорным, и обуздать его не было никакой возможности. В первое лето рабби Симха предоставил ребенка самому себе. Целые дни Зюсс проводил в пригородных лесах и полях, забираясь на самые высокие деревья, лазая по окружавшим Оппенгейм горам и проникая в развалины старинных замков, которые строили здесь в средневековье бароны-разбойники. Мальчик неплохо умел управляться с конем и, бывало, угонял лошадей у окрестных крестьян, нимало не смущаясь опасностью подобных шалостей. Его дерзость и бесшабашность никак не вязались с юным возрастом.

С наступлением зимы рабби Симха привел своего племянника в хедер старого меламеда реб Айзика учиться Торе.

При встрече с меламедом мальчик не выказал большого энтузиазма. Хедер до отказа был переполнен учениками, которые при появлении рабби Симхи почтительно встали.

— Реб Айзик! — обратился раввин к меламеду. — Я привел вам нового ученика. Этот малыш — мой племянник. Будьте добры, обратите на него особое внимание, не жалейте труда, а я позабочусь о том, чтобы ваш труд был должным образом оплачен. Этот ребенок — не знающий удержу шалун, но он обладает живым и развитым разумом. У него есть способности. Будьте добры, займитесь с ним алефбейсом, ивритом, Торой и Пророками. Мишной и Геморой я сам займусь с ним попозже.

— Возьми меня с собо-о-ой, — захныкал племянник, когда рабби Симха собрался уходить, — я не хочу здесь оставаться!

— Ты должен здесь остаться, сын мой, — сказал рабби Симха и с нежностью потрепал Зюсса по щеке, - ты должен учить Тору.

— Я не хочу! - завопил Зюсс, топая ногами.

— Почему, сын мой?

— Мне это место не нравится!

— Останься с нами, мой маленький ангел! — произнес старый меламед и протянул руку, чтобы потрепать Зюсса по щеке.

Зюсс в гневе оттолкнул протянутую к нему руку и завопил:

— Не смей подходить ко мне ближе чем на десять шагов, ты, неумытый баран, морда козлобородая!

Все ученики затрепетали от ужаса и побледнели. Никто никогда даже в мыслях не смел называть их строгого учителя такими словами.

Старый меламед ничего не сказал. Он на мгновение задержал свой тяжелый взгляд на новом ученике, затем крепко схватил его за шиворот, швырнул на лавку и начал сечь.

Зюсс вопил во всю глотку, суча ножками, будто рыба хвостом. После того как «приговор» был приведен в исполнение, Зюсс попытался из хедера сбежать. Но проворный не по годам реб Айзик поймал его, схватил за руку и, глядя ему прямо в глаза, изрек:

— Ты успокоишься и сядешь, или...

— Сяду, сяду! — завопил напуганный Зюсс. Железная рука меламеда сломила его строптивость. Впервые в жизни его высекли.

С тех пор Зюсс стал каждый день ходить в хедер. В учении он неожиданно проявил удивительное прилежание. Вскоре он уже знал алефбейс назубок, а иврит лился из него, как вода горного водопада. Особенно нравилось ему учить Тору.

Не прошло и нескольких лет, как Зюсс превзошел все, чему мог научить его реб Айзик. С тех пор рабби Симха стал сам заниматься с Зюссом. Но он был слишком мягким учителем для такого трудного ученика. И хотя мальчик преуспевал в ученье, его разнузданное поведение только усугублялось с каждым днем. По натуре он не был злым, но его легкомыслие и дерзость не знали удержу. Мать его не ведала покоя. Он беспрестанно ее огорчал, и в конце концов она стала мучиться болями в сердце. Она не переставала увещевать и умолять его вести себя пристойно, слушаться дядюшку и прилежно учиться. Зюсс не был равнодушен к ее мольбам и укорам, но, к сожалению, преображался лишь на короткое время. Нравоучения вскоре выветривались из его головы, и с новой силой и изобретательностью он принимался за свои проказы, вызывая гнев окрестных жителей и причиняя немалое огорчение рабби Симхе.

Когда Зюссу исполнилось тринадцать лет и для него настало время надевать тфилин и исполнять все заповеди Торы, у рабби Симхи появилась надежда, что теперь-то он остепенится и хоть немного обуздает свой нрав. Но надежды его были тщетны. Бурный и честолюбивый характер с возрастом неуклонно развивался.

У рабби Симхи и его жены не было детей, оттого он любил своего племянника поистине как сына и надеялся, что после смерти будет кому говорить по нему Кадиш. А тем временем бедная Бела все слабела и угасала. Поведение сына сокращало ее дни.

Однажды, когда Зюсс подошел к ее постели справиться о здоровье, она, ухватив его за руку, привлекла к себе.

— Мой милый, мой единственный мальчик! — зашептала она ему на ухо. — Жизнь моя близится к концу. Я умираю с тяжелым сердцем, с душой, изъеденной тревогой за тебя и огорчениями. Ох, мой милый Зюсс! Что же будет с тобой, до чего ты дойдешь, если не исправишься!? Доколе еще будешь ты забавляться своими непотребными шалостями?

Глаза Зюсса потускнели, сердце екнуло в груди, и он не сдержал рыданий, неожиданно вырвавшихся наружу.

— Плачь, сынок, плачь! — воскликнула Бела с горечью в голосе. — Тебе много о чем есть поплакать! Видишь, твой добрый дядя, спасший нас от нищеты и позора, сделавший нам столько добра, — сердце его разрывается и душа скорбит из-за тебя! Я бы предпочла, чтоб мы оба умерли в скитаниях и бед-

ности, чем причинить такую горькую боль моему дорогому брату!

Зюсс закрыл лицо руками и плакал навзрыд.

— Ты уже не маленький, Зюсс! — продолжала мать, — Ты должен стараться во всем слушаться своего дядю и отплатить ему добром за все те благодеяния, которые он совершил для нас обоих. Мой единственный сын! Скоро окончатся дни моей жизни. Пожалуйста, пообещай, что исправишься, будешь добрым и честным и порадуешь своим поведением дядю!

- Мамочка, дорогая! - рыдал, расчувствовавшись, Зюсс. - Я обещаю, обещаю!

Через несколько дней глаза Белы закрылись навсегда. Ее похоронили на древнем кладбище Оппенгейма, на берегу Рейна. С годами ее раскаяние в ошибках юности не ослабело, усердие в вере окрепло, и она глубоко переживала и страдала за все совершенные ошибки. Умерла она верной дочерью Израиля. Но в жилах ее сына текла чуждая кровь, и в сердце его бушевали унаследованные от отца, не знавшие удержу влечения. Таково воздаяние за дурные дела, из которых никогда не произрастет ничего доброго.

Смерть матери тяжело отозвалась в душе Зюсса. Он стал регулярно ходить в синагогу, посещая ее трижды в день - на Шахарис, Минху и Маарив, чтобы говорить по матери Кадиш. Он посвящал много времени и сил учению Торы, многие часы проводил с дядей над книгой, и стало уже казаться, что юноша совершенно переменился, став во всем другим человеком.

Рабби Симха, кроме всего прочего, был очень искусным моэлом и племянника тоже обучил этому священному мастерству. Он брал его с собой на каждое обрезание и объяснял все детали и законы, связанные с исполнением этой заповеди. Рабби Симха не столько стремился к тому, чтобы племянник в совершенстве овладел искусством, сколько старался как можно больше держать его при себе. Но все его усилия в конце концов пропали даром. В сердце Зюсса бушевали несмиряемые страсти, непреодолимые соблазны, постоянно нарушавшие покой его души. Его тянуло в большой мир, прочь из тесного дома. Он явно предпочитал буйное общество и сомнительные развлечения безмятежной размеренной жизни в доме своего дяди.

По окончании годичного траура по матери он подошел к рабби Симхе и сказал:

— Дядюшка! Что-то не лежит у меня больше сердце к изучению Геморы. Я хотел бы заняться какойнибудь коммерцией. Отошли меня, пожалуйста, в Майнц или во Франкфурт.

— Это будет непростительным преступлением с моей стороны, оторвать тебя от изучения Торы при твоих-то выдающихся способностях. Ты можешь далеко пойти. Продолжай учить Тору, сын мой. Торговцем сделаться ты всегда успеешь.

И несмотря на свои желания, Зюсс был вынужден подчиниться воле дяди.

Пришла осень. Только что завершился Суккос. Закончился сбор урожая в виноградниках, и виноградари собирались устроить большой праздник молодого вина, так как урожай этого года был исключительно обилен. Собирались народные гулянья, местные жители пели и танцевали, христианекая молодежь наряжалась на гулянки. Евреи не принимали во всем этом никакого участия.

Зюсс с завистью смотрел на беспечных и шумно веселящихся христианских сверстников.

— Эх, — говорил он своему соседу Иоганну, — еели бы и мне можно было плясать и веселиться, как вам! Видно, все радости жизни созданы исключительно для христиан! Верно, евреи живут на этом свете лишь для того, чтобы терпеть невзгоды от других, да и от самих себя!

Иоганн подумал минуту и сказал:

— Знаешь что, Зюсс? Сегодня ночью, когда все заснут, я постучу тебе в окошко и ты сможешь вылезти ко мне через окно.

— А что, твои друзья согласятся терпеть в своей среде еврея?

— Такого, как ты, — согласятся! Ты же совсем не похОж на еврея и сильно отличаешься от всех ваших. Ты красив, и у тебя прямо-таки благородная стать! Даже не сомневайся! Тебе известно, как меня уважают в нашей компании, и всякий, кто посмеет сказать слово против тебя, будет иметь дело со мной!

Зюсса не пришлось долго уговаривать. Поздно ночью Иоганн постучал в окно его комнаты. Зюсс уже ждал этого, одетый в свой лучший костюм. Не медля ни минуты, он выпрыгнул через окно наружу.

Хотя Зюсса никогда не учили никаким танцам, он схватывал все движения прямо на лету. Без малейшего стеснения и неловкости он присоединился к веселящейся молодежи и плясал от души, и сердце его выскакивало из груди от радости и веселья.

В перерыве между танцами к нему подошел какой-то парень и протянул полный стакан вина.

— Пей, Зюсс! Сказано: «Вино радует сердце человека».

Зюсс отчего-то растерялся, не зная, как ему поступить.

— Да как же это, Зюсс! — воскликнул юноша. — Разве можно, чтобы ты всю ночь с нами плясал, а пить отказывался?

Зюсс схватил стакан и единым духом его опорожнил. Впервые с момента своего появления в доме рабби Симхи он осквернил уста запрещенной пищей.

В тот момент мимо проходил старый Янкель из Оппенгейма. Он возвращался из поездки по своим делам, что были у него в одной из окрестных деревень, и остался ночевать в Нюрнштайне. Шум веселья возбудил его любопытство, и он заглянул в залу, где веселилась молодежь. Каково же было его удивление, когда он узнал среди танцующих христиан еврейского юношу, которого привык видеть склоненным над листом Геморы, да еще в тот момент, когда он единым духом осушил стакан запрещенного вина!

— Ах ты нечисть, порождение скверны! — возопил Янкель в гневе. — Что это ты тут делаешь, гойское семя? Да если бы твой дядя, наш уважаемый раввин, знал, как ты тут пляшешь с христианскими девками и хлещешь запретное вино!.. Ну погоди, мерзавец, я тебе покажу!

— Убирайся, Янкель! — закричали парни, и того как ветром сдуло.

Несколько мгновений Зюсс стоял словно пораженный громом. Казалось, дух его витает далеко в неведомых безднах. Что же он натворил? До чего же дошел, ведомый соблазном?! Как теперь смотреть дяде в глаза?

Но уже через несколько минут Зюсс оправился и от пережитого потрясения и от уныния, в которое был повержен. В его глазах загорелись нехорошие огоньки. Он окончательно решил освободиться от назойливой дядиной опеки и отправиться в большой мир.

Всю ночь веселился Зюсс до потери чувств. Напрасно ждал его рабби Симха. Больше Зюсс не вернулся в Оппенгейм. Огорчению раввина не было предела. Старый Янкель уже успел принести ему горестную весть о недостойном поведении племянника. Рабби Симха отправился искать его в Майнце, во Франкфурте и по окрестным городкам, но, увы, безрезультатно. Зюсс канул, как камень в пучину.

Ночь бдения

На следующее утро ближе к полудню Зюсс переступил порог дома, где проходило ночное празднество и зашагал прочь вдоль берега Рейна. Вскоре он добрался до Майнца, но задержался там ненадолго, будучи уверенным, что дядя в первую очередь станет искать его здесь. Когда городок остался позади, Зюсс стал размышлять, куда направить свой путь. Пока было ясно одно: надо поскорее уйти как можно дальше, иначе дядя может его нагнать. В конце концов он решил отправиться в Амстердам. Этот город в то время слыл среди евреев добрым местом и даже прозывался «Малый Иерусалим».

Город рос не по дням, а по часам. Еще несколько десятков лет назад в Голландии вообще не было евреев. Первыми иммигрантами, прибывшими в Амстердам, были евреи, бежавшие из Испании и Португалии, которых насильно крестили. Бросая все нажитое добро, они бежали на далекий север, чтобы жить там как свободные люди и исповедовать веру отцов.

За некоторое время до этого Голландия освободилась от испанского владычества. Голландцы были еще молодой нацией, лишь начинавшей свое независимое существование. Торговля по большей части была пока сосредоточена в мелких провинциальных городках, по-прежнему находившихся под властью Испании. Тем не менее Амстердам охотно принимал беженцев, чьи просвещенность, коммерческие связи по всему миру и усердие в делах торговли были весьма кстати. Амстердам начал быстро расти и развиваться и вскоре составлял уже конкуренцию Антверпену, который по-прежнему находился под пятой Испании. По прошествии нескольких лет Амстердам превратился в один из главных перекрестков мировой торговли. Богатый город широко распахнул ворота перед толпами еврейских беженцев, став надежным убежищем для любого преследуемого еврея.

Вместе со всеми устремился в Амстердам и Зюсс в надежде попытать счастья. Но добраться до цели было непросто. Зима уже наступила, а в кармане Зюсса не было и мелкой монетки. Он скитался по дорогам, не имея теплой одежды, даже самого необходимого. И вместе с тем он был доволен своей судьбой - тяжелое бремя дядиной опеки больше его не сковывало. Веселым и свободным шагал он от деревни к деревне с протянутой рукой, ведя жизнь нищего попрошайки. Время от времени ему попадались добросердечные евреи, которым он рассказывал о себе всякие небылицы весьма искренне и убедительно. Ему верили и щедро помогали. Обычно он говорил, что его родители неожиданно умерли, совсем было собравшись ехать в Амстердам на поиски богатого родственника.

Но бывало и так, что ему несколько дней не попадалось ни одного еврея, и тогда приходилось терпеть голод и холод. Если не случалось никакого приличного ночлега, он обычно забирался на гумно или сеновал и засыпал там. В таком случае надо было проснуться пораньше и побыстрее убраться. Однажды он проспал дольше обычного, сраженный многодневной усталостью, и схлопотал добрую трепку от крестьянина, который был вовсе не рад с утра пораньше найти на своем гумне какогото еврея. В тот день Зюсс пребывал в угнетенном состоянии, он уже жалел, что убежал от дяди. Но слишком уж далеко он зашел, и дорога назад была в несколько раз дольше, чем та, что оставалась до намеченной цели.

Добравшись до Кельна, Зюсс был неприятно удивлен, узнав, что ему нельзя пройти через священный для христиан город иначе как в сопровождении двух вооруженных солдат. Солдаты требовали за свои услуги две кроны, у Зюсса же, как обычно, не было ничего. Тогда ему пришлось идти в обход, долгим и утомительным кружным путем.

Однажды он целый день блуждал по чужому и недружелюбному селению, где не нашлось ни одного еврея. Это было в том месте, где Рейн пересекал границы Германии, прокладывая себе путь уже по голландской земле. Был месяц Кислев, и мороз усиливался день ото дня. Голод и холод совершенно измотали Зюсса, доведя до отчаяния. На нем была только легкая летняя одежда, которая к тому же износилась и изорвалась, и мороз пробирал до самых костей. В его затуманенном сознании мелькали видения и воспоминания детских лет. Он видел своего отца-герцога, одетого в роскошный, шитый золотом мундир, мать в шелках и бархате, в золоте и жемчугах. Потом вспомнились страшные дни, когда отец попал под суд и принял трагическую смерть от собственной руки, а оставленная в нищете больная несчастная мать с ребенком на руках в отчаянии вынуждена была скитаться под насмешки и улюлюканье толпы. Вспомнилось ему все дядино добро, все его благодеяния, раздаваемые щедрой рукой, не требовавшей мзды, за что Зюсс отплатил столь черной неблагодарностью, исчезнув бесследно.

Опустившись на камень, Зюсс горько заплакал.

— Каким же глупым и неблагодарным мерзавцем я был! - сокрушался Зюсс о себе. — Как хорошо мне было бы, останься я в Оппенгейме! Ел бы досыта, одевался достойно, имел теплый дом! А что теперь? Не иначе как нынешней же ночью замерзну насмерть здесь, в чистом поле! Не лучше ли прямо сейчас самому свести счеты с жизнью? Не легче ли броситься в холодные глубины Рейна и тем покончить со всем разом? Но нет, нет. Если уж судил Высший суд мне умереть, то да исполнится воля Г-спода. Но я не хочу расставаться с этим миром через неискупаемый грех!

Собрав остатки сил, Зюсс встал и продолжил путь. Вдруг вдали показался мерцающий огонек. Горькая улыбка заиграла на губах Зюсса. «Ну и что мне с того, если даже случится набрести на человеческое жилище? — размышлял он про себя. — Кто же согласится приютить несчастного еврейского юношу, бродягу и скитальца? Едва увидят, что перед ними бедный еврей, ищущий убежища от холода хоть на одну-единственную ночь, тут же выкинут без сожаления в холодную темень. А если я буду слишком настойчив в своих мольбах, так и собак натравят, и мне еще повезет, если сумею убраться оттуда целым и невредимым».

Размышляя в таком духе, Зюсс приближался к тому месту, где зазывно горел огонек, и в конце концов набрел на бедный и неказистый на вид домик из невысоких двух этажей. «В этом домике — сказал себе Зюсс, — живут люди. Они греются у огня, питают насущной пищей свой желудок и радуют души крепким вином. В их власти вырвать меня из лап смерти. Посмею ли я? Постучу ли в эту дверь?»

Он приблизился к заветной двери и вдруг замер на месте от неожиданной радости. На правом косяке гордо красовалась внушительных размеров мезуза. «Так здесь живут евреи!» — Сердце радостно забилось. Он постучал.

— Смилуйтесь надо мной! — запричитал Зюсс, едва открылась дверь. — Я несчастный еврейский юноша, лишившийся отца и матери, ничтожный сирота, обреченный скитаться по дорогам. Я едва живой от холода и голода. Впустите меня в дом, позвольте разделить с вами хлеб и ночлег в эту ночь!

— Входи! — ответил ему радушно хозяин-еврей.

Зюсс шагнул в широкую комнату с низким потолком. В углу ее стояла кровать под балдахином, на которой спала молодая женщина. Рядом с кроватью стояла колыбелька.

— Не шуми, пожалуйста, — зашептал хозяин Зюссу на ухо, — моя жена недавно после родов, и она только что заснула.

За столом сидел еще один гость — старый еврей благообразного вида и плотного телосложения. Керосиновая лампа освещала комнату тусклым, изредка мерцающим светом.

— Садись с нами за стол, — обратился хозяин к Зюссу, - порадуй свое сердце горячим супом. Вот кружка для омовения и полотенце — омой руки и поешь с нами.

Зюсса не пришлось уговаривать. Он спешно совершил омовение и набросился на еду с волчьим аппетитом. Жидкий суп с черным хлебом показался ему самой вкусной на свете едой.

— Благословен Г-сподь! — воскликнул хозяин, и радость заиграла на его лице, — теперь нас трое, и у нас есть зимун, чтобы сказать благословение после еды.

Неожиданно выражение его лица изменилось, и радость на нем сменилась заботой. Он глубоко вздохнул:

— Вот, я радуюсь, а сердце мое неспокойно. Что же мне делать?

— А что случилось? — спросил Зюсс.

— Завтра день обрезания моего новорожденного сына. Я послал в Гельдерн за моэлом. Тот обещал прийти и даже прислал сюда свой нож для обрезания. Сам он должен был прибыть сегодня вечером. Но вместо него около полудня явился посланец и, к нашему великому огорчению, сообщил, что моэл неожиданно заболел и не сможет приехать. Другого моэла не сыскать во всей округе. Мой брат из Гельдерна должен был быть сандаком, но тоже не приехал.

— Собственно говоря, — вставил гость реб Лейб, — сандаком могу быть и я. Вот только моэлом я быть не могу.

— Всевышний Владыка! — воскликнул хозяин в отчаянии. — Что мне делать? Если уж наградил Ты меня ребенком мужеского пола, то почему же отнял возможность привести его в союз праотца нашего Авраама в заповеданное время!

— Если вы соблаговолите довериться мне, — сказал Зюсс, — я обрежу вашего сына.

— Ты, юноша? - Реб Лейб уставился на Зюсса большими удивленными глазами. - Но ты же не моэл!

— Мой дядя, в доме которого я жил многие годы, — искусный моэл. Он обучил меня этому святому ремеслу. Смотрите, у меня даже ногти подточены и заострены, чтобы отодвигать кожу.

— Как тебя зовут и откуда ты? - поинтересовался реб Лейб.

Зюсс изложил им свою обычную историйку про родителей, неожиданно умерших перед самой поездкой в Амстердам, где они собирались найти богатого дядюшку. Сюда же он приплел и правду про дядю - искусного моэла из Оппенгейма.

Хозяин не помнил себя от радости.

— Ты свалился на нашу голову, как ангел с небес, — взволнованно воскликнул он. — О Судья Праведный! Да будет Имя Твое благословенно, за то что послал мне этого дорогого гостя!

От этих громких звуков проснулась роженица. Ее муж поспешил поделиться с ней радостной новостью: обрезание состоится завтра, в положенный срок. Зюсс подошел к ее постели, поздравил ее с рождением сына и посмотрел на ребенка в колыбели. Это был красивый и здоровый мальчик.

Когда Зюсс вернулся к столу, хозяин оказал ему честь, возложив на него обязанность произнесения зимуна. Эту обязанность Зюсс исполнил в духе и по обычаю уважаемых ученых мужей.

Только тогда вспомнил Зюсс, что у него нет тфилин. Но тут же он изобрел новую ложь:

— В Германии украли мой узелок, там были и тфилин.

Реб Лейб подозрительно взглянул на него, но ничего не сказал.

— У меня есть лишняя пара, — поспешил утешить Зюсса ничего не заподозривший хозяин, — я тебе их подарю.

— Большое спасибо, — отозвался Зюсс. — Может быть, здесь найдутся книги Мишны, чтобы мы смогли поучиться по обычаю Израиля в ночь бдения перед обрезанием?

— Книг Мишны у меня нет, но есть «Тикун лейл Швуэс».

— Подойдет и это.

Хозяин тут же принес «Тикун».

— Сделай одолжение, — сказал реб Лейб, — читай вслух, я тоже хочу послушать.

Зюсс начал читать вслух. И хотя отрывки Мишны в книге были приведены без всяких пояснений, он растолковывал их весьма подробно и искусно, к вящему удовольствию слушателей.

В полночь хозяин предложил гостям горячий чай и пироги. За чаем Зюсс узнал, что реб Лейб — богатый торговец деревом из Майнца, сплавлявший лес по Рейну в Голландию.

Хозяин постелил гостям две кровати наверху Впервые за долгое время Зюсс засыпал в чистой и мягкой постели. Он тут же погрузился в сладкую дрему, и счастливый проспал до самого утра, когда его разбудили к утренней молитве.

В ловушке

В замке графа рабби Меира и его сопровождающих встретил слуга, который удалил всех, кроме рабби, в боковую комнату. Скоро слуга покинул зал, и рабби Меир остался один. Он вознес горячую сердечную молитву Г-споду, чтобы уберег Он его душу от всякой опасности и не лишал его Своей милости. После этого он почувствовал успокоение, так как поверил, что Б-г поможет ему во всякой беде, что бы ни случилось. Распрямившись и придав лицу уверенное выражение, он спокойным шагом направился к двери. Совершенно неожиданно она распахнулась, и на пороге появился презренный вероотступник Кнеппе. Рабби Меир замер, удивленный и сбитый с толку. По его телу прошел озноб, выкрест стоял и нагло смотрел на праведника. Приблизившись, он с ласковой насмешкой спросил:

— Ну что, рабби, ты совсем меня не узнаешь? Наверняка не рассчитывал увидеть меня здесь, да?

Рабби Меир с презрением посмотрел на него и ответил:

— Почему бы мне не узнать тебя, грешника Кнеппе? Разве не был ты моим учеником и не ел за моим столом? Я поддерживал тебя в надежде, что ты станешь хорошим человеком. Но небо мне свидетель, тогда я не знал, какую змею грею на своей груди.

Ненависть во взгляде Кнеппе возросла. Рабби Меир продолжал:

— Однако я наказан небесами, поставили они мне кровного врага — тебя. Следящего за каждым моим шагом и сживающего меня со света. Но видит Б-г, никогда не делал я тебе зла, ни я и никто из моих соплеменников. А вот ты всегда стремишься отомстить нам без всякой причины. Всевышний осудит тебя за все твои дурные дела.

Эти речи смертельно ранили выкреста, разожгли в нем неистовую злобу

— Но до того как осудит меня ваш Б-г, я покажу еще и тебе, и твоим собратьям мою силу. Имя мое будут вспоминать во всех ваших поколениях с ужасом и ненавистью. Кровью и огнем врежусь я в ваши сердца. Вот тогда ты узнаешь и поймешь, перед кем осмелился произносить такие речи, на чью голову опрокинул проклятья!

Рабби Меир взглянул на него и сказал:

— Я никого не боюсь, кроме Б-га на небесах, награждающего и наказующего. И тебя не убоюсь, предатель, никогда! Знаю я, что ты вынашиваешь темные замыслы в отношении меня, но я надеюсь на моего Г-спода. Он расстроит все твои козни и спасет меня от беды. Твой конец будет горьким и унизительным, как всех, кто предает свою веру, свой народ!

Вся кровь Кнеппе бросилась ему в лицо, оно запылало, как огонь. Из его рта полился поток проклятий и ругательств на рабби Меира и на святую веру. Но рабби уже не обращал на него внимания, он направился к двери покоев графа.

Граф пошел навстречу гостю, усадил его рядом с собой и с приветливым, дружеским видом начал беседу:

- Уважаемый рабби Меир! С тех пор как у меня появилась возможность узнать тебя, я убедился, что ты человек мудрый и ученый, желаешь добра народам. Твои идеи в государственных вопросах и различных науках всегда так убедительны и гениально ясны. Почему я все это говорю тебе? Потому, что сейчас император набирает огромную армию, чтобы обуздать восставших. Когда война закончится его победой, он щедрой рукой воздаст всем, кто хранил ему верность и помогал ему в тяжелое время. Большинство христианского населения сумело это понять и выступило в защиту своего императора. А вот вы, евреи, оказались равнодушными к этой войне, не пришли на помощь императору в его великой борьбе с врагами. Вы не проливаете крови на военной службе, ваших сыновей не видно среди воинов, преданных императору. Однако я знаю, что ваши души страдают, вы не умеете сражаться с мечом в руках, но вы можете помочь императору другим путем. Война требует больших денег, а казна государства оскудела и вот-вот совершенно иссякнет. Докажите монарху свою преданность, помогите ему вашим золотом и серебром. Докажите, что вы достойны благодарности императора.

Рабби Меир, огорченный, несколько минут молчал, потом заговорил:

— Ваша Светлость! Вы хорошо знаете, все, что было в наших силах, мы сделали. Все тяжелые налоги, возложенные на нас, даже огромный подушный, мы целиком уплатили, до последнего пфеннига, несмотря на то, что среди нас много нищих. Мы не хотели, чтобы о нас говорили, будто мы уклоняемся от выполнения своих обязанностей. И налог на войну мы выплачиваем уже десять лет. Видит Б-г, этот налог мы выплачиваем из последних резервов, и это уже выше наших сил. Но мы знаем, что обязаны помогать императору в его войне против врагов. Нельзя говорить, что мы равнодушны к этому. Я понимаю важность требований Вашей Светлости и готов собрать членов нашей общины, чтобы убедить их в необходимости поддержать императора дополнительными средствами.

На лице графа появилось недовольное выражение. Судя по всему, речи рабби Меира его не удовлетворили. Он снова обратился к своему собеседнику, изображая улыбку на своем лице:

— Я вижу, что уважаемый рабби не понял, о чем идет речь. Мне не хотелось бы требовать чего-либо от евреев Ротенбурга. Действительно, существующие налоги очень тяжелы для них, и я не заинтересован полностью разорить еврейское население своего города. Мое требование совершенно другое. Я хочу, чтобы ты обратился с призывом поддержать деньгами нашего императора к твоим братьям за границами Германии. Один из моих советников сказал мне, что ты пользуешься уважением евреев всего света. Несомненно, к тебе прислушиваются и будут рады исполнить твои просьбы. Я уверен, что твоя деятельность по сбору пожертвований у богатых евреев за границей окажется успешной.

Рабби Меир сидел как громом пораженный. Он легко догадался, что в этом деде замешан выкрест Кнеппе. Вот кто забросил сеть, чтобы втянуть его в беду, из которой он не сможет выбраться. Но рабби не дал отчаянию овладеть собой, он попытался у бедить графа изменить свое решение:

— Ваша Светлость! Простите меня, я осмелюсь возразить. Известно, что ваша власть основана на мудрости и справедливости, что вы милостивы ко всем своим подданным. Народ это ценит и делает все, чтобы выполнить вашу волю. Прошу вас выслушать мое объяснение, и вы убедитесь в том, что на этот раз мы не в силах это сделать.

С тех пор как мы изгнаны с нашей земли, нет у нас ни царя, ни пророка, слово которого было бы свято и обязывало бы всех евреев в мире. Есть духовные вожди, но их слово обязывает только в области веры, духовности. Они учители народа, а не правители. И я удостоился того, что меня считают учителем, ко мне обращаются со всех концов мира с разными вопросами, но это вопросы из облавти духовного. Надо мной просто стали бы смеяться, если бы я попытался приказывать им в мирских делах. Поэтому, всемилостивейший граф, я не уверен, что роль, которую вы мне отвели, может быть исполнена.

Умные речи рабби Меира вызвали у графа разве что противоположную реакцию. Глаза его налились кровью. Он застучал кулаком по столу и закричал не своим голосом:

— Я с тобой не обсуждаю, что я сделаю, а чего не сделаю! И мне все равно, прав я, по твоему мнению, или нет! Я позвал тебя, чтобы передать императорский приказ! Отвожу тебе два месяца! За это время ты обязан внести в императорскую казну двадцать тысяч серебряных марок, а через три месяца — столько же! И ни одним пфеннигом меньше! Меня не интересует, каким образом ты добудешь эти деньги. Это твое дело. И я еще раз предупреждаю, чтобы ты не вздумал уклониться от этого приказа. Не рассчитывай, что это как-нибудь обойдется. Ты ответишь жизнью. Полагаю, мне не надо тебе объяснять, как горек жребий того, кто пробудит гнев его императорского величества. Прислушайся к моему совету и не опаздывай ко дню, который я тебе назначил. Уверен, что ты сможешь собрать необходимую сумму. Евреи тебя почитают, и им нетрудно будет собрать любую сумму, чтобы откупить тебя от тюрьмы. Сейчас ты можешь вернуться домой. Однако берегись и не пытайся скрыться от меня. Твой дом окружен сыщиками, которые будут за тобой следить.

Дочь раввина

Несмотря на обрушившуюся на него беду, рабби Меир не пал духом. Вернувшись домой, он вознес благодарственную молитву к Б-гу как человек, случайно уцелевший при опасности. Вера во Всевышнего наполняла его сердце отвагой и надеждой на то, что в два последующих месяца, до назначенного срока откуданибудь явится неожиданное спасение. Но рабби Меир не ограничился надеждой. Человек обязан делать все, что в его силах, и только после этого полагаться на Г-спода. Он начал немедленно действовать, разослал письма в общины Израиля, нахолившиеся за границами Германии, в которых описал положение, создавшееся у честных евреев Германии, угрожающую им и ему, в частности, опасность. В ожидании ответов из общин он вернулся к Талмуду, к своим книгам со спокойной душой и глубокой верой в то, что его письма принесут желаемые плоды.

Надо сказать, что рабби Меир был привычен к бедам. За три года до описываемых событий умерла его жена, которая была ему очень дорога. Три сына рабби, как мы уже знаем, погибли во франкфуртской резне, и его единственным утешением в жизни была теперь дочь Сара. Иногда, в свободную от усердного учения минуту отдыха он приглашал дочь к себе и вел с ней сердечную беседу. Сара всегда старалась поддержать отца, поднять его дух, отвлечь от неприятностей. Однако в последнее время рабби Меир заметил, что с дочерью происходит нечто странное. Она появляется в его комнате в самые неожиданные моменты, чего прежде себе не позволяла, сидит у него долго, углубленная в себя, грустная и молчаливая, бледная. Что-то лежит у нее на сердце, с тревогой думал отец, что-то ее беспокоит, но что?

Однажды он спросил ее:

— Скажи мне, дочь моя, что тебя тревожит?

Сара, сидевшая с поникшей головой, ничего не ответила. И это усилило беспокойство отца. Тревога его еще больше возросла, когда он присмотрелся к своему ученику Ошеру, тоже погруженному в печаль и немое отчаяние, рассеянному и нервному Рабби Меир почувствовал, что Ошер носит в себе какуюто тайну. Некоторое время рабби старался не замечать изменений, произошедших с учеником, но при виде того, как лицо его становится все бледнее, решил попросить у него объяснений.

— Рабби, я давно хотел вам все рассказать, ждал подходящего момента для этого, — начал Ошер. — Вы должны знать, что ужасная опасность нависла над вашим домом. Выкрест Кнеппе уже несколько дней разгуливает по городу, преследует Сару, готовится поймать ее в свою грязную сеть. Вчера она встретила его, когда шла навестить свою тетю. Он перегородил ей дорогу и стал говорить о том, что любит ее, что не может ее забыть и все несчастья, обрушившиеся на вас, — из-за нее, из-за того, что она отказывается выйти за него замуж. «Я впал в отчаяние, — говорил он Саре, — с тех пор, как я еще был евреем и ты отвергла меня. Это так потрясло меня, что я решился сменить веру и отомстить всем евреям за зло, которое причинил мне твой отец, духовный предводитель евреев, за то, что он выгнал меня из своего дома. Ему я отомщу особой местью, но ты можешь все поправить, если станешь моей женой! Тогда я помирюсь с твоим отцом, избавлю его от всех бед, верну ему любовь и милость графа. Мы с тобой сразу отправимся за границу, там я раскаюсь и вернусь к еврейской вере».

В холодном поту и с шумно бьющимся сердцем рабби слушал своего ученика, а тот продолжал:

— Сара не отвечала ему ничего и глазами искала помощь со стороны. Кнеппе схватил ее за руку, показывая, что она в его власти. Если она не подчинится его воле, он уведет ее силой, а отца подвергнет самым тяжелым испытаниям. Тогда девушка стала кричать, но никто не решался вступиться за нее. К счастью, оказавшись в ту минуту там, я ударом кулака в грудь сбил выкреста с ног, он потерял сознание, а мы с Сарой быстро удалились.

Глубокая тревога отразилась на лице рабби Меира. Он прикусил нижнюю губу и прищурил глаза, осознав надвигающуюся опасность, затем принялся ходить взад-вперед по комнате, наконец остановился и внимательно, изучающе посмотрел на молодого человека.

— Позови ко мне, пожалуйста, мою дочь, я должен с ней поговорить о важном деле, — обратился он к слуге.

Через несколько мгновений на пороге появилась Сара. Ее милое лицо было бледнее обычного, черные глаза выражали безысходность. Вид дочери еще больше растрогал сердце старого отца.

— Подойди ко мне, дочка! — попросил он ее ласково, — посиди со мной, я должен тебе сказать нечто важное.

Сара села рядом с отцом и грустно смотрела на него, а он говорил:

— Мне рассказали, что случилось с тобой вчера, как угрожал тебе этот мерзкий выкрест. Вчера ты спаслась по счастливой случайности, но у меня кровь стынет в жилах, когда я думаю, что он может привести в исполнение свои низкие замыслы. Пусть сохранит нас Б-г, защитит от этого злодея. Мы же, со своей стороны, должны использовать все возможности, чтобы избежать новой встречи с ним. Судя по всему, он очень торопится поймать тебя в свою сеть.

По бледным щекам Сары покатились две слезы.

— Дорогой отец! — заговорила она своим нежным голосом. - Свидетель мой на небесах, как тяжело мне сейчас найти нужные слова. Сознание долга перед тобой заставляет меня сказать, что у меня на сердце. Нет нужды объяснять, как тяжело мне от мысли, что я должна стать женой отступника. Как свеча, я погасну, умру от тоски. Но об этом я совсем не думаю, моя единственная цель — спасти тебя, отец, от горького жребия и смерти, поэтому мне придется выйти замуж за этого презренного человека. Я обязана спасти тебя от катастрофы, принести эту жертву.

Теперь уже две слезы скатились по щекам рабби Меира, сдавленным голосом он возразил дочери:

— Дочь моя! У меня нет слов, чтобы поблагодарить тебя за большую любовь к старому отцу, за жертву, которую ты готова принести для меня. Но ты поняла меня неправильно. Своим обручением с презренным выкрестом ты ничего не изменишь. Император требует от меня огромной суммы денег, и выкрест не спасет меня от этой напасти. Без этих денег я никак не смогу избежать опасности, чего бы мне ни обещал злодей Кнеппе. Тебе, конечно, известно, что я разослал письма с просьбой о помощи разным общинам за границей. Через некоторое время должны прийти ответы, и если, упаси Б-г, они не будут положительными, я не вижу для нас иного выхода, кроме побега в такое место, где рука императора нас не достанет. Это единственное, что мы можем сделать и с Б-жьей помощью преуспеть. Нам нужно подготовить все необходимое на такой случай.

Рабби ласково посмотрел на дочь и закончил свою речь:

- Однако, до того как бежать, я решил выдать тебя замуж, но не за того низкого негодяя, а за достойного человека, пользующегося нашей любовью, на которого мы возлагаем большие надежды. Ты его хорошо знаешь, это он вчера спас тебя от опасноети. Надо ли добавлять, что я имею в виду моего преданного ученика Ошера? Он настоящая пара тебе.

Краска смущения покрыла щеки Сары, ее черные глаза засверкали от счастья.

Помолвку откладывать не стали, как и свадьбу вслед за этим. Все происходило без всякого шума, так, чтобы не привлечь внимание Кнеппе. Кроме небольшого числа приглашенных на свадьбу, никто не знал об этом событии. Хупу поставили ночью.

Со слезами радости в голосе рабби Меир провел обряд между его дочерью и Ошером. «Мазл тов!» звучало под сводами празднично убранного дома. Гости гуляли до утра.

Оставшись наедине с молодой счастливой парой, рабби сказал им следующее:

— Дети мои! Вы знаете, каково сегодня положение евреев в Германии. Никто из нас не уверен в завтрашнем дне. Я вам советую немедленно покинуть страну. Я дам вам с собой письмо к моему другу юности рабби Шломо бен Адрату в Барселону. В Испании евреи живут сейчас в мире и покое. Рабби Шломо поможет вам всем необходимым, пока вы не обустроитесь там.

Но дочь и зять решительно отказались оставить старого рабби в такой тяжелый час одного. Ему пришлось долго их уговаривать, убеждать в том, что в любом случае они не принесут ему пользы, напротив, могут создать препятствие в планах его возможного бегства. Но те настаивали на своем, умоляли позволить им остаться, хотя бы до тех пор пока придут ответы от общин из-за границы.

— Может быть, деньги придут, и никому не придется бежать, мы тогда станем жить вместе в мире и покое здесь, в Ротенбурге.

— Пусть будет по-вашему, — согласился рабби Меир, — ждать ответа от общин осталось недолго.

Побег

Неожиданно предатель Кнеппе покинул Ротенбург, и евреи гетто вздохнули свободно. Ходили слухи, что выкрест отправился в важную поездку по поручению графа. Еврейская община вознесла благодарственную молитву Б-гу за то, что отвел от нее ужасные замыслы безбожника.

Рабби Меира это известие весьма обрадовало, ослабило его нервное напряжение — злейший враг больше его не преследует!

Однако спокойствия рабби не обрел. Стали прибывать ответы из общин, вовсе не приносившие ему радости. Выяснилось, что еврейское население повсюду находилось в положении крайней нищеты. Тысячи еврейских семей жили впроголодь. И о сборе значительной суммы денег, даже половины требуемой, не могло быть и речи. Срок же, установленный рабби Меиру графом, неумолимо приближался. Рабби Меир не знал, что предпринять.

Мрачный, ходил он из угла в угол по своей комнате. Наконец он поделился своими мыслями с зятем: — Через две недели я должен вручить деньги графу. У меня их нет и не будет. Поэтому я решил привести в действие план бегства за границу Что касается меня, то я остался бы здесь и претерпел бы все муки. Но я не смогу видеть, как император расправится с евреями гетто, он их просто уничтожит. А если я убегу, не покажусь ему на глаза, он, возможно, потихоньку меня забудет, и уляжется его гнев. Я думаю бежать через неделю в Святую Землю, всю жизнь мечтал отправиться туда. Это мечта, это сон еврейской жизни. Там я проведу остаток дней и напою святую пыль своими слезами.

Ошер представлял себе, с какими опасностями связана такая поездка, но не пытался отговаривать рабби. Он хорошо знал своего тестя, знал, что перед тем как что-то решить, тот все изучит и взвесит очень тщательно. И если уж решение им принято, никто не сможет на него повлиять. После некоторого обсуждения тесть и зять договорились уйти из города в строгой тайне разными путями и встретиться затем в пограничном городе Браманце, в горах Ломбардии. Там они расстанутся: рабби Меир отправится, как он задумал, в Святую Землю, а Ошер с Сарой — в Испанию, к Шломо бен Адрату в Барселону.

Сразу же начали готовиться к отъезду, и никто ничего об этом не знал, кроме преданного слуги рабби, который должен был сопровождать его в поездке. Евреи гетто ничего не подозревали и совершенно не удивились, когда однажды увидели около дома рабби груженую повозку. Все были уверены, что он собрался поехать по окрестным общинам, чтобы проверить там состояние духа евреев.

Так рабби Меир уезжал из города, и никому в голову не пришло, что видит его напряженное и потемневшее лицо в последний раз.

Тяжелая дорога

Рабби Меир сел в повозку и попрощался с теми, кто оказался в тот момент возле его дома. Слуга реб Моше взял в руки поводья и потихоньку направил лошадь прочь из города. Глазами, полными горести разлуки, смотрел старый рабби на обветшавшие дома, которые были так близки его сердцу. Горючие слезы лились на его длинную седую бороду. Такие слезы проливает человек, навсегда прощаясь с самым дорогим и близким ему.

Уже через полчаса повозка была уже за пределами города. Лошадь вышла на широкую глинистую равнину, которая простиралась далеко за горизонт. Колеса повозки пробивали себе дорогу в липкой грязи, и чем дальше, тем труднее становилась ехать. То и дело возникали подъемы и спуски, а грязь казалась все более липкой.

Они проехали половину пути, когда опустился вечер, а затем наступила очень темная ночь без ка-ких-либо признаков жизни. Путешественники поспешили подготовиться ко сну. После дневной и вечерней молитв подкрепились едой, которую захватили с собой из города. Рабби прочитал молитву на сон грядущий, завернулся в теплое пальто, с сердцем, полным веры в Г-спода, заснул и спал спокойно. Реб Моте долго не спал, так как беспокоился о безопасности рабби. В конце концов и он, уставший за день, заснул.

С восходом солнца оба проснулись. Рабби Меир возвел глаза к небу и поблагодарил Б-га за то, что берег их от всякого зла.
Они снова двинулись в путь. Время тянулось, как тяжелый деготь. Каждые несколько минут повозка останавливалась перед новым препятствием. Один раз ослабевшая лошадь упала, реб Моше пришлось спуститься к ней и напрячь все свои силы, чтобы поставить ее на ноги. В другой раз одно из колес погрузилось глубоко в грязь, и повозка не могла сдвинуться с места. Случилось, что вся повозка перевернулась вместе с поклажей. Это была обычная по тем временам поездка, сопряженная с многочисленными испытаниями и опасностью для жизни.

Грязь становилась все глубже, а силы лошади иссякали. В какой-то момент колеса совсем утонули в грязи, лошадь тянула из последних сил, но повозка не двигалась с места, несмотря на то, что путешественники подталкивали ее сзади. Реб Моше кричал, звал на помощь, но только эхо возвращалось к нему. Это была удаленная дорога, на которой редко появлялся человек.

Им осталось одно — бросить повозку с грузом и продолжать путь верхом на лошади, что они и еделали. Слуга оседлал лошадь, рабби Меир сел на нее, для двоих места на ее спине не было, и они медленно стали продвигаться дальше.

К вечеру дорога привела их к густому лесу, с обеих ее сторон высились ряды стройных сосен. Путешественники привязали лошадь к дереву, растянули покрывало в мягкой траве, легли и сразу заснули.

Ночь была спокойная и тихая, только птицы нарушали тишину. Несколько раз мимо них проскальзывали какие-то маленькие испуганные зверьки, исчезавшие в темноте леса.

Через несколько дней дорога стала тверже и передвигаться было легче. Рабби Меир и реб Моше благодарили Б-га за огромную милость, что Он вел их с миром к цели.

— Видишь, Моше, — обратился рабби к своему верному слуге, — мы уже пять дней в пути. Вся дорога должна занять девять дней. Если так дело пойдет, мы с Б-жьей помощью скоро доберемся до Браманца.

Вдруг оба затаили дыхание, внимательно прислушалиеь. Издали к ним донесся шум скачущей лошади. Шум приближался с каждой минутой, и вот перед ними предстал вооруженный человек с маской на лице, верхом на большой лошади. Это был один из бандитов, которые рыскали по дорогам Германии, занимались убийством и разбоем.

Увидев разбойника издали, рабби Меир опустился на колени и произнес всю покаянную молитву Видуй. Он хорошо знал, какие ужасы несут с собой такие бандиты путникам.

— Эй, проклятые евреи! — закричал бандит страшным голосом. — Что вы делаете на этой дороге?! Да мне это неважно. Отдайте мне лошадь и убирайтесь! И как можно быстрее, пока я не проткнул вас мечом!

Рабби Меир глубоко вздохнул, его губы шептали молитву Г-споду, чтобы уберег их от смерти. Он слез с лошади и отдал ее разбойнику. Тот немедленно привязал ее к своей и быстро исчез между деревьями.

Бедным путешественникам ничего не оставалось, как отправиться дальше пешком.

Горестная встреча

Усталые и измученные прибыли рабби Меир и реб Моше к воротам Браманца. После оплаты особого налога, которым облагались путники при въезде в город, ворота перед ними открылись, и они сразу направились к еврейскому гетто.

Наконец, к великой радости рабби Меира, он снова находился среди евреев. Теперь можно отдохнуть от тяжелого путешествия, расправить больные кости. Среди евреев гетто быстро распространилась весть о приезде уважаемого гостя, его встретили восторженно, с большим почтением. В течение первых нескольких дней рабби с нетерпением ждал дочь и зятя, отправившихся в город, как договорились, другой дорогой.

Был канун одного из христианских праздников, в городе собралось много народу. Люди приехали издалека, чтобы увидеть епископа из Базеля, который прибывал в Браманц специально на этот праздник. Хозяева города устроили в честь епископа пышное торжество. Улицы бьцш украшены особенно празднично и великолепно разноцветными огнями, сиявшими на фоне зелени и цветов. По городу ходили процессии с факелами и оркестры, исполнявшие религиозную музыку.

В подобные дни еврейское население старалось не показываться в городе, избегало встреч с темными личностями, способными использовать любой предлог, чтобы уничтожить беззащитных евреев из гетто.

Однако реб Моше не находил себе покоя. Несмотря на опасность, он выходил к воротам города встречать Сару и Ошера. Ему хотелось как можно скорее сообщить хозяину приятную весть. Он ежедневно выходил к воротам города, и никто ни с чем не обращался к нему. На третий день он был проникнут надеждой, что именно сегодня должны прибыть дочь и зять рабби.

Вдруг ужас охватил преданного слугу, он весь покрылся потом, в ногах появилась дрожь. Он увидел перед собой выкреста Кнеппе. Их взгляды встретились, и даже предатель был ошеломлен, слегка качнулся от неожиданности. Но он быстро пришел в себя, и глаза его ядовито прищурились — ему все стало ясно в одно мгновение. Он понял, что рабби Меир бежал из Ротенбурга и сейчас, по-видимому, пребывает здесь.

В жилах выкреста закипела его грязная кровь. Сатанинская мысль явилась ему в голову: вот и наступил момент кровной мести, о которой он давно мечтал. «Итак, — подумал он, — я отомщу ужасной местью человеку, который отказался выдать замуж за меня свою дочь. А что я сделаю с этим собачьим сыном слугою, который может помешать моим планам?» После недолгих размышлений он подозвал одного из охранников ворот и приказал ему арестовать реб Моше.

«Ну, этого я уже пристроил, — подумал выкрест со злорадством. — А теперь можно свести счеты и с самим стариком. Он уже не выскользнет из моих рук». Негодяй тут же поспешил к епископу с сообщением о присутствии в городе рабби Меира, бежавшего из Ротенбурга, чтобы не вносить в казну государства денег, которых требовал от него император. Епископ, известный ненавистник евреев, выслушал Кнеппе с большим удовлетворением. Он обрадовался возможности посадить в тюрьму одного из великих раввинов, уважаемого евреями всего мира, и одновременно угодить императору, удостоиться его поддержки, а может быть, и дружбы.

Кровавая месть

День подошел к концу, на землю опустилась черная дождливая ночь, одна из тех, когда на улице редко можно встретить живую душу. Огни в домах уже давно погашены, и люди погружены в глубокий сон. Вдруг у ворот гетто появился отряд гвардейцев. Проломив ворота, они с шумом ворвались внутрь гетто. В окнах домов появились испуганные лица евреев, страх застыл в их глазах. То, что они увидели, вызвало у них ужас: это было нападение на гетто.

Все дома гетто были окружены, в них начались обыски, причину которых никому не объясняли. Спустя три часа наконец было найдено то, что искали — рабби Меир, который спокойно спал на одном из постоялых дворов. Закованного в цепи, его повели к городскому голове, графу Мейнгарду фон Герцу.

— Почему ты бежал из Ротенбурга? — спросил граф у рабби.

Ничего не скрывая, беглец рассказал свою историю. Он объяснил, что при всем своем желании выполнить приказ императора ему не удалось собрать даже части суммы, которую от него требовали. И чтобы спастись от монаршего гнева, он не нашел для себя другого выхода, кроме побега.

Граф был человеком великодушным. В доме его находили пристанище ученые и мудрецы, художники и поэты. Он был умен и обладал добрым сердцем. Правдивые объяснения рабби пробудили в нем чувство сострадания к незаслуженно гонимому незаурядному человеку. Ему не надо было показывать, что в течение нескольких месяцев невозможно было собрать ту огромную сумму, о которой шла речь. Однако помочь рабби Меиру он был не в силах, предоставив ему свободу, он навлек бы на себя гнев императора. Граф постарался хотя бы облегчить несчастному условия заключения и прежде всего распорядился снять с него цепи.

На следующий день реб Моше отпустили на свободу, не найдя причин, чтобы держать его в тюрьме. Веселый и довольный вышел он на улицу, поднял глаза к небу и произнес слова благодарности Б-гу за то, что спас его. Не представляя себе, какая опасность нависла над его дорогим хозяином, он побежал к постоялому двору, где остановился рабби Меир, рассказать ему о том, что с ним случилось, и о встрече с выкрестом Кнеппе.

Кровь застыла в его жилах, когда он узнал, что рабби, как преступника, отвели в тюрьму. Минуту он стоял, пораженный, с раскрытым ртом, затем разрыдался. «Я виноват в том, что произошло, — горько сетовал он. — Не расхаживал бы я по улицам, этот злодей не узнал бы, что рабби находится в городе».

Охваченный отчаянием, реб Моше качался из стороны в сторону, заламывая руки и не переставая плакать. В какой-то момент он перестал качаться, вытер слезы — в голове его возникла ужасная мысль. Взгляд старого слуги остановился на блестящем стальном ноже, лежавшем на столе. Быстрым движением он схватил этот нож и засунул его во внутренний карман своего плаща, выпрямился, его лицо приобрело жесткое и гневное выражение, в глазах блеснул странный огонь. «Грязный выкрест должен заплатить за это жизнью, а там — будь что будет! — сказал он самому себе. — Не успокоюсь, пока не всажу нож в грудь предателю. А после этого, может быть, удастся освободить рабби».

Приняв решение, старик немного успокоился. Теперь надо было ждать случая, когда можно будет осуществить задуманное.

В этот же день Ошер и его жена Сара прибыли в Браманц. Их путь отнюдь не был усеян розами. Им, как и рабби, пришлось преодолеть многочисленные препятствия, но с Б-жьей помощью они все-таки добрались до цели. Они вошли в ворота еврейского гетто города с сердцами, бьющимися от радости. Как счастлив будет отец увидеть дорогих ему людей, любимую дочь и зятя! Они еще не знали, какое ужасное разочарование ждет их здесь.

Был поздний вечер, вокруг темень и тишина. Ставни всех домов гетто были закрыты, заперты. Усталые путники подошли к первому дому и постучали в дверь. Через минуту на пороге дома появилась пожилая испуганная женщина. При виде евреев она не проявила беспокойства, но, узнав, что они ищут рабби Меира из Ротенбурга, закричала:

— Того, который чуть не обрушил на наши головы большую беду?! Уходите, оставьте мой дом!

Ошеломленные Ошер и Сара остались у двери, с шумом захлопнувшейся перед ними. Они молча с недоумением смотрели друг на друга. Что это? Какую беду мог отец навлечь на местных евреев? Они догадывались, что произошло что-то чрезвычайное.

Оказавшись на улице чужого города, они постучались в двери еще нескольких домов, но всюду им отвечали так же резко, враждебно. Молодые супруги не знали, что делать. Воображение рисовало им самые ужасные картины.

Наконец они встретили старого еврея, который возвращался из синагоги. Этот человек сжалился над ними, рассказал им о том, что произошло с рабби Меиром, объяснил, почему евреи гетто так агрессивны по отношению к ним: каждый звук внушает им страх, что граф жестоко накажет их за то, что они приняли у себя государственного преступника.

— Вот почему никто не позволит вам переступить порог его дома, все боятся, что вы такие же беженцы. Не судите их строго, поймите, ведь только этой неприятности нам недоставало.

Ошер и Сара долго молчали, потрясенные рассказом старика.

— Расскажи нам, пожалуйста, как был арестован наш рабби, — попросил Ошер доброго человека.

Тот с подробностями описал им, как это происходило.

Уже стало светать, за стенами гетто послышались голоса, свист и брань. Сонные евреи выглядывали в окна, скоро узкие улицы гетто заполнили его испуганные полуодетые обитатели.

— Опять нападение на гетто! — закричал кто-то. —

Сюда идет толпа резать и бить нас за то, что мы спрятали рабби из Ротенбурга!

Женщины и дети плакали, причитали. Из-за стен гетто раздавались сильные удары в ворота и крики:

— Открывайте! В городе случилось убийство! Два еврея убили друг друга! Откройте ворота, получите их тела!

Немного успокоившиеся евреи быстро открыли тяжелые железные ворота. Огромная толпа христиан ворвалась внутрь. Двое из них внесли двух убитых евреев, из которых на землю все еще текла кровь. Те, кто несли трупы, сообщили:

— Они в схватке закололи друг друга ножами. Возьмите их, похороните.

Пришлось дать несколько монет в руки вожаков толпы, чтобы те утихомирили и повернули людей домой. За ними заперли ворота и внесли тела в ближайший дом. Никто из евреев, собравшихся вокруг них, не мог опознать погибших. Вдруг установившуюся тишину прорезал вопль. Все повернули головы к незнакомым людям, мужчине и женщине, с ужасом смотревшим на эти два тела. Это были Ошер и Сара, которые узнали в трупах реб Моше, верного слугу рабби Меира, и выкреста Кнеппе. Супруги с грустью смотрели на бедного реб Моше, рука его еще сжимала нож с запекшейся кровью.

Преданный слуга отомстил, как задумал, за своего хозяина. Приняв решение положить конец жизни выкреста, он вышел в город, долго ходил по улицам, пока не встретил ненавистного предателя. И Кнеппе его узнал.

— Эй, слуга, — окликнул он его, — я еще не закончил работу! И Ошер получит свое, его посадят в тюрьму! Тогда Сара будет моя, захочет она или не захочет!

И без того кипевший от гнева и ненависти старик дал выкресту звонкую горячую пощечину. Кнеппе опешил, но пришел в себя и нанес противнику удар кулаком. Через несколько секунд оба катались по земле, удары сыпались с одной и другой стороны. То выкрест брал верх, то старик. Собравшаяся вокруг них толпа с удовольствием следила за боем, подбадривая криками дерущихся. В какой-то момент реб Моше сумел вытащить нож из кармана плаща и с силой воткнуть его в грудь Кнеппе. Фонтан горячей крови брызнул из сердца выкреста. Но и он успел собрать остатки сил и ударить реб Моше тяжелым камнем по голове. Оба испустили дух одновременно.

Сила духа

Таким образом реб Моше отомстил предателю Кнеппе за рабби Меира и освободил от него евреев, испытавших на себе грязные доносы. Однако смерть злодея не принесла облегчения рабби Меиру. Никаких изменений к лучшему в его положении не произошло. Он оставался в тюрьме, где время тянулось монотонно, долго. Оторванный от света дня, от родных и близких, от святых книг, рабби надеялся на Отца небесного, который спасет его от беды, как спасал от всех прежних бед. В Нем он находил отраду и утешение, благодаря чему не впадал в отчаяние.

Ошер и его жена всеми средствами пытались помочь рабби. Они посетили графа Браманца, просили освободить отца Сары, объяснили ему причины его бегства. Граф, у которого под бархатом, расшитым золотом, стучало сердце отзывчивого человека, все хорошо понимал, но не в его власти было удовлетворить их просьбы. Только император мог освободить узника. Но если не в силах графа было освободить рабби, он делал все, чтобы облегчить ему тяжесть жизни в тюрьме. По его приказу начальник тюрьмы разрешал Ошеру и Саре посещать рабби и подолгу с ним разговаривать. Для одинокого человека, брошенного в темное подземелье, это было величайшим благом.

Между Ошером и графом завязалась дружба, еврей имел право свободно приходить во дворец. Ошер удостоился уважения графа как человек, способный глубоко вникать в проблемы, которые они вместе обсуждали.

Прошло несколько месяцев. Евреи Браманца, так недружелюбно встретившие Ошера и его жену совсем недавно, теперь при всяком удобном случае пытались с ними помириться, воздать им должный почет.

Однажды, когда Ошер явился во дворец, его пригласили в библиотеку и там известили о прибывшем от императора письме, содержавшем приказ перевести рабби из Браманца в тюрьму Эгзасгейма в Эльзасе.

— Я сделал для вас все, что мог, — очень учтиво и с сожалением сказал ему граф, — не жалел усилий и старался для вас и вашего тестя. Однако сейчас рабби полностью выходит из-под моего подчинения, и вам следует ехать в Энзисгейм. Дай вам Г-сподь понравиться местным властям, пусть они отнесутся к рабби Меиру, как к нему относился я.

Ошер поблагодарил графа от всего сердца и выразил ему признательность за все хорошее, что он сделал для его семьи. Из дворца он вышел мрачный и озабоченный. «В Энзисгейм, — думал он с грустью, — отправляют приговоренных к длительному

заключению. Там содержат самых опасных преступников, у которых нет надежды увидеть когда-нибудь свет дня».

С такими мрачными новостями и мыслями Ошер вернулся на постоялый двор, к Саре. Выслушав мужа, женщина залилась слезами и обратилась к Ошеру со словами:

— Дело очень серьезное. Необходимо сейчас же поехать по всем еврейским общинам и рассказать нашим братьям, сынам Израиля, обо всех бедах и испытаниях, которые выпали на долю отца. Надеюсь, что они не позволят отцу остаться в тюрьме до конца его жизни. Еврейские сердца ответят на призыв и, я уверена, евреи постараются собрать деньги, чтобы выкупить отца из неволи. Думаю, обычай выкупать пленных, принятый у нашего народа, еще сохранился.

Ошер согласился с женой и решил немедленно отправиться в путь.

Все дальнейшее происходило, как предполагала Сара. Повсюду главы общин принимали Ошера с большим почетом. Каждая община жертвовала выше ее возможностей. Главы общин и раввины описывали перед собраниями своих прихожан положение, в котором оказался рабби Меир, увенчанный короной Торы и германского еврейства. Несчастье, обрушившееся на уважаемого рабби, вызывало большое сочувствие у евреев, пробуждало в их сердцах чувство единства. Старики и молодые люди щедрой рукой делали свои взносы.

Ошер убедился в том, что он может собрать сумму, необходимую для выкупа тестя, и отправился в Ратвильд, к императору, который в то время находился там. В Ратвильде он сумел познакомиться с влиятельными людьми, и те помогли ему получить аудиенцию у императора.

Одевшись как можно лучше, Ошер отправился в императорский дворец. Прежде чем предстать перед императором, он вознес молитву Всевышнему. Император принял его милостиво и дал понять, что готов отпустить рабби, если евреи смогут собрать для его выкупа огромную сумму. В любом случае, даже если не удастся принести всю сумму, он отдаст приказ облегчить, насколько это возможно, условия содержания рабби в тюрьме. Для обсуждения деталей он отослал Ошера к главному министру.

С чувством глубокой признательности Ошер вышел от императора. Один из подчиненных главного министра провел его в большой светлый зал, где хранилось много всяких бумаг и папок. В этом зале была сосредоточена власть над Германией, отсюда тянулись нити внутренней и внешней политики государства. Здесь рождались документы по управлению борьбой императора с непокорными рыцарями.

Открылась дверь, и на пороге появился высокий и стройный седой человек, это был главный министр. Он обвел всех взглядом, увидел Ошера и сказал:

— А, это ты тот молодой человек по имени Ошер! Садись, пожалуйста, и расскажи мне про условия выкупа.

Ошер поклонился и сел на указанное ему место. Министр спросил, нет ли у рабби Меира жалоб на тюремное начальство.

— Мы, с нашей стороны, — заявил он, — делаем все от нас зависящее, чтобы облегчить жизнь в тюрьме уважаемого раввина.

— Нет никаких причин жаловаться, — заверил министра Ошер со всем почтением — Евреи Германии шлют свои благословения и благодарность Его Величеству и министрам за помощь, оказываемую моему тестю. Но мы верим, что сможем заплатить самую большую цену за его освобождение. Пусть милостивый господин определит, какой должна быть необходимая сумма, и мы постараемся ее собрать как можно скорее.

- Так вот, - начал главный министр, - мы знаем, что рабби Меир пользуется у вас большим уважением и вы не позволите ему томиться в заключении. Жизнь в тюрьме, молодой человек, совсем не легка, даже при всех послаблениях, которых там можно добиться. Если евреи действительно намерены выкупить рабби, это вызывает у нас понимание и удовлетворение. Мы охотно окажем вам подобную милость. Для его выкупа вам потребуется двадцать тысяч серебряных марок. Если найдете эту сумму за три месяца, ваш раввин выйдет на свободу.

После этих слов главный министр встал, показывая, что беседа окончена.

Радостный, полный надежд, покинул Ошер дворец главного министра. Он был уверен, что еврейское население Германии не смирится с тем, что великий рабби остается в тюрьме, и сумеет собрать пугающе большую сумму, чтобы освободить его.

Проникнутый этой надеждой, Ошер поспешил в Эльзас сообщить тестю, что день его освобождения близок. Он легко добился разрешения на свидание с рабби Меиром.

Условия в тюрьме Энзисгейма оказались несравненно более тяжелыми, чем в Браманце, они были ужасными. Со всех сторон тюрьму окружал глубокий и широкий ров с водой, попасть в нее можно было лишь через узкий железный подъемный мост. Заключенные были лишены какой-либо возможности видеть хотя бы иногда окружающий мир. С большим страхом Ошер перебрался по мосту к мрачному зданию тюрьмы.

Однако его поддерживало сознание, что остается немного времени до освобождения рабби. С такими мыслями он появился в камере своего тестя.

Рабби Меир очень постарел, белая борода обрамляла его осунувшееся бледное лицо. Он выглядел как человек, подвергаемый мукам на большом священном жертвеннике беды. Даже тем, кто не знал этого узника, одного из великих раввинов Германии, было видно, что он не похож на других заключенных этой тюрьмы. Каждый проникался чувством глубокого уважения к нему.

Рабби Меир крепко обнял своего зятя, несколько минут они оба стояли молча, с глазами, полными слез. Начальник тюрьмы, присутствовавший при этой встрече, тоже не мог сдержать слез. Каменное сердце тюремщика ощутило, что должен чувствовать?невинный человек, против воли оторванный от семьи и своих книг, брошенный в мрачную и холодную тюремную камеру.

Придя немного в себя от волнения, Ошер веселым голосом поспешил сообщить дорогому тестю:

— Наконец я принес тебе радостную весть, ты скоро выйдешь на свободу. Я был у императора и его главного министра, они согласились освободить тебя за двадцать тысяч серебряных марок. Эту. сумму обещали мне собрать еврейские общины Германии, хотя это и выше их сил.

К удивлению Ошера, рабби принял эту весть с полным равнодушием. Он погрузился в размышления, шагая взад и вперед по камере, было очевидно, что внутри него совершается трудная работа. Наконец он остановился рядом с зятем и решительно заявил:

— Нет, мой дорогой и любимый зять, я не имею права принять эту жертву. Она действительно выше сил моих братьев, сынов Израиля. При всем своем стремлении к свободе и свету жизни, к семье и моим святым книгам я не могу пойти на это. Если бы это произошло, если бы власти увидели, что евреи выкупают раввинов-узников за такие большие деньги, они каждый понедельник и четверг хватали бы по одному такому раввину, чтобы выжать все возможное из еврейского населения. Представь себе, какую катастрофу это повлечет за собой для наших братьев. Никто не будет уверен, что ночью его не вытащат из дома и не бросят в тюремный колодец. Нет, я не могу согласиться с этим. Однако передай общинам мою искреннюю благодарность за их готовность освободить меня любой ценой. Скажи им, что я предпочитаю навсегда остаться узником, чем подвергнуть и без того угнетенных и преследуемых братьев новым бедствиям. Только одна просьба у меня к тебе, дорогой зять! Попытайся повлиять на императора, чтобы мне разрешили перевезти сюда из Ротенбурга мои книги и позволили отвечать на письма всем тем, кто будет обращаться ко мне с вопросами. Это все, о чем я прошу. Теперь вернись домой, передай горячий привет моей единственной дочери, и да поможет тебе Б-г во всех твоих делах.

Вечный узник

Ошер знал, что бесполезно убеждать тестя поступить иначе. Рабби Меир хорошо все взвешивает, прежде чем принять решение, и когда оно принято, ничто на свете не заставит его отступить. Со скорбью в сердце он попрощался с дорогим ему несчастным узником, получил от него благословение на дорогу и заторопился домой, к Саре.

Взвесив все обстоятельства, Ошер пришел к выводу, что у него нет возможности выполнить просьбу рабби Меира. Рассчитывавший на выкуп, но не получивший его, император обрушит свой гнев на Ошера, который был косвенным виновником этого. Он вспомнил о старом намерении бежать с Сарой в Испанию. Вот и настал час осуществить тот план.

Сара согласилась с Ошером, что нет у них другого выхода, кроме бегства из Германии. Рано утром они покинули Браманц, не столкнулись с какими либо трудностями при пересечении границы, и Ошер вознес благодарственную молитву Б-гу. Оттуда они повернули на юг, в великолепную страну Испанию, которая тогда была подобна райскому саду для евреев.

Еврейский народ чувствовал себя в этой стране свободно. Он не знал тех преследований и погромов, которые стали частью судьбы евреев Германии. Евреи занимали высокие посты в государстве, в их руках была сосредоточена львиная доля торговли. Были они зажиточны и счастливы.

В Испании Ошера и его жену принимали очень тепло. Им выказывали любовь и преданность как всякому еврею, спасшемуся из германского гетто. В конце концов они прибыли в город Тулитула, где жил рабби Шломо, друг юности рабби Меира. Там они нашли крышу над головой и отдых от долгой дороги. Очень скоро Ошер удостоился большого уважения со стороны евреев города. Рабби Шломо представил его главам общины, рассказал о величии отца Сары рабби Меира. Ближе узнав Ошера, все оценили его знания и мудрость, было решено назначить его раввином общины.

Прошло совсем немного времени, а имя рабби Ошера, знатока Торы, приобрело известность по всей Испании. К нему стало стекаться множество учеников из всей страны. Как когда-то дом его тестя рабби Меира в Ротенбурге, дом рабби Ошера в Тулитуле был всегда полон молодых людей, изучавших Талмуд. Рабби Ошер жил в покое и тишине, писал свои великие труды, в частности «А-Ошри».

Счастье Сары, которая черпала полной ложкой от величия своего мужа, наслаждалась благополучием и покоем, было бы безграничным, если бы в глубине ее сердца не горела и не болела незаживающая рана. Постоянно перед ее глазами возникал образ старого одинокого отца, запертого в германской тюрьме.

Однажды в приятный летний день у прекрасного дома рабби Ошера остановился усталый, измученный прохожий. Лицо его, покрытое слоем пыли, свидетельствовало о том, что он преодолел долгий и тяжелый путь. Осведомившись, здесь ли живет рабби Ошер, человек попросил:

— Пожалуйста, сообщите рабби, что еврей из Германии принес ему привет от самого близкого и дорогого ему человека.

— Перед тобой дверь в комнату рабби, - показал слуга на одну из дверей, — его дом всегда открыт для всех, к нему можно войти без предупреждения.

Рабби Ошер сидел в окружении своих учеников, которые слушали урок Талмуда. Рабби сразу узнал в путнике еврея из Германии и поспешил к нему навстречу, протянул ему руку.

— Я ученик и посланец вашего тестя, нашего рабби Меира, — сказал гость. — Это он послал меня сюда, передать от него привет.

Рабби Ошер сразу же повел его в комнату жены.

— Сара! — звал он взволнованным голосом. — Подай лучшее угощение нашему гостю. Он прибыл из Германии и принес привет от отца.

Глаза Сары засветились радостью. Она немедленно распорядилась подать к столу все лучшее, что было в доме.

Рабби Ошер и Сара с нетерпением ждали, пока путник утолит свой голод и передохнет, после чего расскажет, как живет рабби Меир.

Закончив трапезу и благословив еду, ученик рабби Меира начал свой рассказ:

— Сразу после вашего ухода в Испанию все общины узнали об участи рабби Меира. Мы боялись, как бы император не перенес свой гнев на рабби, не наказал бы его жестоко. Однако не может никогда человек понять слабым умом Высшее Провидение. Чудеса, настоящие чудеса открыл Г-сподь нашему рабби. Пролилась вдруг милость императора на вашего отца, и он велел тюремным властям предоставить ему всякие привилегии и послабления. Огромная библиотека рабби по указанию императора была перевезена из Ротенбурга в тюрьму Нет слов, чтобы описать радость узника, когда он получил свои книги. Он был счастлив, как младенец, увидевший мать после разлуки, с нежностью стирал с них пыль, осевшую за долгие годы, покрывал поцелуями их страницы. Ему была отведена просторная комната, полная света и воздуха, чтобы он мог спокойно заниматься Торой. Наконец, он получил разрешение отправлять ответы всем обращавшимся к нему с вопросами, а также обучать Торе определенное число учеников. Чести быть его учеником удостоился и я. Узнав, что мне по делам предстоит отправиться в Испанию, он очень этому обрадовался и просил меня заехать к вам и принести от него сердечный привет.

Рабби Ошер и Сара выслушали эту весть с огромной радостью. Но они не узнали, что после того как этот еврей покинул Германию, в жизни рабби Меира произошли большие изменения к худшему.

Война с рыцарями разгоралась все сильнее, вся Германия была похожа на одно поле битвы, где брат убивал брата. Всеобщее бедствие ухудшило и условия жизни в тюрьме, и рабби Меира лишили всех его привилегий. Наказания тела и души становились тяжелее с каждым днем, его жизнь угасала, как свеча, наконец его чистая душа покинула измученное тело.

Но и после смерти не оставил его горький жребий. Рабби Меира не разрешили похоронить по еврейскому обряду, пока евреи не заплатят большого выкупа. Условия выкупа были таковы, что невозможно было их выполнить.

Четырнадцать лет тело рабби Меира лежало в тюрьме в ожидании места последнего покоя. Он был узником и при жизни, и в смерти. В летописях немного таких святых, как рабби Меир.

Только четырнадцать лет спустя богатый еврей из Франкфурта Александр Зискинд смог получить тело рабби Меира и похоронить его на еврейском кладбище в Вормсе со всеми почестями, достойными его.